Xxi век не той эры

Глава12. Прозрение.

Моя комната крепче, чем то, что в ней есть

Но я пытаюсь пробитьпрочную жесть

Я это делаю снова и снова

Но не могу пролезть

Чтоможно придумать

Больной головой моей

Но я делала всё, чтомогла

Построила мир без начальств и властей

Уничтожила всезеркала

Flёur,"Кокон"

Утро ко мне приходило медленно и неторопливо. Я нежилась в постели,придавленная ленью и странным, но приятным ощущением лёгкой ломоты вовсём теле, как после хорошей спортивной тренировки. Постепенно, когдаразум уже более-менее проснулся, я начала вспоминать и события,предшествовавшие этому необычному пробуждению.

При воспоминании о том, что со мной делал Ульвар сын Торапрошлым вечером, меня окатила волна жара, оставившая по себе тёплоеощущение внизу живота и горячечный румянец на щеках. То есть, каждыймомент близости с ним доставлял массу удовольствия, но вчера это былонечто невероятное. Будто он пытался забыться в чувственных ощущениях,как иные забываются в пьяном угаре; или заставить забыться меня. Незнаю, как с первым, но со вторым получилось прекрасно. Непререкаемое"я хочу видеть" до сих пор звучало в ушах, а передглазами был его взгляд — жадный, внимательный, заглядывающий всамую душу; один только он возбуждал до полной потери самоконтроля.

А уж когда я вспомнила (по крайней мере, частично), что шептала ему,пока меня не оставили силы, и как выгибалась под ним, стремясь статьещё ближе, вовсе осталось только смущённо захихикать в подушку.Потому что нахлынувшие ощущения больше никак реализовать неполучалось: предмет моих утренних грёз отсутствовал в поле зрения.

Вставала я долго и с трудом. Просто потому, что, стоило вспомнитькакую-нибудь из подробностей очень долгой и очень яркой ночи, коленистановились ватными и напрочь отказывались держать. А вспоминалисьэти подробности то и дело, в большом количестве.

После душа я, определённо, приободрилась. То есть, воспоминаниямеркнуть не спешили, но хоть ноги больше не тряслись. Вообще, надо быкак-нибудь осторожно уточнить, а в моём положении такие потрясения спотерей сознания не опасны?

Только за завтраком ко мне окончательно вернулась способность связномыслить, а воспоминания о вчерашнем дне перестали зацикливаться наего окончании. И я наконец-то смогла задуматься, что же такоеслучилось с Ульваром?

Что что-то случилось, было очевидно. Уж очень он был перекошенный, идаже как будто напуганный, да и слова Императрицы про попыткузастрелиться добавляли тревоги. И эти ощущения были как-то связаны сомной. Ведь не просто так он, когда явился на пороге, сразу начал заменя хвататься, и потом ни разу из рук не выпустил! Как будто боялся,что я исчезну.

То есть, я понимала, что это глупости, и такого не может быть потомучто не может быть никогда. Но других толкований его поведения найтине могла, поэтому постаралась побыстрее расстаться с опаснымимыслями.

Мне вообще последнее время хорошо это удавалось: старательно недумать и не давать себе напрасных надежд. И переставшая висеть надмоей головой угроза расстрела совсем ничего в этом вопросе непоменяла.

Со своими односторонними и безнадёжными чувствами к молчаливомувикингу я смирилась; смирилась, что никуда от него не денусь, пока невыгонит. Даже если будет такая возможность, не денусь. Отсутствиедушевной привязанности и взаимопонимания в нашем с ним общениикомпенсировалось постелью и непрошибаемым предсказуемым спокойствием.Сомнительной равнозначности замена, но лучше, чем ничего.

Завтракая, я задумчиво глядела в окно. За окном было удивительносолнечно. Кажется, пока я лелеяла своё монотонное унылоесуществование, на улице наступило лето. Ещё немного посидев, решилаплюнуть на распоряжения Ульвара относительно безвылазногопросиживания в четырёх стенах. Пойду хоть возле дома воздухом подышу.

