Прыжки через огонь

— Охранники доступ в пирамиду закрыли, — сказала Алёна, — пойдем, посмотрим.

— А данные… — неуверенно возразил я, — может, закончим работу?

— И это говорит надежда нашей свободной журналистики, — возмутилась Алена, — ты должен там, в первых рядах, с камерой стоять. Идем, я сказала Дусе, что у нас перерыв на полчасика. Нам нужно сахар в крови поднять.

— У меня сейчас нет камеры, — уныло возразил я, протискиваясь вслед за Алёной сквозь толпу.

Мелкой и юркой девчонке сделать это было гораздо проще. Я еле успевал за ней, пару раз столкнувшись плечами с прибывающими парнями, но не вызвав обычной в таких случаях агрессии — люди прибыли сюда с какой-то важной целью и не отвлекались на пустяки.

Но я все равно облегченно выдохнул, когда мы наконец выбрались из основного потока идущих к пирамиде людей и Алена выпустила мою руку. Мы оказались у самого края выстроенной вокруг огонька площади. Мрачные развалины, так напугавшие меня в мой первый визит сюда четыре года назад, местная диаспора привела в порядок — что-то разобрав, а что-то и перестроив. Выстроив из получившихся стройматериалов сотни баров, пивнушек и кафешек, торгующим буквально всем, что можно вырастить или привести в этот мир. Алкоголем и плотскими утехами, если кто не понял намека.

Оставив меня на пару минут, Алена вернулась, неся в руках два бумажных стаканчика с горячим шоколадом, заставив меня удивленно присвистнуть — цены в этих барах было просто конскими. Владельцы объясняли это тем, что вынуждены оправдывать расходы на селекцию, при помощи которой из местных растений были выведены сорта, напоминающие земные кофе, табак и шоколад, но мне их доводы не казались особо убедительными — провести селекцию растений, имея доступ к контролирующей время пирамиде вовсе не было безумно сложной затеей. Так что дороговизна местных напитков объяснялась тем, что торговцы вкладывали в них свою жадность — помимо прочих ингредиентов.

— Держи, — сунула мне в руку горячий стаканчик Алёна, и добавила, верно истолковав мой удивленный взгляд, — я могу себе позволить.

«Всё верно, — вздохнул я, — можешь». Несмотря на юный возраст, Алена зарабатывала на передаче данных заметно больше матери, при этом, из-за своего таланта, не особо перетруждаясь.

По земным меркам горячий напиток в стаканчике был чудовищно, невообразимо сладок. Но его сладость отлично сочеталась с природной горечью натурального — других тут нет — местного какао, делая напиток шедевром кулинарного искусства. Ну, или шедевром его делал мой остро нуждающийся в сахаре мозг.

— Что там за мятеж-то произошел? — спросил я, когда мы, медленно, чтобы не расплескать горячий шоколад, двинулись вслед за идущими к пирамиде людьми.

— Бунт, — поправила меня Алёна, — чья-то неизвестная охранная фирма перекрыла вход в пирамиду.

— Мятеж, бунт… — вздохнул я, — какая разница?

— Ну, не скажи, — язвительно заметила девочка, — мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе. А я хочу, чтоб у парней все получилось.

— То есть ты уже определилась с командой, за которую болеешь? — спросил я.

— Конечно определилась. Какие у меня еще варианты есть? — удивленно посмотрела на меня Алёна, — люди, что все запрещают, у меня уже вот где сидят! — она постучала себе по тонкой шее, — знаешь, сколько возмущений было, когда я курьером работать начала? Всё крупное начальство на своих майбахах к маме в больницу съехалось — слыханное ли дело, дочка её сама себе на хлеб зарабатывает!

— Умная ты, — вздохнул я, — сама по себе дозрела до мысли, что все запреты власть имущие миллиардеры вводят для того, чтоб ты в их число не вошла.

— Я так им и сказала, — улыбнулась девочка, — я до начала разговора погуглила, сколько и какой недвижимости принадлежит детской омбудсменше, что у них за главную была, и сказала, огласив весь список, что с радостью брошу сей непосильный для ребенка труд, если она мне одну из этих квартир подарит.

— Ну, а она чего? — заинтересованно спросил я.

— Она аж поперхнулась от ярости. «На чужой медок не разевай роток, — бросила она мне, — деньги на эти квартиры я заработала». А я в ответ: «А мне почему мешаете заработать?». Дальше она заявила, что заработала честно, не нарушая законов о труде — но над этим уже все присутствующие медики ржать начали.

— Эх, — вздохнул я, — жаль, что ты на интервью об этом не рассказала. Бомба, сущая бомба!

— Потому и не сказала, — отмахнулась Алена, — что не дура. Я же не победила тогда. Омбудсменша просто собрала свиту и свалила. И всё — заведенное в опёке дело не прекратили, так что в любой момент меня могут в патронажную семью передать. Задержусь я в той семье, понятно, ровно столько, сколько дорога до огонька займет, но доводить до этого мне бы не хотелось. Маме работа в больнице нравится и менять страну проживания она не хочет.

