Книга 2. На службе у Петра Великого

"Новорожденный месячный серп светлел на небе. Робкое полуночное сияние, как праздничное покрывало, ложилось легко и стелилось по земле, мягко окутывая выщербленные каменные стены одной из московских усадеб. Крепко спали ее нерадивые сторожа, приняв по паре чарок настоянной медовухи. Один дрых, зарывшись глубоко в сено, выводя на весь двор рулады громкого храпа; второй забылся прямо за столом в сараюшке у ворот. Дремали, положив морды на лапы, и пара здоровенных волкодавов, привезенных еще старым барином откуда-то с Угорья.

Чу! В тиши спящего города вдруг послушался странный шорох — ни звук крадущихся шагов, ни скрип колес проезжавшей повозки. Что-то ползло, большое, тяжелое или шаркали по земле сотни и сотни крошеных ножек-лапок. Зловещее шуршание приближалось, становясь все громче и громче. Наконец один из псов забеспокоился, подняв лохматую морду и начав водить ее из стороны в сторону. Через мгновение, вздрогнув всем телом, начал принюхиваться и второй. С глухим ворчанием они было подошли к воротам, как сразу же рванули от них прочь и залетели в овчарню, где и с жалобным скулением забились в самый ее темный угол.

С верхушки ворот же, что скрывались в ночной темноте, упал тяжелый сверток — источавшая тяжелый густой запах шкура свежеубитого медведя пятилетка, что так и напугала псов. Следом на землю мягко приземлились три фигуры в черных, как смоль, одеяниях, мешковатость которых придавала им неведомые очертания. Ужасны были и их лица, перечеркнутые черными полосами. Они переглянулись и тут же с неимоверным проворством стали взбираться по бревенчатым стенам терема. Цепляясь крючкообразными когтями, тати мигом добрались до окна в опочивальню боярина Шереметьева ...".

______________________________________________________________

Из Преображенского мерно вытягивалось длинное тело царского обоза, в голове которого бодро вышагивали гренадеры в мундирах зеленого цвета с длинными фузеями на плечах. Следом за ними, поднимая пыль в воздух, ехала полусотня кирасир в черненных доспехах. У крестьянских изб ждали своей очереди с десяток телег, возницы которых с разинутыми ртами рассматривали молодого царя и окруживших его вельмож.

— ... Смотри у меня Лексашка! Смотри, стервец, — раздраженность Петра передавалась и его жеребцу, который то и дело всхрапывал и в нетерпении перебирал копытами. — Разное про тебя бают. Мол с девками цельными днями забавляешься, да бражничаешь, а наказ царский и забыть позабыл.

Я, неожиданно, среди бела дня, выдернутый под царские очи, лишь молчал и кивал головой. Петру явно рассказали про меня каких-то небылиц. Однако, оправдываться и искать правды сейчас явно не стоило. Судя по красному дергающемуся лицу царь вряд ли сейчас способен был что-то услышать. "Что же это за урод все на меня капает? Задолбали уже эти неизвестные доброжелатели! Неделю назад меня в колдовстве обвиняли, пару дне назад — в воровстве, сегодня — уже в пьянстве и распутстве. Проклятье! Кому я мог помешать? Я же еще никто, пустое место! Кто же это у нас такой стратег, что уже во мне видит угрозу?".

— И прибыть чрез три седьмицы надлежит тебе в Астрахань, где я и буду обретаться, — Петр явно заканчивал, поглядывая в сторону показавшего хвост обоза. — Тама я и погляжу, как исполнил ты свои речи. Коли же хвастовство все это было, то гневаться я буду. А тапереча иди... Нам же, други, в путь пора. До Архангельска путь не близкий.

Юный царь махнул рукой и во главе кавалькады всадников поскакал вслед обозу, направлявшемуся в Архангельск — единственный в это время русский морской торговый порт. Там Петра ждала его новая страсть — морские корабли, на долгие годы определившая не только его жизнь, но и жизнь огромной страны. Именно в Архангельске он впервые увидит настоящие морские многопалубные корабли, вооруженные десятками пушек, и получит первые навыки корабельного дела.

