Гроза 3 главы1-8

29 апреля 1942 года Москва

— Товарищ полковник, разрешите обратиться. — Раздалось за спиной и Андрей обернулся. — Вы Алёну Егорцеву не видели? — Последовал следующий вопрос, не дожидаясь его разрешения.

Андрей строго осмотрел молодого лётчика в парадной лётной форме, уже с погонами. Тот слишком уверенно и не по уставу вёл разговор со старшим офицером, но без наглости. Так, старый знакомый — лейтенант Тимур Фрунзе. Виделись на Новогоднем концерте в Кремле не далее, как четыре месяца назад.

Всё ясно. Ну кого ещё из посторонних военных могут запустить в секретный, несуществующий ни на каких картах Зеленоград. Пусть всего города одна улица, да три переулка. Но при этой улице два сверхсекретных завода и четыре института. Это уже построенных. И с десяток объектов подобного назначения ещё строится. Да и вторую жилую улицу начали сооружать, и наметили для постройки ещё одну. Глядишь к концу года полноценный городок будет. А если военных из охраны посчитать, для которых отдельный военный городок соорудили, то и на хороший райцентр потянет, которых в данной реальности не так уж и много.

Всё равно удивительно, как он смог выяснить, где Алёнка сейчас находится. Наверняка, эта юная егоза в каком-нибудь письме проболталась. Ну, а дальше или приёмный отец маршал Ворошилов посодействовал, или командир его полка майор Василий Сталин поспособствовал.

— Лейтенант, вас где обучали так со старшими по званию разговаривать. — Андрей напустил строгости в голос, ставя на место Тимура.

— Виноват, товарищ полковник. — Вытянулся тот.

Всё-таки неплохой парень. Немного безалаберный, но без глупости и зазнайства. В другой ситуации Андрей и руку бы ему протянул. Но не сейчас.

— Где же она ещё может быть накануне первомайского праздника. — Продолжал Андрей с той же строгостью в голосе. — Только в клубе. Где клуб находится, надеюсь, сам узнаешь?

— Так точно, товарищ полковник. — Бодро отрапортовал Тимур. — Разрешите идти?

— Идите, лейтенант. — Андрей добавил разрешающий взмах рукой и лейтенант Фрунзе, по-уставному повернувшись через плечо, совершил два строевых шага, но тут же сорвался на бег.

Андрей проводил его взглядом. Да, с операцией прикрытия они перестарались. Тогда, в сентябре прошлого года, вождь неожиданно быстро согласился на участие своего сына Василия в этом деле. Наверное, собирался совместить с операцией прикрытия какие-то свои воспитательные планы. Написали текст, заставили этих молодых оболтусов, Алёнку с Васькой, выучить его, приготовили всю мизансцену, обеспечив присутствие достаточного количества невоздержанных на язык личностей, и свели героев этой трагикомедии в фойе после дневного концерта. А вот дальше всё пошло наперекосяк. Увидев такую толпу народа вблизи, Василий Сталин только мычал и блеял, хотя по сценарию ему полагалась изображать барское хамство. Не лучше вела себя и певица Егорцева. Краснела, бледнела, кусала губы, выдавливала из себя слишком уж неуверенным голосом порученные ей слова. Короче, полный провал. Если уж бог не дал тебе актёрских талантов, то полноценно сыграть даже самую завалящую пьеску ты не сможешь.

Спасибо, что подчинённые старшего майора Зайцева обеспечили присутствие пары журналистов из категории "помойных шакалов", встречавшихся среди работников пера и в это время. Уж они раздули даже эту плохо сыгранную сцену до события мирового масштаба. Не в печати, конечно. Да и кто бы им дал затрагивать имя вождя в газетных заметках. А уж на бытовом, "кухонном", уровне они развернулись в полную силу. В результате, о свершившемся скандале Москва узнала даже быстрее, чем это смогли бы сделать газеты. Пройдя длинную цепочку пересказов, новость приобрела столь красочные подробности, что составлявшие сценарий ссоры оперативники могли только удивляться буйности фантазии многочисленных "очевидцев", которых оказалось столько, что здание филармонии не смогло бы вместить и за две недели.

Но дело было сделано. Певицу Егорцеву срочно исключили из списков филармонии. Прошлись по ней парой статеек, в которых открыто не указывались причины опалы, но все в Москве прекрасно знали, что и как на самом деле. Алёнка могла спокойно собирать вещи и переселяться в строящийся Зеленоград, где у неё была возможность на некоторое время затеряться от интересов английской агентуры.

Но вмешались силы, которые никто не учитывал при планировании операции и представить их существование не мог. Виктор Зайцев со злости обозвал всё это гусарством, Берия идиотизмом, Андрей вообще высказался матерно со всеми известными ему оборотами и склонениями.

Вмешался ещё один человек, возможности появления которого в данном деле никто и представить не мог. Через сутки после инцидента в филармонии у подъезда дома, в котором проживала семья Егорцевых, обнаружилась делегация лётчиков во главе с молодым лейтенантом Тимуром Фрунзе. Ни Сашки, ни его охраны поблизости не было, поэтому никто не мог воспрепятствовать делегации 16-го истребительного авиаполка спокойно проследовать до самой двери коммунальной квартиры, уговорить сердобольную соседку открыть эту дверь и вломиться прямо в комнату, где Алёнка паковала свои вещи, с двумя громадными охапками цветов. Дальше пошли торжественные извинения от всего состава полка за недавно назначенного заместителя командира полка Василия Сталина. Уверения, что Тимур знает Василия очень давно, что тот не хотел сказать ничего дурного, что он очень хороший человек и так далее, и так далее. Когда Сашка смог приехать, в комнате уже торжественно пили чай, достигнув полного примирения, и решали, как и когда отвезти Алёнку в полк, чтобы капитан Сталин смог принести ей извинения лично.

Замять продолжение скандала стоило не меньших трудов, чем его раздуть. Лётчикам пришлось намекнуть, что дело это намного серьёзнее, чем они думают. Честному и храброму, но наивному по молодости лейтенанту Фрунзе сказали чуть больше, переведя его в разряд полупосвящённых. Спустя два дня, с личного благословления вождя, капитана Василия Сталина и лейтенанта Тимура Фрунзе отправили на Центральный фронт продолжать службу. Алёнку с большими предосторожностями и под серьёзной охраной, от многочисленных поклонников, рвущихся принести ей извинения от всей Красной армии, переправили в закрытый и секретный Зеленоград, существовавший тогда только в качестве административного понятия. Охочие до великосветских сплетен москвичи почесали языки ещё пару недель и всё начало забываться.

Для всех, кроме двух человек. Вначале на адрес старой квартиры пришло письмо лейтенанта Фрунзе для "Самой талантливой певицы Советского Союза", которое Сашка долго вертел в руках, перекладывал с места на место, только что на зуб не пробовал, и, в конце концов, пошёл с ним к старшему майору Зайцеву. Тот побурчал, не желая перекладывать ответственность на себя, но всё же принял решение. Письмо переправили дальше. А вскоре обратно на фронт улетело ещё одно письмо. И поехало.

Андрей не возражал. Дело молодое. Когда же ещё доверять бумаге чувства и надежды, как не в молодости. А наметится что-то серьёзное, тем лучше. Тем более в этой войне есть у лейтенанта Фрунзе все шансы уцелеть. По личной просьбе Ворошилова молодого и отчаянного, но совершенно неопытного парня на серьёзные боевые задания вначале не выпускали, давая тому приобрести лётный опыт. Затем прикрепили к опытному пилоту с десятком сбитых самолётов противника, в надежде, что тот сумеет сберечь парня от необдуманных поступков.

Да и сама обстановка в воздухе в корне отличалась от того, что было в конце сорок первого года войны реальности Андрея. Люфтваффе агонизировали. Воевать с двумя противниками сразу оказалось выше их сил, даже если враги не согласовывают своих действий. Геринг гонял своих лётчиков с одного советского фронта на другой, противодействуя воздушным армиям Красной Армии, но каждый раз оказывался в проигрыше, так как противник мог легко создать численное превосходство в любой точке Восточного фронта, просто подключив к боевым действиям несколько полков или дивизий соседней воздушной армии. Не особо напрягаясь при этом.

Ещё хуже было дело в самой Германии. Англичане наносили воздушные удары по городам Германии чуть ли не каждую ночь. Противодействовать им было чрезвычайно трудно. Если советские дальние бомбардировщики можно было подловить вблизи стратегических объектов, то англичане могли сбросить бомбы куда угодно, лишь бы это был населённый пункт. И не заморачивались с точностью бомбометания, высыпая свой смертоносный груз по площадям. Правда, при всей стихийности бомбардировок ни один немецкий военный завод от действий английской авиации до сих пор не пострадал.

Господин Черчилль верен своим принципам как никогда.

Андрей уже прошёл пару сотен метров отделявших его новое место жительства от здания института. Хоть и была в его полном распоряжении служебная машина, он использовал её только в случае спешки или плохой погоды. А сегодня солнышко расщедрилось совсем не по-весеннему, позволяя оставить дома надоевшую за зиму шинель. Щеголяли в кителях и другие военные, которых в данном городе было абсолютное большинство. Вернее, большинство носило военную форму, имея при этом к армии весьма опосредственное отношение, как и сам Андрей. Нося воинское звание полковника, был он скорее кабинетным учёным, а точнее научным руководителем, озабоченным общенаучными вопросами, пусть, и работала основная часть его исследований прежде всего на оборону. Можно было, конечно, носить и гражданскую одежду, но привычка великое дело. Привык он за два года присутствия в данном мире к личности военного. Напрягала только необходимость постоянно отдавать честь спешащим по своим делам другим людям в военной форме.

Впрочем, знающему человеку форма может очень многое сказать, нужно просто уметь видеть те нюансы, которые опытный служака отмечает с первого взгляда. Как сам Андрей во время срочной службы в Советской армии мог с первого взгляда определить срок службы встреченного солдатика по внешнему виду надетого на того хэбэ.

Хотя и сейчас он не полный профан. Тем более, что после введения новой формы прошёл столь малый срок, что количество вариаций старого и нового превосходит все разумные пределы. И чем больше в форме старого, тем дальше данный человек от штабов и тем ближе к реальному делу.

Вот заспешили мимо три офицера с наскоро пришитыми на старую гимнастёрку полевыми погонами. Сразу видно недавно с фронта. Судя по эмблемам артиллеристов, ещё одна делегация ракетчиков прибыла предложить очередное улучшение систем залпового огня, именуемых в данном времени реактивными миномётами.

А вот этот гусь при полном параде и с отливающими золотом погонами явно из какого-то московского штаба с очередной инспекцией. Походить, поизображать серьёзную деятельность, подоставать своим идиотизмом проверяемых, пожрать в столовой, обеспечиваемой по одним из самых лучших в стране норм, и торжественно убыть с чувством исполненного долга.

Слава богу, для таких вот долбодятлов приготовлены специальные отделы, которые не допускают их к действительно серьёзным делам. Торжественно таскают по наземным этажам заводов, не поясняя, что основная деятельность в этом городе сосредоточена под землёй. Подсовывают на проверку бумажки с многочисленными печатями и грифами секретности, забитые таблицами, графиками и мудрёными формулами, на самом деле представляющие собой обыкновенные пустышки, заготовленные специально для таких вот непрошенных гостей. Была у этих бумаг и ещё одна очень важная роль — ведомство Меркулова отлавливало на них шпионов. Причём, небезуспешно.

Сам Андрей парадную форму не любил, предпочитая ей повседневный китель цвета хаки с обычными полевыми погонами. Новые уставы такое допускали даже для тыловых подразделений. А уж на фронте глубоко плевали на все требования, и носили как им удобнее. Строго по пословице его времени, пришедшей с афганской войны — "форма номер восемь, что украли, то и носим". В тыловых частях новую форму постепенно вводили для всех. А в окопах погоны не приживались по той причине, что разгрузочные жилеты, которые получали поголовно все действительно воюющие подразделения, перекрывали как раз ту часть погона, где можно было определить звание. Поди разберись, кто перед тобой появился. Оттого товарищи офицеры, они же бывшие командиры, просто привинчивали на петлицы старой формы соответствующее количество звёздочек, а то и попросту щеголяли со старыми кубарями и шпалами. Боевым частям прощали. Вот когда дело дойдёт до строевых смотров и парадов, тогда и их заставят переодеться.

Андрей добрался до проходной института, предъявил пропуск, дождался сличения своей морды лица с фотографией в оном документе и прошёл внутрь. Конечно, его здесь прекрасно знали, но порядок есть порядок. Да и бойцы, стоящие на охране, рисковать лишний раз не будут. У нынешнего начальника охраны института не побалуешь. Мгновенно отчислит на усиление охраны какого-либо из закрытых объектов подобного типа, но куда-нибудь поближе к полярному кругу. Где целых полтора месяца в году круглое лето, а комары размером превышают среднерусских стрекоз. А из развлечений — только увольнительная до ближайшей медвежьей берлоги, и, соответственно, оздоровительная пробежка с обрадованным медведем на закорках.

Андрей дождался когда через КПП пройдёт его охрана, без которой ему разрешалось передвигаться только внутри собственной квартиры. Моментами откровенно напрягало. Но, нужно признать, что ребята дело знали и не мешали подопечному заниматься своими делами, беря инициативу в собственные руки только в экстренных случаях, коих за последние полгода было всего три. Из них только один представлял действительную опасность, когда зимой в районе Смоленска на колонну новой техники, в составе которой двигалась и эмка Андрея, совершила налёт немецкая диверсионная группа.

Непонятен был сам смысл этой эскапады. Неужели они, в самом деле, надеялись захватить один из образцов локаторов или самоходных зениток, передвигавшихся в колонне. К сожалению, допросить никого не удалось. Пока охрана Андрея старательно спасала своего подопечного от неведомой опасности, а он сам пытался выяснить, что там происходит, всё было кончено. Эти армейские дуболомы, вместо того чтобы захватить в плен хоть кого-нибудь, просто развернули башни пары "Шилок" и из восьми стволов покрошили противника в мелкий винегрет. Настолько мелкий, что опергруппа НКГБ вынуждена была собирать немецких диверсантов по частям. А вот немецких ли?

Только вмешательство Андрея спасло тогда от трибунала проявившего излишнюю торопливость командира зенитного взвода. Гэбэшники топотали копытами, как ретивые кони, пытаясь разорвать виновника того, что они остались без законной добычи. А вся вина лейтенанта заключалась в том, что он несколько месяцев провёл на фронте, где при сопровождении подобных колонн палил во всё, что имело глупость пошевелиться в пределах досягаемости его пушек.

Воистину, "Шилка" проявила себя настолько универсальным орудием, что её охотно использовали для работы по всем видам наземных целей. Тем более, что действие вражеской авиации становилось всё более эпизодическим. Некоторыми "радетелями" государственных интересов предпринимались даже попытки снять её с производства, или хотя бы сократить объёмы выпуска. "Мол, если воевать ей не с кем, то зачем на неё деньги тратить?" Непонятно, что там проявлялось на самом деле: кондовая глупость или змеиная хитрость. Высказывали подобные предложения, естественно, просто высокопоставленные идиоты, сумевшие удержаться на властном верху все эти годы. А вот кто подсказал им подобные мысли?

Это происшествие послужило очередным поводом запретить любые поездки за пределы Московской области полковника Банева и инженер-майора Егорцева. Хотя никаких доказательств того, что засаду организовали именно на Андрея, получено не было, вождь велел усилить меры предосторожности. Отныне за пределами городского периметра Зеленограда им разрешалось перемещаться только в новом правительственном лимузине, бронирование которого уступало только танкам, и под усиленной охраной бронетранспортёров и тех же самых "Шилок".

Как и ожидалось Андреем, название "Шилка" прочно укоренилось за неэлектронным вариантом ЗСУ-23-4. Для электронного варианта недолго думая предложили имя "Томь", продолжая традицию давать технике подобного типа имена по названиям рек. Подхватили эту моду и другие КБ, и сейчас по фронтовым дорогам бегают "Бия", "Зея" и "Катунь", представляющие собой переделки в ЗСУ старичка Т-26. Соответственно со спаркой крупнокалиберных ДШК, спаркой зенитных пулемётов Березина, того же калибра, и автоматической двадцатимиллиметровой пушкой. Мощь их, конечно, с "Шилкой" ни в какое сравнение не идёт, но для сопровождения колонн стрелковых дивизий они вполне подходят.

В фойе института охрана перераспределила свои роли. Двое отправились в караульное помещение отдыхать и ожидать своей очереди, а один из лейтенантов двинулся вместе с Андреем в сторону его кабинета. Если бы ребята не закрывали своими телами его бесценную особу при всяких неожиданностях, то Андрей всерьёз бы посчитал, что главной задачей охраны является его ликвидация, если что-то пойдёт не так.

В кабинете Андрея уже ожидала доставленная курьером именная почта. Расписавшись в получении, он первым делом рассортировал конверты по степени важности отправителя, затем вскрыл, бегло прочитал содержимое и переложил ещё раз, теперь по срочности исполнения. Вызвав секретаря, Андрей передал большую часть указаний нижестоящим исполнителям, оставив себе только два конверта. С ними и предстояло работать именно ему.

Первым был отчёт Чистякова, продолжавшего работу в старом институте над совершенствованием ЭВМ второго поколения. Ему удалось построить уже три экземпляра, единым в которых было только название, а внутренности различались так сильно, что Сашка каждый раз предлагал поменять нумерацию. Но Андрей был непреклонен в том, что это одно и то же устройство. Вот когда им удастся создать ЭВМ, состоящую из отдельных взаимозаменяемых блоков, тогда он и разрешит обозвать её "номер три". А пока построенные машины были уникальным изделием, с каждым из которых и работать нужно было по особым инструкциям. В клиентах, впрочем, недостатка не было. За подобными изделиями очередь расписана на пару лет. Причём, контролирует распределение построенных ЭВМ всех типов лично сам Сталин, определяя какое направление науки в данный момент больше нуждается в электронном вычислителе.

Второй конверт напоминал о необходимости приступить к ежемесячной обязанности анализа обстановки в мире. Сегодня предпоследний день апреля, а знакомится вождь с его докладами в первые дни наступающего месяца.

Андрей вскрыл, отложенный при первых сортировках, конверт и углубился в чтение. Пробежав глазами довольно объёмный текст, он достал из одного из ящиков стола другие конверты подобного типа, полученные в течении месяца, развернул на столе карту Восточной Европы и красным карандашом принялся наносить изменения, возникшие на фронтах за последнюю неделю.

Никакой особо секретной информации в этих конвертах не было. По сути это была та же сводка Информбюро, но более подробная. С номерами частей, фамилиями командиров, направлениями ударов, контрударами противника и такой же информацией по его частям, естественно, той, что была известна разведке.

Вот что сообщал Левитан во вчерашней сводке. Войска генерала Ч взяли город Росток. А что за генерал? Какими частями он командует?

А в доставленном сегодня конверте чётко расписано. Вторая танковая армия генерала Черняховского с ходу захватила город Росток, обошла Шверин, не рискуя ввязываться в бои за расположенный на островах город, и устремилась на запад. А что у нас на западе в этом районе? Правильно, Гамбург. А немного севернее Любек, тоже не последний город Ганзы. А ещё севернее практически полностью разрушенный англичанами Киль и стратегический Кильский канал. Вот и все расклады. Генералу Черняховскому поставлена задача по захвату основных немецких портов, расположенных на побережье западной Балтики, ну и, если повезёт, то и Гамбурга, относящегося уже к акватории моря Северного.

Иван Данилович начальную часть своей задачи выполнил, пройдя насквозь Мекленбург и расстроив систему обороны балтийского побережья в данном месте. Андрей может поспорить на что угодно, что одновременно с танками Черняховского, подходящими к окраинам Ростока, в порт Варнемюнде, основные морские ворота Ростока, входили корабли Балтфлота. И высаживали со своих палуб морскую пехоту, перепоясанную, как и положено, пулемётными лентами. А дальше всё зависело от степени сопротивления противника. Могли уничтожить всех поголовно. А могли кого-нибудь, особо сообразительного в быстроте поднятия рук, оставить живым. У морпехов свои, особые, требования, после того, как они понесли страшные потери при попытке десантирования в Пиллау.

Балтийские моряки почти полностью контролируют море, после того, как новейшее германское чудище линкор "Тирпиц" был потоплен советскими подводными лодками, использовавшими акустические торпеды, последнюю разработку Ленинградских учёных. Охота шла долго, упорно, с переменным успехом, но завершилась победой. В линкор с интервалом в восемь минут воткнули одиннадцать торпед, выпущенных с трёх подлодок, несколько суток терпеливо ждавших его выхода из порта. Ну и рвануло! Остатки, некогда одного из лучших кораблей мира, лежат на дне неподалёку от Данцига, который линкор и защищал.

Радостную весть омрачило сообщение, что из пяти подлодок, принимавших участие в этой охоте, на базу вернулись только две. Но войны без потерь не бывает. Главное, чтобы уровень своих потерь не превышал потери противника, или хотя бы им соответствовал.

Андрей провёл красную линию, обозначающую нынешнее положение Восточного фронта, пересекающего восток Германии в основном по Одеру с двумя языками начавшегося наступления. Одно от Штетина в общем направлении на Гамбург и Бремен, огибающее столицу Германии с севера, другое через Саксонию на Лейпциг, севернее уцелевшего в этой реальности Дрездена. Отдельными стрелками нарисовал удары всех четырёх танковых армий, принимающих участие в этом наступлении.

Вдоль побережья Балтики наступает Вторая танковая армия Черняховского. Южнее, обходя Берлин по широкой дуге с охватом всех находящихся там частей, Третья танковая армия Рыбалко. Южный фланг окружения Берлинской группировки обеспечивает самая знаменитая танковая армия — Первая танковая Катукова. Ну, и на Лейпциг направлена Четвёртая танковая армия Богданова.

Основной замысел операции прост, как мычание. Танковыми таранами пробить немецкую оборону на всю возможную глубину, рассечь самые боеспособные части Вермахта, составляющие костяк Восточного фронта, на несколько отдельных котлов, окружить их плотным кольцом стрелковых корпусов. А затем заняться войсками расположенными в глубине Германии, представляющими собой, в основном, отведённые в тыл потрёпанные на том же Восточном фронте дивизии, территориальные образования из плохо обученных резервистов, а также фольксштурм, который в этой реальности пришлось создать на три года раньше.

Пока что всё идёт по плану, насколько известно Андрею. Прибалтийский фронт Ватутина следует за своим танковым тараном, в лице армии Черняховского, оттесняя остатки немецких частей к морскому побережью. Где у них есть два выхода: или сдаться, или эвакуироваться, используя остатки флота, вырвавшегося из мышеловки Данцига, в которую порт превратился после того, как в конце января войска Ватутина вышли на балтийское побережье западнее Гдыни. Немедленно туда же были переброшены торпедные катера и подводные лодки, перебрались самолёты морской авиации Балтийского флота, были перенацелены на порт и стратегические бомбардировщики Авиации дальнего действия генерала Голованова. Прорывы из блокированного города превратились для немецких кораблей в заведомо проигрышную лотерею. Счастливчиков, сумевших избежать высыпаемых на порт бомб, всплывающих с глубины торпед, выстреливаемых по городу снарядов, было не более двадцати процентов. Всех остальных отправили на дно.

Сам Данциг пока держался. Части Ватутина сунулись к городу, наткнулись на плотную оборону и отошли на прежние рубежи, резонно рассудив, что не стоит рвать жилы при штурме укреплений, которые можно уничтожить бомбами и снарядами. Тем более, что опыт такого рода уже был. На карте Андрея есть два перечёркнутых кружка, обозначающих окруженные ещё в сентябре Бреслау и Познань. Хорошо укреплённые города стойко держались, поверив обещаниям из Берлина о скорой помощи. Отвергли несколько ультиматумов о сдаче. Отбили все предпринятые попытки штурма. И тогда по приказу Верховного Главнокомандующего войска отошли в свои окопы, оставив даже те городские улицы, которые смогли захватить. Над городами загудели сотни бомбардировщиков, впервые применивших английский опыт обработки позиций противника. То есть бомбардировку по площадям. Бомб не жалели, используя кроме советских боеприпасов и бомбы захваченные на складах Люфтваффе. Жуткая карусель гудела и днём и ночью безостановочно. Не сидела без дела и артиллерия, в основном используя трофейные орудия и снаряды к ним. Работали до прогара стволов, отправив потом вышедшие из строя пушки на переплавку. Защитникам Бреслау хватило трёх недель такой обработки, после чего остатки гарнизона предпочли сложить оружие. Познань продержалась полтора месяца, но там и укрепления были посолидней, и гарнизон более многочисленный, так как в Познань успели отступить четыре дивизии Вермахта, волею случая оказавшиеся в его пределах при подходе танковой армии Катукова. Помогло им это не сильно. Прежде всего прибавило жертв, как среди военных, так и жителей города. Стойкое сопротивление вызвало у русского противника вполне естественное желание ответить самым адекватным образом. К моменту капитуляции от города осталось так мало, что проще было построить его на новом месте, чем восстанавливать руины прежнего. Фортам и дотам повезло больше, но только до того момента, когда командование Западного фронта обратилось в Москву с просьбой применить по укреплениям Познани новые, "вакуумные", бомбы. А после разрешения оставалось только ждать, когда у защитников города сдадут нервы.

Данциг ожидало то же самое. Как и сопротивляющиеся пока остатки Восточной Пруссии. Блокированную армию фельдмаршала Клюге в шутку называли "вооружённым лагерем военнопленных". Согнанные в окрестности Кёнигсберга остатки дивизий группы армий "Север" ещё могли оказывать сопротивление двум армиям Северо-Западного фронта генерала Горбатова, выделенным для их блокирования. Но вряд ли смогли бы противостоять серьёзному натиску, приди такое желание в головы московского начальства. Штурмовать обречённый город желания не возникало, не только из-за нежелания нести потери, а прежде всего из-за необходимости спешить на запад. Все возможные резервы нужны были там.

Центральный фронт Рокоссовского выполнял, как и ожидалось, самую важную задачу, пытаясь выйти к центру Германии. В перспективе имея, в качестве сверхзадачи, прорыв к экономическому сердцу западной Германии — Руру. Пока всё развивалось хорошо. Не ожидавшие такой наглости части Вермахта поспешно отходили в сторону Берлина, ожидая, что русские армии повернут туда же. Что и предполагалось.

Самый ценный приз, Берлин, достался на долю Западного фронта генерала Конева. Ему и сил выдели намного больше, чем его соратникам — Рокоссовскому и Ватутину. Две танковые армии обходили немецкую столицу, торопясь замкнуть её в кольцо. Это кроме трёх танковых и четырёх механизированных корпусов, выделенных Западному фронту для действий в близких окрестностях Берлина. Восемь общевойсковых армий должны были закрепить успех танкистов, прежде всего окружив немецкую столицу, не позволяя уйти оттуда частям противника. Нужно сказать, что дивизии Вермахта и сами не спешили отходить из намечающегося котла, приняв решение дать окончательный бой на подходах к своей столице.

Вновь созданный в ноябре Словацкий фронт застрял в Чешских Рудных горах, где противник имел возможность малыми силами противодействовать более многочисленным советским армиям. Откровенно говоря, никто и не рассчитывал на быстрый успех на столь сложном участке фронта. Самое главное, что и Вермахт не имел возможности снять оттуда ни одной дивизии, для перспективного удара в южный фланг Центрального фронта. Тем более, что, как говорилось в примечании к доставленной сводке, немецким дивизиям из Чехии вскоре придётся спешить в другую сторону.

Юго-Западный фронт генерала Петрова через два дня должен перейти в наступление в направлении венгерской столицы. Гитлеру позволили там хозяйничать почти полгода. Пришла пора вернуть неправедно нажитое добро. Отныне никакие мотивы политического плана над Красной армией не довлеют, сковывая её инициативу.

Поначалу новоявленные американские союзники пытались диктовать свои правила игры, указывая, что в операциях Красной армии им не нравится. И какой они хотели бы видеть европейскую войну. Хотя и союзниками их можно было назвать с большой натяжкой. Большая часть конгресса и высокопоставленных генералов, не оценив серьёзность начавшейся на Тихом океане войны, собирались, как и предполагалось с самого начала, вмешаться в Европейскую разборку, оставив выяснение отношений с Японией на более позднее время. Не получилось. Но главная ошибка уже была совершена. Вместо полноценного и полноправного союзнического договора, предложенного Москвой, Вашингтон решил ограничиться расплывчатым "Заявлением об общности интересов". В Белом доме решили, что основную скрипку в этой войне будут играть они и Англия, всё более зависящая от САСШ, а Советскому Союзу нужно отвести ту же самую роль, что и Китаю. Второстепенного марионеточного союзника, главная задача которого отвлекать войска Германии.

Сталин пожал плечами и велел Молотову подписать, не беря на себя никаких конкретных обязательств, повторив те же фразы, что использовали представители Вашингтона в отношении Советского Союза. Он-то знал намного больше, чем сидевшие на берегах тихого Потомака конгрессмены и давно не воевавшие американские генералы.

Правда, одну кость новоявленным "союзникам" всё же бросили. Отхватив к началу ноября половину Венгрии, вынуждены были остановиться войска Юго-Западного фронта и их румынские союзники. Румыны спешно начали обживать оторванную у давнего противника Северную Трансильванию. Советские войска стабилизировали фронт и перебросили подвижные части в Хорватию, у правителей которой хватило ума, вернее дурости, как раз к этому моменту объявить войну Советскому Союзу. То ли Гитлер надавил на поглавника Павелича, то ли англичане подсуетились, а может и американцы решили немного притормозить своего чересчур прыткого союзника, но дело было сделано. Какую он совершил глупость, правитель Хорватии понял только тогда, когда танки советских механизированных корпусов выкатились на окраины Загреба. Всё высшее хорватское руководство немедленно ударилось в бега, оставив присутствующие в столице воинские части храбро помирать за величие Хорватии. Хватило усташей ненадолго. Ровно до того момента, когда они поняли, что вместе с русскими Загреб штурмуют сербские отряды. И, если на милосердие советских бойцов они ещё могли рассчитывать, то счёт, предъявленный им сербами, был настолько длинным, что не оставлял никаких сомнений в судьбе оказавшихся в городе хорватских солдат. Все, кто не захотел умирать, поспешили отступить в недалёкие горы хребта Медведница. Чем на некоторое время продлили своё существование, так как советские войска соваться в горную часть страны не пожелали, а союзные им сербы не имели возможностей проведения широкомасштабных операций по зачистке условно освобождённой территории.

По сути дела, вся бывшая Югославия представляет собой условно освобождённую территорию. Советские части контролируют крупные города, межгорные равнины и основные дороги, как и немцы до этого. А в горах кто только не бродит. Остатки воинских частей Германии и Италии, дезертиры всех национальностей, партизанские отряды всех политических расцветок, обычные бандиты, прикрывающиеся лозунгами борьбы за народное благо, местные отряды самообороны, не многим от этих бандитов отличающиеся.

Но это уже головная боль вновь созданного югославского правительства. Хотя, вождь всё ещё в сомнениях — стоит ли воссоздавать столь неустойчивое государственное образование. Или же лучше образовать несколько мелких независимых республик, как это произошло в реальности инженера Банева.

Судя по обстановке, нанесённой на карту, Венгрия обречена. Юго-Западный фронт теперь имеет возможность вломиться в неё аж с трёх направлений. Из Словакии, Румынии и Сербии. А, если добавить и возможный удар из Хорватии? Хотя, скорее всего, расположенные там войска нанесут удар в мягкое подбрюшье Рейха, на Штирию и Каринтию, приросшие территорией со славянским населением после разгрома Югославии год назад. Но и оставшихся сил должно хватить для разгрома, или же просто выдавливания за пределы страны, тех немецких дивизий, которые держат фронт в Венгрии. А также их немногочисленных мадьярских союзников.

Венгры, в большинстве своём, не простили Гитлеру сентябрьского вторжения более полугода назад. Пусть, и не оказывали немцам серьёзного сопротивления, но и на их сторону стать не пожелали, найдя себе чрезвычайно удобную позицию стороннего наблюдателя. Также безразлично вели они себя и в отношении советских войск на той части страны, что находилась под контролем Красной Армии. До открытого саботажа не доходило, скорее всего это было похоже на "итальянскую забастовку". Улыбались, соглашались, имитировали бурную деятельность, но результат, чаще всего, был таким мизерным, что и упоминать его было стыдно.

Контрразведка кипела гневом, гэбэшники скрипели зубами, но Москва велела терпеть, не доводя обстановку до открытого сопротивления. Действовали всё больше уговорами, да элементарным подкупом, потихоньку выводя ситуацию из тупика. Первыми сломались крестьяне, резонно рассудившие, что им нет никакой разницы, кому именно продавать продовольствие. Раз русские платят, и неплохие деньги, то они не являются таким вселенским злом, как пытаются выставить их служители церкви. Затем стали к сотрудничеству подключаться и другие группы населения, от рабочих и железнодорожников, которым создали условия намного лучше, чем были у них до прихода советских войск, до мелких торговцев, аполитичность которых общеизвестна, лишь бы не мешали приторговывать, да налоги драли как можно меньше.

Ценность контролируемой гитлеровским Рейхом части венгерской равнины во много раз выше восточной части страны, захваченной Красной армией. Прежде всего, из-за нефтяных месторождений, которые немцам нужны как воздух. Потеряют их, и войну можно сворачивать. Так что лёгкой прогулкой предстоящая операция не будет. Но количество выделенных войск позволяло надеяться, что всё произойдёт согласно намеченным планам.

В Турции до сих пор тишина, в военном отношении. А так крика хватает. Вопят одновременно сторонники всех политических партий, вещают со страниц газет журналисты, подкармливаемые этими партиями, ворчат крестьяне, жизнь которых становится всё хуже, голосит смертным воем весь восток страны, терзаемый курдским мятежом.

Очистив от турецких войск почти все земли, населённые курдами, военное руководство новоявленного Курдистана решило, что неплохо бы оторвать ещё немного земель от соседних стран, раз уж фортуна повернулась к ним лицом. Бои идут в Северном Ираке, где англичанам удаётся контролировать только города и дороги. Начались волнения и в Сирии. Только в контролируемом советскими войсками Иране пока сохраняется спокойствие. У курдских военачальников хватает ума не ссориться с основным союзником, без которого они мгновенно потерпят поражение. Достаточно только будет турецким генералам перебросить в Курдистан дивизии, расположенные на границе Советского Закавказья.

На советско-турецкой границе обстановка вполне контролируемая. Турки не решаются вмешиваться в войну, резонно оценивая свои возможности как неудовлетворительные. Москва не желает влезать ещё в одну войну, хватает проблем и в Европе.

Намного тяжелее удерживать ситуацию под контролем в Болгарии. Болгары готовы, хоть завтра, ринуться на векового врага, бряцают оружием, постоянно проводят манёвры и учения в непосредственной близости от турецкой границы, устраивают провокации на самой границе. Турецкое правительство терпит, понимая, что вслед за болгарской армией в конфликт может вмешаться и Советская. А что могут сотворить с противником корпуса и дивизии Красной Армии, они прекрасно видели из наблюдений за войной в Европе.

В Греции пока остались отдельные немецкие части. Прорваться в Рейх сушей уже не получится. Хотя, полностью выйти к побережью Адриатики советские дивизии ещё не смогли, авиация Красной Армии целиком и полностью перекрывает все возможные пути отступления противника. Немцам остаётся только переправляться морем в Италию и следовать в Фатерлянд уже по территории союзника. Или же ожидать высадки, в любой части Греции, английского десанта, речь о котором идёт уже не один месяц, чтобы навалять бриттам напоследок, для памяти.

Тем более, что на Крите подобный сценарий прокатил дважды. И оба раза англичанам пришлось ретироваться, кроме тех несчастных, которым пришлось сдаваться, так как человеколюбивое английское командование не озаботилось путями их эвакуации, в случае неудачи. Похоже, британским военным гениям подобные мысли не могли забрести в голову даже случайно. Наверное, так и есть. После успеха североафриканской кампании английские генералы, не страдавшие заниженной самооценкой и ранее, вообразили себя главными вершителями судеб текущей войны. Их даже не отрезвил провал десантной операции в Кале в декабре прошлого года.

Андрей помнит те тревожные минуты прочёсывания эфира, когда он пытался найти правдивую информацию о том, что же именно произошло на французском побережье Па-де-Кале. Каждая из участвующих сторон передавала бодрые репортажи, с торжеством смаковала подробности боя, перечисляла многочисленные жертвы противника, в меру своей фантазии проводила существующую, на данный момент, линию фронта.

Врали, как и ожидалось, и те и другие.

Всё, что удалось англичанам, это захватить несколько сотен метров портовых сооружений, за которые они и проливали кровь почти трое суток. Вернее, не англичанам, а канадцам и новозеландцам, оказавшимся одними из самых стойких бойцов Британской империи. Наверное, сказывались гены бывших уголовников и проходимцев всех мастей.

Немцы также не проявили себя лучшим образом, провозившись такое количество времени со столь малочисленным противником. Их, конечно, можно простить. На Западном фронте находились, в основном, те кому повезло, в силу связей или наличия лишних денег, не оказаться на фронте Восточном. И боевого опыта у них был мизер, и желания помирать во славу любой идеи. Оттого и возились они столько времени с двумя неполными бригадами там, где боевые дивизии Вермахта управились бы за несколько часов.

Может быть, Черчиллю и удалась бы эта операция, но вмешался Великий и Непогрешимый фюрер немецкого народа.

Гитлеру, в своё время, сообщили, что за покушением на него, в сентябре прошлого года, стоит английская разведка.

Фюрер обиделся. Англичане, которых он неоднократно причислял к потомкам арийской нации, сделать правильных выводов так и не сумели. Тем хуже для них! На Кале были брошены все наличные силы Люфтваффе, оказавшиеся в пределах досягаемости. Порт сравняли с уровнем моря, настолько сильной была бомбардировка. Не остановило даже то, что в некоторые сектора действия бомбардировщиков попали и немецкие части.

Если они не хотят помирать во славу фюрера, то не сильно отличаются от мятежников, уничтоженных в сентябре.

Гитлер так и не смог простить свою, почти не действующую, левую ногу участникам прошлогоднего мятежа. Ездить по роскошным выстраданным длительной политической борьбой апартаментам в инвалидном кресле — не великое удовольствие. А тем более, лицезреть перед собой тех, кого ты подозреваешь в покушении на свою драгоценную жизнь.

Естественно, это не прибавило боеспособности Вермахту. Те из генералов, кто чувствовал за собой хотя бы косвенную вину в организации покушения сентября сорок первого года, поспешили сдаться в плен первому попавшемуся противнику, резонно рассудив, что лучше остаться живым в плену врага, чем сдохнуть в концлагере от подозрений соотечественников. За редкими исключениями, решившими ответить по полной программе. Правда, было их настолько мало, что и пальцев одной руки хватит для перечисления.

Дурдом, конечно, прогрессировал. С точки зрения знатока истории времён инженера Андрея Банева. Хотя здесь всё выглядело естественно и нормально. Ситуация напоминала сорок пятый год времени Андрея Банева. Рейх уже рассыпается, но количество желающих сопротивляться пока позволяет ему балансировать на зыбкой грани существования. Цементирует его железная воля фюрера, да энтузиазм связавших себя с национал-социализмом генералов и офицеров.

Взять, хотя бы, фельдмаршала Клюге. Несколько раз ему переправляли предложения о сдаче контролируемой им части Восточной Пруссии, но каждый раз фельдмаршал сохранял молчание. То ли, в самом деле, был верен идеям Гитлера, то ли боялся возможных репрессий, но остатки группы армий "Север" сопротивляются до сих пор. Хотя уже и прошло более четырех месяцев. Слава богу, хоть активных действий не предпринимал.

То ли Клюге надеялся, что в войну более активно вмешаются Америка с Англией и спасут остатки Германии. То ли ему доложили, что все вновь поступающие из СССР резервы отправляются на запад и его группировке немедленный штурм не грозит. Но он ещё на что-то надеялся. Может быть его и удивляли такие решения противника, но выводы из них он делал прежде всего в свою пользу.

Фельдмаршал удивился бы ещё больше, если бы знал, что из состава противостоящих ему, совсем недавно, войск на месте боевого базирования находится не более половины, а все остальные давно штурмуют основные узлы сопротивления Балтийского побережья. А его разведка с достойным лучшего применения постоянством докладывает, что все армии и корпуса генерала Горбатова остаются на месте, продолжая неторопливую подготовку к генеральному штурму оставшихся у немцев окрестностей Кёнигсберга.

Андрей перешёл к Южной части Европы. С Югославией обстановка более-менее ясна. Неясно, что именно произойдёт в ближайшее время в Греции. По понятным причинам Генеральный штаб не собирается отчитываться перед полковником войск связи о своих перспективных разработках. Верховный Главнокомандующий, использовав всю информацию, полученную от инженера Банева два года назад, информирует его о своих решениях эпизодически. И только в тех случаях, когда желает услышать негативную оценку. Поначалу Андрею было страшно спорить со Сталиным, но потом вождь открытым текстом заявил ему, что "подхалимов товарищу Сталину хватает и в других местах, а от тебя, товарищ полковник, мне нужно услышать аргументированное возражение, чтобы понять где мы ошиблись и напортачили".

Нужно сказать, что спорить было трудно. И не только из-за боязни угодить в тюрьму. Были люди с прегрешениями, превосходящими любые проступки полковника войск связи Банева, но никто из них до лагерей Колымы так и не добрался. Пока они находили силы и желания эти ошибки исправлять. Вон, бывший генерал-полковник Павлов вновь произведён в звание генерал-лейтенанта танковых войск за успешные действия его танкового корпуса при захвате Померании. Глядишь и командармом со временем станет. А всё потому, что хватило ума и выдержки не обидеться, а взяться за дело с прежним пылом и сноровкой. И языком поменьше трепать.

Вождь может простить исправленную ошибку, но никогда не оставит без внимания бездеятельное умствование о недостатках его правления. Андрей вспоминает тот единственный случай открытого Сталинского гнева, свидетелем которого он оказался. Верховный в тот момент орал на бывшего генерала армии Мерецкова, который вмешался в проведение Восточно-Прусской операции, своей властью отменил приказания командующего Северо-Западным фронтом Кузнецова в самый неподходящий для этого момент. За несколько часов до начала операции. Начал перебрасывать войска с одного участка фронта на другой, уже не заботясь о маскировке, лишь бы успеть. Встревожил немцев, показал им направления ударов, в результате чего наши войска наткнулись на подготовившегося противника, понесли большие потери и не смогли пробить немецкую оборону.

— Считаешь, что он неправильно наступление подготовил! — Сталин показывал на стоящего неподалёку бывшего командующего фронтом Кузнецова. — Сообщи ему об этом заранее. Чтобы твой подчинённый мог ошибку исправить. А ты что сделал?

Побледневший Мерецков только судорожно кивал головой.

— Ты вмешался в самый последний момент. Не смог выполнить своего замысла. И позорно сбежал в тыл от ответственности, оставив командующего фронтом расхлёбывать твою дурость. Да ещё начал болтать о том, что наступление провалилось, потому что Ставка плохо его подготовила.

В результате Мерецков отправился на фронт командовать одной из дивизий, уже в звании генерал-майора. Кузнецову тоже досталось, но с более мягкими формулировками о "не проявлении инициативы в отстаивании своего мнения и неумении командовать частями фронта в критической обстановке". Но ему поручили, по крайней мере, армию. А на командование Северо-Западным фронтом выдвинули единственного командарма, из участвующих в этой операции, сумевшего выполнить боевую задачу. Генерала Горбатова.

За прошедший год война изрядно перетасовала генеральскую колоду, вознеся одних на самый верх иерархии, а других раскидав по дальним закоулкам империи. Гремят ранее неведомые имена, герои прошлых лет постепенно забываются, а некоторые уже канули в небытие. У всех на слуху фамилии Рокоссовского, Конева, Ватутина, В последнее время всё чаще упоминают Горбатова, сумевшего небольшими силами решить Прусский вопрос. Не забывают в хвалебных очерках командующего Северным фронтом генерала Говорова, войска которого захватили более половины Норвегии, добравшись до Тронхейма, где вынуждены были остановиться, встретив сильное сопротивление немцев. Это не считая северной Финляндии, где войска того же фронта хозяйничают почти год.

Постоянно всплывает фамилия генерала Петрова. Всякий раз когда его войска совершают очередной бросок в Хорватии или Сербии, или ведут затяжные бои в Венгрии.

Толбухин, в конце ноября сменивший на командовании Южным фронтом ничем не проявившего себя генерал-полковника Черевиченко, пристальным вниманием прессы пока не отмечен. Его войска более полугода заняты демонстрацией своего присутствия на турецкой и греческой границе и активных боевых действий не ведут. Только подвижные соединения фронта участвовали в боях при зачистке Южной Сербии. Находящийся на том же участке фронта генерал Малиновский старательно муштрует Отдельную девятую армию, выстроенную на греческой границе, периодически устраивает боевые тревоги и учения, действуя на нервы немецким дивизиям, вынужденным ожидать удара в любой момент. Малиновский бы и ударил — приказа из Москвы нет.

Странным молчанием обходят персону генерала Потапова, возглавившего Словацкий фронт. Больших успехов там, конечно, нет. Но ведь фронт и не создавался для геройских прорывов и героических битв. Основной его задачей было связать расположенные в Чехии и западной Словакии немецкие войска, не допустив их прорыва в Словакию или Польшу. Он свою задачу с честью выполняет, тем более, что и войск ему выделили самый мизер, как бы не меньше, чем у противника.

Ни одного из генералов, начинавших войну в должности командующего фронтом, на прежнем месте не осталось. Кузнецова и Попова передвинули в командармы. Черевиченко отправился в тыловой Уральский округ, формировать новые дивизии и армии. Павлова и Мерецкова разжаловали, предоставив шанс заново достигать прежних командных высот. Маршал Тимошенко выполняет функции свадебного генерала, разъезжая по фронтам в качестве представителя Ставки. Жуков по-прежнему на излечении в одном из подмосковных госпиталей, хотя и ходят слухи, что удерживают его там намеренно, заставляя лечащих врачей находить всё новые и новые причины удерживать его на больничной койке.

Исключением является разве что генерал армии Тюленев. Как был в начале войны командующим Закавказским фронтом, так и остался. Если точнее, то был он на данный момент командующим Турецким фронтом. Но ведь фронт-то не воюющий. Хотя, есть ещё один такой же человек — командующий Дальневосточным фронтом генерал армии Апанасенко, но он в такой же ситуации.

На армейском уровне изменения, естественно меньше, но и там часть командармов отправилась обживать тыловые округа, уступив своё место более талантливым и удачливым сослуживцам. Часть двинулась вниз по служебной лестнице, теряя незаслуженно полученные звёзды и должности. Четверо погибли, трое в бою, а один по пьяному делу заехал на минное поле. Появилось много новых командующих, как на старых армиях, так и на вновь сформированных. Большинство имён Андрей помнил по прежней истории. Но были и ранее ему неизвестные, погибшие в первые годы войны или по какой-то причине в прошлый раз не сумевшие ухватить удачу за хвост. Проявивший себя и в прошлом времени генерал Петровский командует четвёртой армией, нацеленной на Берлин. А вот генерал-лейтенант Романов девять месяцев назад был всего лишь комдивом, а теперь командует двадцать первой армией, прославившейся при штурме Штетина.

Андрей оторвался от своих размышлений, вернулся взглядом к карте. Следующий вопрос — английский десант. То, что он состоится, и состоится именно в Южной Европе, не сомневается никто. Британский премьер своим привычкам не изменяет. В Реальности Андрея Банева его сдерживали Сталин и Рузвельт, здесь же он предоставлен сам себе. Сталин — враг номер два, после Гитлера. А, может быть, уже и наоборот, кто постигнет душу британского аристократа, который приучен скрывать свои мысли даже от собственной тени. Рузвельт, конечно, союзник, но союзник озабоченный прежде всего своими делами. Ему сейчас не до Европы, суметь бы удержать японскую экспансию.

Учитывая слабость возможного сопротивления, ещё недавно британские генералы могли бы спокойно высаживаться в разных местах северного побережья Средиземного моря. Сейчас такой возможности нет, так как нет того количества войск, что было каких-то два месяца назад. Ибо случилось непредвиденное.

Неизвестно какая умная голова подсказала японским военачальникам столь рискованный, но чрезвычайно выигрышный ход, но она заслуживала самой большой награды, какую только может придумать японский император. Были у Андрея подозрения на генерала Манштейна, напросившегося у Гитлера в военные советники к японским союзникам после позорного провала наступления на Варшаву в июле прошлого года. Фюрер отпустил, решив не раздувать скандал с отставкой столь раскрученного генерала. И вот этот шаг японцев чрезвычайно походил на манеру проведения военных операций опальным генералом Вермахта. То есть совершения нелогичных, дающих громадную сиюминутную выгоду, но самоубийственных в конечном итоге шагов.

Японцы высадились в Австралии. Оставив не захваченным Сингапур, который в этой реальности остался английским. А также много других территорий, которые войска страны Восходящего солнца постепенно ставили под свой контроль в реальности Андрея Банева. Оставив без внимания синицу, которая сама просилась в руки, рванулись вдогонку за журавлём, заманчиво маячившим в южной части Тихого океана. Со стратегический точки зрения шаг довольно рискованный, но сколько переполоха он вызвал среди английских и американских генералов. Конечно, если бы войска Микадо смогли захватить весь материк, то война приобрела бы совсем другой характер. Но вряд ли у Японии были силы на это.

Тем не менее, в Австралию поспешили подкрепления со всех концов Британской империи. Всё, что можно было снять с Африканского театра военных действий, также отправилось на юг. Были переброшены туда и те из американских частей, которые намечено было отправить в Англию для подготовки решающего десанта в Европу, каковой должен был состояться "после достижения Германией достаточной степени ослабленности".

Кто именно должен был доводить Рейх до этой степени, британцы с американцами стыдливо умалчивали.

Андрей тогда долго пытался понять логику действий японцев. Шаг этот, несомненно, был выгоден Германии, приятен Советскому Союзу, но какую выгоду получали сами японцы?

Усиление группировки противника действующей против них?

Или же они надеялись успеть до переброски к австралийцам подкреплений из метрополии?

Непонятно было откуда они взяли достаточное количество войск для проведения этой операции. Хотя, вопрос с войсками разрешился довольно быстро. После взвинченной ноты из Вашингтона с требованием объяснить — почему Советский Союз допустил переброску японских частей из Манчжурии в Австралию?

В Москве удивились, или сделали вид, что удивлены. Попытались объяснить своим Вашингтонским коллегам, что СССР с Японией не воюет, и никакими способами удержать данные войска на месте не мог. В ответ на это объяснение из столицы САСШ прилетело ещё одно послание с предложением "немедленно предупредить Японию о недопустимости подобных действий".

Сталин велел отослать в ответ часть текста "Заявления об общности интересов", где рассматривалось разграничение интересов союзников на Дальнем востоке, в Китае и бассейне Тихого океана, согласно которому "Советский Союз в течении пяти лет отказывался от права вмешательства в процессы, происходящие на данных территориях". Был этот пункт предметом особой гордости американских политиков, даруя им возможность полновластно решать судьбу Тихоокеанского региона. А в возможность Америки за этот срок поставить своего врага на колени не сомневался никто. В том числе и руководство Советского Союза. В Москве сознательно решили пойти на эту уступку будущему союзнику, понимая, что нельзя хотеть всего сразу. Можно ведь и от жадности подавиться.

В Белом доме совершенно правильно расценили этот ответ, как призыв к пересмотру отношений, но решиться на столь кардинальное изменение своих взглядов на роли различных стран в Большой политике пока не могли. Пускать русского медведя в азиатскую лавочку никто не хотел. Достаточно было и того, что он вытворял в Восточной Европе.

В Вашингтоне сделали вид, что они не получали данного послания, а Москва пришла к выводу, что узлов на её руках, ограничивающих свободу действий против прямых или косвенных союзников Германии, поубавилось.

А после начала весеннего наступления Красной Армии из Вашингтона раздавались только возмущённые восклицания, но было уже поздно. Ни политических рычагов воздействия, отброшенных по самомнению больше месяца назад, ни реальной силы, занятой в Австралии, уже не было. Оставалось только делать вид, что радуешься успехам союзника, да скрипеть зубами при мысли о том, что же тебе оставит в Европе дядя Джо?

Андрей вернулся к карте. Так что же оставит дядя Джо? Только то, что успеют отхватить его соратники и противники до подхода советских войск.

С американскими союзниками всё ясно — к делёжке основного германского пирога им не успеть. Это прекрасно понимают по обе стороны океана и дальнейшие отношения будут строить исходя из сложившейся реальности. Советскому Союзу придётся уступить САСШ контроль над Китаем, вернее над тем, что от него к тому времени останется. Китайские сатрапы, в лице генералов, контролирующих отдельные провинции, вдруг поняли, что им вовсе не обязательно выполнять указания гоминдановского правительства, раз оно, это правительство, не в состоянии решить ни одну из стоящих перед ним проблем. Начались долгие торги, полные взаимных упрёков и оскорблений, торжественных клятв и чистосердечных обещаний, восточного коварства и элементарного европейского хамства, когда к спору подключались военные советники означенных генералов, озабоченные прежде всего защитой интересов своих стран. Конечно, СССР отозвал своих советников, согласно заключённому договору, но некоторые из них торопливо уволились со службы и остались на прежнем месте, уже в качестве частных лиц. Знающему советские реалии человеку это утверждение показалось бы откровенным бредом, но американцам пришлось проглотить это объяснение.

Наступил момент, когда в Белом доме стали понимать, что они нуждаются в русском союзнике намного больше, чем он в них. Гордость заключения выгодного договора стала заменяться сомнениями — а так ли этот договор выгоден? Не обманули ли себя, обманывая, как им казалось полгода назад, новоприобретённого союзника.

Желающий быть хитрее всех, рискует перехитрить самого себя.

Впрочем, Кремль с превеликой радостью компенсирует САСШ упущенные в Европе интересы за счёт Индии и других британских колоний. Если Рузвельта устроит такой вариант развития событий? Андрею почему-то кажется, что устроит.

Англии же остаётся с удвоенной энергией цепляться в брюхо Европы, пытаясь застолбить за собой, если не весь юг континента, то хотя бы стратегически важные пункты. Прежде всего острова и удобные для контроля бухты. Захватить Крит пока не удалось, следовательно нет удобного пункта подскока для десанта в материковой Греции. Пока не захваченное Красной армией побережье Хорватии и Албании объект для десанта ещё более неудобный, чем Греция. Значит высадка на данном направлении маловероятна. Остаётся Италия и Южная Франция.

Маршал Петен не горит желанием видеть на своей территории британские войска ни в виде союзников, ни в виде противников, и предупреждение об этом было высказано Лондону ещё в конце прошлого года. Командованию английской армии было сообщено, что высадка его войск в любой части Франции, контролируемой Вишистким правительством, будет рассматриваться как недружественный акт. И может привести к вступлению Франции в войну на стороне противников Британии. Представляла ли собой эта нота серьёзное намерение, или же грандиозный блеф, пока не понятно. Но премьеру Черчиллю придётся исходить из худшего варианта и искать место высадки в другом месте.

А значит остаётся Италия, потерявшая большую часть самых боеспособных войск в бессмысленной африканской кампании. Если Роммелю, убедившемуся в невозможности итальянского флота эвакуировать его корпус из Александрии, удалось преодолеть долгий путь отступления и уйти из Ливии, то итальянские дивизии в большинстве своём остались на этом пути в качестве покойников или военнопленных. Серьёзной армии у дуче нет. Да и то, что осталось, подчиняется ему без прежнего энтузиазма. Генералы с радостью устроят ему "тёмную" при первой же возможности. Так было в реальности Андрея Банева, так может произойти и здесь. Если уже не происходит.

Следовательно самое вероятное место высадки — Южная Италия. А конкретнее, Сицилия, Калабрия или Апулия. Основным претендентом, конечно же, является Сицилия. Тем более, что аэродромы Мальты позволяют прикрыть десант действиями не только палубной авиации. После ухода в Индийский океан всех новейших кораблей, путных авианосцев в Средиземном море у Гранд Флита не осталось. И приди итальянцам в голову мысль сопротивляться, у них есть все шансы успешно отбиться.

Но вот придёт ли?

Ещё один возможный пункт высадки английского десанта — Норвегия. Хотя немецкие солдаты, находящие там, ослаблены тяжёлыми боями и обозлены преследующими их неудачами, они ещё сохраняют достаточную боеспособность, чтобы отбиться от пары-тройки дивизий подданных британской короны. Особенно, если советские армии Северного фронта не будут вмешиваться в это выяснение отношений. А Андрей уверен, что не будут.

Ещё один возможный вариант действий британской армии — это высадка в Дании или Голландии. Однако, близкое соседство Германии не позволит англичанам провести его малыми силами, а большая часть войск находится в Африке, или переброшена в Австралию и Новую Зеландию.

Все эти мысли Андрей торопливо набрасывал на бумагу, собираясь потом привести их в порядок для передачи Верховному. Он уже намеревался оторваться от стола и заварить себе чая. Теперь у него был не отдельный "кухонный" уголок, а полноценная гостевая комната, в которой при желании можно было поместить и десяток человек. Можно, конечно, было просто отдать команду секретарю, и чай вскоре принесли бы уже готовый. Но Андрей не любил "казённый" чай, предпочитая заваривать его самому.

В секретарской прозвучали знакомые шаги, скрипнула дверь и в кабинет Андрея вломился Сашка, пользуясь своим правом беспокоить начальство в любое время и без доклада.

— Всё сидишь, бумагу мараешь. — Начал он разговор. — Судьбы мира планируешь. А того, что вокруг творится, не ведаешь.

Андрей с удивлением посмотрел на своего друга.

— Эдак, за окном мировая революция произойдёт, а ты и не заметишь. — Ёрничал Сашка.

— Да что случилось? — Не выдержал Андрей.

— Би-Би-Си только что передало. — Сашка перешёл к серьёзному тону. — В Лондоне совершено покушение на Черчилля.

— Убит? — Только и смог выдавить удивлённый Андрей.

— Живой. Отделался лёгкими царапинами и тяжёлым испугом. — Начал рассказывать Сашка. — Две машины с охраной в металлолом. Его лимузин кверху колёсами. Шофёру осколком лобового стекла полголовы снесло. А у него только плечо зацепило. Везучий, однако.

Андрей отодвинул свои бумаги и задумчиво уставился в потолок.

— Как ты думаешь, кто его так? — Закончил вопросом свой рассказ Сашка.

30 апреля 1942 года Крым

Самолёт коснулся земли, протарахтел по взлётке до посадочного знака, обозначенного щедро посыпанным мелом, и остановился. Виктор потянулся всем телом, приводя себя в бодрое состояние после полудрёмы перелёта, окинул взглядом салон самолёта. Проснулись все, кого он посчитал нужным взять с собой в эту, так некстати подвернувшуюся, инспекторскую поездку.

