Протягивает руку за следующим снимком, который оказывается из той же серии. Наверняка был еще и групповой портрет. Три бестужевки решили остановить мгновение, запечатлеть себя и свою дружбу в светописи.

— Это из архива Л.?

— Нет, это из семейного альбома.

Штерн переворачивает снимок, как и на предыдущих двух, поверх рекламы ателье там только имя, подписанное одним и тем же округлым детским почерком. "Леночка". Он вспоминает фамилию из мемуаров соученика Л., где подробно рассказывалась история скандала. Эта красота совсем другого типа — холодная, белая, строгая. Длинная тяжелая коса спускается с девичьего плеча, кожа даже на старой фотографии кажется прозрачной, словно не женщина сидит, а ожившая мраморная статуя.

— Полька? И наверняка рыжая.

— Да. Кажется, да.

— Ну, конечно, рыжая, — улыбаясь, шепчет Штерн.

Штерн держит в каждой руке по фотографии. А ведь и вправду, не скажешь, какая из них красивее. Даже между Красивой и Очаровательной и то, кажется, проще выбрать. Не говоря уж о Геннадии с Александром.

— Н-да... Понимал ваш родственник толк в коварных инородцах... Честно говоря, я бы тоже не знал, кому отдать предпочтение.

Андрей Леонидович на это замечание иронически хмыкает.

— Нет, я, конечно, согласен, что внешность в человеке неглавное, — отвечает ему Штерн. — И что нельзя судить о человеке по фотографии. Но... царица Савская и леди Годива... Как тут выберешь?..

— Я нашел несколько писем Никиты Андреича к брату, — с каким-то смущением сообщает внук. — Вам будет интересно.

Штерн берет в руки плотно исписанные листки — совсем не в той манере, в какой они на пару писали "дорогой Дунечке". Что же касается содержания, то оно чуть ли не откровеннее дневника. Не в отношении описания разных ракурсов и нюансов девичьего тела, а в том, что касается страстности в выражении братской любви и неподдельного восхищения. Вот ведь Кастор с Полидевком... Штерн внимательно смотрит на обращение, одинаковое во всех четырех эпистолах.

В этот момент он вдруг чувствует, что их в комнате трое. Штерн оборачивается, одновременно, делая знак хозяину, чтобы тот не шевелился. Хотя, какого шевеления ожидать от вжавшегося в кресло человека?.. Затаив дыхание, Штерн смотрит на призрака. Тот открывает чернильницу, раскрывает рукопись, рука его тянется к перу, и тут, перелистнув страницу, он замечает фотографию, лежащую поверх последней записи. Человек за столом застывает, как будто бы сам увидел призрака. Штерн напряженно следит за ним, глядя на его напряженную спину. Призрак берет в руку фотографию, поднимает ее на уровень глаз, всматривается в снимок, потом подносит его к лицу. Осторожно ступая по ковру в своих солдатских ботинках, Штерн встает с другой стороны секретера, чтобы видеть лицо сидящего за ним человека. Склонив голову и закрыв глаза, тот слегка постукивает по сгорбленной переносице краешком картонного паспарту, как делает порою сам Штерн в минуты задумчивости. Губы его шевелятся в беззвучном шепоте. Поднимая лицо, он скользит портретом по носу, по усам, чуть закусывает губами серебристый обрез картонки, и из-под ресниц на усы текут слезы.

— Никита Андреич, ее надо остановить... Она вот уже сотню лет бежит по этой чертовой Мойке. Вы слышите меня?.. Я не могу этого сделать.

Человек поднимает длинные ресницы, смотрит своими заплаканными синими безднами прямо в глаза Штерну, и взгляд его очень тяжел. Примерно с такой же ненавистью глядит иногда Штерн на свое отражение в зеркале, если случайно встречается с ним глазами. Человек переводит взгляд на замершего в кресле потомка, но тут же опускает глаза, опять что-то беззвучно шепчут над краем картонки его дрожащие губы.

— Я помогу вам, — шепчет в ответ Штерн, опуская голову.

Когда он поднимает ее, призрак уже исчез.

