Маг-2

Главным было другое. В стремительном беге постепенно выкристаллизовалось ощущение, что проделанный путь при взгляде сверху не зря представляет почти прямую линию, чуть искривляясь лишь в местах, непроходимых даже для меня. Степь с редкими купами и рощицами деревьев постепенно сменилась языками тенистых лесков, потом настоящим лесом, на горизонте встали смутные заснеженные громады — и там, далеко впереди я наконец четко различил тихий, исполненный безнадежности и неизбывной боли зов.

Полностью пришел в себя я только на гребне горы первого перевала. Видимость была миллион на миллион. Далеко внизу расстилались собственно предгорья — цепь, только что преодоленная мной, являлась чем-то вроде забора перед основным массивом. Впереди начиналась целая страна, целый обособленный мир со своей природой, погодой, своими условиями, ритмом существования и законами. Широкая пасть растянулась в игольчатой улыбке — я вернулся, я снова был дома.

Долгий забег помог окончательно освоиться с телом. Хвост подчинялся буквально движению мысли — вот, кончик рассек воздух и замер неподвижно у самой морды. Ну, плюс-минус двадцать сантиметров. Свернулся спиралью, схватил (с третьей попытки) мелкий камушек и швырнул его в сторону. Вонзился в землю, в твердую древесину стелющегося куста, срубил тонкую ветку острой нижней гранью и тут же подхватил ее, не дав упасть. Хорошо!

Световики, должно быть, уже жалели об этом походе. "Победа" вышла вполне себе пирровой. Разменяв замок Морг и вообще шунство Торр на два мощнейших раритетных артефакта, они лишились возможности продолжать атаку на сам Анклав. А ведь эта крепость была куда как сильнее одинокого замка, пусть и стоявшего на осколках утраченных знаний. Три из четырех магистров выжили, а вот потеря мага ранга Амматум должна была сильно отразиться на возможностях ОСО во множестве сфер. Никаса Вентела я в раскладах не учитывал. При всей скорбности утраты, он был только подающим надежды зародышем Фигуры, и на текущее положение дел никакого особенного влияния не оказывал, равно как и десятки прочих погибших членов Ордена. Насчет собственной значимости я тоже не заблуждался. Если выживу — кое-кто поимеет проблемы, а пока тот же Бисс Химайра единственной оплеухой едва не стер в порошок меня вместе со Скалой. Даже Ниббана доставила врагу больше неприятностей — странные области в форме ломаных многоугольников, следы ее ударов, чувствовались даже под слоем пепла. Здорово она приласкала световиков, чем-то действительно жутким, причем полностью соответствовавшим ее внутренней сути — и имени.

Ниббана! Своим новым восприятием я ощущал ее "запах" где-то в горах по левую лапу. Именно она была источником этого зова, что смог пробить даже иноразумное безмыслие меня-твари. Выходит, удар Слезы все-таки не прервал ее существование. Сшиб с неба, возможно, превратил в кашу — но не уничтожил окончательно. Ничего, найду. Найду, если надо — соберу все части ее тела по крупице. Отдам Йегусу хоть всех световиков, но верну ее. Но почему думаю о драконице, когда должен в первую очередь помнить о той, что... Нет! Горько-сладкий шипастый клубок едва не разорвал грудь. Не время! Броня самоконтроля дала глубокую ветвистую трещину, и мне потребовалась вся сила воли, чтобы спаять ее снова. В этом обличье появиться у Нее на глазах — нет, ни за что. Не думать об этом, все потом, потом. Текущая задача — найти Ниббану. Ветер рванулся навстречу, когда я-мы сиганули с десятиметрового обрыва. Коварные осыпи съезжали целыми каменными лавинами, но длинный хвост надежно держал тело в равновесии, а лапы мощными толчками уносили его вперед раньше, чем из-под них уходила временная опора.

