— Пани Марина, — поклонился сотник женщине с ребенком, — обещайте, что не станете бежать, и мы не станем вас связывать.
Та ничего не сказала в ответ, лишь судорожно кивнув. Корнилий, как видно, счел, что этого довольно, и они потащили связанных врагов к лошадям. Перекинув их через седло, двинулись в Коломну, с трудом отыскивая в темноте собственные следы.
Вернувшись в город уже утром, донельзя усталые и измученные, они представили своих пленников царю. Государь, поняв кого ему привели, очень обрадовался. Обняв и расцеловав сотника, он снял с себя шубу и накинул ему на плечи. Потом, посмотрев на Федьку, усмехнулся и нахлобучил на него свою шапку.
— Никита, — закричал государь своему кравчему, — неси вина и денег — награждать буду!
Вельяминов тут же стал наливать вино в серебряные чаши и передавать государю, а тот — подавать их всем участникам погони. Те в ответ кланялись и, поблагодарив, выпивали, причем хитрый Ахмет тут же сунул чару себе за пазуху.
— И правильно, — засмеялся государь, — берите все, жалую!
Каждому участнику погони, включая холопов, достались чаши разного размера и ценности, тут уж кому как повезло. Федьке и Корнилию — видимо, как начальным людям — поднесли золотые, причем сотнику — целый кубок. Помимо этого все получили награду деньгами, рядовые — по пяти ефимков, Федька — десять, а сколько получил сотник, государь не объявлял. Все это время он не обращал на пленников ни малейшего внимания, будто их и не было тут. Наконец закончив с награждением, царь бегло посмотрел на них, будто они не вызвали в нем никакого интереса. Так ни слова и не сказав ни Заруцкому, ни Марине, государь собрался выйти и, лишь проходя мимо стоящего последним монаха с низко опущенной головой, что-то произнес на каком-то тарабарском языке. Если бы Федька знал латынь, он удивился бы еще больше, потому что государь сказал:
— Падре Игнасио, вы не представляете, как я рад вас видеть!
Узнав, что Заруцкому с Мариной удалось бежать, я не отчаивался. Татары — хорошие следопыты и должны настичь беглецов. На худой конец, если они избегнут Арслана, то должны наткнуться на войско Бутурлина, которое я специально отправил на такой случай. Но когда утром меня известили, что Михальский захватил Заруцкого и Марину, я вздохнул с облегчением. Мне с самого начала было ясно, что бояре в думе будут стараться преувеличить любой мой промах и преуменьшить успех. Особенно после того как я жестоко, по их меркам, наказал Салтыкова. И если бы Мнишек с сыном удалось бежать, никто бы и не заметил разгрома воровских казаков. Так что радость моя была неподдельной, а щедрость — искренней. Чаша вина из царских рук — это очень большая награда, даже боярам на пиру жалуют не из рук, а со стола. Плюс к тому сама чаша и деньги. Вельяминов немного кривился, глядя, как я раздаю добро. Будь мы в Москве, он нашел бы для такого дела посеребренные кубки, какими жалуют крымских послов. В принципе, в другое время я бы с ним согласился, но сегодня скопидомничать нельзя.
На пленных стараюсь не смотреть, делая вид, что они мне не интересны. Однако интерес у меня есть. Сейчас их разведут по разным камерам, и мы начнем следствие. Везти их в Москву пока рано. Там от боярских "забот" пленники и помереть могут безвременно, а мне это пока не надо. Все же взгляд нет-нет да и скользит по их согбенным фигурам. Справа стоит на коленях Заруцкий, связанный и окровавленный, но не сломленный духом, судя по взгляду. Интересно, как он оказался один, без сторонников и помощников? Должны же у него были быть верные люди... Марина стоит прямо, прижимая к себе ребенка, и пытается держаться с достоинством. Воренок по малолетству ничего не понимает, но куксится. Впрочем, это понятно: дети, они иногда как животные чуют недоброе. Кстати, мамаша его — дама, скажем так, на любителя. Я ее раньше представлял себе больше по советским экранизациям "Бориса Годунова", где актрис приглашали весьма фактурных. Реальность же имела маленькие глаза, крючковатый нос и вообще крайне невыразительную внешность. Впрочем, поспешное бегство и отсутствие времени для прихорашивания из любой красавицы может сделать серую мышку. Ну, почти из любой, так что я понимаю, почему первый Лжедмитрий закрутил с Ксенией. Я бы на его месте не сомневался ни минуты. И уж точно между ним и этой шляхтянкой вряд ли могла случиться любовь; нет, там что-то иное. Там отношения с интересом.
