"Признание-2"

На старых картах наш райцентр носит название "Тамды-булак". Мы каждый день отправляем туда свою машину — вездеход армейского образца ГАЗ-66. Он доставляет от нас материал для врачебно-лабораторной группы эпидотряда — несколько десятков пойманных капканами мёртвых грызунов в специальном ящике-отсаднике, каждый в отдельном мешочке из бязи, чтобы не разбегались блохи.

Сотни, а порой и тысячи блох тоже едут в лабораторию в пробирках. Они пойманы нашим специалистом с помощью самодельного устройства под названием аспиратор — что-то вроде пульверизатора, работающего на всасывание.

Из райцентра машина привозит нам три-четыре фляги воды, хлеб, сигареты. Хотя с течением времени некоторые просто вынужденно бросают курить — их лёгкие не справляются с работой во время передвижения по сыпучему грунту, человек задыхается.

Нашу жизнь среди песков лёгкой и приятной не назовёшь: температура воздуха от тридцати пяти до сорока пяти градусов (а песка — и все шестьдесят), нехватка воды, иногда — песчаные бури; определённый риск заражения чумой.

Конечно, противочумные прививки нам сделаны, но все-то знают, что гарантий никаких они не дают, а всего лишь "снижают вероятность заражения": укусила чумная блоха два-три раза подряд — организм справится, а уж если больше — можно было и не прививаться. Да вакцина эта и печень здорово сажает.

Правда, ходят слухи, что где-то в Алма-Ате получен другой, по-настоящему эффективный препарат, который будет использоваться в случае применения противником в войне бактериологического оружия. Но пока эта вакцина засекречена даже от нас.

Среди девяти членов зоогруппы, которой я руковожу, люди всякие. Приходится иногда и драки разнимать, и воспитывать (взрослых-то!); объяснять, как вести себя с пауками, змеями, скорпионами; как жить в пустыне. А главное, конечно же, — научить всех работать результативно и соблюдать требования режима. Вечером все обязательно измеряют свою температуру тела и заносят данные в журнал, руки постоянно дезинфицируются лизолом.

Новичкам преподаются премудрости работы с капканами. На глинистых участках пустыни — а они встречаются нередко — трудно установить капкан горизонтально, и песок ссыпается с "пятачка", демаскируя ловушку. В таких случаях рекомендуется сначала плюнуть на "пятачок", а потом его и присыпать. С непривычки один бедолага сначала установил настороженный капкан, а потом вспомнил, что надо плюнуть. Ну и плюнул на "пятачок", сильно наклонившись, и был мгновенно пойман за нос. Очень больно. Нос распух и где-то даже посинел, но не отпал всё же.

Со временем они превращаются в неплохих ловцов. Но волка ноги кормят, а по пескам, да с тридцатью капканами, да весь день, и завтра тоже... И не дай Бог заблудиться. Найдут ли?

Заблудиться можно, но у нас как-то все уже научились выходить к своей машине среди однообразного ландшафта. Какое-то чутьё помогает, что ли?

За шесть лет работы в Кызылкумах, а это двенадцать экспедиций, припоминается единственный случай, когда наш рабочий заблудился в песках. Группа в полном составе, почти что бегом, в течение четырёх часов наматывала километры. Совершенно случайно я наткнулся на него за очередным барханом. Это был полураздетый, испуганный, почти в шоковом состоянии человек, совершенно деморализованный и смирившийся со своим ужасным положением.

Казалось бы, чего же проще: подняться на вершину бархана и развести костёр из саксаула. На это человек оказался не способен. Находиться без одежды под палящими лучами солнца в пустыне крайне опасно, порой смертельно. Об этом он тоже знал.

Однажды и мне пришлось испытать на себе всепоглощающее чувство страха, виной которому стал охотничий азарт. На очередном пятикилометровом маршрутном учёте животных мне повстречался довольно редкий обитатель тех мест джейран. Ружьё всегда было при мне. Джейран — это вам не тушёнка. Я предвкушал, какой пир мы закатим в случае моей удачи.