У установленного пилотами трапа их высокую комиссию уже поджидало местное начальство, сверкая непривычными знаками различия, на так не похожих на советские погонах. Десяток военных прикрывал вторую шеренгу встречающих, состоящую из нескольких человек в штатской одежде и двух раввинов в чёрных шляпах и таких же лапсердаках. Отличали их и комично смотрящиеся пейсы, назначения которых Виктор так и не понял. Впрочем, ему беседа с ними не грозила, для этого есть другие люди. Как и для штатских. Ему же предстояло вести беседы с военными, прежде всего с командиром корпуса генералом Крейзером, рубленая физиономия которого виднелась строго в середине строя, где ему и положено находиться по занимаемой должности.

Виктор пропустил вперёд номинального главу комиссии, дипломата из НКИДа, имеющего богатый опыт успешных переговоров с самыми различными союзниками и противниками. Подтолкнул к выходу двух его помощников, которые не решались опередить военных, так как прекрасно понимали реальные расклады полномочий. Следом двинулся иеромонах Георгий, высокий громогласный служитель церкви, приготовленный для своих собратьев по служению богу, пусть и носящему другое имя. Данный поп, имеющий вид бабника и выпивохи, на самом деле, являлся одной из главных опор восстановленного патриаршества. Ибо был умен и хитер, "как целая стая бесов". По крайней мере, такую характеристику ему дали в НКВД, да и сам патриарх Сергий чрезвычайно ценил своего помощника. Затем Виктор отправил на землю полковника Макарова, представляющего интендантское ведомство Красной Армии. И только после этого спустился сам, пытаясь соответствовать своему невысокому званию.

Генерал Крейзер недовольным взглядом окинул представительную комиссию, сдвинулся в сторону, давая гражданским добраться до своих собратьев, находящихся за его спиной. Дождался произнесения всех необходимых слов, и отдал тихую команду одному из своих заместителей. Вскоре тот увёл большинство встречаемых и встречающих в сторону стоящих неподалёку машин, усадил их в автобус и отдал команду начинать движение.

— И как у вас обстоят дела, товарищ генерал? — Спросил Виктор, поймав взгляд генерала Крейзера.

— Ну, и как мне к вам обращаться? — Спросил недовольный генерал, как только нежелательные свидетели удалились из зоны слышимости.

— Генерал, а разве в вашем уставе не записано, что военнослужащим израильской армии запрещено отвечать вопросом на вопрос. — Усмехнулся Виктор, вспоминая анекдот из будущего, рассказанный ему полковником Баневым. Оценил удивлённое выражение на лицах встречающих и добавил. — Погоны видите, вот так и обращайтесь.

— Есть, товарищ подполковник. — Демонстративно протянул Крейзер, показывая обиду, повернулся в сторону стоящей неподалёку эмки и отрывисто бросил. — Прошу!

Виктор мысленно улыбнулся. Всё началось именно так, как он и хотел. Нужно с первого момента ставить их на место. Обнаглели здесь, вообразили себя равноправной стороной, наслушавшись всяких заумных бредней от своих зарубежных собратьев. Нужно ломать их сразу и жёстко, иначе потом проблем будет на несколько лет, а то и десятилетий.

В предложенную ему машину Виктор сел сам и усадил рядом с собой, на заднем сиденье, полковника Зенковича, прячущего своё настоящее звание за майорскими погонами, и подполковника Гладышева, носящего погоны капитана. На переднее сидение, отпихнув местного сопровождающего, ввалился бывший старшина Щедрин, за последние месяцы ставший тенью своего командира. Хотелось бывшему артиллеристу появиться в данном месте в своём старом звании, но Виктор запретил. Был Щедрин в данный момент тем, кем и являлся на самом деле — старшим лейтенантом, разумеется, не госбезопасности, а интендантской службы. Как и все остальные из его славной команды.

Рассадив по другим машинам встречаемых и встречающих, дал команду на движение местный майор, судя по количеству и размерам звёздочек на погонах. Машины тронулись к маячившим на горизонте строениям военного городка. Виктор молча разглядывал зеленеющую по обочинам дороги степь. Молчали и его сопровождающие, не собираясь вести разговоры при солдате чужой армии, пусть и сформирована она, в большинстве своём, из бывших сограждан. Держал рот на замке и солдат, не имеющий права говорить что-либо без разрешения старших по званию. Те же желания его послушать не высказывали.

Виктор вгляделся в затылок солдата, курчавые чёрные волосы между воротником и затыльником кепи, край мягкого погона, внизу пришитого, а вверху пристёгнутого пуговицей. Основа формы несомненно польская, покрой выдаёт с головой. Красной Армии, в своё время, достались большие склады с данным обмундированием. Не пропадать же добру. Конечно, большая часть его пошла по прямому назначению — на снаряжение Польской Народной армии, но запасы были настолько велики, что хватило ещё на одно полу-самостоятельное воинское формирование. Еврейский корпус самообороны Израиля. Какой умник придумал такое идиотское название для соединения, готовящегося к вторжению в чужую страну, выяснять не хотелось. Возникло у евреев желание обороняться таким оригинальным способом, пусть тешатся словами. Конечно, кое-какие изменения в форму внесли, но в основном у офицеров. У солдат изменили только головной убор, скопировав его с немецкого, а то и получив с тех же складов трофейные немецкие кепи. Возможно и такое.

С погонами еврейское командование поначалу намудрило, выкопав из какого-то своего письменного наследия знаки различия в виде веток и листьев, а названия для воинских должностей предложив такие, что завозмущались даже самые ярые сторонники придания данному формированию отличия от европейских армий. Спорили бы по еврейской традиции ещё не один месяц, но вмешался Генштаб Красной армии. В самой жёсткой форме создателям будущего Еврейского корпуса было рекомендовано хренью не маяться, а принимать за основу европейскую систему званий и знаков различия. Разрешено было только поменять звёздочки принятых в Европе форм на шестиконечную звезду Давида. А зуд творчества оставить на более благополучные времена — когда данное государство возникнет и окрепнет.

Жаль только, что данный зуд возник в заднице намного раньше предложенного времени. Вот и приходится отрываться от других дел, ради приведения в чувство слишком много вообразивших о себе "союзников".

Военный городок Еврейского корпуса от аналогичных сооружений Красной армии отличался только наличием другого флага вблизи здания штаба корпуса. Виктор дождался, когда шофёр остановит эмку вблизи парадного входа в здание и покинет автомобиль, тронул за руку полковника Зенковича.

— Семён Наумыч, у меня к тебе большая просьба — не распугай их раньше времени. — Обратился Виктор к Зенковичу. — Пусть победителями себя почувствуют. А вот тогда ты их и прижмёшь.

— Не волнуйся, Виктор Владимирович, сделаем в лучшем виде. — Успокоил генерала Зайцева его бывший начальник.

Подполковник Гладышев только кивнул головой в знак согласия.

Совещание, как и ожидалось, проводили в кабинете командира корпуса. Ожидало московских гостей всё местное руководство, но размеры комнаты позволили кардинально сократить число участников, оставив только генералов и полковников. Виктор оказался самым младшим по званию, если не считать других представителей Москвы, носящих ещё менее представительные погоны. Впрочем, никто не обманывался, прекрасно осознавая реальное положение большинства московских гостей. Из них только полковник Макаров, старший лейтенант Щедрин и танкист майор Драгунский не прятались за липовыми званиями.

Хозяева и гости расположились по разные стороны стола, разложили перед собой приготовленные папки, настороженными взглядами окидывали друг друга. Большинство присутствующих Виктор знал, если не лично, то по материалам персональных дел, старательно изученных ещё в конце прошлого года, когда корпус только создавался. Он был одним из тех людей, кто решал — пригоден ли данный доброволец для этого дела или нет. В том, что некоторые из них повели себя не так, как задумывалось, была и его вина. Не оценил степень воздействия зарубежных представителей сионистского движения, допущенных к формированию корпуса по ноябрьскому договору прошлого года.

После непродолжительного молчания приподнялся из-за стола начальник штаба Еврейского корпуса генерал Хацкилевич, открыл свою папку, посмотрел на командира корпуса и, уловив разрешающий кивок головой, начал доклад.

Виктор слушал генерала вполуха, черновой вариант этого доклада был на его столе ещё позавчера. Причём, даже шпионить не пришлось — сам генерал Хацкилевич и прислал, обеспокоенный происходящими в корпусе событиями. Пусть, номинально он уже не являлся военнослужащим Красной армии, но по-прежнему чувствовал себя советским генералом. Нужно сказать, что и большинство других офицеров чувствовали себя также, беда в том, что они всё меньше и меньше могли оказывать влияние на события, происходящие в учебном городке Еврейского корпуса.

А события принимали очень дурной оборот.

Оттеснив от руководства корпусом военных, процентов на восемьдесят пришедших из вооружённых сил СССР, всё больше набирала силу зарубежная часть руководства из деятелей сионизма английского и американского происхождения. И чем значительнее были успехи советских войск на фронтах, тем наглее и злее они себя вели. То же, что задумали они сейчас, выходило за всякие рамки допустимого и фактически перечёркивало заключённый в прошлом году договор.

Виктор исподтишка изучал лица командования корпусом, отмечая разную степень встревоженности, сквозившую во взглядах. Вот только чем она вызвана? Тревогой за начатое дело, или обеспокоенностью за личную судьбу? Надо признать, что большинство оказавшихся здесь офицеров звёзд с неба не хватало, имея весьма сомнительные возможности карьерного роста. За исключением разве что командира корпуса и начальника штаба. Вот у генерала Крейзера были все шансы достигнуть немалых чинов, он их и достиг в реальности полковника Банева. Да и здесь сумел проявить себя на командовании дивизией и получить звание генерала ещё в августе, а чуть позднее и Героя Советского Союза. Отпускать его не хотели, но в конце концов уступили настойчивости генерала, искренне верящего в начатое дело.

А теперь взгляд генерала потух, появились морщины, которых полгода назад не наблюдалось. Что-то он знает. Несомненно. Но доклад о начавшихся проблемах пришёл не от него. Почему? Надеется управиться сам? Или уже присоединился к противникам СССР?

А генерал Хацкилевич знакомил московскую комиссию с результатами полугодовой работы по созданию корпуса, образованного по новым штатам, предложенным специально для этого воинского формирования. Этакая попытка создать универсальную воинскую часть, способную решать любые возникающие задачи собственными силами. Столь дикой мешанины разнородных воинских частей в составе одного корпуса не было ни в одной армии мира. Четыре пехотные бригады, номинально сведённые в две дивизии, но пока существующие в прямом подчинении командира корпуса. Танковая бригада, правда вооружённая танками только наполовину, остальная часть бронетехники из бронемашин различных типов. Кавалерийский полк, один из эскадронов которого посажен на верблюдов. Смешанный авиационный полк, содержащий по эскадрильи самолётов различных типов. Артиллерийские полки разных калибров. Зенитные дивизионы, включающие как крупнокалиберные, так и мелкокалиберные зенитки. Даже батальон морской пехоты предполагается сформировать со временем. Ну и, естественно, сопутствующие им многочисленные части и службы.

Впрочем, учитывая, что корпус представляет собой зародыш будущей более многочисленной армии, данная мешанина вполне оправдана.

Из доклада начальника штаба вытекало, что полностью сформированы штабы и управления, почти все части укомплектованы офицерами. Нет проблем с лётчиками, танкистами и артиллеристами, а также техническим персоналом. Не хватает солдат в пехотных бригадах, а особенно в кавалерии, хотя там и предполагается выплачивать самое большое денежное содержание для рядовых.

Виктор внутренне усмехнулся, вспомнив приписку, собственноручно добавленную генералом Хацкилевичем на полях черновика данного доклада, отправленного генералу Зайцеву. О тыловых подразделениях, укомплектованных на двести процентов. Но сейчас данная фраза была опущена.

Генерал перешёл к результатам боевой учёбы. Впечатляющих успехов не было. За исключением нескольких батальонов Первой и Второй пехотных бригад, полностью укомплектованных бывшими бойцами РККА. Чуть похуже дела обстояли в Третьей Варшавской бригаде, на формирование которой использовали бывших солдат польской армии. Самые скромные успехи и самая плохая дисциплина в Четвёртой Интернациональной бригаде, составленной из всякого европейского сброда. Генерал употребил именно это слово, выделив его из фразы. Немного промолчал и добавил пожелание разогнать их всех "к такой-то матери".

Виктор покачал головой в ответ на это пожелание. Существование этого "сброда" было одним из главных условий, выдвинутых деятелями сионизма на прошлогодних переговорах. Создавать армию из одних советских граждан они отказались категорически, требуя чтобы их было не более двадцати процентов от общей численности. Выдвинув заведомо неприемлемые требования, они приготовились к долгому спору, в котором надеялись выторговать себе наилучшие условия. Но им просто указали на дверь. Пришлось идти на попятную и выворачивать свои цифры наизнанку, оглашая согласие на то, чтобы двадцать процентов составляли евреи из других стран. Единственно на чём они стояли твёрдо — это то, что граждане других стран должны составлять отдельное воинское формирование. Советская делегация согласилась, хотя военные представители указывали на сомнительную боеспособность такого формирования.

Вот она эта сомнительная боеспособность и выплыла. Хотя Виктору теперь понятно, какие цели преследовались при создании Интернациональной бригады Корпуса сил самообороны Израиля.

Начальник штаба перешёл к вооружению корпуса. Здесь были одни претензии. Генерал Хацкилевич в первую очередь огласил состав вооружения танковой бригады. Данный вопрос был ему наиболее близок, как бывшему танкисту. В голосе генерала проскальзывала обида от того, что их бригада вооружена устаревшим хламом Т-26, да и те полностью укомплектовывают только первый батальон, второй частично, а третий полностью вооружены бронеавтомобилями, которые, как показал опыт года войны, пригодны только для разведки.

Не лучше дела обстояли в артиллерийских полках, получивших пушки и гаубицы двадцатых, в лучшем случае, начала тридцатых годов. В зенитных подразделениях орудия также устаревшие. Нет ни одной самоходной зенитки, даже на базе устаревших танков.

Авиатехника не лучше. В основном И-15 и И-16. Есть всего лишь несколько новых самолётов для обучения лётного и технического состава полка.

Непонятно также то, что и стрелковое оружие представлено только винтовками, причём под немецкий калибр. Пулемёты такие же, чешского и польского производства. Нет ни одного пистолета-пулемёта под пистолетный патрон, а тем более карабина или автомата под новый промежуточный советского производства. Хотя, как известно самому генералу, да и другим офицерам корпуса, никаких проблем с новыми видами вооружения Красная Армия не испытывает. Даже запасные и учебные части получают новые виды вооружения. Даже полякам с румынами некоторые образцы поставляют. Чем же их корпус хуже?

Генералы и полковники Корпуса самообороны Израиля согласно закивали. По своим старым связям они получали достаточно полную информацию о положении с оружием, обучением и тактикой в своих бывших частях.

Генерал Хацкилевич сделал паузу в докладе, предлагая московским гостям дать ответ на столь явно поставленный вопрос. Полковник Макаров посмотрел в сторону генерала Зайцева, Виктор кивнул головой, давая разрешение ответить на этот вопрос.

— Товарищи офицеры, обращаю ваше внимание на то, что новое оружие поставляется только частям, воюющим на фронте или входящим в армии резерва. — Начал он разъяснение, приподнявшись со своего места. — Даже дивизии Дальневосточного фронта его практически не получают. Не говоря уже о других тыловых округах. Это во-первых. — Полковник поправил очки, сползающие на носу. — Во-вторых, хочу вам напомнить, что в данный момент вы не являетесь воинским соединением Красной Армии, а поэтому не можете высказывать претензий её командованию.

— А поляки с румынами? — Раздался возмущённый голос с дальнего края стола.

— В-третьих. — Невозмутимо продолжил полковник. — Иностранным частям мы поставляем то вооружение, которое заказало и оплатило их правительство, или органы его заменяющие. — Макаров провёл взглядом вдоль стола, выискивая желающих возразить в ответ на этот аргумент, и закончил фразу. — Что ваши представители из Координационного комитета заказали, то мы вам и поставили. Так, что все претензии к ним, товарищи офицеры.

Виктор усмехнулся, теперь открыто. Господа сионисты из Координационного комитета продемонстрировали редкостную жадность, согласившись оплатить только старье, причём по бросовой цене и только после довольно долгих торгов. Хотя, деньги у них были, и немалые. Полковник Зенкович в своё время добыл полную информацию о количестве американских долларов и английских фунтов стерлингов, привезённых ими в Москву на переговоры. Но, встретив в СССР откровенное желание заключить договор, эти господа решили сэкономить, решив, что русские по своей широте души, или глупости, как они её трактовали, дадут всё даром. И немало удивились, не обнаружив этого самого желания.

— Ещё вопросы к интендантскому ведомству Красной Армии будут? — Поинтересовался полковник Макаров.

— Да. — На другой стороне стола приподнялся офицер, который судя по всему и подавал возмущённый голос. — Полковник Гусман, интендант корпуса. — Представился офицер. — Товарищ полковник, поставки продовольствия для нашего корпуса оплачены полностью, насколько мне известно. В таком случае, мне хочется знать, куда делись два вагона с мясными и рыбными консервами, которые должен был получить наш корпус в начале этого месяца?

Виктор даже возликовал в душе. Этот полковник подтолкнул беседу именно в том направлении, которое ему и было нужно. Сам напросился.

— Я думаю, что на данный вопрос лучше ответит капитан Гладышев. — Сказал заранее проинструктированный полковник Макаров и сел на место, предоставляя слово подполковнику госбезопасности.

Мнимый капитан не торопясь развязал тесёмки обычной картонной папки, маскирующей степень важности её содержимого, достал оттуда первый лист бумаги и нарочито нудным голосом начал читать заключение следственной группы, занимавшейся этим делом. Причём, занимавшейся им в тайне не только от руководства Еврейского корпуса, но и от своих крымских собратьев по конторе. А текст был чрезвычайно занятным. Ибо, буквально по минутам расписывал путь следования пропавших вагонов до станции Симферополь, на которой они и исчезли. На втором листке, извлечённым из той же папки, повествовалось о том, как последующей ночью начальник станции, один из машинистов и... полковник Гусман, собственноручно отцепляли вагоны от состава и перегоняли в один из тупиков, в котором после полуночи происходила перегрузка похищенного на автомобили интендантского управления корпуса. Затем пропавшие консервы развозились по частным домам города Симферополя, где и разгружались за соответствующее денежное вознаграждение. Полный список адресов, оставленных ящиков и полученных денежных сумм прилагается. Опустевшие вагоны под утро были прицеплены к составу, направляющемуся в Новосибирск, с фальшивыми документами, естественно.

Гладышев положил прочитанные листы и посмотрел на интенданта, тем взглядом, который всё объясняет подследственному.

— Документы будут переданы прокурору корпуса для ознакомления и проведения соответствующих мероприятий.

— Можете арестовать эту мразь немедленно! — Взорвался командир корпуса генерал Крейзер.

— Вы, товарищ генерал, меня неправильно поняли. — Повернулся к нему подполковник Гладышев. — Арестовывать и судить его будете вы. Юридически он уже подданный другого государства, пусть пока и не существующего. К тому же, обворовал он ваших солдат, а не бойцов Красной Армии. Пусть ваши подчинённые его и судят.

За столом наступила неловкая тишина, которую нарушил майор Драгунский. Танкист прибыл в корпус раньше остальных членов комиссии для встречи со старыми друзьями и сослуживцами, провёл здесь более суток и сейчас сидел мрачнее любой тучи.

— Дожили. — Начал он злым голосом. — Мы на фронте кровь проливаем, в танках горим, гибнем тысячами — ради чего? — Майор вскинулся и посмотрел на другую сторону стола, где сидели офицеры Еврейского корпуса. — Чтобы вы тут жрали, пили, воровали, баб щупали и от фронта прятались.

Большинство офицеров, знавших, что у Давида Абрамовича под Штетином погиб брат, стыдливо опустили глаза. Только генерал Крейзер одёрнул его.

— Ты, майор, говори, да не заговаривайся. — Гневным голосом попытался он поставить на место младшего по званию. — Я от опасности никогда не прятался. И боевых наград у меня не меньше твоего. — Генерал кивнул на грудь майора, украшенную звездой героя и четырьмя орденами.

— А я, товарищ генерал, вас в трусости и не обвиняю. — Приподнялся из-за стола майор Другунский. — Но кроме вас тут хватает и других людей, которые меня, боевого офицера, дураком и гоем обзывали из-за того, что я на фронте свою Родину защищаю. — Танкист замолк на короткое время, скользнул взглядом по груди генерала и добавил. — А насчёт наград. Не вижу я их, товарищ генерал. Ни орденов, ни звезды героя. Стыдитесь носить? Или ваши новые друзья запретили?

Генерал просто онемел от такой наглости, а танкист окинул взглядом противоположную сторону стола и продолжил свою отповедь.

— Да и у вас, товарищи офицеры, наград не видно. Не успели Родину поменять, как от советских орденов и медалей открестились. Из "товарищей" в "господа" переквалифицировались.

— Да ты как со старшими по званию разговариваешь, майор? — Наконец-таки нашёл нужные слова генерал Крейзер. — Под арест захотел?

— Я, господин генерал, к вашей армии не принадлежу. И на ваше генеральство мне наплевать. — Отпарировал Драгунский. — А ещё я сделаю всё возможное, чтобы никто из моих родственников и друзей в вашем войске не оказался.

Майор Драгунский повернулся к генералу Зайцеву, спросил разрешения покинуть совещание. Виктор только сдержанно кивнул. Майор отдал честь и отправился к выходу.

На этот раз тишина наступила надолго. Приходил в себя генерал Крейзер. Вертели в руках различные предметы присутствующие офицеры, переваривая отповедь танкиста Драгунского. Размышлял Виктор.

Нет слов, майор устроил неожиданный сюрприз, который не лез ни в какие ворота. Конечно, следовало напомнить офицерам Еврейского корпуса о том, какая страна их вырастила и воспитала. Но не в такой оскорбительной форме. Что же именно произошло у него при встрече с друзьями? Что эти идиоты наговорили храброму и бескомпромиссному майору?

Но дело сделано. Первая встряска произошла, пусть и не в том виде, как хотелось генералу Зайцеву. Пора переходить и к серьёзным вопросам.

— Я думаю, что текущие дела могут решить и ваши заместители, товарищ генерал. — Обратился Виктор к командиру Еврейского корпуса. — У нас есть более серьёзный разговор. Для него достаточно будет вас и генерала Хацкилевича.

Ещё не отошедший от спора с танкистом Драгунским, генерал Крейзер отдал команду и все остальные офицеры его корпуса встали и направились к выходу. Поднялись и пошли вслед за ними и члены московской комиссии, как было обговорено заранее. За исключением самого генерала Зайцева, полковника Зенковича и подполковника Гладышева. Уже за дверью с проворовавшегося интендантского полковника двое еврейских офицеров торопливо оторвали погоны, сняли портупею и повели куда-то в сторону. Кажется, это дело не оставят без последствий.

— Так о чём у нас будет серьёзный разговор, товарищ генерал? — Повернулся к Виктору генерал Крейзер.

— О заговоре, который зреет в вашем корпусе, товарищ генерал. — Ответил ему генерал Зайцев и не удержался от того, чтобы добавить. — Или господин генерал?

Крейзер дёрнулся, как от пощечины, встал со своего места.

— Товарищ генерал, я не понимаю на каком основании меня оскорбляют? Вначале этот майор. Теперь вы. Прошу дать мне объяснения. — Генерал наливался гневом. — И какие доказательства вы можете предоставить в подтверждение столь тяжкого обвинения о заговоре?

— Успокойтесь, Яков Григорьевич. — Виктор перешёл на имя отчество, как и принято в русской армии между офицерами при приватной беседе. — Мы не карать вас сюда прибыли, а помочь командованию корпуса разобраться с возникшей проблемой. — Он повернулся к полковнику Зенковичу. — Семён Наумыч, ознакомь, пожалуйста, товарищей генералов со своей информацией.

Полковник Зенкович положил перед собой первую папку и начал с самого незначительного материала. Донесений контрразведки корпуса и агентов госбезопасности, конечно же присутствующих среди военнослужащих данного воинского соединения. Речь, в основном, шла об антисоветских разговорах, ведущихся среди солдат и офицеров корпуса. К чести командования корпуса, львиная доля данной болтовни велась в батальонах Третьей Варшавской и Четвёртой Интернациональной бригад.

Генерал Крейзер со скучающим лицом выслушивал эту информацию, показывая всем своим видом, что не воспринимает её всерьёз. В общем-то был прав. Невоздержанных на язык дураков хватало везде. Они вели подобные беседы с друзьями и сослуживцами, делились взглядами в семейном кругу, болтали, чаще всего по пьяни, с посторонними людьми, надеясь что всё сказанное останется там, где было произнесено. Святая наивность. Большая часть этой болтовни вскоре становилась известна работникам НКВД, ну а те уже решали — привлечь болтливую личность к ответу или же оставить пустопорожний трёп без внимания.

Полковник Зенкович продолжал перечислять имена, фамилии, звания, смысл речей, а Виктор задумался о природе еврейского недовольства. Казалось бы данному народу жаловаться не на что. Благодаря Советской власти, а точнее своим соплеменникам, оказавшимся в передовых рядах руководства данной власти, смогли вознестись из грязи отверженных в элиту общества, захватили большинство тёплых мест в управлении страной, составили костяк творческой, и не только, интеллигенции, а всё равно недовольны. Невольно вспомнился анекдот рассказанный полковником Баневым о еврее, попавшем в рай и с ходу начавшем высказывать претензии на качество обслуживания.

Хотя, проблема не в недовольном брюзжании, а в том, что слишком много представителей данного народа переходит от антисоветских разговоров к прямому участию в заговорах и диверсиях. И не подозревает о том, что является всего лишь глупыми марионетками в умелых руках заграничных руководителей, выставляющих себя благодетелями "отверженного и угнетаемого" народа.

Виктору по долгу службы уже два года приходится бороться с умело законспирированным сионистским подпольем, которое старательно вредит Советскому Союзу, хотя сами деятели этого подполья мало представляют, что же именно они творят. Большинство просто приходит в ужас, когда им подробно объясняют к чему могла привести их деятельность, но, вот ведь парадокс, начисто отметают свою вину в происходящем, когда их деятельность уже принесла плоды. Впрочем, это свойство любого истинного интеллигента.

Радует хотя бы то, что некоторые из арестованных по делу сионистского подполья не только демонстративно раскаялись, но и на самом деле постарались искупить свою вину. Впрочем, чаще всего это были те, кого подставили "втёмную" их же соратники, использовав излишнюю доверчивость последних к своим соплеменникам. Взять, к примеру, Льва Захаровича Мехлиса. Просидев во внутренней тюрьме Лубянки полгода, Лев Захарович не только рассказал всё что знал и о чём догадывался, но и по собственной инициативе подключился к следствию, предлагая всё новые и новые кандидатуры виноватых. Будь на дворе тридцать седьмой год, цены бы ему не было. Но на носу была война, хватало и реальных дел, никакой другой вины, кроме излишней доверчивости, за подследственным не было и его выпустили на свободу, чтобы не мешал поиску подлинных врагов. Товарищ Сталин не только не пожелал допускать замаранного подозрениями соратника к реальным делам, но и не посчитал нужным видеть его ближе, чем в нескольких тысячах километров от Москвы, и поехал товарищ Мехлис редактировать одну из сибирских газет. Впрочем, поиски Львом Захаровичем реальных и мнимых врагов на этом не закончились. Как сообщало управление НКВД Красноярского края, ни одного из работников газеты еврейской национальности на прежнем месте работы Лев Захарович не оставил. Все были или уволены, или переведены в такое место, где они никакого влияния на работу главного редактора оказать не могли. Воистину, обжегшись на молоке — дуют на воду.

Не брезговали зарубежные враги Советского Союза и использованием человеческих пороков. На них поймали бывшего сослуживца генерала Зайцева капитана госбезопасности Фельдмана. Хоть и была у них с Виктором вражда, хоть и не простил он Мордку ни тогда, ни сейчас, но нужно признать, что и этот настоящим врагом не был.

Любил Миша Фельдман красивую жизнь и красивых женщин. И всё бы ничего, если бы он оставался на уровне своего круга дешевых забегаловок и Нюрок с соседней чулочной фабрики. Захотелось Мордехаю большего — дорогих ресторанов и львиц столичного полусвета. На этом его и поймали. Подложили дорогую сучку, которая в совершенстве владела всеми способами выдаивания из попавшегося мужика всех возможных, и невозможных, денег и оказался Миша Фельдман на такой мели, что хочешь не хочешь, а руку в казённые денежки запустишь. Тем более, что возможность была. Чтобы вернуть украденное на место, метнулся Миша на ипподром, поставил последние казённые деньги на рекомендованную служителем данного заведения, кстати из соплеменников, лошадь. И оказался в полной заднице. Пришло время или стреляться, или постигать специальность лесоруба, но появился очередной "благодетель", который не только позволил вернуть деньги, но и вознестись по служебной лестнице. Правда, пришлось в благодарность за эту услугу осваивать не очень приятную профессию марионетки и послушно дёргаться каждый раз, когда наверху возникало желание потянуть за ниточки. Всё это рассказал Виктору сам Фельдман, когда тому окончательно стало ясно, что другого способа спасти свою жизнь, кроме как рассказать всё без утайки, ему не представится.

Зенкович наконец-таки дочитал материал первой папки. Как и ожидал Виктор особого впечатления на командование Еврейского корпуса данный документ не произвёл.

— Это всего лишь слова. — Высказал своё мнение генерал Крейзер. — В любой части найдутся недовольные. И в любой части найдутся дураки, которые это недовольство выскажут.

— Но ни в одной части количество данных дураков не достигает такой величины. — Возразил ему Виктор. — И ни в одной части подобные разговоры не ведутся так нагло и открыто.

Генерал обиженно поджал губы, демонстрируя свое несогласие. Виктор кивнул головой подполковнику Гладышеву. Тот открыл свою папку, извлёк пачку листов, скреплённую ржавеющей скрепкой, как стало принято с некоторого времени, после вспоминания полковником Баневым какого-то фильма, виденного в незапамятной давности, встал со своего места и начал доклад, на этот раз не демонстрируя нарочитую занудность. Этот материал был намного серьёзней, так как не обобщал пустую болтовню, а представлял собой копии документов, принятые настоящими заговорщиками из числа английских и американских деятелей сионизма, присутствующих в Крыму по соглашению прошлого года, и некоторых офицеров Еврейского корпуса.

Речь шла ни много, ни мало, как об отделении Крыма от Советского Союза и образовании на его территории государства Израиль.

Данная информация вызвала целый переполох в Кремле. Реакция на неё была, мягко говоря, нервной, а если точнее, то предлагаемые меры воздействия разнились от просто "разогнать этот сброд", до "предоставить для будущего Израиля Чукотку". Это среди политиков. А генералы пошли ещё дальше, предлагая немедленно применить войска, пока ситуация не вышла из-под контроля. Войска в полной боеготовности, на недалёких позициях, ожидали результатов данных переговоров, готовясь вразумлять несостоявшихся союзников силой, если те не внимут голосу разума.

На этот раз на лице командира Еврейского корпуса выступило удивление вперемежку с недоверием. Генерал, судя по всему, ни о чём подобном не знал, но данная информация не была для него откровением последней степени. Что-то подобное старательно муссировали в еврейских кругах ещё с двадцатых годов, обосновывая свои претензии тем, что в Крыму имелось несколько чисто еврейских поселений. Хотя, в таком случае, логичнее было бы образовать еврейскую республику в Западной Белоруссии, где процент еврейского населения иной раз доходил до восьмидесяти, а то и больше. Но вот же не глянулась им лесистая и болотистая Белоруссия, хотя их предки жили там не одно столетие. Ещё меньше энтузиазма вызвало у них образование на Дальнем востоке Еврейской автономной области. "Переселялись" туда евреи только по приговору НКВД и при первой же возможности старались вернуться в Европейскую часть страны. Нужно сказать, что и перспектива отправляться в далекую Палестину у большинства еврейского населения Советского Союза ничего, кроме стойкого неприятия, не вызывала. Не составляли исключения и граждане бывшей Польши. Большинство из них старались всеми правдами и неправдами перебраться в СССР, некоторые соглашались остаться во вновь образованной Польше, но только малая часть согласна была приняться за тяжёлую работу по созданию нового государства. Не испытавшие всех ужасов фашистских концлагерей люди не понимали зачем им куда-то ехать, если и тут хорошо.

— Я не понимаю, чего тут такого сверхкриминального? — Подал голос генерал Крейзер, отрывая генерала Зайцева от раздумий.

Виктор с удивлением посмотрел на него. Или Яков Григорьевич в самом деле не понимает важность данного вопроса, или он сознательно идёт на конфликт, пытаясь доказать свою правоту, весьма сомнительную даже с точки зрения оголтелых сионистов. Одно дело вломиться в Палестину, в которой, согласно преданиям, когда-то было государство их предков, и совсем другое пытаться оторвать часть территории дружественного государства, выступающего к тому же одним из главных сторонников создания будущего Израиля, так как ни Англия, ни Америка ничего, кроме пустой болтовни, в помощь не предложили.

— Генерал, а вам не кажется, что нужно поинтересоваться мнением населения Крыма? — Виктор добавил в голос холода, демонстрируя командованию Еврейского корпуса, что их точку зрения никто разделять не собирается. — Или вы окончательно перешли на сторону ваших ортодоксов, уверенных в том, что только они являются людьми, а все остальные всего-навсего двуногий скот?

Генерал Крейзер побледнел, реагируя на это обвинение, но продолжал упрямо молчать, не обращая внимания даже на недовольные взгляды со стороны своего начальника штаба. Хацкилевич встревожено наблюдал за развитием конфликта, но пока ограничивался только безмолвными попытками урезонить своего командира.

— Так вот, товарищ генерал. Если вы по-прежнему надеетесь на конструктивное сотрудничество, то придётся дурь "богоизбранности" из головы выбросить. И уяснить простую истину — все люди одинаковы. — Виктор продолжал нагнетать обстановку. — И попытка возвысить какой-то один народ за счёт других является обыкновенным фашизмом. Разве ваши деятели не осудили его ещё несколько лет назад?

— Разве я говорил что-нибудь об исключительности евреев? — Вскинулся генерал Крейзер.

— Говорить совсем не обязательно. Достаточно так думать. — Подал голос полковник Зенкович. — Ты, товарищ генерал, можешь пытаться обмануть их. — Полковник показал пальцем в сторону генерала Зайцева и подполковника Гладышева. — Но я тоже "жидовского племени", и прекрасно понимаю, что ты думаешь на самом деле и что, из представленного тебе, пытаешься скрыть.

— Ничего я не пытаюсь скрыть. — Генерал опустился на свой стул. — Просто не верю тому, что вы тут мне наплели.

— А вот это ты, генерал, зря. — Виктор опять взял инициативу в свои руки. — Конечно, твои соратники за границей попытаются объяснить всё, что мы сотворим с твоей группой, как фальсификацию, но ты-то прекрасно знаешь, что это не так.

— Товарищ генерал, может быть, Троцкий со своими соратниками в чём-то и виноват, но я тут ни причём. — Устало продолжил генерал Крейзер, уже прикидывая себе, судя по всему, тот район Чукотки, где ему придётся провести последние дни своей жизни до неминуемой смерти от непосильного труда или случайной пули при попытке побега. — Я никакого заговора не готовил, и никакие территории от Советского Союза отторгать не пытался.

— Ты, Яков Григорьевич, опять пытаешься обвинить нас в том, что мы тебя собираемся засудить. — Вмешался полковник Зенкович. — А, ведь, наша комиссия пытается тебя спасти. И не только тебя, но и всех военнослужащих вашего корпуса.

Генерал Крейзер попытался скептически скривиться.

— А вот это ты, господин генерал, зря. — Сказал Виктор, которому начал надоедать этот балаган, повернулся к полковнику Зенковичу и подвёл итог этому разговору. — Семён Наумыч, расскажи ему всё, что удалось добыть твоей агентуре.

Полковник Зенкович вынул из своего портфеля самую главную папку, которую они договорились поберечь именно на этот, крайний, случай, окинул отрешённым взглядом командование Корпуса самообороны Израиля и начал читать содержимое документов, спрятанных в этой папке.

— Операция "Восточный дервиш"... — Полковник Зенкович начал читать перевод одного из самых секретных документов их отдела, полученных от английской резидентуры за последний месяц.

Виктор пытался уловить изменения эмоций на лицах сидящих напротив него генералов Еврейского корпуса, пропуская содержимое доклада мимо ушей. Он его знал чуть ли не наизусть. С того самого момента, как шифровальщик отдела притащил данный листок бумаги в его кабинет.

В общем-то всё там было, как и предполагали аналитики его отдела. Сами англичане в драку, естественно, ввязываться не желали, усердно подталкивая всяких идиотов, которым "национальное величие" заменяло остатки пропитых в английских пабах мозгов. Конечно, эти людишки сами собой ничего не представляли, но "на родине" у них были весьма влиятельные родственники, которым финансовое состояние не позволяло покинуть "горячо любимый фатерлянд".

То есть, выражаясь нормальным языком, эти ублюдки готовы были продать свою страну кому угодно, лишь бы им обеспечили тёплую кровать, конечно не в одиночестве, и сытную жратву где-нибудь подальше от страны, за которую они так старательно проливали "крокодиловые слёзы" и самую натуральную желчь.

— Пятый этап операции предусматривает высадку на южном побережье Крыма десанта из двух турецких дивизий, поддержанных тремя крейсерами турецкого флота и остальными вспомогательными кораблями. — Продолжал Семён Наумыч, игнорируя всякие попытки возмутится со стороны командира Еврейского корпуса самообороны Израиля. — Шестой этап операции означает восстание местного мусульманского населения, которое должны быть предупреждено "Штабом освобождения Крыма".

Пока генерал Крейзер с некоторым удивлением воспринимал перечисляемые ему пункты обвинения, то есть англо-сионистко-турецкого заговора, Виктор же пытался оценить реакцию на все эти новости начальника штаба Еврейского корпуса генерала Хацкилевича.

Михаил Григорьевич то кивал головой, получая подтверждение своих мыслей и предположений, то делал "удивлённые глаза", когда к нему попадали сообщения, не предусмотренные "Уставом Внутренней службы", то замолкал на долгое время, когда проблема не имела решений, по мнению аналитического отдела НКГБ, и тем более штаба корпуса Самообороны Израиля.

— Седьмой пункт операции, использование местных ресурсов. — Полковник Зенкович добивал своего противника. — "Восстание" местных евреев, после соответствующего сигнала из центра. — Полковник окинул взглядом командира еврейского корпуса и его заместителя и улыбнулся. — Прошу простить, но соответствующую кодировку сигнала нам получить так и не удалось. — Переложил очередной листок и продолжил. — Судя по всему, обстановка там настолько сложная, что в ближайшее время прогнозировать её никто не сумеет.

— Но это же натуральная провокация! — Возмутился генерал Крейзер. — Не буду я вам верить, пока документы не предоставите.

— Конечно же провокация! — Отозвался генерал Зайцев. — Но, видишь ли, Яков Григорьевич, это не наша, а английская провокация! — Оценил смену гаммы чувств на лице генерала и продолжил. — Но это знаю я, подозревает высшее руководство, в том числе и товарищ Сталин. Но не уверены местные генералы.

На лице генерала Крейзера скользнула тень понимания.

— Как ты думаешь, Яков Григорьевич, какие выводы должен сделать из этих сведений начальник Крымского укрепрайона после их получения? — Продолжал добивать командира Еврейского корпуса генерал Зайцев. — Особенно, если из Москвы подтвердят эти разведданные?

— Чего молчишь, генерал? — Вмешался в спор полковник Зенкович. — Боишься озвучить выводы? Я могу сделать это вместо тебя!

Таким злым своего сослуживца Виктор видел в первый раз. Семён Наумыч всегда славился умением сохранять спокойствие даже в самых критических ситуациях, постоянно шутил перед серьёзным делом, умел парой слов вернуть уверенность испуганным новичкам. Но сейчас его было не узнать.

— Не желаешь озвучить последствия? — Ярился полковник Зенкович. — Так вот, против тебя развернут все близлежащие части, подтянут всю артиллерию, подготовят самолёты. — Семён Наумыч сделал паузу и продолжил. — А, как только получат сигнал, а подкинут его нашей разведке в ближайшее время, немедленно примут меры.

— Поднимут всю авиацию и раскатают твой корпус в мелкое месиво. — Закончил эмоциональную речь полковника Зенковича генерал Зайцев. — Ты этого хочешь? — Добивал он генерала Крейзера.

— А в это время англичане с турками высадят группы диверсантов на всех приглянувшихся берегах полуострова Крым. — Довершил их рассказ подполковник Гладышев. — Ибо вся береговая охрана будет повёрнута внутрь полуострова для парирования "сионистской проблемы".

— И нам придётся несколько лет вылавливать всю эту иностранную агентуру и сочувствующих им местных идиотов. — Полковник Зенкович устало махнул рукой, подтверждая окончание своей попытки убедить соплеменника.

— Я не верю! — Генерал Крейзер устало опустился на своё место. — Зачем убивать столько людей ради сомнительного донесения?

— Ты предлагаешь ждать, пока оно сбудется? — Семён Наумыч представлял собой само воплощение сарказма, повернулся к генералу Зайцеву. — Мне кажется, что нужно принимать меры немедленно. — Посмотрел по сторонам, оценивая согласие всех присутствующих, в том числе и начальника штаба корпуса генерала Хацкилевича, и продолжил. — Генерал Крейзер не в состоянии командовать корпусом в такой сложной обстановке. Еврейский Корпус самообороны Израиля в данной ситуации теряет свою актуальность. Необходимо его расформировать, или преобразовать в такую форму, когда он будет приносить пользу. — Полковник опять посмотрел на генерала. — А не только сплетни и головную боль.

— Вы считаете, что мы способны только на сплетни? — Возмутился генерал Крейзер.

— Нет, Яков Григорьевич, мы прекрасно знаем возможности твоих солдат. — Одёрнул его генерал Зайцев. — Но пока видим лишь одни проблемы, которые всё больше увеличиваются, по мере того как командование корпусом сливается с сионистками представителями Англии и САСШ.

— Но ведь у нас общее дело! — Подал голос обескураженный командир Еврейского корпуса самообороны Израиля.

— И разные интересы в этом общем деле! — Отозвался полковник Зенкович. — Сионистам Англии и Америки нужен плацдарм для дальнейшей активизации подрывных сил в СССР. А нам нужно спокойное развитие. Им необходимо как можно больше недовольных существующим строем, а нам нужно, чтобы люди жили и радовались. — Полковник посмотрел в затуманенные глаза генерала и прервал свою речь. — Да, что тебе объяснять! Для тебя ведь главное ордена и звания.

— Всё это я мог получить и на другом фронте. — Обиженно протянул генерал Крейзер.

— У тебя есть все шансы. — Отозвался полковник Зенкович. — Если, конечно, хватит желания и смелости.

Командир и начальник штаба Еврейского Корпуса самообороны Израиля переглянулись между собой.

— Что мы должны сделать? — Поинтересовался генерал Хацкилевич.

Виктор посмотрел на подполковника Гладышева, тот извлёк самый секретный, и самый окончательный вариант решения проблемы и начал читать.

— У нас есть два варианта развития событий. Вариант первый. Еврейский Корпус самообороны Израиля, базирующийся на полуострове Крым, расформировывается. — Начал Гладышев. — Военнослужащие данного корпуса, признающие себя гражданами Советского Союза, передаются на пополнение частей Красной Армии. Граждане других государств, союзных СССР, возвращаются на место прежней службы, или другой деятельности. Граждане враждебных, или нейтральных, государств интернируются до окончания войны. Те, кто признаёт себя только гражданами несуществующего государства Израиль, вывозятся за пределы Советского Союза, по возможности в Палестину, для реализации своих претензий.

Наступило довольно долгое молчание.

— Вариант Второй! — Продолжил подполковник Гладышев. — Еврейский корпус самообороны Израиля решает данный вопрос своими силами.

— Что мы должны сделать? — Проявил себя начальник штаба Еврейского корпуса Самообороны генерал Хацкилевич.

— Вам предстоит арестовать всех участвующих в заговоре и разоружить Четвёртую Интернациональную бригаду вашего Корпуса. — Ответил генерал Зайцев. — Как вовлечённую в заговор практически полностью.

Хацкилевич сделал заметку в своём блокноте, посмотрел на командира корпуса.

— Какую часть на фронте я смогу принять? — Спросил у московской комиссии генерал Крейзер.

— Вы не хотите получить лавры основателя нового государства? — Иронизировал полковник Зенкович с лёгким налётом удивления и некоторого презрения.

— Желаю вам образовать и возглавить это государство! — Отпарировал генерал Крейзер. — А я лучше буду командовать дивизией, состоящей из русских.

— Вот, только, кто её тебе даст, после всего этого? — пробурчал малоприметный на фоне общего сверкания пагонов старший лейтенант Щедрин, всё это время проведший за дверью корпусного штаба, в готовности в любой момент вызвать подмогу своему командиру.

— Что будем делать, начштаба? — Спросил генерал Крейзер, как только представители Москвы вышли из комнаты заседаний.

— А чем тебя не устраивают их предложения? — Удивился генерал Хацкилевич.

— Но тогда получается, что всё, что мы тут делали, лишено всякого смысла! — Генерал Крейзер устало опустился на стул, хотя всё время, после ухода Московской делегации старательно мерил протяжённость стены кабинета. — И нашего государства попросту не будет!

— А почему ты решил, что их условия неприемлемы? — Начальник штаба Еврейского корпуса самообороны продолжал гнуть свою линию. — Я, вот, считаю, что они совершенно правы. И пора навести в части порядок. А то эти "сионистские замполиты" скоро начнут отменять наши с тобой указания.

— Но ведь у нас общее дело! — Отозвался всё той же фразой генерал Крейзер.

— Абсолютно правильно! — Генерал Хацкилевич усмехнулся. — Но я предпочитаю быть в этом деле главным. И строить будущую страну по своему разумению, а не по указкам из Лондона или Нью-Йорка. Считаешь, что я не прав?

— Нет, это неправильно. — Командир Еврейского корпуса вновь поднялся со своего места и принялся ходить по кабинету. — Я пойду к ним и постараюсь договориться. — Наконец-таки он принял решение и двинулся к выходу.

— Яша, это опасно! — Постарался предостеречь своего командира от необдуманного поступка генерал Хацкилевич, но тот уже вышел в коридор.

Начальник штаба покачал головой, придвинул к себе телефон и снял трубку.

— Командира Первой бригады. — Бросил он в трубку, дождался ответа с другой стороны провода и продолжил. — Марк, всё пошло, как мы и предполагали. Немедленно поднимай бригаду, занимай все ключевые точки, блокируй казармы Четвёртой бригады, будут сопротивляться — открывай огонь на поражение.

— А командир? — Отозвался командир Первой бригады.

— Пошёл договариваться с "иностранцами". — Ответил Хацкилевич.

— Это опасно. — Высказался командир Первой бригады.

— Я его предупреждал, но он не послушал. — Генерал Хацкилевич положил трубку.

Генерал Зайцев приоткрыл глаза. Поёрзал в неудобном кресле, посмотрел на старшего лейтенанта Щедрина, тот отрицательно качнул головой. Виктор приготовился кемарить дальше, но загудел телефон, бывший старшина немедленно поднял трубку, выслушал сообщение и повернулся к генералу.

— Товарищ генерал, в расположении Еврейского корпуса идёт бой. Четвёртая Интернациональная бригада блокирована силами Первой и Второй бригад. Командует операцией генерал Хацкилевич.

— А Крейзер?

— Убит, товарищ генерал. — Сообщил Щедрин. — Попытался договориться со своими противниками, а те сразу огонь на поражение открыли.

Виктор опять закрыл глаза. Жаль генерала, жаль.

2 мая 1942 года Зеленоград

Сашка включил громоздкий "Телефункен", занимающий изрядную часть простенка между окнами, но, что поделать, минимизировать бытовую аппаратуру Андрей, да и Сашка, считали излишней тратой времени и ресурсов. Вот военным — без этого не обойтись! А гражданские проживут ещё не одно десятилетие. Гражданский опыт это доказал. Андрей помнил, как в восьмидесятые, и даже девяностые, годы наравне с кассетными магнитофонами, получившими повсеместное распространение, истинные любители хорошего звука вовсю продолжали эксплуатировать громоздкие и тяжёлые бобинники, главным достоинством которых было высокое качество воспроизведения звука. Тем более в этом, не избалованном бытовой радиоаппаратурой времени, где и громоздкий радиоприёмник для большинства населения страны — недосягаемая роскошь. Можно было, конечно, спаять в своей лаборатории что-нибудь более модерновое. Но зачем? Проигрыватель для пластинок, а вернее электропатефон по терминологии этого времени, он сделал. Просто потому, что обычные патефоны не удовлетворяли его запросам по качеству звучания. А большинство радиоприёмников данного времени уже достигли определённого совершенства, и просто уменьшать их размеры большого смысла не имело.

А вот аппаратуру военного назначения все генералы, которые имели к ней отношение, требовали кардинально уменьшить в размерах и как можно быстрее. Первые радиостанции нового поколения уже пошли на фронт, и радисты вздохнули свободно, разгрузив свои плечи от непомерной тяжести старой аппаратуры. Конечно до полного оснащения войск новой радиоаппаратурой ещё бездна времени. Не хватает производственных мощностей, даже с учётом полученных от американцев двух заводов по производству комплектующих, прежде всего радиоламп и конденсаторов. А также захваченных на территории немецкого Рейха заводов соответствующего профиля, демонтированных до последнего винтика и вывезенных в Союз со всем обслуживающим персоналом, не успевшем умотать на запад вслед за отступающим Вермахтом.

Армейскую аппаратуру продолжали делать на основе радиоламп. Ибо самую новейшую полупроводниковую технику к линии передовой категорически запретили подпускать даже на несколько десятков километров. Во избежание, так сказать!

Противник отбросил свою арийскую спесь и старательно копирует всё трофейное оружие и оборудование, попавшее ему в руки. Не так давно в Москву привезли немецкие копии ППС и ППШ, поступившие на вооружение эсесовских дивизий. А уж копию крупнокалиберной снайперской винтовки Осназ доставил на изучение ещё в сентябре. Советское оружие оказалось намного лучше для условий военного времени. Было проще по устройству, дешевле в производстве, намного технологичнее, неприхотливее даже в самых тяжёлых условиях. Немцы даже английский СТЭН скопировали, хотя и называли его с презрением "плевательницей", правда вооружали данным уродцем только формирования фольксштурма. Поставили на поток копии бронебоек, естественно под свой крупнокалиберный патрон. Поспешно переделали лёгкие чешские танки в машины поддержки бронетехники, воткнув на них вместо штатной башни с 37-ммиллиметровой пушкой — свой 20-миллиметровый автомат и несколько пулемётов. Не брезговали также производством советских полковых миномётов и гранатомётов. Правда и то и другое качеством получилось похуже. Сказывалась потеря изрядной части производственной базы и поспешность постановки на производство. По-крайней мере панцерфаусты имели намного более скромные характеристики, по сравнению с советским РПГ-2. Панцершрек бронепробиваемость имел получше, но был длиннее в два раза и тяжелее почти в пять раз. Так что немецкие солдаты считали подарком богов захваченные в качестве трофеев РПГ, и старательно скрывали свою добычу от трофейщиков, которым был дан приказ изымать всё оружие подобного рода и переправлять его в Берлин, на улицах которого и решено было эти гранатомёты использовать.

Наконец лампы прогрелись, радиоприёмник немного похрипел пока Сашка искал нужную волну, выдал из динамиков несколько аккордов "Подмосковных вечеров" и голосом Левитана сообщил о начале передачи сводки "Информбюро".

Андрей слушал её вполуха, данное сообщение практически дублировало то, что передавал тот же Левитан утром. Главное отличие было в сообщении многочисленных подробностей протекающих в районе Берлина боёв.

— А что ты нам скажешь, генерал. Будут наши штурмовать Берлин — или нет. — Андрей повернулся к генералу Зайцеву.

— Я тебе что начальник генштаба. — Виктор отвлёкся от сводки. — Передо мной командующие фронтами не отчитываются. И Верховный не советуется. — Не удержался генерал от подначки, напоминая о ежемесячных отчётах полковника Банева Верховному Главнокомандующему. — Это ты должен меня по данному вопросу просвещать, а не я тебя.

Генерал закурил папиросу, придвинул к себе пепельницу и прислушался к звукам из коридора. Предстоял серьёзный разговор, который, конечно, нужно было вести в другом месте, но времени на это не было. Итак оторвал людей от семейного праздника.

Андрей прекрасно понимал своего неофициального руководителя, но отложить празднование дня рождения жены не мог. Тем более, что Ирина была на шестом месяце беременности и не хотелось её лишний раз волновать. Но вряд ли кто им в данный момент помешает. Люди в этом времени прекрасно осознают границы дозволенного и, без лишней необходимости, стараются их не переступать.

Вот и сейчас, уяснив, что у Андрея с Виктором предстоит серьёзный разговор, "отцы" — Илья Петрович, отец Сашки с Алёнкой, и Василий Егорович, отец Ирины, потихоньку удалились на кухню, где и продолжили свой "стариковский" разговор, под оставшуюся к данному моменту водку. Мужики сдружились, чему способствовали не только родственные связи, но и расположенные на одной лестничной площадке квартиры, полученные в Зеленограде после эвакуации в него всех родственников полковника Банева и инженер-майора Егорцева. Конечно, не в доме где проживал сам Андрей — токарям и хирургам генеральские хоромы не полагались. Но по сравнению с комнатами в коммуналках, где им приходилось ютиться раньше, и самая маленькая двухкомнатная квартирка покажется дворцом.

Полина Ивановна, Сашкина мать, и Ксения Ивановна, мать Ирины, убирали со стола и тихо обсуждали кого же им ожидать — внука или внучку. "Молодых вертихвосток" — Сашкину сестру Алёнку и её подругу Машу, которая почти официально считалась его женой — выпроводили в находящуюся напротив квартиру Сашки. Уставшую за день Ирину отправили отдыхать в спальню.

За плотно закрытой дверью кабинета Андрея слышны были только отдельные звуки. Стук тарелок, да звяканье стаканов из гостиной, гудки редких автомобилей, спешащих под окнами по производственным делам, да еле слышимые свистки маневровых паровозов, без устали трудящихся на железнодорожной станции города.

Тем не менее генерал Зайцев попросил добавить звука в радиоприёмнике и указал Сашке на место рядом с собой.

— Андрей, тебе что-нибудь говорит аббревиатура IRA? — Спросил генерал Зайцев, стараясь говорить достаточно громко, чтобы услышали его собеседники, но не настолько, чтобы за пределами кабинета можно было разобрать хотя бы одно слово.

— Ирландская республиканская армия? — Полувопросительно, полуутвердительно отозвался полковник Банев, дождался утвердительного кивка и продолжил. — Конечно знакома. В моё время эти ребята порезвились на славу. Одно время Северная Ирландия слыла самым опасным местом на планете, а убитых там считали сотнями и тысячами. — Андрей прервался на мгновение и добавил. — Правда в моём мире это было намного позднее — в семидесятых и восьмидесятых годах.

— А тут, как видишь, началось на тридцать лет раньше. — Просветил своего собеседника генерал.

— А что они сделали? — Спросил Андрей и тут же догадался. — Черчилль?

— Он самый, родимый! — Генерал вмял в пепельницу окурок и отодвинул её дальше.

— А это точно, товарищ генерал? — Вмешался в разговор Сашка.

— Пока что других виноватых англичанам обнаружить не удалось, хотя британская разведка перекопала все окрестности своей столицы. — Виктор задумчиво посмотрел в окно и продолжил. — Да и наша агентура указывает в том же направлении.

— Витя, а какая нам разница — выживет Черчилль, или его кто-то пристукнет? — Задал Андрей провокационный вопрос, надеясь услышать в ответ что-нибудь новое для себя.

— Ты, полковник, дурака из себя не строй. — Отозвался генерал Зайцев. — Сам всё прекрасно понимаешь. Убьют "старого лиса", придёт другой человечек и запросто повернёт британскую политику в другую сторону. А оно нам надо?

— Ну заключат они с Гитлером мир на несколько недель раньше. Это ведь всё равно произойдёт, как бы Черчилль не упирался. — Возразил Андрей. — Когда банкирам понадобится мир, никакой сэр Уинстон им не помешает, если не уговорят его уйти в отставку по-хорошему, то пристукнет собственная охрана, и без лишнего шума и ажиотажа.

— Это, конечно, так. — Виктор согласился со своим другом. — Но ведь на уговоры, да и подготовку нейтрализации руководителя такого уровня время надо потратить! И немалое. А оно нам лишним не будет. Глядишь ещё на пару сотен километров на запад прорвёмся.

— Насколько я понял, задача полного захвата Германии пока не ставится? — Осторожно поинтересовался Андрей.

— Да, полковник, пока не ставится. — Отозвался генерал. — Ставится задача захвата тех территорий, которые позволят поставить в безвыходное положение оставшуюся часть страны.

— То есть побережье и Рур. — Сделал вывод из сказанного Сашка.

— Получается, в таком случае, что и Берлин штурмовать вряд ли будут! — Подключился к нему Андрей. — Зачем же там такая армада войск?

— С Берлином ещё не решено. — Виктор расстегнул крючки кителя, поворочал головой по сторонам, предупредил. — Но я вам ничего этого не говорил.

Андрей с Сашкой согласно кивнули. Не мальчики уже. Не первый день с государственными секретами дело имеют.

— Но вернёмся к нашим ирландцам. — Виктор постучал но столу извлечённой из кармана шариковой ручкой "генеральской серии", была в феврале выпущена такая партия новомодных ручек к годовщине Красной армии для награждения этой диковинкой генералов и адмиралов. — Как ты думаешь, Андрей, кто за ними стоит?

— Ну, желающих нагадить Британской империи на земном шаре предостаточно. Что в этой реальности, что в моей. — Попытался сформулировать ответ полковник Банев. — Я бы начал с Германии. Немцы активно разрабатывали ирландскую карту ещё в Империалистическую, то есть Первую Мировую, войну. Не думаю, что они отказались от этой затеи сейчас. К тому же Гитлер, мягко говоря, не очень любит английского премьера за прошлогоднее покушение на себя. И с радостью отплатит ему той же монетой. Вопрос в том — выгодно ли это самой Германии? Хотя, акцию могли устроить и без ведома высшего руководства. Какая-нибудь из немецких разведок по собственной инициативе. Впрочем, я бы сбросил со счетов Абвер. Адмирал Канарис всегда неровно дышал в сторону Англии, вряд ли он решиться на такую авантюру.

Генерал Зайцев внимательно слушал, не пытаясь перебивать своего собеседника.

