Зверь лютый Книга 28. Приступ

Лазарь в Боголюбово сумел донести мои мысли до князя Андрея.

— Тебе, княже, надлежит идти в Киев. Войском пусть сын командует, но тебе надобно там быть. Принять "шапку" и бармы, обласкать героев, поставить князей. Наградить непричастных и наказать невиновных.

— Чего?!

— Ничего. С собой брать Ропака. Он — жертва "киевского хищника" и "воровства новогородского". Нужно показать. Дело-то с Новгородом всё равно делать придётся. Брать Мачечича — для подтверждения его отказа от "шапки" и твоей законности. Возьми с собой Живчика. Муромские и рязанские на глазах князя своего крепче биться будут. Да и просто человек надёжный. Таких... сам знаешь: Киев — кубло.

— Тревожно. Всё Залесье без князей оставить... Глеб-то мой мал ещё, у Живчика тоже несмышлёныши.

— Ты Залесье без войска оставляешь — на что здесь князья? Глебушку, кстати, возьми с собой, показать надо отроку святыни, Софию, Печеры. Пусть смолоду разные места посмотрит. Ты-то вон, до Иерусалима хаживал. А насчёт тревоги... Откуда? Новогородцы до весны кору едят, у булгар смута от безденежья, кыпчаки мимо Боняка не пройдут. Остальное — в воле божьей. С этим — войском или князем не совладать. У иконы своей поспрашивай, а я свою "Исполнение желаний" потревожу.

Возникновение Всеволжска, моя политика "железного занавеса", хорошо прикрывало восточные границы Залесья. Лесных немирных племён можно было не опасаться. "Гаремное зеркало" оказалось эффективной диверсией: Волжская Булгария влетела в кризис. Мой бывший пленник и воспитанник Алу обеспечивал мирные отношения с главной силой в близкой части Степи — со старым Боняком.

Но главное условие для такого расширения состава участников похода: отсутствие в живых Калауза. Пока тот сидел в Рязани, Боголюбский в любой момент ожидал удара из-за Оки.

Андрей отказывался, я настаивал. Он приводил аргументы — я их опровергал. Постепенно до меня дошло: причины вообще не в логике, не в реале. Причина в нём самом, в его личном виртуале.

Заниматься психотерапевтизмом по телеграфу... Мне в первой жизни доводилось изображать из себя разного рода "службу поддержки" или "телефон доверия". Но по телеграфу...

— Андрей, ты боишься.

— Нет! Просто не хочу.

— Не хочешь, потому что боишься. Страшишься увидеть места, которые напомнят тебе былое. Твои ошибки, неудачи прошедших лет. Это — твой страх. Победить его можно только придя на те же места. Придя победителем. Посмотреть новыми глазами. Не сделаешь — так и будешь мучиться. Всю жизнь.

Он молчал три дня. И три ночи. Днями строил бояр, ночами молился перед чудотворной. Неудивительно, что его вторая жена постоянно чувствовала себя брошенной.

На четвёртый день принесли короткую, в одно слово, телеграмму: "Иду". Тогда сдвинулся и я.

Был у нас разговор. Уже в Киеве. О его страхах. Слово... неточное. Правильнее: чувство вины, неотомщенные оскорбления... Муки совести. Боль гордости. Стыд от себя самого.

Закономерно: меня мой "испанский стыд" погнал в экстенсивный путь, его личный — в закукливание.

Конец сто девятой части

Часть 110. "Солдатушки, бравы ребятушки. А где ж ваши матки?..."

Глава 551

И вот сижу я в загородной резиденции митрополита Константина, за "митрополичью неправду" которого Киев будет три дня разоряем и ограбляем. Обоснование для убийств и грабежа исчерпывающее: "запретил он Поликарпа игумена Печерского за Господские праздники, не веля ему есть ни масла, ни молока в среды и в пятницы в Господские праздники".

Хорошая усадьба — теплая. И масло, и молоко есть. И мясо: вон мои уже тёлку свежуют. Мы ж на походе, "идущие по путям поста не держат".