Однако насчет глаз я, кажется, погорячился. Да, они невелики, но в них горит огонь. Полячка не сводит с меня глаз и, кажется, вот-вот прожжет дыру в моем зипуне, но я не обращаю на это ни малейшего внимания. Во-первых, надеюсь, это выведет ее из равновесия, а во-вторых, есть среди ее свиты люди, лично для меня куда более интересные. Ее придворная дама меня не занимает, а вот монахи — очень даже, потому что кто-то из них, скорее всего, и изготовил яд. Особую пикантность этой ситуации добавляет то, что одного из монахов я уже встречал.
— Падре Игнасио, вы не представляете, как я рад вас видеть! — произношу вкрадчивым голосом.
— Не сомневаюсь, ваше величество, — распрямляет спину бывший духовник моего кузена, — вы можете мне не верить, но я тоже рад видеть вас в добром здравии.
— Ну как я могу сомневаться, — отвечаю я своему давнему знакомому и, обернувшись к стоящим настороже стрельцам, командую: — Этого ко мне. Да отца Мелентия кликните.
Через некоторое время в моих покоях появляется Мелентий, и я отпускаю стражу, приказав развязать иезуита. Стрельцы мнутся, но не смеют перечить и, исполнив мой приказ, выходят.
— Как вы здесь очутились, падре?
— Превратности судьбы, ваше величество, — пожимает плечами монах, — ваше эффектное появление в Мекленбурге два года назад испортило большую игру и мою карьеру. Впрочем, я не жалуюсь, меня ведь вполне могли отправить куда-нибудь к Великим Моголам или в Патагонию.
— Да, бывает, — посочувствовал я ему, — а здесь вы давно?
— Увы, совсем недавно.
— Почему "увы"?
— Потому что мои братья, бывшие при царице Марине, совершили множество опрометчивых поступков, и я не имел возможности отговорить их от этого.
— Вы нашли такое обтекаемое определение: "опрометчивый поступок"... С каких это пор так стали называть попытку убийства помазанника божьего?
— Убийство? — воскликнул неподдельно удивленный иезуит. — Тогда становится понятна ваша реакция. Впрочем, вы, ваше величество, всегда отличались быстротой действий.
— Вы хотите сказать, что не причастны к отравлению посланного мне письма?
— Письмо царицы Марины было отравлено?
— Да, и довольно сильным ядом: монах, читавший его, умер на месте, а следом и дьяк, развернувший послание.
— Это невозможно, такого сильного яда просто не существует!
— Ну не надо так картинно восклицать, святой отец, я верю в человеческий гений. К тому же свидетелями этому были несколько сотен человек в соборе.
— Господи Иисусе, я же читал это письмо перед отправкой!..
— Вот как, а кто же вложил его в футляр?
— Брат Бартоло... господи, ну конечно: брат Бартоло прибыл с Востока. Он побывал в Индии, Персии и много где еще и привез оттуда немало всяких редкостей.
— Кто этот Бартоло и, самое главное, где он?
— Увы, он погиб в ту ночь, когда нас схватили в лесу ваши альгвазилы. Ему размозжили голову клевцом.
— А его вещи и эти, как вы выразились, редкости?
— С ним был большой дорожный сундук, но его отобрали казаки.
— Казаки? Кстати, а как случилось, что атаман и пани Мнишек остались совсем одни — неужели у них совершенно не было сторонников?
