Семь тысяч сто с хвостиком

— А вот и наша краса! — воскликнул, приторно улыбаясь, Аким, увидев черноволосую девушку, чуть ли не вбежавшую в комнату.

— Здравствуй, любовь моя! — пропел на итальянском Петр и принял в своих объятиях молодую девушку. Он прижалась к нему, влилась в него, будто желая превратится с ним в одно целое.

Потом, поняв, что так себя вести приличной девушке не подобает, Паула нехотя отстранилась от груди любимого.

— Здравствуй, мой принц! Как давно я тебя не видела! Все ли у тебя хорошо? Как твои родители в здравии ли? — залепетала она.

— Все хорошо, любовь моя. Когда вернется твой отец?

— Не знаю, не говорил он мне этого. Неужели ты готов поговорить с ним?

— Да... пора, не могу я больше скрывать и терпеть. Не мила мне жизнь в дали от тебя!

— И ты готов покинуть Московию? Ведь ты же понимаешь, что отец не позволит мне остаться здесь!

— Да, я готов...

— Несмотря на волю твоего отца?!

— Вопреки ей! Не мила мне жизнь без тебя. Отец и семья не заменит мне одного человека, без которого я не пью и не ем, тоска гложет меня, когда нет тебя рядом. И родина мне не мила, моя родина там, где ты!

Пока молодые люди обнимались и миловались Аким стоял в сторонке и искоса поглядывал на них. Разговор между молодыми происходил на итальянском языке, но купец знал его, возможно, не в совершенстве, но понимать мог, выразить свои желания и предпочтения у него получалось, не говоря уже о том, что хитрец, иногда, в общении с новыми торговыми людьми итальянского происхождения, прикидываясь несведущим во фрязинском языке, получал от этого большую пользу. Так он мог понять, что о его товаре говорят покупатели итальянцы и в нужный момент мог либо опустить цену, либо наоборот, ее поднять. Мог он понять, когда толмач врет или что-то не договаривает. Аким и сейчас понял, что молодой боярин надумал покинуть родину и убежать вместе со своей зазнобой в далекую Европу, бросив отчий дом, семью и свое будущее, которое обязательно должно было быть посвящено служению государю Московскому. Петр же и Паула не знали о способностях Акима, видев иногда, что тому переводит толмач, они думали, что Коростенев не опасен и при нем можно вести всякие разговоры. Купец же пока не знал, как ему это знание может помочь, но не сомневался, что извлечет из него должную пользу и выгоду для себя лично в подходящее время.

— Надолго ли к нам? — спросил он как ни в чем не бывало Петра, когда тот замолчал и выпустил из своих объятий девушку.

— Нет, Аким, совсем ненадолго. Вот уж надо возвращаться. Отец строго настрого запретил нынче покидать дом, а я вот ослушался.

— Ну что ж! Оно и понятно! Любовь така! Она не знама ни столбов пограничных, ни слов отчих. Но я дюже сильно разумею причину. Паула — дюже уж красна девица!

— Да... — вздохнул молодой Морозов. — Аким, так тебе не ведомо, когда возвратится Пьетро?

— Нет, боярин, даже не уверен, что вернется он в этот день.

— Тогда, как его увидишь, скажи ему что искал я его, что поговорить хочу и предложить выгодное дельце. Пущай, как вернется пошлет ко мне человека, я посещу тебя тогда вновь. Да, и сказывай ему, что не надобно ехать ко мне! Я сам к нему приеду!

— Это и понятно, батюшка Петр Иванович! Не по чину, однако и вам к нему скакать! — осторожно заметил Аким, хотя понимал, что здесь речь идет о приезде не к торговому человеку, а к будущему сродственнику, но не стал показывать своей догадки.

— Ничего! Я не переломлюсь...

— Ладно, Петр Иванович! Все сделаю, как велено тобой! Пришлю к тебе своего человека. У меня тоже есть просьба... — замялся Аким, потупив показно взор.

— Сказывай! Смогу, помогу!

— Не серчай Петр Иванович, но мне бы к батюшке твоему...

— По какой нужде? По купеческой?