— Второй основной претендент — это ирландцы, проживающие в Северной Америке. Англичан они не любят, и не считают нужным это скрывать. В моём мире они почти открыто собирали деньги на поддержку этой самой Ирландской республиканской армии. И никто им особенно не препятствовал. А ирландская диаспора там солидная. К тому же американские банкиры заинтересованы в ослаблении Британской империи не меньше Германии. Или нас.

Сашка ухмыльнулся в ответ на это замечание. Андрей продолжил.

— Третьим претендентом является наша разведка. — Видя, что генерал Зайцев пытается возразить, Андрей поднял руки в протестующем жесте. — Витя, я прекрасно понимаю, что твоё ведомство в этом не участвовало. Иначе ты бы об этом знал. Но ты можешь поручиться за своих конкурентов из наркомата обороны или Коминтерна?

Генерал Зайцев промолчал — возразить было нечего. Как ни пытался Верховный впрячь конкурирующие разведслужбы в одну упряжку, ситуация чаще всего напоминала небезызвестную басню дедушки Крылова — о лебеде, раке и щуке, которые пытались сдвинуть воз разведки, но чаще всего просто мешали друг другу.

— Я бы не сбрасывал со счетов и японцев. Им потрясения в Британской империи жизненно необходимы. А что может быть лучше гибели первого лица в государстве? — Продолжил Андрей. — Ну, и наконец, могли устроить покушение и сами боевики IRA. По собственной инициативе. Там собрались те ещё ребятки — отмороженные на всю голову. Из тех, кто вначале стреляет, а потом думает — нужно ли было стрелять.

— А самих англичан ты не считаешь необходимым упомянуть? — Подал голос молчавший до этой минуты Сашка.

— Да, Саш, ты прав. — Согласился полковник Банев. — Мог и кто-то из своих. Может быть те самые людишки, которым и поручено расследование.

— Получается как в сказке: "Пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю что", — подвёл итоги разговора генерал Зайцев.

— Дела такого рода или вообще невозможно расследовать, или же обнаруженная истина такая страшная, что её немедленно засекречивают, а всех посвящённых отправляют к праотцам. — Андрей был абсолютно согласен с генералом. Во всех громких политических убийствах второй половины двадцатого века истина осталась где-то за пределами официальных версий. Её не то что не пытались озвучить, от неё старательно бежали как от чумы. Ибо она была смертельно опасна для всех участвующих в расследовании. Упрямые дураки, не желающие этого понять, вскоре сами попадали в лучший мир, а их последователи не долго думая соглашались на многолетний "висяк", лишь бы не угодить под "несчастный случай", или не заработать "сердечный приступ".

— Насколько я понимаю, это не единственная причина твоего приезда? — Полковник Банев серьёзно посмотрел на генерала Зайцева.

— Ну конечно же, Андрей. — Улыбнулся генерал. — Я ещё хотел поздравить твою жену.

— Витя, я тебя неплохо знаю. — Возразил полковник. — Не надо мне парить мозги. У тебя на лице написано, что случилось что-то очень серьёзное.

Генерал погасил фальшивую улыбку, вновь придвинул к себе пепельницу и закурил, хотя в последние месяцы всеми силами старался избавиться от этой вредной привычки. Бросить совсем, естественно, не смог, но хотя бы ограничил свою дневную норму несколькими папиросами, вместо полутора пачек, выкуриваемых полгода назад.

— Да, Андрей, ты прав. — Виктор задумчиво оценил состояние потолка кабинета полковника Банева. — Но с разговором придётся немного подождать. Пока твои родственники не разойдутся.

Андрей согласно кивнул головой и повернулся к радиоприёмнику. Там как раз закончили перечисление взятых с боем населённых пунктов врага и захваченных в данных селениях и городах трофеев и пленных. Сколько в предоставленных цифрах было правды, а сколько пропагандистских преувеличений в точности не мог сказать никто. Разве что сам Верховный? Уж ему-то были известны самые достоверные цифры. Врать товарищу Сталину мало кто решался. После показательного суда над несколькими генералами, которые решили заработать орденов и званий, старательно преувеличивая успехи подчинённых им войск. В результате количество звёздочек на петлицах, а с января этого года на погонах, у этих товарищей поубавилось. Кто-то потерял одно звание, кто-то, особо бессовестный, два. А до остальных дошло, что докладывать наверх лучше правду. Врать непосредственному начальству чревато. Вот, если корреспондентам, то тем можно. Даже поощряется, но тоже не превышая некоторый разумный предел.

Поэтому верить сводке Советского Информбюро было можно, пусть и с некоторой натяжкой. В отличие от сообщений ведомства пропаганды доктора Геббельса, согласно которым за год войны немецкий Вермахт уничтожил ВСЮ Красную Армию, со всей боевой и небоевой техникой, по крайней мере раза три. Даже англичане повторяли весь этот бред сквозь зубы, признавая сомнительность этих цифр. Впрочем советские сообщения они отвергали напрочь, и если, всё-таки, что-то из сводок Совинформбюро передавали, то с непременным добавлением "если верить большевистской пропаганде", или по "непроверенным из других источников данным".

А московское радио начало трансляцию военных стихов. И начало с незабвенного "Василия Тёркина". Твардовский всё же послушал Сашку и принялся за цикл военных похождений простого бойца, не обременённого званиями и наградами. Стихи эти пользовались бешеным успехом. Их читали на радио, перепечатывали в газетах и журналах, и даже пытались снять фильм, но вождь запретил. Говорят, что ему не понравился сценарий, в котором немцы изображались полными недоумками и трусами. Автору данного сценария посоветовали посетить фронт, а потом переделать своё творение таким образом, чтобы оно хоть как-то соответствовало действительности и отражало тот настрой, который Александр Трифонович задал в своих стихах.

Читали на этот раз "Переправу", очень похожую на то, что было в реальности Андрея Банева. Вот, только речь шла не о форсировании безымянной реки на просторах Советского Союза, а о захвате плацдармов на Одере, имевшем место в феврале этого года. Дело было славным, но тяжёлым и кровавым. И даже подвиг, описанный в поэме, совершён был на самом деле. Связист одного из стрелковых батальонов вплавь пересёк реку, восстанавливая повреждённую связь. Толкал перед собой бревно с катушкой, раздвигая ледяную крошку, в которую превратился лёд в месте переправы от многочисленных разрывов. И даже звали бойца Василием, правда, не Тёркиным, а Иволгиным. Ему даже орден дали, и что самое удивительное — не посмертно. Выжил связист Иволгин, и действительно вернулся обратно на плацдарм. Но не вплавь. А ночью, на одном из плотов с подкреплением. Что, впрочем, не умалило его подвига.

За Твардовским последовал Симонов. За Симоновым Слуцкий. Потом ещё кто-то из не столь именитых поэтов.

Андрей ждал, теряясь в догадках, что же такого серьёзного произошло? Виктор панику зря поднимать не будет. А выражение его лица говорило о серьёзности случившегося. Возникла мысль поторопить родителей жены, но тут же погасла. Если бы дело было срочным, то генерал не остановился б перед вызовом к себе, или визитом в институт. Значит дело неспешное, хоть и серьёзное.

А на радио закончились стихи, которые с интересом выслушал не только Андрей, но и генерал Зайцев, и даже Сашка имевший непосредственное отношение к появлению в этом мире поэмы о "Василии Тёркине".

Из динамиков раздались первые аккорды и Андрей сразу узнал творчество Ивана Петрова. Только он один не боялся экспериментировать с набором инструментов, используемых для исполнения его песен. Андрей даже нарисовал ему ударную установку, появившуюся в СССР на много лет позднее. Петров долго всматривался в этот набор барабанов и тарелок, пытаясь понять, что же в нём особенного, но наконец просветлел лицом и улыбнулся. И сейчас на фоне аккордеона, скрипок, саксофона и трубы отчётливо проступал ритм барабанов. "Великая музыкальная революция" сдвинулась с мёртвой точки. Это уже похоже на ансамбли шестидесятых, пусть и звучит не популярный тогда твист, а что-то более привычное здешнему уху. Но продолжение музыки удивило даже полковника Банева, а Сашка победно поднял большой палец и улыбнулся. В мелодию настойчиво вплелась электрогитара.

Андрей создал первый её экземпляр ещё в декабре, продемонстрировал инженер-майору Егорцеву возможности её звучания, спел несколько песен, требующих именно этого инструмента, дождался неистовых восторгов и совсем собрался припрятать гитару до лучших времён, но Сашка бурно запротестовал против такого варианта развития событий. Заставил повторить концерт для Ирины и Алёнки. Спустя некоторое время смог протащить в режимный город оставшегося в Москве композитора Петрова и ознакомить с новым инструментом уже его. Иван Никодимыч выслушал всё это с отвисшей челюстью, повертел гитару в руках и даже повторил несколько аккордов. А затем Андрею пришлось выдержать два часа настойчивых уговоров инициативной группы в лице композитора Петрова, певицы Егорцевой и инженер-майора Егорцева. И только когда к ним присоединилась его жена Ирина, Андрей сломался и предоставил электрогитару в полное владение Петрова. И даже, по настойчивой просьбе всё того же Сашки, изготовил ещё несколько экземпляров. Естественно не сам. Нашлись желающие среди молодых инженеров и рабочих. Андрей только объяснил суть процесса и проконтролировал его. А уж составлением документации озаботились сами изготовители под руководством Сашки.

Итак, Ваня Петров решил рискнуть и использовать в своих произведениях весь модерн, показанный Андреем и настойчиво проталкиваемый Сашкой. До откровенной наглости ещё не дошло, по крайней мере ни один из любовных шлягеров 70-х-90-х пока обнародовать не решились. Но многие песни "Сябров" и "Песняров", как наиболее подходящие этому времени, Петров, с подсказки Андрея и, естественно, с разрешения Верховного, уже выпустил в большое музыкальное плавание. Вот и сейчас первую музыкальную композицию сменили "Дрозды", а затем "Берёзовый сок" всё тех же "Песняров". Говорят, что последняя песня очень понравилась самому товарищу Сталину, и вождь личным указанием запретил печатать критические статьи про неё. А критиков, точнее обычных завистников, у Петрова хватало. И не только среди коллег по музыкальному цеху.

Пытались поговорить с ним "по душам" некоторые деятели НКВД, обладавшие чрезвычайно обострённым "классовым чутьём". Причём появлялись эти борцы с "буржуазным уклонизмом" в советском искусстве с удивительным постоянством. Все они мгновенно попадали в разработку. А дальнейшая их судьба зависела от той степени искренности, и глупости, которую они проявляли при отстаивании своей точки зрения. Откровенных идиотов, искренне веривших в своё высокое предназначение по спасению душ соотечественников от тлетнотворного влияния музыки композитора Петрова, просто спровадили на фронт. Отдохнуть от тяжких трудов и подумать на досуге в окопах передовой линии. А вот парочку людишек, проявивших излишнее любопытство о судьбе певицы Егорцевой и её семьи, исчезнувших в неизвестном направлении, трясли более основательно. Следы любопытства, как и ожидалось, вели в английское посольство. Выслали очередного атташе по культуре, найдя подходящий предлог. Дождались высылки из Англии его советского аналога. И стали ждать следующего шага своих "заклятых британских друзей".

Черчилль так и не решился на открытый разрыв дипломатических отношений с Советским Союзом. Не сделал этого шага и Сталин. Между правительствами СССР и Великобритании с переменным успехом шла не прекращающаяся ни на минуту дипломатическая война.

Непрерывно обменивались нотами протеста. По малейшему поводу закрывались консульства и представительства. При тени подозрения высылались дипломаты. Неизменно вскрывалась дипломатическая почта. И денно и нощно глушилась радиосвязь. Периодически менялась обслуга. Постоянно случались "аварии" с электроснабжением. Единственная гадость, на которую ещё не решились в Лондоне и не повторили в Москве, так это отключение водопровода и канализации.

Концерт закончился как раз в тот момент, когда в дверь осторожно постучали. Андрей с Сашкой вышли из кабинета, выслушали все слова, которые положены при расставании с близкими родственниками, проводили родителей до дверей. Когда на лестнице стихли шаги, вернулись в квартиру. Сашка сразу устремился в кабинет, а Андрей вначале проверил, как отдыхает жена и потом последовал за ним.

— Как вы знаете, я только что из Крыма. — Начал генерал Зайцев, как только его собеседники вновь уселись за стол. — Чем я там занимался, вам тоже известно.

— А чем всё закончилось, товарищ генерал? — Проявил любопытство Сашка не имевший доступа к информации такой степени секретности.

— Ничем слишком хорошим или особенно плохим. — Усмехнулся Виктор. — Проблему на некоторое время решили, но разгрести всё это дерьмо до самого дна не смогли. Повязали смутьянов нижнего звена, а вдохновители мятежа исчезли за несколько часов до нашего прибытия. Их, конечно, предупредили. И предупреждение было отправлено из нашей конторы. И как мне кажется, с самых верхов.

— А я предупреждал с самого начала, что ничего путного из этой затеи не выйдет. — Вмешался в разговор Андрей. — Заключать какой бы то ни было договор с данными господами бессмысленно. Или мы решаем проблему с созданием Израиля собственными силами, или не берёмся за неё совсем. С господами из сионистских комитетов кашу не сваришь. Нужно выходить на еврейских боевиков в Палестине и решать вопросы с ними. А эти болтуны пусть надуваются от важности в Лондоне и Нью-Йорке сколько им влезет.

— Но предварительно неплохо бы их дискредитировать. — Отозвался генерал Зайцев. — А также лишить вооружённых сторонников.

— Вы больше себя дискредитировали этой маленькой гражданской войной. — Не согласился с ним Андрей, который знал подробности произошедших в Крыму событий. — Вы с вашим ведомством так и не сделали правильных выводов из моего доклада о "психологической войне", товарищ генерал. Я уверен, что все зарубежные радиостанции уже старательно воют о бойне, которую "дикие азиаты русские" устроили таким милым и безобидным представителям сионистских комитетов.

— Да какая там бойня. Пятеро убитых с нашей стороны и трое со стороны нашего противника. Остальным просто прикладами по спинам надавали. И никаких русских там не было. Наводили порядок солдаты Первой и Второй бригад Еврейского корпуса.

— Это ты, Витя, знаешь правду. Знают в Кремле и твоей конторе. Есть, конечно, и другие посвящённые. А что известно остальным? — Продолжал гнуть свою линию Андрей. — А ничего! Наши идеологи, как всегда, постараются умолчать эти события. А вот там! — Андрей показал указательным пальцем на запад. — Там воспользуются вашим молчанием и набрешут в три короба при первой же возможности. И потери умножат в сто раз, и пытки с казнями придумают, и всех оставшихся в живых на Колыму отправят.

— Да кто же поверит в этот бред? — Удивился Сашка.

— Сейчас может быть и никто. — Ответил ему Андрей. — Но пройдёт лет тридцать и весь этот бред станет непререкаемой истиной. Потому что его будут повторять по десять раз на дню, напишут кучу исследований и диссертацией, найдут "чудом выживших" очевидцев, вдолбят такое видение событий в головы обывателей. И всё! Потом можно сколько угодно опровергать этот бред. С документами, цифрами, фотографиями. Обыватель всё равно не поверит.

— Уж слишком мрачную картину ты нарисовал. — Не поверил Сашка.

— Я, товарищ инженер-майор Егорцев, всю эту технологию в действии видел, когда наследники господ из этих комитетов историю моей страны переписывали. — Продолжил убеждать своих друзей Андрей. — Вначале появляется какой-нибудь поганец со статейкой "А вот я слух слышал...". Потом второй поганец всё это повторяет, но уже слово слух выкидывает. Далее третий из этой "славной" компании вносит эту мерзость в очередное "историческое" исследование. А следом поехало. "Историк N утверждает...". "Несомненно, что именно так всё и было...". "Только откровенные глупцы сомневаются в том, что...". Всё! Историю вывернули наизнанку. Белое сделали чёрным. Героев ославили подлецами. А мерзавцев возвели в ранг "совести нации" и "спасителей отечества".

— Я передавал твои рекомендации куда нужно. — Сказал генерал Зайцев. — Но там не сумели сделать правильных выводов.

— Или не захотели! — Поправил его Андрей.

— Но нас эти события каким боком касаются? — Продолжал любопытствовать Сашка.

— Когда главари заговора драпали, то не успели уничтожить документы. — Ответил ему генерал Зайцев. — И среди этих бумажек попался один чрезвычайно интересный приказ сионистской агентуре в СССР выискивать любую информацию о МЕСТОНАХОЖДЕНИИ полковника Банева, инженер-майора Егорцева, певицы Егорцевой, военврача Кузнецовой, а также всех остальных членов их семей.

— Выходит, не поверили. — Сделал вывод Сашка.

— Или получили дополнительную информацию. Причём совсем недавно. — Поправил его Андрей. — Звания уже новые — в январе введённые.

— И что нам теперь делать? — Спросил Сашка. — В очередной раз помирать?

— Не уверен, что это поможет. — Ответил ему Андрей. — В британской разведке откровенных дураков не держат. Не поверили в первый раз, не поверят и во второй.

— Действительно не поможет. — Поддержал его генерал Зайцев. — Вчера утром на КПП города был задержан некий подполковник Бутко с приказом арестовать полковника Банева и инженер-майора Егорцева. Сейчас этот подполковник даёт объяснения — откуда ему известно о существовании этих личностей, так как данные фамилии исключены из списков действующей армии ещё в сентябре прошлого года, как погибшие в бою.

— Да, засветился кто-то с самых верхов. — Протянул Андрей. — Только как его вычислить?

— Уже вычислили! — Виктор улыбнулся второй раз за вечер. — И взяли почти всю цепочку. Кроме самого верха.

— Настолько неприкасаемый? — Выказал удивление Сашка.

— Да, нет в общем-то. — Ответил Виктор. — Вождь дал бы санкцию. — Видя на лицах друзей удивление вперемешку с любопытством, он решился назвать главного фигуранта дела. — Это Хрущёв.

— Так почему бы не пригласить Никиту Сергеевича куда надо и не поспрашивать как следует? — Спросил Сашка.

В самом деле. Почему бы и не поспрашивать? Никитка, конечно, выкрутился прошлой осенью, когда его первенца отдали под суд за дезертирство. Вернее сделал вид, что его всё устраивает, даже наорал на сына для порядка. Уж очень ему не понравилось, что Леонид подделал его подпись. Даже дал осудить на отправку в штрафной батальон. А вот дальше начались чудеса. Вместо Польши или Пруссии, куда должен был попасть лейтенант Хрущёв, оказался он в тихой Болгарии, в которой и держать штрафбат не было смысла. Но видимо не один высокопоставленный сынок, племянник, просто ближний, а то и дальний родственник нуждались в тихом месте для отбывания приговора трибунала. Там Леонид Хрущёв и отсидел три месяца положенного срока. После чего отбыл в Среднюю Азию под тёплое крылышко папаши.

Андрей совсем уже хотел продублировать Сашкин вопрос, но генерал Зайцев опередил его.

— Не поспрашиваешь Никиту Сергеевича. — Огорошил он своих собеседников. — Пропал товарищ Хрущёв.

— Как пропал? — Почти в унисон спросили Андрей и Сашка.

— Как пропадают высокие начальники! Вылетел на самолёте из Астрахани вчера вечером, а в Красноводске не приземлился.

— Работа вашей конторы? — Андрей всё-таки решился на столь опасный вопрос.

— Нет! Я бы знал. — Генерал Зайцев достал третью папиросу и прикурил её. — В наркомате все на ушах стоят. Нарком двух заместителей на юг отправил. Приказал копать, пока хоть что-нибудь не найдут. Выслали на поиски все самолёты, которые под рукой были. Корабли Каспийской флотилии в море отправили.

— Ты точно уверен? — Андрей продолжал сомневаться.

— Да! Уверен! — Немного помолчал и тихо добавил. — Этот вопрос должен был решать я!

Андрей с сомнением покачал головой. Могли найти и других исполнителей. Мало ли в НКВД дураков, которым хочется сделать карьеру побыстрее. А там! Магнитную мину в двигатель или хвост — и "прощай дорогой товарищ и друг Никита Сергеевич".

— Это ещё не все плохие новости. — Продолжил Виктор. — В самолёте вместе с Хрущёвым был генерал армии Жуков.

— А этот что там делал? — Сказать, что Андрей удивился, значит не сказать ничего. Степень удивления просто зашкаливала за всякие разумные пределы

— Летел принимать командование над Иранским фронтом. — Виктор положил погасшую папиросу в пепельницу. — Верховный хотел его вначале на прежнюю должность отправить, представителем Ставки на Западное направление. Да командующие фронтами заупрямились. Рокоссовский с Коневым заявили, что лучше под трибунал пойдут, чем его терпеть. Да и Тимошенко не в восторге был.

Командующих можно понять. Зная бесцеремонность и болезненное самолюбие генерала Жукова, а также его нетерпимость к чужому мнению, они хорошо представляли, чем может закончиться его появление на фронте.

Андрея вдруг поразила мысль, что генералы осмелели. В его мире ни Рокоссовский, ни Конев, а тем более Тимошенко на столь открытое недовольство приказами Ставки просто не решились бы. А может, Верховный и не настаивал? А спросил вначале мнения командующих фронтами, тем более, что они уже успели проявить себя во всей красе, и пригляда за ними просто не требовалось.

Где-то в задней части сознания появилась ещё одна мыслишка. Оба главных врага сразу! Нет, без товарища Берии здесь не обошлось. А то, что бурную деятельность по поискам изображает? Так нужно же убедиться, что действительно никто не выжил. Да и алиби не помешает. В аппаратных играх все Кремлёвские сидельцы собаку съели. Причём во все времена, не взирая на лица, флаги и политический строй.

А может быть и сам Верховный решение принял. В отместку за речь Хрущёва на пока не состоявшемся XX съезде КПСС, и мемуары Жукова, в которых тот обгадил все решения Сталина во время войны. Тогда и никакого Лаврентия Павловича не требовалось.

— Нарком просил тебя, товарищ полковник, исходя из твоего знания возможного будущего, ответить ещё на один вопрос. — Напомнил о своём существовании генерал Зайцев. — Сможет товарищ Хрущёв предателем стать?

Вот это вопрос! Андрей просто растерялся. Такие мысли ему и в страшном сне не могли в голову прийти. Вначале он хотел отмести это предположение безоговорочно. А потом задумался. А что он может знать о товарище Хрущёве, кроме анекдота о посещении свинофермы. Самодур, конечно. Но то же самое можно сказать о любом чиновнике, достаточно долго просидевшем в своём кресле. Большая власть деформирует человека, а подчинённые подхалимы ещё больше эту деформацию усиливают. Нетерпим к чужому мнению. Но большинство людей страдают этим недостатком, просто старательно его скрывают. А большому начальнику скрывать данный порок нет никакого смысла. Старательно продвигал дурацкие идеи, не считаясь с затратами на их решение. Но и здесь он не одинок. Все правители многострадальной России, начиная с царя-реформатора Петра Великого и заканчивая президентами конца двадцатого, начала двадцать первого века, страдали этим изъяном в полной мере. Не щадя ни денег, ни людей для реализации того, что они считали правильным и необходимым. Причём поинтересоваться мнением подвластного народа не приходило в голову ни тем, кто приобретал власть по наследству, ни тем, кого выбирал главный орган правящей партии в лице Политбюро, ни тем, кто получил власть в результате "свободных выборов".

Никаких попыток "сдать" собственную страну за время своего правления Хрущёв не предпринял. В отличие от того же Горбачёва и Ельцина. Но тогда он был на самом верху властной лестницы. А как бы он повёл себя в случае реальной угрозы своей жизни?

А об угрозе он мог догадываться, а то и знать. Впрочем, в данном времени любой чиновник, даже самый высокопоставленный, не может быть абсолютно спокоен за своё будущее. Но в реальной истории инженера Банева Никита Сергеевич смог отвертеться от ответственности даже за разгром советских войск на Южном направлении летом 42 года. А здесь за ним таких крупных просчётов не числилось.

Разве, что он смог ознакомиться с докладом инженера Банева о протекании истории в его времени. Маловероятно, но не факт, что не могло произойти. Свои люди у товарища Хрущёва могли быть где угодно. Зря что ли просидел некоторое время секретарём парторганизации самой Москвы.

— Что молчишь, полковник? — Виктор пытливо всматривался в лицо Андрея.

— Ты знаешь, генерал, ответ на такой вопрос не может быть однозначным. — Андрей задумался над дальнейшими формулировками. — Вот я тебе рассказывал о количестве предателей в моём времени. Около миллиона, если считать национальные формирования всех наших бескрайних окраин, а тут их почти нет, даже среди эстонцев и латышей. А почему? А просто потому, что здесь Красная армия побеждает. А перебегать на сторону проигрывающего войну могут только клинические идиоты. Никита Сергеевич к ним не относится в любом случае.

— Я и сам понимаю, что Германия в данном вопросе отпадает безоговорочно. — Согласился с ним генерал Зайцев. — Но есть ведь и другие страны.

— А тут всё зависит от того, что он сможет им предложить. И предложить что-то очень серьёзное. И англичане, и американцы — нация торгашей. Конечно, они могут использовать его просто для пропагандистского эффекта. Но потом без тени сомнений выкинут на помойку. Не думаю, что Хрущёва устраивает такой вариант.

— Так что же, ответ беспрекословно отрицательный? — Вмешался в разговор Сашка.

— Пожалуй нет. — Продолжил свои размышления Андрей. — Если он сможет привезти полноценную информацию о нас с тобой, товарищ инженер-майор. Вопрос в том, мог ли он иметь к ней доступ?

Генерал Зайцев вполголоса выматерился. Это был самый страшный из всех возможных вариантов развития событий.

— А как же Жуков? — Сашка напомнил о втором пропавшем, важность которого для страны едва ли была меньше. — Как он в самолёте Хрущёва оказался? У него что собственного авиатранспорта не было?

— Там напустили изрядного тумана. — Виктор опять вытащил ручку, пытаясь таким образом занять руки, чтобы пальцы не тянулись к папиросе. — Его помощники врут кто во что горазд. Одни рассказывают, что самолёт был неисправен. Другие, что передали нелётную погоду в районе Баку, через который генерал армии и должен был лететь. Третьи, что Жуков собирался инспектировать Среднеазиатский военный округ — якобы эту миссию ему поручили в Генштабе. Причём все говорят абсолютно искренне, и все ссылаются на адъютанта генерала Жукова. А адъютант был в этом же самолёте.

— А кто там вообще был? — Андрей додумался уточнить список пропавших.

— И вправду! — Оторопел генерал Зайцев. — Список уже половина дела. — Задумался на минуту и начал перечисление. — Сам Хрущёв, два его секретаря, первый секретарь горкома Ташкента, нарком сельского хозяйства Узбекистана. Это с одной стороны. — Уточнил генерал. — Теперь военные. Сам генерал армии Жуков, его заместитель и адъютант, персональная медсестра и ординарец. И экипаж, естественно. — Виктор подумал ещё с полминуты и уточнил. — Ещё одна особенность. Управлял самолётом сын Хрущёва Леонид.

— Семей, получается, не было? — Переспросил полковник Банев.

— Не было. Семьи остались в Москве. Ни Хрущёв, ни Жуков никогда их с собой не брали. — Виктор постучал ручкой о поверхность стола и спросил. — Так ты считаешь...?

— Мне кажется, что это одно из доказательств. Не знаю, как насчёт супружеской верности. — Андрей невольно пожал плечами. — Но ни тот, ни другой своих семей никогда не бросали. Не думаю, что готовя бегство, они бы оставили жён и детей на расправу.

— Значит, всё же пропали. — Виктор убрал ручку и решительно взял недокуренную папиросу, зажёг спичку и с наслаждением втянул дым. — Но кто...?

— Не знаю, Витя. — Полковник Банев опять пожал плечами. — Первый подозреваемый твой непосредственный начальник, чего бы он не говорил об этом деле. Могли и военные. Уж очень неоднозначным человеком был Георгий Константинович. — Андрей смутился. — Хотя, почему был? Трупов ещё никто не видел, значит официально они живы и числятся "пропавшими без вести". Могли отметиться и наши "британские друзья", но только в том случае, если информацию от товарища Хрущёва, или товарища Жукова они уже получили. А нужно быть очень большим недоумком, чтобы передать главные козыри своему партнёру до пересечения границы.

— И всё? — Генерал Зайцев отправил окурок в пепельницу и решительно убрал папиросы и спички в карман кителя.

— Есть ещё одна кандидатура. Но лучше об этом даже не думать. — Андрей кивнул головой в сторону потолка.

Все в комнате переглянулись и промолчали. Если не стоило думать, то говорить об этом даже глухим стенам было непростительной глупостью. Смертельно опасной глупостью.

— С чем были, к тому и вернулись. — Грустно сострил генерал Зайцев.

— Сколько информации получили, такой анализ и провели. — Отпарировал полковник Банев.

В этот момент из радиоприёмника опять раздались позывные Совинформбюро. Виктор поднял руку, призывая к молчанию. Должны были передать что-то очень важное, если передача пошла в необычное для её звучания время.

"От советского Информбюро!", — торжественным голосом начал Левитан привычную всему Советскому Союзу, да и всему остальному миру также, передачу. "Передаём приказ Ставки Верховного главнокомандования", — продолжил главный диктор СССР.

Андрей с Сашкой замерли, вслушиваясь в текст передачи. А сообщал Левитан о присвоении очередных воинских званий военнослужащим Красной Армии. Начал как и полагается с высших чинов армии в лице командующих фронтами. А Левитан читал.

"Присвоить очередные воинские звания следующим генералам. Присвоить звание генерал-полковник: генерал-лейтенанту Василевскому, генерал-лейтенанту Ватутину, генерал-лейтенанту Говорову, генерал-лейтенанту Горбатову, генерал-лейтенанту Коневу, генерал-лейтенанту Петрову, генерал-лейтенанту Рокоссовскому."

Вот и первая ступенька к маршальским звёздам. Если раньше были просто первыми среди равных, в одинаковых званиях с подчинёнными им командармами, то теперь однозначно выделились из общей массы генералов. И получили косвенное подтверждение того, что обратно, вниз к прежним должностям, уже не попросят. Хотя на войне бывает всякое!

"Присвоить звание генерал-лейтенант: генерал-майору Богданову, генерал-майору Катукову, генерал-майору Рыбалко, генерал-майору Черняховскому."

Ясно. Ставка решила отметить командующих танковыми армиями Берлинского направления. Этих тоже приподняли над командирами корпусов, составляющих их армии.

Ходят слухи, что на самом деле танковых армий шесть, а не четыре. Но две из них старательно прячут где-то на юге.

Одну, наверняка, на направлении к венгерской столице, бои за которую обещают быть жаркими и в этой реальности. Гитлер не уйдёт оттуда просто так. Даже если потеряет Берлин. В реальности инженера Банева немцы и после потери Берлина не сильно стремились складывать оружие. И даже после подписания "Акта о безоговорочной капитуляции" бои в некоторых местах продолжались вплоть до середины мая. То-то обидно было мужикам помирать после победы.

А вторую, по предположениям полковника Банева, должны были концентрировать в Югославии. Рано или поздно англичане высадятся в Италии. И если юг можно им сдать без всякой жалости, то промышленные районы севера страны слишком лакомая добыча, для того чтобы отдавать её без боя. Если повезёт, то только с итальянцами и немцами, которые взяли под контроль итальянские военные заводы ещё в конце прошлого года. А не повезёт, то и с британскими войсками. Если те успеют туда раньше наших танков. А могут и успеть! Если договорятся с итальянцами. Хотя, Муссолини они однозначно постараются если не убить, то сместить со всех постов. Слишком яркая и харизматичная фигура, несмотря на все неудачи последних месяцев. Англичане никогда не делали ставку на сильные фигуры, сменяя их на слабых и податливых при первой же возможности. Дуче это должен понимать, не первый день в большой политике.

Вряд ли удастся ему договориться и с руководством Советского Союза. Вот если бы он попытался это сделать год назад! Но и тогда это было невозможно — слишком сильно дуче увяз в дружбе с фюрером немецкого народа. Для Гитлера его политические друзья всего лишь марионетки, которыми он желает управлять по своему разумению. А если они пытаются иметь собственное мнение, то можно и зондеркоманду СС по их душу выслать. Так, что Муссолини будет цепляться за немцев до последнего. Даже когда зад начнёт припекать залпами советских реактивных миномётов.

Кстати, американцы вежливо, но чрезвычайно настойчиво, просили продать им технологию производства этих самых реактивных миномётов. Им, естественно, отказали. Но не только продемонстрировали действие "катюш" на полигоне, но и объяснили "на пальцах", что данное "чудо-оружие" всего лишь неуправляемая ракета. По мнению Андрея — зря. При том уровне развития американской военной экономики, который достигнут ею к этому времени, они не только повторят нашу установку залпового огня, но и превзойдут её в кратчайшее время.

Неплохо бы узнать, как идут у них дела на Тихом океане. Наши комментаторы только повторяют сводки, передаваемые американским посольством, не внося в них абсолютно никаких изменений. Вежливость, вежливость и ещё раз вежливость. Всё-таки союзник, пусть и не совсем полноценный. Ленд-лиза в этой реальности Советский Союз пока не удостоился. Оружия нам, конечно, и своего хватает. Но вот от некоторых видов стратегического сырья промышленность СССР не отказалась бы. Но! Интересы дядюшки Сэма лежат немного в другой области. Обидно то, что Гитлеру данное сырьё по-прежнему попадает, пусть и через третьи страны. Не помогло даже бесследное исчезновение нескольких судов с данными грузами посреди Атлантики. Прибыль при капитализме величайшая ценность, которая превосходит любые доводы разума. Проблемы неизвестно когда возникнут, а прибыль будет сегодня!

Не было проблем только с поставками оборудования. СССР практически единственный покупатель. Желаете автомобильные заводы "под ключ"? "Форд" с "Дженерал моторс" чуть не передрались за этот заказ. Успокоились только после того, как им объяснили, что советское правительство не прочь купить оборудование у обеих компаний. И не только у них, если ещё желающие найдутся. Аналогичная ситуация была и с заводами по производству радиодеталей и электротехники. Со скрипом, но закупили оборудование для химической промышленности. Только попытка купить авиазавод встретила настойчивый отказ. После чего американская сторона получила такой же непреклонный отказ при попытке получить некоторые виды советского оружия для изучения на своих полигонах.

Можно, конечно, послушать Би-Би-Си. Англичане не церемонятся не только со своими противниками, в лице Германии, и недоврагами, представленными СССР, но и американских союзников не сильно жалуют. Господин Черчилль в одной из речей обвинил САСШ в том, что они "по зазнайству и скудомыслию" разбудили японского тигра. Был абсолютно прав!

— Давайте поищем Би-Би-Си. — Предложил Андрей.

— Вражьи голоса слушаешь? — Старательно изображая угрожающий тон, протянул Виктор.

— Можно подумать, ты не слушаешь. — Хмыкнул Андрей.

— Мне, товарищ полковник, данное занятие по должности положено. — Отпарировал генерал Зайцев.

— Да и моя должность, товарищ генерал, того же самого требует. — Андрей повернулся к радиоприёмнику, над которым в этот момент колдовал Сашка.

Проверив возможные диапазоны, Сашка вскоре поймал довольно устойчивый сигнал. У англичан, как всегда, играл джаз. Андрей не любил это музыкальное направление в своё время, не смог оценить его достоинств и здесь, в десятилетия повсеместного распространения данного вида музыки. Ирина умудрилась один раз затащить своего мужа на концерт Утёсова, но Андрею не понравился даже этот адаптированный под советского слушателя вариант джаза. А уж заграничный, за редким исключением, Андрей не воспринимал вообще.

Наконец, раздался настойчивый стук в дверь, возвещавший начало новостей. Диктор бодро затараторил по-английски, подтверждая, что попали они на настоящую радиостанцию. Ибо, были ещё и фальшивые. Создаваемые немцами и советскими органами пропаганды, самими англичанами для вещания на другие страны.

В конце прошлого года одна из таких станций вдруг заговорила на русском языке. И очень отчётливо, что говорило о её достаточно близком расположении к границам страны. Станция эта не жалела чёрной краски для описания Гитлера и Сталина, но с не меньшим удовольствием поливала грязью и Черчилля с Рузвельтом. А уж о самом Советском Союзе говорилось таким тоном и с такими выражениями, что невольно возникала ассоциация с канализационной трубой, подключённой к микрофону. Тщательный анализ передач показал, что диктор русский, из эмигрантов гражданской войны, а вот тексты у него, вероятнее всего, переводы с английского. Радиопеленгация показала на территорию Финляндии. После чего финнам было выслано предложение прекратить вещание.

Финское правительство отписалось незнанием. Оно и не знало. Но не о существовании и расположении радиостанции. Не знало оно о двух разведгруппах советского Осназа, давно обнаруживших неприметное здание на окраине одного из городков неподалёку от Хельсинки, откуда и велось вещание. Группы терпеливо ожидали команды на установку прицельного маяка. И когда срок ультиматума истёк, команда пришла. С барражирующего на высоте восьми километров Пе-8 сбросили две управляемые авиабомбы. Одна обычная фугасная. А вдогонку за ней объёмно-детонирующая максимальной мощности. Чтобы уж наверняка!

Финны, тщательно изучив получившуюся на месте здания радиостанции громадную воронку от фугаски и превращённые в головёшки окрестности от действия "вакуумной" бомбы, благоразумно промолчали. Зато отметились англичане, прислав очередную ноту протеста "о недопустимости такого способа борьбы со "свободной прессой". Чем окончательно подтвердили свою причастность к данному делу. Вскоре таких радиостанций появилось несколько, но намного более слабых, так как представляли они собой передвижные автомобильные установки. Путешествовали они по дорогам Финляндии и Турции. Выследить их было чрезвычайно трудно. Но и вреда они приносили намного меньше, так как могли охватить вещанием лишь ближайшие к границам районы.

Андрей с самого начала был против проведения данной операции. Всё равно у большинства населения СССР никаких радиоприёмников не было. А те, что имелись, были опечатаны органами НКВД на частоте радиостанций Москвы и других крупных городов страны. Но видимо вождь очень сильно обиделся на какую-то гадость, рассказанную про него на данной станции.

— Андрей, ты что заснул. — Привлёк внимание полковника Банева генерал Зайцев.

Андрей вспомнил про свои обязанности переводчика. Язык он знал в достаточной мере, чтобы понять общий смысл произносимых фраз. Помогла солидная база, приобретённая в институте при обучении, и постоянные тренировки здесь. А что поделаешь, литературу на английском языке читать надо. Прежде всего техническую по специальности. Ну и американские и английские газеты иногда попадающие в его руки. Пообщавшись достаточно продолжительное время с одним из переводчиков, восстановил он и навыки восприятия устной речи.

Сашке тоже досталось. Но ему выпал немецкий язык, который он учил в школе и институте. Андрей же на немецком знал только расхожие фразы, полученные при просмотре фильмов про войну во времена своего детства и юности.

А английский диктор начал с самых важных для британцев новостей. Со сводок с Австралийских фронтов.

Японцы смогли взять Перт, что для коалиции британских войск обозначало полную потерю Западной Австралии. Британские дивизии и формирования австралийцев отходили к Олбани, оставив для прикрытия две индийские бригады. Было непонятно, что они собирались делать дальше. То ли строить оборону под городом, то ли эвакуироваться из него. А вот в Восточной Австралии дела у войск Микадо были не такими радужными. Тут им пришлось столкнуться с более сильным противником. Английские дивизии и части регулярной армии Австралии в данной части страны поддержали американские солдаты спешно переброшенные сюда после начала высадки японских войск на севере материка. Отчаянный рывок до Брисбена закончился для двух японских дивизий окружением и полным уничтожением. Пришлось откатываться на север Винсленда и зализывать раны. Только пустыни центра страны оставались вне войны. Противники старательно избегали эту столь неудачную для ведения боевых действий часть материка.

Комментатор Би-Би-Си сделал вывод, что ситуация стабилизировалась и у японских воск больше нет серьёзных резервов для проведения операций прежнего масштаба.

Андрей машинально переводил, опуская подробности. Часть из которых он не понял, а часть посчитал несущественными. Ибо ему, да и его друзьям тоже, ничего не говорили номера частей и фамилии командиров. Всё же две фамилии он отметил. Английский генерал Монтгомери и американский Мак-Артур.

Би-Би-Си перешло к анализу боевой обстановки на море. Первое серьёзное морское сражение произошло, как и ожидалось аналитиками советского Генштаба, в районе атолла Мидуэй. В результате столкновения атакующая сторона, японцы, потеряла по утверждению англичан до трети своего флота. В том числе два авианосца из четырёх, Акаги и Кага, один линейный корабль, два тяжёлых крейсера, два эсминцы и более десятка транспортов с десантом. Американские потери составили один авианосец из трёх, Йорктаун, два тяжёлых крейсера, четыре эсминца и, предположительно, три подводных лодки. Японский флот отступил, что подтверждало победу американцев. Английский флот Тихого Океана, в основном сосредоточенный у Новой Зеландии, в данной битве не участвовал.

Андрей сделал вывод, что американские союзники сделали абсолютно правильные выводы из поражения в Пёрл-Харборе. Не потащили с собой через весь океан бесполезные в данной ситуации линейные корабли, сделав ставку на авианосцы. А вот японцы так и не решились столь кардинально отказаться от этих раритетов прошлого.

Несомненно, что САСШ войну с Японией выиграет. И поставит той такие условия, которые пожелает. Хотя, война ещё не закончилась. Даже толком не началась! Японцы до сих пор наступают. Пусть у них начались первые проблемы, но пока они наступающая сторона. И диктуют свои условия проведения операций. Американцам и англичанам ещё придётся познать горечь поражения, прежде чем они истощат противника настолько, что тому придётся перейти к обороне захваченного. И отвоевывать отданные в начале войны территории придётся с большой кровью и не один год.

Андрей переводил, оценивая реакцию своих друзей. Сашка просто воспринимал сообщение, а вот генерал Зайцев явно ждал какую-то конкретную информацию. Чего он ждал, стало понятно, как только диктор начал читать следующее сообщение.

— Крупная авария на американской военной базе в Лос-Аламосе. Громадной силы взрыв уничтожил большую часть построек базы. Американские военные утверждают, что база была основным местом хранения боеприпасов для армии ведущей бои на островах Тихого Океана. — Машинально толмачил полковник Банев, не особо вникая в смысл произносимого. Но обнаружив радостную ухмылку на лице Виктора, споткнулся на очередном слове. Лос-Аламос! Но какая там база? Там же...! Американский ядерный центр!

— Витя, вы совершили диверсию в ядерном центре?!

— Ну, что вы, товарищ полковник. Какие диверсии на территории союзника? — Ерничал генерал Зайцев. — Мы никакого отношения к произошедшему не имеем. Ни одного нашего человека ближе двухсот миль к данному месту не было.

— А как же...? — Андрей кивнул в сторону радиоприёмника.

— А нехера черновики Курчатова так старательно копировать! — Разъяснил ситуацию Виктор. — Сами себе проблему нажили.

— Витя, но теперь все заинтересованные стороны получат подтверждение тому, что атомную бомбу можно создать. — Андрей высказал тревожащие его опасения.

— А никто и не сомневался. — Отпарировал генерал Зайцев. — Кроме нескольких умников из нашей академии наук. Теперь им придётся объяснять своим заокеанским друзьям: почему они подсунули им липу вместо достоверной информации. А потом тоже самое делать в подвалах НКВД.

Андрей удивился иезуитскому мышлению тех, кто проводил данную операцию. Мало того, что вскрыли агента. Так ещё и подставили его таким образом, что неизвестно доживёт ли он до допросов в "застенках кровавой гебни", или его бывшие наниматели прикончат.

— Может дальше перевёдешь. — Виктор напомнил Андрею об его обязанностях. Одновременно давая понять, что главный разговор по этому событию ещё впереди.

Андрей кивнул и продолжил.

На месте покушения на премьера Черчилля обнаружены трубы гранатомётов РПГ-2, состоящих на вооружении большевистской армии. Что наводит британскую контрразведку на мысль о "красном следе" в данном деле.

— Тоже мне доказательство. — Подал голос Сашка. — Да на фронте таких улик по обе линии траншей хоть задницей ешь.

— Я думаю, что эти трубы сами англичане и подкинули. — Ответил ему генерал Зайцев. — Чтобы Черчилля поторопить с решением подписать мир с немцами. Вот мол, главный враг теперь по другую сторону фронта.

— Скорее всего, не Черчилля, а английского обывателя. — Вмешался полковник Банев. — Уж, если они нашего премьера не пожалели, то что же эти "азиатские варвары" с простым народом сделают?

Виктор согласно кивнул, а Андрей продолжил. Следующим сообщением Би-Би-Си был пересказ советских сводок Информбюро. Ерничая и постоянно добавляя о "грязной большевистской пропаганде, верить которой не стоит ни в коем случае", диктор всё же сообщил о наступлении советских армий на трёх направлениях, включая берлинское. Старательно высмеивал достигнутые нашей армией рубежи. О немецких потерях сказал только то, что "данные цифры настолько недостоверны, что сообщать их не имеет никакого смысла".

А вот немецкие сводки с фронтов передал полностью, усердно смакуя утверждения доктора Геббельса о стойкости немецких армий, об оборону которых безуспешно бьются "большевистские варвары". С не меньшим удовольствием перечислил все потери наших армий, сочинённые в германском министерстве пропаганды.

Сашка даже засмеялся, услышав, что "большевистские орды" за две недели боёв потеряли три миллиона солдат только убитыми без учёта раненых, восемь тысяч танков, пять тысяч самолётов и далее, и далее, и далее.

— Интересно, там такое количество техники есть? — Глубокомысленно заметил Андрей.

— Есть. — Ответил ему Виктор. — Но вот циферки потерь я бы разделил, как минимум, на десять. А время, за которое такие потери произошли, увеличил бы раз в пять.

— Андрей, а какой им смысл повторять брехню Геббельса. — Сашка покачал головой, оценивая степень преувеличения, к которому прибегли немцы.

— Это, Саша, одна из составляющих психологической войны. — Андрей отвлёкся от передачи, где диктор начал передавать внутрибританские новости. — Сейчас они эту ложь повторили и запротоколировали. Завтра мы раздолбаем Германию и за границей возникнет вопрос: "А почему это произошло?" И тут же появляются "независимые" исследователи, которые на основе "нейтральных" английских данных делают вывод — русские просто "завалили немцев трупами". И потеряли в войне, как минимум, семьдесят миллионов. А вот немцы только два! Потом приплетут какой-нибудь статистический бред и добавят ещё миллионов двадцать.

— Да в стране мужиков столько нет! — Возмутился Сашка.

— А это уже никого не волнует. — Продолжил объяснение Андрей. — Обыватель он считать не любит, если, конечно, это не деньги из его кармана. А некоторые и считать вообще не умеют. Зато они верят радио и газетам. — Андрей перешёл на академический тон. — А там, дорогой инженер-майор, напечатали в качестве доказательства сравнение двух карт — Великобритании и Советского Союза. А обыватель чешет в затылке и думает: "Уж если в крохотной Англии поместилось семьдесят миллионов жителей, то сколько же живёт в этой громадине?" Ему-то невдомёк, что на большей части нашей страны люди встречаются реже, чем волки и медведи.

— Ну это ты зря! — Усмехнулся Виктор. — Про медведей на западе прекрасно известно. Недавно мне принесли перевод статьи в одной из английских газет. Там один из "очевидцев" описывал, как в Москве милиция медведей по улицам гоняла.

Андрей рассмеялся. Эта байка живуча, как ничто другое. Причём, во все времена.

— Ну мне пора. — Виктор приподнялся со своего места.

— Витя, так ты и не сказал, как нам теперь быть? — Остановил его Андрей.

— Пока живите, как жили. — Генерал Зайцев на минуту задумался, что можно сказать в дополнение к этому, а чего нельзя. — Охрану, правда, мы усилим. В том числе и у всех ваших родственников. Вы объясните им — что к чему.

Андрей поморщился, выслушав данное пожелание. Легко сказать, а как сделать? Не открывая ничего секретного.

— Добавим к вам ещё несколько человек, из ваших хороших знакомых. Пропускной режим в городе сделаем строже. Ну, и так далее. — Закончил объяснение Виктор.

Всё ясно. Продолжается "охота на живца", имевшая место в прошлом году.

— А нам всё равно. А нам всё равно. — Пропел Андрей.

— А это что за песня. — Остановился двинувшийся к двери Виктор. — А ну-ка спой.

Андрей взял лежавшую неподалёку гитару. И Виктор и Сашка любили, когда он пел им песни из своего времени. Только вкусы у них были разные. Виктор предпочитал философские баллады и военные песни. Сашка же отдавал предпочтение более легковесным жанрам. Но сейчас оба ожидали с одинаковым любопытством.

В тёмно-синем лесу, где трепещут осины.

Где с дубов-колдунов облетает листва.

На поляне траву зайцы в полночь косили.

И при этом напевали странные слова.

А нам всё равно, а нам всё равно.

Хоть боимся мы волка и сову.

Дело есть у нас. В самый жуткий час.

Мы волшебную косим трын-траву.

Глаза у Сашки светились. Это означало, что песня ему понравилась. А также то, что он старательно запоминает текст и мелодию и очень скоро постарается ознакомить с ней своего дружка Ваню Петрова, а уж тот отправит её в свободное плавание. Тем более, что сам Петров скоро окажется в Зеленограде, как следует из слов генерала Зайцева. Андрей мысленно махнул рукой. Спел же он офицерам из Осназа немного изменённый текст песни Любэ "Давай за". Ну и что? Мир не перевернулся. Вождь к стенке не поставил. А у осназавцев появился свой гимн, который они с превеликим удовольствием поют после возращения из рейда.

— Ну, а ещё что-нибудь. Для меня. — Попросил Виктор после окончания песни.

Андрей немного подумал и тронул струны.

Давай поговорим о вечном, о душе.

Она, ведь есть, хоть мы её не видим.

Давай поговорим и может быть уже,

Мы завтра даже мухи не обидим.

Поговори со мною по душам.

Вполголоса спокойно, не спеша.

Поговори со мной, поговори.

Жизнь, если честно, всё же хороша.

И до того, как отлетит душа,

Поговори со мной, поговори.

Сашка потянулся за блокнотиком. Этот "мелкий пакостник" на одной песне не остановится. Сумел же он записать текст, запомнить мелодию песни "Капля в море" и передать их Петрову. Алёнка уже вовсю репетирует её и ожидает только окончания войны, чтобы исполнить на публике.

Андрей допел и решительно отложил гитару. Гости поняли намёк и поднялись со своих мест. Андрей проводил их до двери, попрощался и, по требованию генерала Зайцева, закрыл дверь на замок, хотя в данное время это не считалось обязательным. Тем более в охраняемом доме.

Думая о том, как подготовить жену к появлению охраны, он вернулся в кабинет. И обнаружил сидящую на диване Ирину.

— Странные песни ты поёшь, Андрюша. — Обратилась Ирина к нему, показывая, что она всё прекрасно слышала.

Андрей только пожал плечами. Он спел ей столько "странных песен", что пора перестать удивляться.

— А мне что-нибудь споёшь?

Андрей с готовностью подхватил гитару. Перебирая струны, пытался вспомнить, что ещё он не пел жене из разрешённого репертуара. Потом мысленно плюнул на все запреты и начал петь. Он спел ей штук пять песен из разных времён. Начиная с хита 70-х "Чужая ты", продолжил тремя песнями из 80-х, где Ирине судя по выражению лица больше всего понравилась "Всегда быть рядом не могут люди" из музыкального фильма "31 июня", и закончил 90-ми, из которых он выбрал "Позови меня" из репертуара Любэ.

Ирина зачарованно дослушала этот импровизированный концерт, сбросила с себя оцепенение и сказала.

— Андрей, ответь мне пожалуйста на один вопрос. Только честно!

— Если это не связано с государственной тайной, то непременно отвечу. — Андрей прижал к себе жену и погладил её по округлившемуся животу.

— Даже, если это государственная тайна, всё равно ответь. — Настояла Ирина.

Андрей обречённо кивнул на это требование жены.

— Андрей, ты человек?!

Андрей просто ошалел от такого вопроса. Хотел вначале отшутиться, даже изобразить пальцами "марсианские" антенны на голове, но потом понял, что отвечать надо серьёзно.

— Да, я человек. Но человек из другого времени!

3 мая 1942 года Минск

Володька проснулся оттого, что очень сильно качнуло вагон. Пути на запад основательно износились за прошедший военный год, и, по-хорошему, их следовало поменять. Но возможности не было. Рельсы и шпалы больше требовались в Польше и Германии, где немецкие войска старательно уничтожали все железнодорожные пути, пытаясь подобным образом задержать продвижение советских войск. Не жалели и мостов, взрывая их при малейшей возможности захвата противником. Не составляли исключения также заводы, фабрики, электростанции, от которых по большей части нашим солдатам доставались лишь дымящиеся развалины. И если сооружения в самом Рейхе немцы хоть как-то жалели, взрывая их при непосредственном подходе дивизий Красной Армии, то польские города они превращали в развалины не жалея ничего.

Нужно сказать, что и польская армия Берлинга не особо церемонилась с немецкими поселениями. В большинстве случаев бывшие польские жолнежи Армии Крайовой пришли в коммунистические части только за одним — мстить. В пяти дивизиях Польской армии они составляли около трети. Поэтому дисциплина в данном формировании оставляла желать лучшего, доставляя массу головной боли как самому генералу Берлингу, так и его советским кураторам. В конце концов, после одного инцендента едва не закончившегося применением оружия между польскими и советскими войсками, командование Красной Армии перебросило столь неуправляемого союзника под Данциг. Всё равно город обещали полякам, как и некоторые другие части Восточной Пруссии, населённые их соотечественниками. Вот пусть и отвоевывают.

Всё это лейтенант Банев знал со слов одного из курсантов своей учебной роты, успевшего послужить в Первой Польской танковой бригаде. Но покинувшего её едва возникла возможность перевестись обратно в части Красной Армии. Вот и сейчас он изъявил желание служить в Первой танковой армии, а не возвращаться обратно в Польские части. Володька приподнялся над нарами, рассматривая расположенные у противоположной стены вагона нары. Марек спал, укутавшись в шинель, только лицо белело в полумраке теплушки. Спали и остальные бойцы их взводов, наверстывая бессонные ночи училищ, в которых они провели, как минимум, три месяца. А некоторые, как сам Володька Банев с Мареком Сосновским, по полгода.

Володька перевернулся на спину, уставился в потолок, вспоминая события прошедших месяцев. Отправка в офицерское училище не стала для него большой неожиданностью. Командир батальона поведал об этом старшине Баневу ещё до выхода к Бреслау. Чувство было двояким. С одной стороны льстило. С другой было боязно вешать на себя ответственность за кого либо ещё, кроме собственного экипажа. Но упрашивать старшину Банева никто не собирался. Как только армия блокировала Познань, командир корпуса отдал приказ, и Володька отправился в Челябинск изучать премудрости командования другими людьми.

Челябинск за последние два года превратился в главный центр страны по подготовке танкистов. Кроме офицерского училища были вокруг него сосредоточены учебные части, обучавшие командиров танков, механиков-водителей, радистов, наводчиков, заряжающих. А также учили их заменять друг друга в случае необходимости. В конце срока обучения составляли экипажи, формировали маршевые роты и вместе с готовыми танками отправляли в сторону фронта.

Старшина Банев, как и другие имевшие боевой опыт сержанты и старшины, попал в роту ускоренного выпуска. Полгода зубрёжки командирских премудростей, перемежаемой работой на полигоне, выпускной экзамен и офицерские погоны на плечи. Бывших школьников терзали обучением в два раза дольше, но и то, по мнению преподавателей, готовили из них всего лишь пушечное мясо, из которого может выйти толковый командир, а может и сгореть в первом же бою. Всё зависит от человека. Сержанты с боевым опытом имели больше шансов уцелеть, но и для них срок, всего лишь шесть месяцев, был слишком мал по высказыванию командира их учебной роты.

Капитан Косых, успевший хлебнуть кровавой круговерти трёх войн — Испании, Халхин-Гола и Финской, себя не жалел и своим курсантам спуска не давал. У всей учебной роты единственным желанием было, хотя бы раз в неделю выспаться. Но капитан был неумолим, твердя, что если они будут лениться, то высыпаться им придётся в могиле, в которую они угодят после первого же неудачного боя. Всё же нескольких человек из своих курсантов он выделял, доверяя им не только поступать по своему разумению, но и обучать других. Оказался среди них и старшина Банев. Внимательно рассмотрев на первом построении Володькины награды, капитан назначил того помощником командира первого взвода. Хотя ордена велел снять и спрятать до лучших времён. И не только ему, а всем кто имел подобные знаки отличия. Недовольные курсанты побурчали, но приказ выполнили, теряясь в догадках о причинах данного распоряжения. Объяснение оказалось простым. Командир учебного батальона, в который входила их рота, терпеть не мог чужие награды, твердя, что "на фронте их дают кому ни попадя". И если капитан Косых имел солидный боевой опыт, то комбат, майор Кудинов, на войне никогда не был, к линии фронта ближе тысячи километров не приближался, да и не стремился туда.

Кроме него было в училище ещё несколько "сынков", которых высокопоставленные родственники прятали от войны в далёком от фронта тыловом Челябинске. Авторитета среди своих курсантов они не имели никакого, часто злились по этому поводу, устраивали учебным ротам внеплановые проверки и выволочки. Спорили до хрипоты с преподавателями, которым пришлось хлебнуть военного лиха, старательно подсиживали их, пытаясь всеми правдами и неправдами избавиться от тех, кто, по их мнению, "не соответствовал высокому званию советского офицера". В конце концов, смогли спровадить на фронт и капитана Косых. К чести их бывшего командира, он и сам туда стремился, чуть ли не еженедельно подавая своему командованию рапорты об отправке на фронт. Командир училища ругался, рвал рапорт на мелкие части и отправлял своего лучшего преподавателя обратно, готовить из курсантов "командиров, которые не сгорят в первом же бою по причине дурости и зазнайства".

Но всё-таки съели! И сейчас капитан Косых на два вагона впереди со взводом материального обеспечения и персоналом ремонтной летучки, которой придётся обучать фронтовых ремонтников премудростям обслуживания нового танка. Их маршевой роте достались шестнадцать "сорокчетвёрок", на выпуск которых переключился Челябинский тракторный завод с декабря прошлого года. Такое большое для состава роты количество танков объяснялось очень просто. По прибытию на место маршевую роту раздёргают в лучшем случае по взводам, для того их и пять в её составе вместо обычных трёх. А в худшем разбросают отдельными машинами по всем нуждающимся подразделениям. Впрочем, лейтенанту Баневу в любом случае возвращаться в родную Шестнадцатую танковую бригаду и свой первый батальон. А с танком ли, или одному большой роли не играло. Скорее всего в одиночку, так как его батальон до сих пор вооружён "тридцатьчетвёрками". Пусть и модернизированными за это время до неузнаваемости.