Стоп! Прыгнув за громадный валун, что не сдвинула бы и сотня мамонтов, я с досадой ударился лбом о камень. Идиот! Забыл все, чему учили? Здесь идет война! Здесь убивают! Встряхнись! Мало-помалу разум взял верх над эмоциями и упоением собственной мощью. Ящеркой прокравшись меж валунов метров на триста в сторону, я дождался темноты. Солнце село за скалу, и тотчас на мир рухнули сумерки. Время до заката было посвящено медитации. В камнях ощущалась мелкая жизнь, при этом ни один жучок-паучок не приближался ко мне ближе десятка шагов. Чуяли меня, что ли? Тревожных ощущений не было, запахи и звуки несли обычные для гор вести, и только слабая тоскливая нить зова не давала расслабиться.

Когда черное небо покрылось россыпью звезд, настало время двинуться в путь. Вообще, ходить по горам ночью — очень надежный вид самоубийства, поэтому я с некоторой гарантией мог рассчитывать на отсутствие всяких патрулей и внезапно попадающихся навстречу отрядов. А для меня самого рамки допустимого теперь были совершенно другими. Из возможных угроз оставались в основном посты наблюдения и засады — но уж им-то я мог противодействовать.

Когти не цокали по камням; хоть и не втяжные, они поднимались достаточно высоко, чтобы лапа мягко ступала на подушечки. Хвост стелился параллельно телу, а локти находились почти на уровне спины, вдвое уменьшая высоту. Так я и двигался вперед — сторожко, порой надолго замирая, чтобы осмотреться и прислушаться, специально прокладывая маршрут через всякие неудобья, хоронясь за всеми возможными укрытиями и почти не производя шума. Но почти — не значит совсем. Поединок в скрытности между двигающимся разведчиком и замершим в неподвижности засадником почти всегда выигрывает последний. А звуки в горах разносятся далеко...

Действительно, далеко. Чуткое ухо уловило скрип тетивы лишь в самый последний момент — а среагировать я вообще не успел. Двузубый срезень прошелестел над самой спиной, распахав холку, и звякнул о камни позади . Слепящая боль ожгла тело, но я уже вытянулся в прыжке — нельзя было дать стрелку перезарядиться. Скачок, еще один — и хрупкое, мягкое горло смялось в моей хватке. Когти левой задней лапы буквально выпотрошили стрелка, и он обмяк, так и не успев вскрикнуть. От тела отделилась знакомая дымка, я привычно втянул ее в свое естество... и выронил тело из лап. Дважды подскочил тугой лук, глухо ударилась обмотанная тканью голова, но все это было неважно. Внутри словно взорвалось солнце! Это не была боль, иное, совершенно неописуемое чувство заполнило всего меня. Словно на меня упала комета, словно сверхновая полыхнула... нет, все не то. Это просто было. Я скорчился на камнях прямо в луже крови и содержимого кишок, свернулся в клубок, подтянув колени к груди, потом меня выгнуло назад почти в мостик, скрутило винтом, еще как-то — дальнейшее словно покрылось пеленой. Кажется, я катался по камням, переворачивал и швырял их, заламывал лапы, что-то делал с трупом, в общем, безумствовал как мог.

Когда способность думать вновь вернулась ко мне, бледный перст зари вознесся над восточными скалами. В слабом еще свете я огляделся ... увиденное очень не понравилось. Камни на несколько метров вокруг были покрыты черными потеками, там и сям лежали какие-то обрывки, ремни, куски одежды. И что это было, спрашивается? Попытался встать, слабость во всем теле едва дала это сделать. Все же кое-как утвердился на ногах, прислушался. Нет, врать самому себе не стоило — я знал, что это было.