— Да, по другой нам слава Господу не надобно покаместь! — он неистово перекрестился на образа.

— Так что от меня ждешь? — снисходительно, но строго спросил молодой Морозов.

— Просьбочка принять меня с челобитной...

— На что челом бить будешь?

— На стрелецкого капитана Бахметьева. Не по совести жить желает...

— Мздоимствует?

— Не без того, да ишо и угрозами сыплет.

— Ладно, замолвлю за тебя словцо! — Петр похлопал купца по плечу.

Потом он вновь подошел к вернувшейся Пауле. Та пока они разговаривали с хозяином дома куда-то уходила, видимо, специально оставив мужчин поговорить. Юноша обнял девушку, потом крепкими руками, взяв ее за плечи, немного отстранил от себя и посмотрел в ее карие, глубокие глаза.

— До завтра, любовь моя! Я наказал Акиму сообщить твоему отцу, что ищу с ним встречу. Как он соблаговолит встретится со мной, так я все ему и скажу. И руки твоей попрошу, и благословения, и защиты с опекой.

— До завтра!

Они крепко обнялись, и Петр долго поцеловал Паулу в пухлые, мягкие губы. Она отдавалась его ласкам всегда вся без остатка. Было в этом русском что-то, чего она не видела и не чувствовала в своих соплеменниках. Какая-та надежность и защита, уверенность, что в минуту опасности не останется она одна, что рядом встанет человек, который защитит и закроет не только от стрел, пуль и мечей, но и от людской ненависти и злобы.

Она с большой неохотой оторвалась от крепкой мужской груди и, все еще протягивая руки, попрощалась с любимым. Когда он покинул дом Акима, Паула поднялась к себе в светелку и, стала грустно смотреть в маленькое окошко, пропускавшее свет, но через которое мало что можно было различить. Расплывчатые виды купеческого двора, темные силуэты дворовых людишек, да печаль и грязь этой совсем не привлекательной и неприятной страны. Она устала от вечной серости и холода, от грязи и страха. За последнее время она видела солнце только несколько раз и то всего по нескольку часов, потом его скрывали густые тучи, из которых порой валил то ли снег, то ли вода, а большей частью и то и другое. Она, привыкшая к теплу и солнцу, скучала по родным краям, но здесь в этом суровом месте жила ее любовь. И она боролась со своими воспоминаниями, глуша их не действительностью, а минутами и часами, проведенными с Петром. Эти встречи были для нее всем, — и итальянским солнцем, и теплом морской воды, в которой она любила плескаться в детстве, и милыми лесами с пальмами и соснами, и ароматом многочисленных цветов в небольшом парке их дома, и пением разных птиц, и луной, большой и светлой, что светила по ночам в ее большое окно, завешенное легким китайским шелком.

Так она просидела очень долго, вспоминая родину и милое детство. Затем она встала зажгла свечу и, взяв любовный роман, углубилась в придуманную жизнь своей сверстницы.

Она долго читала. Сон не коснулся ее глаз и головы. Дом уже уснул весь, тишина опустилась над всем хозяйством, двор опустел и замер. Собаки мирно похрапывали, положив голову на сильные лапы, не ржали лошади и только куры изредка издавали звуки, видя во сне жирных червяков. От чтения ее оторвал шум, донесшийся со двора, а потом и из нижнего этажа дома. Паула поняла, что вернулся ее отец. Девушка захлопнула книжку, положила ее на кровать и побежала вниз к отцу.

— Отец! — крикнула она и подбежала к нему, чтоб поцеловать его в щеку.

— Здравствуй, милая, — он подставил ей щеку, а потом и сам поцеловал дочь в нос.

— Почему ты так долго? У тебя неприятности?

— Нет, милая! Все хорошо. Просто компаньоны много показывали образцов шелка, вот и задержался. Но не беда! Главное они все привезли и теперь нас уже ничто не держит, и мы можем вернуться в Италию!

— Отец! — Паула не поняла, что больше ею овладело, печаль или радость. — Приходил Петр Морозов.

— Так.

— Он очень желает с тобой поговорить.

