Гроза 3 главы1-8

— Да в стране мужиков столько нет! — Возмутился Сашка.

— А это уже никого не волнует. — Продолжил объяснение Андрей. — Обыватель он считать не любит, если, конечно, это не деньги из его кармана. А некоторые и считать вообще не умеют. Зато они верят радио и газетам. — Андрей перешёл на академический тон. — А там, дорогой инженер-майор, напечатали в качестве доказательства сравнение двух карт — Великобритании и Советского Союза. А обыватель чешет в затылке и думает: "Уж если в крохотной Англии поместилось семьдесят миллионов жителей, то сколько же живёт в этой громадине?" Ему-то невдомёк, что на большей части нашей страны люди встречаются реже, чем волки и медведи.

— Ну это ты зря! — Усмехнулся Виктор. — Про медведей на западе прекрасно известно. Недавно мне принесли перевод статьи в одной из английских газет. Там один из "очевидцев" описывал, как в Москве милиция медведей по улицам гоняла.

Андрей рассмеялся. Эта байка живуча, как ничто другое. Причём, во все времена.

— Ну мне пора. — Виктор приподнялся со своего места.

— Витя, так ты и не сказал, как нам теперь быть? — Остановил его Андрей.

— Пока живите, как жили. — Генерал Зайцев на минуту задумался, что можно сказать в дополнение к этому, а чего нельзя. — Охрану, правда, мы усилим. В том числе и у всех ваших родственников. Вы объясните им — что к чему.

Андрей поморщился, выслушав данное пожелание. Легко сказать, а как сделать? Не открывая ничего секретного.

— Добавим к вам ещё несколько человек, из ваших хороших знакомых. Пропускной режим в городе сделаем строже. Ну, и так далее. — Закончил объяснение Виктор.

Всё ясно. Продолжается "охота на живца", имевшая место в прошлом году.

— А нам всё равно. А нам всё равно. — Пропел Андрей.

— А это что за песня. — Остановился двинувшийся к двери Виктор. — А ну-ка спой.

Андрей взял лежавшую неподалёку гитару. И Виктор и Сашка любили, когда он пел им песни из своего времени. Только вкусы у них были разные. Виктор предпочитал философские баллады и военные песни. Сашка же отдавал предпочтение более легковесным жанрам. Но сейчас оба ожидали с одинаковым любопытством.

В тёмно-синем лесу, где трепещут осины.

Где с дубов-колдунов облетает листва.

На поляне траву зайцы в полночь косили.

И при этом напевали странные слова.

А нам всё равно, а нам всё равно.

Хоть боимся мы волка и сову.

Дело есть у нас. В самый жуткий час.

Мы волшебную косим трын-траву.

Глаза у Сашки светились. Это означало, что песня ему понравилась. А также то, что он старательно запоминает текст и мелодию и очень скоро постарается ознакомить с ней своего дружка Ваню Петрова, а уж тот отправит её в свободное плавание. Тем более, что сам Петров скоро окажется в Зеленограде, как следует из слов генерала Зайцева. Андрей мысленно махнул рукой. Спел же он офицерам из Осназа немного изменённый текст песни Любэ "Давай за". Ну и что? Мир не перевернулся. Вождь к стенке не поставил. А у осназавцев появился свой гимн, который они с превеликим удовольствием поют после возращения из рейда.

— Ну, а ещё что-нибудь. Для меня. — Попросил Виктор после окончания песни.

Андрей немного подумал и тронул струны.

Давай поговорим о вечном, о душе.

Она, ведь есть, хоть мы её не видим.

Давай поговорим и может быть уже,

Мы завтра даже мухи не обидим.

Поговори со мною по душам.

Вполголоса спокойно, не спеша.

Поговори со мной, поговори.

Жизнь, если честно, всё же хороша.

И до того, как отлетит душа,

Поговори со мной, поговори.