Антилопа выглядела совсем не пугливой, но неплохо держала дистанцию. Она грациозно перемахивала бархан за барханом, держась всё время чуть дальше верного выстрела, метрах в восьмидесяти от меня. Гонки продолжались не менее часа. Наконец джейрану это всё надоело, и он как сквозь песок куда-то провалился.

Как мне казалось на тот момент, моя машина должна была быть справа километрах в двух. Но увы. Её там не оказалось, как и слева, и сзади, и... везде. Её просто не было. Вот тогда я в полной мере понял и ощутил, что это такое — остаться один на один с пустыней. Вопрос жизни и смерти встал ребром: я ушёл без воды, хотя другим это делать запрещал.

Меня охватило совершенно незнакомое чувство, граничащее с паникой. Быстро приближался вечер. Хаотичная беготня не дала ничего, кроме дрожи в коленях. В голову полезли мысли о неизбежном конце, о том, каково будет моим близким родственникам... И вдруг я увидел следы. Свои собственные. Они мне раньше и на ум не приходили. Их было уже много, но это был шанс.

Я вцепился в свой след, как хороший бультерьер в противника, и, изрядно пригнувшись (след отпечатался плохо), намотал ещё порядка семи-восьми километров и увидел машину. Это была не радость. Это было счастье и чуть больше. Водитель недоумевал и сильно переживал, а я ощутил, что потратил без остатка все свои силы. Мне необходимо было хоть что-нибудь съесть.

У водителя не нашлось ничего съестного, кроме завалившейся за сиденье луковицы. Я вцепился в неё зубами, как Буратино, хотя делать этого не следовало — через пять минут она полезла обратно. Было противно на редкость.

С тех пор прошло несколько лет, и я надеялся, что больше со мной такое не повторится. Уж очень не хотелось. Вообще я в приметы не верю, но призрак скорого конца реально снова возник именно во время тринадцатой, последней моей экспедиции.

Когда водитель сообщил, что у машины вышло из строя сцепление, а потом и коробка передач, я поначалу не слишком обеспокоился. Воды на завтрашний день хватит, а начальник эпидотряда Субботин, конечно же, пришлёт свою машину, догадавшись, что у нас что-то случилось. Ведь лаборатория получала материал от нашей группы ежедневно. За жизнь каждого работника начальник отряда несёт персональную ответственность. Требования режима однозначны: срочный выезд на место, если прервалась связь.

Жара, как назло, стояла нестерпимая. Прошёл день, воды оставалось мало. Стали экономить особенно. Настроение у всех держалось внешне на вполне приличном уровне, но весёлого было мало. Я терялся в догадках: почему не реагирует Субботин? Лично я его знал не очень хорошо, но он производил впечатление человека умного и надёжного: грамотный специалист, врач, кандидат наук, всегда приветливый, улыбающийся...

На третий день мы допили остатки воды — полтора литра на десять человек. Каждому досталось по неполному стакану. В пустыне в это время минимальная норма расхода воды на человека — пять литров в день. Ждать, пока зашевелится руководство, больше было нельзя. Надо было спасаться своими силами.

Я принял решение послать одного из рабочих, местного жителя по имени Озгымбай, за помощью в Тамды. Примерно через полчаса после того, как он ушёл, я увидел неподалёку от лагеря полудикого верблюда. "Корабль пустыни" кормился какими-то колючками, не подозревая, что у него где-то есть хозяин.

Около наших палаток растительность тоже была, поэтому верблюд не очень-то сопротивлялся, когда мы набросили на него верёвку и подвели поближе.

На моей карте в восьми километрах от нас была обозначена старая стоянка чабана. Там могло никого не быть, но, возможно, оставался колодец с водой.