— О чем не знаешь? — Пьетро, конечно, догадался, но не подал виду.

— Он хотел сам с тобой поговорить.

— Ну, ты же знаешь, о чем? — усмехнулся негоциант.

— Нет, — прошептала Паула. Она, впрочем, не соврала. Девушка на самом деле не знала точно, о чем хотел вести разговор с ее отцом любимый юноша. Да он сказал ей, что будет просить ее руки, но и только.

Пьетро не рассердило отрицание дочери. Он, как любящий отец, прощал своему дитя, верил ему и относился снисходительно. Но и как умудренный жизнью, итальянец понимал и видел, что между его дочерью и молодым русским дворянином из состоятельной и уважаемой семьи возникло и крепло сильное чувство. Конечно, не в его планах была эта любовь, планировал он отдать дочь за отпрыска итальянских кровей, чтоб породниться с уважаемыми людьми его родины, заполучить возможность поставлять свой товар самым состоятельным гражданам Венеции и приумножить семейный капитал. Но и запретить он ей не мог, да и не хотел. Любовь к родной дочери и интерес здесь в Московии останавливали его, порой страстно желающего положить конец романтическим вздохам наследницы его дела.

— Хорошо, я встречусь с твоим дружком, — сказал Пьетро, отстраняя дочь от себя. — Иди к себе, я устал, должен умыться, да поговорить с Акимом. Нам нужно решить с ним кое-какие торговые дела.

— Петр сказал, что просил оповестить Акима о твоем возвращении.

— Хорошо, я поговорю и об этом с Акимом. Ступай.

Негоциант прошел в свою комнату, скинул дорожный костюм, одел домашние одежды и направился к Акиму. Он хотел обсудить с ним новые цены на шелк и предложить вложить часть своих денег в покупку у армян материи для перепродажи ее в Венеции. Дело хоть и подорожало, но все равно оставалось очень выгодным, а у него после закупки других товаров в ожидании армян средства оскудели и нужен был напарник.

— Слышал вернулся! Как все прошло? — бодро встретил итальянца хозяин дома, несмотря на ужасно поздний час. Вопросы переводил толмач Яшка, который помогал обоим купцам в переводе тонкостей торгового дела. Аким и своего компаньона вводил в некоторое заблуждение относительно знания им итальянского языка. Поэтому при обсуждении дел всегда присутствовал переводчик.

— Неплохо, но армяне подняли цены на четверть. Я пытался их урезонить, однако ничего не получилось ссылаются на повышение цен самими китайцами, что, впрочем, вероятно и есть причина. Шелк хорошего качества, даже лучше, чем в прошлый раз. Цвета, рисунки, толщина материи, — все превосходного качества. Я думаю мы даже с новыми ценами можем продать шелк в двое больше армянской цены. Но вот беда, Аким, средств у меня осталось на небольшую партию и жалко терять возможность хорошо заработать.

— Хм...что ж давай обсудим...

Разговор был долгим, сложным и закончился крепким рукопожатием уже под утро. Они обсудили все детали сделки, проценты от прибыли, расходы и роль каждого в предстоящей сделке.

— Да, Пьетро, чуть не забыл, — Аким почесал свой затылок, как будто вспомнив только что о просьбе молодого Морозова. — Был у нас сегодня сын воеводы, молодой боярин Морозов. Очень хотел поговорить с тобой.

— Да, мне Паула обмолвилась о его визите.

— Так что, встретишься с ним?

— Не знаю, — Пьетро серьезно задумался.

— Если спросишь меня, то я посоветую встретится.

— А нужно ли? — засомневался итальянский негоциант.

— Да, господи, неужели ты не видишь, что мила ему твоя дочь, да и он ей не безразличен! Да к тому же породнитесь с таким влиятельным и богатым родом! Представь какие выгоды ты сможешь получить от того родства!

— Так-то оно так. А ежели его отец, воевода Морозов, не разрешит сыну жениться на иноверке, на чужеземке, да к тому же и не благородного роду? Что тогда?