— Что он сказал? — раздается со стороны кресла.

— Не знаю, — мотая опущенной головой, говорит Штерн. — Что можно сказать призраку человека, погубившего твою жизнь?...

Штерн садится на свое место, со вздохом достает сигареты, закуривает. Отвернувшись к окну, вместо затяжки вытирает суставом большого пальца ресницы. Андрей Леонидович, надо отдать ему должное, молчит. Тогда, докурив, Штерн решает спросить сам.

— Почему вы живете один?

— А это имеет значение?

— Может иметь. Дело в том, что, кроме меня и вас, Никиту Андреича видели две одинокие женщины, никем не понимаемый подросток и, вероятно, младенец с кошкой. Мать семейства с младенцем на руках, которая одновременно вынуждена заботиться о муже, сыне-подростке и умирающей матери, его не видела. Авдотью Матвеевну видел некий опустившийся интеллигент, который каждый вечер выпивает по три-четыре бутылки пива, я и опять же кошка. Пара, увлеченная выяснением отношений, мимо которой она пробежала, ее даже не заметила. Так что мне кажется, имеет значение не темперамент визионера, не его вера в привидения или желание увидеть призрака, а, скажем так, степень занятости его души.

— То есть вам интересно узнать, чем таким занята моя душа?

— Абсолютно мне это неинтересно. А равно неинтересно знать, есть ли у вас дети, семья или любовница. Я спрашиваю, почему вы живете один? В такой огромной квартире, и насколько можно судить, с приличным доходом и массой свободного времени.

Опустив глаза, хозяин молчит. Потом со вздохом решается:

— Я боюсь, это очень банальная история. Отец мой женился поздно, примерно в том же возрасте, что я сейчас, и умер, когда я был еще ребенком. Всю свою жизнь я прожил с мамой. Думаю, вам не надо объяснять, что в ряде случаев обязательства перед матерью оказываются сильнее, чем желание иметь собственную семью.

Штерн ловит себя на том, что грызет ногти. Спешно бросает это дело, и вот уже который раз за этот вечер, закуривает.

— Ну, хорошо. А сейчас? Любовника вам, допустим, религия завести не позволяет.

— Простите... — вскидывается Андрей Леонидович.

— Ладно, — углом рта усмехается Штерн. — Сделаем вид, что мне тоже показалось. Креститься не буду, — мрачно добавляет он, глядя в суровые очи Одигитрии. Та, пряча улыбку в поджатых губах, смотрит на него всепрощающим взором. Штерн, сконфузившись, отворачивается.

— Так где женщина, которая наполнит это гнездо потомственной интеллигенции, детскими визгами и беготней? Для кого все эти ваши разыскания в области семейной истории и это соперничество с неблагодарными законными потомками Л., если вы не собираетесь заводить собственного неблагодарного потомства? На кой черт вам эти псевдовозрожденческие кресла, если никто не будет забираться на них с ногами в ботинках, сворачиваться в них клубком и пищать: "Папа, расскажи мне сказку!.."?

Хозяин некоторое время молчит, отвернувшись в сторону.

— А вы думаете, в моем возрасте так просто познакомиться с порядочной женщиной?

— Это с непорядочной женщиной сложно познакомиться, потому что она всегда занята. А одиноких и порядочных полно.

Андрей Леонидович усмехается.

— Так они, наверное, все на вас смотрят. Или на таких, как вы — молодых, да наглых.

— Это они пока сами молодые, да наглые, смотрят. Но с какого-то момента они понимают, что с такими идиотами, как я, лучше не связываться. А через какое-то время и вовсе становятся мудрыми и начинают ценить в мужчинах что-то еще, кроме соответствия собственным стереотипам... Это я все к чему? Не хотите девушку спасти из бедности?

— Э-э, простите...

Штерн с печалью смотрит на одинокого человека. При этом думает, что будь он сам на его месте, он бы, конечно, с молодой наглой сводней не миндальничал.

— Ладно, считайте, что я пошутил. Но факт остается фактом. Мы с вами в этой истории столкнулись с женской логикой. Не знаю, как вам, а мне требуется консультация с носителем.