Тела стрелка более не существовало. То, что от него осталось, равномерно покрывало место засады кусками и ошметками. За ночь я изрубил и искрошил даже кости, не говоря уже о плоти. Все же, тщательный осмотр принес некоторые плоды. Сперва осмотрел рану на загривке, осмотрел в прямом смысле — шея скрутилась достаточно, чтобы спина попала в поле зрения. Десятисантиметровя полоса по диагонали пересекала холку. Раны как таковой не было, похоже, все уже зажило, на шкуре осталась лишь полоса другого цвета, думаю, и она скоро исчезнет. Но сам факт наводил на мысли. Стрелял товарищ срезнем, причем так, чтобы тот вошел в тело вертикально, то есть, стрелял по животному, не по человеку. Но целил выше и почти промахнулся. При этом он был один, иначе я бы уже не очнулся. Лук и ремни вызвали чувство смутного узнавания. Хм... чуток покопавшись в памяти, вспомнил. И что делал здесь охотник из Грыщей? Имени я не знал, а вот физиономию в свое время зафиксировал. Биларин поддан... тьфу, подчиненный. Насчет его смерти никаких переживаний не было — сам напал и сам умер, все нормально. Гораздо больше заботило то, что произошло после.

Если такое будет повторяться — а будущее обещало еще не одну схватку — мне каюк. Значит, нужна была еще одна смерть, для проверки, контрольная. Да уж... Но ничего не попишешь, придется искать следующую неосторожную жертву, и очень желательно, из числа световиков. Ну а пока стоило убраться отсюда. Эх, наследил, конечно, ужасно. Сейчас бы бульдозер. Стоп. Я ведь сам себе бульдозер. Или нет?.. Эту мысль додумать я не успел. Та часть меня, которая всегда знала, что мир совсем не таков, каким кажется, властно прервала зародыш вредных сомнений.

— Хисс... — горло исторгло свистящий хрип. Глубоко внутри что-то дрогнуло, вспыхнуло короткой болью, словно на живую отрывалась присохшая корка — и со слышимым лишь мне хрустом провернулось само в себе, встало на место, подобно ключевой детали сложнейшей головоломки. Все существо пронзила хрустально-ясная молния, сшивая воедино, сплавляя друг с другом в необычном, новом, но гармоничном порядке куски моей... личности?

//// ... ... ... ... ... ... ...

Дождь праха бесшумно пал на тропу. Я стоял в самом его центре и в немом оцепенении смотрел, как один за другим исчезают вокруг ошметки плоти, кожаные ремни, и расползается слизью шерстяной плащ. Невесомые серые капли ласкались к шкуре, слизывая грязь и потеки свернувшейся крови. Я изогнул спину и оскалил клыки, широко, во всю пасть, что значило теперь — от уха до уха, а потом долгий торжествующий вой раскатился по сонным предутренним лощинам.

Путь по зыбкой дорожке зова привел меня к южным отрогам Триандрии, гигантской горы, видимой за множество дней пути. Ее пирамидальный силуэт врезался в синеву небес четкими строгими линиями, а перед закатом гора окутывалась снежной дымкой, деля надвое восточное воздушное течение. Прекрасное зрелище! Но перевалы в Сиваз по обе стороны от нее считались наиболее трудными и тяжелыми. Многометровые заносы лежали почти до середины лета, то и дело обновляясь, и более-менее доступными тропы становились лишь на несколько недель. Бывало и так, что один караван успевал до середины дня преодолеть перевал, а к вечеру другой был вынужден поворачивать назад — хорраш, ветер с востока, падал всегда внезапно, принося с собой мокрый снег, и веревки на глазах обрастали льдом, ткань одежд смерзалась в хрустящий панцирь, а животные оскальзывались и ломали ноги на каменистой тропе. Совсем невезучие вовремя повернуть не успевали...