Мы попытались посадить одного из наших ребят на верблюда верхом, чтобы добраться на нём до стоянки и привезти воды. Животное с подобным обращением не было знакомо и выразило своё несогласие такими скачками, что наш доброволец тут же с него свалился. Тогда мы погрузили на верблюда две пустые фляги и втроём (не считая верблюда) взяли курс на возможную стоянку чабана.

Через три часа показалась юрта, компас не подвёл. По жёлобу бежала солёная вода из скважины, непригодная для питья. Ей поили баранов. Мои ребята набросились на эту воду, пили её, стоя на четвереньках. Я пытался их остановить, но это было бесполезно. До пресной воды оставалось пятьдесят метров.

Чабан был, конечно, удивлён и крайне гостеприимен. Чай, сладости, даже жареное мясо поглощалось с превеликим удовольствием. А кого-то ещё ждало сильнейшее расстройство желудка. Лечили раствором марганцовки.

Верблюду активно не нравились две фляги воды на боках, но он всё-таки недовольно плёлся за нами, замедляя и без того далеко не быстрый ход обратно.

В лагере была обнаружена машина Субботина с одним водителем. Его безмятежные слова повергли меня в лёгкий шок:

— Субботин спрашивает, чем вы тут занимаетесь, почему не присылаете материал?

В этот момент мне так захотелось набить морду своему начальнику! Я ответил:

— Передай Субботину, что машина сломалась и все умерли от чумы и жажды! Ты воды-то хоть нам привёз?

— Команды не было, — сказал он.

К этому времени мои молодцы в считанные минуты почти опустошили одну из наших сорокалитровых фляг. Надо было видеть, КАК они пили!

Через два часа я приехал в эпидотряд, где меня встретил, как всегда, довольный жизнью Субботин. После того, как он узнал от меня о себе много нового, улыбаться он перестал и начал сбивчиво объяснять, что он такого не предполагал, что он думал, мы просто решили отдохнуть от работы денёк-другой...

Одной моей служебной записки на имя начальника противочумной станции было бы достаточно, чтобы Субботин оказался на скамье подсудимых. Но всё было уже позади, и я решил, что он всё-таки что-нибудь извлёк для себя из этой истории.

... А Озгымбай мой дошёл до райцентра целым и невредимым, чему мы все были очень рады.

Спустя несколько дней пришло печальное известие: в соседнем эпидотряде в одной из зоогрупп был убит ножом повар.

-Плохо готовил, — по-чёрному шутили рабочие.

Из Москвы прибыли два сотрудника МУРа, но выявить убийцу среди девяти человек не смогли.

Моя зоогруппа вынуждена была взять на себя часть работы соседей.

Это было давно: в восьмидесятые годы прошлого столетия.

Привет вам, Кызылкумы!

2007г.

Ирина Минаева

Из цикла "Захар Беркут"

Встреча Максима и Мирославы

В тот день мело, и руки стыли

Под тёплой муфтой меховой.

Ты с непокрытой головой

Проехал в вихре снежной пыли.

Ель веткою лицо задела.

Пронёсся мимо — смех в глазах.

И снег на русых волосах —

Нетающий, слепяще-белый...

Что ж повернулся вдруг в седле ты?

Взглянул — и вихрь тотчас утих.

От глаз смеющихся твоих

Прибавилось тепла и света.

Метель утихла, только сердце

Металось, потеряв покой.

Откуда взялся ты такой?

Всю жизнь глядеть — не наглядеться...

У распятия

— Милый мой, столько преград между нами,

Разные боги и разные судьбы...

— Вашего бога совсем я не знаю.

Ты расскажи мне о вашем Иисусе.

— Он... Он решил умереть за людей,

Смыть прегрешенья их кровью своею.

Страшною смертью, распят на кресте,

Умер за всех... Ни о чём не жалея...

Всем всё простив... Что ж молчишь ты, Максим?

Видишь — для всех нас он сделал так много...

Голос любимый чуть слышно спросил:

— Разве для этого... нужно быть богом?

В светлице Мирославы

Дверь скрипнула, и на пороге встал он.

Качнулись в изумлении иконы.