Я ещё в первые дни своего здесь пребывания осмотрела дом и обнаружилав задней его части живописную террасу. Тогда на неё выходить, правда,не хотелось; погода была не чета нынешней. А сейчас — почему быи нет?

В общем, я вышла наружу... и обомлела.

С террасы открывался живописный вид на небольшую холмистую равнину,убегающую вниз и упирающуюся в лес. На этой самой равнине — илидаже поляне — буквально в двух десятков метров от меня былоборудован совершенно привычных очертаний тренировочный комплекс дляверховой езды, причём очень... старый и старомодный. Несколькопокосившиеся препятствия, пара обыкновенных брёвен, — всяинфраструктура.

На фоне этой архаичной древности гарцевал на спине здоровущегогнедого жеребца Ульвар. Что жеребца — это я догадалась посмыслу; кобыл такого размера не бывает, а что человек с характеромсына Тора может подобрать себе в напарники мерина, я бы никогда неповерила.

В таком виде он смотрелся настолько органично, что я едва подавилажелание протереть глаза и ущипнуть себя за руку. Космодесантник всиловой броне? Ха! Да я теперь на сто процентов уверена, что мнедостался самый настоящий варвар!

На лошади сын Тора сидел как влитой. Я тоже неплохо держусь в седле,но до такой лёгкости и изящества мне было ой как далеко. А уж когдазаметила, что верхом мужчина сидит без седла, поняла: даже пытатьсябессмысленно.

Что греха таить, я залюбовалась. Белоголовый викинг в таком виде былнечеловечески хорош; наверное, потому, что окончательно пропадалдиссонанс между внешним обликом и внутренним содержанием. Широченныеплечи, безукоризненная осанка, обтянутые эластичными штанами (у менятоже такие имелись, очень удобные, и ткань приятная к телу) мощныеноги. Уверенная расслабленная поза; одной рукой он свободно, у бедра,держал поводья, вторая ладонь тоже лежала на бедре, иногдапоощрительно похлопывая коня по шее, а босые ноги крепко сжималиконские бока. Двигались конь и всадник как единое существо, слитно игармонично. Я со своего места слышала шумное дыхание животного,тяжёлый топот копыт и короткие тихие отрывистые команды человека.

Наконец, случилось неизбежное: Ульвар меня заметил. Прятаться былопоздно, тем более он, похоже, не рассердился на мою попытку выползтик свету. Наоборот, одобрительно и даже как-то самодовольноусмехнулся. Но последнее было объяснимо; восхищение на моём лицечиталось издалека, написанное очень крупными буквами, а подобноеотношение согреет любое самолюбие, даже весьма избалованное.

Тронув коня пятками, мужчина трусцой приблизился и остановился метрахв трёх, с задумчивым прищуром разглядывая меня и будто оценивая.Наконец, сделав для себя какой-то вывод, едва заметно улыбнулся идёрнул головой, приглашая меня подойти.

Упрашивать не было необходимости: уж что-что, а лошадей я всегдалюбила. Покатать не покатают, так я хоть поглажу этого красавца похрапу.

Пока я спускалась с террасы и едва не бегом бежала тискать лошадку,сын Тора спешился, и ожидал меня уже на своих двоих. Когда я подошлаи взглядом спросила разрешения, протягивая ладонь к лошадиной морде,с непонятной ухмылкой кивнул.

Конь был по-настоящему огромный. Да оно не удивительно; вряд лиживотина меньшего масштаба легко вынесет на себе такого тяжёлоговсадника.

Отчаянно жалея, что у меня в карманах нет ничего вкусненького (да икарманов тоже нет), я осторожно протянула жеребцу открытую ладонь, авторой потянулась погладить по морде.

Четвероногий красавец удивительно настороженно косил на меня, прялушами, пофыркивая, и отводил голову. Какой-то он нервный. С другойстороны, с таким хозяином занервничаешь!

— Ну, тихо, мальчик, тихо, что ты, в самом деле? — ласковозаворковала я, не спеша навязываться и ожидая, пока конь самсогласится на контакт.

На чём-то настаивать в такой ситуации чревато. Тех, кто думает, чтолошади — безобидные существа, просто никогда не кусала лошадь.Меня вот один раз укусила, так ладонь зашивать пришлось, и хорошо негипс накладывать.

