Под вечным солнцем (главы 1-11)

— Понимаю, — помрачнел Хаттор. — Последние мои вести с востока не несли никакой угрозы, но разведчики повелителя не в пример надежнее общих вестей — лишь бы сами не были обмануты...

— Бедную нашу родину раздирают на части сволочи, которым хоть к горным демонам в пасть — лишь бы по своей воле, — вздохнул Арраим, осушая кубок.

— Увы, неразумным и гордым всегда хочется этого,— вздохнул Хаттор, не сводя с него взгляда бархатных черных глаз. — Я, право, не знаю, как далеко зашло предательство южных князей. И как скоро они собираются выступить. Но одно я могу сказать точно — пуще глаза своего нам нужно беречь нашего повелителя, потому что только его мудрость отделяет нас от хаоса и войны всех со всеми, войны, в которой не будет победителей...

— Ты опасаешься за жизнь нашего владыки? — Арраим вмиг стал похож на натянутую струну, а его собеседник, напротив, был печален и казался уставшим.

— Да. Слишком очевидно, куда следует нанести удар... К тому же, сложными путями мне в руки попало вот что... — он передал Арраиму сложенный вчетверо лист.

"Тигр спит днем. Охоте быть удачной", — значилось на нем. Арраим поднял бровь.

— Договоренность об охоте тебя так встревожила?

— Ответь мне, друг мой, — нахмурился Хаттор, пристально глядя на него и крутя в пальцах теперь уже золотой ножик для очистки фруктов, — будешь ли ты передавать приглашение на охоту через двоих рабов, которые держат рот на замке относительно того, кто их нанял, и не сдаются даже под пытками? Или ты объявишь во всеуслышание, что намерен победить грозного хищника, и позовешь всех близких тебе воинов на славную охоту?

— Говоришь, они не отвечают... — Арраим стиснул кулаки так, что костяшки побелели.

— Один из них бросился на меч воина, который его брал. Второй — молчит, что с ним ни делай, — поджал губы Хаттор.

— Из него нужно вытянуть, кому он был должен отдать письмо. И от кого, — тихо проговорил Арраим. — Это будет твоим доказательством.

— Слово раба? — фыркнул Хаттор.

— Это слишком серьезно, — кивнул Арраим. — Повелитель прислушается к тебе.

— Да, ты прав, — вздохнул Хаттор. — Как тяжело понимать, что благополучие Империи зависит от жалкой твари...

— Если ты окажешься прав, повелитель щедро наградит тебя за старания, — положил ему руку на плечо Арраим.

— Благо Империи для меня важнее моих наград, — вздохнул Хаттор, опуская взгляд. — Пожалуй, мне пора, друг мой.

— ...Да даст тебе зоркие глаза и чистый ум дочь бога нашего, ясновидящая Эттор! — обнял его Арраим, когда мужчины уже стояли на пороге дома, прощаясь.

— Да хранят боги тебя и твою семью, и в особенности — твоего сына, младшего из младших! — ответил ему тем же Хаттор.

— Отчего же так особенно? — вздрогнул Арраим, отстраняясь.

— Ходят слухи, что его опутала своими волосами одна из жриц храма Эваль, — пожал плечами Хаттор. — А все знают, что они безумны во славу богини, и сводят с ума тех, кто приходит к ним слишком часто.

— Я понял тебя, друг, — стиснул зубы Арраим. — Благодарю за вести.

— Надеюсь, я не принес тени в твой светлый дом, досточтимый эрха-зарру, — поклонился Хаттор, произнося слова вежливости, и печально улыбнулся.

— Мой дом открыт тебе, досточтимый эрха-зарру, — так же поклонился Арраим. Долго стоял у порога, глядя на ясно сияющий весенний день вокруг себя — но видя только хаос и мрак. Слушая веселое гудение большого города в отдалении, трепет листьев и пение птиц — и не слыша их.

Затем он неторопливо прошел в дом, долго и бессмысленно крутил в пальцах золотой, богато украшенный кубок, из которого недавно пил с гостем — пока кубок не полетел и не впечатался в стену — раб, оказавшийся рядом, едва успел увернуться — одновременно с могучим рыком: — Харрас-Аннана ко мне!