Хозяин оторопело хлопает глазами. Какое-то время соображает, потом до него все же доходит смысл сказанного.

— Погодите, вы что, женщину хотите сюда привести?

— Ну, Андрей Леонидыч, зачем же так драматизировать? Смотрите на это дело проще: всего лишь некое человекоподобное существо с иным устройством головного мозга.

Оторопь хозяина только усиливается.

— Нет, я прошу вас... Только ответьте мне честно... Вы ведь все-таки так не думаете?

— Ну, конечно, не думаю, — со вздохом соглашается известный женоненавистник Штерн. — Но согласитесь, чтобы как-то помочь вашей бабушке, надо для начала получше представлять ее мотивы... Вы же сами видели, он взял в руки фотографию. Значит, призрака можно вывести за пределы привычно повторяемых действий. Значит, и ее можно остановить. А ведь это именно то, что нужно вашему деду, как вы этого не понимаете! Ему плевать на себя, он давно уже все понял. Ему важно, чтобы она, наконец, успокоилась, чтоб простила его... Короче, я хочу завтра выйти с рукописью на Мойку. Дождя вроде как не обещают... Но чтобы быть уверенным в успехе предприятия, мне нужно поговорить с кем-то, кто в отличие от меня с вами, в состоянии поставить себя на место Авдотьи Матвеевны... Ну, и потом, все же, что ни говори, а самое лучшее средство от страха — это испуганная женщина у тебя под боком.

— Так вы хотите заставить ее пойти с нами? Смотреть на призраков?.. А если она не захочет?

— Тем хуже для нее, — пожимает плечами Штерн. — Я взял работу, с которой она не справилась. А когда я подписывал контракт, о чем она знала, меня даже не предупредили. Так что она в некотором роде мне должна и, думаю, помочь не откажется. Ну, а если откажется... Если откажется, справимся как-нибудь сами. Но не хочется же заранее терять веру в человека... Дайте мне, пожалуйста, телефон, заодно сейчас и проверим, есть ли у порядочных женщин совесть.

Андрей Леонидович, с какой-то опаской поглядывая на разглагольствующего в кресле Штерна, идет за телефонной трубкой.

— Порядочным женщинам в такое время звонить поздно, — как бы между делом замечает он.

Штерн встряхивает рукой, глядит на часы. Одиннадцать ночи.

— Она слишком порядочная. Наверняка еще спать не ложилась, сидит за компьютером и работает... Будьте добры Светлану Алексеевну, — говорит он в трубку.

Соседка орет истошным голосом, Штерн морщится, отводя трубку от уха. Потом несколько минут вслушивается в шумы коммунального коридора. Наконец, до его слуха доносится усталый голосок Светочки с ее бесцветным "Алё.."

— Это Штерн.

На том конце провода повисает молчание.

— Вы, конечно, меня не послушались и ни на какие танцы не пошли?

— Не пошла, — робко признает она.

— Витамины-то хоть пьете?

— Пью.

На этот раз молчит Штерн.

— А зачем вы звоните?

— Помощь мне нужна ваша, Света.

— Что-то случилось? — встревоженным голосом спрашивает она.

— Случилось. Правда, сто лет назад. В общем, мне нужно с вами встретиться. И может быть, нам с вами удастся помочь двум хорошим людям.

— Это та подработка, о которой вы говорили?

— Не совсем. Но если сумеете дать хороший совет, так и быть подарю вам билеты в театр. Заодно, когда к нам придете, познакомитесь с одним интересным интеллигентным человеком.

Штерн прикрывает трубку рукой.

— Андрей Леонидович, вы чем занимаетесь?

— Вообще-то я музыкальный критик. Но спасибо, что наконец-то поинтересовались...

Хм... Штерн смотрит на него новыми глазами, впервые за время общения замечая, что лицом невысокий внук Никиты Андреича чем-то похож на Моцарта. Был бы похож, если бы великому композитору удалось дожить до шестидесяти. Хм, любопытно...