Боголюбский с прочими где-то недалеко северо-восточнее, в погребе — голова Жиздора, тело — в сараюшке, на холоде. И чего делать дальше?

— Разведка не вернулась?

— Никак нет, господин Воевода!

Ну вот, приятно слышать. Чёткий уставной ответ. А не "это... ну... не..." сопливого проводника.

— Тогда... позови ко мне Ноготка. И пригласи Боброка из полонян.

— Эта... ну... пригласить?

Мда...

— Пригласить. Руки не выкручивать, по голове не бить. Просто сказать, что Воевода желает побеседовать.

Приведённый Боброк выглядел... плохо. Понятно, что Салман не рамка в аэропорту: личный досмотр проводит более разрушительно. Но бледен предок героя не от этого, а от вида Ноготка. Хорошо мой кнутобоец работает, выразительно. Я сказал "на показ" — исполнено. Попа-управителя так и забили. Демонстрационно.

— Садись, Дмитрий Михайлович.

— Ишь ты. И с чего мне честь такая великая? По отчеству величаешь.

— Разговор будет. Серьёзный. Ты ж при княжиче в кормильцах? Княжича на советы звали, и ты там бывал. Расскажи мне: что там говорили, кто в городе командует, сколько и каких воинов.

— Хочешь меня к измене склонить? Я клятв своих не нарушу. Хоть режь.

Упорный мужик. Говорит искренне. Похоже, будет терпеть пытки, пока не окочурится.

Ноготок тяжко вздохнул. Отвечая на мой вопросительный взгляд, смущённо объяснил:

— Дыбы-то нет. Как без рук. И ещё много чего нет. Эх, кабы его ко мне во Всеволжск. А тут...

Оценивающе окинул взглядом потенциального пациента:

— Разве что калёным железом попробовать...

Боброк стремительно покрылся крупным потом под нашими изучающими взглядами.

— Клятв, говоришь? А кому ты их давал? Жиздору? Так я тебя уже от них освободил: князь твой мёртвый лежит.

— Я... я крест целовал. Что княжича паче живота свово беречь буду.

— Так и я об этом. Ты не говоришь — он (я кивнул в сторону Ноготка) мальца в оборот берёт. Ты ж видел, как здешнего управителя на лоскуты распустили? Хочешь подвести княжича под беду? Клятвопреступником станешь: клятва о княжиче на тебе. А клятвы князю на тебе более нет.

Мужик потел, вздыхал, теребил в пальцах кайму шубейки своей. Наконец решился. Гордо вскинул голову:

— Расскажу. Всё что знаю. Как на духу. Только ты поклянися, что никакого худа княжичу не сделаешь.

— О-ох. Что ж вы все такие... несообразительные. Клятва господина рабу его — значения не имеет. Так, воздуха сотрясение, слова обманные. Ты ж холоп мой, Боброк. Ты в воле моей. Хочу — дал тебе клятву, хочу — назад взял. Ты ж ныне не муж добрый, а кощей, скотинка двуногая. И живот твой, да и мальчонки, зависят от поведения. Твоего и его. Ведёте себя хорошо, покорно, послушно, хозяина вашего, меня то есть, радуете — и сами целы и сыты. А нет... Попец этого не понял — вон, уже и кровь с него капать перестала. Не буди во мне зверя, Боброк.

Ноготок ушёл, позвал писаря и Чарджи. Инал тёр со сна глаза: все кто не в караулах, после эйфории боя, победы, нового места — попадали. Мощный откат. Душевный и телесный.

Людям можно, мне — нет.

Предводитель должен сохранять работоспособность до завершения потребности.

То есть — всегда.

Чарджи это знает и умеет. Но сегодня даже ему много. Терпи инал — ябгой станешь. Или правильнее — ябгуем?

Заодно послушаешь "из первых рук". Может, спросишь чего умного. Моя голова — хорошо, а с твоей — лучше. Тебе тоже надо "всё знать" по теме, я ж у тебя совета спрашивать буду.

Боброк сперва пытался как-то умалчивать, но, получив предложение осмотреть поближе запоротого попа, бросил это глупое занятие.