Арраим ясно представлял себе, какая суматоха поднялась после его приказа. Как помчались во все концы белого города Эрха-Раим самые быстроногие рабы, спеша выполнить приказ господина. По всем веселым домам, от самых лучших до самых простых, и во дворец повелителя — сейчас было не время сороковки Харрас-Аннана, но вдруг он решил навестить товарищей по оружию? И по всем подворотням, и в его дом не забыть зайти — вдруг он там? И расспросить всех встреченных воинов его сороковки, не видали ли они своего эрха? Раз командир вызывает, да к тому же срочно — выходит, нешуточное дело. Нешуточное. Да. Совсем не до шуток было одному из троих эрха-зарру столицы. Он ждал своего подчиненного...и впервые в жизни не знал, как и что говорить. Вино убывало в кубке, убывало, но не кончалось, и раб неслышно подливал господину снова и снова.

— Пошел вон, — мрачно, но беззлобно приказал ему Арраим спустя некоторое время. — И как прибудет... Харрас-Аннан, сразу его ко мне.

О чем же они всерьез говорили в последний раз? Ах да, о драке, устроенной его воинами.

"Из него вышел хороший командир, видят боги, — в очередной раз подумал — и невольно усмехнулся Арраим. — За своих до последнего будет стоять, только об этом они никогда не узнают. А наедине такой нагоняй получат, что забудут на месяц, как по веселым домам ходить... Хороший командир, да... И на меня похож куда больше старших".

При этой мысли он нахмурился и поспешно налил себе еще — так поспешно, что винная алая кровь плеснула на стол, расплылась темным кровавым пятном по темному дереву. Арраим долго смотрел на нее, хмурясь, будто пытаясь найти в ней нужные слова.

"Мой господин, скажи ему, чтоб не позорил тебя, — надменный голос старшей жены представился ему так ясно, словно она не ушла в иной мир два года назад, а снова, поджимая губы, говорила с ним о сыне той, что никогда не была ее соперницей — но чей сын стал соперником ее сыновьям в сердце их отца. — Он не уважает законов, для него ничто — честь имени, которое ты ему подарил. Поставь его на место".

"Он на том месте, где ему надлежит быть, — нехотя, раздражаясь от этого бессмысленного и бесконечного спора, в сотый раз отвечал Арраим. — Я дал ему то, что должен был дать, а прочего он добился сам".

"Ты дал ему много больше того, что обычно получают младшие из младших".

"В тебе говорят обида и зависть, женщина. Я никогда не обделял твоих сыновей, и не обделю и впредь".

"Он позорит имя рода, в который его взяли из милости! — она взвилась, эта гордая женщина от рода воинов — ее сыновей сравнили с этим...этим... — Он не ценит твоих благодеяний, этот сын беспутной рабыни!"

"Еще одно слово, и я тебя убью, — тихо и спокойно сказал ее муж, не угрожая — предупреждая. — Не забывайся, женщина".

И она мгновенно умолкла — даже в его воспоминаниях она была очень разумна и хорошо знала мужа.

..Распутная рабыня, ну надо же. Жена никогда не знала ее, свою соперницу — хотя какое может быть соперничество между достойной знатной невестой молодого воина — и девкой, к которой он бегает по ночам, в ожидании свадьбы? Арраим усмехнулся в бороду. Черты лица почти стерлись из памяти, сейчас ему казалось, что она была похожа на Эрту, только...светлее кожей, что ли. У нее были такие же лукавые, к вискам вздернутые, глаза. Ее голову венчал такой же тяжелый узел волос, который так сладко было распускать — и тяжелая, смоляная волна падала на гибкую, как у кошки, спину... А как она шла от источника, поставив тяжелый кувшин с водой на голову! Никакая знатная женщина не сравнилась бы с ней горделивостью походки — легкой походки ни разу не рожавшей женщины.