Но мне на перевал было не нужно. Когтистые лапы несли меня короткими путями, через трещины и овраги, порой даже поперек тропинок. Я вспомнил все! Даже то, что вспоминать не хотелось. Магия снова была со мной, пусть и в совершенно ином обличье — и я не боялся обращаться к ней. Да, не боялся. Новые открытия последовали немедленно. Раз уж я полностью вышел из поля действия комплекса древних заклятий, составлявших суть местной магии, все значения М, бесконечные цепочки параметров и все такое прочее — потеряло смысл. Более того, подключение к этому "понижающему трансформатору" стало невозможным! Коль я отверг систему, система отвергла меня. Но этого более и не требовалось. Наконец-то я смог осознать, что же свило гнездо в самой глубине моего "Я", стало его неотъемлемой частью. Бездна! Та самая Связующая Бездна, что была основой вообще всего. Сознание плыло и трепетало при попытке вглядеться в нее поглубже, но было некое чувство, что это и являлось мерилом могущества истинного мага — то, насколько полно и глубоко он понимал сущность, с которой вступал в связь. В любом случае, она была превыше всех мыслимых оценок и определений — отчего конечному разуму приходилось придумывать собственное понимание. Следом на этом фундаменте росли способы и методы работы, заточенные под конкретный узкий участок... Это и служило причиной появления различных Сил — ну, как следовало из моей пока еще сырой и ничем не подтвержденной теории.

Да, я в который уже раз сменил парадигму магии. В прошлой жизни доводилось читать хорошие книги, и в одной из них мне попались замечательные строки: "выстроив завершенную систему и воспользовавшись ею для решения своей задачи, ее нужно разрушить, чтобы образовавшиеся стереотипы не мешали двигаться дальше". Да! Способность меняться, сохранять внутреннюю готовность к движению вперед — даже путем самоотрицания, отбрасывания какой-то устаревшей и более ненужной части себя — была, как я теперь понимал, необходимым условием возвышения. А риск, неизбежно присутствующий в начинаниях подобного рода, заключался в возможности отбросить не то, что следовало бы. Все тот же извечный танец на лезвии клинка, только на этот раз — внутри собственной личности.

После того, как мне вновь удалось создать дождь праха, я продолжал испытывать блаженно-острое чувство ясности. Мир в очередной раз стал... не простым, но — понятным, и от этого душа ликовала. Хотелось петь и плясать, рассказывать стихи и ходить на ушах, хотелось создавать прекрасные статуи и рушить стены. Выплескивая половодье бурлящих эмоций, я двигался вперед громадными невесомыми скачками. Махи несли мимо беспечных белок, только за спиной взлетавших на верхушки деревьев и начинавших возмущенно цокать. Очередной мах вынес под бок к угрюмому блаперону, я потрепал его по лобастой голове и с беззвучным смехом исчез раньше, чем он успел раскрыть пасть. Это было волшебное ощущение полета, как во сне. Мягкие лапы не оставляли следов, любая веточка, любая травинка держали меня, любой листок служил опорой. Даже когда прыжок оканчивался в сугробе меж камней, снег почти не проминался подо мною. Это был какой-то танец, единство с миром, это была невероятная легкость... это было — райхе!

То самое ощущениеумениечувствонавык, о котором когда-то говорила Дарзин. И разумеется, стоило осознать происходящее, как мир тут же схлопнулся, вышвыривая меня в состояние обыденности. Корка наста предательски подломилась, и с головой уйдя в сугроб, я зафыркал, забил лапами. Тьфу, твою! Кое-как выбравшись на большой плоский валун, подобрал под себя хвост и застыл. В этом теле не требовалось прилагать усилий, чтобы сохранять неподвижность, наоборот, в покое я мало чем отличался от изваяния.

Вокруг расстилалось небольшое плато, этаким "погоном" расположившееся на плече отрога Триандрии. Оно не было столовой горой, те сложены в основном осадочными породами, и не являлось лавовым — вулканов тут отродясь не водилось. Словом, происхождение странного плато оставалось покрыто завесой тайны. На первый взгляд, здесь порезвилась какая-то могущественная неодолимая сила, взорвав или отрубив здоровенный кусок горы так, что образовалась почти идеально ровная поверхность. Дальний ее край лежал под сенью исполинской стены — трехсотметровый, почти отвесный край мрачно нависал над плато. На стене отчетливо проступали слои пород, слагавших гору. Любой геолог был бы счастлив увидеть этот срез, ну а я зябко ежился при мысли о силе, могущей совершить нечто подобное.