— Ну, не ругайся, — продолжала подлизываться я. Жеребец на пробуткнулся бархатистым носом в мою ладонь, шумно фыркая и приплясывая наместе. Нет, подумать, какой пугливый!

Секунд эдак через тридцать контакт всё-таки случился; я осторожнокоснулась второй ладонью (первую он продолжал подозрительнообнюхивать) конского храпа, и морду из моих цепких лап вырывать нестали. А ещё через пару минут я уже во всю наглаживала конскуюголову, обхлопывала шею и обчёсывала уши, напрочь забыв осуществовании у этого гнедого парня хозяина.

— А ты у нас недотрога, да? — продолжала нежно бормотать я, почёсываяего под мордой. — Недоверчивый. Ну и правильно, такой красавец можетсебе позволить попривередничать. Ну, что ты бодаешься? — с улыбкойспросила я, отпихивая требовательно ткнувшую меня в плечо морду. -Кто-то у нас, похоже, наглый вымогатель, да? Ну, извини, мой хороший,нет у меня ничего вкусненького, в следующий раз обязательно принесу.Морковку, например. Ты не знаешь, тут существует морковка?Существует, говоришь? А вкусная? Тебе нравится? — вот так светскиболтать со снисходительно принимающим мои почёсывания четвероногимдругом я могла бесконечно. Но тут о себе напомнил его хозяин; он тихохмыкнул себе под нос, отвлекая моё внимание от коня. На лице норманнаблуждала задумчивая и будто бы чуть удивлённая усмешка.

Ничего не спрашивая, он легко подхватил меня под мышки, и черезмгновение я почувствовала себя сидящей на лошадиной спине. Собраласьвозразить, что мне, наверное, в моём состоянии не стоило бы такрисковать (уж очень зверюга нервная, если он пожелает меня сбросить,это у него легко получится), но не успела. Конь, качнувшись,переступил ногами, сохраняя равновесие, а меня со всех сторон окуталочужое, но очень хорошо знакомое человеческое тепло: Ульвар уселсяпозади меня. Левой рукой сжимая поводья, правой он придвинул меня ксебе поближе, прижимая и заодно осторожно придерживая под грудью. Приэтом мои бёдра легли на сжимающие лошадиные бока бёдра мужчины, астопы, подогнувшись, рефлекторно уцепились за его лодыжки.

Посадка странным образом оказалась удобной и очень надёжной: можнобыло вообще ничего не уметь и не делать, в нужный момент Ульварприподнимался со мной вместе. Хотя и весьма интимной, наталкивающейна исключительно неприличные мысли; хорошо, что данного конкретногомужчину я уже давно перестала стесняться, а то получить удовольствиеот прогулки было бы трудно.

Сын Тора направил коня к лесу. Кажется, кругом по импровизированномуманежу он ограничиваться не собирался, что не могло не радовать.

— Ульвар, а можно я тебя кое о чём спрошу? — приободрённая довольнонеожиданным поведением норманна, рискнула попытать счастья я.

— Ну, попробуй, — хмыкнул он у меня над головой.

— Я никак не могу отделаться от ощущения, что всё это очень странно.Ну, вот это, — я широко повела рукой. — В свете слов о давней инепрекращающейся войне я ожидала более мрачной картины. А здесь всётак уютно и спокойно; да и лошадь вот. Не очень вяжется с глобальнымипроблемами...

Ульвар шумно фыркнул, очень похоже на собственного коня.

— А что ты кроме этого места видела? Оля, я, вообще-то, ярл. Или, какэто называется на твоём языке, князь. Не надо по мне и моим условиямжизни судить обо всём мире. Я могу позволить себе хоть коня, хотьслона, хоть дворец до небес. Впрочем, если ты желаешь посмотреть, какживёт наш мир...

— Воздержусь, — тут же трусливо пошла на попятный я. Про себя отметивещё одну странность: сын Тора назвал меня по имени, более того,короткой формой. Прозвучало это у него удивительно естественно, инеожиданно очень меня согрело.

