Любимый город

Немецкий язык дочери, однако, не вызывал у Баси опасений. Она ничуть не сомневалась, что Ева действительно принесёт дневник с пятёркой или даже шестёркой. Его она знала хорошо, как и сама Барбара. Не удивительно, раз они начали его учить одновременно. То есть не так, учить немецкий начала, разумеется, Бася. Сразу после того, как вернулась из Крулевца в Краков, она дала себе обещание, что никогда больше она не позволит, чтобы её так унижали эти мерзкие, противные, вредные немцы. Никогда ни в какой Прибалтике, ни на каком Поморье никто не скажет ей "ne rozumetsch polski"83. Конечно в Крулевце её спас Борис, но во-первых, тогда она ещё не знала, что он станет её мужем (ну может только втайне надеялась), а во-вторых, не может же она в подобной поездке постоянно висеть у него на шее, не в силах отойти на пару шагов. Нет, женщина обязательно должна быть самостоятельной (особенно в глазах своего мужа). Да и кроме Риги, Крулевца или Кольберга немцы живут и за границей, почему бы как-нибудь не съездить, скажем, в Вену или Мюнхен — там тоже, говорят, красиво.

В общем, Барбара (тогда ещё не Ницеевская) начала учить немецкий. Она купила себе лингафонный курс и пускала его на полную мощность всё время, когда была в своей краковской квартире. Свадьба и переезд к Борису в Москву этой тенденции не изменили: Бася готовила обеды, кормила детей (к этому времени уже двоих), вытирала пыль, а по квартире из комнаты в комнату неслось: "Wie heiβt du?"84, "Woher kommen Sie?"85, "Wo treffen sie uns?"86 и тому подобное. Бася слушала и повторяла, не обращая внимания на приглядывающуюся к матери Еву.

И вот день настал. В том году День Республики87 приходился как раз на четверг, так что за счёт перенесённой со следующей недели субботы у Бориса оказалось четыре свободных дня. Бася, полная решимости, настояла на поездке в Крулевец. Борис, который сначала хотел лететь на Юг в Ялту или в Батум, уступил перед напором жены. Двухлетнего Никиту оставили под надзором прилетевшей из Кракова мамы (последующие два месяца, которые она жила у них, Борис, похоже, чувствовал себя как-то не в порядке), и в среду вечером она с мужем и дочкой полетела самолётом. По прибытии она взяла с Бориса торжественное обещание не вмешиваться в её разговоры с местными. Он, разумеется, согласился.

Всё произошло там же, около Замка. Бася выдавала продавщице сувениров одну немецкую фразу за другой, а та, что самое удивительное, её понимала и тоже ей осмысленно отвечала. Барбару распирало от гордости — ей это всё-таки УДАЛОСЬ! И тут вдруг эта толстая "фрау" что-то спросила у Евы, примерявшей, пока суд да дело, одни за другими солнечные очки. Бася заволновалась и уже собиралась что-то ответить за неё, как вдруг, не веря своим ушам, услышала: "Ich heiβe Eva. Ich kommte aus Moskau"88. Причём "Eva" было произнесено с идеально немецким "фау". Услышав родной язык из уст младенца (ну пусть и не совсем младенца), продавщица окончательно умилилась. Семья Ницеевских сразу перешла в её глазах из людей категории "понаехали тут всякие поляки", которым надо указать их место, в категорию "дорогие гости", которым нужно всячески помогать. Она тут же подарила Еве понравившиеся ей очки, леденцы на палочке и бейсболку с огромным козырьком и надписью "Ich ♥ Königsberg", наотрез отказавшись взять у её родителей какие бы то ни было деньги. И таким вот образом, благодаря лингвистическим способностям своей пятилетней дочери Барбара взяла реванш у жителей славного города Крулевца, уже не казавшегося теперь таким враждебным. Так что за что-за что, а уж за Евины оценки по немецкому языку Бася никогда серьёзно не волновалась.

83 Нэ понимаць польский (ломан.польск.)

84 Как тебя зовут? (нем.)

85 Откуда Вы приехали? (нем.)

86 Где она нас встретит? (нем.)

87 День Республики — главный государственный праздник РП. Установлен в честь ликвидации монархии и установления республики (Речи Посполитой Многих Народов) Законодательным Собранием в Киеве 13 июня 1920 г.

88 Меня зовут Ева. Я приехала из Москвы. (нем.)

...