Мне же предстояло на свою базу — в небольшую деревню Медведково, что находилась от Преображенского всего в десятке верст. Взобравшись на своего конька, смирного лопоухого жеребца, я тронул поводья. "Значит, у меня не более двух недель. Потом еще нужно до Архангельска добраться, будь он неладен... Эх, Петя... Что же это тебя так швыряет в разные стороны? То армию нового вида строишь, то целыми днями с мастеровыми в токарне пропадаешь, то всей стране бороды стричь собираешься и в немецкое платье одеть думаешь. Теперь вот флот надумал строить. Ты бы определился с чем-нибудь одним , а то может и пукан порваться".

С этими не самыми веселыми мыслями, я пересек все Преображенское с одного конца до другого и подъехал к деревянной церкви Преображения Господня. Отсюда и до Медведкого было уже рукой подать. Достаточно было спуститься с горки и вброд перебраться через реку Яуза, за которой, собственно, и располагалась наша деревушка.

— Давай, Буцефал, прибавь-ка ходу. Не позорь меня перед людьми, — конягу свою я ради шутки назвал таким громким именем. — Надо нам поскорее до дома добраться, архаровцев своих проведать. Что-то под ложечкой у меня ноет. Чует мое сердце что-то нехорошее случилось...

Я легонько пришпорил конягу, на что он тут же отозвался негодующим ржанием. Правда, скорости это совсем не прибавило. Даже, кажется, наоборот, вредный Бецефал начал прихрамывать.

— Скотина, ты что же это? Совсем страх потерял?! — коняга наконец вообще встала, застыв столбом в паре шагов от входа в церковь. — Татарам продам! Слышишь?! На колбасу! Они, чай, и сейчас казылык вялят. Чего встал? ... А это еще что за демонстрация? Б...ь, первое мая что-ли?

С дальнего края села в мою сторону валила толпа в две — три сотни голов. Мужики, бабы с вилами, топорами и кольями, кажется. Вот я уже различал испуганные женские лица, плачущих детей, клещами цеплявшихся за юбки матерей.

— Война что ли? — мне аж поплохело от этой мысли. — Кто напал? Турки? Шведы? Б...ь, зеленые человечки? Пожар?

В этот момент распахнулись двери церкви и оттуда, придерживая крест на груди, выскочил сухонький попик.

— Брате, брате, — надтреснутым голосом залепетал старичок. — Что такоть?

И тут толпу прорвало. Разом многолюдье откликнулось десятками голосов, криков.

— Оборони батюшка! — какая-то баба с воплем бросилась священнику под ноги. — Оборони, милостивец!

— Крестный ход треба! С иконами и хоругвиями круг изб пойдем...

С другой стороны, на попика наседал звероподобный кузнец в прожженном фартуке, потрясавший массивны молотом.

— Мертвяка, отче, близ овчарни видали. Гнатиха, баба кривого Гната, намедни встретила, — кузнец махнул рукой за спину. — Гнатиха, подь сюдыть!

Через мгновение толпа вытолкнула сгорбленную бабищу в серой рванине, которая, щуря подслеповатыми глазами, сразу же забормотала:

— Видала, отче, как есть видала. Ликом весь черен был, когтищами аршинными размахивает. Лохмат зело сильно. Власы длинны, — начала она подвывать то ли от страха, то ли от жалости к себе. — В землице, мхе. Сеть на собе натянул яки рыбалить сбирался... Можа это старый Копа-рыбак оборотился? На той седмице представился, утоп, грешный. А можа и хто другой с погоста лезет?

Толпа вновь загомонила, сильнее обступая попика. Замелькали вилы, топоры, колья. Кто-то поднимал над собой старую иконку и тряс ею. Я же начал осторожно выбираться из толпы. Для меня было совершенно ясно: и что это за мертвяк, и что это за полосы на лице, и о какой рыболовной сети упоминала эта побирушка.

— Выноси, выноси меня отсюда, мешок с костями. Слышишь меня? — вскочив в седло, я наклонился к самому уху своего коня. — Отборной пшеницей кормить стану. Давай, шевели копытами. На базу мне надо. Быстрее-быстрее, пока толпа еще не завелась толком.