Сашка потянулся за блокнотиком. Этот "мелкий пакостник" на одной песне не остановится. Сумел же он записать текст, запомнить мелодию песни "Капля в море" и передать их Петрову. Алёнка уже вовсю репетирует её и ожидает только окончания войны, чтобы исполнить на публике.

Андрей допел и решительно отложил гитару. Гости поняли намёк и поднялись со своих мест. Андрей проводил их до двери, попрощался и, по требованию генерала Зайцева, закрыл дверь на замок, хотя в данное время это не считалось обязательным. Тем более в охраняемом доме.

Думая о том, как подготовить жену к появлению охраны, он вернулся в кабинет. И обнаружил сидящую на диване Ирину.

— Странные песни ты поёшь, Андрюша. — Обратилась Ирина к нему, показывая, что она всё прекрасно слышала.

Андрей только пожал плечами. Он спел ей столько "странных песен", что пора перестать удивляться.

— А мне что-нибудь споёшь?

Андрей с готовностью подхватил гитару. Перебирая струны, пытался вспомнить, что ещё он не пел жене из разрешённого репертуара. Потом мысленно плюнул на все запреты и начал петь. Он спел ей штук пять песен из разных времён. Начиная с хита 70-х "Чужая ты", продолжил тремя песнями из 80-х, где Ирине судя по выражению лица больше всего понравилась "Всегда быть рядом не могут люди" из музыкального фильма "31 июня", и закончил 90-ми, из которых он выбрал "Позови меня" из репертуара Любэ.

Ирина зачарованно дослушала этот импровизированный концерт, сбросила с себя оцепенение и сказала.

— Андрей, ответь мне пожалуйста на один вопрос. Только честно!

— Если это не связано с государственной тайной, то непременно отвечу. — Андрей прижал к себе жену и погладил её по округлившемуся животу.

— Даже, если это государственная тайна, всё равно ответь. — Настояла Ирина.

Андрей обречённо кивнул на это требование жены.

— Андрей, ты человек?!

Андрей просто ошалел от такого вопроса. Хотел вначале отшутиться, даже изобразить пальцами "марсианские" антенны на голове, но потом понял, что отвечать надо серьёзно.

— Да, я человек. Но человек из другого времени!

3 мая 1942 года Минск

Володька проснулся оттого, что очень сильно качнуло вагон. Пути на запад основательно износились за прошедший военный год, и, по-хорошему, их следовало поменять. Но возможности не было. Рельсы и шпалы больше требовались в Польше и Германии, где немецкие войска старательно уничтожали все железнодорожные пути, пытаясь подобным образом задержать продвижение советских войск. Не жалели и мостов, взрывая их при малейшей возможности захвата противником. Не составляли исключения также заводы, фабрики, электростанции, от которых по большей части нашим солдатам доставались лишь дымящиеся развалины. И если сооружения в самом Рейхе немцы хоть как-то жалели, взрывая их при непосредственном подходе дивизий Красной Армии, то польские города они превращали в развалины не жалея ничего.

Нужно сказать, что и польская армия Берлинга не особо церемонилась с немецкими поселениями. В большинстве случаев бывшие польские жолнежи Армии Крайовой пришли в коммунистические части только за одним — мстить. В пяти дивизиях Польской армии они составляли около трети. Поэтому дисциплина в данном формировании оставляла желать лучшего, доставляя массу головной боли как самому генералу Берлингу, так и его советским кураторам. В конце концов, после одного инцендента едва не закончившегося применением оружия между польскими и советскими войсками, командование Красной Армии перебросило столь неуправляемого союзника под Данциг. Всё равно город обещали полякам, как и некоторые другие части Восточной Пруссии, населённые их соотечественниками. Вот пусть и отвоевывают.

Всё это лейтенант Банев знал со слов одного из курсантов своей учебной роты, успевшего послужить в Первой Польской танковой бригаде. Но покинувшего её едва возникла возможность перевестись обратно в части Красной Армии. Вот и сейчас он изъявил желание служить в Первой танковой армии, а не возвращаться обратно в Польские части. Володька приподнялся над нарами, рассматривая расположенные у противоположной стены вагона нары. Марек спал, укутавшись в шинель, только лицо белело в полумраке теплушки. Спали и остальные бойцы их взводов, наверстывая бессонные ночи училищ, в которых они провели, как минимум, три месяца. А некоторые, как сам Володька Банев с Мареком Сосновским, по полгода.