Злотопольский сработал хорошо — неизвестно, кому в Министерстве Обороны (или где ещё) он звонил, что кому там обещал и чем им всем там грозил, но сегодня утром с Борисом связался некий майор Княжевич из Киева и рассказал историю, увы, полностью подтвердившую вчерашние догадки полковника. Два года назад на одном из складов Забайкальского округа возник пожар. Комиссия установила, что его причиной была халатность охраны — кто-то закурил в неподходящем месте. Виновных привлечь к ответственности не удалось — согласно данных той же комиссии, они погибли в пожаре.

Чтобы обезопасить гражданских лиц от разлетающихся в разные стороны ракет, пришлось эвакуировать несколько окрестных деревень (Борис даже припомнил себе репортаж "Jedynki" об этой катастрофе). После этого, как всегда, последовали новые инструкции о противопожарной безопасности и неизбежные "кадровые перестановки". Это к делу не относилось, странным было другое. По мнению некоторых экспертов (телефонный собеседник многозначительно выделил слово "некоторых"), взрывы при этом пожаре были слишком слабыми, а количество разлетевшихся ракет и снарядов — слишком малым. Был и другой нюанс — один из свидетелей показал, что поручика Новака (того самого, который проявил пресловутую "халатность") за день до "события" видели в расположенном около склада посёлке в компании с неизвестным мужчиной. Кроме того, позже на пепелище так и не удалось найти тела сержанта Зайделя.

Впрочем, исчезновение тела сержанта было объяснено тем, что оно дотла сгорело в огне, свидетель, якобы видевший поручика, был в тот день в нетрезвом состоянии, а оценка силы взрывов и количества разлетевшихся снарядов основывалась на статистических данных аналогичных катастроф в прошлом и не учитывала "погодных условий и особенностей местности". Под "особенностями местности", пояснил Княжевич, имелись в виду расположенные вокруг болота — "недостающие" ракеты вполне могли упасть в тамошнюю трясину и утонуть без следа. На этом, во всяком случае, настаивало командование округа в разговорах с членами комиссии, одним из которых как раз и был майор Княжевич.

Округ был явно заинтересован в "невыношении сора из избы". Министерство тоже не поддерживало мысль о похищении взрывчатых материалов. Под их общим давлением комиссия, а в частности Княжевич, подписала акт, где всё объяснялось исключительно халатностью Новака и его подчинённых. Военная прокуратура также вполне удовлетворилась таким объяснением, и дело было закрыто. Ну и только вчера вечером, после неофициальной беседы с "убеком", майор Княжевич припомнил себе "неканоническую" версию событий. За истинность которой он, однако, поручиться никоим образом не может — его попросили, он рассказал. Ну а всё остальное уже не к нему, майору Княжевичу. И вообще, пусть господин полковник его простит, у него ещё много дел, связанных с его прямыми обязанностями. В целом, он желает господину полковнику успехов в расследовании.

Ну и не было заботы! Получается, в распоряжении Индрика есть (может быть) чуть ли не пара тонн вообще чего угодно. Если он договорился с начальником караула, то вообще мог вывезти оттуда хоть целый грузовик. А потом с помощью сержанта устроил взрыв ЧУТЬ раньше, чем ожидал поручик. А сержанта, вероятнее всего, оставил на дне одного из окрестных болот. И всё, концы в воду. Вот как эта рыбка — скрылась под камнями и в каком месте аквариума она теперь выплывет?

Что есть в наличии? Фотографии "ратников" — утром пришли из Костромы. Рыся выслала их в Главную Команду и в КУБ — сегодня их будут высматривать сотни глаз. Описание Индрика — его тоже быдут высматривать, но "блондинов с прямым носом" в Москве пруд пруди. Самоход Индрика? Белая большая машина — сколько десятков и сотен тысяч таких в Москве? Дата теракта? С таким количеством взрывчатки логично устроить "фейерверк" на День Города. Но с другой стороны, КУБ тоже понимает, что так будет логично. Значит стоит его устроить раньше. Или позже? Нет, скорее раньше, "ратники" — достаточно скоропортящийся "расходный материал", сейчас они дрожат в предвкушении "победы над антихристом", а кто поручится, что через неделю им в их горячие головы не придут какие-нибудь мрачные мысли? Или ещё хуже — мысли весёлые? Итак, до Дня Города. То есть до воскресенья. Сегодня, завтра или в субботу.