Он был у нее первым, даром что ей было уже почти пятнадцать — и это тешило его мужское самолюбие. Казалось бы, велика гордость — провести ночь с чужой рабыней? Но он видел, как она отшивала других мужчин, когда они лезли к ней — и как непросто, лаской, а не силой — он покорил ее. Конечно, он мог ее завалить где угодно, когда угодно, и никто ему бы слова не сказал...но отчего-то ему хотелось, до темной воды в глазах, хотелось, чтоб она покорилась ему сама.

Лукавая и веселая, мягкая и неглупая — или это ему так казалось, в его шестнадцать? — она совсем вскружила ему голову. Он тайком от ее хозяйки, сестры его отца, пробирался по ночам на окраину Эрха-Раим, в маленький тихий дом, увитый плющом — вдовий надел, целовал свою красавицу — и клялся, все клялся ей, мол, погоди, я вот женюсь, куплю тебя, сделаю своей наложницей, а то, может, сына мне родишь, женой младшей сделаю... А она смеялась, и грустила, и верила ему, и не верила.

Отец, которому он, решившись, сознался, на его далекие планы плечами пожал, даже запрещать ничего не стал, мол, молодая дурь, женишься — пройдет. Друзья смеялись, мол, кто ж рабыню, да к тому же пользованную, в гарем берет? Подари ей бусы, и довольно с нее. Сосватанная невеста была еще слишком юна, свадьба все откладывалась...

А потом была война, восстание, и перед выступлением он страстно прощался со своей любовницей, со своей ненаглядной, своей звездочкой. А потом уехал — на год. А как вернулся в столицу — сразу свадьбу сыграли, кто ж откладывает свадьбу воина, закаленного походом? И молодого хозяина закрутила взрослая жизнь. Свой дом, свой гарем, свои рабы, да и воинские дела не забыть — пусть учится наследник быть старшим, хоть и над малым хозяйством — ему потом все отцовское богатство, отцовские земли достанутся, почти все, кроме тех, что его братьям отойдут.

И почти что прав оказался отец — чуть было не забыл он о ней. Чуть было не — да вспомнил таки. Тетка все пыталась незнающей прикинуться, мол, не понимаю, о ком ты. Но он таки вытряс из нее правду — впервые в жизни забыв о почтении к старшим. И узнал, что умерла эта девушка — года не прошло с его отъезда. Что сразу, как он уехал, выдали ее за раба замуж, что родила она ребенка — и умерла от родильной горячки.

— Сколько времени прошло с начала похода до ее смерти? — он сказал это так, что тетка не сразу нашлась, что солгать.

— Месяцев десять, что ж, я помню точно, когда какой раб...

— Я хочу видеть ее ребенка, — в его голосе лязгнула сталь. Юноша вырос, прошел войну и привык приказывать — и старшая родственница не осмелилась перечить мужчине и воину...

Мальчишка был крепкий и серьезный. Крохотный, щекастый, абсолютно голый, весь в грязи, как все дети рабов. И очень серьезный.

— Ведь ты же не думаешь, сын брата моего, что это твой?.. — едва успела сказать она... Но Арраим уже был в другом конце двора, подле ребенка, подхватил на руки это грязное вонючее создание — и, ни слова не сказав, пошел прочь.

— Не смей! Это... мой раб! — выкрикнула тетка ему в спину. Только спустя годы он понял, что родные пытались уберечь его — так, по-своему — от тех бед, которые он по молодой наивности мог на себя навлечь. А тогда его затрясло от бешенства. Он резко развернулся, как в бою — и отчеканил, глядя прямо в глаза женщины:

— Плату за раба-ребенка ты получишь сегодня же. И не советую мне мешать, или я перед очами повелителя и Отца-Неба назову тебя преступницей, что погубила мать моего сына — и пыталась незаконно обратить его, благороднорожденного воина, в рабство.

Пожилую женщину затрясло — эти слова были выкрикнуты при всех, их слышали и сопровождавшие их слуги, и любопытные рабы, сразу высунувшие нос из дома...

— Уже прошло двенадцать лун с его рождения, ты не можешь его признать воином от крови воина! — взвизгнула она, но Арраим только хищно оскалил зубы.

— Так, значит, все же это мой сын. Сроки совпали.

Тетка жалобно застонала, ломая руки и проклиная свой язык, а молодой мужчина только недобро оскалился.