— О, это очень печальная история. Когда войско атамана взбунтовалось, его сторонники для вида присоединились к этим негодяям под предводительством того казака с варварским именем...
— Киря?
— Да, ваше величество, именно так его звали. Так вот, выйдя из Коломны, его сторонники должны были покинуть Кирю и ждать в условленном месте своего атамана и царицу.
— И что же случилось?
— Ну, ничего особенного: дождавшись, они отобрали у нас все мало-мальски ценные вещи, а затем бросили на произвол судьбы. Один из сторонников атамана попробовал возражать, но его тут же убили. Впрочем, нам оставили несколько лошадей, но, как вы уже поняли, скрыться они не помогли.
— Печально, но я все-таки не понимаю, почему вас прислали именно сюда. Вы не знаете ни здешних обычаев, ни языка, и у вас нет здесь знакомых. Неужели для вас не нашлось дела в империи?
— Трудно сказать, ваше величество: наш орден требует от своих членов безусловного послушания. Так что как только я получил приказ, мне не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться. Что же до связей, то я немного знаком со здешним царем.
Услышав заявление иезуита, сделанное с самым невинным лицом, я расхохотался:
— Падре Игнасио, вы мне положительно нравитесь; ей-богу, жаль будет вас повесить!
— А вы непременно собираетесь меня повесить? — печально вздохнул монах.
— Ну вы же не забыли, что еще в Мекленбурге пытались меня убить?
— Ваше величество, я говорил вам тогда и повторю снова: я совершенно непричастен к этому ужасному злодеянию! Как раз напротив, я выслеживал тех людей из этого богомерзкого сообщества. И если бы у меня было еще хоть немного времени, я бы вывел их на чистую воду.
— А заодно получили бы контроль над всем моим княжеством?
— Ну, тогда оно не было еще вашим. К тому же вы совершенно ясно показали, что не являетесь адептом этой организации. Так что тут мы с вами на одной стороне, и я полагаю, мы вполне могли бы поладить.
— Это вряд ли, после того как меня собиралась немного поджарить ваша инквизиция, я очень плохо отношусь к папистам.
— Это досадное недоразумение, ваше величество, к тому же наш орден не имеет отношения к Священному трибуналу. Там издавна заправляют доминиканцы, отношения с которыми у нас, скажем так, оставляют желать лучшего.
— Ладно, у нас будет еще время поговорить. Кстати, позвольте вам представить отца Мелентия. Он мой духовник и в некотором роде ваш коллега.
Монахи смерили друг друга взглядами и довольно учтиво поклонились. Впрочем, все ограничилось знакомством, поскольку я кликнул стражу и велел им увести иезуита.
— Что скажете, батюшка? — спросил я иеромонаха, когда они вышли.
— Этот латинянин очень опасен, — задумчиво проговорил он в ответ, — а еще он много знает. Государь, ты и вправду думаешь его повесить?
— Вряд ли, во всяком случае, не сейчас. Он действительно много знает и может быть полезен.
— А что это ты говорил об инквизиции да о костре?
— О, ваше преподобие, у меня очень плохие отношения с католиками. Когда-нибудь я расскажу эту историю, но не сейчас. Сейчас же вы, друг мой, отправитесь к другому захваченному монаху и допросите его. Возьмите с собой дьяка, пусть записывает все, что он скажет, я потом почитаю. Если то, что он поведает, будет сильно отличаться от того, что сказал падре Игнасио, — дайте знать немедленно.
Следующей ко мне на допрос привели Марину Мнишек. Она немного успела привести себя в порядок и умыться, впрочем, красоты у нее от этого не прибавилось. Сын по-прежнему был у нее на руках и с любопытством озирался по сторонам. Едва войдя, бывшая царица с пафосом произнесла:
— Ваше королевское высочество, перед вами единственный законный наследник Русского царства!
— Мадам, вы и вправду такая дура или прикидываетесь?
— Что?!