Что-то тут есть ещё, наверняка. Да и Злотопольский этот... Раз уж его сюда прислали, то, курдемоль, почему же оставили всё руководство ему, Борису Ницеевскому, а не подчинили его киевскому гостю? Киянин без заднего умысла? Теоретически может быть, чего не бывает под луной. Но вот, что не было заднего умысла у "в морду" — не может быть, потому что не может быть никогда. Как там сказали гетману Браницкому? "Скорее Дунай потечёт вспять и небу упадёт на землю, чем сдастся Измаил". Но Браницкий с Суворовым этот Измаил всё-таки взяли? Взяли. И Измаил и Константию. И здесь тоже разберёмся. Плавали — знаем. Вот только как бы в этих танцах на паркете не поскользнуться. Кого тут можно спросить? Ага! Не всё так плохо, есть ещё кое-кто в запасе.

Борис расслабился в кресле, наполовину прикрыл глаза и сосредоточился на блестящей рыбке, величественно колышащей своим огромным хвостом.

...

Боже мой, ну как же можно не видеть таких простых вещей?

— А потом, Басюня, мы поедем со Славиком в Ярославль к его родителям. Ты знаешь, он мне показывал их фотокарточки. Ну совершенно на них не похож. То есть лицо у него, конечно, похоже, а вот всё остальное...

— Остальное? Верунчик, ты это что имеешь в виду?

— Ну нет, совсем не это, Баська, ну какая ты глупая. Славик, он такой... светский, ну как-то так. А его родители — совсем-совсем... великорусские. Отец — солидный старик с бородой, как у какого-нибудь ветхозаветного пророка, а мать — классическая костромичанка, как их на картинах рисуют. В чёрном платье и в этом их "плате" на голове. И с такой огромной брошью. Такие серьёзные сидят, знаешь, Баська... я робею, даже когда на них гляжу только на карточке. Боюсь, а вдруг они подумают, что я такая... ну ты знаешь, что они там все в Великоруссии о москвичках думают.

Вот, у Верки уже встреча с родителями жениха запланирована. А потом, разумеется, окажется, что с этим надо подождать, что папа выехал по делам, что мама болеет, что сам жених не может, потому что у него работа... Плавали — знаем.

— Верунчик, ты не бойся заранее, — если подруге нельзя сказать правду, то надо её хотя бы поддержать на духу, — Это ведь не завтра, ты ещё успеешь подготовиться. Славика своего можешь спросить, это же в его интересах, чтобы ты там хорошо выглядела. А жить вы с ним там, в Великоруссии будете? Ты из Москвы в Ярославль уедешь?

Вот именно так, пусть заранее задумается о последствиях. Ну и представит себя в роли великорусской матери семейства. Верка в платье до пят, с тяжёлым платком на голове — это ж надо себе представить!

— Ой, я ещё не знаю, — "Ещё" не знает — ну и ну! — То есть я не знаю, когда мы поедем к его родителям знакомиться. А переезжать... Мы со Славиком ещё об этом не говорили. У него ведь есть дом в Москве, за проспектом Ходкевича, на Варшавском шоссе. Мы точно будем жить там. Сначала. Ну а потом посмотрим.

— Но сейчас ты ещё в своей квартире живёшь, так, Верчик? — надо вытянуть Верку с её облаков, пусть посмотрит, как всё выглядит с нашей грешной земли, — Ещё ведь к нему не переехала? А вообще ты там у него была?

— Баська, не так быстро, это же так "хоп-сюп" не делается, — слава Богу, Верунчик ещё помнит эту истину, — Сначала пусть он со мной освоится, а то подумает, что я такая "охотница", ну ты понимаешь, — в трубке наступило молчание, — Хотя ты права, я его сегодня увижу и так осторожно намекну, что своей женщине нужно показать свой дом. Мой же он видел, нет?

А может всё не так уж плохо, и все страхи просто надуманные? Ну и что, что человек так выглядит на фотокарточке? А то, что сама карточка сделана вообще "на бегу" — ничего? Ой, осторожнее надо быть, осторожнее.

— Верунчик, обязательно держи меня в курсе! Не забывай, я за тебя со Славиком, — ой-ой-ой, сказала всё-таки, — болею.

— Ну конечно, Баська, ты же всё-таки моя лучшая подруга. Ой, прости, мне пора — перерыв кончается.

Ну и вот. Подруга счастлива, а в собственной правоте нет никакой уверенности. Действительно, может всё это только подозрения? Пока что нет никаких доказательств, что у Славика есть ещё кто-нибудь, кроме Верки. А может он её действительно любит, а такое безразличное выражение только от каких-то там его проблем в его, этом, как его, "Трансбуде". И с домом он, похоже, ей не соврал — "Варшава" с ним пропала сразу за проспектом Ходкевича за мостом через Москва-реку, значит он тогда просто ехал домой. А что свернул с дороги, так мог же Веркин жених заехать по дороге в магазин? И незачем себя мучить — это проблемы Верчика.