Картинка такая.

Полвека назад Киев выставлял семь тысяч бойцов ополчения или семь сотен гридней. Время идёт, Русь меняется, "путь" сдыхает, поганые наезжают, князья режутся... народ мрёт и разбегается.

Ещё: расслоение общества. Боярство, церковная и купеческая верхушки тянут под себя. Опасаются "вооружённого народа", тормозят обучение, обновление оружия. А люди и рады: своих забот выше крыши.

Жиздор третьего дня, после проигранной полевой битвы, велел собрать горожан. Посмотрел. "Умылся слезами". Точнее: слюнями. От ярости. А чего он ждал? — Первый смотр как бы не за двадцать лет.

Горожане. Тысяч пять лбов, самый многочисленный отряд обороняющихся. И самый мало-боеспособный. Топор да нож. У кого копьё или шапка железная — уже крутой. Драться "на кулачках" умеют все: на Масленницу кулачные бои ежегодно. А вот биться оружно...

Толпа, "смазка для клинков", "бегающий бруствер". В нём можно завязнуть, измотать своих, потерять время.

Бояре. В городе полтораста боярских семей. Одни из города в последние дни сбежали. Другие — наоборот. Кто умнее? — Станет ясно если город возьмём. Здешняя манера: при приближении врага бежать внутрь. Была бы длительная осада — всё вокруг на три дня пути съели бы, украли, сожгли, трахнули, убили или угнали. Кто за стенами не отсиделся — наплакался.

Полтораста бояр — две тысячи боярских дружинников. Тут разброс... от деда-воротника с дубьём, до главы дома, в полном доспехе, с доброй саблей, на аргамаке.

Таких, доброконных — пятая часть. Ещё столько же — доброоружных пешцев. Остальные... копья и щиты есть у всех, шапки железные... чаще, чем у горожан.

Городовой полк. Дружина киевская. По оружию не уступают самим боярам. Подешевле, не изукрашено так, мелочи разные: бармицы, козырьки, наносники... редко. Ламиляров нет, мечей новомодных, цельно-оцельных, мало, больше сабли. По качеству, комплектности и обученности — вполне. Пять сотен.

Четвёртое: две дружины, великокняжеская и "братца" Ярослава. Первых — две сотни, вторых — сотня.

У Жиздора гридней было больше. Но некоторых он потерял в недавней полевой битве, других оставил на Волыни для защиты тамошних городов и старшего сына, часть разогнал по делам здесь. Десяток мы под Вишенками положили. Остальные побитые в той стычке — ближники, слуги да отроки.

Обе дружины преимущественно волынцы. Но положение их нынче разное. Первые присягали Жиздору. Князь убит — они свободны. Будут они драться, как крепко? — Непонятно.

Вторая часть — люди Ярослава. Эти биться будут упрямо. И за князя, и за себя: его победа — им честь, слава и плюшки.

В городе нет обычных, по предыдущим конфликтам в этом месте, "чёрных клобуков". Но есть ляхи и мадьяры. Два отряда по сотне, примерно, бойцов. Профессионалы-наёмники, не худо вооружены, наняты Жиздором. Как они в бою? — Неизвестно.

Есть митрополичья и монастырская стража. Эти на стены не пойдут: у них своя зона ответственности. Им не сколько город от нападающих защищать, сколько себя от горожан. Сходно купеческие отряды: оборона своих лабазов, кварталов.

Итого: пять тысяч — третий сорт, две — второй, одна — первый.

Если "первосортная тысяча" соберётся и сюда, в "Митрополичью дачу", ударит, то... мне кранты.

Надеюсь, что "братец" Ярослав — не вояка, что общее управление сразу не восстановить, что присутствие недалеко "11 князей" их испугает... Правильно я сделал, что под Киев пришёл в последний момент.

С численностью и вооружением более-менее понял. Непонятно как у их с "боевым духом".