Володька перевернулся на спину, уставился в потолок, вспоминая события прошедших месяцев. Отправка в офицерское училище не стала для него большой неожиданностью. Командир батальона поведал об этом старшине Баневу ещё до выхода к Бреслау. Чувство было двояким. С одной стороны льстило. С другой было боязно вешать на себя ответственность за кого либо ещё, кроме собственного экипажа. Но упрашивать старшину Банева никто не собирался. Как только армия блокировала Познань, командир корпуса отдал приказ, и Володька отправился в Челябинск изучать премудрости командования другими людьми.

Челябинск за последние два года превратился в главный центр страны по подготовке танкистов. Кроме офицерского училища были вокруг него сосредоточены учебные части, обучавшие командиров танков, механиков-водителей, радистов, наводчиков, заряжающих. А также учили их заменять друг друга в случае необходимости. В конце срока обучения составляли экипажи, формировали маршевые роты и вместе с готовыми танками отправляли в сторону фронта.

Старшина Банев, как и другие имевшие боевой опыт сержанты и старшины, попал в роту ускоренного выпуска. Полгода зубрёжки командирских премудростей, перемежаемой работой на полигоне, выпускной экзамен и офицерские погоны на плечи. Бывших школьников терзали обучением в два раза дольше, но и то, по мнению преподавателей, готовили из них всего лишь пушечное мясо, из которого может выйти толковый командир, а может и сгореть в первом же бою. Всё зависит от человека. Сержанты с боевым опытом имели больше шансов уцелеть, но и для них срок, всего лишь шесть месяцев, был слишком мал по высказыванию командира их учебной роты.

Капитан Косых, успевший хлебнуть кровавой круговерти трёх войн — Испании, Халхин-Гола и Финской, себя не жалел и своим курсантам спуска не давал. У всей учебной роты единственным желанием было, хотя бы раз в неделю выспаться. Но капитан был неумолим, твердя, что если они будут лениться, то высыпаться им придётся в могиле, в которую они угодят после первого же неудачного боя. Всё же нескольких человек из своих курсантов он выделял, доверяя им не только поступать по своему разумению, но и обучать других. Оказался среди них и старшина Банев. Внимательно рассмотрев на первом построении Володькины награды, капитан назначил того помощником командира первого взвода. Хотя ордена велел снять и спрятать до лучших времён. И не только ему, а всем кто имел подобные знаки отличия. Недовольные курсанты побурчали, но приказ выполнили, теряясь в догадках о причинах данного распоряжения. Объяснение оказалось простым. Командир учебного батальона, в который входила их рота, терпеть не мог чужие награды, твердя, что "на фронте их дают кому ни попадя". И если капитан Косых имел солидный боевой опыт, то комбат, майор Кудинов, на войне никогда не был, к линии фронта ближе тысячи километров не приближался, да и не стремился туда.

Кроме него было в училище ещё несколько "сынков", которых высокопоставленные родственники прятали от войны в далёком от фронта тыловом Челябинске. Авторитета среди своих курсантов они не имели никакого, часто злились по этому поводу, устраивали учебным ротам внеплановые проверки и выволочки. Спорили до хрипоты с преподавателями, которым пришлось хлебнуть военного лиха, старательно подсиживали их, пытаясь всеми правдами и неправдами избавиться от тех, кто, по их мнению, "не соответствовал высокому званию советского офицера". В конце концов, смогли спровадить на фронт и капитана Косых. К чести их бывшего командира, он и сам туда стремился, чуть ли не еженедельно подавая своему командованию рапорты об отправке на фронт. Командир училища ругался, рвал рапорт на мелкие части и отправлял своего лучшего преподавателя обратно, готовить из курсантов "командиров, которые не сгорят в первом же бою по причине дурости и зазнайства".