— Ну, ведомо мне, что Морозовы очень ученые, преподавателями у его детей завсегда были немцы, французы, да гишпанцы. Просвещены они Европой, так что не вызовет отторжения у них родство с чужеземцами. Веры другой это пока, много княжен, жен московских князей были до свадьбы в чужой вере, а потом принимали нашу, не помеха и это. Ну и слыхал я, что воевода любит и прислушивается к жене своей, а та широких взглядов, да детей безумно любит. А вот ты получишь на откуп всю Тулу, а потом, глядишь и будешь поставлять товары самому царю московскому! Выгодное это дело! Обдумай, не отрезай отказом!

— Хорошо, подумаю, ты пока не докладывай о моем возвращении, завтра пошли своего холопа к Морозову.

— Будь по-твоему. Время уже позднее, а вернее раннее, пойду почивать и тебе сладких снов, — зевая молвил купец.

— Доброй ночи, Аким. А мне еще не пришло время спать. Ждут еще письма, кои должен отписать своим приказным в Венецию. Да посчитать товар и цену, что думаю выручить от его продажи.

— Ну, быстрее тебе закончить с делами. И подумай над моим советом, выгодная эта будет партия...

— Подумаю, подумаю...

Аким, зевая во весь рот, больше для наглядности, чем от желания сильного спать, ушел, оставив своего напарника и гостя в задумчивости и смятении. Закинул он в его голову задачу непростую.

ГЛАВА 10.

— Що будемо робити, панове? — спросил Андрей у своих гусар. Они тихонько лежали на пологой стороне оврага и наблюдали за тем, как к десятке стрельцов прибывают еще и еще новые стрельцы в подмогу.

— Не знаю, піти по яру непоміченими не вийде, — прошептал один из гусар, тот, что был с Шушкевичем и палил склады. — Я перевірив, сторони яру дуже круті і слизькі, тихо вибратися не зможемо. Привернемо увагу стрільців і вони тут же нас уб'ють. А йти в лоб вже пізно. Он скільки їх підійшло! Раз в десять більше ніж нас.

— Ти у справі говори! Отсавться і чекати, коли стрільці підуть по яру нас шукати, теж не можна, — ответил ему другой гусар.

Андрей, слушал их и на душе ему становилось все неспокойнее и неспокойней. Они оказались в ловушке, причем попали в нее сами, добровольно, по его же глупости. Это же надо было прыгнуть в яму, которая не вела никуда! В оправдание свое он мог только сказать, что этому способствовало его плохое знание местности. Он перепутал этот овраг с тем, что находился невдалеке, вот именно тот овраг был протяженным и края у него были пологими, и вел он аккурат между лесочков и дорог далеко от Тулы. Именно на него рассчитывал Шушкевич, когда прыгнул с дороги в овраг, а за ним весь его отряд. Ошибся он. И эта ошибка теперь может стоить ему и его людям жизни.

Его люди, пока не стала прибывать подмога стрелецкой десятке прошлись по оврагу и установили, что он никуда не ведет. Скорее он был похож именно на большую и протяженную яму. Все стороны кроме одной были очень крутыми, скользкими от грязи и льда, да к тому же и осыпались они изрядно стоило только попытаться полезть наверх, как ты скатывался вниз, вслед за осыпающимся песком и глиной. Можно было еще попытаться пройти по дну оврага и вылезти наверх вдалеке от стрелецких костров и возможно кто-нибудь из его людей даже сможет уцелеть пока стрельцы их не услышат и не бросятся в погоню. Пожалуй, это был единственный шанс хоть кому-то спастись.

Андрей проклинал себя, но его самобичевание и признание вины не могли спасти ни его самого, ни его людей. Надо было идти на риск, оставаться дольше и ждать, когда стрельцы начнут прочесывать овраг было нельзя. Вот тогда их всех ждала неминуемая смерть. А так имелся хоть и небольшой, но шанс спастись.

— Друзі мої, нам залишається тільки одне. Зараз ми спробуємо вилізти в дальней стороні яру. Хто встигне, той нехай біжить до совім в слободку, хто не встигнути нехай прікриват стріляниною тих, хто вибереться з яру.