Даже, если дадут Т-44, большой проблемы его экипажу это не составит. Разберутся. Танки хоть и различаются, но созданы по одним принципам. Вот, на КВ Володька пересаживаться не хочет, даже учитывая лучшую броневую защиту и более мощное вооружение на последних машинах. После юркой "тридцатьчетвёрки" "Клим Ворошилов" кажется неповоротливым. Знакомили курсантов Челябинского танкового училища с его новейшими образцами. Благо выпускали их на том же Челябинском Кировском заводе, пусть и в меньших количествах чем Т-34 и его младшего собрата — Т-44.

Володька прислушался. А стук колёс изменился. Да и раскачивать стало меньше, кажется, скорость уменьшилась. Впереди какая-то станция. Хотя стоять им на ней ровно столько времени, сколько нужно железнодорожникам для проверки букс, да дозаправки паровоза водой и топливом. От самого Урала им дали зелёную улицу, и они летели сквозь станции и полустанки, оставляя позади бесконечные вёрсты. Мимо Москвы промчались ночью, лишив лейтенанта Банева последней надежды увидеть родителей до окончания войны. Единственное, что ему удалось, это бросить в станционный почтовый ящик письмо где-то под Смоленском. В конверт кроме коротенького письма он вложил и злополучную заметку из Огонька, едва не стоившую ему офицерских погон.

Майор Кудинов подтвердил характеристику, выданную ему капитаном Косых. Причём, самым подлым образом. Володька так и не узнал, кто именно из его сокурсников нашёл время пролистать подшивку Огонька, чтобы обнаружить фотографию старшины Банева со всеми наградами и статью переведённую из американского журнала. Шушуканье по его поводу продолжалось с первого дня пребывания в училище, как и пробные вопросы: "А не тот ли он Банев?" Володька отвечал отрицательно, надоели с подобными выяснениями ещё на фронте. Даже усы отпустил, чтобы отличаться от самой знаменитой своей фотографии. Но вот же кто-то настойчивый нашёл эту статью и притащил её в роту. То, что с ней познакомились сокурсники, было половиной беды. Хуже, что её обнаружил их комбат, причём в наихудшем из возможных настроений. Ему в очередной раз отказали при попытке поступить в академию. Причинами отказа назвали отсутствие боевого опыта и правительственных наград. Вот майор и пришёл в их роту сорвать на ком-либо злость. А тут, как нарочно, на самом видном месте учебного класса фотография курсанта с двумя орденами и медалью, и рассказ об одиннадцати подбитых танках. Майор поначалу потерял дар речи, затем велел построить роту, подошёл с журналом к помощнику командира первого взвода Баневу и долго всматривался то в фотографию, то в курсанта, отыскивая схожие черты. Убедившись, что перед ним именно тот Банев, про которого так красочно расписывали в статье, майор развернулся и ушёл. Ушёл только для того, чтобы немедленно написать рапорт об отчислении помкомвзвода Банева, как "неперспективного".

Спас будущего лейтенанта Банева капитан Косых. Вытащил из урны выброшенную комбатом статью и пошёл с ней к начальнику училища. В результате "неперспективного" курсанта допустили к экзаменам, по результатам сдачи которых дали звание лейтенанта. В двух десятках лучших из ста сорока четырёх допущенных. Все остальные удовлетворились званием младшего лейтенанта.

А капитан Косых отправился на фронт, возглавив их маршевую роту.

Володька сел на нарах, понимая, что уснуть уже не удастся. Намотал портянки и натянул сапоги. Повёл плечами, в вагоне было довольно холодно поэтому спали все одетыми. Отбросил в дальний угол нар нагретую за время сна шинель и прошёл к приоткрытой двери, возле которой примостился дневальный, достал кисет и свернул самокрутку. Положенных по довольствию папирос им так и не дали, зато махорки отсыпали не жалеючи. Протянул кисет дневальному, тот не отказался. Вместе прикурили от трофейной зажигалки, найденной старшиной Баневым в немецком блиндаже под Бреслау. Затянулись дымом, оглядывая мелькающие в проёме двери деревья, проводили взглядом очередной переезд.

— К Минску подъезжаем, товарищ лейтенант. — Подал голос дневальный.

— Откуда знаешь, Демкович? — спросил Володька.

— Я на этой дороге, почитай, каждое дерево знаю. — Дневальный неопределённо хмыкнул. — Кочегаром на паровозе я до войны работал. По этому пути не один десяток составов прогнал.

Володька удивился. На железнодорожников бронь была наложена не менее жёсткая, чем на квалифицированных рабочих. А если они и попадали под мобилизацию, то только в железнодорожные войска.

— Как же ты танкистом умудрился стать? — Высказал он своё удивление.

— Я, товарищ лейтенант, в первый день войны добровольцем ушёл. — Пояснил Демкович. — Тогда приказа о "брони" ещё не было и кем работал не спрашивали. А потом, после приказа, я промолчал о том, что на паровозе работал. Не велика птица кочегар, за неделю обучить можно.

Володька был согласен. Квалифицированного танкиста готовить намного дольше. Тот же Демкович успел пройти все места в экипаже от заряжающего до мехвода, а после ещё три месяца обучался на командира танка. Как танкисту ему цены нет. Попади он во взвод лейтенанта Банева, Володька непременно поставил бы его своим помощником. Хотя, готовый помкомвзвода ожидает его в родном взводе, если Кольку Данилова не перевели в другое место. Последнее письмо от него курсант Банев получил ещё в конце марта. Из прозрачных намёков, пропущенных военной цензурой, было понятно, что армию, а следовательно и бригаду, готовят к новому наступлению, причём, на Берлинском направлении. А не так давно подтвердила это и одна из сводок Информбюро, которая сообщала, что "танкисты генерала Петрова ведут бои на подступах к Берлину".

Командиру корпуса присвоили генерала ещё в начале марта за февральский бросок его бригад к Одеру. А их взводный Игнатов получил звание Героя за то, что его танк первым выкатился на берег реки. Сразу после этого старший лейтенант Игнатов получил под командование их роту. Так что теперь лейтенант Банев имеет полное моральное право просить себе его бывший взвод. Но "лейтенант предполагает, а генерал располагает". Именно так напутствовал их командир училища, провожая новоиспечённых офицеров на фронт.

А в просветлевшем небе стали заметны дальние облака, отчётливо проступили окрестности трассы, промелькнули огоньки близких деревень. Рассвет нагонял их спешащий на запад поезд. Подтверждая правоту бывшего кочегара зачастили разъезды, ушло в сторону несколько веток, поезд ещё больше уменьшил скорость.

Затихла болтанка и стали просыпаться бойцы. Соскочил со своего места Марек, обулся и двинулся к двери. Устроившись между дневальным и Володькой, он свернул самокрутку, похлопал себя по карманам, но не обнаружив спичек, протянул руку к Баневу. Его зажигалка исправно служила всему учебному взводу курсантов Банева и Сосновского все шесть месяцев обучения.

— Где мы? — Спросил Марек, возвращая зажигалку.

— К Минску подъезжаем. — Ответил ему Володька.

— Неужто остановимся? — Удивился лейтенант Сосновский.

Для удивления были немалые причины. Все крупные города по пути их следования неизменно обходили по боковым веткам или старались проскочить ночью. Останавливались только на маленьких станциях и глухих полустанках. Торопливо разносили горячую еду от расположенной на платформе в середине состава кухни. Быстро пробегали вдоль платформ, фиксируя положение техники, поправляли брезенты, укрывающие танки и две самоходные зенитки, находящиеся в начале и конце состава, меняли часовых и опять по вагонам. Исключений пока не было.

Но поезд уже тащился сонной черепахой, проходя входные стрелки станции. Разбежались железным веером рельсы, предвещая именно крупную станцию. Показались последние, а может первые, кто его разберёт без паровоза, вагоны находящихся на путях составов. Поезд всё больше забирал вправо, выискивая себе свободное место на окраине станции. Вскоре весь обзор закрыли вагоны и платформы соседних составов, а поезд продвинувшись вперёд ещё на некоторое расстояние замер на месте.

Проснувшиеся к этому времени бойцы сгрудились около раскрытой дневальным двери теплушки. Напирали друг на друга, стараясь рассмотреть место стоянки. Самые нетерпеливые примерялись к земле, спеша покинуть опостылевший вагон.

— От дверей, бисово племя. — Проорал старшина роты, оказавшийся в их вагоне при предыдущей остановке, приводя в чувство ошалевших от долгого сидения в закрытой теплушке бойцов. — Давно на рельсах никто не был?

— Так мы еньтих рельс, товарищ старшина, и не видали вообще! — Откликнулся кто-то из особо умных.

— Когда ноги отрежет, вспоминать будешь, еньти рельсы, только с матерными воспоминаниями. — Одёрнул чересчур умного бойца старшина роты. Посыпал торопливой матерной скороговоркой, не забывая в её торопливости передать всю мудрость армейских указаний.

Ибо армия держится на двух незыблемых вещах. Прежде всего, уставе. И, конечно, всепроникающем русском мате, без которого, как известно, любая команда теряет свой исконный смысл, превращаясь всего лишь в благие пожелания начальства своим подчинённым.

Володька торопливо высунул лицо, оценивая очередную остановку, но сразу стало понятно, что тормознулись они не на десять-двадцать минут, как обычно. Поезд ушёл в глубину станции, оставляя позади стройные ряды вагонов, которым, судя по грузу, самое время находиться не здесь, а в ближних тылах наступающих армий.

— Товарищ лейтенант, разрешите ноги размять. — Протянул просительно кто-то из бойцов.

Володька просмотрел окрестности в обе стороны. Все составы стояли неподвижно и видимой опасности не просматривалось. Кивнул головой и солдаты радостно посыпались вниз, разбежались в разные стороны вдоль соседних вагонов. Вскоре к ним присоединились бойцы других взводов, находившихся в передних вагонах, и началось обсуждение дороги и просто трёп, прерываемый смехом в особо забавных местах. Запиликала губная гармошка, сообщая о том, что её владелец успел побывать на фронте, где и разжился этим трофеем. Кто-то из особо непоседливых пустился в присядку, хоть мелодия и не соответствовала его настроению.

— Отставить! — Скомандовал Володька, заметив появившегося капитана Косых. — Привести себя в порядок. Построение около своих вагонов.

Бойцы быстро разбежались по местам, подровняли строй, командиры взводов заняли свои места в начале строя подчинённых им подразделений. Командир роты прошёл вдоль шеренги, указал одному бойцу на расстегнутую пуговицу воротника, дёрнул чересчур свободный ремень, прошёлся взглядом по пыльным сапогам. Остановившись на середине строя, капитан провёл взглядом по лицам подчиненных ему бойцов, кашлянул в кулак и сказал.

— Не боевое подразделение, а ватага разбойников.

Строй чуть заметно напрягся. Банев и Сосновский переглянулись. После таких слов обычно начинался парко-хозяйственный день. Неужели капитан устроит его и здесь, посреди железнодорожной станции. И что придётся им делать вместо чистки танковых орудий, любимого развлечения третьей учебной роты, в которой они постигали премудрости управления танковым взводом.

Капитан в очередной раз кашлянул и начал раздавать приказы. Володька вполуха выслушивал указания, которыми командир роты озабочивал первые три взвода роты, дожидаясь когда очередь дойдёт до их вагона.

— Сосновский со своим взводом заступает в караул. — Капитан Косых добрался до четвёртого взвода. — Час на подготовку. Оружие возьмёте на постах. Свои оружейные ящики не вскрывать.

На постах стояли с карабинами взвода обеспечения, которому первому пришлось охранять платформы с техникой во время движения и коротких остановок. Положенные танкистам по штатному расписанию ППС и ТТ пока находились в опечатанных оружейных ящиках, как и патроны НЗ, выданные вместе с оружием. Удивляло то, что всё это было получено ещё в пункте формирования, а не на фронте, как в самые первые недели войны. Нападения диверсантов случались и вдали от фронта. И не только тогда. Немецкая разведка изо всех сил старалась оправдаться перед Гитлером за неудачи начала войны. Большого вреда эти мелкие укусы не приносили, но приходилось учитывать возможность нападения даже за тысячи километров от фронта. Сами немцы в такую даль проникать не решались, но охотно засылали вглубь советской территории боевиков из поляков и бывших белогвардейцев. Те, правда, не всегда стремились выполнять полученные указания. Большая часть пыталась просто раствориться на просторах Советского Союза, используя полученные у немцев документы, как шанс начать новую жизнь. Кто-то, не отметившийся большой кровью, решался придти в НКВД и сдаться. Но были и такие, что охотно стреляли и взрывали, мстя за обиды, причинённые им советской властью в разные времена.

Перед отправкой их роту информировали обо всех подобных случаях, произошедших в этом году. Были три попытки взрыва железнодорожного полотна, и больше десятка раз неустановленные лица обстреливали движущиеся составы из винтовок и пулемётов. Это на территории Белоруссии. А уж про Польшу и речи вести не стоило. Там это происходило постоянно. Действовали как немецкие диверсанты, так и разнородные формирования поляков, которые и сами порой не знали за кого именно они воюют. Дороги в Польше приходилось постоянно патрулировать вооружёнными летучками из паровоза и нескольких вооружённых платформ. Включались в их состав и ремонтники с запасом рельсов и шпал. Хотя самым эффективным средством охраны железных дорог были бронепоезда. Этих бронированных гусениц боялись диверсанты всех мастей, стремительно разбегаясь от полотна при малейших признаках их появления.

Но каждому составу бронепоезд не придашь. Вот и приходилось принимать и другие меры. Ещё в Смоленске в состав их поезда поставили две платформы со спаренными 20-миллиметровыми авиационными пушками, которые можно было использовать и против самолётов и по наземным целям в виде броневиков и лёгких танков. Чтобы не тратить понапрасну снаряды на менее опасные цели, на платформах имелись ДШК и тяжёлые, но мощные и безотказные "максимы". Цеплять их так далеко от границы особого смысла не было, но видно начальство просто не стало ломать порядок, выработанный ещё в начале войны. Желающих возражать не было. Особенно довольны были расчёты платформ, блаженно проспавшие всю дорогу до Минска. Настоящая работа у них начнётся после пересечения государственной границы, которую боевики Армии Крайовой так и не признали. И если на этой стороне их довольно успешно отлавливали, то в Польше охота за ними затруднялась как поддержкой населения, так и прямым предательством некоторых руководящих лиц Люблинского правительства.

— Банев, отправишься к коменданту станции. — Командир роты добрался до последнего пятого взвода. — Узнаешь надолго ли мы тут застряли. И что там произошло. — Капитан подумал несколько секунд и добавил. — Ордена не забудь надеть.

Володька прихватил с собой сержанта Демковича, который наверняка знал станцию, и отправился выполнять задание.

— Ежу понятно, что диверсия на дороге. — Прокомментировал указание ротного Демкович. — А судя по количеству составов на станции, то скорее всего мост рванули.

Володька согласно кивнул. Сержант прав, но выполнить приказ капитана он просто обязан. Не подходить же к нему со своими догадками.

Паша приоткрыл глаза, глянул на заворочавшегося Ковалёва.

— Иван, ты же снайпер. Должен уметь несколько часов неподвижно пролежать. А тут какой-то час паримся, а ты уже ворочаться начал.

— Так там по делу нужно. — Возразил Ковалёв. — А тут просто от вагона на несколько метров отошли.

Чеканов промолчал. Его вина. Должен был непременно наличие документов проверить. Да понадеялся на авось. Вот и сиди теперь в комендатуре. Принёс же чёрт этого чересчур бдительного бойца, как раз в тот момент, когда они прикупили картошки и уже собрались обратно возвращаться. Командир, конечно, поймёт в чем дело и непременно придёт за ними. Но спустя часа два. А пока нужно потерпеть.

Павел достал из кармана инструкцию по новой винтовке и углубился в чтение. Вот же ведь незадача. Инструкцию взял, а документы забыл. Вообще-то данную книжечку он знал назубок, как и материальную часть всех СВБК, но хотелось убить время ожидания. Вот и сейчас память услужливо подсказывала слова следующие за прочитанными предложениями. Он мог и ночью рассказать любую страницу с любой строчки. Не зря полгода инструктором в снайперской школе пробыл.

Точно так же он мог вспомнить любой из четырёх вариантов снайперских винтовок большого калибра, побывавших в его руках. От первой Гюрзы, родной сестры бронебойки, сделанной под тот же патрон калибра 14,5, до последней разработки тульских оружейников, давших ей имя "Эфа", чтобы отличать своё изделие от работы ковровских конкурентов. Отличия на этом не заканчивались. Туляки создали своё изделие под специальный патрон калибра 9 мм. Что с одной стороны было достоинством — винтовка оказалась легче всех остальных версий. А с другой стороны самым главным недостатком. Ни в каком другом оружии подобный калибр не использовался. И если для Гюрзы-1 можно было в крайнем случае взять патроны от бронебойки, а для второй и третьей от ДШК, как сделал сам старшина Чеканов в сентябре прошлого года, то Эфа после расхода боеприпасов превращалась в бесполезный кусок железа.

По фронтовым впечатлениям и результатам полигонных испытаний инструктор Смоленской школы снайперов младший лейтенант Чеканов написал самый беспристрастный отчёт о достоинствах и недостатках каждого варианта СВБК. Чем несказанно обидел тульских оружейников, искренне считавших, что их вариант крупнокалиберной винтовки самый лучший. Пришлось долго им объяснять суть претензий и расписывать на что именно пригоден тот или иной вариант СВБК.

Первую Гюрзу, по мнению Павла, нужно было использовать непосредственно на линии фронта, для усиления снайперского огня. Большой размер и вес в данном случае не помеха. Бегать с ней долгое время снайперам переднего края никакой необходимости нет. Выследил цель, выстрелил и отползай в тыл, пока тебя из миномётов не накрыли. А поражающей силы у первой крупнокалиберной винтовки хватит, чтобы гарантированно отправить к праотцам любую цель. Даже если ранение не смертельное для пуль обычного калибра.

Третья Гюрза, с которой снайперской паре младшего лейтенанта Чеканова и старшего сержанта Панкратова пришлось познакомиться на стрельбище снайперской школы, представляла собой переделку под патрон калибром 12,7 автоматической винтовки Симонова. Новоявленная АВС была хороша автоматической перезарядкой, но вот кучность у неё была хуже всех остальных СВБК. Да и тяжелее она была второго варианта, хотя полегче первого. После долгого обсуждения со своим напарником Панкратовым, Павел выбрал для неё судьбу тяжёлого оружия усиления штурмовых групп, действующих в городских условиях. Дальность выстрела там иногда не дотягивает и до ста метров. При таких условиях дальнобойность и кучность на больших расстояниях никакого смысла не имеют. А вот возможность выпустить за несколько секунд все пять патронов из встроенного магазина переходит на первое место.

Четвёртая винтовка, окрещённая создателями Эфой, чтобы не нарушать принятую традицию именовать подобное оружие наименованиями ядовитых змей, имела меньший вес и длину, неплохую кучность на расстояниях до одного километра. Но, как в очередной раз напомнил конструкторам младший лейтенант Чеканов, имела недостаток, ограничивающий её применение в фронтовых условиях. Нестандартный патрон, который ничем не заменишь. Вот для охраны руководства страны винтовка подойдёт идеально. А на фронте применение у неё будет весьма ограниченное. Впрочем, Пашкины слова оказались пророческими. Не успели завершить испытания, а охрана Кремля уже заказала несколько десятков подобных винтовок, для каких-то своих, только им известных, нужд.

Сам же снайпер Чеканов из всех рассмотренных вариантов выбрал для себя вторую Гюрзу. Однозарядный вариант под всё тот же патрон от ДШК. Самое наилучшее сочетание необходимых Осназу характеристик. Легче и первой и третьей винтовки. Кучность на вполне соответствующем уровне. На расстоянии километра пробивает любую небронированную цель. От человека же остаётся гарантированный покойник. Что ещё надо диверсантам? А то, что скорострельность не дотягивает до автоматического варианта, так у снайпера редко бывает необходимость, да и возможность, произвести пять выстрелов за столь короткое время. Если понадобится много пуль, то лучше ДШК для диверсии приспособить. Правда, тащить его на себе, то ещё удовольствие.

— Предъявите к осмотру то, что вы читаете. — Появился перед Пашкой давешний боец, арестовавший их на станции.

Павел с удивлением посмотрел на солдата. Неужели он ещё не понял, кто перед ним. Хотя, что взять с тыловой крысы. На переднем крае их бы вычислили мгновенно. Не спасла бы и немудреная маскировка с солдатскими погонами и эмблемами связистов. Ни осанку диверсанта, ни кошачью плавность движений не скроешь. Вон Ковалёв всего полгода как в Осназе, а движется что твой тигр. Даже Пашка не всегда может его выследить. А уж другие инструктора снайперской школы находили курсанта Ковалёва только тогда, когда он упирал им в спину учебный нож.

— Предъявите к осмотру то, что вы читаете. — Повторил боец второй раз.

— Слушай, парень. — Соизволил обратить на него внимание младший лейтенант Чеканов. — Угомонись. После прочтения этой книжечки, ты до конца войны лес на Колыме валить будешь. Это в лучшем случае...

— Я требую! — Взвизгнул боец, не дослушав до конца предназначенную ему фразу.

Он попытался ухватиться за ремень висящего за спиной карабина, но сбоку от Павла метнулась зелёная тень и незадачливый караульный бессильно повис на руках у Ковалёва.

— Ты его не убил? — Заволновался Пашка.

— Не! Просто пристукнул маленько, чтобы притих хоть на время. — Ответил Ковалёв. — Надоел, честно говоря.

Пашка подумал, что комендачу повезло. Последнего, кто надоел сержанту Ковалёву, два месяца в госпитале лечили, сращивая переломы.

Было это ещё в октябре, когда спешно разбрасывали по другим частям остатки их взвода. К несчастью уцелевших подчинённых капитана Синельникова, обиженный их командиром полковник ничего не забыл. Ни самого капитана, надававшего ему по морде, ни его подчинённых, довольно скалившихся в строю.

Кого и куда отправляли тогда их начальники, старшина Чеканов представлял смутно. Большую часть просто перевели в другие группы Осназа, действующие в полосе Центрального фронта. Пашку, как заместителя командира, спровадили в глубокий тыл, аж под Смоленск. Благо, повод представился. Там срочно понадобился инструктор для вновь формируемой школы снайперов. Панкратов, естественно, вместе со своим напарником. А вот с Ковалёвым получилось плохо. Чем-то он не понравился борзому ординарцу обиженного полковника. Привыкла эта сволочь изгаляться над безответными тыловиками, вот и потеряла чувство меры. Попытка заставить воюющего с первого дня Ковалёва выполнять его команды закончилась для ординарца очень плохо. Переломами руки и ноги. Пришлось и Ивана, пока не опомнились служаки особого отдела, сажать на поезд отходящий в тыл. Как курсанта снайперской школы.

Тогда пришлось изрядно понервничать. Теперь-то младшему лейтенанту Чеканову ясно, что никто Ковалёва и не искал. Как и не собирался отдавать под суд ни самого Пашку, ни всех остальных выживших из его взвода. В особом отделе тоже люди, к тому же люди сами неоднократно обиженные этим полковником. И обид они также не забывали.

Но придраться было не к чему. Свои обязанности особисты выполнили в той мере, которую посчитали нужной. Соблюли формальность перед оскорбленным старшим командиром, дав уцелевшим бойцам взвода убраться из зоны их ответственности. Спасли и Ковалёва. Нашли свидетелей, подтвердивших, что ссору и драку затеял пострадавший ординарец полковника. Предложили тому на выбор или промолчать, или отправляться в трибунал вместе со своим обидчиком. Отчитались наверх о проделанной работе. И всё затихло.

Вот только командира спасти не удалось. Отправили его под суд. Приговорили к стандартной "десятке", то есть к трём месяцам штрафбата. И направили долечиваться в ближайший тюремный госпиталь. Где капитана Синельникова и "пролечили" весь срок нахождения в штрафниках. Вернее, бывшего капитана. Звание всё же сняли.

Пашка не знал об этом до самой середины апреля. Когда две недели назад в казарму ввалился его командир с тремя звёздочками на погонах, инструктор Чеканов, проводящий очередное занятие с личным составом учебной роты, только и смог, что ошарашено промолчать.

— Удивляешься лейтенант. — Командир радостно улыбался. — Или узнавать не хочешь.

— Здравия желаю, товарищ капитан. — Наконец-таки опомнился Пашка, кидая руку к виску.

— Отставить, лейтенант. — Командир махнул рукой, усаживая своего бывшего подчиненного. — Был капитан, да весь вышел. — Синельников перешёл на серьёзный тон. — Паша, нам поговорить нужно.

Тот разговор, случившийся две недели назад, и привёл бывшего инструктора Смоленской школы снайперов младшего лейтенанта Чеканова в комендатуру этой станции.

Ковалёв бережно усадил оглушённого бойца на место караульного, поставил рядом с ним карабин, предварительно выщелкав патроны, которые рассовал по карманам незадачливого охранника.

— Лейтенант, может быть уйдём. — Поинтересовался Иван у своего командира.

— Поздно уходить. — Ответил Пашка. — Надо было у вагона это делать. Он нас тогда и толком рассмотреть не успел. А теперь очухается и хай до небес поднимет. Будем его начальство ждать. Надеюсь, там люди поумнее.

Долго ожидать не пришлось. Спустя пару минут дверь приоткрылась и в помещение комендатуры сильно припадая на правую ногу вошёл офицер с погонами капитана. Сопровождало его трое бойцов, двое с карабинами и один с ППШ. Тот, что с автоматом, как оказалось старший сержант, тотчас направил ствол своего оружия в сторону арестантов. Сразу чувствовалось, что человек повоевал, и не в обычной пехтуре, а как минимум батальонной разведке, а то и полковой или дивизионной. Как и капитан, имел он серьёзное ранение. Только не ноги, а руки. Левая, на которой старший сержант примостил ствол ППШ, чернела перчаткой протеза, демонстрируя отсутствие кисти.

Напрягся Пашка, подал Ковалёву сигнал готовности. Противник серьёзный. Это не олух, который сейчас на скамеечке отдыхает.

К удивлению Чеканова капитан повторил его жест, показывая, что знаком с условными знаками Осназа. Расслабился старший сержант, но ствол в сторону не отвёл.

— Кажется наши люди, Майков. — Капитан хлопнул сержанта по плечу, давая отбой готовности. — Откуда вы, орлы, и как к нам залетели? — Капитан усмехнулся и махнул рукой остальным своим бойцам, веля отойти в сторону.

— С эшелона, конечно. — Пашка успокоился, поглядел на арестовавшего их комендача. — Вот этот ваш боец постарался.

— Опять Хомяк выслуживается. — Старший сержант зло сплюнул, почесал здоровой рукой затылок и с какой-то непонятной радостью в голосе добавил. — А ведь он с поста ушёл, товарищ капитан.

— Потом Хомякова обсудим. — Капитан посмотрел на Чеканова с Ковалёвым. — Настоящие имена назвать можете?

Паша переглянулся с Ковалёвым, скользнул взглядом по изуродованной руке сержанта-комендача и решился. Всё равно командиру придётся приносить настоящие документы, а не ту липу, что им выдали в Смоленске. За раскрытие секретности влетит им, конечно, крепко. Но бог не выдаст, свинья не съест.

— Младший лейтенант Чеканов и сержант Ковалёв. — Павел кивнул в сторону своего товарища по несчастью. — Снайперы СВБК. Осназ Западного фронта.

Старший сержант присвистнул от такой новости, бросил взгляд в сторону других бойцов комендатуры, торопясь убедится, что они достаточно далеко, чтобы расслышать их разговор.

— Как к нам попали? — Капитан продолжил опрос.

— Вышли, товарищ капитан, картошки домашней прикупить. Очень уж захотелось. — Начал объяснение Пашка. — Купили, уже обратно шли, а тут этот ваш деятель с карабином наперевес. Документы проверять. Надо было его там пристукнуть, да побоялись тревогу на станции поднимать.

— А здесь вы его за что? — Капитан кивнул в сторону Хомякова, который начал подавать признаки жизни.

— Полез, товарищ капитан, инструкцию к секретной винтовке отнимать. Пришлось успокаивать. — Пашка немного сгустил краски, оправдывая поступок Ковалёва.

— Зря ты, лейтенант, не дал ему почитать эту инструкцию. — Недовольно пробурчал сержант. — Пусть бы лес немного повалял. Глядишь, и ума бы прибавилось.

Скрипнула несмазанная дверь и в дверях показался старший лейтенант Синельников в сопровождении Усманова, рыжая башка которого выглядывала из-за плеча командира. Пашка виновато опустил взгляд. Сейчас командир взгреет, и что самое обидное, взгреет за реальный проступок.

— Отличились голуби! — Угрожающим тоном начал командир, но тут его перебил радостный возглас.

— Женька! Синельников! Живой!

Комендант станции распахнув от радости руки хромал к двери.

— Витька! — Взревел командир и бросился вперёд.

Столкнувшись у двери они обнимались, хлопали друг друга по плечам и спине, отодвигали от себя, словно торопясь ещё раз убедиться, что перед ним именно тот, которого они не ожидали, но хотели увидеть. Все присутствующие затихли, давая возможность старым друзьям насладиться радостью встречи. И даже очнувшийся Хомяков не пытался нарушить эту идиллию.

Наконец, первый всплеск эмоций прошёл и комендант перешёл к расспросам, настолько тихим голосам, что Пашка с трудом разбирал о чём именно идёт речь.

— А я думал тебя тогда под трибунал отдали?

— И отдали! — Синельников усмехнулся каким-то своим воспоминаниям. — Жуков, он свои решения отменять не любит. Вывели меня в степь и залп дали. Да то ли повезло мне, то ли расстрельная команда не очень старалась. Живой я остался. Очнулся уже в госпитале, за сотню километров от того места. Кто меня вывозил, кто команду об этом давал — того не знаю. Но всю оставшуюся жизнь ему благодарен буду. Как и всю жизнь комбрига Жукова помнить буду.

— А ты ещё не знаешь? — Удивился комендант. — Нету больше Жукова. Где-то полчаса назад по радио передали. Разбился на самолёте генерал армии Жуков неподалёку от Красноводска.

Старший лейтенант Синельников мелко перекрестился при этой новости, вызвав оторопь у Чеканова с Ковалёвым. Никаких слабостей за своим командиром они не замечали. И это внезапное проявление чувств перевело старшего лейтенанта из разряда бездушных управляющих автоматов, каким, чего греха таить, воспринимали его подчинённые, в категорию людей, старательно скрывающих свои беды от окружающих.

— Может, отметим встречу? У меня спирт есть. — Предложил комендант.

— Да я за своими людьми пришёл. — Синельников кивнул в сторону Чеканова и Ковалёва.

— Знаю. — Отмахнулся рукой комендант. — Подождут немного, никуда не денутся.

Офицеры скрылись за дверью кабинета коменданта, продолжая что-то негромко обсуждать.

— А скажи-ка, Хомяков, каким образом ты на путях оказался. — Ласковым голосом протянул старший сержант Майков притягивая за пуговицу гимнастёрки провинившегося солдата.

— Никак нет, товарищ старший сержант, ни на каких путях я не был. — Бодро соврал его подчинённый. — Данные лица арестованы мною около комендатуры.

— Вот же наглец! — Поразился Пашка. — Это каким же образом мы через семь путей перелетели, чтоб вблизи твоей комендатуры оказаться? Ты, боец, ври да не завирайся. Десятка три человек видело, как ты нас сюда вёл. Трое к тебе по фамилии обращались. Прикажешь их всех сюда доставить?

Хомяков всё еще не теряя надежды выкрутиться, начал рассказывать своему сержанту о каком-то звонке, по которому он и вынужден был покинуть порученный ему пост. Называл одно имя, спустя пару минут другое, вновь возвращался к первому варианту, потихоньку доводя старшего сержанта Майкова до "белого каления". С подобным типом людей Пашка впервые столкнулся уже в армии. Столь беспардонно и нагло врать в среде таёжных охотников было не принято. Можно было преувеличить размер добычи, приврать о своих похождениях по девкам, похвалиться отделкой оружия и снаряжения. Но приписывать себе что-то тобою не сделанное, или того хуже отказываться от совершённого, в глазах жителей Пашкиной деревни было верхом безнравственности. За такое можно было получить по харе. А то и пулю словить в каком-нибудь таёжном распадке, если твоя брехня кому-либо боком вышла.

— Ну, Хомяк, ты меня достал! — Прервал словоизлияния своего подчинённого старший сержант Майков. — Не хочешь по-хорошему исправиться, будем по-плохому тебя перевоспитывать. Я, думаю, штрафные роты вобьют тебе немного ума, хотя бы в задние ворота. — Майков раздражённо махнул рукой. — Оружие сдать! Шагом марш в расположение взвода. Завтра будем решать, что с тобою делать!

Провинившийся солдат направился к выходу из помещения. Старший сержант достал кисет, очень ловко одной рукой свернул цигарку, прикурил от протянутой Ковалёвым зажигалки и пристроился у открытого окна, не спеша потягивая дым.

— Много проблем создаёт? — Ковалёв кивнул в спину выходящего Хомякова.

— Недели ещё не было, чтобы чего-нибудь не учудил. — Пожаловался сержант Майков. — И пьяный из увольнения приходил, и по воронам из карабина стрелял, и девок обыскивал, и у спекулянтов в продуктах мины искал...

Пашка только головой покачал, выслушав список подвигов бойца Хомякова. Ковалёв заулыбался. Он и сам не был образцом в соблюдении дисциплины, но такими залётами похвалиться не мог.

— Он и вас, наверняка, привёл, чтобы оправдаться за нахождение на базарчике. — Продолжил рассказ сержант Майков. — Понял, что скрыть не удастся, вот и решил охоту на диверсантов изобразить.

— А ты, младшой, давно воюешь? — Старший сержант решил сменить тему.

— С первого дня. — Ответил Павел, но подумав уточнил. — С полугодовым перерывом.

— Я тоже в первого дня. И тоже с перерывом. Трёхмесячным. — Сержант продемонстрировал свой протез. — Списали вчистую. А куда я пойду? Ни кола ни двора. Детдомовский я, из бывших беспризорников. Ничего делать не умею — только стрелять да шашкой махать. Попросил в кадрах оставить. Командир помог. — Майков кивнул в сторону кабинета коменданта. — Мы с ним с начала тридцатых на одной заставе служили. Потом судьба разбросала, да в госпитале снова столкнулись уже после ранения. У него ноги нет, у меня руки. Выписку вместе с протезами получили и сюда службу продолжать.

Сержант докурил свою самокрутку, отправил окурок за окно.

— А вы где полгода кантовались, тоже в госпитале?

— Мы, сержант, в учебной школе были. — Ответил Пашка, решив, что никаких особо секретных сведений не разглашает. — Сержант курсантом. А я инструктором.

— А теперь, выходит, опять на войну? — Сделал вывод Майков. — Не боязно заново начинать?

Пашка пожал плечами. Не бояться ничего только законченные придурки. Конечно страшно. Но это не тот леденящий душу страх, который он помнит по первому бою. Скорее, он напоминает подспудное беспокойство, возникающее при принятии любого важного решения. Тогда, две недели назад, командир на него не давил, не требовал и не давал обещаний. Он просто сказал, что взвод в нём, младшем лейтенанте Чеканове, нуждается. Что все, выжившие к тому моменту времени из первоначального состава их подразделения, желают видеть заместителем командира взвода именно его, Пашку Чеканова. Что старлей Синельников может взять себе в замы "зелёного" летёху из училища, но сколько бойцов вернётся из рейда при таком раскладе?

Младший лейтенант Чеканов не дал своему командиру труда долго себя упрашивать. Единственным условием было то, что Панкратова с Ковалёвым капитан будут уговаривать сам. Но те согласились ещё быстрее. Осталось уладить формальности и отправляться на войну, которая всё равно не хотела их отпускать, постоянно являя леденящие кровь сны, бросая на землю при близком взрыве учебной мины, всё время напоминая о себе тысячами мелочей, бросающимися в глаза побывавшего в огненном пекле человека.

— Я вторую войну уже. Поздно бояться. — Пашка наконец-таки смог сформулировать ответ на вопрос старшего сержанта Майкова.

— А на вид пацан пацаном. — Покачал головой Майков. — А надо же, уже вторую войну на себе тянешь. Иной и сломается...

Сержант замолчал, не желая ворошить какие-то свои воспоминания. Пашка с Ковалёвым благоразумно промолчали, не продолжая разговор. Затронул человек неприятную для себя тему, да вовремя опомнился.

Опять скрипнула входная дверь и в комнату, щурясь после яркого дневного света, давно разогнавшего лёгкий утренний туман, вошёл офицер в звании майора. Сержант Майков поспешил ему навстречу, а Чеканов с Ковалёвым не торопясь поднялись со скамьи, на которой они с сержантом перекуривали перед этим.

— Товарищ майор, дежурный по комендатуре старший сержант Майков. — Майков по всем правилам отдал честь вошедшему офицеру.

— Старший сержант, мне комендант станции нужен. — Майор кинул руку к козырьку фуражки в ответ.

— Он сейчас занят, товарищ майор. — Майков оглянулся на дверь кабинета своего начальника. — Придётся немного подождать.

Майор согласно кивнул, осмотрел Чеканова с Ковалёвым, повернулся к противоположной стене и стал старательно разглядывать помещённые на ней приказы и агитационные плакаты.

Ковалёв присвистнул и довольно чувствительно толкнул локтём Пашку под левый бок. Удивляться было чему. Такой иконостас из наград им приходилось видеть впервые. Конечно, у самого младшего лейтенанта Чеканова три ордена и две медали, полученные за две войны. Но встретить Героя Советского Союза с четырьмя орденами! Такого человека им встречать ещё не приходилось.

А дверь вновь заскрипела, пропуская внутрь ещё двух человек в военной форме. Поглощенный предыдущим посетителем Пашка только вскользь провёл глазами по вошедшим, вернулся к спине майора, но остановился на половине пути и повернулся обратно.

Вот это встреча! Несомненно, это тот самый танкист, с которым они столь неудачно обмыли ордена в далёком уже июле прошлого года. Перед памятным боем в Раве Мазовецкой. Они с Панкратовым тогда, едва отошедшие от горячки схватки, бросились догонять свой взвод, а танкисты отправились копать могилу погибшему члену экипажа. Даже попрощаться толком не удалось.

— Лейтенант! — Окликнул танкиста Пашка, разглядев новёхонькие звёздочки на плечах. — Помнишь меня?

— Старшина, снайпер! Рава Мазовецкая! — После короткого времени не узнавания обрадовался танкист.

Лейтенант Банев шагнул вперёд и обрадовано обнял осназовца. Посмотрел на второго бойца, но тот был ему не знаком и Володька ограничился рукопожатием.

— Да, ты, я гляжу, времени даром не терял? — Чеканов кивнул на грудь танкиста, украшенную двумя орденами Красной звезды и медалью "За отвагу", которая на фронте ценилась не меньше ордена.

— У тебя, я думаю, не меньше. — Отшутился Банев.

— За эту войну столько же. — Пашка решил не скромничать. — Ну и за Финскую маленько есть.

Привлечённый их разговором повернулся майор, продемонстрировав вблизи свои награды и погоны. Обнаружив рядом с собой Героя Советского Союза, и к тому же танкиста, лейтенант Банев торопливо вытянулся и отдал честь.

Майор осмотрел награды оказавшегося в одном помещении с ним незнакомого лейтенанта, внимательно всмотрелся в лицо и вдруг сказал.

— А ведь тебя, лейтенант, я где-то видел?

— Никак нет, товарищ майор, мы с вами не встречались. — Поспешил разуверить его Володька. — Я бы вас запомнил.

Чеканов был согласен с лейтенантом-танкистом. Герои, несмотря на год войны, всё ещё были редкостью. Чаще всего такие награды в высших штабах оседали, не торопясь опускаться на нижние ступеньки воинской иерархии. Тем весомее были в глазах рядовых бойцов. Значит ты данную награду за реальное дело получил, а не умение в нужный момент поддакнуть или вовремя поднести начальству потребную бумажку.

— И всё же, лейтенант, я тебя где-то видел. — Не согласился майор.

— На стене вы, товарищ майор, его видели. — Неожиданно вмешался в разговор Ковалёв.

— На какой стене? — Удивился майор.

— На той, которая за вашей спиной. — Пояснил ему Иван. — Третий справа после вашего портрета.

Все немедленно повернулись к стене, стараниями коменданта украшенной портретами прославившихся бойцов Красной Армии. Были там лётчики, артиллеристы, пехотинцы, моряки из морской пехоты всех воюющих флотов. Левую часть стены занимали танкисты.

Действительно, возглавлял ряд, удостоенных чести быть помещёнными на этой стене, портрет стоящего рядом с ними майора. Правда, на снимке погоны присутствовали капитанские, но звезда Героя подтверждала, что перед ними именно тот человек. Капитан Драгунский, как следовало из подписи, с танковой ротой без потерь со своей стороны сумел захватить опорный пункт противника и удерживал его более суток до подхода основных сил.

Второй портрет принадлежал Зиновию Колобанову. Третье место занимал прославленный "танкобой" Лавриенков, не имевший равных по количеству подбитых панцеров противника. А вот четвёртый изображал стоящего рядом с Пашкой лейтенанта Банева. Подпись под фотокарточкой предлагала: "Бить врага, как старшина Банев!"

— Так ты Банев? — Поразился майор.

— Так точно, товарищ майор. Лейтенант Банев, шестнадцатая танковая бригада, второй танковый корпус, Первая танковая армия генерала Катукова. — Отрапортовал Володька старшему по званию. Тот кинул руку к козырьку.

— Майор Драгунский, сороковая танковая бригада, седьмой танковый корпус, Вторая танковая армия Черняховского.

Майор ещё раз осмотрел фотографию на стене, оценивающим взглядом прошёлся по Володьке и с каким-то удивлением протянул.

— Слушай, лейтненат, ты же самого Хайнца Оберта в прошлом году сжёг!

— Так точно, товарищ майор. — Согласился Володька. — Было дело. Девятого августа под Люблином.

— А расскажи-ка, лейтенант Банев, как там всё происходило? — Глаза у майора загорелись при сообщении, что перед ним участник одного из самых знаменитых танковых боёв Восточного фронта. Он увлёк Володьку в сторону. И, вскоре, они увлечённо обсуждали перипетии того боя, демонстрировали друг другу руками манёвры танков и рельеф местности, горячо обсуждали каждое действие как Володьки, так и германского Аса гауптмана Оберта.

Пашка ругал самого себя. Надо же так расслабиться от полугодовой спокойной жизни, что стал забывать самые жизненно необходимые навыки. Сколько раз твердил своим курсантам, что снайпер просто обязан запоминать все мелочи в окружающем пейзаже. Неважно, что сейчас вокруг него не поле или лес, а каменная коробка комендатуры. Он непременно и обязательно должен был рассмотреть всё, что находится в пределах комнаты, в том числе и эти фотографии.

А вот Ковалёв заметил! И не только заметил, но и мгновенно определил, что представленные там люди в данный момент времени находятся в двух шагах от него.

А Иван что-то тихо обсуждал с сопровождавшим лейтенанта Банева сержантом. Имевший внешность нелюдимого молчуна, Ковалёв просто преображался, когда нужно было разговорить случайного знакомого, добывая из того такую уйму информации, что поражался даже командир, прошедший незабываемую школу испанских интербригад. Вот и сейчас он что-то рассказывал, махал руками, делился табаком. Спустя мгновение с самым серьёзным видом вслушивался в слова своего собеседника, чему-то кивал, один раз отрицательно махнул головой. При этом не забывал короткими взглядами фиксировать всех остальных участников этой невольной встречи. От увлечённых разговором танкистов, до старшего сержанта из комендатуры, который нашёл способ передать своему начальству о прибытии новых лиц.

Пашка оторвал взгляд от стены. Упущение исправлено. С данной минуты все присутствующие на этой доске воинской славы разложены по полочкам памяти и снабжены соответствующими ярлыками с фамилией и воинским званием. Окажись сейчас в комнате Сафонов или Покрышкин, Пашка мгновенно опознает их. Пусть, качество некоторых фотографий оставляет желать лучшего, но звание и количество наград у каждого из прославившихся бойцов младший лейтенант Чеканов запомнил гарантированно. Жаль, что расстояние не позволяет прочитать за какие именно подвиги они сподобились попасть на эту стену.

— Слюшай, камандыр, абыдно, а! — Протянул Ковалёв старательно копируя кавказский акцент начальника штаба их отряда майора Никурадзе. — Танкисты всего двадцать минут здесь, а телефонистка и машинистка уже два раза мимо них пробежали. А мы полтора часа тут сидели, а никто в нашу сторону даже не глянул. — Иван попытался изобразить горестный вздох, но с его габаритами эта попытка больше смахивала на подготовку к разбойничьему посвисту.

— Ордена нужно было надеть. — Посоветовал Ковалёву сержант Демкович, проводивший телефонистку заинтересованным взглядом. — Тогда бы и на тебя смотрели.

— Откуда у рядовых "связных катушек" ордена? — Возразил Иван.

— Не жалобись. — Отмёл возражение танкист. — Во-первых, вы не связисты. Лейтенант вас снайперами назвал. Во-вторых, не рядовые. Твой командир старшиной был, когда они с моим взводным встречались. — Танкист повернулся к Пашке. — А сейчас, наверняка, лейтенант?

— Младший лейтенант. — Не стал упираться Чеканов.

— Ты сам-то что ж не одел? — Пресёк нежелательный разговор Ковалёв.

— У меня из наград только вот это. — Демкович кивнул на две нашивки о ранениях, украшавшие его гимнастёрку. — Представляли, да не успел получить. Каждый раз в госпитале оказывался, а медали тем временем по другим местам разбрелись.

Пашка ещё раз просмотрел ряд лётчиков, украшенных многочисленными медалями и орденами. Отвернулся от стены. Кому-то можно выставлять свои награды напоказ, а кто-то должен их старательно прятать, чтобы не вызывать ненужные пересуды у окружающих людей. Сам младший лейтенант Чеканов все свои ордена и медали надевал только два раза в жизни, и оба перед посещением фотографа.

В далёком уже августе прошлого года, когда прадед потребовал документальное подтверждение доблести правнука. И в феврале этого года, после получения очередного послания из далёкого дома, в котором старик высказывал своему потомку странную обиду.

"Ты, Пашка, не позорил бы меня перед соседями. На улицу выйти стыдно." — Сообщал прадед почерком двоюродной Пашкиной сестры Верки. — "Весь посёлок смеётся. Говорят, ваш Пашка со всей своей части медали собирал. Обвешался, как ёлка на Новый год."

Пришлось младшему лейтенанту Чеканову просить помощи у командира школы. Подполковник Селивестров посмеялся над проблемой своего подчинённого и выписал тому подтверждение, что "младший лейтенант Чеканов действительно награждён тремя орденами и двумя медалями". Снабдил бумагу довольно подробным разъяснением за что именно получена та или иная награда, и поставил на неё все печати, наличествующие в снайперской школе. Пашке же оставалось в очередной раз посетить фотографа ради новой фотокарточки.

Вот только был на ней он не один. В подтверждение слов подполковника Селивестрова привлёк младший лейтенант Чеканов к операции по обелению своего честного имени Панкратова и Ковалёва, заставив тех надраить ордена и выстроиться вместе с ним перед объёктивом фотоаппарата. На фоне Панкратова с двумя орденами и медалью, и Ковалёва с очень даже не солдатским орденом "Красного знамени", полученным за подстреленного в августе генерала, пять наград Пашки смотрелись не так вызывающе.

Одну фотографию, из выпавших на его долю при делёжке, Павел отправил домой, одну старательно спрятал на дне вещмешка вместе с орденами, а одну самым бессовестным образом реквизировал комсомольский вожак школы, заявивший, что ему жизненно необходимо наличие данной фотографии в стенгазете, посвящённой двадцать четвёртой годовщине образования Красной армии. Фотокарточка провисела там две недели, после чего бесследно исчезла в неизвестном направлении. Хотя, Ковалёв клятвенно утверждал, что собственными глазами видел, как одной из тёмных ночей данное произведение фотоискусства боковыми коридорами кралось в сторону санблока, где и спряталось в вещах санинструктора Орловой. При этом косился в сторону Панкратова, на которого, как было известно в школе всем до единого человека, неровно дышала младший сержант медицинской службы Варвара Орлова.

Как отреагировал посёлок на новое письмо с доказательствами узнали только в конце апреля. Сам прадед надиктовать письмо не смог. Занедужил старик. Да и то — сто шесть лет уже. Старше него только бабка Лукерья, слывшая на всю округу колдуньей. А больше ровесников и нет, на погосте давно. Лучший друг прадеда дед Михей более чем на десяток лет младше. Как и остальные старики их посёлка. Не живут охотники долго. Кого медведь заломал, как было с Пашкиным дедом, кого лихоманка в одночасье скрутила и нестерпимым жаром сожгла, кто под коварный лёд ушёл, не заметив занесённую снегом полынью, а кто просто безвестно в тайге сгинул. Ушёл по первому снегу на промысел пушного зверя и пропал. Только "безмогильный" крест на окраине кладбища появился, напоминая другим о непредсказуемости течения жизни. У рода Чекановых таких крестов пять было. Два из них прадед сумел перенести в правильную часть кладбища, отыскав в лесной глуши останки своего брата и внука. Надеялся, что любимый правнук и остальных без вести пропавших отыщет. Да Пашке на долю другая судьба выпала.

Верка пишет, что старик на охоте простыл. Хоть и освободили его давно от обязанности зверя бить, но не стерпел старый охотник, вызвался артели помочь. Мужики не возражали. Хотя мужиков-то там меньше половины осталось. Проредила их война, разбросав по всем фронтам от Средиземного моря до Ледовитого океана. На двоих уже похоронки пришли. Пушным промыслом их бабы занимаются. Вот и Верка с Наташкой, Пашкины двоюродные сёстры, вместе с прадедом зверовали. Они-то его от неминуемой смерти и спасли, найдя неподалёку от дверей охотничьей заимки обледеневшего и уже в беспамятстве. Сорвался старик с обрыва в незамерзающий Русалкин омут. На соболя прельстился, да не рассчитал тропу, а может стариковские ноги предательски подогнулись. Но силён ещё. Из этого проклятого места не всякий молодой вывернуться сумеет. На счету тамошних обитательниц четыре человеческих жизни, как утверждает бабка Лукерья. Вот только самих русалок никто кроме поселковой колдуньи не видел. Мелькают в глубине омута неясные тени, а то ли это действительно русалки, то ли солнечные лучи с придонными струями играют? Кто его разберёт.

Дед Михей вообще утверждает, что живёт в омуте древний-предревний сом, обросший от старости невероятно длинным мохом, который издали на девичьи волосы похож. Вот людям русалка и мерещится. Может быть и прав. По крайней мере, никто из поселковых мальчишек, втайне бегавших к проклятому омуту в надежде увидеть речных дев, ни самих русалок, ни остерегающего их водяного не видел. Не сподобился и сам Пашка, в далёком детстве не избежавший этого увлечения.

Верка пишет, что старик с Пашкиным письмом всех своих недоброжелателей обошёл. Заставил прочесть и извиниться. И даже корреспондента местной газеты вызвал, что, несомненно, было излишним, но вряд ли в таёжной глуши немецкие шпионы водятся. А если какой и завалялся, то что он сможет своему начальству сообщить? Что советский Осназ ордена и медали за собой в специальных вагонах возит?

Верка пишет, что у всех в посёлке один и тот же вопрос — когда же эта проклятая война закончится? Вон, даже прадед ворчит, что помрёт скоро и Пашку с победой домой не дождётся.

Когда закончится?

Полгода назад казалось, что последний рывок остался. На германскую границу выйдем, а там противник мира запросит. Не запросил. Гитлер на что-то ещё надеется. Железной рукой гонит на восток всех, кто ещё остался в тылу, разжаловал в рядовые нескольких генералов, предложивших закончить войну, пока ещё есть возможность заключить приемлемый мирный договор, издал приказ о немедленном расстреле без суда и следствия всех, кого полевая жандармерия посчитает дезертирами, распорядился заминировать все мало-мальски важные здания немецких городов. Такое ощущение, что он погребальный костёр из Германии себе готовит.

Говорят на фронте пятнадцатилетних мальчишек в плен брать стали. В дотах штрафников к пулемётам приковывают. Фольксштурму в качестве оружия только бутылки с зажигательной смесью выдают.

Сам Гитлер из своего бункера уже полгода носа не кажет, покушений боится.

Но сдаваться не собирается.

Старший лейтенант Синельников что-то знает, но молчит, оберегает своих подчинённых от бремени ненужного знания. Пашка, пытавшийся завести разговор на эту тему ещё при первой встрече, получил в ответ всего лишь несколько прозрачных намёков о том, что "не всякий враг твоего врага является твоим другом".

Ковалёв повернул к Чеканову циферблат своих часов, демонстрируя часовую стрелку добравшуюся до цифры одиннадцать. Два часа уже просидели. Пора и честь знать. Отделение снайперов, наверняка, уже прикончило остатки сухпая, не дождавшись обещанной картошки. Пашка кинул взгляд на собственные часы, бывшие предметом вожделения для всех интендантов, встреченных им за эти полгода. Снятые с какого-то немецкого полковника после боя за наревский мост, эти часы оказались очень редкими и дорогими. Настолько дорогими, что впору генералам носить, а не какому-то младшему лейтенанту, пусть и добывшему их в честном бою. Но Пашка упорно отказывался их менять. Отверг даже предложение одного из московских проверяющих, свалившихся на их снайперскую школу месяц назад. Ожидал начальственного гнева, но пронесло.

Часы подтверждали намёк Ковалёва. Пора уже покинуть столь негостеприимно встретившую их комендатуру. Пашка поднялся со своего места и направился к двери кабинета станционного коменданта, слегка приоткрыл её и прислушался к разговору, пытаясь определить на какой стадии процесс обмывания встречи.

— А я думал ты, Витя, уже в генералах ходишь. — Старший лейтенант Синельников обращался к коменданту станции.

— Не создан я для высоких должностей. — Ответил тот. — Больше думаю о том, как людей сберечь, а не как побыстрее приказ выполнить.

Забулькала разливаемая по стаканам жидкость, звякнули края сдвигаемых чарок и комендант продолжил.

— У тебя, Женя, намного больше шансов было на верха выбиться, а ты всё в старлеях ходишь.

— Меня, Витя, два раза в майоры производили и два раза расстреливали после этого. — Невесело рассмеялся Синельников. — Первый раз ещё в тридцать восьмом в Испании, когда я батальоном в интербригаде командовал. А второй раз в тридцать девятом на Халхин-Голе, у тебя на глазах. Третьего раза мне не пережить. Я уж лучше в старших лейтенантах похожу. Тем более, что и в старлеях уже третий раз. Вот третьего капитана к концу войны получу и можно после победы в запас. В какой-нибудь райцентр военкомом.

— А в Испании как уцелел? — Проявил интерес комендант станции.

— Я тогда к троцкистам в плен угодил. — Синельников немного промолчал и продолжил. — Сдал меня кто-то из наших, причём кто-то знавший меня лично до Испании. В штабе троцкистов точно знали, что я из НКВД. Приговорили к расстрелу. Но оказался там один человек, с которым в двадцатых в одной казарме спали, боками друг друга грели. Он меня из подвала выпустил, помог в расположение наших частей пробраться. — Командир опять замолчал, вспоминая подробности того события. — А дальше, как у нас водится. Вернулся из плена живым — значит предатель! Трибунала избежал, но звание долой.

Опять забулькала огненная жидкость.

— Да бог с ними, со званиями и орденами. — Командир шумно выдохнул, приканчивая свою долю. — Главное, как неблагонадёжного домой отправили. Я к тому времени наелся войны по "самое не хочу". Думал на родине прямой дорогой на лесоповал, а меня на очередную войну. Ну, а дальше ты сам знаешь.

Позади младшего лейтенанта Чеканова раздался обрадованный голос кого-то из женской части служащих комендатуры.

— Товарищи танкисты, тут про вас передают!

Пашка отпрянул от двери, повернулся к телефонистке, которая устанавливала в коридоре тарелку репродуктора.

Тот голосом Левитана сообщал. "... присвоить звание гвардейской Первой танковой армии генерал-лейтенанта Катукова, с наименованием её впредь — Первая Гвардейская танковая армия. В ознаменование одержанных побед над немецко-фашистскими захватчиками присвоить звание гвардейской Второй танковой армии генерал-лейтенанта Черняховского, с наименованием её впредь — Вторая Гвардейская танковая армия. Вечная слава героям погибшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. Смерть немецким захватчикам. Верховный главнокомандующий маршал Советского Союза Сталин. 3 мая 1942 года."

— Поздравляю, товарищ майор! — Обратился к майору Драгунскому младший лейтенант Чеканов.

— А что ж меня одного? — Отреагировал танкист. — Лейтенанта тоже поздравляй. Не меньше меня заслужил!

Пашка шагнул вперёд, но его опередили обрадованные девушки, повисли на шее у лейтенанта Банева и майора Драгунского, ничуть не смущаясь тем, что видят они их в первый раз в жизни. Пашка даже укол зависти почувствовал.

— Уже целым армиям "гвардию" присваивать стали. — Констатировал появившийся за спиной своего подчинённого старший лейтенант Синельников.

— Заслужили, вот и дают. — Откликнулся на его замечание комендант станции. — Не всё же лётчикам гвардейскими значками хвастать. Другим тоже покрасоваться хочется.

— Хочешь быть красивым, поступай в гусары. — Повторил небезызвестную мудрость Козьмы Пруткова старлей Синельников.

Пашка усмехнулся этому утверждению. Истины ради нужно сказать, что не только лётчикам доставалась слава гвардейских знамён, просто процент награждённых там был намного выше других частей. Стали за прошедший год гвардейскими более двух десятков стрелковых дивизий, несколько кораблей Северного и Балтийского флотов, чуть ли не треть истребительных и штурмовых авиаполков. Были, конечно, среди удостоенных и артиллеристы с танкистами. Но ещё ни разу не награждали этим званием столь крупное воинское соединение. Если не считать кавалерийский корпус Белова, получивший это наименование ещё в конце прошлого года за глубокий рейд по тылам немецких войск в Силезии.

— А может быть, лейтенант, к нам во Вторую Гвардейскую танковую армию отправишься? — Спросил у Володьки майор Драгунский. — Буду перед командованием ходатайствовать, чтобы тебе не меньше роты под командование дали.

— Не могу, товарищ майор. — Отнекивался лейтенант Банев. — Дал обещание в свою бригаду вернуться.

— Понимаю. — Согласился Драгунский. — Но если к нам на Прибалтийский фронт попадёшь, заезжай в гости. Будем рады.

Майор отвлёкся от Володьки и повернулся к коменданту станции.

— Майор Драгунский. — Отдал он честь коменданту. — Следую из отпуска к месту прохождения службы. Мне необходимо попасть на эшелон, направляющийся на Прибалтийский фронт.

— Хорошо майор. — Ответил на приветствие комендант. — Найдём тебе такой состав. Но движение раньше полуночи вряд ли возобновится. На дороге четыре диверсии сразу, причём подорвано два моста.