Не знаю, что на конька подействовало — мои уговоры или, наоборот, угрозы, но тот явно взбодрился и тут же припустил легкой рысью в сторону речки. Не снижая скорости, сиганул в Яузу и, перейдя ее, начал взбираться на холм.

— Я же этих чертей в бараний рог согну! Б...ь! Уроды! В маскхалатах... по деревне..., — сквозь зубы шипел я, прекрасно понимая, что из-за выходки моих скороспелых диверсантов может начаться. — Говорил же, не гадить у себя под боком. Сто раз говорил. Это же царская резиденция... Убью...

У меня не было ни капли сомнения, что в Преображенском наследили кто-то из моих архаровцев. Все указывало на них — и специальная окраска лица угольной пылью, и маскхалат из сети, мха и листвы, и специальные остро заточенные крючья. Знакома мне была и вся эта поднявшаяся среди сельчан волна жуткого страха. Ведь я не раз твердил своим подопечным, что иногда лучше не убить или ранить, а просто напугать. Сейчас, как оказалось, это сделать гораздо легче, чем в мое время. Нужно лишь знать специальные приемы и технологии. Я же, дитя XXI века и продукт всех его невероятных социоинженерных технологий, кое-что знал о манипуляции. Уроки этой не самой сладкой науки я немного ухватил и в 90-х гг. XX в., когда миллионы людей сначала истово поверили в демократию, а потом с такой же фанатичностью начали верить в другого Бога — доллар...

— А ну подъем!!! — заорал я не своим голосом, едва только влетел в полураскрытые ворота своей базы — немаленького двора с еще крепкой избенкой и парой сарающек. — Подъем, черти! Где дежурный? Почему ворота открыты?! Б...ь, а это еще чт...

Я оглядываю пустой двор и взглядом натыкаюсь на здоровенное кострище у самого забора. На рогатинах висит ведерный закопченный котел, вокруг которого валяются обглоданные кости. Рядом осколки глиняного кувшина, а может и не одного. Здесь даже не ели, а пировали.

— Б...ь! Уроды! Спалят нас тут всех из-за ваших художеств! Не дай Бог, если наследили..., — кипя от возмущения, я дернул из подсумка седельный пистоль, огнестрельного монстра в пол локтя, и выстрелил в сторону дома. — Бегом! Стройся! — соскочив с коняки, я уже чиркал куском кремния о кресало, вышибая сноп искр в сторону валявшегося под ногами сена. — Сам сожгу всех к черту!

В домишке было тихо лишь до того момента, как пучок соломы занялся огнем и от него повали густой белый дым. Тут же за бревенчатыми стенами возникла какая-то возня. Что-то с грохотом начало валиться, биться. Из крошечного окошка вдруг вылезла чья-то заспанная рожа и что-то захрипела. С хрустом слетела с петель дверь, за которой с воплями вырвались еще двое.

... И вот перед избой стояло почти два десятка полураздетых человек. Кривящие рожи, заспанные, кое-что со здоровенным синячищем, у парочки сажа с лица еще не смыта. Словом, на лицо все признаки преступления — что-то уперли в селе, обменяли это на брагу, напились и отмудохали друг друга.

"Уроды! Как есть уроды!". Я едва не задыхался от возмущения. "Б...ь, солдат от муштры спас, уголовников от дыбы и виселицы, и что? Срать они на все хотели!".

— Вы, что совсем охренели? Что в селе устроили? — орал я на правую часть шеренги, где стояли мои "недоделанные" диверсанты. — А вы, обалдуи! Надрались браги?! Почему не в поле? Почему не тренируетесь?! Страх потеряли?! — монстрообразным пистолем я размахивал перед носами стоявших. — Я что ли перед царем буду оттудаватся за всех? Уроды! Он же бошки всем оторвет! И мне и вам всем! Вы, черти, к колодцу и обливаться пока вся дурь из голов не выйдет! А потом на поле, тренироваться. Сам лично проверю!