— Не надо так пугаться, — вдруг спокойно возразил он. — Голода инищеты в Империи ты не увидишь, не путай это время со своим. Тяжёлуюработу — может быть, но всё-таки не на Терре. Здесь почти нетдобывающих комплексов, для этого у Империи есть колонии. Да иполезных ископаемых здесь мало; Терра — мозг Империи. Здесьвоенные и гражданские учебные заведения, военные, проектные иисследовательские организации, на Луне и орбите есть нескольковерфей, которые специализируются на тяжёлых боевых кораблях.Маленькие местные предприятия прочих профилей тоже есть, но ониработают исключительно на нужды планеты.

— Вот как? Спасибо за разъяснения, — вздохнула я. Хоть что-то в этоммире стало немного понятней! — А мы сегодня не поедем за этой, какеё... кацалиоцлей?

— Успеется, — недовольно отмахнулся сын Тора. И я предпочлазамолчать, чтобы не портить ему настроение. И так, похоже, его лимитразговорчивости исчерпан на весь день вперёд.

К тому же, — не иначе, для разнообразия, — сейчас молчание меня тожене тяготило. Можно было полностью отдаться приятным ощущениям исозерцанию.

Здесь было очень красиво. Редкий хвойник, покрытые мхом серые камни,глубокая подушка из этого самого мха под конскими ногами. Пахломорем, хвоей и грибами.

Каждый неторопливый шаг коня отдавался во всём теле. Пользуясьвозможностью получить максимальное удовольствие от прогулки, ярасслабленно откинулась на грудь мужчины. И это тоже было невероятноприятно: ощущать, как под кожей при каждом движении перекатываютсямощные мускулы, как громко и сильно стучит где-то под моими лопаткамиогромное сердце, разгоняя по могучему телу кровь.

В общем, когда мы выехали на открытое всем ветрам место, откудаоткрывался великолепный вид на фьорд, в который с противоположногообманчиво близкого берега обрывался широкий белоснежный водопад, яуже почти знала, что такое нирвана.

Вытряхнула меня из этого расслабленного созерцательно-осязательногонаслаждения жизнью внезапная остановка и явное намерение мужчиныспешиться.

— Что случилось? — озадаченно уточнила я, когда легко спрыгнувший наземлю Ульвар уже привычным образом потянул меня за подмышки.

— Ничего, — пожал плечами он, ставя меня на ноги. — Хочется размятьноги. Мне нравится это место. Нравилось, раньше, — подумав, добавилон, отпуская меня и озираясь. Набросил лошадиный повод на веткукорявой сосенки, подошёл почти к самому краю обрыва и невозмутимоуселся на крупный валун, широко расставив ноги и упёршись в нихлоктями для устойчивости. И замер. И всё это с таким видом, будтоподобную процедуру он проделывает всю свою жизнь каждый день понесколько раз.

Я некоторое время в ступоре стояла на месте, пытаясь сообразить, ачто вообще происходит? Потом плюнула на это бесполезное занятие, -тяжело мне понять этого хмурого полубога, что есть — то есть, — ирешила подойти поближе. К высоте я всегда относилась не то чтобы сострахом, но с настороженностью. Особенно вот такой неустойчивой, собманчивым мхом под ногами и серыми растрескавшимися камнями. Будемнадеяться, меня сюда привезли не с целью торжественного сброса соскалы в жертву морскому богу (сложно, да, через столько временипостоянного ожидания катастрофы поверить, что никто не собираетсяменя убивать), и сын Тора в случае чего поймает за шкирку. Или вотхотя бы за косу.

Так что я, преисполненная решимости, тихонько приблизилась и всталарядом, любуясь действительно восхитительным пейзажем. Не глядя в моюсторону, Ульвар протянул руку, сгрёб меня в охапку и невозмутимоугнездил на своей коленке. Я даже не пискнула; кажется, началапривыкать к его стремительным внезапным движениям.