Комендант обратил внимание на Володьку.

— А ты, лейтенант, чего хотел?

— Лейтенант Банев. — Володька вытянулся и отдал честь. — Направлен начальником эшелона узнать о причинах задержки и времени начала движения.

— Ну, вот и узнал. — Комендант устало потер красные от недосыпания глаза. — Большего сказать не имею права.

Володька в очередной раз кинул руку к козырьку, по уставному повернулся и направился к двери, кивнув на прощание младшему лейтенанту Чеканову.

— Лейтенант, с тебя причитается. — Бросил ему вдогонку Пашка.

— Конечно! — Ответил тот. — Я тебя на пороге жду.

Получив от своего командира разрешающий кивок, поспешили вслед за ним и Чеканов с Ковалёвым. Старший лейтенант Синельников шагнул к коменданту, обнял его.

— Давай, Витя, прощаться. Выпадет ли случай свидеться ещё раз?

Хотел добавить что-то ещё, но махнул рукой и заторопился за своими подчинёнными.

Комендант вернулся в свой кабинет, закурил папиросу и стал ходить около своего стола, бросая задумчивые взгляды на телефон. Наконец решился, снял трубку и завертел диск, набирая номер, по которому давал себе слово никогда не звонить.

— Товарищ полковник, это капитан Бойко. — Представился он, когда на том конце провода сняли трубку.

— А, Витя! Рад тебя слышать. — Отреагировал голос с явственно проступающими властными нотками. — Как самочувствие?

— Спасибо, хорошо. — Отделался дежурной фразой комендант. — Я к вам по делу, товарищ полковник. Вы капитана Синельникова помните?

— Женьку? Конечно помню. — Полковник отбросил барственные интонации. Вместо них в голосе проступила настороженность. — Жаль, что с ним так получилось тогда в тридцать девятом.

— Живой он, товарищ полковник. — Продолжил комендант.

— Как живой? Ты ничего не путаешь?

— Никак нет, товарищ полковник. — Поспешил заверить своё бывшее начальство капитан Бойко. — Видел лично. Разговаривал с ним не меньше получаса. Он только что от меня вышел и направился к своему эшелону.

— Стоп! — Отреагировали на другом конце провода. — Больше ничего не говори.

Капитан непроизвольно кивнул в ответ на этот приказ. Правильно. Неизвестно чьи уши сейчас на линии об телефонную трубку греются. А дела полковника Васильева, по крайней мере такую фамилию он называл при последней встрече, излишнего любопытства не терпят.

— Собирайся и немедленно ко мне. — Отдал приказ бывший командир капитана Бойко и положил трубку.

6 мая 1942 года южнее Берлина

— Эй, земноводные, начальство где? — В полумрак дзота протиснулись двое бойцов в сером городском камуфляже.

— На КП, где же ему ещё быть. — Ответил им пулемётчик, оторвавшись от наблюдения за своим сектором обстрела.

— А КП где? — продолжил допрос старший из вошедших.

— Не скажем. — Весело оскалился второй номер расчёта. — А может быть вы шпиёны?

— А может тебе ещё раз накостылять для прочистки памяти? — Из за спины старшего высунулся другой боец из вошедших в дзот. Поменьше ростом и помоложе.

— Это ещё посмотреть надо — кто кому в прошлый раз накостылял? — Взвился второй номер расчёта, сбросил чёрный морской бушлат и стал закатывать рукава тельняшки. — Что бы какие-то сухопутные крысы над моряками верх взяли.

— А за крысу я тебе обязательно синяк поставлю. — Отреагировал его противник, отставил в сторонку ППС и стал развязывать тесёмки комбинезона. — Сравнивать десантников с грызунами. Ты бы ещё кроликов вспомнил.

— Ефрейтор Лось, отставить драку. — Одёрнул его второй десантник. — Как дети, право!

— Виноват, товарищ капитан. — Ответил его подчинённый. — Но он всегда первый начинает. — Ефрейтор кивнул головой в сторону моряка, который закончил закатывать рукава и осматривал внутренности тесного дзота, прикидывая возможное течение поединка.

— Петро, угомонись. — Пулемётчик достал кисет и стал неторопливо сворачивать самокрутку. — Лучше меня смени. А то глаза уже болят.

— Есть товарищ старшина второй статьи.

Отреагировал морской пехотинец и отвернулся к амбразуре, разглядывая развалины улицы, за которой держали оборону немцы. Впрочем, бушлат он надевать не торопился. То ли показывая готовность продолжить спор, то ли демонстрируя гордость морской пехоты — тельняшку. Которую он так и не сдал, когда им меняли обмундирование при отправке под Берлин из далёкой от Германии Одессы. Самые строптивые, как и он сам, утаили не только тельняшки с бескозырками, но и чёрные морские бушлаты. Вон и звание своего напарника второй номер расчёта переиначил на морской лад. Хотя ещё в далёком сороковом году приказом наркома обороны для формируемых при всех флотах бригад морской пехоты вводились общевойсковые звания. Пусть и растворился первоначальный состав тех бригад среди пришедшего с кораблей пополнения, которое потекло в морскую пехоту с началом войны. Но данного приказа никто не отменял. Просто командование морпехов, того же корабельного призыва, прикрывало глаза на вольности своих бойцов. Разрешало демонстрировать свой морской норов, взамен требуя безбашенной храбрости в бою.

— Так где же КП? — Напомнил о своём вопросе капитан десантник.

— Сейчас провожу, товарищ капитан. — Пулемётчик затушил и упрятал в кисет недокуренную самокрутку, прихватил стоящую в углу СВТ второго номера и сказал своему напарнику. — Смотри, Петро, внимательно, а то вчера они вдоль левого кювета проползти пытались. Будешь варежкой хлопать, гранатами закидают.

Второй номер кивнул головой, стараясь не смотреть в сторону десантников. Демонстрировал обиду, хмурил брови, поправлял закатанные рукава.

— До встречи, земноводный, на обратном пути загляну, синяк тебе нарисую. — Ефрейтор Лось сплюнул в угол дзота и двинулся к выходу.

Морской пехотинец взвился от таких обидных слов, но его обидчик уже покинул дзот, а пулемётчик продемонстрировал своему второму номеру увесистый кулак и кивнул в сторону амбразуры. Капитан усмехнулся и отправился вслед за ефрейтором.

Сержант уводил десантников от окраины городка, на которой находился их дзот, в глубь относительно целого квартала. Несколько раз менял направление движения, сверяясь с, только ему известными, ориентирами. Разобраться в хитросплетениях траншей и ходов сообщения мог только человек, проведший в этом лабиринте не один день. С первого раза запомнить, за каким углом полуразрушенного здания нужно повернуть, в какое окно нырнуть, какую траншею просто перепрыгнуть, а по какой нужно проползти, скрываясь от пулемётчиков и снайперов противника, было практически невозможно. Но сержант уверенно вёл десантников извилистым путём, перекидываясь короткими фразами с встреченными бойцами. Большинство морпехов дремало, пытаясь выспаться впрок, пока противник не проявляет активности. Меньшая часть чистила оружие, один боец любовно полировал лезвие десантного ножа, любуясь на играющие на металле солнечные блики. Двое неторопливо жевали, проводив десантников ленивыми взглядами. В относительно целой комнате солдат с лычками младшего сержанта на погонах неумело терзал струны на гитаре, в тщетной попытке извлечь из несчастного инструмента что-то похожее на музыку.

Капитан фиксировал всё это внимательным взглядом, готовясь пересказать личные впечатления командиру бригады после возвращения на свои позиции. Их Третью десантно-штурмовую бригаду перебросили на этот участок фронта только позавчера, и они едва успели освоиться на своей позиции. Впрочем, не все. Вон ефрейтор Лось уже и подраться успел. Штрафная рота по нему горькими слезами обливается. А если не передавать дело в трибунал, а, ограничившись уставными взысканиями, собрать воедино все его провинности, то светит ему, как минимум, месяцев восемь непрерывной гаупвахты. Спасает только то, что в бригаде нет специалиста по захвату вражеских языков лучше, чем бывший терский казак и нынешний разведчик Лось. Вот этот стервец и пользуется своей нужностью. Хотя, наказать его необходимо. Вот только какое наказание придумать? Чем испугать прошедшего не одну рукопашную схватку бойца, притащившего из рейдов в тыл врага семь языков, дважды раненого и трижды представленного к награждению орденом. Правда, в результате получившего только одну медаль. Сам виноват. Обмывать ордена до их вручения не стоило. А тем более устраивать салют из захваченных у немцев сигнальных ракет в полутора сотнях метров от штаба. Вот и получил вместо обещанных орденов знаки отличия в виде синяков на половину морды.

Комбриг у них, конечно, строгий, но отходчивый. Под суд не отдал, но воспитательную работу провёл серьёзную. Собственноручно.

С комбригом им повезло. Полковник Маргелов своих в обиду не даст, зазря не накажет, напрасно не обматерит. Но и потребует от тебя так, что мало не покажется. Недаром назначен командиром самой прославленной десантной бригады. Их ДШБ с самого момента формирования в ноябре прошлого года из боёв не вылезала. Говорят, что сам Маргелов и предложил переформировать десантные корпуса, оставив в их составе воздушно-десантным только один отдельный полк. А остальные батальоны свести в штурмовые бригады, основательно пересмотрев их структуру, так как чаще всего бои им приходилось вести те же, что и обычной пехоте. Крупных воздушных десантов после захвата Словакии больше не проводили. Ограничивались высадкой отдельных взводов или рот, только один раз сбрасывали целый батальон. А остальных десантников использовали для латания прорех в обороне, напрасно растрачивая элитных бойцов, как второсортное пушечное мясо. Вот, тогда ещё майор Маргелов и предложил основательно усилить десантные части тяжёлым вооружением, вернуть танковые батальоны, придать самоходную артиллерию и бросать их в бой только как единое целое. А не ротными или взводными ошмётками. И под управлением своих комбатов и комбригов, которые не будут напрасно укладывать собственных бойцов в землю, как очень часто поступали командиры пехотных полков и дивизий. А чего чужие роты жалеть? Всё равно их через несколько дней заберут.

Наконец-таки добрались до командного пункта полка. Пулемётчик передал десантников охране, а сам устроился в ближайшей комнате и достав недокуренную самокрутку принялся вертеть колёсико изрядно износившейся зажигалки.

В приспособленном под КП подвале трёхэтажного дома было многолюдно. Дремали, жевали, курили и просто разговаривали несколько десятков морпехов, благо размеры подвала позволяли разместить их, не мешая работе наблюдателей с пулемётами, пристроившихся у подвальных окон, телефонистов и радистов, колдующих над связью, и двух симпатичных медсестёр, гордо носящих на голове чёрные береты, введённые для военнослужащих ВМФ женского пола перед самой войной. Ефрейтор Лось попытался двинуться в их сторону, но был остановлен сердитым хлопком по плечу. Заводить ссору ещё в одном месте в планы капитана не входило. Не за этим они сюда пришли.

Командование полка обнаружилось в дальнем от входа углу за столом с вычурными гнутыми ножками, явно позаимствованным в одной из квартир этого же дома. Уцелевшее в полосе боёв мирное население разбегалось в разные стороны при первой же возможности, бросая всё имущество. Причём как от советских частей, так и от собственных солдат, которые всех лиц мужского пола немедленно ставили под ружьё, выполняя один из последних приказов Гитлера, объявившего очередную тотальную мобилизацию. Теперь ужё от четырнадцати до семидесяти лет.

Вокруг стола сидели офицеры в чёрных бушлатах и морских фуражках, мелкими глотками прихлебывали из полупрозрачных фарфоровых чашек дымящийся чай, нещадно дымили папиросами и цветными карандашами обозначали что-то на карте.

— А, десантура пожаловала! — Отреагировал на появление гостей сидящий во главе стола подполковник в чёрном морском кителе, судя по всему командир полка. — Чем обязаны?

— Капитан Сергиенко. — Представился десантник. — Направлен к вам своим командованием узнать: какие патроны поставили вашему полку наши доблестные тыловые службы?

— Ты об этих что ли? — Подполковник подбросил на ладони патрон отличавшийся от винтовочного меньшей длиной и отсутствием закраины. — А мы тут гадаем, куда нам их заряжать?

— В задницу той тыловой крысе, которая с перепою нам их отгрузила вместо винтовочных, товарищ капитан второго ранга. — Вмешался в разговор моряк с погонами майора.

— А нам привезли ваши боеприпасы, товарищ подполковник. — Сообщил морским пехотинцам десантник, игнорируя обращение майора. Раз приказано перевести их на общевойсковые звания, значит так к ним и нужно обращаться.

Подполковник неудовольствия не высказал.

— Видать, крепко приняли накануне бывшие завхозы. — Продолжил майор. — Продрали утречком глаза и в накладные. А там написано: Третья десантно-штурмовая бригада и Третий полк морской пехоты. Как уж тут различить, что кому отправлять? Цифры то одинаковые. А уж длину патрона измерить вообще задача немыслимая. Руки-то гопака пляшут и окромя стакана ничего брать не хотят.

Майор кривил в усмешке тонкие усики, бросал взгляды на противоположный край стола, явно выделяя там полноватого капитана.

— Странные у вас взгляды на военнослужащих тыловых подразделений, товарищ капитан третьего ранга. — Подал голос капитан. — Вас послушать, так они все поголовно бездельники и пьяницы.

— Могу ещё добавить — пустобрёхи и бабники. — Отреагировал майор, кося глазом в сторону медсестёр. — И это не только моё мнение, товарищ капитан-лейтенант.

— Насчёт бабников, товарищ капитан третьего ранга, можно и поспорить — кто больший бабник. — Начал заводиться капитан, но был прерван командиром полка.

— Отставить ругань. — Подполковник сердитым взглядом осадил начавшего подниматься майора. — Ты, Коновицын, в чужих делах любые промахи замечаешь, а сам чудишь не хуже. Или тебе позавчерашний случай напомнить?

Майор отрицательно качнул головой, признавая правоту своего командира. А тот повернулся к другому спорщику.

— Да и твои люди, Семченко, видать не божью росу пили, раз не проверили какие патроны им выдали.

В ответ на эту отповедь интендант наклонил голову, не решаясь противоречить.

— Значит, слушай боевую задачу. — Продолжил командир полка. — Ты, Семченко, организуешь погрузку на грузовики ящиков, которые ты вчера по дури выгрузил, не проверив работу своих бойцов. А ты, Коновицын, покажешь шоферам самую безопасную дорогу в расположение нашего нового соседа, раз уж они к твоему батальону примыкают. Обменяете боеприпасы и сразу вернётесь обратно. Всё ясно?

— Так точно, товарищ кавторанг. — Приподнялся со своего места интендант. — Разрешите выполнять?

Подполковник кивком отпустил и майора и капитана, повернулся к десантнику.

— Садись капитан, чаем угостим. — Крикнул в сторону ближайшего коридорчика. — Ниязов, ещё чаю неси, да погорячее.

Оттуда показался невысокого роста толстячок в когда-то белом халате и поварском колпаке, поднёс к столу парящий чайник. Сидящий рядом с подполковником майор торопливо свернул карту и убрал её в планшет. Два других майора, по-видимому командиры батальонов, очистили стол от оставшихся документов. Капитан, отличавшийся от других офицеров формой защитного цвета, выставил на середину стола буханку хлеба и банку сгущёнки, резкими движениями пробил штыком в крышке банки два отверстия и принялся резать хлеб.

— Извини капитан, но сахара нет. — Обратился он к десантнику. — Только сгущенное молоко, да и то немцы в подарок оставили. Поначалу думали, что отравленное, нашли кота и накормили. Тот вылакал всё и на боковую. Ожидали, что сдохнет, а он паршивец выспался и за добавкой пришёл.

Рекомый кот действительно блаженно дремал неподалёку, выставив на обозрение белоснежное брюхо, шевелил усами, подёргивал правой передней лапой, преследуя в своих снах неведомую добычу.

— А вот чай неплохой, настоящий грузинский. — Капитан продолжал играть роль гостеприимного хозяина. — Хасикуридзе в отпуск по ранению домой ездил, вот и привёз.

Чай действительно оказался неплохим, особенно по сравнению с тем суррогатом, который приходилось заваривать капитану Сергиенко в окружении какой-то месяц назад. Угодила их бригада в колечко после неудачного прорыва. Вернее, прорыв-то был удачный, а вот действия соседей оставляли желать лучшего. Пока они жевали сопли перед немецкими позициями, германские генералы подтянули резервы и заткнули брешь в своей обороне. Пришлось десантникам вместо прорыва вглубь немецких позиций занимать круговую оборону и больше трёх суток отбивать атаки противника, который получил приказ аж от самого фюрера во что бы то ни стало уничтожить их бригаду. Надоел полковник Маргелов со своими бойцами немецким генералам до такой степени, что они бросили против него не только резервы, но и некоторые части с передовой. За что и поплатились. Неизбежный, как казалось противнику, разгром Третьей десантно-штурмовой бригады обернулся победой, пусть и не в той степени, как планировалось по первоначальному плану операции. Соседи наконец-таки собрались с силами, нащупали слабину в германской обороне и яростной атакой отбросили пехотную дивизию немцев, которая держала оборону на внешнем кольце окружения. В разрыв вошёл танковый батальон их десантного корпуса, одновременно в тылу немцев десантировался батальон парашютно-десантного полка и в кольце уже оказались солдаты Вермахта вместе с командованием корпусной группы, которая держала фронт на этом участке. Штаб корпуса, правда, вывернулся в самый последний момент, но командир корпусной группы генерал Мюллер и ещё два генерала оказались в плену. Предпочли лагерные бараки на далёком Урале неизбежному выяснению отношений с горячо любимым фюрером.

Немец уже не тот, что был поначалу. Даже ветераны Восточного фронта перестали бросаться в бой осточертя голову. Пришло понимание, что война проиграна, и сейчас речь идёт не о том, чтобы добраться до Урала, или хотя бы до Москвы, а о рубеже, на котором удастся остановить противника. По крайней мере, так рассуждают боевые офицеры низшего звена, нахлебавшиеся кровавой мути за год войны. Генералы продолжают слать наверх бодрые реляции, но не из-за неистребимого оптимизма, а всё больше по боязни угодить под подозрение в отсутствии лояльности. А от подозрения недалеко и до последующих выводов. Не высказываешь бурных восторгов по поводу очередной речи фюрера, значит вынашиваешь мысль о предательстве, а то и уже перекинулся на сторону противника.

Капитан Сергиенко лично брал в плен генерала Мюллера и хорошо помнит смесь усталости и разочарования на лице генерала. Он даже был небрит, что немыслимо для высшего офицера Вермахта. Не требовал он и присутствия равного ему по званию или должности советского офицера, как было не так давно в той же Словакии, где остатки немецкой дивизии капитулировали только после приезда командира воздушно-десантного корпуса генерала Затевахина. Полковник Родимцев по мнению немецкого комдива не соответствовал его уровню. Теперь сдаются и лейтенантам. Время спеси прошло.

— Чем командуешь, капитан? — Оторвал от раздумий капитана Сергиенко командир полка морской пехоты.

— Разведротой, товарищ подполковник. — Ответил десантник.

— Вот ты-то нам и нужен. — Обрадовался майор, убиравший карту, судя по всему начштаба. — Не знаю, говорили ли тебе, но нам поставлена задача провести разведку боем совместно с вашей бригадой. Нужно прощупать немецкую оборону на предмет слабин и разрывов. Поискать ополченцев. Они непременно есть, но вот где?

Десантник согласно кивнул. Фольксштурм должен быть. Не так уж много на этом участке фронта настоящих боевых частей. Они в основном вокруг Берлина, севернее этого городишки, не имеющего стратегической ценности. Зачем немцы вообще за него цепляются? Не хочется менять относительный уют полуразрушенных домов на траншеи в голом поле, которые ещё и выкопать надо. Или боятся нарушить приказ Гитлера, запретившего любые отступления.

— Сейчас капитан Старков с нашей разведкой тебя познакомит. — Кивнул в сторону гостеприимного капитана майор. — А вы сами разберётесь, где и как пощупать немцев.

— За вымя. — Завершил его речь капитан Старков.

Офицеры изобразили какое-то подобие улыбок, реагируя на эту заезженную шутку, отставили пустые кружки, достали трофейные сигареты и закурили. Угостили и десантника. Капитан Сергиенко не отказался. Хоть и были в последнее время немецкие сигареты отвратного качества, но отказываться от угощения было просто невежливо. Да и своих папирос оставалось всего ничего, скоро придётся на махорку переходить. А их бригаде в последний раз поставили такой ядрёный самосад, что с одной затяжки слёзы прошибает. Мужики постарше курят его с удовольствием, но в десантных бригадах солдата старше тридцати лет не встретишь, да и те, кто перевалил за двадцать пять редкость. В основном пацаны со школьной скамьи. Несколько недель учебки в запасном полку, три зачётных прыжка с парашютом, два выстрела из гранатомёта, "обкатка" танками под конец обучения — и пора на фронт. Если не считать изматывающих душу постоянных марш-бросков, столь же частого рытья окопов различного профиля, ежедневной стрельбы из всего наличествующего оружия и многого другого, что необходимо на фронте.

Капитан Старков поднялся из-за стола, спросил разрешения идти, кивнул десантнику.

— Разрешите идти, товарищ подполковник. — Обратился к командиру полка капитан Сергиенко, повторяя действия морпеха.

Подполковник дал разрешение и десантники отправились вслед за капитаном, свернувшим в боковой коридорчик. Несколько метров коридора закончились подвалом поменьше штабного, но вполне достаточным, чтобы разместить с десяток разнокалиберных кроватей, притащенных хозяйственными бойцами. В дальнем углу обнаружилось даже трюмо с треснувшим зеркалом. Для полноты картины не хватало рояля со свечами. Но ни рояля, ни пианино не было, зато наличествовал патефон, голосом Утёсова выводящий: "У самовара я и моя Маша". Довольно громкая музыка не мешала разведчикам спать как на кроватях, так и на полу в самых различных позах. Неподалёку от входа группка морпехов разбирала трофейный пулемёт, то ли изучая его, то ли ремонтируя. Полуседой старшина писал письмо, кусал кончик химического карандаша в тяжком раздумье, какую ещё новость сообщить далёким родным, и при этом не вызвать пристального внимания военной цензуры. Рядом со старшиной богатырского телосложения боец штопал гимнастёрку и с "окающим" волжским говором вполголоса поминал "того немецкого чёрта, который понаделал таких узких дверей, что нормальному человеку только боком протиснуться можно". Под нормальным человеком, по-видимому, он подразумевал самого себя, ибо все встреченные десантниками дверные проёмы были такой ширины, что боком там могли спокойно пройти два человека. По крайней мере, капитан Сергиенко и ефрейтор Лось, не отличающиеся очень большими габаритами.

— Садитесь капитан. — Старков кивнул в направлении стоящего в углу дивана.

Десантники не заставили себя упрашивать. Лось даже попрыгал на диване, проверяя упругость пружин.

— Сейчас нашу разведку разбудят, познакомлю вас и решайте свои проблемы. — Заявил капитан Старков усаживаясь рядом.

— А ты разве не начальник разведки? — Удивился Сергиенко.

— Нет, я начарт полка. — Ответил ему Старков. — Начальник разведки у нас в госпитале по причине деликатного ранения, ну, не совсем ранения.

Прыснул в кулак писавший письмо старшина. Капитан Старков осуждающе покачал головой.

— Ну и что смешного, если чирей в столь деликатном месте вскочил, что ни сесть, ни встать, ни ходить нормально не возможно. — Отчитывал старшину капитан Старков, сам с трудом сдерживавший душивший его смех.

— Вы, товарищ капитан, добавьте ещё, что по большому сходить тоже не получается.

Веселье прервал подошедший старший лейтенант, потёр заспанное лицо, подтолкнул капитана Старкова и втиснулся на краешек дивана.

— Чего разбудил, Микола. — Протянул он недовольным голосом.

— Да вот привёл тебе, Санёк, твоего коллегу из десантной бригады. Знакомьтесь и думайте над тем делом, что начштаба утром говорил. — Ответил ему капитан Старков.

— Старший лейтенант Максимов. — Представился командир разведроты полка морской пехоты. — Можно Саша.

— Капитан Сергиенко. Можно Иван. — Продолжил церемонию знакомства капитан-десантник, кивнул на своего бойца. — А это ефрейтор Лось.

— Что за странный у вас вид? — Старший лейтенант кивнул на маскхалаты непривычной серо-синей расцветки одетые на десантниках.

— Это нам новую маскировочную форму поставили для боёв в городских условиях.

— И как, товарищ капитан, помогает? — Подключился к разговору старшина.

— Ничего конкретного про неё сказать не могу, четвёртый день носим. — Сергиенко прервался на секунду и продолжил. — Да и в гости к Гансам в ней ещё не наведывались.

— Ну вот и проведаете. — Подытожил его ответ капитан Старков. Приподнялся со своего места. — Ну, я пойду, навещу миномётчиков.

Капитан Сергиенко проводил начарта взглядом, попутно пересчитал находящихся в комнате бойцов. Чуть больше сорока. Негусто, если это весь состав роты. Впрочем у него самого не намного больше. Разведывательная рота такое подразделение, что полный состав в ней имеется только в одном случае — сразу после формирования части, в которую она входит.

— Как думаешь приказ выполнять? — Десантник посмотрел на своего "земноводного" собрата.

— Нас тут знают очень хорошо, больше недели на этом участке шуршим. — Ответил ему старший лейтенант. — Поэтому предлагаю с вашей стороны разведку провести. Вряд ли немцы разнюхали, кто перед ними появился.

Сергиенко был согласен. Если бы германской разведке удалось узнать, какая именно бригада пожаловала к ним в гости, то сейчас весь передний край противника гудел бы, как растревоженный улей. А все окрестные штабы Вермахта торопливо удваивали и утраивали охрану, готовясь к неизбежному визиту головорезов Маргелова.

— Не возражаю. На нашем, так на нашем. Вы-то засветились основательно. — Капитан Сергиенко рассмотрел чёрное морское одеяние ближайших бойцов. — Трудно не понять кто вы, если половина в чёрных бушлатах ходит.

— Мои лишь здесь одевают. — Виновато протянул старший лейтенант. — А на задание только в обычных маскхалатах. Даже тельники снимаем. — Добавил морской пехотинец, обозначая всю серьёзность отношения своих бойцов к выполняемым приказам.

Да, куда уж серьёзнее. Заставить моряка снять тельняшку — это надо постараться.

— Тогда собирай группу и двинули на наш участок. — Принял решение десантник.

Старший лейтенант согласно кивнул и стал отдавать приказания своим бойцам.

— Что там Гофман? — Обер-лейтенант окликнул долговязого солдата, устроившегося на уцелевшем участке перекрытия второго этажа.

— Какая-то новая часть, господин обер-лейтенант. — Отозвался наблюдатель. — У меня хорошая память, и могу с уверенностью сказать, что этих солдат на нашем участке я ещё не видел.

Обер-лейтенант поднял бинокль и прошёлся взглядом по позициям русских. Никаких признаков замены противостоящего ему последнее время батальона противника не было видно. Всё также лениво дымила кухня в глубине русской обороны. По-прежнему раскачивался на ветру портрет Гитлера, вывешенный русскими в самые первые дни боёв. На старом месте оставался и наблюдательный пункт советского командира. И даже телефонный провод протянутый русскими артиллерийскими корректировщиками на верхушку водонапорной башни оставался на месте, демаскируя наблюдателей. Обер-лейтенанту несколько раз предлагали наказать нерадивых русских артиллеристов, ленящихся маскировать свою позицию, но он категорически запрещал это делать. Пока активных боёв не вели, большого вреда от них не было, зато было известно где они обосновались. А спугнёшь этих разгильдяев, придёт кто-то более осторожный и ищи его потом.

Заныла правая сторона груди, напоминая о старой ране. Очевидно, к непогоде. Обер-лейтенант посмотрел на небо, действительно на востоке показалась тёмная туча, которая явно собиралась пролиться дождём, если не сегодня, то в самое ближайшее время. Обер-лейтенант потёр повреждённые русской пулей рёбра, сплюнул густую слюну. Большевики подарили ему весьма надёжный барометр, не подводивший его с самого первого дня выписки из госпиталя в далёком уже июле прошлого года.

Надо будет предупредить офицеров батальона о возможном дожде. Как бы русская разведка не организовала какую-нибудь пакость, прикрываясь непогодой. Они, конечно, вели себя чрезвычайно тихо последние две недели, но ведь и противостояла им всё это время сильно потрёпанная русская дивизия, отведённая сюда для относительного отдыха. Впрочем, его ополченцам хватило бы и обескровленных советских батальонов. Сожрали бы за неполный час, как было на предыдущем рубеже, с которого им пришлось ускоренно драпать, бросая остатки тяжёлого вооружения. Если можно так назвать две древние пушки, как бы не времён Седана.

Плохо, если русские действительно заменили своих солдат. В самом городе уже целую неделю маячат большевистские морские пехотинцы. Противник такой, что врагу не пожелаешь. Обер-лейтенант тогда тихо обрадовался и даже вознёс короткую молитву богу, в существовании которого он стал сильно сомневаться последнее время. Обрадовался тому, что его батальон фольксштурма оказался в стороне. А что теперь достанется на его долю?

Гофман неуклюже сполз вниз, цепляясь повреждённой ногой за все неровности полуразрушенной стены. Обер-лейтенант горько усмехнулся. Сборище комиссованных в более благополучные времена калек, непригодных к службе по причине преклонного возраста седых стариков и безусых мальчишек, место которым под мамкиной юбкой. Вот и весь его батальон. Им бы охранять какие-нибудь склады в далёком тылу, а не торчать на переднем крае, рискуя не только собственными жизнями, но и целостностью обороны этого участка фронта. Вот, взбредёт русским генералам в голову блажь нанести удар именно здесь — и кто их остановит?

Обер-лейтенант развернулся и пошёл вглубь обороны своего батальона. Он увидел всё, что хотел. Захромал позади унтер-офицер Гофман, что-то негромко объясняя Клаусу. Мальчишка всё время прерывал того нетерпеливыми вопросами, Гофман вздыхал и начинал заново. Замыкал шествие дед Клауса. Он шёл молча, топорщил седые усы, перекидывал мундштук с давно погасшей сигаретой из одного угла рта в другой, хмурил брови и подталкивал внука всякий раз, когда тот притормаживал ход.

Обер-лейтенант прислушался. Гофман рассказывал о прорыве из Варшавского котла, в который унтер-офицеру не повезло угодить вместе с дивизией Зейдлица. Они тогда прорвались. Всё-таки Зейдлиц был хорошим генералом, не чета тому напыщенному болвану, который числится командиром их дивизии. Если можно назвать дивизией сведённые в одно место разношерстные батальоны. Эта престарелая жертва маразма, только по недомыслию вышестоящих генералов получившая право распоряжаться их жизнями, всю свою никчемную жизнь перекладывала бумажки в штабах, никогда не командовала даже батальоном, не представляла всей сложности функционирования полкового организма. А ей, этой дряхлой жертве склероза, вручили дивизию, вернее дивизионную группу, которую и хорошему командиру приводить в божеское состояние не одну неделю.

Обер-лейтенант вновь посмотрел на восток. Из-за наливающейся чернотой далёкой тучи выползли тёмные точки. В недосягаемой для, находящихся на вооружении их дивизионной группы, малокалиберных зениток высоте летели русские самолёты. Утешало, что летели не к ним, а скорее всего на Берлин. Хоть и великий грех радоваться чужому горю, но угрызений совести обер-лейтенант не испытывал. Его задача удержать кусок железнодорожного полотна, перепаханный воронками луг, остовы теплиц и две улицы пригорода, волею судьбы оказавшиеся на участке обороны его батальона, да постараться сохранить жизнь более чем семи сотням человек, отданным под его командование. Или, по крайней мере, не зазря уложить их в землю.

А о Берлине пусть беспокоится фюрер, объявивший город крепостью. А крепости, согласно приказу того же фюрера, не сдаются.

"А если враг не сдаётся, то его уничтожают!"

Именно эту фразу русские печатали в листовках, высыпаемых на головы защитников Германии во всё возрастающем количестве. Жителям столицы повезёт, если советские бомбардировщики ограничатся только "бумажными бомбами". Но вряд ли. Большевистские самолёты всё ползли и позли, являя на свет божий одну эскадрилью за другой, сменяя плотные ромбы полков, выстраивая рваные ленты дивизий. Такой силищей листовки не возят. Кажется русские решили сравнять злосчастную столицу Германии с землёй.

На КП батальона пожилой начальник штаба приготовил комбату, годящемуся ему в сыновья, отчёт о вооружении батальона. Подслеповато щуря глаза он начал перечислять количество пулемётов, винтовок и пистолетов разных марок, состоящих на вооружении подчинённых им солдат, наличие гранат и патронов, состояние материальной части в миномётной батарее. Обер-лейтенант слушал этот отчёт вполуха, существенных изменений со времени последней инвентаризации не происходило. Разве, что привезли несколько новых чешских пулемётов взамен того старья, что досталось им при формировании. Фольксштурму выделяли вооружение по остаточному принципу, подразумевая, что боевых действий ополченцам вести не придётся. Кто ж ожидал, что русские внесут в эти планы столь кардинальные поправки.

Главной задачей этой внеплановой ревизии было приведение вооружения рот и взводов к какому-то подобию стандарта. Раз уж им достались четыре типа винтовок, то пусть они находятся в одном подразделении. Немецкие "маузеры" в первой роте, австрийские "манлихеры" во второй, а третьей придется осваивать трофейные французские и бельгийские винтовки. А то предыдущий комбат не столько готовил своё подразделение к боям, сколько искал повод сбежать в тыл. Нашёл всё-таки. Трудно не найти, если имеешь высокопоставленных родственников. Сейчас он наверняка несёт тяжкую службу в окрестностях Мюнхена, или каком-нибудь другом столь же "опасном" месте.

— Вилли, боеприпасов всего лишь на пару часов серьёзного боя, не больше. — Подвёл итоги своего доклада начальник штаба.

— Если мы продержимся эту пару часов.

Обер-лейтенант проигнорировал обращение по имени. Гауптманн знал своего командира с детства, имел полное право так называть обер-лейтенанта Енеке, ветерана Польской и Французской кампаний и кавалера двух железных крестов, пылящихся дома в серванте вместе с заключением о непригодности данного обер-лейтенанта к военной службе по причине тяжёлого ранения. Сам начальник штаба имел такую же справку, выданную ему в далёком восемнадцатом году. Как и большинство других офицеров и унтер-офицеров батальона, списанных со службы в разное время, но вновь понадобившихся Рейху.

— Плохие новости? — Насторожился гауптманн.

— Да, большевики поменяли стоящий перед нами батальон.

Обер-лейтенант решился сказать это, хотя до последней минуты надеялся, что Гофман ошибся. Но не стоило обманывать самого себя. Если перед батальонами, держащими оборону в городе, ещё неделю назад появились морские пехотинцы, то и перед ними должна произойти смена частей. Вот только кого послало им провидение в лице русского командования?

— И кто перед нами? — Высказал аналогичную мысль начштаба.

— Был бы знаком с русским командармом, спросил бы. — Сыронизировал Вилли.

Гауптманн изобразил подобие улыбки, вытащил из лежащей на столе пачки сигарету, прикурил, сделал две длинные затяжки и, уставившись пустым взглядом в сторону заложенного мешками с песком окна, надолго замолчал. Обер-лейтенант ему не мешал. Говорить не хотелось, да и обсуждать, по большому счёту, было нечего. Всё и так ясно без долгих разговоров и красивых слов. Сейчас свежая русская часть непременно проведёт разведку, обнаружит их "инвалидную команду" и обязательно нанесёт удар именно на их участке. Они сами поступили бы точно также. Так почему противник должен вести себя иначе?

— Что с мальчишками делать будем? — Обер-лейтенант оторвал своего начальника штаба от раздумий.

— Что могли уже сделали. — Вздохнул гауптманн. — Дальше нынешних позиций отводить некуда.

Ещё две недели назад, впервые проинспектировав полученный под командование батальон, обер-лейтенант Енеке приказал всех солдат моложе семнадцати лет свести в два учебных взвода и отправить их на самый тыловой, из возможных, рубежей. Там они и проходили обучение под командой двух пожилых фельдфебелей. Имей он такую возможность, Вилли отправил бы этих молокососов ещё дальше от передовой, но опасался, что там они попадут в руки фельджандармерии. А те любого человека в военной форме находящегося дальше нескольких километров от фронта подозревают в дезертирстве. И попробуй докажи, что это не так. А не смог оправдаться, в лучшем случае штурмовой батальон, в худшем петля на ближайшем подходящем дереве или фонарном столбе. Видели они с начальником штаба такие украшения не далее как позавчера, причём одному из повешенных на вид было лет шестнадцать, не больше.

На КП заглянул исполняющий обязанности командира третьего взвода фельдфебель Бехер.

— Господин обер-лейтенант, там какое-то начальство пожаловало.

Встревоженное лицо фельдфебеля лучше всяких слов говорило о том, что ничего хорошего от этого визита он не ожидает, как и большинство других солдат батальона. От начальства, тем более незнакомого, не несущего ответственности за твою жизнь, а ещё лучше повязанного с тобой своей жизнью, ничего хорошего в последнее время ожидать не приходится. Примчатся, надают указаний, чаще всего противоречащих приказам предыдущего начальника, а то и вовсе бессмысленных, и с чувством исполненного долга исчезают в далёких тыловых далях. А ты думай, как выполнить приказ или, хотя бы, сделать вид, что исполняешь эти распоряжения, и в то же время не нанести большого вреда обороноспособности своего подразделения.

Бехер в своё время служил в русской императорской армии, дослужился там до командира роты, повоевал в прошлую войну против своих далёких немецких родственников, пока не попал в плен под Ригой. Возвращаться обратно после заключения мира с большевиками не захотел. Обустроился в Фатерлянде, обзавёлся семьёй, но русского языка и русских обычаев не забыл. Несколько раз он верно предугадывал поведение командира противостоящего им советского батальона, научил солдат своего взвода паре русских песен, периодически с помощью найденного в развалинах штаба местного отделения национал-социалистической партии рупора переругивался с Иванами.

Те его быстро запомнили и каждый вечер кричали: "Эй, земляк, давай поговорим". Далее следовала словесная перепалка, прерываемая в особо занимательных местах взрывами хохота со стороны русских траншей. Затем русские затягивали песню, а солдаты Бехера неумело им подпевали, что вновь вызывало веселье у противника.

Кстати, неплохо бы отправить Бехера сегодня вечером провести очередную перебранку с Иванами. Он-то, наверняка, запомнил их по голосам. Вот и пусть проверит, поменялся русский батальон, или Гофман ошибся.

Спустя несколько секунд примчался Клаус, пользуясь своими правами ординарца протиснулся в дверь мимо фельдфебеля, вызвав неудовольствие того, и с забавной смесью восторга и озабоченности на мальчишеском лице выпалил эту же новость. Мальчишке всё ещё в диковинку окружающий его мир, каждое изменение вокруг событие, как минимум, мирового, а то и Вселенского масштаба.

Мальчик всё больше похож на своего отца, даже жесты повторяют гауптманна Мильке, пропавшего без вести на русской границе в начале войны, без малого год назад. Жив ли он?

Обер-лейтенант Енеке обязан ему жизнью. Его, тяжелораненого, тогда отправили в госпиталь по приказу отца Клауса, а сам гауптманн Мильке остался штурмовать проклятую русскую пограничную заставу, стоившую им столь тяжких потерь. Половину личного состава убитыми и ранеными, а потом и всех остальных, когда большевики перешли в наступление. Из устроенной русскими мышеловки не вырвался ни один солдат их батальона.

Что с ними произошло? То ли они погибли в бою, то ли попали в плен, что по утверждению доктора Геббельса одно и то же.

Бехер при этих словах плевался и матерился по-русски сквозь зубы, Клаус кусал губы, сдерживая слёзы, а его дед ворчал, что "не стоит воспринимать всерьёз слова всяких пустобрёхов".

"Как же не верить, ведь он рейхсминистр и заслуженный член партии?" — спросил удивлённый Клаус.

"Потому и не верь, что он рейхсминистр и заслуженный член партии", — зло бросил его дед, вгоняя мальчишку в ступор своим ответом.

Бывший свидетелем этого разговора обер-лейтенант Енеке сделал вид, что ничего не слышал. Фельдфебель Бехер рассмеялся. А унтер-офицер Гофман припомнил одну из старых эпиграмм, написанных лет сто назад, а то и побольше.

"Забудь за честь, забудь за стыд.

Ведь ты сегодня знаменит!

Стоишь ты у подножья трона.

Не подлежишь суду закона.

Но божий суд каналью метит.

В аду у Сатаны ответит!"

Дед Клауса после этих слов покачал головой и добавил, что "скорее мы к Сатане отправимся". Чем окончательно испортил настроение всем присутствующим при том разговоре.

Вот и сейчас старый Фридрих Мильке, вошедший вслед за внуком, которого он старался не оставлять одного, всё-таки мальчику всего лишь пятнадцать, недовольно сморщился при упоминании о визите командования. Старый солдат, заставший ещё колониальные войны в Восточной Африке, прошедший с первого до последнего дня Великую войну начала века, не испытывал большой любви к штабным офицерам. Легко рисовать стрелки на карте. А пройти под секущим огнём пулемётов столь малые, по представлениям тыловых сидельцев, расстояния. А вытаскивать с поля боя воющего от нестерпимой боли раненого друга, понимая, что надежды спасти его уже нет, что тянущийся за ним кровавый след однозначно вычеркнул твоего товарища из списка живых. А говорить слова соболезнования его жене, стыдливо пряча глаза от осуждающего взгляда, в котором написано — а почему ты здесь?

Обер-лейтенант встретился взглядом с начальником штаба. Тот только досадливо пожал плечами, поясняя, что и он не знал об этом визите.

Но нужно было встречать неожиданное начальство. Обер-лейтенант поднялся, надел фуражку и двинулся к выходу.

— Что там, Серёга? — Ефрейтор Лось подёргал за сапог сержанта Курочкина, поднявшегося по завалам кирпича на чердак склада, выбранного разведкой десантно-штурмовой бригады в качестве наблюдательного пункта.

— С этой стороны незаметно подобраться не получится. — Курочкин скользнул вниз, осторожно переступая по битому кирпичу спустился на пол склада. — Справа открытого пространства почти сто метров. А слева в теплицах битого стекла навалом, весь пол устлан. Ползти по нему не получится. А побежишь, хруст на все окрестности слышен будет.

— Тогда лучше на второй точке попробовать. — Предложил третий из их группы.

— Вот, ты Прохор, там и пробуй. — Отреагировал ефрейтор. — Две сотни метров по канаве ползти. С этой стороны она сухая, а ближе к немцам водичка светится. А где вода, там и грязь.

— Ишь, какой культурный нашёлся. — Рассмеялся Прохор. — По грязи ему ползти противно. Жить захочешь и в дерьмо нырнёшь.

— Ныряли уже. — Прервал их спор сержант. — Хватит напрасно языками молоть. Командиру доложим, а он без слишком брезгливых решит где идти.

Разведчики низко пригнувшись миновали пролом в стене, пробежали вдоль глухой стены склада до железнодорожного переезда, спрыгнули в ход сообщения, прорытый солдатами стоявшей на этом участке стрелковой дивизии, и заспешили в сторону расположения их роты.

В станционном пакгаузе, облюбованном разведчиками в качестве временной казармы, командир первого взвода лейтенант Сивцов знакомил морских пехотинцев с вооружением десантников.

— Это СКТ, самозарядный карабин Токарева. По сути дела, та же ваша СВТ, но переделанная под патрон меньшей мощности.

Лейтенант не торопясь разбирал карабин, поясняя каждое своё действие, а морпехи повторяли за ним, осваивая незнакомое оружие.

— Короче, легче, ухватистей. Отдача поменьше, но и дальность прямого выстрела, соответственно уменьшилась. — Лейтенант прервался, взял сигарету из выложенной на снарядных ящиках пачки, закурил и продолжил. — На километр стрелять не советую, но метров с четырёхсот можете открывать огонь. Пока немец до вас добежит, успеете не торопясь все пятнадцать патронов выпустить. Магазин можно поменять за несколько секунд и ещё пятнадцать патронов есть.

— А у него рожок длиннее. — Старшина, бывший у морпехов вторым по старшинству после старшего лейтенанта, кивнул полуседой головой в сторону десантника, снаряжавшего патронами магазины неподалёку от них.

— У него не карабин, а автомат под этот же патрон. — Сивцов повернулся в указанную сторону. — Миронов, неси сюда свой "коробок". И скажи Малахову чтобы ижевский вариант тоже притащил.

Вскоре два бойца выложили на импровизированный стол два автомата отличающиеся от карабина наличием пистолетной рукоятки, более коротким стволом, да магазином раза в два длиннее.

— У нас на испытании два автомата под укороченный промежуточный патрон. — Лейтенант Сивцов поднял левый автомат. — Вот этот создали на Ижмаше. Отличается простотой конструкции и большой надёжностью. Пыли, грязи, воды не боится. За пару часов можно любого бойца обучить сборке, разборке, чистке. Вот, только длинными очередями стрелять нельзя — ствол вверх уводит.

Десантник взял автомат лежащий справа.

— Это ТКБ — тульский Коробова, другой вариант автомата под укороченный промежуточный патрон. Будет полегче. Кучность при стрельбе больше, чем у первого образца. Но устройство у него сложнее и ухода он требует более тщательного.

— Так, какой же лучше? — Подал голос один из морских пехотинцев.

— Трудно сказать. И там и там и хорошие качества есть и плохие. — Лейтенант перевёл взгляд на ижевский автомат, вернулся обратно к тульскому образцу. — Тут больше от бойца зависит. Бывалому солдату я бы ТКБ выдал, а неопытным новобранцам больше ижевский автомат подойдёт.

Лейтенант Сивцов отложил автомат в сторону и взял карабин.

— Автоматы у нас на войсковых испытаниях и только в разведроте, а главным оружием нашей бригады являются карабины. Я вам показал карабин Токарева, им вооружены первый и второй батальоны. А в третьем и четвёртом батальонах основным оружием является СКС — самозарядный карабин Симонова. По внешнему виду они похожи, на первый взгляд и не отличишь. Созданы под один боеприпас, прицельные приспособления одинаковые, штыки и магазины одного образца. Боевые характеристики не сильно отличаются.

— А по мне лучше чем ППС для разведчика не придумаешь. — Высказал своё мнение командир морских пехотинцев.

— Полностью с тобой согласен, Саша. — Ответил ему капитан Сергиенко. — В поиск мы с ними и ходим. А карабины используем, как замену снайперским винтовкам.

— Тем более, что новые автоматы брать в разведку запрещено. Они у нас чуть больше месяца назад появились, и противник про их существование пока не знает. — Дополнил своего командира лейтенант Сивцов. — А этими карабинами мы пользуемся с августа прошлого года. Первый раз в Словакии применили.

Старший лейтенант Максимов взял карабин и без особых затруднений провёл неполную разборку. Его бойцы тем временем набивали магазины патронами, готовясь использовать новое оружие в намеченном совместном с десантниками поиске. Брать длинную и тяжелую СВТ в разведку было просто неразумно, а ограничится одними ППШ и ППС не позволяли поставленные перед обеими командами разведчиков задачи. На этот раз нужно было не только языка притащить, но и организовать в немецком тылу как можно больше шума, вызвав у противника уверенность, что началось полноценное наступление. Скорее это можно было назвать диверсией, а не разведкой.

— Ещё чем-нибудь удивите? — Спросил командир морпехов, откладывая собранный карабин.

— Недавно пулемёты под этот же патрон привезли. — Откликнулся на его вопрос капитан Сергиенко. — Но мы их в бою проверить не успели. А брать незнакомое оружие в поиск, сам понимаешь, неразумно. Ограничимся "дегтярями".

Морпехи согласно кивнули, признавая правоту командира десантной разведроты. Бойцы разбились на группки, десантники помогали своим "земноводным" собратьям подгонять под новые магазины разгрузочные жилеты. Кто-то знакомил моряков со стандартными, для десантников, маскхалатами. Офицеры изучали захваченную в предыдущем поиске немецкую карту. Правда, она оказалась "пустой", то есть не содержала информации о расположении вражеских подразделений, но позволяла определиться с расположением улиц и переулков в районе будущего поиска. Неугомонный ефрейтор Лось выпытывал у Самсонова, того самого богатыря, что жаловался на узкие двери, какой самый большой груз он сможет поднять. Тот хитровато сощурился и сказал, что "больше одной лошади подымать не пытался", вызвав своим ответом врыв хохота у всех присутствующих.

Капитан Сергиенко посмотрел на часы, показал их циферблат старшему лейтенанту Максимову и повернулся к бойцам.

— Пора собираться.

Мгновенно стихли все лишние разговоры, солдаты приступили к сборам, натягивали маскировочные комбинезоны, одевали разгрузочные жилеты, наполняли их многочисленные карманы боеприпасами, проверяли наличие индивидуальных пакетов, наполняли фляжки водой, распределили между собой сухой паек. Два гранатомётных расчёта, необходимость в которых возникла из-за своеобразных условий нынешней операции, увязывали вьюки с выстрелами для своего оружия. Радисты проводили последнюю проверку аппаратуры. Сапёры упаковывали взрывчатку. Вскоре сборы подошли к концу. Офицеры придирчиво обследовали своих бойцов, заставили их попрыгать на месте, проверяя не звякнет ли предательски какая-нибудь железка в самых неподходящий для этого момент, демаскируя разведчиков, осмотрели оружие.

Капитан Сергиенко построил бойцов сводной разведгруппы в колонну и повёл их к выходу из пакгауза.

6 мая 1942 года южнее Берлина (вечер)

— Какой "жирный гусь"! — С восхищением произнёс сержант Курочкин и передал бинокль капитану Сергиенко.

Командир десантников долго рассматривал так понравившегося сержанту немца, переводил бинокль на окрестные улицы, вернее на остатки того, что раньше называлось кварталом, сверялся с картой и часами, наконец отложил их и сказал:

— Не возьмём. Даже если сможем захватить, то не сумеем уйти.

Капитан откинулся на спину, прикрыл глаза и затих. Оценив такую реакцию командира, расслабились и остальные разведчики. Только сержант Курочкин, назначенный наблюдателем, по-прежнему рассматривал немецкого офицера, проводившего регконсценировку неподалёку от их засады. Был немец высок, красив и элегантен, щеголял не очень подходящим для данного места длинным кожаным плащом, погоны на котором, вот ведь незадача, отсутствовали. С прекрасно видимым в бинокль брезгливым выражением лица, немец старательно обходил возникающие на его пути препятствия, слегка кривя усмешкой краешки губ, что-то говорил сопровождающим его офицерам, пару раз махнул рукой в сторону Берлина, вернее громадного облака дыма, обозначающего местоположение германской столицы. Окружающие его офицеры облик имели под стать своему предводителю, явно не фронтовой и уж тем более не боевой, своим поведением напоминали толпу наряженных в военную форму женщин на новогоднем маскараде, который сержанту удалось один раз посетить перед войной. Впрочем, одна женщина в свите присутствовала. Затянутая в узкую форму угольно-чёрного цвета, с длинной тонкой сигаретой в ярко накрашенных губах, с кокетливо сдвинутой набок пилоткой на белобрысой голове, являла она собой зрелище, выделяющееся даже среди этой опереточной толпы.

Настораживало одно. Что этой толпе нужно было на фронте? Тем более на ничего не решающем второстепенном участке. Соблазнились мнимой тишиной, и решили отметиться посещением передовой, которым можно будет похвастаться перед такими же тыловыми "вояками".

— Что нужно здесь этим клоунам? — Высказал аналогичные сомнения старшина морпехов.

— Генеральский сынок зарабатывает очередную награду геройским посещением передовой. — Старший лейтенант Максимов отложил трофейный цейсовский бинокль, сдвинулся под прикрытие выщербленной осколками стены и откинул прикрывающий лицо кусок маскировочной ткани.

Ответом ему было молчаливое согласие. Ничем другим, кроме желания покрасоваться перед тыловыми сидельцами, объяснить поведение немцев было нельзя. Какую серьёзную информацию можно добыть, разгуливая на фронте таким многочисленным стадом. Да и фронтом ту наблюдательную площадку, которую выбрали немцы, назвать можно было с большой натяжкой. Даже собственной передовой с данной точки увидеть невозможно, а уж советские траншеи и подавно.

— На приманку похоже. — Высказал своё мнение Самсонов. — Мы в Румынии так их разведчиков отлавливали.

Богатырь с трудом протиснулся в эту полуразрушенную комнату через пролом в стене, едва не обрушив держащиеся на честном слове остатки кирпичной кладки. Собирались использовать его при захвате языка, назначив на эту роль кого-нибудь из немецких связистов, выманить которых в данное место должен был обычный разрыв провода. Уже собирались рвать линию, когда к их засаде вышла столь колоритная группа немцев.

— Во-первых, тут не Румыния. Во-вторых, мы тогда точно знали, куда румынская разведка выйдет. — Отмёл его подозрения старший лейтенант Максимов.

— Неделю тогда за ними следили. — Поддержал старлея старшина, его заместитель. — А сюда мы в первый раз заявились. Да и нашли это место случайно.

— Для приманки хватило бы и пары человек. — Капитан Сергиенко открыл глаза, поёрзал, выбирая более удобную позу, и добавил. — А такой толпой кого угодно насторожить можно.

Капитана Сергиенко мучили сомнения, правильно ли он сделал, что повёл разведгруппу сам. Хватило бы и командира взвода. Но вот же глянул на Максимова и пошёл сам. Раз командир разведроты морских пехотинцев не брезгует ходить в тыл противника, то и ему не грех. Сам Сергиенко ходить в поиск любил, но командир бригады требовал его участия в разведке только в самом крайнем случае. Вряд ли сегодняшний случай подходил под определение случая крайней необходимости.

Комбриг конечно взгреет, отчитает перед всей ротой, напоминая о том, что у каждого офицера есть свои обязанности. И не след командиру выполнять работу своих подчинённых. Было уже такое три месяца назад в Померании. Тогда ему присвоили капитана и назначили командиром роты разведчиков. Бывалые спецы разведывательного дела смотрели на переведённого из линейного батальона нового командира без особого восторга. Приказы командования, конечно, не обсуждают. Но кто сказал, что солдаты не имеют право высказать своё отношение к этим приказам. Ну, если не высказать, то хотя бы показать поведением или лицом. Они и показали. Симпатии подчинённых капитану Сергиенко пришлось буквально завоевывать. За месяц в три рейда сходил, одного языка лично взял. Заработал орден от штаба фронта и нагоняй от командира бригады.

— Твоя задача людьми командовать, действия своих подчинённых контролировать, а не самому всю их работу делать. — Отчитывал его полковник Маргелов. — Я тоже финкой махать умею, что ж мне теперь поперёд всех лезть, удаль в рукопашной показывать.

Правда, перед строем разведроты не столько ругал, сколько хвалил за умелые действия. За махание ножом тоже. Да и не было у капитана Сергиенко в тот момент выбора. Наткнулся на них немецкий дозор в самый неподходящий момент. Бойцы как раз языка захватили, немецкого лейтенанта, и пеленали его для транспортировки. Оставшиеся не занятыми прятали трупы сопровождающих офицера солдат. Свободным только Сергиенко оставался, пришлось выхватить нож и показать всё, чему его война научила.

Война есть война. Если ты не убил, то тебя убили. Выбор небогатый.

Мутило потом. Одно дело в горячке рукопашной нож в своего врага воткнуть. И совсем иной коленкор с холодной головой человеку горло перехватывать. Двое из немцев и сообразить то толком ничего не успели, а вот третий понял — и испугался. Этот полный ужаса взгляд капитану до сих пор снится. Молоденький совсем парнишка был. Из "очкариков", так на фронте немцев из последнего пополнения называют. Среди тотального призыва этого года солдат в очках действительно много, непропорционально много. Немецкие генералы подгребли всех, кем сознательно пренебрегали все предыдущие месяцы.

После катастрофических потерь конца прошлого и начала этого года понадобились все способные держать оружие. Два раза по полмиллиона в течении трёх месяцев зимы это очень много. Катастрофически много. И пусть Кёнигсбергская группировка уничтожена ещё не до конца, но и её солдат в окопы под Берлином не посадишь. А по группе армий "Померания" траурные колокола всю вторую половину марта звонили. Одних генералов больше пяти десятков в некрологи внесли. Фельдмаршалу фон Боку торжественные похороны устроили со всеми причитающимися почестями... над пустым гробом. Гитлер объявил всех кто угодил в Померанский котёл мёртвыми. Действительно ли они погибли или попали в плен — значения не имело. "Для Фатерлянда их не существует!"

Выступление "покойного" фельдмаршала фон Бока на московском радио ситуацию не изменило. Умерли и всё!

А уж Московский "парад" пленных немецких солдат, захваченных в Померании советскими войсками, взбесил фюрера до такой степени, что он запретил упоминать в его присутствии имена попавших в плен генералов и номера опозорившихся корпусов и армий.

Бесконечная лента серых шинелей. Белые лица под нахлобученными кепи. Пустые, настороженные, испуганные, просто безразличные взгляды. Клубы пара быстро исчезающие в морозном воздухе. Стук тысяч и тысяч подошв о брусчатку мостовых.

Семьдесят тысяч бывших покорителей мира, проведённых по улицам вражеской столицы на потёху толпе победителей. Из ста шестидесяти тысяч уцелевших ко времени капитуляции. Из полумиллиона вступивших в битву в канун нового 1942 года.

Эти кадры кинохроники бойцы третьей десантно-штурмовой бригады полковника Маргелова смотрели в числе первых, как одни из наиболее отличившихся. Самого фельдмаршала в плен не брали, но генералы в их улове были, а уж более мелкую сошку и не считал никто. После принятия условий капитуляции частями Вермахта, на позиции десантников пленных вышло едва ли не больше, чем числилось в их бригаде на начало боёв.

Сам Сергиенко этого не видел, в медсанбате отлеживался. Рана хоть и не очень тяжёлая была, но пришлось пару недель на кровати поваляться, пока затягивалась распоротая шальным осколком левая рука. Там же в госпитале пришло понимание того, что его приняли. Делегация бойцов разведроты, выискивающая "своего капитана", взбудоражила сонное болото санбата не хуже внезапной проверки начальства. Ошалевшие медсёстры метались по палатам, пытаясь найти "самого лучшего командира разведроты на их фронте". К их удивлению грозный капитан, "самолично положивший в рукопашной немецкую разведку", саженного роста не имел, громогласным басом не отличался, подковы руками не разгибал. Наивно-удивлённое "этот что ли?" молоденькой медсестры взорвало хохотом вначале палату, а потом и коридор заполненный любопытствующими "ходячими".

— Не признают в тебе героя, капитан. — Поприветствовал своего командира лейтенант Сивцов. — Говорят роста не геройского. И на девушек внимания не обращаешь.