— К чему этот дурацкий пафос? Вы прекрасно знаете, что единственный законный царь здесь — я. Я государь божьей милостью и по праву рождения, а вы, сударыня, сами поставили себя вне закона этим глупым покушением на убийство помазанника божьего.
— Каким покушением, я ничего не знаю ни о каком покушении!.. — воскликнула Марина.
— Прямо-таки и не знали... — саркастически ответил я и тут же решил сгустить краски: — А то, что бедный монах читал ваше письмо на соборе в присутствии иностранных послов, вы тоже не знали? Так что когда он упал, пораженный вашим ядом, вся Европа узнала, что у Екатерины Медичи и Боны Сфорца появилась достойная подражательница.
— Что?.. — залепетала она. — Там не было никаких послов...
— Так, значит, ничего не знаете? Ладно, теперь перейдем к этому несчастному ребенку. Я понятия не имею, кто его отец, но это явно не тот человек, которого венчали на царствие в Москве, ибо для этого он слишком мал. Кто бы ни был этот Дмитрий, его убили. У вас же, сударыня, была возможность вернуться домой, но царский венец вскружил вам голову. В тщетной надежде стать царицей вы прыгнули в постель к другому проходимцу, который ко всему еще был евреем. С тех пор вы интригуете, воюете, подкупаете... кстати, а чем вы подкупаете своих сторонников? Молчите? Ну и ладно. Все, что у вас осталось, — этот мальчик, которого вы, несомненно, погубите. Скажите, вам хоть немного дорог ваш сын?
— Вы негодяй!
— А вы дура! Будь у вас хоть немного мозгов, вы бы сейчас у меня в ногах валялись, вымаливая себе прощение.
— Царицы не валяются в ногах!
— Мадам, на Руси только одна царица — это моя законная супруга, принцесса шведская Катарина.
Неизвестно, долго ли мы еще препирались бы, но раздался стук, и в горницу вошел Вельяминов.
— Государь, гонец из Москвы прибыл с вестями... — тихонько проговорил он мне на ухо, косясь на бывшую царицу.
— Мы уже закончили; распорядись, чтобы пани Марину с сыном увели, да покормить не забудь, а то вон как отощали, кожа да кости. Потом позовешь гонца.
Бывшая царица вспыхнула от моих слов и, подхватив сына, собралась было выйти, но, встретившись глазами с Никитой, вздрогнула.
— Я тебя знаю, — проговорила она, — ты служил моему мужу... изменник! Ты же ему крест целовал!
Взъярившаяся женщина, оставив ребенка, подступала к моему кравчему, кляня его при этом последними словами и потрясая руками. Тот, немного опешивший от такого напора, пятился и наконец кликнул стражу, чтобы те увели озверевшую Марину.
— Вот ведь ведьма... — выдохнул он, когда брыкающуюся шляхтянку увели.
— И не говори, — усмехнулся я. — Что там стряслось?
— Да я и сам не знаю, вроде как Рюмин вернулся из Стекольны.
— Понятно, а как там Заруцкий, говорит что?
— Молчит, пес, только ругается. Ты же его, государь, на дыбу не велел пока, вот он и кочевряжится.
— Успеем еще на дыбу. С Кирей что?
— А что с Кирей — кается и просится отслужить вину.
— И что думаешь?
— Да ну его, ненадежный человек. Заруцкого с Маринкой предал и тебя, государь, предаст.
— К тому же еще и дурак!
— Почему?
— Потому что обратно в Коломну кинулся. Прорвался бы в лес — может, и не нашли, а так...
— Как повелишь с ним государь, в петлю или на кол?
— Слушай, вот не надо этих извращений восточных... Как по мне, так петли вполне станет.
— Добрый ты, государь.
— А то! Ну чего мнешься, спросить чего хочешь?
— Государь, а что такое "извращение"?
— Тьфу ты, прости меня господи — сколь годов мужику, а он не знает, что такое "извращение"! Изыди, нечистый, иди вон у Анисима спроси, он точно знает.