Правда, теперь я уже, обняв мужчину за шею, смотрела не на пейзаж, ана портрет, внимательно разглядывая строгий профиль норманна. На фонеокружающих скал он смотрелся гораздо лучше, чем в любых другихдекорациях, а ярко-голубые глаза повторяли своим цветом высокоесеверное небо. И было сейчас в этих глазах очень непривычноевыражение какой-то... умиротворённости, что ли?

Я придвинулась чуть ближе к мужчине по его собственной ноге,прижавшись вплотную, обняла крепче, мечтая стать неотъемлемой частьюэтого его нехарактерного и неожиданного спокойствия. Уткнулась носомв шею, с наслаждением втягивая запах, и совершенно растерялась: отэтого простого безобидного действия меня накрыло волной такогожелания, что стало почти больно.

От мужчины умопомрачительно пахло. То есть, умом я понимала, что этотзапах не должен казаться приятным; пахло отнюдь не розами, и даже неестественным запахом его кожи, а откровенно потом, человеческим иконским вперемешку. Но почему-то именно от этого запаха у меня вголове замкнулись какие-то древние закисшие контакты, прошёлсовершенно ясный и чёткий сигнал, что вот именно так должен пахнутьмой мужчина, — воин, защитник и вообще лучший с точки зрения геновпартнёр, — и гормоны взбурлили.

Крышу мне снесло не до конца, и при большом желании я вполне моглавзять себя в руки. Например, если бы кто-то пожелал нас отвлечь, илиситуация была бы совсем уж неподходящая, но дикая природа меня совсемне смущала (кстати, а куда у них комары все подевались? Ни одного невидела за время жизни в этих местах!). И я, наверное, первый раз внаших уже довольно долгих отношениях проявила инициативу. Нельзясказать, что я была робкой или стеснительной; просто обычно мне наподобное не оставляли времени.

Осторожно отвлекая мужчину от созерцания, я запустила руку в вырезего рубашки, расстёгивая её (так и не поняла, на каком принципеработала эта застёжка; не то липучка, не то магниты, не то что-тосовсем уж альтернативное). Потом, не встретив возражений и оттогоосмелев, присоединила вторую руку к первой и, с удовольствием проводяладонями по груди и плечам, спустила с них рубашку. И приняласьнеторопливо, вдумчиво покрывать поцелуями открывшиеся взглядупросторы, губами и языком пробуя солоноватый вкус, вбирая в себятакой потрясающий запах его кожи.

Не иначе, для разнообразия, мужчина решил в этот раз полностьюпередать инициативу в мои руки. И совершенно не возражал, когда яопустилась перед ним на колени, и недвусмысленно потянула вниз крайштанов. А я... в конце концов, если я не решаюсь, и никогда не решусьвысказать вслух всё, что я чувствую к этому человеку, почему нельзяпросто сделать ему приятно?

И себе заодно. Потому что испытывать удовольствие — это,конечно, очень здорово; но дарить его любимому мужчине ничуть неменее приятное ощущение. А уж как приятно было слушать егопрерывающееся дыхание! Наблюдать, как одна ладонь судорожностискивает мою косу, а вторая — его собственное колено, ипонимать, что всё это — проявление заботы; он явно боялсязабыться и, не рассчитав силу, сжать меня гораздо сильнее, чем этомогло выдержать моё здоровье.

Когда короткие судороги наслаждения перестали волнами пробегать поего телу, Ульвар осторожно потянул всё ещё сидящую на земле между егоразведённых коленей меня за плечо вверх. Опять усадил к себе на ногу,обнял одной рукой, а второй обхватил моё лицо. Некоторое время оченьпристально меня разглядывал с непонятным выражением в глазах.Настолько долго и внимательно, что я уже начала нервничать: а несделала ли я со своими порывами чего-нибудь такого, что в этом мирекажется плохим, неправильным или означающим что-нибудь странное?

Но отчитывать меня не стали. Вместо этого, удовлетворившисьрезультатами осмотра (знать бы ещё, какими), мужчина меня поцеловал -вдумчиво, глубоко, неторопливо.

В итоге в обратный путь мы тронулись далеко не сразу. Надеюсь, кромептичек и коня свидетелей у наших игр на свежем воздухе не было.