— Ему нельзя. У него жена есть. — Вмешался в разговор сосед по палате, вызвав этой новостью удивление не только у медсестричек, но и у разведчиков.

— Когда же ты успел, командир? — Высказал удивление Сивцов.

— Ещё в Словакии. — Ответил Сергиенко, немного посомневавшись добавил. — Только она ещё не жена, невеста.

Тогда в августе они с Петрой успели получить разрешение на брак у её семьи, включая грозного деда, державшего в подчинении многочисленных потомков. Подали заявление командованию тогда ещё лейтенанта Сергиенко. Но пришёл приказ и в сентябре бригаду перебросили вначале в Польшу, а после переформировки в Германию. Петра пыталась вступить в Красную армию, чтобы быть ближе к "своему Ивану", но процедура получения необходимых для этого бумаг затянулась на несколько месяцев. Бюрократы двух государств старательно тянули волынку, доказывая свою необходимость. В конце концов Сергиенко написал своей будущей жене, чтобы она ожидала окончания войны, после чего он приедет к ней и решит все проблемы, в крайнем случае просто увезёт Петру в Советский Союз, поставив чинуш из НКИДа перед свершившимся фактом.

— Командир, мне кажется за нами следят. — Вывел из задумчивости капитана Сергиенко сержант Курочкин.

Капитан рывком переместил своё тело в сторону сержанта, опустил на лицо маскировочную маску и осторожно приподнял голову над обрезом неровного пролома, служащего Курочкину наблюдательным пунктом.

— В левом здании, второй этаж, четвёртое справа окно. — Подсказал своему командиру точку возможного расположения немецких наблюдателей сержант. — Отблеск там был. Два раза. И время между зайчиками неодинаковое.

Капитан внимательно осматривал относительно целый дом, каким-то чудом уцелевший после двухнедельных боёв. Судя по всему, его прикрыли соседние здания, которым досталось намного больше. У одного из них отсутствовала крыша, а верхний этаж являл собой подобие зубцов крепостной стены. Вторая многоэтажка была наполовину обрушена. Капитан осторожно приподнял бинокль, навёл резкость и замер в неподвижности, изучая указанное Курочкиным окно. Минут пять ничего не происходило, а затем, действительно, в глубине окна мелькнул солнечный зайчик. Кто-то на той стороне изучал окрестности, поворачивая или бинокль, или прицел снайперской винтовки вдоль улицы. Но кто? И что он сумел обнаружить?

Разведгруппа вела себя очень тихо всё время пребывания на месте несостоявшейся засады. Да и пришли они сюда таким путём, что просмотреть его из выбранного немецким наблюдателем, или снайпером, места не представляется возможным. И если это засада, то почему приманка такая многочисленная? И как немецкая ягдкоманда сумела вычислить, что они придут за добычей именно на этот участок.

— Что будем делать, Иван? — Подполз к нему старший лейтенант Максимов. — Уйдём, или в бой вступим?

— Знать бы кто там. — Сергиенко кивнул в сторону возможной засады. — Если стандартная ягдкоманда, то нынешним составом мы от них отобьёмся.

Командир морских пехотинцев возражений не высказал. В разведгруппе действительно бойцов в три раза больше чем обычно. К тому же усиленных гранатомётами и пулемётами. Если немецкие охотники сунутся за лёгкой добычей, то получат по зубам так, что вспоминать будут до самого конца войны. Те, естественно, кто останется живым.

Но потерь не избежать и им. А погибать по-глупому не хочется.

— Предлагаю подождать. — Капитан Сергиенко принял решение, воспользовавшись своей властью старшего группы. — Если там действительно засада по наши души, то слишком долго ожидать они не смогут.

Максимов пожал плечами. Ждать так ждать. Хотя десантник прав. Нет никакой уверенности, что это засада, причём засада именно на них. Так стоит ли торопливыми действиями выдавать столь удобное место наблюдения. Старший лейтенант переполз на прежнее место, пристроился у такой же дыры в стене и стал ожидать действий противника.

— Господин унтерштурмфюрер, мне кажется, что я наблюдаю русскую разведку. — Сидящий у оконного проёма шарфюрер повернулся к расположившемуся в глубине комнаты офицеру.

— Ты уверен? — Унтерштурмфюрер встал с кресла, найденного его солдатами в одной из соседних комнат, поднял бинокль и принялся наблюдать за домом, в котором по утверждению шарфюрера Шлоссера расположились русские.

Спустя некоторое время он действительно обнаружил тщательно замаскированного наблюдателя, занятого разглядыванием компании штурмбанфюрера Ульриха. Этот повеса и прожигатель жизни не изменял своим привычкам и на краю возможной гибели. Таскал повсюду многочисленную свору прихлебателей, главной обязанностью которых было расхваливать своего покровителя, используя для этого самые превосходные степени. Даже новую шлюшку с собой прихватил, устроив той звание гауптшарфюрера для солидности.

Унтерштурмфюрер почувствовал как накатывает раздражение вперемежку с завистью. Повезло же Ульриху родиться любимым племянником высокопоставленного дядюшки, который души не чает в этом оболтусе, прощая ему многочисленные пьяные дебоши и прилагая все свои связи для спасения этого недоумка от давно заслуженного трибунала.

Можно, конечно, по старой памяти набиться в приятели к Ульриху. Как-никак в одной школе учились. Пусть и не в одном классе, а двумя годами позже, но всё же. Можно было бы при случае напомнить недолгое уличное приятельство. Но характер не позволяет. Не создан унтерштурмфюрер Лангер для лизания начальственных задниц. Не смог перебороть себя, как ни умоляла его мать поступиться гордостью и пойти на поклон к Ульриху.

Ну, не он один такой разборчивый. Шлоссер на той же улице вырос, что и они с Ульрихом. Мог бы перебраться в денщики к штурбанфюреру, но не пошёл. Половину Польши на брюхе прополз, два ранения и один железный крест заработал, но не захотел терять уважения своих сослуживцев, меняя изменчивую судьбу солдата на спокойное житьё тыловой крысы.

Может быть и зря. Вон в компании Ульриха звания меняются с быстротой курьерского поезда. Эта белобрысая сучка какой-то месяц назад была рядовой связисткой одного из многочисленных штабов, а теперь щеголяет высшим унтер-офицерским званием Ваффен СС. Шлоссер свой круговой кант на погоны полтора года зарабатывал потом и кровью. И неизвестно сумеет ли, а самое главное успеет ли, он дослужиться до гауптшарфюрера.

Если война и дальше так пойдёт, то однозначно не успеет. Как и сам унтерштурмфюрер Лангер не дождётся давно обещанного следующего чина. Может оно и к лучшему. Чем ниже звание, тем меньше с тебя спрос. А спросить могут! И спрашивать есть кому. На той стороне улицы поджидают.

Унтерштурмфюрер убрал бинокль и направился к выходу из комнаты. Стоило сообщить начальству об обнаруженной русской разведке.

— Не понимаю я тебя, Фридрих. — Говоривший вытащил из кармана хорошо сшитого костюма коробку дорогого трубочного табака, извлёк трубку, не торопясь набил её, прикурил от длинной спички и продолжил. — Почему ты выбрал именно это место для перехода линии фронта? Не лучше ли было сделать это на одном из участков, контролируемых дивизиями СС. Не пришлось бы прятаться от своих.

— Я с вами не согласен, оберфюрер. — Ответил ему высокий худощавый штандартенфюрер. — Там бы пришлось скрываться ещё тщательнее. Там бы начали задавать вопросы, на которые нужно было бы ответить. А что отвечать? Что мы собрались совершить небольшую прогулку в тыл к русским?

Оберфюрер покачал головой то ли соглашаясь, то ли выражая сомнение, поменял местами скрещённые ноги и переместил на спинке кресла лысоватую голову. Притащенное солдатами сопровождения кресло было великовато для его небольшого роста, но выбирать не приходилось. Ничего более подходящего в изрядно подчищенном мародёрами доме не нашлось, а проводить поиски в соседних зданиях Фридрих запретил. Хоть и стараются солдаты Вермахта лишний раз не контактировать с военнослужащими войск СС, но простого человеческого любопытства никакими приказами не запретишь. Достаточно того, что ему пришлось переодеваться в гражданскую одежду и добираться сюда на раздолбанном "Опель-капитане", а также подключить к операции дезинформации своего непутёвого племянника. Тот хотел взбрыкнуть по привычке, но встретив сердитый взгляд дяди, счёл за лучшее промолчать и отправился будить и опохмелять своих собутыльников. Харро в последние месяцы как с цепи сорвался, удерживать его в рамках приличий всё труднее и труднее. Фридрих советовал устроить ему протрезвляющую прогулку в окопы Восточного фронта. Неплохо бы. Но Барбара! Сестра окончательно утратила остатки здравого смысла и трясётся над своим драгоценным сыночком, как наседка над цыплёнком.

Ах, Харро бедненькому приходится слишком рано вставать!

С трудом продрать глаза к десяти дня — это слишком рано? Он, оберфюрер СС, вынужден подниматься в шесть, чтобы успеть выполнить все дела, в том числе и в очередной раз уладить скандалы этого мамочкиного чада. Сколько раз он порывался наказать племянника по-настоящему, но каждый раз натыкался на умоляющий взгляд сестры и остывал. Завтра придётся выдержать очередную истерику, как только Барбара узнает о командировке её ненаглядного Харро так близко к линии фронта.

Оберфюрер усилием воли отогнал неприятные мысли. Проблемы будут завтра, а сегодня надо сосредоточиться на задании. Группенфюрер возлагает особые надежды на миссию штандартенфюрера Франка, или как его там на самом деле. Настоящее имя этого индивида не известно даже ему, не в курсе и другие немногочисленные посвящённые. Выскочил два месяца назад неизвестно откуда, как чёртик из табакерки — просим любить и жаловать: штандартенфюрер Фридрих Франк. Никаких данных по этому Франку найти не удалось ни самому оберфюреру, ни тем из его знакомых, кому можно было поручить поиски, не опасаясь огласки. Единственное в чем можно быть уверенным на все сто процентов это то, что новоявленный штандартенфюрер военный, настоящий военный, а не переведённый в чёрные дивизии функционер общих СС. Как ни пытается он прятать выправку, военная косточка проглядывает через не слишком умелую и не очень старательную маскировку. А узнать что-либо у вояк с каждым днём всё труднее и труднее. Они и раньше не жаловали "выскочку из пивной", а тем более теперь, когда проигрыш в войне становится всё более очевидным. Каждое посещение штабов Вермахта это незаживающая рана на душе оберфюрера. Любая мало-мальски значительная особь провожает каждый чёрный мундир настолько презрительным взглядом, что возникает физическое ощущение плевка в лицо. Подойти бы вплотную, да засветить в глаз, как в далёкой фронтовой молодости. Но нельзя! Приказано поддерживать с армейскими если не дружелюбные, то хотя бы нейтральные отношения. И терпеть, терпеть и терпеть!

Время ещё не пришло. Да и придёт ли?

Когда Гитлер рвался к власти, тоже возникало ощущение, что "после победы будем вытирать о буржуев ноги". А что вышло? Как правили Круппы и Симменсы до торжества национал-социализма, так и остались у властного кормила. Пусть не так явно, но всё равно ни одно важное решение без их ведома фюрером не принималось. А вот спросить преданных соратников по борьбе "наци номер один" забывал всё чаще. Да и оповещать об уже принятых решениях не всегда считал нужным.

Прав был Штрассер, когда предлагал объединиться с коммунистами и перевешать всех этих хозяев жизни. Не послушали, посчитали, что Гитлер может дать больше. Он действительно дал. Сытую и богатую жизнь, ощущение собственной значимости и важности, затаённый страх знакомых и бывших друзей, а также маячащую впереди виселицу, если не удастся задуманное группенфюрером Гейдрихом дело.

Оберфюрер потёр короткую шею. В последнее время у него всё чаще возникало ощущение затягивающейся на шее удавки. Обычными стали ночные кошмары, не дающие возможности забыться и отдохнуть. Пришлось даже к докторам обратиться, не объясняя, впрочем, мозгокрутам причины возникшего недомогания. Выписанное снотворное дарило тяжёлый, мутный сон, с неясными тенями смутных сновидений ни о чём, но, хотя бы, не приходилось несколько раз за ночь вскидываться в холодном поту, когда ухмыляющийся палач накидывал на него верёвку.

Неисповедимы пути господни. Давно сгнил в земле тот французский солдат, убитый ефрейтором Брокманом в далёком четырнадцатом году. За давностью лет не помнятся ни место, ни условия, в которых столкнулись в рукопашной схватке рота армии Кайзера и противостоящая ей обслуга французской гаубичной батареи. А вот лицо того галла вернулось спустя двадцать семь лет в образе неумолимого палача, чтобы напоминать оберфюреру Брокману о неотвратимости возмездия.

Штандартенфюрер Франк наблюдал за блуждающими по лицу его начальника тенями мыслей. Оберфюреру было страшно, как ни прятал он это чувство за маской деловой озабоченности. От него просто смердело страхом, специфическим страхом приговорённого к смертной казни убийцы и клятвопреступника.

Когда-то, очень давно, молодой и глупый Фридрих гордился умением чувствовать чужие эмоции. Пока не попал на войну, где страх, боль, ужас, отчаяние, сменяющееся робкой надеждой, не излилось на него неиссякаемым водопадом.

Жуткая то была война — гражданская. Когда вчерашние друзья становились непримиримыми врагами, родственники проклинали друг друга самыми страшными проклятьями, жизнь человеческая не стоила ни гроша, а самой большой ценностью были патроны к главным аргументам во всевозможных спорах — мосинской трёхлинейке и вездесущему нагану.

Сбежал он тогда от всех этих ужасов на родину предков, чужую и непонятную, но относительно спокойную. Бродяжничал, голодал, мёрз в холодных вокзалах, пока не прибился к передвижному цирку где его, как он был твёрдо убеждён к этому времени, уродство позволило обрести небольшой заработок и уверенность в завтрашнем дне. На арене его и заметили создатели будущего Аннанербе. Отогрели и откормили, дали новую фамилию и устроили в Рейхсвер, где приобретённые в Императорском Пажеском корпусе умения позволили сделать довольно успешную для выходца из России карьеру. Впрочем, до генеральских погон дослужиться ему не дали, покровителям понадобились его специфические способности и майор Вермахта перебрался в СС, где продолжил зарабатывать звёздочки на погоны и выполнять разные задания: лёгкие и трудные, умные и глупые, серьёзные и смешные, но абсолютно непонятные в большинстве случаев.

Каких только личин ему не пришлось примерять за это время. От аристократа королевских кровей, до нищего с грязных помоек. Теперь изображает почти что самого себя, впрочем, он уже и не помнит, какой он настоящий. Да и был ли этот самый — настоящий. Кто знает, может и не было?

— Как вы собираетесь выполнять задание, Фридрих? — Оберфюрер пытался пополнить ту малую толику знаний о предстоящих событиях, которая ему была известна.

Гейдрих отправляет доверенного человека к русским. Ну, что же вполне разумно. А вот какой по счёту курьер отправляется на ту сторону? И на какой стадии переговоры? Оберфюреру данная информация недоступна. Его не так давно перевели в разряд посвящённых, да и то не самого высокого ранга.

— Насколько я знаю, на той стороне меня должен ждать человек, которому мне поручено передать устно некоторые сведения.

Штандартенфюрер сказал половину правды. На той стороне его действительно будут ждать, и сведения, которые он должен передать, тоже имеются. Но всё-таки главной его задачей будет определить насколько человек с той стороны правдив, и стоит ли продолжать с ним контакт. Но и это ещё не всё. Когда ему давали задание, малую толику фальши он всё-таки почувствовал, хоть и контактировали с ним, в большинстве своём, тренированные люди, умеющие скрывать свои эмоции даже от столь сильного эмпата, как штандартенфюрер Франк.

Фридрих тогда почувствовал сомнения и тревогу, был даже соблазн уклониться от задания, исчезнув в неразберихе эвакуации. За время службы его странное уродство превратилось в серьёзное оружие, позволяющее манипулировать людьми по своему усмотрению. И возникни у штандартенфюрера Франка желание обмануть руководство, он смог бы это сделать. Но потом пришла мысль, что не лучше ли исчезнуть на той стороне. Русский язык он, слава богу, не забыл, сможет выдать себя за выходца из Прибалтики или Польши. Его грозное оружие всегда при нём, поможет, если не удастся сразу разобраться в реалиях советской жизни. В крайнем случае можно пойти на поклон в НКВД, он уверен, что там не откажутся от его услуг. Начинать карьеру заново не хочется, но лучше быть живым солдатом, чем мёртвым полковником.

Хорошо ещё, что семьёй он так и не обзавёлся. Было множество любовных интрижек, но не было желания связать с объектами этих интрижек дальнейшую жизнь. Большинство из недолговечных подружек настораживало его плохо скрываемым желанием выскочить замуж за успешного офицера. Для кого-то он был всего лишь забавным приключением. Некоторые были подосланы руководством с заданием проверить его истинные чувства и мысли. Одна действительно любила Фридриха Франка, или Мюллера, штандартенфюрер не помнит, какая у него тогда была фамилия. Но его отправили с продолжительным заданием на другой конец страны, а когда Фридрих вернулся, то ни самой Лизхен, ни её следов обнаружить не удалось.

— Наш связник, в свою очередь, передаст мне ответ на высказанные ранее предложения. — Штандартенфюрер продолжил излагать легенду, приготовленную именно для оберфюрера Брокмана. — Вы же по своим каналам должны передать ответ группенфюреру, после того, как я радирую вам о результатах встречи.

Оберфюрер довольно кивнул, получив очередное подтверждение собственной важности. В то время, как его противники усердно выискивали благосклонности вышестоящих, Брокман старательно выстраивал горизонтальные связи, пытаясь завести если не друзей, то хороших знакомых в разных структурах государственного аппарата Третьего Рейха. Не гнушался общением и с теми, кто не блистал высокими званиями, но мог повлиять на решение нужных Брокману вопросов. Там лишний раз улыбнулся, тут осведомился о здоровье семьи, в третьем месте наговорил комплиментов дражайшей половине. Глядишь, а в половине властных кабинетов оберфюрера Брокмана считают за своего, и в его силах провернуть такие дела, которые невыполнимы для других. Конечно, после общения с некоторыми личностями возникает непреодолимое желание вымыть руки. Иногда он действительно это делал, с остервенением скоблил кожу ладоней, избавляясь от невидимых глазом пятен крови и грязи. Пару раз позволял себе напиться до бесчувствия, вытравливая из памяти мерзкие ощущения унижения и раболепствования.

Не позволял себе только слабости. Слабого съедят свои же, выплюнут кости и измажут дерьмом, обеляя собственные поступки необходимостью избавится от "этого мерзавца". Оберфюрер был убеждён — люди по природе своей подлецы. Редкие исключения, встреченные им на своём жизненном пути, погоды не делали. Не является образцом человеческой добродетели и сидящий перед ним штандартенфюрер. Полной информации о нём добыть, конечно, невозможно, но кое-что ему шепнули. И это кое-что настораживает больше, чем самые жуткие ночные кошмары. Говорят, этого Франка использовали, когда нужно было проверить благонадёжность кандидатов на посты в аппарате группенфюрера Гейдриха. Болтают также, но только шёпотом, что проверки эти всегда были достоверными и точными.

Но если решили проверить, то кого? Самого оберфюрера, или неизвестного ему агента на русской стороне? Или и того, и другого?

Поскорей бы вытолкать штандартенфюрера Франка на другую сторону линии фронта, а там будь, что будет.

Оберфюрер посмотрел на дорогие швейцарские часы, подаренные подчинёнными к сорок пятой годовщине, имевшей место в позапрошлом году. Время неумолимо клонится к вечеру. Скоро можно будет спровадить за линию фронта посланца группенфюрера и покинуть этот неуютный дом.

— Твоя задача, Гофман, прикрыть штурмбанфюрера с его свитой огнём, если что-то пойдёт не так. — Обер-лейтенант Енеке указал рукой на относительно целый дом, расположенный неподалёку от места избранного нежданным начальством для наблюдения. — Вот в том здании можно выбрать подходящую позицию.

— Разрешите выполнять, господин обер-лейтенант? — Ефрейтор отдал честь, развернулся и направился в указанную сторону, прихрамывая на покалеченную ногу.

Последовали за ним два солдата пулемётного расчёта, увязался неугомонный Клаус, пошёл следом за внуком его дед. Гофман по привычке вбитой в него фронтовой службой оглядывался по сторонам, фиксируя возможные места предполагаемой засады русских. Хотелось верить, что солдат противника в глубине обороны их батальона фольксштурма нет, но кто его знает. Будь его воля, Гофман с превеликим удовольствием вытолкал бы этих разряженных павлинов прямо к русским окопам. А приходится их охранять, и даже снять для этого пулеметный расчёт с самого опасного направления, просто потому, что расчёт этот лучший. Командир батальона больше боится того, что неопытные пулемётчики могут зацепить свиту эсэсовца, чем нападения русских.

— Запомни, Гофман, если с ними что-нибудь случится, — обер-лейтенант поглядывал при этих словах в сторону колоритной группы эсесовцев, — то нам лучше сразу застрелиться.

Стреляться не хотелось. Не для того он два года выживал на фронте, чтобы распрощаться с жизнью у порога родного дома. Мать этого не вынесет. Она итак проплакала все глаза, когда его вторично забрали в армию. Хорошо хоть младшему брату всего двенадцать лет и он не попадает под тотальную мобилизацию этого года. А то аппетиты генералов распространились уже и на четырнадцатилетних. Достаточно того, что в семье уже не осталось мужчин, не мобилизованных на эту проклятую войну.

Отец где-то на севере в районе Гамбурга. Там пока тихо, если не считать английских бомбёжек. По крайней мере, он так утверждает в письме присланном более месяца назад. Но стоит ли верить словам, предназначенным для успокоения родных. Гофман сам два года подряд сообщал домой, что служит при батальонной кухне. Не решился рассказать правду матери и после демобилизации по ранению. Только отцу известно, что его сын был разведчиком. Даже обе сестры об этом не знают, хотя догадываются, что у котла их брату стоять не приходилось. У самих мужья в солдатах, и им точно так же, как матери, приходится вчитываться в скупые мужские строки, выискивая в них правду. У Терезы, старшей сестры, муж в корпусе Роммеля где-то в Италии. Там, действительно спокойно, англичане ещё не решились на высадку, а русские пока что заняты в Хорватии. Младшей, Магде, повезло меньше. Мало того, что её Ганса забрали через неделю после свадьбы, не успела насладиться всеми прелестями супружества, так вдобавок ко всему он попал в зенитные части, расположенные в Берлине. А что там творится прекрасно видно по громадному чёрному облаку. Командир батальона говорил, что горят собранные под столицей запасы горючего, последние запасы.

По приказу фюрера большую часть танков начали закапывать в землю, бензина для них всё равно нет. Самолёты ещё летают, но и их с каждым днём становится всё меньше и меньше. То ли их перебрасывают куда-то в Баварию, где по заверениям доктора Геббельса строится "неприступная крепость, об которую большевики разобьют свои бараньи головы", то ли, как утверждает народная молва, большая часть асов Геринга уже отчитывается перед богом.

Сам Гофман всё больше склоняется ко второму варианту. Как ни страшно это осознавать, но война уже проиграна. Большинство солдат считает, что пора заключать мир, пока ещё есть возможность поторговаться. Если же русские возьмут Берлин, то они смогут потребовать выполнения самых жёстких условий. Вот только, захотят ли они идти на переговоры. Фюрер в самые первые дни нападения на Советский Союз наговорил о целях войны против большевиков и про самих русских такого, что те объявили его военным преступником и пообещали повесить, как только он попадёт им в руки. Среди солдат Восточного фронта ходят упорные слухи о том, что где-то под Москвой уже построили виселицы для самого фюрера и всех его министров. Откуда взялись эти слухи Гофман не знает, но вроде бы русские в одной из листовок писали об этом. Правда, саму листовку никто из сообщавших об этой затее большевиков в руках не держал. Да и русские пропагандисты, надоедающие солдатам Вермахта своей болтовнёй, ничего подобного не говорили.

Дом, действительно, пострадал меньше других окрестных зданий. С тыловой стороны даже стёкла уцелели, чего нельзя было сказать о других домах этой улицы, да и соседней тоже. Гофман приоткрыл дверь чёрного хода, прислушался к царящим внутри подъёзда звукам. Если отбросить далёкие разрывы артиллерийской канонады и перестук пулемётов, то оставалась тревожная тишина, вызывающая у ефрейтора Гофмана щемящее чувство тревоги. Отвык он от тишины, уже и засыпать трудно, если не постреливают неподалёку винтовки и не гудит земля от непрерывных разрывов, непрекращающихся даже по ночам. Ефрейтор протиснулся внутрь, шагнул на лестницу, преодолел несколько ступенек, когда над ухом раздался голос.

— Стой где стоишь. Оружие на пол положи и руки подними вверх.

Голос говорившего показался Гофману знакомым. Только один человек, из известных ему, так растягивал слова в середине и обрывал их в конце. Ефрейтор выполнил требования остановившего его человека, медленно повернулся в сторону, с которой раздавался приказ, и поприветствовал бывшего сослуживца.

— Ну, здравствуй, фельдфебель Шнитке.

— Гофман, ты?! — Поразился тот встрече. — Что ты тут делаешь?

— То же, что и ты. — Ответил ефрейтор своему бывшему командиру. — Выполняю приказ командования.

— Какой приказ? — Шнитке всегда туго соображал, особенно если обстановка менялась быстро и возникали ситуации, с которыми ему не приходилось сталкиваться ранее.

— Мне приказали занять позицию в этом доме и прикрыть огнём пулемёта штурмбанфюрера с его свитой.

— Кто приказал? — Шнитке никак не мог сообразить, что понадобилось в этом доме его бывшему подчинённому и как он вообще сюда попал.

Насколько помнил обершарфюрер Шнитке, ефрейтор Гофман отправился в госпиталь с тяжёлым ранением ноги сразу после прорыва из окружения. Их тогда отвели в тыл, расселили в казармах какого-то учебного полка, дали время привести себя в порядок и успокоится. А потом подвергли нудной и унизительной проверке. Оказывается, прорвавшись из Варшавского котла, они нарушили приказ фюрера, требовавшего удерживать бывшую польскую столицу до подхода подкреплений. Самого Шнитке допрашивали пять раз. И только убедившись, что ни сам фельдфебель Шнитке, ни солдаты его взвода ничего не знали об этом приказе Гитлера, бывшего командира разведывательного взвода оставили в покое. Как и остальных солдат и унтер-офицеров группировки Зейдлица. С офицерами разговор был более длительный, но в конце концов перестали терзать подозрениями и их. Только генерал Зейдлиц отправился под трибунал. Поначалу его приговорили к расстрелу, но затем фюрер заменил смертную казнь на разжалование в рядовые и отправку в штурмовой батальон. Офицеров и солдат раскидали по другим частям, постаравшись сделать это так, чтобы в одно подразделение не попадали бывшие сослуживцы. Зачем это делалось, Шнитке так и не понял. Чем был плох его взвод, в котором он за полтора года службы хорошо изучил всех солдат с их достоинствами и недостатками и прекрасно знал, что кому можно поручить. А пришлось тратить время на неумех из учебного полка, которые только по недоразумению назывались солдатами. Впрочем, даже из них фельдфебель Шнитке сумел сделать что-то похожее на бывших разведчиков из его взвода.

Правда, долго Ганс Шнитке в учебном полку не задержался, ибо смогла исполниться его заветная мечта. Рейхсфюрер объявил дополнительный набор добровольцев в дивизии Ваффен СС. Уже без обмера черепов и изучения предков до седьмого колена. Нужны были солдаты, взамен полёгших на фронте, и фельдфебель Шнитке прекрасно подошёл по самым важным для начала сорок второго года параметрам — наличию боевого опыта и искреннего желания служить именно в частях СС. Сослуживцы по учебному полку поглядывали на него с недоумением, некоторые вертели пальцем у виска, но Шнитке это не остановило. Пусть, потери в дивизиях СС выше чем в обычной пехоте Вермахта, но желание стать одним из паладинов "Чёрного ордена" притупляло остатки чувства самосохранения. Геройски погибнуть на фронте всё же почетней, чем быть погребённым заживо под развалинами казармы, что и произошло с учебной ротой, в которой Шнитке муштровал новобранцев.

Всё-таки бог есть. Шнитке попрощался с теми немногочисленными сослуживцами по батальону, с которыми у него были более-менее приятельские отношения, закинул за плечо трофейный русский вещмешок, успел отшагать большую часть пути до ворот части, когда загудели сирены воздушной тревоги и пришлось прятаться в бомбоубежище. Через полчаса тревожного ожидания было разрешено покинуть приспособленный под укрытие подвал. Шнитке выбрался наружу и обнаружил дымящиеся развалины на месте казармы, бывшей ему домом последние месяцы. Под мешаниной битого кирпича были погребены две роты учебного батальона, не успевшие покинуть казарму до начала бомбёжки. Фельдфебель тогда перекрестился впервые за всё время службы в армии, пробормотал слова молитвы, накрепко вбитой в голову материнскими оплеухами, и решительно двинулся в сторону выхода из военного городка учебного полка.

В "Лейбштандарт" его, конечно, не взяли. Туда по-прежнему подбирали по внешним данным. Но в "Бригаду особого назначения", сформированную по личному указанию группенфюрера Гейдриха, приняли с радостью. Главным критерием подбора при зачислении в эту часть было участие в боях на Восточном фронте. Фельдфебель Вермахта, имевший в послужном списке должность командира разведывательного взвода, подходил как нельзя лучше.

Набранным батальонам дали время притереться друг к другу, испытали в трёх незначительных, на взгляд Шнитке, схватках с передовыми русскими частями и отвели в тыл дожидаться своего часа, как пояснили удивлённым солдатам офицеры бригады. Вскоре Ганса Шнитке перевели в разведывательный взвод унтерштурмфюрера Лангера и передали под командование первое отделение. Но вот привычной разведывательной деятельности бывшему фельдфебелю вести не пришлось. Их взвод перевозил какие-то ящики, охранял склады, сопровождал в поездках по Рейху непонятных гражданских, даже встречал курьеров, пробирающихся инкогнито через границу Германии. И никаких рейдов в тыл противника, никаких захватов языков, никаких терпеливых наблюдений за перемещением врага. Да и кто теперь для них враг? Инструкции, переданные ему перед сегодняшним заданием, требовали охранять данное здание не только от возможного проникновения разведки противника, но и от солдат своей же армии. Утром, прочитав приказ, Шнитке тайком от своих подчинённых вздохнул и пожалел, что нет рядом ефрейтора Гофмана, который умел простыми словами донести до своего командира самые сложные и непонятные вещи.

И теперь, наблюдая довольное лицо бывшего подчинённого, Шнитке испытывал двоякие чувства. С одной стороны радость, что встретил сослуживца, почти что друга. С другой подкрадывалась подозрительность — а как это Гофман встретился на его пути так вовремя.

Шнитке совсем уж было собрался спросить Гофмана об этом напрямую, как и положено бывшим сослуживцам, но позади раздался голос командира взвода.

— Что происходит, Шнитке?

— Господин унтерштурмфюрер, по вашему приказанию охраняю тыльные окна и двери данного дома. Задержал ефрейтора Гофмана, который по его утверждению получил приказ занять огневую позицию в этом здании. — Отрапортовал обершарфюрер своему командиру.

— Ты знаешь этого человека? — Уточнил Лангер.

— Так точно, господин унтерштурмфюрер, служили вместе в прошлом году. — Шнитке задумался и добавил. — В одном взводе.

— А что скажешь ты, ефрейтор. — Эсэсовский офицер повернулся к Гофману.

— Так точно, господин лейтенант, служили в одном взводе до того, как меня комиссовали по ранению.

Гофман едва не ляпнул, что служили в дивизии Зейдлица, но вовремя удержался. Неизвестно, как на новом месте службы его бывшего командира относятся к генералу Зейдлицу и прорыву его дивизии из Варшавского котла в июле прошлого года. Слышал он о суде над их генералом, читал о приговоре военного трибунала, информировали раненых госпиталя, в котором он валялся после операции, о том, что генерал Зейдлиц геройски погиб на фронте, искупая свою вину перед фюрером и Рейхом. Только какую вину?

Если спасение от бессмысленной гибели в окружении нескольких тысяч человек — вина перед фюрером и Рейхом, то что же является подвигом?

Весь госпиталь тихо судачил об этом, немедленно замолкая при появлении офицеров, нескольких подозрительных своим неуёмным любопытством санитаров, новеньких раненых солдат и унтер-офицеров, ещё не проверенных разговорами на нейтральные темы, и просто посторонних людей, которые иногда разнообразили скучную жизнь госпиталя своим появлением. Вину за опальным генералом не признавал никто, за исключением одного штабного штафирки, заработавшего ранение геройским падением задницей на гвоздь. Тот тарабанил скороговоркой фразы из передовиц "Фелькишер Беобахтер", с затаённым страхом оглядывался по сторонам, ожидая грозного окрика со стороны соседей по палате. Но ещё больший, почти животный, страх он испытывал при виде чёрной эсэсовской формы. Что у него произошло с представителями данной организации, добиться от писаря местного штаба Люфтваффе так и не удалось. В конце концов его оставили в покое, вреда он не причинял, скорее даже приносил пользу своими разглагольствованиями, так как немедленно начинал очередной пересказ откровений доктора Геббельса при появлении подозрительных людей.

— Ты говоришь, комиссовали, ефрейтор? — Эсэсовский офицер смотрел на неуставную стойку ефрейтора Гофмана, вынужденного выворачивать правую ступню наружу.

— Так точно, господин лейтенант. — Гофман называл эсэсовца армейским званием, не желая подчёркивать его отличие от офицеров Вермахта. — Признан негодным к военной службе в конце октября прошлого года. По приказу фюрера вновь призван в марте этого года и зачислен в части фольксштурма.

Унтерштурмфюрер Лангер усмехнулся и вполголоса процитировал старую народную песню времён наполеоновских войн.

"Кревинкель шлёт грозных своих ополченцев —

Глухих стариков и грудных младенцев.

При нашем убийственно пылком нраве

Сабель носить мы пока не вправе.

Обмундированье на нас не надели,

Сказали: "Вам жить-то не больше недели".

Рота вслепую сквозь лес пробирается —

Ротный в карте не разбирается.

Он славный малый, он — не из вредин.

Ему только запах пороха вреден.

Зато генерал у нас герой!

Где найдётся такой второй?"

Гофман внутренне похолодел. Пусть сам он придерживается приблизительно такого же мнения об их батальоне фольксштурма, но услышать подобные откровения от офицера СС ефрейтор не ожидал. Хотя эсэсовец прав относительно генерала, в дивизию которого входит их батальон. Такого "героя" ещё поискать надо, а вот командиры рот выказанной характеристике не соответствуют. Большинство из них с боевым опытом, если не этой войны, то той — великой, начала века. Впрочем титул "великой войны" пора присваивать этой войне, и по праву. Конечно, в войну четырнадцатого-восемнадцатого годов их отцы не пустили врага на территорию Рейха, а их потомки сплоховали, но по масштабам потерь и разрушений только "Верденская мясорубка" может сравниться с битвами этого года.

— Не согласен, ефрейтор? — Унтерштурмфюрер пристально посмотрел на Гофмана.

— Никак нет, господин унтерштурмфюрер. — Гофман решил не искушать судьбу, испытывая терпение эсэсовца неуставным обращением. — Солдаты нашей дивизии готовы к защите Рейха от любого врага.

Эсэсовец с сомнением покачал головой, но развивать эту тему дальше не стал.

— Здесь, в этом доме, вы, ефрейтор, со своими солдатами не нужны. Мои люди сами обеспечат охрану с данной позиции. А вот на той стороне неплохо бы организовать ещё одну огневую точку.

— Есть, господин унтерштурмфюрер. — Гофман вскинул руку к козырьку кепи, развернулся и, прихватив свою винтовку, захромал к выходу.

Оспаривать данный приказ было себе дороже. Лучше он уберётся подальше от этой странной охраны и поступит так, как посчитает нужным.

Из-за спины унтерштурмфюрера выдвинулся ещё один человек, скрывающий свои погоны под таким же чёрным плащом, как и у штурмбанфюрера Ульриха, изображающего внезапную проверку расположенного на данном участке фронта батальона ополчения. Нужно сказать, что свою роль он исполнял неплохо, создавая у всех фронтовых офицеров впечатление самовлюблённого болвана. Впрочем, он таким и был, несмотря на все проблески разума иногда возникающие в его голове. Вот и сегодня, выслушав приказ, штурмбанфюрер удивительно серьёзным взглядом посмотрел на прикомандированного к его свите незнакомого ему офицера, отвернулся и сердито махнул рукой, высказывая этим жестом свое отношение к непонятному поручению. Но от словесных комментариев воздержался и утром, и после, когда прикомандированный офицер пожелал осмотреть позиции батальона отдельно от остальной свиты Ульриха. Наверное возымел действие нагоняй устроенный Ульриху его дядей.

— Зачем ты отправил прочь этого ефрейтора, Лангер? — Поинтересовался обладатель чёрного плаща. — Не лучше ли было задержать его здесь?

— Господин штандартенфюрер, на той стороне улицы русская разведка. — Отрапортовал унтерштурмфюрер. — Ведёт наблюдение за Ульрихом с его блюдолизами.

— Ну и пусть ведёт. Не для того ли Ульриха и взяли сюда? — Высказал сомнения штандартенфюрер. — Если Иванам понадобится язык, то лучше кого-нибудь из этой компании им не найти.

— Они не предпринимают никаких действий, господин штандартенфюрер. Вот, я и решил, что неплохо бы расшевелить наших русских друзей. — Объяснил причины своего поступка Лангер.

— И тем самым обрёк нескольких немцев на верную смерть. — Подвёл итог его объяснениям штандартенфюрер. — Не жалко?

— Пожалел бы этих, пришлось бы посылать на смерть других. — Пожал плечами Лангер. — Какая разница?

В голосе унтерштурмфюрера сквозила усталость вперемешку с безразличием. Чем этот ефрейтор лучше кого-нибудь из его взвода? Того же Шнитке или Шлоссера. Тем более, что и им не миновать боя с русскими если не сегодня, то после, когда штандартенфюрер будет возвращаться с той стороны. Если сумеет вернуться? Хотя сам посланец Берлина абсолютно спокоен насчёт исхода данной операции. Что-то ему известно такое, что позволяет быть уверенным.

— Пожалуй ты прав, Лангер. — Штандартенфюрер задрал рукав плаща, посмотрел на часы. — Пора собираться. До темноты не так уж много времени.

Штандартенфюрер повернулся и пошёл вверх по лестнице, вслед нему заспешил Лангер.

Шнитке терзался сомнениями. Услышанные откровения его командира не давали успокоиться. Умом он понимал, что унтерштурмфюрер прав. Если не Гофману с его людьми, то в русскую засаду придётся отправляться солдатам их взвода, и скорее всего самому Гансу Шнитке со своим первым отделением. Но ещё не вытравленные войной остатки человечности кричали, что промолчать — значит отправить на смерть друга. Теперь он понимал, что Гофман был его единственным другом на этой войне. Странным, не всегда понятным, но другом. Две половинки Ганса Шнитке боролись друг с другом, выясняя предупредить или нет Гофмана об ожидающей его засаде, приводя всё новые и новые аргументы как в защиту данного поступка, так и против подобной мягкотелости. Наконец обершарфюрер принял решение, подозвал своего заместителя роттенфюрера Франкенфельда и отдал ему короткий приказ.

Догнать Гофмана с его солдатами удалось на первом же повороте. Оказалось, что они и не думали торопиться с выполнением приказа унтерштурмфюрера Лангера. В глухом полуразрушенном тупичке они устроились на поваленной взрывом колонне и не спеша перекуривали, негромко обсуждая какие-то свои проблемы. Увидев своего бывшего командира, Гофман вполголоса приказал своим людям оставаться на месте, приподнялся и подошёл к Шнитке.

— Гофман, не ходи туда. — Обершарфюрер решил не разводить дипломатию. — Там засада.

Ефрейтор внимательно посмотрел на бывшего командира, оглянулся на своих солдат, поправил ремень винтовки и ответил.

— Спасибо, Ганс. Мы, честно говоря, и не собирались идти в то здание.

Шнитке почувствовал облегчение. Долг долгом, но и дружба тоже что-то значит. К тому же, он просто вернул долг. Девять месяцев назад Гофман спас ему жизнь, затянув за угол здания за секунду до того, как русский пулемётчик прошёлся очередью по стене, на фоне которой маячил фельдфебель Шнитке.

— Но если твоё командование знает об этой засаде, почему вы ничего не предпринимаете? — Поинтересовался Гофман.

Обершарфюрер в задумчивости почесал затылок. Почему? Откуда он знает — почему. Шнитке и сам с радостью попросил бы объяснений у кого-нибудь. У того же Гофмана, к примеру.

— Не знаю, Гофман. — Честно признался бывший фельдфебель. — Если бы знал, то сказал бы.

Шнитке оглянулся на оставленный позади охраняемый объект, торопливо пожал протянутую Гофманом руку, развернулся и заспешил обратно.

Ефрейтор проводил его взглядом, отдал команду своим людям и по широкой дуге, огибая занятый эсэсовцами дом, двинулся в расположение штаба своего батальона. Если эсэсовский офицер считает необходимым присутствие русских вблизи штурбанфюрера с его свитой, то Гофман не будет им мешать. Доберётся до штаба, доложится командиру батальона, а тот пусть решает, что делать дальше.

— Точно засада. — Подал голос старший лейтенант Максимов. — Какой смысл столько времени торчать на этом пятачке.

Капитан Сергиенко согласно кивнул. Эсэсовцы перекрыли все разумные сроки нахождения на этом пятачке. Давно пора или уйти дальше, или вернуться в тот переулок, из которого они вынырнули на эту маленькую площадь на пересечении трёх улиц почти сорок минут назад. Ну покурили, ну потрепали языком, ну пошлёпали по заднице ту сучку, которая маячит вблизи главного в этой компании, поржали над её реакцией. А дальше что? Чем ещё можно оправдать столь долгое присутствие на ничем не примечательном месте.

Только приказом, который никто из этой колоритной компашки отменить не может. А это значит...

— Санёк, а тебе не кажется, что предназначение этих клоунов отвлекать нас от кого-то более важного. — Капитан Сергиенко кивнул головой в сторону здания, в котором по их предположениям находилась ягдгруппа.

Старлей хмыкнул, ещё раз прошёлся взглядом по окнам домов противоположной улицы.

— Так может, мы их того! — Максимов обозначил хватательное движение рукой.

— Того — этого! — Высказал дурацкое присловье Сергиенко. — Знать бы, сколько там солдат в охране. А то, как бы нас самих не захватили.

— Шуметь-то всё равно придётся. — Продолжил командир морпехов. — Предлагаю накрыть этих, на площади, из пулемётов. Всех, по любому, не положим, кто-нибудь для захвата уцелеет. А гранатомётчики ягдкоманду обработают. Не думаю, что они подобного ожидают.

Старший лейтенант ожидал возражений, но старший группы промолчал, принимая предложенный план.

— Беру на себя проверку того здания. — Предложил Максимов.

— Хорошо, Санёк. — Согласился капитан Сергиенко. — Выдвигайся в ту сторону. Через десять минут начинаем.

Старший лейтенант Максимов собрал своих морячков, объяснил им суть намеченных действий и повёл в сторону ближайшего к намеченной цели проёма.

Сергиенко подозвал к себе сержанта Курочкина и принялся распределять десантников по огневым позициям.

Время устремилось вперёд, отсчитывая мгновения жизни тех, кому суждено умереть в предстоящей схватке.

Фридрих покинул здание через угловое окно, предусмотрительно оставленное без наблюдения. Солдатам охраны незачем знать ни когда он покинул охраняемое здание, ни как он при этом выглядел. Второе в особенности. Вряд ли кто-нибудь из подчинённых признал бы в этом потрепанном жизнью горожанине молодцеватого штандартенфюрера, отдававшего им приказы какой-то час назад. Искусством перевоплощения он владел в достаточной мере. Недаром, обучавший Фридриха актёр заявил, что "на первые роли его не возьмут, но кусок хлеба лицедейством господин офицер заработать может".

Была ещё одна причина скрываться. Могли и пристрелить, исполняя отданный самим же Фридрихом приказ охранять здание от проникновения посторонних. Если нельзя внутрь, то нельзя и наружу.

Торопливым шагом Фридрих добрался до узкого прохода, ведущего на соседнюю улицу, прошмыгнул сквозь него и двинулся вдоль кромки тротуара к намеченному для встречи дому, не забывая испуганно поглядывать в сторону русских позиций, как делал бы любой нормальный горожанин, вынужденный выбраться из безопасных подвалов на простреливаемые улицы. Он прошёл большую часть расстояния, когда в оставленной им стороне захлопали разрывы гранат и застучали пулемёты. Штандартенфюрер в удивлении остановился. Неужто Лангер сошёл с ума и решился вступить в бой с русскими. Да и зачем?

Фридрих прислушался и похолодел, поняв, что слышит он работу русских пулемётов. Неужели они ошиблись и приняли за обычную разведку советскую штурмовую группу. Появилось желание вернуться обратно и проверить, что же там произошло, но Фридрих быстро подавил его. Рисковать по-глупому не стоило. Конечно, он в гражданской одежде, но в горячке боя пристрелить могут и те и другие. Лучше переждать, а потом выяснить, что же там произошло. Фридрих вжался в узкую нишу между полуколоннами, украшавшими фронтон ближайшего здания и приготовился ждать.

А бой тем временем разгорался всё сильней. Судя по звукам он охватил уже всё прилегающее к месту его последней дислокации пространство. Слышались разрывы гранат, строчили автоматы, хлопали винтовки, кричали что-то матерное на немецком и русском столкнувшиеся друг с другом солдаты. Заработала русская артиллерия, перекапывая расположенные ближе к северо-восточной окраине города позиции немецких батальонов. Появился в вышине русский самолёт-разведчик и разрывы, судя по звукам, начали смещаться вглубь города, обтекая ту часть построек, где советская диверсионная группа вела бой с охраной оберфюрера Брокмана.

Фридрих со злости ударил кулаком по ни в чём не виноватым кирпичам стены. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Как не вовремя. Что же ему теперь делать? Переходить на ту сторону или вернуться обратно. Нет, не в то место, где сейчас унтерштурмфюрер Лангер со своими солдатами спасает от смерти или большевистского плена неудачливого оберфюрера. Возвращаться ли ему в штаб группенфюрера Гейдриха? Тот, конечно, не самодур Дитрих, в морду сразу не даст, но неудачников не любит.

Фридрих глубоко задышал, успокаивая нервы, как учили его при подготовке. Попытался спокойно оценить ситуацию.

Возвращаться ему не с чем. Задание не выполнено. Связь с русским резидентом Гейдриха, прервавшаяся полтора месяца назад, не восстановлена. Вернее, не проверена, так как на связь он всё же вышел. Но вот стоит ли ему доверять после столь продолжительного молчания?

Значит, идти нужно.

С другой стороны, а как ему сообщить о результатах проверки? Если Брокмана сейчас убьют, связываться Фридриху будет не с кем. Больше никто о его миссии не знает. Не выйдешь же к первому попавшемуся подразделению с объяснениями — мол к русским в гости ходил. Если не прихлопнут, то в контрразведку потащат. А там объясняйся, зачем ты в тыл к противнику ходил, и как оттуда вернулся.

Следовательно, отправляться на задание опасно.

Фридрих совсем было собрался возвращаться, когда разрывы снарядов переместились на улицы, прилегающие к месту, где он пережидал бой. Пришлось искать ближайшее окно и залезать в него, спасаясь от шальных осколков.

А в какофонию звуков, сопровождающих разгорающийся бой, добавились крики "ура". Кажется, советские командиры решили не ограничиваться диверсией, а перешли в полноценное наступление. Фридрих шепча слова молитвы, как ни странно — на русском языке, забился в дальний от окна угол и приготовился ждать. Господин случай принял решение за него. Если большевики возьмут город, то ему будет намного проще добраться до своего адресата. А там уж как кости лягут.

— Командир, никого тут кроме этого хмыря нет! — Самсонов встряхнул за воротник одетого в гражданский костюм немца. — Остальные все трупы.

— А офицеры среди убитых есть? Кто-то же командовал теми, что на улице? — Старший лейтенант Максимов с недоверием осмотрел захваченного языка.

— Из офицеров только эсэсовский лейтенант. — Ответил заглянувший в комнату старшина.

Старлей поглядел на немца более внимательно. Впечатление боевого офицера найденный в этом доме "ганс" не производит. Но и на местного жителя не особенно похож. Слишком чистый и аккуратный. Да и взгляд волчий, хоть и испуганный. Местные, те всё больше глаза в землю и "битте, битте".

— Обыскать! — Бросил Максимов короткую команду.

Старшина мгновенно вывернул карманы задержанного, передал старшему лейтенанту на осмотр трубку, табак, спички, записную книжку в дорогом кожаном переплёте, позолоченные часы. Оружия не было, даже какого-нибудь дамского пистолетика, который высшие немецкие офицеры таскают для подчёркивания своего статуса, а не в качестве оружия самообороны.

Максимову хватило одного взгляда на отобранные вещи, чтобы понять, что перед ним стоит тот, кто отдавал приказы всей этой группе.

— Наш человек! — Радостно протянул, сообразивший то же самое, старшина.

— Самсонов, головой за него отвечаешь. — Отдал распоряжение старший лейтенант. — Холить и лелеять как любимую тёщу.

— Да не так же! — Добавил старшина, реагируя на действия своего подчиненного, от избытка чувств встряхнувшего немца так, что тот только зубами клацнул.

— Отходим! — Прокричал старший лейтенант Максимов и морские пехотинцы, прихватив безжизненное тело одного из своих собратьев, побежали вниз по лестнице. Старлей вытащил из бокового кармана разгрузки индивидуальный пакет, разорвал оболочку зубами и на ходу стал заматывать разрезанную осколком стекла левую ладонь.

Обладатель кожаного плаща всё-таки уцелел. Испуганный и помятый, с порванным до середины спины плащом, он уже не походил на того красавчика, наблюдать которого разведчикам приходилось почти целый час. Сейчас он спешил в сторону гремящих разрывами русских позиций, изредка оглядываясь назад, но получив очередной толчок прикладом, эсэсовец приподнимал чуть выше поднятые руки и шёл дальше. Позади него русские столь же бесцеремонным способом перемещали в нужном им направлении обер-лейтенанта с петлицами Люфтваффе и до смерти перепуганную чёрномундирную фройляйн.

Когда весело скалящийся ефрейтор Лось притащил её на место засады, капитан Сергиенко только смачно сплюнул.

— Серёга, а бл..дь вам зачем? — Недовольным вопросом встретил он старшего группы захвата сержанта Курочкина. — Ну ладно Лёха с прибабахом, но ты-то нормальный мужик, мог бы и подумать.

— Товарищ капитан, никогда ведь такого трофея не было! — Взмолился ефрейтор Лось. — Ну, не бросать же её здесь? Свои же пристрелят.

Ефрейтор настолько умоляющим взглядом смотрел на капитана, что Сергиенко махнул рукой и отдал команду отходить.

Вскоре группа достигла намеченного по плану дома. Десантники затолкали в глубь найденного чулана пленников, заняли круговую оборону и приготовились ждать подхода атакующих рот своей бригады и группы старшего лейтенанта Максимова. Капитан Сергиенко пересчитал своё воинство. Убитых нет, ранено трое, один тяжело. Надо бы его в санбат, и как можно скорее, но идти на прорыв в этакой неразберихе рискованно. Свои же могут огнём накрыть. Да и морячков нужно подождать. Как там у Максимова дела?

Фельдфебель Бехер дал короткую очередь в сторону переулка, в котором маячили русские, вытащил из-за пояса последнюю гранату, но передумал её бросать. "Иваны" преследовать его явно не собирались, найдя для себя более достойные цели. Морщась от боли в повреждённой осколками мины ноге, фельдфебель дохромал до двери ближайшего подъезда, опираясь на перила затащил становящееся непослушным тело на лестничную площадку и ввалился в расположенную слева квартиру. На последних остатках сознания Бехер заполз в коридор, перевернулся на спину и потерял сознание.

Из соседней комнаты выглянул человек, подошёл к потерявшему сознание фельдфебелю и принялся его осматривать. Спустя некоторое время он в смятении произнёс: "Не может быть!" Человек извлёк зажигалку, зажёг огонь и более тщательно осмотрел лицо фельдфебеля, что-то шепча проверил карманы, извлёк солдатскую книжку и тщательно изучил её содержимое. Закончив осмотр, человек извлёк перевязочный пакет и наложил повязку на кровоточащую ногу. Завершив все дела, человек сел рядом с находящимся в беспамятстве фельдфебелем и приготовился ждать.

Пробуждение было болезненным. Пульсировала болью раненая нога, кружилась голова, реагируя на потерю крови, затекла от не слишком удобной позы спина. Фельдфебель засунул руку в карман, пытаясь нащупать находящийся там индивидуальный пакет, и замер, не обнаружив бинта на положенном месте. Кто-то передвинулся рядом с ним, негромко кашлянул, ухватил Бехера за воротник шинели и потащил вглубь квартиры. Пытаясь скрыть от неизвестного свои движения, фельдфебель приподнял руку, засунул её под шинель и нащупал припрятанный во внутреннем кармане Вальтер. Медленно и осторожно, стараясь не выдавать своих движений, Бехер вытягивал оружие из кармана, также неторопливо перемещал руку наружу и, дождавшись когда неизвестный остановится, резко сел, вскидывая руку с пистолетом.

— Что, Петя, пристрелишь родного брата? — Огорошил его по-русски смутно знакомый человек в измятом цивильном плаще и измазанной пылью шляпе. — Не жалко?

Бехер опустил оружие, долго всматривался в лицо расположившего рядом с ним человека, выискивая знакомые черты оставленного четверть века назад в России брата.

— Фридди, ты? — Наконец-таки поверил Бехер. — Откуда?

— Оттуда, Петя, оттуда. — Ответил случайно найденному старшему брату штандартенфюрер Фридрих Франк.

7 мая 1942 года Берлин

— Что там, Кнапке? — спросил Паулюс у водителя.

— Улица перекрыта, господин генерал. — Отрапортовал тот. — Кажется, здесь мы тоже не проедем.

Паулюс с трудом сдержался от того чтобы выругаться. Не нужно показывать слабости никому, даже если это собственный водитель, хорошо изучивший своего генерала. Столько лет создавать себе образ невозмутимого и ничему не удивляющегося человека, всегда "быть застёгнутым на все пуговицы", всегда "держать руки по швам", убедить в этом не только окружающих, но и самого себя. И все испортить несколькими словами?

Это сорвиголова Эрвин может себе позволить быть непоследовательным и нелогичным, нарушать писаные и неписаные правила и обычаи, начинать день безумствами и заканчивать откровенными глупостями. На то он и Эрвин Роммель. Единственный из генералов Вермахта не потерпевший ни одного серьёзного поражения. Бегство из Северной Африки не в счёт. При том соотношении сил, которое там сложилось в конце прошлого года, просто убраться оттуда, не потеряв всё — уже было неслыханной доблестью. Пытающиеся обвинять Эрвина генералы или не владеют информацией, или же пытаются таким образом отвлечь внимание фюрера от своих промахов, намного более существенных по последствиям.

Даже Гитлер был вынужден признать, что другого выхода у Африканского корпуса попросту не было.

Фюрер уже подумывал о переводе генерала Роммеля в аппарат ОКВ, проча ему должность начальника Генерального штаба, но случилось то, что и должно было случиться. Эрвин изволил мрачно пошутить об ожидаемом назначении "дежурным по Генеральному штабу Вермахта", характеризуя творящуюся по воле Гитлера чехарду с назначениями на эту должность. Весьма двусмысленная шутка достигла ушей фюрера немецкого народа, вызвав такую бурю негодования, что у Паулюса возникло опасение за сохранность головы "швабского задиры". Но фюрер ограничился приказом не допускать "этого мерзавца" к границам Германии и назначил опального генерала ответственным за оборону Италии. Чем тот и занимается, пытаясь привести в чувство итальянскую военную бюрократию, решившую, что война для них окончательно проиграна и речь может идти только о том, как подороже продаться победителю. Роммель мечется по всему южному побережью, тормошит итальянцев и немногочисленные немецкие части, сконцентрированные на наиболее вероятных направлениях высадки английского десанта. Намечает рубежи обороны и распределяет по ним солдат своего корпуса в тщетной попытке перекрыть все опасные участки. Шлёт в Берлин и Рим пугающие отчёты. Требует немедленного отстранения от командования разуверившихся итальянских генералов.

И получает в ответ гробовое молчание.

Дуче и рад бы помочь, но реальная власть вождя итальянского фашизма слабеет с каждым днём и скоро ограничится пределами его резиденции. Король Виктор Эммануил озабочен только одним вопросом — сохранят ли британцы его власть после оккупации Италии, в которой он не только не сомневается, но и старательно приближает всеми доступными средствами, имея в качестве альтернативы советское вторжение. Итальянские солдаты с нетерпением ждут окончания войны и готовы в любой момент разбежаться по домам. Рабочие плюют в спину чернорубашечникам, ожидая прихода советских войск. Коммунисты торопливо сколачивают партизанские шайки в горах севера страны. Страна бурлит, готовясь взорваться в любой момент. Эрвин пока не даёт этому случиться, но надолго ли хватит его усилий?

Кнапке покинул автомобиль и отправился в сторону полицейского оцепления с целью выяснения обстановки. Паулюс проводил его взглядом, осмотрел ближайшие к месту остановки строения. Видимых повреждений в пределах прямой видимости не было, но где-то там впереди, в глубине улицы, всё ещё висела не осевшая со времени ночной бомбёжки пыль. Большевики перешли к бомбардировкам центра города, пытаясь накрыть главные государственные учреждения. Пока безуспешно. Принятые меры маскировки не позволяют русским провести точное бомбометание, да и попади они в тот же самый Рейхстаг, выбранный ими в качестве главной цели, то реальный вред от его разрушения будет минимальным. Ничего там нет, кроме пустой коробки здания, да нарисованных на площади перед ним многочисленных верхушек деревьев несуществующего парка, призванных убедить русских лётчиков в несерьёзности цели. Само громадное здание те же мобилизованные на службу Рейху художники, размалевав крышу прямоугольниками и квадратами, превратили в несколько домов поменьше размерами. С большой высоты не сразу разберёшь, что именно под тобой. Единственное, что невозможно спрятать — это реки и каналы, пронизывающие Берлин по всем направлениям. По ним русские лётчики и ориентируются. Днём. Когда столицу Германии обрабатывают самолёты фронтовой авиации. А ночью ориентирами для дальнебомбардировочной авиации служат неугасающие пожары, бороться с которыми с каждым днём всё труднее и труднее.