— Это что-то меняет? — в недоумении спрашивает владелец рукописи.

Штерн ее раз критически оглядывает своего нечаянного знакомца, потом переводит глаза на портрет Л., быстро чиркает взглядом в красный угол.

— Нет... Пожалуй, что нет.

В трубке меж тем уже в третий раз раздается светочкино "Алё!"

— Да... — отвечает ей Штерн. — Так вот этот поразительно интересный мужчина ко всему прочему еще и музыкальный критик. И очень жаждет познакомиться с девушкой, столь самоотверженно набиравшей рукопись его деда.

Все на том конце провода замирает настороженным молчанием.

— А, так вот вы по поводу чего звоните... — чуть ли не с облегчением, выдыхает, наконец, наборщица.

Штерну внезапно становится тошно и стыдно за ломаемую им комедию.

— Свет, — говорит он со вздохом, — давайте вы на минуточку снова забудете о том, что я сумасшедший, и выслушаете меня. Помните, вам снились плохие сны? Так вот от того, что они больше не сняться вам, это не значит, что они вообще прекратились. Теперь их смотрю я. Последние три дня мы их смотрим вдвоем с человеком, который имеет несчастье быть внуком того мужчины, которого вы видели у себя за столом ночью. Я пытаюсь сделать так, чтобы это безобразие, наконец, прекратилось. И мне очень нужна ваша помощь. Потому что у меня нет другой знакомой женщины, с которой я мог бы поговорить об этих ночных визитах. Сможете прийти завтра к нам в Коломну около девяти вечера? Я понимаю, что поздно, но обещаю проводить вас обратно до дома.

Молчание на том конце провода странным образом лишено каких бы то ни было уже ставших привычными оттенков. Ни беспокойства, ни страха, ни обреченности. Да и настороженности как ни бывало.

— Хорошо. Я приду.

Закрыв глаза, Штерн со вздохом откидывается головой к висящему на стене ковру.

— Света, вы просто чудо... Скажите, а варенья у вас случайно нет дома? Настоящего домашнего варенья.

— Кажется, есть. А что?

— Захватите с собой, пожалуйста. Самую малость.

— Малиновое подойдет? Но только у меня полбанки осталось. Я в этом году мало заготовила.

— О, Господи... — шепчет Штерн. — Вы еще и варенье варить умеете... Света, вы просто сокровище! Возьмите для нас пол майонезной баночки, если вам нетрудно.

— Хорошо.

Снова молчание. Без страха, без нервозности. Спокойное уверенное ожидание.

— Тогда до завтра. Буду ждать вас в девять на Театральной, у ног Михаила Ивановича.

— До завтра.

Штерн вешает трубку.

— Почему Михаила Ивановича? Николай Андреевич ближе.

— Памятник больше нравится, — с закрытыми глазами говорит Штерн. — И потом они могли бы его увидеть, проживи они еще чуть-чуть. Хоть и не на том месте, где он сейчас... Слушал бы и слушал это спокойное женское молчание.

И он со вздохом открывает глаза.

— Сколько ей лет?

— Чуть постарше меня. Филолог из Новгорода. Живет в съемной комнате в гигантской коммуналке. Такая длинная узкая кишка в одно окно. Где-то в половину меньше этой по площади, но толком ничего не поставить. Да еще завалена всякой громоздкой мебелью, которую владельцы поленились вынести на помойку. Так что в одном месте пройти можно только боком. При этом нет нормального рабочего стола, нет книжных полок и маленькая узенькая тахта вместо кровати. Убил бы за такую меблировку...

— Так это ее вы мне сватали?.. — беззлобно усмехается Андрей Леонидович. — А что ж сами помочь не хотите? Все ждете свою маленькую принцессу?

Штерн пытается представить ангела в виде принцессы. Невольно улыбается.

— Принцесса боится быть съеденной драконом. Поэтому всем представляется принцем. А я жду положенных мне трех дней, чтобы она сама сняла с себя свою лягушачью шкурку. Больно уж не по мне все эти говорящие волки, зайцы, утки, стрелы с иголками...