Всё замерло. Лишь сердце трепетало

Волнением, дотоле незнакомым.

Лица коснулась тихо прядь златая,

И снова взгляд уверен и спокоен.

И лёд тревоги в нежности растаял...

Свечу, помедлив, он накрыл рукою.

И падала душа, и вновь взлетала.

Угодники смотрели вниз с укором,

Жалея втайне, что их жизнь святая

Не знала ослепления такого.

Тугар Вовк

-Живым берите его, живым!

Пусть он сполна заплатит за всё —

За то, что посмел полюбить её,

Что ею так безоглядно любим.

За то, что молод, собой хорош,

За то, что взглядом — будто копьём.

За то, что будет стоять на своём —

Ни силой, ни хитростью не возьмёшь.

За то, что горяч, во всём горазд,

За то, что честь ему дорога.

За то, что продал я душу врагам,

За то, что он свою — не продаст.

...Бьётся под сетью — теперь не уйдёт!

Вяжи его по рукам-по ногам!

За то, что верен своим богам,

А бога нашего не признаёт!

За то, что не думает о себе,

Что благороден — не нам чета.

За то, что если и дрогнут уста —

Только в усмешке, а не в мольбе.

Из цикла "Отражение"

* * *

Чуть без причины грусть нахлынет,

Мне вспоминается тотчас

Взгляд серых, точно лист полыни,

Искрящихся от смеха глаз.

Ни тёплых слов, ни откровений...

Полынный взгляд — всегда в упор.

И всё ж те несколько мгновений

Мне сердце тешат до сих пор.

Как сладкую до жути сказку,

Я вспоминаю речи те.

Был голос твой ехидно-ласков,

Котёнок, чудо в решете...

То — и глаза бы не глядели,

То — он соскучился по мне!

Ну, что тебе я, в самом деле?

Заноза в теле? Свет в окне?

...Всегда — беспечный вид. Манеры —

Как у резвящихся котят.

Насмешливый, полынно-серый,

Словно чего-то ждущий взгляд.

Развлечение

Твой долговязый силуэт —

У моей двери.

Всё сразу: радость ста побед,

Тоска потери.

Мелькнули волосы до плеч.

Исчез. Понятно:

Решил вот так меня развлечь,

Туда-обратно?..

Что ж, ты захочешь — развлечёшь,

Я это знаю.

Трепет, туман... Нервная дрожь —

Как боль зубная.

Лёгкий наезд

Из тебя получился бы классный корсар,

Конан-варвар — кумир твой недаром.

Ты б пиастры горстями на ветер бросал,

Шастая по восточным базарам.

Впрочем, время бы ты проводил, в основном,

По игорным домам и тавернам.

Развлекался, хлестал бы бочонками ром

Да и "травку" курил бы, наверно.

Жуть берёт, как представишь, что волю ты дашь

Всем повадкам своим и желаньям.

От тебя не уйти: с ходу — на абордаж,

Непокорных — на пир пираньям!

Ты завёл бы себе из красавиц гарем,

Пропадал бы там дни и ночи...

Чувствую, я тебя растравила совсем.

Вдруг и вправду в корсары захочешь?!

О странностях конкуренции

На улице метель. Слегка морозит.

А здесь тепло, уютно, гладь да тишь.

И ты — в своей любимой дикой позе

На подоконнике моём сидишь.

Цветок задвинут в угол — ну, понятно:

Ведь он совсем не так, как ты, хорош!

Возясь там, как в берлоге, вероятно,

Когда-нибудь его ты разобьёшь.

Взгляд искоса. Подтекст: "Зачем он нужен?

Красивый?.. Ну, я тоже не урод!"

"Но ты же не цветок!" — "А чем я хуже?

Цветёт?.. Ну, вот в углу и пусть цветёт!"

И почему не сесть бы, как все люди?

Другого места, что ли, не найти?

Нет, он ютиться на окошке будет —

Чтоб впечатление произвести!

Да, производишь! Да, неотразим!