Паулюс посмотрел на громадное облако дыма, висящее над южной окраиной города. Бесценное горючее, обращённое русскими пилотами в чадные клубы дыма. Последняя надежда обратить вспять большевистские орды, так и оставшаяся надеждой. Танки ещё есть, но нечего заливать в их баки. Германские заводы ещё производят достаточное количество самолётов, но уже некого сажать за штурвалы. Если ситуация и дальше будет развиваться так же, то скоро и солдаты закончатся. Не заканчивается только безграничный оптимизм фюрера, непонятно на чём основанный.

"Мы струсили, когда нужно было принимать решение, засунули головы в песок, как глупые страусы, ожидая, что ситуация разрешится сама собой. А она не разрешилась! А наоборот, ещё больше усугубилась."

Эрвин в тот день, день их последней встречи, не считал нужным щадить чьё-либо самолюбие, в том числе и своё собственное. Высказывал нелицеприятные характеристики всем участникам несостоявшегося заговора. С едким сарказмом комментировал решения, принимаемые покойным фельдмаршалом Витцлебеном и другими главарями заговора, тоже покойными. Советовал, пока не поздно, идти на поклон к американцам, безоговорочно отметая англичан, в ненадёжности которых он убедился на собственном примере.

Досталось и самому Паулюсу.

"Если всё время "держать руки по швам", то можно прозевать падающую на плечи петлю виселицы", — сказал тогда Роммель, характеризуя поведение своего берлинского друга Паулюса.

Паулюс вздохнул. Эрвину легко судить о трусости других, находясь в далёкой от берлинского гадюшника Италии. Его не сверлят недоверчивые взгляды Гитлера. Ему не приходится отвечать на каверзные вопросы Гиммлера. Ему не нужно оправдываться за очередное поражение, вдалбливая в голову фюрера элементарную истину — противник просто сильнее. На него не пишут доносов сослуживцы. Вернее, пишут, но не его собственные подчинённые.

Хорошо, когда ты можешь доверять окружающим тебя людям. Паулюс таким счастьем похвастаться не может.

Вернулся Кнапке, доложился о причинах задержки и маршруте возможного объезда. Как и ожидалось, две тяжёлые бомбы, сброшенные дальними бомбардировщиками большевиков, разрушили стоящие напротив друг друга многоэтажные здания, перегородив улицу завалами битого кирпича. Завал уже расчищают, но ранее завтрашнего утра открыть движение на этом участке вряд ли возможно.

Паулюс посмотрел на часы. Они ещё успевают ко времени утреннего совещания, проводимого Гитлером ежедневно с тех пор, как он объявил Берлин крепостью и пообещал немецкому народу, что большевики будут разгромлены под стенами города.

Опаздывать не стоит. Фюрер с каждым днём всё раздражительней и раздражительней. Может устроить скандал из-за сущего пустяка, не принимая в расчёт никакие объективные причины опоздания. Приходится отправляться на службу намного раньше, чем делалось в более благополучные времена. Сегодня также пришлось оторвать от утренних дел целых сорок минут. Как оказалось не зря.

Прибыли вовремя. Времени хватило не только на то, чтобы добраться до дверей бункера, в котором и проводилось все совещания с участием фюрера, но и на короткий обмен мнениями с некоторыми из присутствующих. Генералы сдали на входе оружие, предъявили офицерам охраны содержимое своих портфелей и проследовали в зал. Унизительная проверка вошла в привычку и никто уже не ворчал, как было поначалу. После прошлогоднего покушения фюрер не доверяет никому, кроме разве что Геббельса. "Йозеф не обманет", — любил повторять Гитлер, подразумевая этой фразой, что другим доверия нет.

Кроме присутствующей на входе усиленной охраны, ещё одним новшеством стали появившиеся в зале заседаний стулья. Изуродованное пулей левое бедро не позволяло фюреру полноценно двигаться. Всё, что он мог себе позволить — это короткие прогулки по коридорам рейхсканцелярии. Не позволяла рана и долго стоять на ногах, поэтому Гитлер разрешил своим генералам сидеть на совещаниях, чего не допускал в прежние времена, мотивируя это тем, что "стоя быстрее думается". Это нововведение генералы приняли с благосклонностью. Фюрер не бывал краток и прежде. Сейчас же его красноречие не знает никаких границ. Ладно бы по делу, а то всё чаще приходится выслушивать безосновательные оскорбления, да прожекты будущего мироустройства. Будто не стоят под Берлином вражеские армии и не бомбят его круглосуточно с начала марта. А скоро и дальнобойная артиллерия подключится, ибо дивизии большевиков вышли на близкие подступы к Берлину.

Фюрер нашёл в себе силы оставить инвалидное кресло за дверью и дойти до своего места в начале стола без посторонней помощи. Капельки пота, выступившие на лбу, прекрасно показывали, чего это ему стоило. Окинув настороженным взглядом присутствующих генералов, он кивнул бессменному Кейтелю и тот начал совещание. Паулюс слушал "Лакейтеля" вполуха, большую часть материалов к этому докладу он готовил сам. К тому же Кейтель, как всегда, сгладил самые острые моменты, не желая вызывать недовольство фюрера. Из его доклада выходило, что дела у Рейха не так уж и плачевны. Солдаты бодры и полны решимости разгромить врага. Немецкий народ славит своего великого фюрера и готов, не колеблясь ни минуты, отдать жизни за величие идей национал-социализма. Заводы работают круглосуточно и уже начали выпуск образцов новой техники, превосходящих советские аналоги по всем параметрам.

А противник наоборот — выдыхается. Большевики продвинулись вперёд самую малость, техники и людей потеряли в десять раз больше, по сравнению с Вермахтом, резервы исчерпали полностью. Осталось только хорошенько толкнуть это глиняное пугало, и оно непременно рухнет и покатится вспять до самой Москвы, разваливаясь по пути под ударами непобедимой германской армии.

Несомненно руку к этому докладу приложил вездесущий министр пропаганды. В последнее время он контролирует всю поступающую к Гитлеру информацию, объясняя своё вмешательство необходимостью щадить здоровье фюрера. Добровольно ли Борман уступил ему данную прерогативу — неясно. Глава партийной канцелярии в последнее время отошёл в тень, переключившись на решение других дел. А каких? Только Борман и знает.

Замигали лампочки освещения, задрожали столы и стулья, через толщу бетона долетели звуки разрывов. Русские начали очередную бомбёжку.

Фюрер отмашкой остановил Кейтеля, нашёл взглядом присутствующего на совещании командующего Люфтваффе и спросил.

— Геринг, скажите нам — что это?

— Бомбардировка, мой фюрер. — Ответил слегка опешивший рейхсмаршал.

— Я слышу, что это бомбардировка. — Продолжил Гитлер. — Но кто нас бомбит?

Паулюс переглянулся с сидящим радом генералом Кёстрингом. Не сошёл ли фюрер с ума?

— Русские самолёты, мой фюрер. — Настороженно отрапортовал Геринг, чувствуя подвох, но не понимая в чём именно он заключается.

— И откуда они взялись? — Гитлер загонял старого соратника в невидимый тому угол.

— В последнее время они летают с аэродромов за Одером. — Геринг покрылся капельками пота. — Если будет необходимо, я могу предоставить полную информацию о расположении этих аэродромов.

— Геринг, не считайте меня идиотом! — Начал закипать Гитлер. — Я вас спрашиваю — откуда вообще они взялись?

— Мой фюрер, я не понял? — Растерялся рейхсмаршал.

— Вы, Геринг, лжец! — Взорвался Гитлер. — Вы всё прекрасно понимаете!

Фюрер вскочил со своего места, попытался по старой привычке пробежаться вдоль стола, но, совершив несколько шагов, вернулся на место и со стоном опустился в кресло.

— Вот ваши отчёты, Геринг. — Гитлер выхватил из приоткрытой папки несколько листов бумаги. — Здесь вы утверждаете, что ваши пилоты за последние два месяца уничтожили пять с половиной тысяч большевистских самолётов.

Паулюс опустил взгляд в стол, пряча усмешку. Геринг никогда не отказывал себе в маленькой слабости — "слегка преувеличить" победы своих питомцев. Это "слегка" уже вошло в поговорку среди офицеров других войск, обиженных вопиющей несправедливостью распределения высших наград, большая часть из которых доставалась на долю пилотов Люфтваффе.

— Кто же нас бомбит, если вы уничтожили всю русскую авиацию? — Продолжил Гитлер.

— Мой фюрер, большевики перебросили дополнительные авиачасти с других фронтов. — Попытался найти оправдание рейхсмаршал.

— А там они откуда взялись? — Гитлер уже кричал, потрясая отчётами люфтваффе. — За год войны вы подписали только своим экспертам наградных листов на тридцать тысяч уничтоженных русских самолётов. А всего, по вашим отчётам, большевики потеряли от шестидесяти до семидесяти тысяч единиц авиатехники от действий подчинённых вам войск. Кто же тогда летает над Берлином?!

— Мой фюрер, я верю своим людям! — Рейхсмаршал решил проявить твёрдость.

— Вы верите! И поэтому подаёте мне заведомо ложные данные? — Гитлер отшвырнул в сторону отчёт Геринга. — А я не могу позволить себе роскоши просто верить! Я вынужден проверять ваши доклады и думать, как исправить нанесённый вами вред.

Геринг вскинулся при этих словах.

— Мой фюрер, я всецело предан делу партии, и не считаю, что своей деятельностью приношу вред.

— Геринг, не надо на меня давить вашей преданностью! — Всё больше взвинчивался Гитлер. — Вы можете сколько угодно верить вашим лётчикам и зенитчикам, но мне нужны достоверные данные, без которых я не могу планировать дальнейшие действия.

Паулюс украдкой глянул на часы. Это надолго. Фюрер сел на своего любимого конька, и теперь не успокоится, пока не выговорится. Самое главное не мешать ему в этом. Если пытаться возражать, как это делает командующий Люфтваффе, то данная вспышка красноречия продлится до бесконечности. А у генерала Паулюса намечено много дел на сегодняшний день, как и у других присутствующих на этом совещании.

Конечно, нужно признать, что фюрер прав. Недостаточно точные, не совсем достоверные, а порой и просто лживые данные, приходящие от командующих армиями, приносят больше вреда, чем явно недооценённые полководческие дарования советских генералов. Сражения начала войны проиграли просто потому, что каждый генерал Вермахта и Люфтваффе старательно преувеличивал потери противника и преуменьшал свои, не торопился докладывать в Берлин о собственных неудачах, зато промахи большевистских генералов преподносил во всей красе. В результате получилось то, что получилось. Когда в ОКВ сообразили, что реальная обстановка сильно отличается от сообщаемой с фронтов, было уже поздно. Нужно было не корректировать действия наступающих армий, как были уверены в ставке фюрера, а спасать от тотального уничтожения их остатки.

Майский разгром немного отрезвил генералитет, но не надолго. Стоило наметиться успехам летнего наступления, как опять в Берлин полетели отчёты один одного сказочнее. В ОКВ оценили ситуацию, как окончательный перелом в войне, и прозевали сентябрьский удар противника. Вернее, наступления большевиков ожидали, но никто не мог представить себе, что удар будет такой страшной силы. В результате потеряли Силезию и отдали врагу остатки Польши.

Подвели итоги осенних боёв и вновь пришли к выводу, что потери большевиков катастрофически велики и в ближайшем будущем на широкомасштабные операции Красная армия не способна. Но ожидаемая передышка не состоялась. Противник нанёс новый удар в Пруссии, спустя совсем короткое время в Померании, ринулись вперёд войска остальных советских фронтов, не давая перебросить помощь терпящим бедствие частям группы армий "Померания". Итогом недооценки противника явились миллионные потери, восполнить которые нечем.

Паулюс в очередной раз начал набрасывать в голове план своего доклада, если, конечно, до него дойдёт очередь. Фюрер в прошлом месяце два раза прерывал совещания из-за плохого самочувствия. Не блещет он здоровьем и сейчас. А если эта вспышка гнева продлится и дальше, то всё совещание будет состоять только из неё.

А Гитлер перешёл на других присутствующих.

— Гудериан, где вы?

"Танковый гений Вермахта" не торопясь привстал со своего стула, повернулся к фюреру, приготовился выслушать свою долю горечи.

— Гудериан, вы докладывали, что наши новые панцеры по своим характеристикам намного лучше, чем танки большевиков.

— Это так, мой фюрер. — Подтвердил командующий последней танковой армии, сосредоточенной в окрестностях Берлина для решительной схватки с советскими войсками. Танки для неё собирали по всей Германии, сводили воедино отдельные полки и батальоны, выдёргивали из частей резерва самых опытных танкистов. Лучшие из худших, так как лучшие из лучших остались на полях сражений прошедшего года войны.

— Тогда почему большевики безнаказанно продвигаются на запад и скоро возьмут Берлин в кольцо? — Гитлер указал пальцем на висящую на стене карту Германии, на которой две стрелы советского наступления обтекали столицу Германии с севера и юга.

— Мой фюрер, у вас не совсем точные данные. — Гудериан отошёл к карте, взял указку и начал описывать ситуацию, сложившуюся в обеих полосах советского наступления. — Севернее Берлина нам удалось остановить танковые корпуса армии Рыбалко у Ораниенбурга. Сейчас там идут тяжёлые бои, противник пытается найти слабые места в обороне танкового корпуса Гота, но тому удаётся сдерживать русских, несмотря на их численное превосходство.

Гитлер дёрнулся при словах о численном превосходстве, но нашёл в себе силы сдержаться.

— Южнее Берлинского укрепрайона русская танковая армия Катукова подошла к Цоссену, попыталась взять его с ходу, но была отброшена назад танковыми дивизиями Рейнгардта.

Паулюс позволил себе лёгкую усмешку. То, что командующий танковой армией пытается выдать за полномасштабное большевистское наступление, было всего лишь разведывательными рейдами отдельных бригад. Русские прощупывают оборону Вермахта на разных участках фронта и выбирают направление главного удара. По крайней мере, так охарактеризовал обстановку оберлейтенант танковых войск Эрнст Паулюс, недавно приезжавший проведать отца. Генерал пытался уговорить сына остаться в столице, но тот отказался, заявив, что "неизвестно, отец, где сейчас безопаснее".

Непонятно, удалось ли Гудериану ввести в заблуждение фюрера. "Тупой ефрейтор" не так наивен, как полагают некоторые. И то, что он молча выслушивает доклад командующего танковой армией, ровным счётом ничего не значит. Взрыв может последовать в любой момент.

— Наши части не только сумели остановить противника, но и отбросили его обратно на восток, несмотря на подавляющее численное превосходство большевиков. — Продолжил Гудериан, решивший, что гроза прошла и фюрер в состоянии спокойно реагировать на неприятные новости.

Но он ошибался.

— Опять численное превосходство! — Взорвался Гитлер. — Объясните мне, Гудериан, откуда оно берётся?

— Мой фюрер, противник перебросил под Берлин дополнительные части с других участков фронта. — Начал объяснение Гудериан.

— Гудериан, вы ещё больший лжец, чем Геринг! — Фюрер подскочил со своего кресла. — Не вы ли утверждали два месяца назад, что русские понесли в Померании и Пруссии катастрофические потери в бронетехнике и не смогут восстановить свои танковые армии по крайней мере полгода.

Гудериан промолчал. Такое утверждение было высказано им на самом деле.

— Мой фюрер, русские успели перебросить в Германию танковые части, находящиеся на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. — Пришёл на выручку Гудериану Гальдер, уволенный со службы в прошлом году, но в начале января вернувшийся обратно в ОКВ.

Как ни старался Гитлер привлечь к ответственности за участие в сентябрьском заговоре бывшего главу генерального штаба Вермахта, никаких доказательств его вины обнаружено не было. Все материалы следствия подтверждали его невиновность. Фюрер скрипел зубами в бессильной ярости, разгонял следственные группы, назначал новых следователей и всё повторялось по новой. В конце концов пришлось вернуть генерала Гальдера в генеральный штаб, впрочем пост главы этого штаба уже занимал генерал Гудериан. Но через два месяца задвинули в угол и "шустрого Гейнца", и началась чехарда с назначениями. Всё чаще, прибыв на совещание, генералы с удивлением узнавали, что за время их отсутствия фюрер успевал назначить на столь важный пост другого кандидата. Причём сроки пребывания на данном посту становились всё короче и короче. Следует ожидать, что фюрер вскоре организует "дежурство по генеральному штабу", как съязвил Роммель.

— А там они откуда взялись? — Удивился Гитлер.

— С русских заводов, разумеется. — Ироничным тоном произнёс командующий танковой армией.

— Гудериан, не нужно выставлять меня дураком! — Взвился Гитлер. — Я прекрасно знаю откуда берутся танки. Намного лучше вас, между прочим. Я умею эти танки производить, а вы способны только терять их в бою и отдавать противнику в совершенно исправном состоянии!

Фюреру долго не решались показать данные о захваченных русскими немецких панцерах. Материал был настолько позорным для Вермахта, что его старались "затерять" среди других сообщений разведки. Но на беду генералов, данная информация какими-то неведомыми путями добралась до министра пропаганды, и вскоре легла на стол канцлера Германии. Два советских танковых корпуса были полностью укомплектованы немецким панцерами! Вспышка бешенства вождя германского народа была сродни извержению небольшого вулкана. Фюрер рвал и метал. Гудериан был немедленно снят с должности начальника генерального штаба, тут же отправлен в отставку и лишён всех наград. Фюрер подумывал о подобных мерях и в отношении других танковых генералов Вермахта, и только вмешательство Бормана спасло их от позора. "Шустрый Гейнц" тоже прозябал в отставке неполные сутки. Понадобился командующий собранной из остатков былого величия танковой группировки, и его вернули на службу. Награды также возвратили.

— Считать я тоже умею! — Продолжал фюрер. — Если большевики потеряли за прошедший год пятьдесят шесть тысяч танков, как докладывали вы, то им попросту не из чего собирать те танковые армады, которые сейчас рыщут по просторам Рейха.

— Мой фюрер, у вас не совсем точные данные. — После недолгого замешательства Гудериан решился продолжить спор.

— Вы сами дали мне эти сведения! — Возмущению Гитлера не было предела. — Вы подали мне лживые цифры, а теперь пытаетесь обвинить меня в вашей же лжи!

Фюрер перешёл на личности, продолжая извергать на Гудериана и других участвующих в совещании генералов такие слова, что присутствующие в зале девушки-стенографистки от стыда покрылись пунцовыми пятнами.

Паулюс стиснул зубы. Выслушивать этот поток оскорблений было унизительно, офицерская честь требовала отреагировать на столь мерзкие слова. Хотя бы просто встать и уйти. Но чем это может закончиться? Разжалованием, а то и расстрелом. А семья? Что с ней будет? Концлагерь?

Нужно терпеть, хотя бы ради жены и детей. Когда-то же это прекратится.

"Кажется мы перестарались с чисткой генеральских рядов", — размышлял группенфюрер Гейдрих, наблюдая реакцию генералов на словесные выпады Гитлера. Нагнали на людей такого страха, что те от собственной тени шарахаются. А с кем же реализовать дальнейшие планы?

Группенфюреры "чёрных дивизий" хороши как исполнители, но "играть их" лучше втёмную. Не дай бог, которого нет, как учит доктрина национал-социализма, они проявят собственную инициативу, а ещё страшнее, если попытаются думать своими заплесневелыми мозгами. Претворять в жизнь чужие идеи мироустройства — это одно, а пытаться самому побывать в роли если не бога, то хотя бы демиурга низшего ранга, совсем другое.

Генералы тоже не подарок, но хотя бы приказы грамотно выполняют. Откровенных глупостей, в стиле Дитриха, не допускают. Послали же боги соратника. Наверное в тот день им было не до просьб эсэсовского генерала. Услышал Вотан, он же Один, краем уха невнятную молитву, щёлкнул пальцами в промежутках между нескончаемыми здравницами и послал Гейдриху в качестве помощника обергруппенфюрера Дитриха, прямолинейного как автобаны Рейха. Хотя, скорее всего это был Локки, а не Один. Только "отец обмана" мог так изощрённо пошутить над замыслами группенфюрера Гейдриха.

"За неимением "гербовой" пишем на клозетной", — группенфюрер вспомнил любимое присловье своего учителя русского языка. Когда в июле прошлого года окончательно стал понятен расклад сил в этой войне, Гейдрих пришёл к выводу, что пора учить русский язык, и велел подыскать себе такового среди пленных русских офицеров, владеющих немецким языком.

Подполковник Охрименко начал обучение с того, что в течении десяти минут излагал своё мнение о войне, фюрере, немецкой армии, самом будущем ученике. На хорошем русском мате. Ни разу не повторившись.

По приказу группенфюрера этот монолог записали на магнитофон. Вернее, писали все беседы Гейдриха с русским, а не только эти откровения. На следующем "уроке" группенфюрер встретил своего учителя несколькими выражениями из его речи. Русский подполковник хмыкнул и сказал по-немецки: "Действительно научиться хочет". Впрочем, оказался он украинцем, а не русским. Но по мнению самого подполковника Охрименко, никакой разницы между "москалями" и "хохлами" не было.

— Напридумывали дурацких кличек. — Ворчал Охрименко. — "Хохол", "кацап", "бульбаш". Будто не из одного корня росли. Отец у меня из Чернигова, мать рязанская, дед по материнской линии мордвин, второй дед казак запорожский, отцовская мать полячка, другая бабушка стопроцентная русачка. Ну и кто я после этого?

Действительно кто? Задачка такая, что всему расовому институту Розенберга старательно чесать затылки, высчитывая соответствующие проценты "чужеродной" крови.

С этим заведением ещё предстоит серьёзный разговор. В будущем. Непременно и обязательно. Кое-кому нужно объяснить, что нехорошо шастать по кладбищам, выискивая надписи на надгробных плитах. Особенно у ближайших родственников людей, которым повезло взлететь на властную верхушку. Такое любопытство может плохо закончится. Группенфюрер Гейдрих постарается растолковать чересчур пытливым ревнителям чистоты арийской крови, что его мать ВНЕ ПОДОЗРЕНИЙ. Какое бы имя она не носила при жизни.

Русский подполковник прав, отметая границы между родственными народами. В самих немцах намешано столько разной крови, что всерьёз воспринимать тезис о "чистоте крови германских народов" могут только откровенные кретины. Сам Гейдрих к ним не относится, и постарается, чтобы среди его ближайших соратников и сподвижников таких болванов не наблюдалось. Но кое-кого он оставит с единственной целью — хорошенько покопаться в родословной "великого фюрера".

Впрочем, русско-украинский подполковник не признавал своей роднёй украинских националистов, верой и правдой служащих Рейху. "Даже не однофамильцы", — ёрничал Охрименко, после того как встретил среди них "свидомого" с такой же фамилией. Не называл он сторонников Бандеры и Мельника и украинцами. "То ж свидомы галичане", — пояснял он группенфюреру на одном из уроков, — "третью часть они поляки, на осьмушку австрияки, на щепоточку гуцулы, и мадьяр чуток капнуло".

Нужно сказать, что бандеровцы советского подполковника тоже не жаловали, обзывая украинца Охрименко "москалём" и татарином.

Что же всё-таки произошло вчера с группой оберфюрера Брокмана? Убиты? Взяты в плен? Спросить не у кого. Запредельная секретность повернулась против самого группенфюрера Гейдриха. Никто из вырвавшихся из города солдат, после его взятия русскими, ничего конкретного сказать не может. Из сопровождавшего Брокмана взвода разведки уцелел только один человек, вернее прорвался только один. Но он серьёзно ранен и в ближайшее время ничего рассказать не сможет. Не прояснил ситуацию и ефрейтор, вытащивший раненого разведчика. По его словам, в момент начала русской атаки обершарфюрер Шнитке находился за пределами здания, выбранного его подразделением в качестве опорного пункта. Шнитке был ранен в первые же секунды боя, и ефрейтор Гофман вынужден был эвакуировать раненого товарища, не вступая в бой с русской штурмовой группой. Врёт, конечно.

Успел ли Фридрих покинуть здание до штурма? Если да, то дела не так уж и плохи. Русские только облегчили штандартенфюреру Франку переход линии фронта, а на той стороне он сумеет сориентироваться. Вот только захочет ли выполнять задание и возвращаться обратно?

Одни вопросы и никаких ответов.

Послать что ли на ту сторону подполковника Охрименко? Но поверят ли ему? Попавший в плен солдат не внушает доверия, а офицер под двойным подозрением. Могли завербовать, могли запугать, сломать пытками и голодом в конце концов. Пока будут проверять искренность вернувшегося подполковника, время безвозвратно утечёт. Его и так не хватает, а в связи с начавшимся наступлением русских оно ускорило свой бег многократно, и летит курьерским поездом, не обращая внимания на отчаянные крики не успевших к моменту отхода временного экспресса.

Хотелось бы знать, случайно ли на участке перехода русские поменяли свои части. Вместо обычной стрелковой дивизии там оказались головорезы из десанта и морской пехоты. Генерал Рейнгардт, обнаруживший такой подарок у себя под боком, отдал под суд начальника разведки своего танкового корпуса, просмотревшего смену советских подразделений, и сейчас раздумывает брать ли ему обратно этот город или не трогать это осиное гнездо.

Гейдрих прислушался к словоизлияниям главнокомандующего Вермахта. Фюрер начал повторяться. То что Геринг "жирная свинья", а Гудериан "тупой баран" было сказано ещё год назад, после первых же поражений на Восточном фронте. Получили тогда свои клички и другие военачальники Вермахта. Состав "скотов в погонах" с той поры не поменялся. Эпитеты стали намного жёстче, но всё равно им далеко до словесных излияний подполковника Охрименко. Предложить что ли фюреру пополнить свой словарный запас несколькими русскими "загибами"? Хотя бы простейшими посылами в самые интересные места человеческого организма.

Впрочем, фюрер уже выговорился. Это понятно по изменившейся громкости обвинений, меньшей амплитуде взмахов руками, потускневшему взгляду. Эмоции излиты, пора искать выход из сложившейся ситуации. А выхода не предвидится. Это понимают все, в том числе и фюрер. Просто ему не хочется признавать, что невозможно обратить время вспять и вернуть те благословенные годы, когда одного его слова хватало для того, чтобы заставить трястись от страха всю Европу.

Сегодня не плюют в сторону Германии только самые трусливые. Вся европейская сволота, ещё год назад преданно лизавшая зад Берлину, вдруг озаботилась своим свободолюбием. Обзавелись собственным мнением, словно не бегали несколько месяцев назад за консультациями в германское посольство по самым пустячным причинам. Самые преданные союзники спешат перебежать на сторону противника. Вернее, союзниками они были до первых поражений Вермахта, а сейчас просто вынужденные попутчики. Не предали только потому, что страх перед большевиками больше, чем перед гневом Гитлера. Толку от них и раньше было мало, когда они хоть как-то управляли своими странами, а теперь вся эта свора только зря ест хлеб. Хлеб, которого уже не хватает немецкому народу. Будь воля группенфюрера Гейдриха, он бы с радостью поменял всех этих полудрузей, полулакеев на несколько тысяч немецких военнопленных. Захотят ли русские? От пленных немецких солдат толку намного больше, чем от этих "лучших представителей" народов, захваченных большевиками стран. Немцы умеют работать, а на что способны эти?

Когда фюрер спасал от большевистского плена правительства подвластных Рейху стран, у него ещё сохранялись иллюзии о степени влияния бывших правителей на народы своих стран. Теперь даже ему понятно, что это были напрасные надежды.

Все эти правительства в изгнании беспробудно пьянствуют, таскаются по шлюхам, сорят деньгами, спеша растранжирить украденное у своих народов золото. И ничего не делают для помощи Рейху. Если не считать неиссякаемые славословия в адрес фюрера.

Впору радоваться постоянству врагов, раз предают самые верные друзья.

Количество врагов у Рейха растёт в геометрической прогрессии. Чем ближе русские к Берлину, тем больше стран вдруг осознают каким вселенским злом является Третий Рейх и торопятся объявить войну Германии. Не сделали это до сих пор только племена людоедов в Африке и Океании. И то только потому, что не знают о существовании этого Рейха.

Пора думать куда уносить ноги, если не удастся договориться с русскими. Каудильо Франко укроет на некоторое время, но надолго в Испании задержаться не получится. Слишком известная фигура группенфюрер Гейдрих. Попробовать отсидеться в Швеции? У него там есть солидные связи, но русские поторопились предупредить шведское правительство о недопустимости укрытия нацистских преступников.

Гейдрих усмехнулся гримасе судьбы. Столько лет рваться на вершину власти только для того, чтобы оказаться в списке преступников. Неприятно. А каково фюреру?

Фюрер разрешающе махнул рукой. Ожидавший этой команды Гальдер продолжил доклад, но фюрер его уже не слушал. Все силы ушли на выяснение отношений с генералами, вравшими ему все эти годы. Он давал им всё, чего они только могли пожелать. А что в ответ? Ложь, ложь и ещё раз ложь во всё возрастающих масштабах. А когда он ловит их на обмане, генералы делают обиженные лица и начинают городить враньё по новому кругу.

Гейдрих прекрасно понимает фюрера. У самого спина просто свербит от презрительных взглядов, которыми его провожают военные аристократы. Выскочек не любят нигде, а в германской армии в особенности. Всё-таки большевики были правы, когда открыли путь наверх всем, кто сумеет туда выбраться. Конечно, революционными водоворотами наверх вынесло много всякой людской накипи, а то и откровенного дерьма. Но большевики нашли в себе силы устроить капитальную чистку своих рядов. А вот фюрер сделать правильный выбор не смог. Или ему не дали те, кто дергает за невидимые немецким народом ниточки, заставляющие канцлера Германии послушно дёргаться в такт пожеланиям денежных мешков, приведших его к власти девять лет назад.

Три дня назад в разговоре с Гиммлером фюрер сказал, что нынешняя ситуация это месть преданных ими штурмовиков. Конечно, фюрер всегда был изрядным мистиком и вера в месть давно покойных командиров штурмовых отрядов для него вполне естественна. Но доля истины в этом есть. После "ночи длинных ножей" у фюрера почти не осталось соратников, их заменили последователи. А это две различные категории людей.

Сподвижники привели Гитлера к власти, терпели вместе с ним презрение и насмешки, помогали подниматься с колен после очередной неудачи, убеждали и запугивали народ. Да, они нередко критиковали его решения, спорили и пытались внушить ему свою точку зрения, могли плюнуть в сердцах и уйти, но потом возвращались, чтобы помочь ему в трудную минуту.

А он? Предал их, как только дорвался до власти. Сделал ставку на генералов и отправил своих друзей к стенке.

Друзей после этого не стало. Появились последователи великого и непогрешимого фюрера. Преданные на словах, но презрительно плюющие в спину "австрийскому выскочке", когда он теряет контроль над ними. Славящие принятые им гениальные решения, и посмеивающиеся в своём кругу над "тупым ефрейтором". Примазывающиеся к его успехам, и готовые при первой же неудаче переложить на него ответственность за свои промахи.

Что и происходит сейчас. Фюрер перестал быть счастливым талисманом и настала пора избавиться от него. Пока нет желающих мараться открыто, но это ненадолго. Ещё пара хороших оплеух от Красной армии и генералы с радостью обменяют жизни фюрера и его ближайшего окружения на почётный мир с каким-либо из противников.

Группенфюрер Гейдрих и сам близок к подобному решению, в генеральском варианте его не устраивает только то, что в искупительную жертву, которую готовы принести военные, входит и его голова. А это неправильно!

Кейтель старательно избегает самой главной на сегодняшний день новости. Неужели, надеется промолчать? Гитлер всё равно ведь узнает позднее. Но тогда его гнев обрушится на голову того, кто принесёт плохую весть, а генерал Кейтель отговорится тем, что не владел информацией.

Русские начали давно ожидаемое наступление в Венгрии, и ситуация там катастрофическая. Абвер прозевал подготовку противника к наступлению, или же адмирал Канарис решил не делиться полученной информацией с армейскими штабами. Как бы там ни было, но удар пришёлся в самое неожиданное место и судя по паническим воплям с венгерского фронта сила удара превзошла даже самые пессимистические ожидания. У советских генералов там обнаружилась ещё одна танковая армия. Интересно, как Гудериан будет объяснять её появление. Опять переброской с Дальнего Востока, или придумает что-то новое?

Можно было бы заподозрить главу Абвера в предательстве, но разведка самого Гейдриха докладывает о том, что адмирал давно и целеустремлённо налаживает контакты с другим противником. Канарис всегда был англоманом и неудивительно, что за мирными соглашениями он отправился к посланцам туманного Альбиона. Ему недостаточно печального опыта Роммеля? Или он надеется, что к нему там отнесутся по другому? Да и успеет ли он довести до конца свою тщательно продуманную операцию. Уже на протяжении трёх недель на стол фюрера ложатся старательно подобранные сотрудниками группенфюрера Гейдриха материалы о контактах адмирала Канариса с сотрудниками английского и американского посольств в Швейцарии. Оформленные в виде сомнений, они не содержат прямых указаний, а всего лишь прозрачные намёки. Пусть фюрер попсихует сам и заставит нервничать главу Абвера. И Абвер и его глава ещё нужны Рейху, вернее Гейдриху. Когда надобность в них исчезнет, то можно будет скормить их кровавому Молоху под названием Гестапо. Верховный "жрец" этого заведения "Папаша Мюллер" не откажется от такого подарка.

Гейдрих почувствовал чей-то взгляд. Слегка повернув голову, он скосил глаза в противоположную от фюрера сторону. Так и есть. Канарис сверлит гневным взглядом своего главного конкурента по разведке. Наверняка, что-нибудь узнал о доставленных Гитлеру сведениях. Гейдрих внутренне рассмеялся. Если бы вы, дорогой адмирал, знали обо всех приготовленных документах, то не сидели бы здесь, а уже переходили франко-испанскую границу через одно из окон, приготовленных специально для подобных случаев. Вот, только делать этого не следует. На перевалах до сих пор стоит премерзейшая погода, дуют сильные ветры, которые "совершенно случайно" сбросят вас в ближайшую пропасть.

"Пауки, мерзкие пауки в банке", — с раздражением подумал группенфюрер Гейдрих. Готовы сожрать друг дружку ради призрачной власти, делить наследство пока живого вождя, и при этом воспринимать его только, как случайно уцелевшее препятствие на властной лестнице.

Приближённые фюрера всегда были такими. Без умения "жрать" себе подобных наверх не выберешься. Чистюли, цепляющиеся за понятия честности и порядочности, остались далеко внизу, если не переселились в лучший мир. Жалеть о них не стоит. Слюнтяи, ставящие душевные терзания выше чувства превосходства над другими и вполне осязаемых материальных ценностей, сопровождающих взлёт наверх.

С такими трудно иметь дело. Ими нелегко управлять и почти невозможно предугадать, что они посчитают приемлемым для себя, а что вызовет у этих людей чувство отвращения.

Группенфюрер Гейдрих предпочитает циников. Вот они для него просты и понятны. Ими легко управлять, используя "морковку" выгоды. Но здесь тоже есть свои подводные камни. Циник легко предаёт других по приказу свыше, но столь же легко продаст и своего покровителя, когда посчитает нужным.

Фюрер в своё время сделал ставку на циников и сейчас получил свору потенциальных предателей и убийц. Понимает ли он это? И если понимает, то что собирается предпринять? Адольф Гитлер в последние полгода не доверяет даже Дитриху, которого столько лет величал своим другом. Непонятно, чем его мог насторожить простодушный Зепп Дитрих. Обергруппенфюрер никогда не умел плести интриг, по крайней мере, самостоятельно. Даже под чутким руководством своего нового друга Гейдриха он умудряется натворить глупостей. Но всё же фюрер перестал ему доверять. Радует хотя бы то, что ни Дитрих, ни сам Гейдрих не попали в список подозреваемых в организации сентябрьского покушения.

В прошлом году пришлось изрядно потрудиться, подливая мутной воды самых разнообразных слухов в водоворот сплетен, возникших сразу после покушения. Большого труда это не представляло. Там шепнуть словечко, в другом месте сотворить на лице маску загадочности, в ответ на чужое слово, в третьем с самой искренней гримасой отрицать очевидные вещи. Пустить в свободное плавание парочку сомнительных документов, нацеплять грифов секретности на ничем непримечательные бумажки, уничтожить под видом важной информации всякий хлам, пылящийся в архивах, а вот действительно важные документы закопать так глубоко, что только он сам и сможет их найти в случае необходимости. Геринга он решил не сдавать. Серьёзных доказательств не было, да и нужен ещё "толстый Герман". Восемь месяцев назад он свою задачу не выполнил. Нужно дать ему ещё один шанс. Не самому же мараться. Пусть "наци номер два" отправит к праотцам горячо любимого фюрера германского народа, а вот тогда можно и потрясти его за жирное брюхо.

Гейдрих давно перестал пугаться мыслям об этом. Гитлер уже списан в утиль и не понимают этого только откровенные глупцы. Речь идёт только о том, кто и когда осмелится на окончательное решение данного вопроса. А также о том, кто сможет получить от этого максимальную выгоду.

Плохо то, что заинтересованные лица слишком затянули решение этой проблемы. Большевики на месте не стоят. А чем дальше они продвинутся на запад, тем более жёсткие требования начнут выдвигать на переговорах. Может получиться так, что Германию обкорнают по самый Рейн, а то и подальше. Отдавать захваченное обратно русский медведь не пожелает. Группенфюреру Гейдриху дали это понять ещё при самых первых контактах, когда он только прощупывал реакцию противника. Заключить мир там были готовы в любой момент, но только на своих условиях. "Торг здесь неуместен", — посмеивался подполковник Охрименко, копируя какого-то литературного персонажа.

Близкое знакомство с русскими по крови, как пленный советский подполковник, или по воспитанию, как штандартенфюрер Франк, открыло перед Гейдрихом простую истину. Противника, или будущего союзника, он не знает. Идеологические штампы главного творца лжи Геббельса о "тупом полуживотном стаде", он не принимал всерьёз и раньше, но всю многогранность русского характера осознал только сейчас. Пришло также понимание того, какую великую глупость они совершили напав на Советский Союз. Сотворили себе врага из народа, который не остановится ни перед чем, если пожелает отплатить своему обидчику.

— Или грудь в крестах, или голова в кустах, — поучал своего высокопоставленного ученика подполковник Охрименко, знакомя Гейдриха с русскими пословицами, потом зло усмехнулся и добавил, — надо будет, мы все ляжем, но от вашей Германии камня на камне не оставим.

— Как же, подполковник, вы с такими настроениями в плен попали? — сыронизировал Гейдрих.

— Контуженный был. Вот и попал. — Ответил Охрименко. — А если бы руки в тот момент работали, то чеку выдернуть сумел бы.

Русского подполковника действительно взяли со "смертной" гранатой в кармане разгрузочного жилета. Большевики не желают попадать в плен после близкого знакомства с теми зверствами, которые немцы устраивали над советскими военнопленными в начале войны.

Та бессмысленная жестокость осталась в прошлом. Солдаты Красной армии ответили на неё со всем размахом русской души, что отрезвило даже самых упёртых сторонников теории о "неполноценности" славянских народов. Расовое превосходство лучше доказывать на слабых, сильный противник тебя самого переведёт в третьесортные народы. Что и произошло.

Нарастающая ожесточённость боёв просто пугала. Никто из противников не хотел уступать. Всё чаще полученный результат не оправдывал понесённые потери. Надо прекратить эту бойню, пока убыль людей не стала катастрофической. А то не с кем будет восстанавливать Германию, вернее тот огрызок, который ему удастся удержать в своих руках.

Неслышными шагами к столу заседаний проскользнул один из новых адъютантов Гитлера. Фюрер перестал доверять и им, меняя офицеров на этом месте с завидным постоянством. Ещё ни один не пробыл в должности адъютанта дольше месяца. Подчинённые Гейдриха просто не успевали составить подробный психологический портрет нового любимца фюрера, как на его месте возникал новый.

Адъютант наклонился к уху Гитлера, шепча ему какую-то важную новость.

Гейдрих напрягся. Что ещё произошло в Рейхе за время его нахождения на этом совещании?

Русские начали ещё одно наступление? Если да, то на каком участке?

Или англичане что-то предприняли? И опять тот же самый вопрос — где?

Кто-то из подчинённых группенфюрера Гейдриха поплатится за его неведение. В окопы! Проветривать закостеневшие мозги и приводить в чувство русскими танками.

— Что! — Вскочил со своего кресла фюрер. — Кейтель! Почему я узнаю новости из передач московского радио?

Сенсации не состоялось. Гитлер всего лишь узнал о наступлении в Венгрии. Опять побеснуется с десяток минут и успокоится. Ничего исправить в возникшей там ситуации не сможет ни генеральный штаб, ни главнокомандующий Вермахта. Хотя фюрер ещё не избавился от веры в то, что его личное вмешательство может спасти даже самую безнадёжную ситуацию.

Пусть тешит себя надеждой.

— Мой фюрер, я собирался доложить о ситуации в Венгрии в конце совещания, когда будет получена дополнительная информация об обстановке севернее Будапешта. — Отпарировал Кейтель упрёк Гитлера.

А "лакейтель" молодец. С ходу придумать такое оправдание. Или он заготовил его заранее?

Какой дополнительной информации он ожидал? Уточнял глубину русского прорыва? Большевики пробили фронт с ходу. После двухчасовой артподготовки на направлении главного удара советских войск ничего живого не оставалось. Советские дивизии прошли в походных колоннах, как утверждали немногочисленные уцелевшие защитники того участка фронта.

Хотя, Кейтель и в самом деле может не знать реальную обстановку. Сам Гейдрих, как глава СД, получает сведения из первых рук, от своих людей приставленных им ко всем армейским штабам ещё в августе прошлого года. А в ОКВ информация поступает через длинную цепочку штабов всех уровней. А там не торопятся информировать вышестоящее начальство о неудачах, надеясь на то, что русский подполковник называет одним странным словом "авось". Не стоит забывать и о том, что каждый последующий штаб старательно сглаживает неприятные шероховатости доклада подчинённых, переправляя наверх всё более благостное сообщение. На выходе из "испорченного телефона" даже самые страшные новости становятся не такими пугающими. Вряд ли самому Кейтелю известно о том, что фронт уже прорван.

Гейдрих понимает фронтовых генералов. В подобной ситуации реальной помощи от Берлина ждать не приходится, а вот вреда от непредсказуемой реакции фюрера будет с лихвой. Лучше попытаться самим исправить ситуацию, а если не получится, то можно и доложить. "Семь бед — один ответ".

Гимлер предлагал доложить, но Гейдрих не согласился, мотивируя свое несогласие тем, что фюрер в приступе ярости начнёт снимать командующих армиями, перемещать их с одного места на другое, сковывать их инициативу приказом согласовывать все свои решения с вышестоящими штабами, то есть с ним самим. Так уже было во время битвы за Померанию. Вряд ли генералы захотят "два раза наступать на одни и те же грабли".

Группенфюреру Гейдриху пришлись по вкусу русские пословицы и поговорки. Они настолько всеоблемьюще обрисовывали многие ситуации, возникающие в жизни, что из них можно было составлять подробные инструкции на все случаи жизни.

Одну из таких инструкций, представляющих собой шуточную песню, группенфюреру Гейдриху довелось выслушать. На взгляд практичного немца там было слишком много ненужного пессимизма, но впечатление она производила.

Век живи и век учись, дураком останешься.

Коль за деньги не помрёшь, доживёшь до старости.

Меньше спроса с дурака, кто его обидит,

А дурак дурака издалёка видит.

Группенфюрер взглянул на Канариса. Не про них ли с адмиралом этот куплет?

Хочешь вылететь в трубу, станешь горьким пьяницей.

Иль очутишься в гробу под страстную пятницу.

Двум смертям не бывать, от одной не скрыться.

Лучше взять пузырёк и опохмелиться.

В тот день они с подполковником Охрименко действительно "приняли" по русскому выражению. Причём не шнапс или коньяк, а именно русскую водку. Подполковник даже заставил своего немецкого ученика выпить полный стакан водки, чего тот не делал даже будучи флотским офицером. Причём, пить отчего-то нужно было из больших гранёных стаканов, а закусывать непременно чёрным хлебом и кусочком селёдки. Почему?

Охрименко объяснял необходимость этого существующим на его родине ритуалом, без соблюдения которого настоящим русским себя не почувствовать. "Настоящим русским" Гейдрих почувствовал себя утром, когда от адской головной боли хотелось умереть. А советский подполковник весело скалился и с самым серьёзным видом просвещал своего немецкого собутыльника о том, что "голова это кость, а кость болеть не может".

Дальше в лес, тем больше дров. Может это к лучшему.

Что же ты моя любовь, смотришь туча тучею.

Не обманешь не продашь, перестань-ка мучиться.

День и ночь, сутки прочь. Дальше как получится.

Не перестарался ли он с вживанием в шкуру врага? Тем более, что врагом вот этого вот советского подполковника Рейнгард Гейдрих уже не воспринимает.

А Охрименко? Воспринимает ли он как врага группенфюрера Гейдриха?

Вновь забежал давешний адъютант, торопливыми шагами пересёк расстояние от двери до места фюрера, положил перед ним лист бумаги. Близоруко щурясь Гитлер прочёл принесённый документ, отложил его в сторону. За столом молчали. Гитлер провёл взгляд вдоль всего стола, ненадолго задерживаясь на каждом из присутствующих. Добрался до Канариса, удивительно спокойным голосом сообщил тому:

— Поздравляю вас, адмирал, с эффективной работой вашей разведки.

Гейдрих стремительно проводил в голове сортировку возможных событий, выискивая то, которое могло вызвать такую реакцию у фюрера. Наконец догадался. Подтверждая его догадку, фюрер продолжил, уже для всех присутствующих.

— Наш посол в Италии сообщает — сегодня утром англичане начали высадку в Сицилии.

10 мая 1942 года восточнее Цоссена

— Вася, сумеешь там подняться? — Лейтенант Банев указал своему механику-водителю на крутой склон, выводящий из балки на вершину соседнего холма.

Костин осмотрел склон, провёл биноклем по всей длине балки, выискивая более удобное место, но не нашёл.

— Если дождя не будет, то заползём. — Костин сдвинул шлемофон на затылок, вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот и добавил. — Но можем фрикционы сжечь.

Володька промолчал. Сам знает, что можно сжечь. Но это самое удобное место, и самое неожиданное. Вряд ли немец будет ожидать атаки с этой стороны. Если оберлейтенант такой же вёрткий как его братец, то повозиться с ним придётся.

Володька хлопнул своего водителя по плечу, скользнул внутрь башни. Можно возвращаться. Разведку провели, черновые намётки предстоящего боя готовы, осталось нанести возможные маршруты на карту и прикинуть время на выполнение каждой намеченной операции.

— Ну, что командир — сможем? — Встретил лейтенанта наводчик Сергеев.

— Конечно сможем, лишь бы Ганс не передумал. — Ответил за командира механик-водитель.

— Не кажи гоп. — Одёрнул Костина радист Михеев.

— Да, ладно тебе. — Ответил мехвод. — Братца евонного сожгли и этого оберлейтенанта сделаем.

Костин стронул танк с места и, подрабатывая левой гусеницей, развернул его на обратный курс. Прикрываясь крутым склоном балки от наблюдения со стороны противника, тридцатьчетвёрка прошла с полкилометра до прорезающего эту балку железнодорожного полотна и повернула в сторону расположения первого батальона шестнадцатой танковой бригады. Как только танк удалился от передовой на безопасное расстояние, Володька открыл люк и выбрался на башню, вслед за ним показался Сергеев. Приятно обдувало встречным ветерком, холодило разгорячённые в духоте башни лица. Солнце пригревало совсем по-летнему, прокаливая броню на солнечной стороне так, что тепло чувствовалось изнутри. Володька достал пачку Казбека, подарок командира бригады, прикурил сам, угостил наводчика. Под мерное раскачивание танка Володька то наклонялся вперёд, то слегка откидывался в сторону кормы. Всё было привычно и знакомо, как будто не отсутствовал полгода. И даже развалины железнодорожной станции, оставленные тридцатьчетвёркой по правому борту, не отличались от подобных где-нибудь в Силезии. Тот же экипаж, тот же танк под номером сто тридцать три. Вернее, танк другой. Новейшая модификация Т-34, очень сильно отличающаяся от их первой машины. "Старушка" первого выпуска, на которой начинали войну, осталась в Раве Мазовецкой на перекрёстке трёх улиц, где в них угодил снаряд немецкой гаубицы. Что с ней? Скорее всего, уже переплавили. Может быть, часть того металла и в этом танке.

Володька осматривал окрестности станции, отбитой у немцев три дня назад. Он в том бою не участвовал. Их маршевая рота только добралась до штаба бригады, и они ожидали, когда полковник Герман найдёт время для решения их участи. Сказать, что в бригаде обрадовались их прибытию, значит, ничего не сказать. Они были первым пополнением за три недели непрерывного движения вперёд. Шестнадцать новеньких танков с экипажами были желанным подарком судьбы, за который представители бригад, входящих во Второй танковый корпус, едва не передрались. Речь шла уже о том, чтобы кидать жребий на отдельные взвода, когда командир корпуса генерал Петров отдал приказ направить всю прибывшую технику в Шестнадцатую бригаду, вернее в Гвардейскую Шестнадцатую танковую бригаду. Танкисты ещё не привыкли к новому званию, но не забывали упомянуть это новое отличие при каждом удобном случае.

Полковник Герман мудрил недолго. Вся рота в полном составе отправилась в третий батальон, понёсший наибольшие потери за время наступления. Капитан Косых превратился из командира маршевой роты в комбата-три. Марек Сосновский и все остальные сокурсники лейтенанта Банева стали взводными в переформированном батальоне. А вот сам Володька, как и ожидалось, попал в свою роту. Но не взводным, как думал он.

— А, Банев! — Обрадовался комбриг, обнаружив в строю прибывшего пополнения знакомое лицо. — Вовремя ты. Очень вовремя. — Выслушав доклад бывшего старшины, полковник Герман продолжил. — Отправишься в первый батальон, примешь под командование третью роту, Игнатова я сегодня в комбаты перевёл.

— Товарищ полковник, как роту? — Поразился Володька. — Я ведь и взводом ещё не командовал.

— Что ж ты, капитан, так плохо своих курсантов учил? — Комбриг повернулся к капитану Косых. — Им приказ, а они свои пожелания в ответ.

Володька густо покраснел, хотя понял, что полковник шутит. Тот тут же подтвердил его догадку.

— Взводным там твой дружок Данилов управляется. И неплохо управляется. Так что, лейтенант Банев, извольте выполнять приказ.

— Есть принять третью роту, товарищ полковник. — Отрапортовал Володька.

— Тут тебя, кстати, два сюрприза ждут. — Продолжил комбриг. — Один приятный, а другой не очень. Ну, да сам узнаешь. — Полковник хлопнул по плечу новоиспечённого командира роты и отправился к ожидавшему его "газику".

Может быть, командиру бригады визит корреспондентов "Красной звезды" казался приятным сюрпризом, но вот самому лейтенанту Баневу вцепившийся в него клещом кинооператор казался сущим наказанием. Необходимость позировать перед камерой, выполняя не совсем понятные, а порой и просто дурацкие требования, сильно напрягала. Так не стой, туда не гляди, рукой в сторону врага показывай. С этой стороны к танку не подходи — солнце съёмке мешает. Комбинезон сними — орденов не видно.

Володьки хватило ровно до вечера. Доведённый глупыми, с его точки зрения, пожеланиями до белого каления, он сорвался и высказал корреспондентам всё, что он о них думает. Как ни странно, помогло. Кинооператор сдвинул пилотку набок, почесал за ухом и улыбнулся.

— Меня Всеволод зовут. Можно Сева. — Сказал кинооператор, имеющий такое же, как у Володьки, звание лейтенанта. — А то мы всё по званиям, да по званиям.

— Владимир. — Буркнул Володька.

— Сильно мешаем? — Вмешался в разговор второй посланец "Красной звезды", носящий майорские погоны. — Ты, Владимир, не обижайся. Работа у нас такая.

— У меня, товарищ майор, тоже работа, и не менее важная, чем у вас. — Примирительным тоном продолжил Володька. — Мне надо роту принять, а я перед вами живую статую изображаю.

Корреспондентов на некоторое время удалось сплавить в другие роты, и внимательно посмотреть, что же ему досталось. Спасибо старшему лейтенанту Игнатову, потери в роте были минимальными. В безвозвратных потерях числились две машины и один экипаж. Причём, ни одного танка не потерял третий взвод, которым уже два месяца командовал старшина Данилов. Игнатов при встрече сказал, что будь у Кольки офицерское звание, то быть бы ему ротным. А ведь Колька ни словом не обмолвился об этом, когда письма писал. Скромняга. Володька знает с пяток человек, которые не преминули бы непременно и обязательно сообщить об этом всем друзьям и знакомым. Сам таким был, не так уж давно. Сейчас поумнел. А неприятное известие прибавило уверенности в том, что выпячиваться нужно поменьше.

А всё-таки комбриг неправ. Приятных новостей было больше, чем одна. Намного больше. Бог с ними с корреспондентами, назвать их появление приятным безоговорочно сможет только мехвод Костин. Но и к плохим это событие не отнесёшь.

А хорошие новости.

Экипаж жив и здоров. Не возражали стать командирским танком, хоть это и опаснее.

Комбат Игнатов его бывший комвзвода. Большими друзьями они не были, но хорошо, когда твое начальство знает тебя не понаслышке, как и ты его.

В батальоне его ждали три письма. Одно от родителей, которых он ещё месяц назад предупредил о том, что последующие письма ему нужно отправлять на прежнее, и будущее, место службы. Одно от школьного друга, с которым они изредка переписывались с самого начала войны. Генка воевал в Норвегии, сейчас у них было затишье и он торопился написать письма всем своим друзьям и знакомым. А третье — от Ванды! Тогда, в прошлом году, они с Вандой и адресами обменяться не успели. Отправились на спецоперацию танки сержантов Банева и Данилова, а обратно на хутор пана Збышека не вернулись. Осталось приятное воспоминание о красивой девушке, да и только. Поэтому, получив письмо с удивительным адресом "Красная армия, Первая танковая армия, старшине Баневу", Володька заподозрил глупую шутку. Но внутри лежала фотография Ванды, подтверждающая, что письмо действительно от неё, и два тетрадных листа, исписанных по-польски с вкраплениями русских и белорусских слов. Сам лейтенант Банев в этой тарабарщине разобрал едва ли третью часть, твёрдо уяснив только то, что Ванда обнаружила статью о нём в случайно попавшем на их хутор номере "Огонька". Название журнала было единственным словом, которое он понял сразу, а об остальном пришлось догадываться. Ну ничего, разберётся он с ротными делами, найдёт Марека Сосновского и заставить перевести письмо от корки до корки.

А известность не так уж и плоха. С одной стороны не очень приятно, когда на тебя пялятся незнакомые люди и пристают с дурацкими вопросами. А с другой, написала Ванда на конверте чуть ли не "на деревню дедушке", а письмо добралось до адресата.

А неприятное известие...

— Тут тебя уже вторую неделю с той стороны вызывают. — Сообщил лейтенанту Баневу старшина Данилов, как только они нашли время поговорить в спокойной обстановке.

— Кто? — Удивился Володька.

— Подожди немного. — Колька посмотрел на часы. — Через десять минут сам услышишь.

Через десять минут, подтверждая германскую пунктуальность, со стороны немецких позиций донесся призыв к старшине Баневу выйти на связь на одной из стандартных частот немецкой танковой рации.

Вскоре радист Михеев обнаружил искомую частоту, на которой голос с сильным акцентом повторял то же самое.

— Чего тебе надобно, Ганс? — Откликнулся Володька, выслушав это обращение.

— Я не есть Ганс, я есть Густав. — Поправил лейтенанта Банева голос с той стороны.

— Чего тебе надо, Густав? — Повторился Володька.

— Я есть искать старшина Банев. — Ответил немец. — Я просить сказать ему, что я его искать.

— Я, лейтенант Банев, слушаю тебя. — Володька оторвался от наушников, посмотрел на Кольку. — Вы ему отвечали?

— Отвечали, но с нами он говорить не захотел, ждал тебя.

С той стороны проявился другой голос, говорящий по-русски почти без акцента, наверняка переводчик.

— Если ты тот Банев, который нам нужен, то должен знать, куда попал твой первый снаряд в панцер гауптманна Оберта. — Начал разговор переводчик.

— Ни первым, ни вторым снарядом мы в него не попали. — Володька усмехнулся столь примитивной проверке. — Третьим снесли командирскую башенку, четвёртым сорвали левую гусеницу, а пятым подожгли.

На той стороне молчали, наверное переводчик пересказывал немцам то, что посчитал нужным сообщить русский лейтенант. Минуты через три рация ожила.

— А куда попал в твой танк гауптманн Оберт? — Продолжил проверку переводчик.

— Никуда ваш Оберт не попал. — Отрезал Володька. — Осколками черенок лопаты перерезало, да брезент продырявило.

Брезент пришлось латать, новый выдавать отказались наотрез. Истины ради, надо признать, что немец третьим снарядом почти попал. Скользнул по башне и снёс ящик с зипом, приваренный на левой надгусеничной полке.

С самого начала войны всё, что можно было отправить из внутренностей танка наружу, перенесли на броню. Даже личные вещи экипажа требовали хранить в специальных ящиках, наваренных на башне. Поначалу так и делали, пока не пришлось выкинуть на ветошь посечённые осколками до состояния лохмотьев две телогрейки.

— Я есть обер-лейтенант Густав Оберт. — В наушниках возник голос первого немца, вызывавшего старшину Банева. — Я вызывать тебя, лейтенант Банев, на дуэль.

— С какого перепугу? — Не понял причину вызова Володька.

— Я есть брат гауптманн Хайнц Оберт. — Объяснил немецкий танкист после некоторого молчания. — Я вызывать тебя, лейтенант Банев, на дуэль.

— Да пошёл ты со своей дуэлью... — Володька разъяснил немцу, куда он должен отправиться со своим вызовом.

— Это не есть по-рыцарски! — Продолжил немец после того, как ему перевели пожелания русского лейтенанта.

— Слушай, обер-лейтенант, наверняка, не первый год воюешь, не надоело в солдатики играться? — Взъярился Володька. — Свою жизнь не жалеешь, об экипаже подумай.

Слушавший эту перепалку старшина Данилов только удивлённо качал головой. А дружок-то повзрослел. Прежний Володька Банев непременно ухватился бы за идею устроить дуэль. А этот начал о последствиях думать. Хотя абсолютно прав. Это командиру танка позволительно рисковать без особой надобности, а ротный такого права не имеет.

— Это не есть игра! — Начал оправдываться немецкий танкист. — Я дать слово тебя сжечь! Своей семья слово дать.

— Ты среди родственников один припадочный? — Поинтересовался Володька. — Или ещё кто-нибудь есть?

— Со мной воевать мой младший брат. — Ответил немец после недолгого молчания. — Он тоже дать слово.

— А что же вы бабушку с собой не взяли? — Язвительно спросил Володька.