— Моя тоже не хочет, — вздохнул я, и добавил, — неужели эти не понимают, что на таких работниках вся больница держится? Вот уйдут они, а лечить кто будет?

— А что им наша больница? У них свои больницы есть, — ответила Алёна, и мы некоторое время шли молча.

Мимо нас текла река из спешащих к пирамиде людей.

— Всё-таки, что там происходит? — спросил я, чтобы сменить тему.

— Я же сказала, — буркнула Алёна, — анальное огораживание. Власти решили ограничить доступ в пирамиду — ввели какие-то пропуска.

— И всего-то? — спросил я, — вон, КРИТ уже четыре года как огорожен, и никто особо не протестует.

— Потому что туда никто особо и не стремится, — парировала Алёна, — всех дураков, что в наличии были, первый год выкосил. А новые пока не нареспанились.

— Тоже верно, — кивнул я.

С людьми, которые охраняли КРИТ я был шапочно знаком. Ну, как шапочно… Они меня поймали, когда я решил о том мире личное впечатление составить. Точной даты я сейчас не вспомню, но вскоре после появления огоньков.

Примерно во время триумфального турне «Выжившего в Лабиринте» Семена, по всем телеканалам. Его как раз только что выписали из больницы, и он, переходя из студии в студию, улыбался, махал рукой публике, произносил дежурные фразы соболезнований по поводу исчезновения Клауса и Кати, рассказывая как сумел выжить в лабиринте.

История эта с каждым повтором обрастала живописными подробностями, становясь всё более и более невероятной. А еще Семена на каждой передаче сопровождала новая девушка, которую Семен представлял как свою подругу. Только не считайте, пожалуйста, что я ревную к его славе — было бы к чему. Семен выжил только потому, что обитающее в лабиринте нечто в первый день обожралось. Или не прочухалось после спячки.

Мной же, когда я переместился на КРИТ, руководил скорее научный интерес. Я хотел составить личное впечатление от мира, побеседовать с людьми, что собираются у ворот… в общем, произвести рекогносцировку на местности. Заходить вовнутрь лабиринта я не собирался. Ну, во всяком случае, не дальше лежащей сразу за воротами безопасной площадки.

По крайней мере, такой у меня был план.

Переместившись, я словно оказался на какой-то деревенской ярмарке в палеолите. Прибывающие выстроили на небольшом отдалении от огонька какое-то подобие доисторической деревни — сложив из попадающихся в песке камней невысокие стенки, выгородив куски пустыни и ревностно охраняя их от слоняющихся по песку зевак.

На импровизированных площадях вещали десятки обожженных местным безумным солнцем пророков, собирая толпы слушателей. То тут, то там в толпе вспыхивали драки — жители диких аулов, одурев от вида обнаженных женщин, бросались на них, после чего сбегали, выплевывая выбитые зубы — за женщин вступались более физически крепкие европейцы и американцы, а ножей, которыми горцы любили ставить точку в подобных конфликтах, у них не было. Между взрослых, сбившись в стайки, носились дети и подростки всех земных рас.

Вдоволь нагулявшись по этому импровизированному базару, я наконец-то решил сделать то, за чем, собственно, пришел. Осмотреть лабиринт. Для чего пошел вдоль стены, разглядывая огромные, больше человеческого роста, глыбы камня. Заинтересованно оглядел компанию из нескольких мужчин, складывающих из камней ведущую на стену лестницу.

Помнится, я даже подошел и сказал руководящему строительством мужчине, что постройка займет не меньше года. Мужчина устало отмахнулся — сказав, что этот факт не помешает ему достроить лестницу. Удивительно, но мы оба оказались правы — в прошлом году международный проект, названный в честь организатора «Лестницей Якова» наконец-то был завершен.

Но не увенчался успехом.

Первые поднявшиеся на стену люди увидели заполненное тысячами и тысячами крыш пространство, не дающее ничего к разгадке тайны лабиринта. А попытка группы смельчаков пройти в центр лабиринта по крышам, спустившись со стены на сплетенной из волос веревке, предсказуемо не увенчалась успехом — группа навсегда исчезла, зайдя в невидимое со стены пространство за скатом одной из кровель.

Впрочем, не буду отвлекаться.

Тогда, побеседовав со строителями, я обошел импровизированный морг, в котором лежали первые погибшие — с десяток человек с разбитыми в драке черепами и парочка разбившихся альпинистов, которые уже начали на жаре вонять, и наконец вышел к высеченным в камне воротам.

Где и был схвачен за плечо. Сильно, но аккуратно. Подпрыгнув от неожиданности, я оглянулся, увидев несколько сидящих в тени створа ворот крепких мужчин средних лет.

— Туда нельзя, мальчик, — сказал один из них, поняв что я из России.