Но всё-таки съели! И сейчас капитан Косых на два вагона впереди со взводом материального обеспечения и персоналом ремонтной летучки, которой придётся обучать фронтовых ремонтников премудростям обслуживания нового танка. Их маршевой роте достались шестнадцать "сорокчетвёрок", на выпуск которых переключился Челябинский тракторный завод с декабря прошлого года. Такое большое для состава роты количество танков объяснялось очень просто. По прибытию на место маршевую роту раздёргают в лучшем случае по взводам, для того их и пять в её составе вместо обычных трёх. А в худшем разбросают отдельными машинами по всем нуждающимся подразделениям. Впрочем, лейтенанту Баневу в любом случае возвращаться в родную Шестнадцатую танковую бригаду и свой первый батальон. А с танком ли, или одному большой роли не играло. Скорее всего в одиночку, так как его батальон до сих пор вооружён "тридцатьчетвёрками". Пусть и модернизированными за это время до неузнаваемости.

Даже, если дадут Т-44, большой проблемы его экипажу это не составит. Разберутся. Танки хоть и различаются, но созданы по одним принципам. Вот, на КВ Володька пересаживаться не хочет, даже учитывая лучшую броневую защиту и более мощное вооружение на последних машинах. После юркой "тридцатьчетвёрки" "Клим Ворошилов" кажется неповоротливым. Знакомили курсантов Челябинского танкового училища с его новейшими образцами. Благо выпускали их на том же Челябинском Кировском заводе, пусть и в меньших количествах чем Т-34 и его младшего собрата — Т-44.

Володька прислушался. А стук колёс изменился. Да и раскачивать стало меньше, кажется, скорость уменьшилась. Впереди какая-то станция. Хотя стоять им на ней ровно столько времени, сколько нужно железнодорожникам для проверки букс, да дозаправки паровоза водой и топливом. От самого Урала им дали зелёную улицу, и они летели сквозь станции и полустанки, оставляя позади бесконечные вёрсты. Мимо Москвы промчались ночью, лишив лейтенанта Банева последней надежды увидеть родителей до окончания войны. Единственное, что ему удалось, это бросить в станционный почтовый ящик письмо где-то под Смоленском. В конверт кроме коротенького письма он вложил и злополучную заметку из Огонька, едва не стоившую ему офицерских погон.

Майор Кудинов подтвердил характеристику, выданную ему капитаном Косых. Причём, самым подлым образом. Володька так и не узнал, кто именно из его сокурсников нашёл время пролистать подшивку Огонька, чтобы обнаружить фотографию старшины Банева со всеми наградами и статью переведённую из американского журнала. Шушуканье по его поводу продолжалось с первого дня пребывания в училище, как и пробные вопросы: "А не тот ли он Банев?" Володька отвечал отрицательно, надоели с подобными выяснениями ещё на фронте. Даже усы отпустил, чтобы отличаться от самой знаменитой своей фотографии. Но вот же кто-то настойчивый нашёл эту статью и притащил её в роту. То, что с ней познакомились сокурсники, было половиной беды. Хуже, что её обнаружил их комбат, причём в наихудшем из возможных настроений. Ему в очередной раз отказали при попытке поступить в академию. Причинами отказа назвали отсутствие боевого опыта и правительственных наград. Вот майор и пришёл в их роту сорвать на ком-либо злость. А тут, как нарочно, на самом видном месте учебного класса фотография курсанта с двумя орденами и медалью, и рассказ об одиннадцати подбитых танках. Майор поначалу потерял дар речи, затем велел построить роту, подошёл с журналом к помощнику командира первого взвода Баневу и долго всматривался то в фотографию, то в курсанта, отыскивая схожие черты. Убедившись, что перед ним именно тот Банев, про которого так красочно расписывали в статье, майор развернулся и ушёл. Ушёл только для того, чтобы немедленно написать рапорт об отчислении помкомвзвода Банева, как "неперспективного".