— Я признаю его своим сыном завтра в полдень, перед взглядом Яростного Ока. И пусть боги помилуют тебя, госпожа, если ты не придешь поздравить меня.

А грязный, голый ребенок сидел у него на руках и сосредоточенно пытался вытащить из ножен его короткий кинжал.

...Воспоминания постепенно затуманивались пьяной мутной дымкой, печаль одолевала мужчину, когда занавесь на входе закачалась, запели колокольчики и браслеты, и вместе с пряными цветочными запахами вошла Эрта.

— Мой господин не прогонит меня? — промурлыкала женщина, подбежала и свернулась клубочком у его ног. Положила ему на колени голову с тяжелым узлом волос — узлом, украшенным и выпущенными из него прядями, и косичками, и жемчужными нитями. Искательно посмотрела ему в глаза, хлопая тяжелыми черными ресницами. Арраим тяжело выдохнул сквозь зубы и улыбнулся.

— Нет, Эрта. Нет.

Звуки быстрых шагов, быстрых и уверенных, раздались в доме Арраима. Тот, кто шел, хорошо знал расположение комнат, ему ничего не стоило оттолкнуть недостаточно смекалистого раба, загородившего ему дорогу, ему не нужен был проводник. Тяжелые занавеси отлетали с его дороги, как пыль Белой Земли. Арраиму не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто ворвался в его просторный дом так бесцеремонно. Едва распахнулась последняя дверь — прежде, чем прозвучало приветствие — он мягко отстранил жену, пытавшуюся по-своему, по-женски, лечить душевную маяту своего господина. С тем, чтобы, услышав от дверей:

— Приветствую тебя, Арраим-эрха-зарру, да не ослабеют твои чресла! — негромко сказать:

— Эрта, выйди, — и только когда легкий перезвон колокольчиков стих, следом за шорохом шелка, наконец обернуться, сдвинув брови, и посмотреть на вошедшего. — Здравствуй, Харрас-Аннан, да не захочет никто отрезать твой острый язык. Я посмел оторвать тебя от девок или выпивки, что ты решил на мне поупражняться в острословии?

Молодой мужчина вытянулся у резной двери, ничуть не переменившись в лице.

— Разве посмел бы я... — начал он.

— Хватит, — Арраим поднялся вместе с этим словом — так резко, что драгоценное блюдо, стоявшее возле него, с грохотом скатилось на пол и закружилось там, останавливаясь.

Харрас-Аннан наблюдал за движением блюда, лениво переводя взгляд с него на своего командира, будто на свете не было ничего важнее круга металла, крутящегося на разноцветных деревянных плитках пола.

Арраим подошел к нему, крепко ухватил за плечо и пристально посмотрел в глаза. Харрас-Аннан ответил ему безмятежным и наглым взглядом никогда ничего не боявшегося человека.

Они были так похожи в этот момент — одного роста, черноволосые — хоть волосы Арраима уже изрядно тронула седина — с одинаковыми орлиными носами, с упрямо поджатыми губами — будто человек смотрел в зеркало и видел там свою молодость. Арраим сдался первым. Раздраженно оттолкнул плечо молодого мужчины и отвел глаза. Спустя пару секунд он, прищурившись, махнул рукой в сторону выхода на розовую галерею.

— Есть серьезный разговор, — сухо сказал он. — И я не хочу, чтобы его услышали лишние уши. Хоть об этом и так все болтают... — он стал мрачнее грозовой тучи, резко развернулся и вышел. Харрас-Аннан, недоумевая, последовал за ним.

Розовая галерея была самым тихим местом дома. Самым тихим и самым тенистым в эти послеполуденные часы. Вьющиеся полудикие розы так густо оплетали колонны, так плотно опутывали пространство между ними, что солнечные лучи терялись в листьях. От жарких поцелуев Небесного Отца крохотные чашечки алых, как кровь, цветов пахли сладко и так густо, будто небрежный раб разлил тут целый флакон благовоний. Харрас-Аннан шел за своим командиром, злясь и недоумевая — зачем его могли вот так срочно вызвать? Чтобы гулять с ним по внутренним покоям дома, и молчать, демоны его побери!