Холера, а успокаивать её ПОТОМ кому?

...

На время своего отсутствия Борис оставил в бюровце Кругловского. Опыт у него есть, это ему не впервой, на то он и "заместитель", чтобы замещать. А у шефа есть более важные дела — например, посоветоваться со знающими людьми. Не о поиске "угодников" — здесь полковник Ницеевский был самым информированным лицом во всей "убеции". О гораздо более важных делах — о том, что делается внутри самого Управления. Его инфоматор, правда, уже несколько лет был на пенсии, но, несомненно, оставался в курсе дел. Генерал дивизии Павел Сергеевич Кадочников, бывший начальник КУБа Москворуссии, насколько его знал Борис, быть не в курсе дел вообще не любил. Оставалось надеяться, что он не забыл своего офицера для особых поручений и что он ему по-прежнему симпатизирует в достаточной степени, чтобы поделиться некоторой информацией конфиденциального характера. Ну и что его внучка правильно передала ему "привет от знающего сомнения", как называл себя Борис при подобных телефонных контактах со своим бывшим шефом.

Такое прозвище он получил от генерала дивизии при их первой встрече. Тогда он получил очередной отказ на свою просьбу о переводе в батальон "Błyskawica"89. Лично Борис не сомневался, что имеет все необходимые квалификации, чтобы там служить — в "Смерче" коммандосов готовили по таким же программам, что и у "централов". Проблема же заключалась именно в том, что поручик Ницеевский служил в "Смерче". Такой вывод, во всяком случае, напрашивался из уклончивых ответов начальников разного ранга, к которым приходилось обращаться Борису. Никто ничего не говорил прямо, но все обитатели различных кабинетов видели в нём в первую очередь потенциального москворусского сепаратиста, немногим отличающегося от его костромских "коллег", против которых он воевал. Хуже всего было то, что такое мнение имело под собой достаточно прочные основания.

"Смерч" создавался в разгар "парада свободы", когда о создании собственного суверенного государства не думал разве что ленивый. И присяга, которую приносил Борис Ницеевский, гласила: "клянусь в верности правительству и народу Москворуссии, клянусь защищать её свободу и независмость, не щадя ни времени ни сил ни самой жизни". О существовании Речи Посполитой в её тексте вообще не упоминалось. Тогда это выглядело благородно и романтично: молодые герои под руководством почтенного комиссара (неофициально его всё чаще и чаще называли "канцлером") возвращают своей Родине утраченную некогда свободу и вместе с великорусскими братьями воскрешают Великую Россию. Когда Борис Ницеевский поступал в только что открытую московскую Академию Беспеки, всё это виделось ему именно в таком свете, хотя и несколько туманно. И когда потом служил в "Смерче" — тоже. Мешали только некоторые детали. А особенно не нравились приезжавшие ратовать за русское единство великорусы. Дело было даже не в обязательной бороде у каждого, не в том, что их женщины всё время ходили закутанными по уши, а их поголовная уверенность в собственной правоте и безупречности. Даже не только это... Скорее, высокомерие. Приезжие из Костромы смотрели на жителей Москвы, как на "младших братьев", при каждом удобном случае подчёркивая, что именно им не нравится в Москворуссии и что здесь надо обязательно поменять, чтобы избавить древнюю столицу от "лядского духа". Особенно им не нравился польский язык на улицах. Борису запомнился какой-то член "Дружины Николая-Угодника", его ровесник из посетившей Академию делегации (теперь странно даже подумать, что когда-то ОНИ бывали ЗДЕСЬ официально), которой они, как хозяева, устроили экскурсию по городу. Он брезгливо поджимал губы каждый раз, когда в Кремлёвском Саду мимо него проходила очередная воркующая по-польски парочка. А потом в Академии на банкете в честь гостей он, уже по паре штофов водки, убеждал Бориса сменить его "по-лядски" (вообще-то он выразился чуть грубее) звучащую фамилию на русское "Никеев". Ему стоило больших усилий сохранить тогда хладнокровие. Из разговоров с коллегами Борис знал, что в своей неприязни к "великорусским братьям" он не одинок. Ну а после того, как он вместе с другими бойцами "Смерча" увидел Углич после "резни", роман с Костромой окончательно рассыпался, как дым. На референдуме Борис сам проголосовал против независимости и против "канцлера", а так как он был в избирательной комиссии и участвовал в подсчёте бюллетеней, то знал, что так же проголосовали и остальные.