Ехали в молчании, но не тяжёлом, а удивительно умиротворённом. Незнаю, о чём раздумывал Ульвар, явно машинально поглаживающий менякончиками пальцев по груди и рёбрам (хорошо, я не боюсь щекотки). Яже была занята размышлением очень важным, касающимся собственногоздоровья, и чем дольше думала, тем яснее понимала: надо поговорить спрофессионалом. Потому что лично мне казалось очень подозрительнойнасыщенность собственной интимной жизни и тот факт, что у меня ниразу не возникло желания отказаться от физической близости. Как-тоэто странно: стоит сыну Тора до меня дотронуться, и я уже практическина всё готова. Не спорю, с ним действительно невероятно хорошо, нокаждый день несколько месяцев подряд — это повод длябеспокойства. Вряд ли это болезнь или какое-нибудь отклонение, -скорее, свойство его божественного происхождения, как и все прочиестранности, — но для очистки совести лучше бы спросить. Хоть будузнать, с чего меня так накрыло.

А ещё я в очередной раз поминала незлым тихим словом ту женщину,которая выбрала для моего космического варвара такое неудобное имя.Спору нет, звучит грозно и торжественно: "ярл Ульвар". Новот как это великолепие сократить до чего-то удобоваримого в быту, ясовершенно не представляла. Ну, в детстве, положим, он ещё мог бытьдля неё "Улей". Но приложить это девчачье в моёмпредставлении имя к нынешнему сыну Тора я бы и в страшном сне несмогла. Какая "Уля", о чём вообще может быть речь? На"Варю" он совершенно не тянул, на "Лёву"тоже. Разве что "Ур", но тоже как-то странно. Ур-мур-мур!Вот со мной всё просто: Оля, Лёля, и ещё десяток вариантов. К нему жени одно ласковое обращение совершенно не липло, Ульвар — и всё;и хочется вытянуться по стойке "смирно". Придумают жеимена!

В конюшне всё оказалось, для разнообразия, не по-старинке, с соломойи деревянными кормушками, а гораздо футуристичней, чем даже в доме.Несколько светлых стойл были отгорожены мерцающими завесами силовыхполей или чего-то вроде. Странный тёмный пластик пола приятнопружинил под ногами (не удивлюсь, если все отходы жизнедеятельностиубирались автоматически), в стойле имелась автоматизированная"кормушка", автоматизированная же система чистки. Вобщем, сплошные высокие технологии. На службе лошади, ага.

Я решила, что уж теперь-то (после душа) меня точно повезут к людям,совершат надо мной эту загадочную процедуру нанесения полезнойтатуировки, и я наконец смогу свободно читать книжки и самостоятельнонаходить ответы на свои дурацкие вопросы. Однако, реальность опятьоказалась против. Стоило мне вслед за Ульваром пройти в дом, как дослуха донёсся совершенно незнакомый мужской голос. Низкий, грубый,раскатистый; он напоминал скорее ворчание грома, чем речь человека.

— Ну, наконец-то! Где ты шляешься столько времени? А-а, понимаю, — снеприятной ухмылкой протянул гость, разглядывая появившуюся из-заплеча сына Тора меня. Сразу захотелось нырнуть обратно, но яограничилась тем, что схватилась за руку стоящего рядом мужчины. Иедва удержалась, чтобы поднять на него совершенно обалделый взгляд: вответ на моё прикосновение он легко ободряюще сжал мою ладонь ипогладил пальцы. — Делом занимаешься, это правильно. Таким деломтолько дурак заняться откажется, — продолжал зубоскалить сидящий вкресле гость, которого я, несколько осмелевшая при поддержке своеговикинга, разглядела уже подробнее, а не только ухмылку.

Это явно тоже был норманн. Правда, в сравнении с ним даже Ульвар,всегда казавшийся мне чересчур суровым и грубым, теперь виделсяаристократически изящным. Гость был лохмат, бородат, морду имелсовершенно уголовную, пересечённую жутковатого вида шрамами, похожимина следы от когтей. Он сидел, и в таком положении оценить егогабариты было затруднительно; но мне показалось, что он даже большесына Тора, что было совсем уж невероятно.