— Это еще почему? — возмутился я, — это свободная планета. Тут можно ходить где вздумается!

— Вот и ходи, — с нажимом, но без агрессии сказал мужчина, — отсюда.

— Но я хочу туда, — возразил я, показывая за ворота, — и что теперь? Вы меня остановите?

— Именно, — вздохнул мужчина, — там внутри зло. Давай не будем кормить его людьми.

— А кто вас уполномочил? Кто вам разрешил? Кто назначил? По какому праву вы вообще тут вот? — возмущенно выпалил я. Не забывайте, мне тогда было всего двенадцать и я только что потерял отца.

— Мы — те, кто стоит над пропастью во ржи, — услышал я женский голос.

Повернувшись, я увидел женщину средних лет, стоящую со сложенными на груди руками.

— Представь себе, что ты видишь как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи, — спокойно, словно читая книгу, сказала она, — Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме тебя. А ты стоишь на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? Дети играют, носятся как оглашенные, и не видят куда бегут. И могут сорваться в пропасть, многие уже упали. Станешь ли ты ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть?

— Ну, да, — подумав, согласился я, — стал бы. Это было бы правильно.

— Тогда почему ты возмущаешься, когда это делаем мы?

— Потому что ловить нужно детей! А я не дети! Я прекрасно понимаю, что делаю. Я просто хотел зайти вовнутрь и посмотреть на лабиринт от входа. Катя туда заходила и ничего с ней не случилось, — возмущенно выпалил я.

— И где та Катя? — вздохнула женщина.

— Она не здесь пропала, она отсюда вышла нормально, это потом она пропала… — завозмущался я, но меня уже развернули в сторону огонька, и хлопнув по спине отправили восвояси.

Домой я, понятное дело, не пошел. Я присоединился к снующей между взрослыми стайке подростков из России и мы до поздней ночи прыгали между мирами, упиваясь летом, солнцем и свободой. Это, наверное, был один из лучших дней в моей жизни.

И прожил я его исключительно благодаря стражам. Тем мужчинам и женщинам, которые не наслаждались солнцем и морем ПЛЯЖа, а сидели в жарком и пыльном мире КРИТ, спасая от смерти прекраснодушных дурачков вроде меня. Без них я бы обязательно там погиб. Почему я в этом уверен? Да потому, что мне уже далеко не двенадцать.

Сейчас я могу себе признаться что случилось бы тогда на КРИТе. Я бы вышел на площадку, огляделся. Потом решил бы заглянуть в одну из галерей. Просто чтобы составить своё мнение. Убедившись, что там нет опасности, я бы заглянул чуть дальше. С полусловом в устах и на полукивке, не склонив до конца головы, я внезапно и плавно исчез бы из глаз. Ибо хоть мы и не знаем до сих пор что скрывается в лабиринте, кое-что мы знаем точно — людей оно жрать любит.

А в том, что я полез бы исследовать лабиринт, у меня совершенно нет сомнений. Просто потому, что я знаю, что случилось дальше — через пару недель, когда восторг самостоятельных путешествий по сети огоньков несколько угас, я вспомнил про пропавшего отца. И возобновил его поиски, отправившись сюда, на ГИЗУ, в пирамиду.

И вот здесь, увы, кордона из стражей не было. Точнее, был, но поскольку в пирамиду люди сновали группами, у стражей не получалось останавливать идущий в пирамиду народ. Им позволили только встать в стороне, с самодельным плакатом, предупреждающим об опасности. И я беспрепятственно вошел внутрь пирамиды.

Ничем хорошим это не кончилось.

Так что сейчас, идя в возмущенной толпе, собирающейся прорваться с боем в пирамиду, я испытывал двойственные чувства. С одной стороны — я разделял возмущение. Мы, люди, только что получили маленький глоток свободы — до появления огоньков права человека пару десятилетий подряд только сокращались и урезались. И у нас власть имущие сразу полезли эти права отбирать.

С другой стороны, ограничить доступ в пирамиду — наверное, тоже имеет смысл. Этот адский котел уже поглотил бесчисленное количество жизней. И не собирался останавливаться на достигнутом…

От размышлений меня отвлек раздавшийся шум драки — один из стоящих чуть впереди меня охранников слишком рьяно оттолкнул кричащего на него протестующего и был моментально втянут в толпу, где мгновенно исчез, погребенный в груде голых тел.

«Парня нужно спасать, — холодея подумал я, — в запале его и убить могут!». Как бы я не относился к вертухаям, я должен был попытаться остановить убийство. Но, не успел сделать и шага, как в толпу влетел сплоченный клин его товарищей.

Вооруженные деревянными палками бронированные бойцы не стесняясь лупили протестующих, пробивая дорогу к упавшему. От ударов на телах их противников вспухали алые полосы и ломались кости. Протестующие откатились назад, оставив лежащего на земле в позе зародыша охранника. Слава богу, живого — я видел, как он поднялся и отступил под защиту сомкнувших щитов.