— Зачем бабушку? — Удивился обер-лейтенант, замолчал на минуту, потом продолжил уже злым голосом. — Я говорить серьёзно. Будем шутить после дуэль.

— Слушай, Густав Оберт, если у тебя с головой непорядок, то обращайся к врачам. — Володька решил поставить точку в разговоре. — Успокоительного попей, больничным воздухом подыши. Когда угомонишься, тогда поговорим.

Володька отключил связь и снял наушники, повернулся к Кольке Данилову.

— А в бригаде об заклад бьются — сожжёшь ты немца или нет. — Данилов протянул руку к пачке с Казбеком, подаренным лейтенанту Баневу командиром бригады.

— Добрые вы тут все. — Володька угостил друга, закурил сам. — А меня спросить нужно?

— Вот и спрашиваем? — Колька откинулся спиной на броню башни, протянул ноги к моторному жалюзи танка, на котором они выслушивали немца.

— Других забот у меня нет, кроме как дуэли с его немецким благородием устраивать.

— А Михеев с Костиным на каждом углу трезвонят, что жить немцу осталось ровно до того момента, как их командир назад вернётся.

— Коль, не трави душу. — Володька отмахнулся от надоедливого комара, зудевшего над ухом. — Подвернётся этот Густав в бою, сожгу за милую душу, но устраивать показательные догонялки со смертью не собираюсь.

Друзья замолчали, наблюдая, как солнце неторопливо опускается к горизонту, раскрашивая дальний край неба всеми оттенками красного. Скорее всего к ветру, но может и дождь случится.

— Кто-нибудь его видел? — Спросил Володька, но видя непонимание в глазах друга, пояснил. — Танк у него какой?

— Вроде как "четвёрка". — Ответил Данилов. — Но странная какая-то. Пушка очень длинная и башня явно другой формы. Близко он не подходил, издалека себя показывал. Да и обвешанный экранами по всем бортам, ничего кроме них не видно.

Володька согласно кивнул головой. Немцы после близкого знакомства с гранатомётами на все свои панцеры приваривали сплошные экраны. Предпочитали ограничивать и без того не очень хороший обзор, чем рисковать получить в борт кумулятивную гранату.

От гранатомётчиков спасало, но соваться с таким украшением под стволы противотанковых орудий было столь же опасно, как и без них. Кумулятивных снарядов противотанкистам поставляли совсем немного, а бронебойной болванке без разницы, что с экраном, что без него. С экраном даже лучше — целится проще.

В училище проводили эксперименты с разной защитой от гранатометных выстрелов, как немецких, так и своих собственных. И сплошные листы тонкой брони навешивали по немецкому примеру, и сетчатые экраны ставили, и наваривали по бортам в два слоя отработанные гусеничные траки, как делали на фронте. Самой лучшей защитой были какие-то плоские коробки, привезённые на полигон в один из последних дней испытаний. Ни одна граната пробить их не сумела. Что там было внутри, курсантам не говорили. Преподаватели и сами этого не знали, но с гордостью демонстрировали будущим офицерам обваренную этими коробками "тридцатьчетвёрку", выдержавшую восемь попаданий из РПГ-2.

Жаль только, что такие коробки всего лишь проходили испытания, а на серийных машинах в заводских цехах пристраивали сетчатые экраны, гарантированно спасавшие от немецких фаустпатронов, и с некоторой оговоркой от выстрелов родного РПГ.

На сто тридцать третьем танке командира третьей роты лейтенанта Банева были наварены траки, ёлочкой внахлёст вдоль бортов. На башне же кроватная сетка в два слоя. Такую защиту велел изготовить ещё старший лейтенант Игнатов. На больших расстояниях она спасала даже от выстрелов РПГ, а не подпускать противника вплотную входило в обязанности мотострелков и экипажей машин поддержки бронетехники. В штат роты входили две "мясорубки" с шестиствольными пулемётами и один лёгкий танк с автоматической двадцатимиллиметровой пушкой, предназначенный для тех же целей.

Заслуга всё того же Игнатова. Пока остальные командиры рот чесали затылки в раздумьях, нужны ли в подразделении бронемашины другого типа, бывший командир роты выпросил их все для испытаний. Не прогадал. Ни одного танка от действий гранатомётчиков рота не потеряла. Спустя пару недель вновь прибывшие машины этого типа распределяли уже с шумом и криком по жребию. Сомневающихся в эффективности их применения к тому времени не было.

В училище им показывали ещё одну новинку — боевую машину пехоты. Тот же лёгкий танк, совмещённый с бронетранспортёром. Спорили о её необходимости до хрипоты. Противники упирали на недостатки, сторонники выпячивали достоинства.

Противники резонно указывали на слабую броню, бесполезную в столкновениях с танками пушку малого калибра в двадцать миллиметров, на то, что десанта она берёт меньше чем БТР.

Сторонники доказывали, что если не гнать БМП по-глупому на противотанковые батареи, как было в начале войны с лёгкими Т-26, то эти недостатки достоинствами станут. Какой танк сможет восемь человек десанта с собой взять? И не на броне, открытой всем ветрам и прочим капризам погоды, а внутри корпуса. Калибр у пушки не позволяет с танками бороться? Забрось внутрь машины пару гранатомётов, вот и противотанковое средство с собой. Десантников в два раза меньше, чем в бронетранспортёре? Зато пушка есть, а ещё спаренный с ней пулемёт, а у БТРа только пулемёт.

В конце концов, самые разумные предложили у пехтуры спросить, что для неё лучше — бежать за танком, или в нём, то есть в БМП, ехать?

Как узнал Володька после приезда, первые эшелоны с этими машинами в армию генерала Катукова пришли ещё в начале апреля. Только распределили их по механизированным корпусам армии. Посчитали, что там они нужнее.

Впрочем, всё чаще раздаются голоса, что нужно корпуса армии переформировать. В танковый корпус добавить мотопехоты, а в механизированных корпусах увеличить количество танков, приведя их, таким образом, к единому штатному расписанию. Первые попытки это сделать предпринимались ещё в начале года, но передышка между боями тогда оказалась слишком короткой. Не получится и сейчас. Разве что после взятия Берлина.

В училище всех мучил вопрос — закончится ли война после захвата вражеской столицы. Люди далёкие от фронта считали, что так, скорее всего, и будет. Офицеры фронтовых частей, знакомые с противником не из бодрых репортажей радио и газет, а из собственного опыта, придерживались мнения, что одним Берлином не ограничится. Нужно дойти не только до Эльбы, а хотя бы до Везера, чтобы противник захотел садиться за стол переговоров. А пожелает ли наше командование заключать мир? Так что воевать ещё не одну неделю, как мнится некоторым в далёком тылу, и даже не один месяц, как бахвалится радист его экипажа Михеев, а скорее всего не менее полугода, в чём уверен и сам лейтенант Банев, и его друг старшина Данилов, и другие осторожные в оценках офицеры и солдаты их батальона.

Как всё-таки быстро привыкли к новым званиям. Ещё полгода не прошло после указа о введении звания офицер, а уже и "Офицерский вальс" появился. "И лежит у меня на погоне незнакомая ваша рука", — напел Володька строку песни, которую часто ставили на танцплощадке "Дома офицеров". Девушки просто млели от этих слов, поглаживая пока ещё не офицерские, а курсантские погоны.

И была среди них одна студентка медицинского института по имени Настя.

Володька вздохнул, вспоминая голубые глаза, вздёрнутый носик, яркие губки бантиком на красивом лице, обрамлённом светлыми волосами. Хотя... Ничего и не было, кроме нескольких танцев, да одного шутливого поцелуя в щёку, когда он всё-таки напросился проводить её до дому. Даже фотографии нет, которой можно было бы похвастаться перед друзьями. Настя в день их последней встречи всё отшучивалась, да через предложение вспоминала Ванду, про которую прочитала в той злополучной статье из Огонька. Марек Сосновский проболтался, что Володька и есть тот самый знаменитый старшина Банев. Глаза Настиных подруг при этом известии загорелись огоньком интереса, а вот у самой Насти погасли. "В заповеднике не охочусь!" — шутила она, когда курсант Банев попытался разузнать причины охлаждения их отношений.

Володька вздохнул. "Заповедник имени Ванды..." А как же её фамилия?

Теперь лейтенант Банев рассмеялся. Жених называется. Фамилию невесты не знает. Да и какой жених? Детская влюблённость, закончившаяся так же быстро, как и началась. Если бы не Михеев с его длинным языком, давно позабылись бы и взгляды Ванды, и её лицо.

Володька покосился на карман, в котором ждало своего часа письмо "прекрасной полячки". Выкинуть что ли? Или отдать тому же Михееву, пусть отдувается за свою болтливость.

— Командир, комбат на связи. — Из соседнего люка, оттеснив Сергеева, высунулся заряжающий Сорокин. — Спрашивает, когда будем.

— Сейчас будем. — Ответил Володька. — Почти добрались.

Что же там произошло, что Игнатов вышел на связь? Ведь обо всём договорились. Не стоит забывать и о жёстком запрете на переговоры открытым текстом, действующим в армии с начала этого года. Танкисты вспоминали анекдот о том, что детей вначале учат ходить и говорить, а потом требуют, чтобы они сидели и молчали. С радиосвязью то же самое. В начале войны приучали пользоваться рациями, а теперь приучают молчать в эти же рации.

Немцы тоже молчат. Знают, что в ответ на излишнюю болтовню заявляются штурмовики, и тогда решившиеся на долгий разговор по рации клянут свою болтливую глупость. Если, конечно, живыми останутся.

Оберлейтенант храбрый человек, раз не побоялся авианалёта. Или дурной. На войне, очень часто, это одно и то же.

Интересно, а самого лейтенанта Банева куда нужно отнести? К храбрым или дурным?

— Да, что ж мне теперь разорваться что ли? — Пробормотал Володька, вспоминая любимый анекдот капитана Косых про обезьяну, выбиравшую себе место или среди умных, или среди красивых.

В железнодорожном депо, служащем третьей роте ангаром и казармой одновременно, возвращения их тридцатьчетвёрки уже ждали. Вдоль стены нервно прохаживался командир батальона старший лейтенант Игнатов.

Володька спрыгнул с брони, подошёл к комбату.

— Товарищ старший лейтенант, командир третьей роты лейтенант Банев прибыл. Проводили разведку местности перед боем.

— Чего вы там высматривали, лейтенант? — Излишне официальным тоном встретил своего ротного комбат.

— Возможные пути безопасного подхода к немецким позициям. — Отрапортовал Володька, не сдержался и добавил. — Что случилось, командир?

Игнатов кивнул головой в сторону выхода из депо и направился на улицу. Банев пошёл за ним. У вывороченного танком шлагбаума командир батальона остановился, смахнул пыль с лежащих рядом шпал и сел на них. Володька устроился рядом. Игнатов вытащил пачку папирос, протянул своему подчинённому, дождался, когда тот возьмёт папиросу и прикурил сам. Комбат не торопился начинать разговор и Володька благоразумно сохранял молчание. Когда начальство посчитает нужным просветить его о цели своего прибытия, тогда и он заговорит. Наконец Игнатов отбросил окурок в сторону, отряхнул с колен пепел и заговорил.

— Может, Володь, передумаешь прогулку устраивать.

— Что-то важное произошло, командир? — Спросил Банев по-прежнему официальным тоном, хотя они с Игнатовым были на "ты" и по имени ещё с начала войны, после того, как танк сержанта Банева на третий день войны спас экипаж взводного Игнатова, подбив вышедший в тыл взвода немецкий панцер.

— Командарм в нашей бригаде. — Ответил Игнатов. — Пока в штабе, а потом должен по батальонам проехаться. Мне комбриг час назад позвонил, предупредил, что у нас будет непременно.

— А ты разведку боем отменишь? — Володька посмотрел в глаза своему комбату.

— Ты же знаешь, что не могу. — Ответил старший лейтенант Игнатов. — Не в моих силах.

— Вот и я не могу, хоть и в моих силах. — Пояснил лейтенант Банев.

— Сожгут ведь. — Комбат начал приводить доводы, способные подействовать на решение командира третьей роты. — Или ты в самом деле веришь, что этот Густав в одиночку на бой выйдет?

— Не веру, конечно. — Володька покачал головой. Оберлейтенанту Оберту он не верил, и не надеялся, что немец верит ему. Да и какая может быть вера обычному лейтенанту. И пожелает он быть честным, да кто ж ему позволит. Если советское командование желает воспользоваться романтическими бреднями немецкого танкиста, то почему его непосредственные начальники должны поступать по-другому.

— Так чего же ты на рожон лезешь? — Удивился Игнатов.

— А иначе всей ротой на рожон придётся лезть. — Володька напомнил комбату сложившуюся ситуацию. — И сколько нас тогда сгорит?

Игнатов промолчал. Самому всё прекрасно известно. Разведку боем провести приказано, огневые точки противника узнать необходимо, рисковать машинами и экипажами придётся. И ничего здесь не изменишь. Лейтенант Банев сам напросился на такой вариант. Когда вчера его роте, как самой полнокровной из всех, предложили прощупать огневые точки немцев, то он почти сразу предложил воспользоваться рыцарскими бреднями немецкого оберлейтенанта. Если на нашей стороне заключают пари на исход боя, то и на той интерес к возможному поединку вряд ли меньше. Можно быть уверенным, что вся имеющаяся у немцев оптика будет нацелена на место предстоящей дуэли. А тем временем взвод старшины Данилова по неглубоким балкам, пересекающим нейтралку, сможет под шумок подобраться поближе к немецким позициям, тогда больше будет вероятность того, что не сгорит вся рота в будущей разведке.

Спорили недолго. Игнатов пытался отговорить командира третьей роты от ненужного геройства, остальные офицеры роты после недолгого колебания согласились. Молодые взводные даже завидовали своему ротному, что именно ему выпал шанс поучаствовать в дуэли. Пацаны ещё, месяца два на фронте. Один Данилов с первого дня войны, но и тот дал согласие, надеясь на удачливость своего друга.

— Справишься ты с немцем? — В который раз за прошедшие сутки поинтересовался старший лейтенант Игнатов.

— Должны, Вань. — Ответил Володька, перейдя на обращение по имени. — Братец его, конечно, вёртким был, но уже девять месяцев червей могильных кормит, а мы, как видишь, живы и здоровы.

— Не хвались на битву едучи. — Напомнил командиру третьей роты народную мудрость старлей Игнатов.

— Да мы не хвалимся. Мы, так, старое вспоминаем. — Отмахнулся Володька.

— Ну, раз ты всё решил окончательно, — комбат приподнялся со шпал и хлопнул по плечу лейтенанта Банева, — ни пуха, ни пера вам.

— К чёрту! — Ответил как и положено в таких случаях командир третьей роты, отдал честь своему командиру батальона и отправился готовить свой танк к дуэли с немецким оберлейтенантом.

Облако наконец-то убралось в сторону и вершину холма осветило яркое солнце. Густав прикрыл глаза и раскинулся на подстеленном брезенте. Блаженное тепло растекалось по телу, солнечные лучи обрабатывали кожу, восстанавливая привычный ещё с Испании загар. В Африке с солнечными ваннами было намного лучше, но и здесь можно найти такой момент, когда скупое северное солнце позволяет прокалить кожу до вполне приличного цвета. Не коричневый цвет канувшей в лету рубашки штурмовиков, с которой сравнил его кожу отец, когда Густав впервые приехал в отпуск из Ливии. Но на "кофе с молоком" здешнее солнце вполне могло расщедриться.

Раздались шаги. Гельмут — угадал Густав. Только он один из экипажа так подволакивал ногу, последствие заработанного ещё в детстве перелома. Гельмут уселся рядом, дожидаясь когда командир соизволит открыть глаза. Понимая, что блаженная нега закончилась и пора возвращаться в такой привычный и такой мерзкий реальный мир, оберлейтенант Оберт открыл глаза. Гельмут, как всегда, жевал травинку. И где он их только находит? Даже в ливийской пустыне он никогда не расставался со своей привычкой. Гельмут как-то проговорился, что жевать травинки он начал для того, чтобы бросить курить. После того, как они нахлебались дыма в горящем панцере под Гвадалахарой, Гельмут, единственный из экипажа имевший солидный опыт курильщика, вдруг обнаружил, что не переносит табачного, да и любого другого тоже, дыма. Густаву с Хайнцем было проще. Брат вообще никогда не курил, а Густав иногда баловался, стараясь выглядеть более мужественно в глазах знакомых девушек. С дурной привычкой пришлось расстаться, о чём Густав никогда не жалел.

— Густав, русский осматривал поле. — Сказал Гельмут, окончательно возвращая своего командира к реальности.

— Значит решился! — Оберлейтенант приподнялся со своего импровизированного ложа, начал неторопливо одеваться.

Густав единственный из экипажа ни минуты не сомневался, что русский обязательно согласится. Раз он вышел на поединок с Хайнцем, то не должен отклонить и их предложение. Ну что ж, пусть выходит. Они здесь появились раньше на четыре дня и успели подготовить своему противнику парочку весьма неприятных сюрпризов.

— Густав, скажи мне: зачем тебе это нужно? — Гельмут не часто пользовался законным, приобретённым долгим сроком совместной службы, правом называть своего командира по имени, и если он это сделал, значит он недоволен, просто не высказывает своё недовольство открыто.

— Понимаешь, Гельмут, мне действительно это нужно.

Густав задумался над продолжением фразы. Ему это в самом деле нужно. А вот зачем? Он и сам толком сказать не может.

Отомстить за брата? Несомненно. Но только ли месть толкает его на это?

Желание славы? После штурма Каира, славы у него в избытке.

Полузабытая детская ревность к успехам старшего брата? И это есть, но где-то на самых дальних задворках сознания.

Въевшаяся в кровь потребность в риске? Рисковать можно и более разумным способом.

Гельмут промолчал, принимая и такой вариант ответа. Он вообще не отличался словоохотливостью после Испании. Густав вдруг решился задать вопрос, который волновал его уже несколько лет. Но Хайнц отвечать на него отказался, а выпытывать данную информацию у Гельмута Густав не осмеливался, пока был жив брат. Похоже пришло время его задать.

— Гельмут, ответь мне на один вопрос. — Густав помялся, думая как правильно составить предложение, но понял, что говорить нужно открыто, не изобретая витиеватых фраз, призванных скрыть истинную подоплёку его любопытства. — Гельмут, почему вы поссорились с Хайнцем?

Гельмут посмотрел на своего командира каким-то особенным взглядом, перекинул травинку в другой угол рта, смочил губы языком и спросил:

— Ты помнишь Испанию, Густав?

Оберлейтенант Оберт удивился. Как он может забыть свою первую войну? Ему стоило таких трудов вырваться на неё. Он до сих пор помнит материнские слёзы и обидчиво поджатые губы отца, увещевания бабушки и презрительные взгляды, бросаемые дедом на его новенькую форму. Как давно это было. Второй год в могиле дед, простивший в конце концов своих внуков. Ушёл в отставку отец, воспользовавшись правом возраста и заработанных на трёх войнах ран. Уже и Хайнца нет, а он до сих пор помнит страх первого боя. И так злившую молодого и глупого Густава Оберта заботливую опеку старшего брата.

— Но какое отношение это имеет к вашей ссоре?

Насколько помнил Густав, до самого конца той войны между командиром панцера фельдфебелем Хайнцем Обертом и механиком-водителем Гельмутом Краузе были самые дружеские отношения. Всё как отрезало после возвращения. Гельмут не писал и не звонил, не приезжал к ним в гости, к великой радости мамы и бабушки, твёрдо уверенных в том, что "этот выскочка с окраин плохо влияет на Хайнца и Густава". Конца войны сам Густав, лечившийся после ранения в Германии, не видел, и мог только предполагать причины ссоры между двумя другими членами их экипажа.

— Понимаешь, Густав, твой брат стал слишком серьёзно относиться ко всему этому. — Гельмут указал рукой на колышущийся под ветром флаг со свастикой, уложенный на корме их танка.

— Но ведь ты сам втянул его в ряды "наци"! — Удивлению Густава не было предела. С самого первого дня появления в их доме Гельмута Краузе, покойный ныне дед невзлюбил гостя именно за пропаганду идей нацизма. Отец не высказывал недовольства открыто, но и он не был в восторге от этих посещений. О маме с бабушкой и говорить не стоит. И вдруг человек, принёсший учение национал-социализма в их семью, обвиняет брата в том, что тот слишком увлёкся этими идеями.

— Да, это моя вина. — Согласился Гельмут. — Но я сам искренне верил в дело Гитлера, пока не побывал на войне. — Гельмут выплюнул изжёванную травинку, извлёк из кармана новую, отправил её в рот и продолжил. — А твой брат всёго лишь играл в забавную игру под названием "национал-социализм", пока тоже не побывал на войне.

Густав ждал продолжения, а его собеседник прервался, то ли собираясь с мыслями, то ли решая, что именно можно рассказать командиру о той давней ссоре.

— В самом конце войны нам в поддержку дали марокканцев, или нас в поддержку им. Ты их должен помнить. Они всё время были где-то неподалёку, но ни разу не взаимодействовали с нами вплотную. — Гельмут опять перекинул травинку и облизал губы. Чувствовалось, что данный разговор ему неприятен, но он решился избавиться от этого груза. — Нам в тот день не повезло захватить госпиталь республиканцев.

Густаву пока не понятна была логика рассказа. Почему не повезло?

— Я там встретил одну медсестру, француженку из добровольцев. Ты же знаешь, их там много было. — Гельмут уставился пустым взглядом себе под ноги. — Жанной её звали. Она по-немецки довольно хорошо говорила, а я кое-как по-французски изъяснялся. Всё просила меня взять их госпиталь под охрану... — Гельмут прервался, погонял травинку из одного угла рта в другой, сплюнул густую слюну и продолжил. — Я ещё посмеялся над её страхами. От кого защищать? Мы ж не дикари какие-то? Про марокканцев я тогда не подумал.

Густав внутренне замер. Про развлечения этих верных псов Франко он слышал, но ещё ни разу ему не приходилось выслушивать рассказ непосредственного свидетеля.

— Оставили мы их тогда, по своим делам уехали. А когда вернулись... — Гельмут окаменел лицом. — В её палатке целый десяток этих зверей в человеческом обличии находился. А на полу Жанна валялась. Ещё живая... Но без кожи... Кровавый ошмёток человеческого тела, который ещё пытался кричать от жуткой боли... А эти нелюди весело хохотали при каждом звуке, который она издавала...

Густава начало мутить. Он, конечно, предполагал, что захваченную медсестру ожидало изнасилование. Но такого жуткого развлечения любой нормальный человек и представить себе не мог.

— Вышел я тогда из палатки как в тумане, добрался до своего панцера, завёл двигатель и по этой палатке проехался. — Гельмут перевёл взгляд вдаль. — Вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад... Пока крики этих тварей слышны были.

Гельмут замолчал. Молчал и Густав, не решаясь прервать страшный рассказ.

— Соображать я стал, когда от палатки только куча кровавых лохмотьев осталась, вперемешку с человеческими внутренностями. — Продолжил Гельмут. — Представил в каком виде панцер и погнал его к речке, которая неподалёку протекала. Загнал танк в речку и вдоль неё около километра гнал, пока не засел в песчаной косе на повороте. Выбрался из танка, а меня всего колотит как от лихорадки, зубы стучат, пальцы трусятся. Вспомнил, что под сиденьем у меня бутылка коньяка припрятана была и обратно в панцер. Отхлебнул несколько глотков, вроде полегче стало. Решил я тогда в лагерь идти, бутылку, естественно, с собой прихватил. Пока шёл почти всю оприходовал, в общем оказался я в нашей палатке пьяный до полного изумления.

Гельмут поменял травинку и продолжил.

— Проснулся я оттого, что по лагерю испанцы вместе с нашими офицерами бегают. Выясняют — кто с марокканцами расправился. Наши, конечно, всё отрицают. И машины все на месте, и люди в наличии. Вдруг слышу к моей палатке идут. И голос знакомый говорит, что "этот негодяй здесь".

Гельмут в очередной раз замолчал.

— Я не понял, а причём тут ваша ссора с Хайнцем? — Спросил Густав.

— Предал меня твой брат! — Отрезал Гельмут. — Сам пришёл к испанцам и указал — кто это сделал и где он находится.

Пришла пора молчать Густаву Оберту. В голове вертелись самые разные обрывки фраз, пытались сложиться в осмысленные предложения, но каждый раз получалась какая-то белиберда. Наконец нужные слова были найдены.

— Почему он это сделал?

— Я же тебе говорил, что он стал слишком серьёзно относиться ко всему этому. — Гельмут опять кивнул в сторону флага со свастикой. — Я его тогда тоже спросил — почему? Он мне так и ответил — "ради сохранения дружбы между борцами за общее дело".

Густав вдруг подумал о том, что испанцы не должны были выпустить Гельмута живым.

— Как ты уцелел?

— Я тогда представил себе, как марокканцы с меня живьём кожу сдирают, и решил, что живым не дамся! — Гельмут нервно дёрнул губами в некоей пародии на улыбку. — Схватил трофейную гранату, которыми мы в лагере республиканцев разжились, чеку выдернул и пообещал взорвать себя вместе с теми, кто меня арестовывать пришёл. Испанцы врассыпную. Один Хайнц остался. Тогда мы с ним и поговорили в последний раз. — Гельмут в первый раз за всё время разговора посмотрел в лицо своему командиру. — Я был уверен, что он просто за свою жизнь испугался, ведь по танку всё равно бы узнали, кто это сделал. А он мне бред "про общее дело и единение борцов с коммунизмом". — Гельмут отвернулся и закончил усталым голосом. — Я с нелюдями и людоедами объединяться не желаю, какими бы идеями они свои звериные инстинкты не оправдывали.

— А потом? — Спросил Густав.

— А потом меня наши лётчики в ближайший самолёт затолкали и на взлёт. Вместе с гранатой. Я её над лагерем марокканцев выкинул. Они в это время в центре толпились и орали что-то. Надеюсь, попал. — Гельмут усмехнулся. — Затем меня в "тётушку Ю" посадили и в Рейх. В Германии шум поднимать не стали, погоны, награды, партийный значок втихую с меня долой, и в отставку. Я, откровенно говоря, концлагеря ожидал, но обошлось.

У Густава возник ещё один вопрос.

— А почему ты пошёл в мой экипаж?

— Ты позвал. Я пошёл. — Гельмут пожал плечами, демонстрируя, что не понимает смысл заданного вопроса.

Густав не нашёлся что сказать.

— Густав, у меня к тебе одна просьба. — Гельмут поменял очередную травинку. — Не бери Карла с собой. Не нужно малышу в этом участвовать.

Густав опять промолчал. Мать слёзно умоляла его взять младшего брата с собой. Она почему-то была уверена, что в экипаже старшего брата её любимый Карл будет иметь больше шансов уцелеть. Густав не стал её переубеждать, хотя считал, что намного лучше было бы упрятать его в одном из тыловых гарнизонов поближе к западным границам. Но не сложилось. Старые армейские друзья отца попали под подозрение в нелояльности при расследовании прошлогоднего покушения на фюрера и были отправлены в отставку. Те же немногие из них, кто ещё удержался на старых местах, старались поменьше привлекать внимание к себе. Пришлось забрать шестнадцатилетнего Карла с собой и зачислить радистом в свой экипаж.

— Мне кажется, Гельмут, что когда-то ты точно также уговаривал Хайнца не брать в экипаж меня. — Густав покачал головой. — Почему?

— Вольно или невольно ты будешь стараться уберечь его, не подставить борт, у которого он сидит. Значит ограничишь нас в манёвре. — Пояснил Гельмут. — Хайнц поступал точно так же в том бою под Гвадалахарой.

— Я постараюсь сделать так. — Заверил своего механика-водителя оберлейтенант Оберт, встал и направился к стоящему за холмом танку.

"Эмка" остановилась у относительно целого здания железнодорожного вокзала, позади и впереди генеральской машины лихо затормозили "козлики" взвода охраны. Бойцы торопливо высыпались из открытых кузовов "газиков" и заняли позиции вокруг "эмки". Генерал Катуков кивнул на них и сказал полковнику Герману.

— Видишь как. Скоро и до сортира с бронетранспортёрами провожать будут.

БТР тем временем подтянулся к опередившим его легковушкам, развернулся позади кавалькады, пулемётчик поводил стволом крупнокалиберного ДШК, оценивая сектор обстрела. Из приоткрытой двери БТР показались снайперы прикрытия, повертели головами в поисках наилучшего места и направились в сторону вокзала.

После покушения на маршала Тимошенко, устроенного польскими диверсантами месяц назад прямо в центре Варшавы, охрана генералитета была усилена в несколько раз. Меры безопасности иной раз доходили до абсурда. Личная охрана имела право не выполнять приказы охраняемых лиц, если эти указания противоречили инструкциям, составленным для подразделений охраны. Генералы ворчали, но терпели. Тимошенко уцелел только благодаря идиотскому, с точки зрения профессионала, желанию диверсантов покрасоваться. Польская шляхта всегда была склонна к красивым жестам. Сделают на медный грош, а уж шуму на десяток злотых. Не был исключением и этот случай. Наказать "пшеклентого москаля" решили красиво. С швырянием гранат и стрельбой из пистолетов под громкие крики "ещё польска не сгинела". Не обошлось и без прекрасных панёнок, спешащих пожертвовать свои жизни на алтарь польской вольности.

Непонятно, зачем устраивали этот балаган? Семён Константинович ездил по городу в открытом лимузине, реквизированным в каком-то из польских гаражей. Хороший стрелок мог спокойно снять его с любой из окрестных крыш, даже из обычной винтовки. А уж снайпер не оставлял маршалу Тимошенко никаких шансов уцелеть. Но шляхетский гонор потребовал показательной казни, и отправились на верную смерть молодые дурочки с букетами цветов, в которых весьма неумело были упрятаны немецкие противопехотные "колотушки". Букеты рассыпались уже на стадии замаха, а дальше летели ничем не прикрытые гранаты, прекрасно видимые со всех сторон. Одну из них поймал сам Семён Константинович и немедленно зашвырнул под днище своего автомобиля. Вторая попала в капот двигателя и отлетела обратно, прямо под ноги стоящим у дороги жителям города. В итоге, у маршала Тимошенко ранение обеих ног, шофёр и сопровождающий представителя Москвы польский офицер получили тяжёлые контузии. А в толпе семь трупов и два десятка раненых различной степени тяжести. Погибли и обе "бомбистки". Дублирующая группа с пистолетами показала себя не с лучшей стороны. Когда прогремели взрывы и раздались крики раненых, заполошно завизжали женщины и перепуганная толпа ломанулась в разные стороны, только один из трёх пистолетчиков рискнул выхватить "вальтер", а двое побежали вместе со всеми. Они остались живы, а вот их более безрассудного товарища перепуганные люди просто забили ногами. Насмерть.

Хотя, везение это относительное. Когда советская контрразведка пришла по их души, то обнаружила несостоявшихся героев, повешенных на перекладине футбольных ворот. Садистки повешенных, так, чтобы кончики пальцев касались земли. Один из них к тому времени уже успел остыть, а вот второй ещё боролся за свою жизнь, отталкиваясь онемевшими пальцами от утоптанного вратарями пятачка земли. Кто их так? То ли соратники по борьбе, за проявленную трусость, то ли польская "беспека", не желающая давать в руки советских следователей опасные ниточки. А вдруг расследование приведёт к "люблинскому правительству"?

Похоже, что и привело. Пользуясь шумихой вокруг покушения на советского маршала, генерал Берлинг устроил основательную чистку среди офицеров своей армии, а коммунисты в просоветском польском правительстве окончательно взяли верх над представителями буржуазных партий.

Лондонское радио отметилось очередным потоком проклятий на головы "советских извергов, уничтожающих цвет польской нации прямо на улицах Варшавы". Прячущийся где-то в Германии маршал Рыдз-Смиглы издал, неизвестно какой по счёту, приказ об ужесточении борьбы с Московскими оккупантами. Доктор Геббельс разродился дежурной речью, в которой досталось всем, и русским, нагло поправшим право немцев быть господами для всей Европы, и полякам, не желающим помирать в священной борьбе с "красной угрозой", и англичанам, которые никак не могут сделать правильных выводов из сложившейся обстановки. И румынам... И венграм... И финнам...

В общем, всем сестрицам по серьгам. Хотя, никто уже не обращает внимания на разглагольствования этого пустобрёха даже в Германии. А уж в Москве только посмеялись над его пламенной речью. Но выводы сделали. Всему офицерскому составу действующей в Европе армии запрещено перемещаться без охраны, а высшим офицерам в особенности. Даже солдаты и сержанты не должны передвигаться одиночным порядком за пределами расположения своих частей. Оно и раньше требования безопасности не сильно отличались от этих, но в основном на дорогах. А теперь и во всех населённых пунктах. Командование решило, что не нужно вводить в искушение затаившегося в тылу врага.

А маршал Тимошенко велел похоронить убитых диверсантов в одной могиле с их жертвами. Решил примирить их в смерти, раз уж в жизни они общий язык не находили. В "Правде" писали, что он и цветы на могилу привёз. Возлагали венок, естественно, его адъютанты, сам Семён Константинович в то время мог передвигаться только на инвалидной коляске.

Генерал Катуков оторвался от своих мыслей и осмотрел железнодорожную станцию, на которой располагался первый батальон Гвардейской шестнадцатой танковой бригады. Самой прославленной бригады его армии.

— Зачем твои "орлы" так сильно станцию раскурочили? — Спросил командарм Катуков у комбрига-шестнадцать.

— Да, немцы здесь противотанковую батарею поставили из новых пушек. — Пояснил полковник Герман. — Мои коробочки сунулись с ходу и три машины потеряли. Отошли, само собой разумеется, и со злости перепахали всё, что подозрительным показалось.

— Угадали? — Генерал указал на торчащий из-за угла ближайшего к вокзалу пакгауза длинный ствол противотанковой пушки.

— Угадали. — Подтвердил полковник Герман. — Три из четырёх накрыли. Одно орудие немцы успели утащить. А может и было их всего три.

Семидесятипяти-миллиметровые орудия стали самым неприятным новогодним подарком для советских танкистов, столкнувшихся с новыми противотанковыми пушками Вермахта аккурат в конце декабря. Раньше нужно было бояться только полковых и дивизионных гаубиц, а теперь надо внимательно осматривать каждый кустик, подходящий для укрытия относительно невысокой пушки. Не "дверной молоток", конечно, тот порой и вблизи трудно было заметить, но и не издалека видимые крупнокалиберные "громоздилы". Танкистам приходилось радоваться, что у немцев в начале войны не было столь эффективного средства борьбы с нашими танками. Остановить наши войска вряд ли б сумели, но потери наступающих танковых батальонов выросли бы изрядно.

— Кто у тебя на этом батальоне? — Спросил Катуков. — Наверняка, какой-нибудь хитрован, раз ты меня именно сюда заманивал.

— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, самый обычный батальон. — Полковник Герман постарался изобразить простецкое выражение лица, следуя расхожей воинской мудрости "не казаться умнее своего начальника". — И комбат самый обычный.

— Ой ли, Александр Викторович. — Рассмеялся командарм. — Самый обычный "Герой Советского Союза", которых у тебя в бригаде ну просто "пруд пруди".

Полковник Герман виновато развёл руками. Командующий армией успел заранее узнать, кто же именно командует первым батальоном в шестнадцатой бригаде. Тем более, что "героев" за год войны на всю армию и десятка не наберётся. А если посчитать только тех кто получил это звание не посмертно, то получится ровно шесть человек со старшим лейтенантом Игнатовым.

— Когда вы узнали, товарищ генерал? — Не удержался от вопроса командир шестнадцатой бригады.

— Ну, знаешь. Трудно было не заметить танк со звездой героя на башне. — Пояснил Катуков. — Он как раз у той стеночки стоит, там где мы с тобой и остановились. — Генерал повернулся назад и показал пальцем на упомянутый танк. — А "герой" у тебя в бригаде только один. — Продолжил пояснения командарм. — А ещё вчера на тебя очередную кляузу написали, в которой жалуются на то, что полковник Герман зажимает заслуженных офицеров, не даёт им роста. И назначает на командные должности вчерашних взводных, не успевших отсидеть на роте и трёх месяцев.

Полковник Герман выслушал всё это с мрачным выражением лица. Всё-таки написал донос, гнида.

— Что ты мне на это скажешь, товарищ полковник? — Катуков хитро прищурился, ожидая оправданий комбрига-шестнадцать.

— А то и скажу, товарищ генерал-лейтенант, что эти взводные достойны батальонами командовать, а вот некоторых командиров рот я бы с удовольствием обратно на взвод перевёл. — Полковник Герман вытянулся по стойке смирно, ожидая реакции командарма на эти слова.

— Рад, что ты готов поручиться за своих выдвиженцев. — Командарм посерьёзнел лицом, повернулся в сторону здания вокзала и добавил. — Пошли, посмотрим на твоего комбата.

Игнатова в штабе батальона, конечно, не оказалось. Вернее в том относительно целом закутке, который начальник штаба батальона выбрал для хранения своей немногочисленной макулатуры. В разгромленном изнутри здании трудно было найти даже такое подобие относительно целой комнаты. Бойцы мотострелковых рот слишком старательно выполняли наставление, составление для штурмовых групп, действующих в городских условиях. "По улице ходите вдвоём — ты и граната, в дом тоже входите вдвоём — вначале граната, а потом ты".

Гранат при штурме не жалели, как и патронов. Все стены внутри здания были изрисованы отметинами от пуль и осколков. Вывороченные дверные косяки говорили о том, что бойцы не поленились приготовить перед боем гранатные связки, или припасли противотанковые гранаты, которые всё меньше использовали по прямому назначению, а всё чаще применяли как мощные противопехотные. Наученные горьким опытом немецкие танкисты на бросок гранаты к советским окопам не подходили, а то и вовсе останавливались за пределами радиуса действия гранатомётов.

Впрочем, советские танковые экипажи поступали также. Военный опыт убедил, что танк вблизи слишком уязвим, хоть и кажется несокрушимой громадиной. Сумеешь перебороть страх и пропустить грохочущую железную повозку над своей головой, считай, что вражеские танкисты уже покойники. Бутылку с горючей смесью на моторное жалюзи танка забросил и отстреливай спасающихся из горящей машины людей.

Война штука жестокая. Или ты, или тебя. Выбирать не приходится.

Найти старшего лейтенанта Игнатова удалось на НП батальона, примостившегося на заросшем мелким кустарником невысоком холме. Увидев появившееся в ходе сообщения высокое начальство, Игнатов вытянулся по стойке смирно, отдал честь и отрапортовал:

— Товарищ генерал-лейтенант, первый батальон проводит разведку боем. Командир батальона старший лейтенант Игнатов.

Генерал Катуков указал рукой на стереотрубу, добытую танкистами как трофей неделю назад при разгроме тылов немецкой дивизии.

— Знатная у тебя труба, старший лейтенант. Где взяли?

— Немцы подарили, товарищ генерал. — Ответил Игнатов, немного поколебался и добавил. — Вместе со всем штабным имуществом.

— А где же всё остальное? — Генерал прошёл к стереотрубе и принялся разглядывать нейтральную полосу между позициями бригады и немецкого полка, усиленного, как докладывала разведка, танковой ротой и артиллерийским дивизионом.

— Трофейщикам сдали, товарищ генерал. Только вот трубу себе оставили, а то в бинокли не слишком много разглядишь.

— Только трубу и оставили? — Катуков с недоверием покачал головой. Чаще всего трофейной команде сдавали только то, что самим не было нужно или же то, что невозможно было укрыть.

— Да, так по мелочи кое-что осталось, товарищ генерал. — Решился ответить Игнатов после недолгого колебания.

Полковник Герман едва заметно усмехнулся. Эти мелочи составляли едва ли не треть всего захваченного. По крайней мере, две машины с продуктами растворились среди экипажей первых двух батальонов бесследно. Начштаба бригады едва успел оприходовать пять ящиков с французским коньяком, а сколько всего было спиртного в запасе у немцев, выяснить так и не удалось. Этим же коньяком и откупались от начальства трофейщиков, которое резонно указывало на то, что количество трофеев не соответствует загрузке захваченного автотранспорта. Попытки отговорится тем, что немцы гнали машины порожняком, вызвали у интендантов трофейной команды понимающие усмешки. Вермахт не столь богат бензином, чтобы гнать пустые машины, и при этом оставлять противнику, или уничтожать, бесценное имущество.

Дело, в конце концов, решили миром, списав недостачу на прожорливость солдат Вермахта.

Интендант бригады капитан Трощий, уроженец славного города Одесса по кличке "Сёма-полужид", получил устную благодарность "за проявленный героизм при обороне родной каптёрки". Бойцы отделались строгим внушением "о недопустимости распития спиртных напитков" и пожеланием передать часть продуктов персоналу санвзвода. Реквизированные у немецких офицеров пистолеты и часы велено было припрятать до лучших времён. Шикарный "опель-кабриолет" немецкого генерала с жалостливыми вздохами отправили в распоряжение вышестоящих штабов. Пьяного до изумления немецкого переводчика, которого накачали сохранившимся с давних времён польским самогоном, погрузили на заднее сиденье того же кабриолета. И даже выделили ему бутылку коньяка "на лечение", самую маленькую из обнаруженных в захваченных машинах с продуктами.

Только захваченное оружие и боеприпасы не прятали. Чуть ли не в каждом танке бригады в качестве дополнительного оружия держали немецкий единый пулемёт. Механики-водители любили пистолеты-пулемёты противника, с которыми намного удобнее было размещаться в тесноте боевой машины, чем с громоздким ППШ. Судаевский ППС, конечно, получше "немца" и своего шпагинского собрата, но он, по старому штатному расписанию, положен только один на экипаж. А когда ещё их бригаду переведут на новые штаты? К тому времени и война закончится.

— Что же ты, старший лейтенант, разведку боем одним танком проводишь? — Удивился командарм, обнаруживший кружащуюся на нейтралке тридцатьчетвёрку.

— Никак нет, товарищ генерал. — Отозвался Игнатов. — Это отвлекающий манёвр, а основная группа по ложбинам левее пробирается.

Подвернув стереотрубу в сторону, командарм действительно обнаружил ещё три танка, которые двигались в сторону немецких позиций, прикрываясь неровностями местностями и растущими вразброс купами кустарника.

— А кто у тебя, комбат, перед немцами танцует? — Командарм отвернулся от стереотрубы. — Красиво отплясывают.

— Отвлекающий манёвр проводит командир третьей роты лейтенант Банев. — Доложил Игнатов.

— Это какой Банев? — Насторожился Катуков. — Не тот ли старшина, которого я в прошлом году велел в училище отправить?

— Так точно, товарищ генерал. — Пришёл на выручку своему комбату полковник Герман. — Лейтенант Банев прибыл в бригаду после обучения, назначен мною командиром третьей роты в этом батальоне.

— А почему именно он? У вас что, некого отправить проводить отвлекающий манёвр? Почему командир роты впереди, а не командует основной группой? — Командарм переводил взгляд с командира бригады на комбата, ожидая ответов на свои вопросы. — А всё ли вы, голуби мои, мне рассказали?

— Вася, правее бери. — Бросил в ТПУ Володька. — Сейчас наверх выскочим, покажемся немцам.

Танк, рыча двигателем, преодолел довольно крутой подъём, перевалил через гребень холма и скатился в очередную ложбину.

— Заметили? — Спросил заряжающий Сорокин.

— А то ж! — Ответил наводчик Сергеев, выглядывающий из правого люка.

— Степан, найди мне немца. — Потревожил Володька радиста Михеева.

Тот повертел ручки настройки, выискивая нужную волну, стал вызывать оберлейтенанта Оберта. Спустя пару минут тот отозвался. Михеев протянул наушники своему командиру.

— Здравствуй, Густав. — Лейтенант Банев поприветствовал немецкого танкиста как старого знакомого. — Мы тут на прогулку вышли. Компанию не составишь?

— А вдруг он не поймёт, что его на бой вызывают? — Высказал сомнение Сорокин.

— Не поймёт с первого раза, вызовем по второму разу. — Заявил Сергеев.

— Захар, ты корреспондента не видишь? — Володька обратился к наводчику Сергееву. — На каком пригорке он соскочил?

— Вот там. — Сергеев показал рукой на оставленный позади пологий холм. — Его самого не видно, но кто-то из бойцов в кустах маячит.

Володька недовольно дёрнул плечами. Послало же начальство обузу. И чего ему в тылу не сиделось? Выскочил как чёртик из табакерки около танка и сразу с пожеланиями. Нужно ему, видите ли, снять предстоящую операцию вблизи. А для этого необходимо на нейтральную полосу попасть. Володька совсем уж было собрался послать московского гостя открытым текстом по самому известному адресу, да тут начальник разведки бригады появился. Недовольный, как сотня чертей. Этот не пожелания высказывал, а приказы. Велел кинооператора с его оборудованием на нейтралку доставить, хорошо хоть не одного а в сопровождении отделения разведчиков. Те тоже восторга не высказывали. Одно дело по собственному разумению куда-то идти, а выполнять чужие капризы это совсем другое. Тем более, таскать по передовой гражданского человека. Погоны корреспондентов и разведчики, и сам лейтенант Банев с его экипажем, и все бойцы их бригады воспринимали только как красивое украшение, не более того. Надо признать, что сам лейтенант Всеволод, фамилию Володька так и не удосужился узнать, всё это прекрасно понимал и претензий не высказывал. Не тянет он на полноценного военного в глазах бывалых вояк, ну что же будет тем, кем на самом деле и является.

Надо только запомнить место, где посланец Москвы остался, чтобы ненароком туда не выскочить. Или немца не вывести.

— Командир, впереди следы гусениц. — Подал голос механик-водитель Костин. — Немец, судя по всему, раскатывал, разведку проводил.

— Вася, стой! — Отреагировал Володька.

Танк замер, качнувшись вперёд от резкого торможения.

— Захар, пойдём, посмотрим, чего немец тут высматривал. — Володька выбрался из башни, пробежал по лобовой броне, придерживаясь за ствол, соскочил на землю.

След был самый обычный. Немного размыт вчерашним дождём, успели подняться примятые травинки по краям следа — дня два назад немец здесь катался. Что же это получается, обер-лейтенант с самого начала был уверен, что они согласятся? А если бы не согласились?

Осмотрев след более внимательно, Володька сделал ещё пару важных выводов. Во-первых, следы гусениц шире, чем у немецких панцеров начала войны, значит это, в самом деле, новая модификация. Во-вторых, несмотря на ширину новой гусеницы давление не уменьшилось, а наоборот возросло. Получается, что танк гораздо тяжелее стандартной "четвёрки", значит экранированный не только противокумулятивными экранами, но и дополнительные броневые плиты наварены. Но какой толщины?

Сергеев тем временем пробежался по следу немецкого панцера, поковырял носком сапога отброшенные при повороте танка куски земли, присел около небольшой лужи, нашёл какую-то ветку, осторожно поковырял дно. Отбросив свой импровизированный щуп, он вернулся к своему командиру.

— Товарищ лейтенант, а лужица, похоже, с сюрпризом. — Сергеев указал рукой на проверенную им лужу.

— Что там? Мина? — Володька посмотрел на наводчика, ожидая подтверждения своим догадкам.

— Так точно, командир. — Сергеев согласно кивнул головой. — Замаскировали хорошо, вот только след гусеницы на дне лужи восстановить не сумели.

— Понятненько.

Лейтенат Банев вернулся к танку, прислонился к броне около приоткрытого люка водителя.

-Вася, действием по плану "минное поле". — Сказал Володька Костину. — По немецкому следу кататься осторожно, участки с примятой травой обходить, по лужам не ездить.

Володька говорил это всё скорее для собственного успокоения. Костин водитель опытный, за год войны ни на одну мину не наехал, разберётся и здесь. А если чего сам не увидит, то Михеев заметит, у них это взаимодействие давно отработано.

Костин согласно кивнул, высунулся из люка, повертел головой по сторонам, оценивая рельеф будущего поля боя. Не очень удобно, но ведь и немцу все эти холмики, балки, ручейки, растущие вдоль них кусты большого удобства не доставят. Тем более, что развязку предложенной немцем дуэли они наметили совсем в другом месте. Здесь только нужно немца раззадорить и отвести в надобную им сторону.

— Поехали! — Отдал приказ Володька и ухватился за ствол орудия. Вскоре он добрался до башни и скользнул в командирский люк. Рядом пристраивался Сергеев, пока не спешащий опуститься на своё место. Успеет ещё. Пусть пока оценивает местность, чтобы потом неожиданностей не вышло.

Точка, в которой намечали второе появление перед врагом, лежала в полукилометре от первой. Костин вывел танк на прекрасно видимую со стороны немецких позиций возвышенность, демонстративно проследовал в южном направлении, но, как только тридцатьчетвёрка оказалась вне зоны видимости, немедленно повернул в противоположную сторону. Проехав пару сотен метров, танк спустился на дно неглубокой балки и остановился. Следовало подождать. Если немец клюнул на эту уловку, то ему не миновать холма, который Костин обозвал "верблюдом" за характерную седловину между двумя вершинами.

Оберлейтенант не обманул их ожиданий. Немец действительно умчался в южном направлении, надеясь перехватить их на выходе из узкого дефиле. Как только его "четвёрка" вползла в седловину, Сергеев подвернул ствол орудия и отправил в противника первый снаряд. Пока осколочный. Взрыв взрыл землю перед самым носом немецкого панцера, заставив механика-водителя резко остановится. Пока экипаж противника реагировал на этот взрыв, Костин воткнул заднюю передачу и отвёл машину за склон холма.

— Гоп, куме, не журыся, туды-сюды поверныся. — Пробормотал Сорокин, отправляя в казённик пушки новый снаряд.

— Вася, давай на третью точку. — Скомандовал Володька.

Костин развернул танк и прикрываясь полосой довольно высокого кустарника повёл тридцатьчетвёрку к третьей позиции, намеченной командиром во время утренней разведки.

Володька приникнул к смотровым щелям командирской башенки, оценивая реакцию немецкого оберлейтенанта. Недооценивать противника не стоит. И то, что немец попался на первую уловку, ровным счётом ничего не стоит. Конечно, можно было бы оставить Густава с его экипажем на этом "верблюде" навечно. Первым снарядом вряд ли бы попали, но пока немец разбирался бы в ситуации, хватило бы времени и на второй, а то и на третий выстрел. Не за этим сюда пришли. Надо повертеть немца на нейтралке, потянуть время, дать Данилову возможность подобраться как можно ближе к немецким позициям, приготовиться к атаке. А потом можно и стрелять на поражение.

Если немец к тому времени не опередит их. Пока у них фора в один выстрел. Подождём ответа Густава Оберта.

— Господин оберлейтенант, вот он. — Доложился наводчик Прюцман. — Слева за полосой кустарника.

Русская тридцатьчетвёрка, действительно, пряталась за кустами. Над верхушками ивняка торчала макушка башни, по которой и можно было определить расположение русского танка. Густав толкнул рукой наводчика, тот нажал на спуск и в сторону Т-34 улетела бронебойная болванка. Вот, только советского танка там уже не было. За мгновение до выстрела русский резко дал ход и снаряд пролетел мимо своей цели.

— Гельмут, назад! — Прокричал оберлейтенант.

Краузе, только и ждавший этого момента, немедленно сорвал многотонную броневую машину с места. Быстрый рывок назад, затем разворот влево и вперёд под прикрытие крохотной рощицы из десятка деревьев. Ответ русского прилетел через несколько секунд после того, как они покинули место выстрела. Но чуть позднее, чем рассчитывал Густав.

Русский торопился покинуть место своей неудавшейся засады, отползая вглубь прохода между холмами. Густав замер в нетерпении. Там они оставили одну из своих ловушек, над которой пришлось изрядно потрудиться. Но Густав может головой поручится, что с ходу её заметить невозможно. Если русский проедет ещё пару десятков метров, то непременно попадёт на мину.

Взрыв они услышали, но намного позднее, чем рассчитывали. Облегчённо вздохнул Прюцман, рассмеялся довольный Карл, которого всё же пришлось взять с собой. Густав совсем уже собрался откинуть крышку люка и выбраться на свежий воздух, но вспомнил слова покойного брата. "Никогда не торопись считать врага мёртвым, даже если тебе виден его труп", — поучал молодого Густава Оберта его командир фельдфебель Хайнц Оберт на давно закончившейся Испанской войне. Рука остановилась на полдороге к замку люка. Хайнц был очень осторожен! И хитёр! Но его давно нет, а этот русский лейтенант до сих пор жив. Или уже нет?

— Густав, дым виден! — Раздался радостный возглас младшего брата.

Кажется, получилось! Не по-рыцарски, конечно, но весьма эффективно. Неизвестно, удалось бы поразить этого русского аса в честном бою, а теперь всё позади.

— Густав, тебе не кажется, что этот лейтенант с нами просто играет? — Охладил его радость Гельмут.

Рассмеялся Карл нелепому, на его взгляд, предположению, улыбнулся Прюцман, даже вечно серьёзный заряжающий Лёш удивлённо посмотрел в сторону механика-водителя. Густав хотел присоединиться к своему брату, когда Гельмут без предупреждения резко сдвинул танк с места, заставив всех других членов экипажа весьма чувствительно приложится головами о ближайшие выступы брони. Загудела голова от удара. Загудела и броня башни, по которой ударила русская болванка. Хвала господу и его посланцу Гельмуту Краузе, снаряд попал под большим углом и с жутким визгом ушёл в сторону.

Дальше всё слилось в одни непрерывные крики, частые выстрелы орудия, постоянное мотание по сторонам гудящей от боли головы. Стреляли они, стрелял русский. Метался по полю их панцер, ведомой твёрдой рукой Гельмута. Скакала в прицеле неуязвимая тридцатьчетвёрка, которую никак не удавалось поразить. Снаряды ковыряли безвинную землю, ломали неудачливые деревья, но каждый раз немного в стороне от цели.

Минут через двадцать Густаву стало окончательно ясно, что этот бой они проиграют.

— Почему он тянет? — Подтвердил его опасения мрачный голос Гельмута. — Не наигрался ещё?

Не дожидаясь спасительного приказа от своего командира, Краузе последние десять минут пытался оторваться от противника и отойти в сторону позиций своей роты. Русский не позволял. Вцепился в них, как хороший охотничий пёс в опасную добычу. Близко не подходил, но и убраться восвояси своему противнику не давал. Вполне резонно опасался попасть под выстрелы немецкой артиллерии, которая не открывала огонь только из боязни поразить своих.

Ответ пришёл неожиданно и совсем с другой стороны. Загремели разрывы снарядов тяжёлой артиллерии левее того места, где они играли с русскими в смертельные "салочки". Затрещала рация, голосом Карла объявляющая приказ об отходе, так как русские танки начали наступление. Отважился на рискованный рывок Гельмут Краузе, решив проскочить большой участок открытого пространства до спасительной ложбины, в которой русскому наводчику не суждено было достать их панцер. Решился поставить точку в их не столь долгой игре русский.

Бронебойная болванка пробила кормовую часть корпуса и разворотила двигатель. Запахло дымом. Сквозь заливающую глаза кровь Гельмут видел спасительную ложбину, до которой они не добрались с полсотни метров. Толкала его в спину чья-то нетерпеливая рука. Неслышно разевал рот заряжающий Лёш, который и пытался вытолкать его из горящей машины. Кричал беззвучно перепуганный Карл. Наводчик Прюцман тянул наверх безвольное тело оберлейтенанта. Гельмут оттолкнул заряжающего, откинул крышку своего люка и резким рывком вывалился наружу. Дополз до соседнего люка, вытянул за шиворот растерянного Карла и потащил его в сторону от горящей машины. Тащил к ближайшим кустам, надеясь отсидеться там во время русской атаки, в реальности которой он уже не сомневался. Густав, сам того не желая, помог русским устроить великолепный отвлекающий манёвр, за что те должны вынести ему, по крайней мере, благодарность.

В кустах он бросил обмякшее тело потерявшего сознание мальчишки и оглянулся назад. Густав брёл сам, шатаясь как пьяный и не особенно стараясь укрываться от возможной пули со стороны русских солдат, которые появились невдалеке. Прюцман помогал сбивать пламя, катающемуся по земле Лёшу. В паре десятков метров от них стояла неуязвимая русская тридцатьчетвёрка и вела огонь куда-то в сторону позиций полка, которому была придана их рота. Совсем близко от Гельмута обнаружился русский в пятнистом маскхалате разведчика, но не с автоматом, а с кинокамерой, направленной в сторону их горящего панцера.

Гельмут вспомнил про кобуру с пистолетом, хлопнул по ней рукой, но передумал вытаскивать "люгер". Хватит! Пора заканчивать эту войну.

В РИ лейтенант Фрунзе погиб 16 января 1942 года в воздушном бою.

Ганза — союз торговых городов средневековья, в основном немецких.

Генерал Крейзер в РИ к 45 году дослужился до звания генерал-полковника, командовал армиями, герой Советского Союза.

Драгунский Давид Абрамович в РИ к 45 году дослужился до звания полковника, командовал танковой бригадой, дважды герой Советского Союза. В советское время председатель Антисионистского комитета.

Генерал Хацкилевич в РИ погиб 25 июня 1941 года, командовал 6-м механизированным корпусом на Западном фронте.

В РИ у полковника Драгунского немцы расстреляли отца, мать, двух сестёр, на фронте погибли два его брата.

Автор неоднократно сталкивался с бывшими сторонниками Ельцина, которые ненавидят капитализм, не приемлют нынешнюю власть, но категорически отказываются признать свою вину в приведении нашей страны в такое состояние.

Кавторанг — полуофициальное обращение к капитану второго ранга, принятое в русском флоте.

Начарт — начальник артиллерии в данном случае полка.

Унтерштурмфюрер — офицерское звание в Ваффен СС, соответствует лейтенанту Вермахта.

Шарфюрер — унтер-офицерское звание в Ваффен СС, соответствует унтерфельдфебелю Вермахта (сержанту Красной Армии).

Штурмбанфюрер — офицерское звание в Ваффен СС, соответствует майору Вермахта.

Гауптшарфюрер — унтер-офицерское звание в Ваффен СС, соответствует оберфельдфебелю Вермахта (старшине Красной Армии).

Оберфюрер — звание в Ваффен СС, промежуточное между званиями полковника и генерал-майора Вермахта

Штандартенфюрер — офицерское звание в Ваффен СС, соответствует полковнику Вермахта.

Грегор Штрассер — лидер левого социалистического крыла НСДАП, в 20-е годы один из главных соперников Гитлера в руководстве партии. Был убит в 1934 году во время "Ночи длинных ножей".

Обершарфюрер — унтер-офицерское звание в Ваффен СС, соответствует фельдфебелю Вермахта (старшему сержанту Красной Армии).

Роттенфюрер — солдатское звание в Ваффен СС, соответствует оберефрейтору Вермахта (в нашей армии отсутствует).

Лакейтель — презрительное прозвище генерала Кейтеля в среде немецкого генералитета.

Гейдриху пришлось менять памятник на могиле своей матери, так как она носила имя Сара.