Помятые похмельем солдаты мигом умчались к колодцу, а передо мной остались лишь бывшие висельники, освобожденные из разбойного приказа. Я медленно шел перед ними, всматриваясь в наклоненные головы. "И кому-только в бошку пришла идея мертвецом притвориться? Горбун глуповат. Он лучше грудину кому-нибудь проломит своими кулачищами, чем извилинами пошевелит. Может боярыч? Вроде нет. Глаза не прячет, да и не его это... Эти тоже нет... Пали, цыганская задница, твоих рук дело".

— Обратно на дыбу захотелось? Вы же овцу украли. Бабу вон чуть до смерти не напугали. Все село на уши поставили, — я остановился рядом с боярычем. — Вы же воздухом еще дышите только благодаря мне! Вы должны слушать меня и сидеть тихо, как мыши. Как серые-серые мышки... Я же вам шанс даю на жизнь.

Не знаю, речь ли моя оказалась такой проникновенной или что еще, но цыган вдруг шмякнул свою шапку о пыльную землю и упал на колени:

— Винюсь, господине. Токмо я виноват. Никто более не знал про то. Ни боярыч, ни его люди. Я в костюм кикиморы обрядился и в овчарню двинулся. Меня одного наказывай!

Я уже было хотел выругаться, как вперед шагнул и боярыч:

— Молчи, Пали. Все мы, Александр Данилыч, тама были. Костюмы тобой даденные взяли и пошли... Токмо не наживы ради или злодейства какого, господин. Посмотри на нас. Три дни уже одну полбу едаем. Боле нечего. Зверье в лесу все пугано. Рыбья одни мальки. Вона и одеженка в ветхость пришла. И шо?

Все слова, что я приготовил, у меня тут же в горле комом застряли. "Б...ь, пришла беда, откуда не ждали! С баблом задница! Как же я мог про это забыть?". Как, как? Очень и очень просто! Прошедшие две недели прошли для меня словно в тумане. Я жил на три дома! Носился, как безумный, от ставки Петра Алексеевича к своим диверсантам, потом к пехотинцам со скорострельными фузеями и к кузнецам. Я нужен был везде, но разорваться на десятки Александров физически не мог. Нужно было объясняться с царем, следить за кузнецами, тренировать пехотинцев. Настоящей головной болью оставались мои диверсанты, которые просто поверить не могли в то, чего я хотел от них. Как это так, нападать ночью, травить скот и воду, поджигать обозы и склады, и т.д.? Так же не воюют, бормотали они...

— Помираем, господине, — подали голос и остальные; замычал что-то жалостливое и горбун. — Хлебушка аж цельную седмицу не видали. Про солюшку родимую и забыть забыли. Пресно все... Як же воинскую службу служить?

С досады я махнул рукой на голосящих. Откуда мне было взять денег? Сейчас, в этом времени, с деньгами было совсем туго. Медные грошики ходили по рукам у простого люда. У купчин можно было увидеть и серебряные пфенинги. Про золото можно было вообще не мечтать. В открытом хождении его вообще было не найти. Просить денег у Петра было уже поздно. Царь уже умчался в Архангельск, изучать морское и корабельное дело. Грабить крестьян, как мои сделали? У одних овцу утащить, у других десяток кур, у третьих зерна? Гиблый путь! На таком корму долго было не протянуть; сожгут или линчуют.

"Походу все мои планы накрываются медным тазом. Я ничего не успеваю. Не хватает ни времени, ни ресурсов... Что делать?". Мой блуждающий по сторонам взгляд вдруг остановился на боярыче, сидевшем с меланхоличным видом на бревне. Небольшим ножичком в руках он строгал какую-то деревяшку. "Строгает сидит. И нам похоже остается только идти и строгать деревяшки на колья, на которые сами же и сядем... Б...ь! Доигрался! Натрепал языком! Наобещал Петру! И что теперь делать?". Мой взгляд опять остановился на этом потомке боярского рода. "Где взять бабло? Деньги? Не с мстителя же нашего пример брать по боярам бегать...". Вспомнив этот случай, когда мой диверсант в порыве мести за своих родных попытался напасть на одного боярина в его же доме, я замер. "Черт, черт! Боярин — это же не бедняк какой-то, у которого за пазухой ничего не было. Если к такому залезть, неужели нечем будет поживиться? Да и для моих диверсов хорошая тренировка будет...".