Всё держалось на государе, Жиздоре. Он погиб, присяга ему кончилась, наследник объявлен не был. "Братец" не Государь, а "комендант крепости". Назначенец. Нет "назначальника" — полномочия под сомнением. Чего головы-то свои класть? Волынцы, наверное, потребуют, чтобы из города выпустили, наёмники — денег и отпустить. А остальным... так ли велика разница чтобы убиваться?

Ещё одна моя ошибка. Стереотип: "феодальная пирамида", "всё держится на государе", "короля убили — армия бежит" — застил глаза. "Вижу, но не разумею": киевляне полтора года выступали как относительно единая сила. Они осознавали свои интересы: "новгородские вольности". И были готовы биться за них под любыми княжескими стягами или без них.

К счастью, "энтузиазм свободолюбов" не обеспечивался "вертикалью управления": слабость организации, свойственная вообще феодальным ополчениям, резко возросла при отсутствии устоявшегося лидера. Как муравьи: каждый тянет добычу на себя, но каждый — в сторону муравейника.

Ещё: я убедил Андрея идти в Киев. Его присутствие здесь не было тайной и вызывало у киевлян ужас: маячил сыск по всем прошлым делам. Принцип Боголюбского: непрестанный труд, суд, казни — был известен. Убийство отца его, Долгорукого, избиение суздальцев в "Раю" за Днепром... крамольный недавний призыв Жиздора... всё это могло стать поводом для следствия. Которое здесь без пыток не бывает.

"Загнанная в угол крыса" — они, как новогородцы, целовали икону и клялись умереть, но не сдавать город, не пустить врага. Вслед боярам, которых и прельщали более всего "вольности", которым и страшен был Боголюбский своим правосудием, валом валили к "поцелуйному" обряду и "подлые" люди. В кои-то веки можно с вятшими на одном майдане потолкаться, в одно место приложиться.

"За город наш! За волю! За свободу! Вместе! Умрём, но не уступим!".

Боброк несколько отошёл от напряжённого состояния, разговорился. Выпили чайку, попробовали красненького из митрополичьего винного погреба. Малость посплетничали о "братце" Ярославе, перешли к местному тысяцкому. Боброк охарактеризовал конюшенных обеих князей, поругал иноземцев-наёмников.

Тут с переменой блюд заскочила Гапа.

— Гапа, ты себе место нашла? Ты бы выспалась.

— Сейчас пойду. Там парни баню протопили, помоюсь и спать.

Боброк смотрел на неё, открыв рот.

— Что загляделся на мою хозяюшку? Аль хороша, глаз не отвесть?

Гапа улыбнулась Боброку, отчего нижняя челюсть его упала ещё ниже. Объяснила:

— Виделись разок. Было дело — княжич приболел. Так я Катеньке горшочек варенья клюквенного передавала и с ним столкнулась. Клюквы-то здесь не найти, а у меня с собой было.

Гапа выскочила из светлицы, Боброк проводил её задумчивым взглядом. Потом, набравшись смелости, прямо спросил:

— Так это они тебя на нас навели?

Я, весело улыбаясь, рассматривал его, молчал. Поняв, что ответа не будет, он высказался:

— Змея. Змеюки подколодные. В княжьем тереме жили, княжий хлеб ели, а сами...

— Не-а. Княжий хлеб ел ты. Теперь — мой ешь. Они князю — гостьи прохожие. Ты мне — холоп. Надумаешь их дела повторить — выпотрошу. И не тебя одного.

Он зло посматривал на меня исподлобья. Я вновь ухмыльнулся ему в глаза:

— Не думай: "не поймаешь, Воевода. Обману, перехитрю, обойду". Ты о сегодняшнем деле подумай. Разве победа моя в том, что у меня воев более или клинки лучше? Да, это так. Только откуда это всё взялось? Я наперёд продумал, предвидел. И с местом — я узнал, что вы побежите, когда, куда. Наперёд узнал, наперёд подумал, что надо узнать. А твой Жиздор — нет. Два войска здоровенных к Вышгороду сошлись. А он? Сделал вид, что нету их. Не схотел думать даже про то, что перед глазами. А я — думаю. Его голова у меня в мешке не потому, что у меня меч длиннее, а потому что у меня мысль острее.