— Что ты здесь забыл? — недружелюбно поинтересовался Ульвар, подходяк дивану. Поскольку руку мою он так и не выпустил, пришлось торопливосеменить следом. Усевшись, мужчина потянул меня за собой и хозяйскимжестом подгрёб под бок, вольготно откидываясь на спинку кресла.

— Мне при бабе твоей разговаривать? — гость иронично вскинулкустистую бровь пшеничного цвета.

— Да, — ни мгновения не сомневаясь, ответил сын Тора, удивив этим нетолько собеседника, но и меня. Бородач окинул нашу парочку цепкимвзглядом холодных серых глаз, и удивлённо приподнятые брови, хмурясь,сошлись над переносицей.

— Пожалуй, — медленно кивнул он.

— Так что тебе от меня надо?

— А не напрасно ли ты злишься? — сощурившись, уточнил гость. — Как явижу, всё сложилось даже лучше, чем могло. У тебя есть женщина,которая не хочет без тебя жить, и без которой не сможешь жить ты.Ты...

— Ещё скажи, что это твоя заслуга, — ледяным тоном, от которого меняпробрало до костного мозга, оборвал его Ульвар. Хотя про "женщину"почему-то спорить не стал. Сердце от этой мысли радостно ёкнуло, но япоспешила отогнать вновь поднявшую голову надежду. — Третий ипоследний раз спрашиваю: что ты здесь забыл?

— А потом что? В морду дашь? — как-то грустно и даже почти обречённохмыкнул бородач. — Не злись, Ульвар, я не ругаться пришёл, и совсемне за тем, о чём ты мог подумать. Ты будешь смеяться, — мне нынчесамому смешно, — но я пришёл к тебе за помощью. Точнее, за советом.

— Ты? Ко мне? — недоверчиво фыркнул норманн. — Это новость, конечно.И в чём же тебе мог понадобиться мой совет? И почему тыне пошёл к кому-нибудь ещё?

— К посторонним неловко, — неожиданно смущённо хмыкнул волосатый. — Аты меня и так ни в грош не ставишь, вроде как падать дальше некуда.

— Я уже заинтригован, — мне показалось, Ульвар несколько расслабилсяпосле этих слов. Как будто до сих пор ожидал чего угодно вплоть допрямого нападения, а теперь буря прошла стороной.

— В общем, всё не так сложно. Мы просто не знаем, как жить дальше, -пожал огромными плечами гость.

— Мы?

— Да. Мы. Все мы. Понимаешь, мир изменился. Наш мир. Или мы сами, -взгляд бородача стал вдруг смертельно усталым, тусклым и будто быпо-старчески подслеповатым. — В общем, всё сложилось удачно, Ирийтеперь часть вашей Империи, а мы можем спокойно вернуться домой.Только когда люди его захватили, что-то в нём умерло. Или не в нём? Вобщем, судьба умерла, наша. Раз! — и в один прекрасный момент еёвдруг не стало. Совсем недавно; по вашему местному времени с неделюназад. Сейчас у нас... не то чтобы паника, но мы просто не знаем, чтоделать. А я вот подумал и решил: это ведь, наверное, не конец. Выведь как-то так живёте, и даже вроде бы счастливы. Бываете, -задумчиво вздохнул он. — Вот и подумал, может, ты что подскажешь.

— Подожди, — неприятным вкрадчивым тоном проговорил Ульвар. — Дай мнепрочувствовать историчность момента. Ты пришёл спросить у меня, кактебе жить?

— Строго говоря, наверное, не только мне. Нам всем.

Некоторое время мужчины молча о чём-то думали, разглядывая другдруга. А до меня потихоньку доходила суть разговора, и даже появилиськое-какие предположения относительно личности гостя. Вот если быгде-нибудь в обозримом пространстве присутствовал молот, я бы несомневалась ни секунды.

— Ты выбрал неудачного советчика, — наконец, угрюмо хмыкнул Ульвар. -Надо было идти сразу к Её Величеству.

— Почему? — кустистые брови опять удивлённо взметнулись.

— Потому что. Ты пришёл у меня спрашивать о жизни. Невидишь противоречия? Вот про сметь я бы мог тебе много порассказать,с ней я знаком отлично. Хочешь, найду способ тебя прикончить? -усмехнулся норманн.

— М-да. Твоя правда, Фенрир тебя разорви, это я не подумал. Видать,придётся идти сложным путём, — усмехнувшись, он хлопнул себя ладонямипо коленям. — Ладно, пойду на поклон к вашей могучей и прекрасной, -иронично хмыкнул гость и исчез, развеивая мои последние сомнения.Даже в этом времени люди на подобное не способны, зато способенкое-кто другой.

Повисла тишина; настороженная, напряжённая. Хотя, может, это онатолько для меня была такой.

— Почему? — наконец, рискнула спросить я.

— Что — почему? — спокойно уточнил Ульвар.

— Почему тебя нельзя спрашивать о жизни, а о смерти — можно? -я выбралась из-под его руки, чтобы заглянуть в лицо.

— Потому что смерть — это я, — жутковато ухмыльнулся сын Тора.Хотя, возможно, улыбка показалась мне такой из-за сказанных слов,совершенно не соответствующих спокойному тону без малейшей долипафоса.

— В каком...

— В прямом, — оборвал меня мужчина, внимательно разглядывая моё лицо,наблюдая за реакцией на свои слова. — Мне было двадцать восемь, когданачалась война. Последующие двести пятьдесят лет я занимался толькоодним: убивал. Вначале я был пушечным мясом на передовой, потомпилотом. Потом больше ста лет я был Первым Палачом Империи, и уциаматов моё имя стало ругательством. И, в общем-то, сейчас ничего неизменилось, — он пожал плечами. Потом озадаченно нахмурился; видимоне мог истолковать мои эмоции, и его это раздражало.

А я замерла, отчаянно пытаясь выбраться из-под кучи обрушившихся наменя фактов с сопровождающими их озарениями и ассоциациями, и собратьмысли в какую-никакую связную цепочку.

Нет, я и раньше предпринимала попытки соотнести возраст Ульвара среальностью и, главное, реалиями этого мира. Но получалось плохо, и ямалодушно отгоняла сопутствующие мысли. А сейчас они все скопом менядогнали и рухнули прямо на голову.

Палач. Убийца. Даже, наверное, чудовище; кроме шуток, самое настоящеевсамделишнее чудовище, которым вполне осознанно можно пугать даже недетей, а взрослых. Страшно даже представить, как может искорёжитьпсихику работа палача как таковая, а уж за столько лет!

Наверное, вот именно сейчас мне стоило начать его бояться. Какговорится, самое время, теперь даже аргументы появились. Подозреваю,за свою жизнь он пролил столько крови, что можно наполнить небольшоеозеро. И, более того, похоже, этот процесс доставлял емуудовольствие.

Но почему-то испугаться не получалось. Точнее, страшно мне в итогевсё-таки стало, но не от личности сидящего рядом со мной человека, аот того, черезо что этот человек прошёл и каким-то образом сохранил всебе человека. Того самого, который вчера с отчаяньем смертельнобольного цеплялся за меня, как за последнюю надежду на выздоровление,и сегодня стискивал в кулаке мои волосы, чтобы ненароком не причинитьболь.

На глаза навернулись слёзы. Губы сына Тора сложились в насмешливуюухмылку; кажется, эмоции мои он понял совершенно не правильно.

Но высказать какую-нибудь глупость я ему не дала. Подалась вперёд,забираясь к нему на колени, обнимая за шею, утыкаясь носом куда-топод челюсть, и разрыдалась от жалости. К этому большому сильномумужчине, который уже забыл, каково это — быть живым. К себе,что обречена жить с этим человеком, и уже никуда и никогда от него неденусь. Ко всему этому миру, уставшему от войны. Даже к этим глупымбогам, которые не знают, что делать с собственной жизнью.

Навзрыд я плакала пару минут. Потом ещё какое-то время простовсхлипывала. Явно ошарашенный таким поведением Ульвар осторожногладил меня по спине, хотя слов утешения не шептал. Оно и к лучшему,а то я бы решила, что он тронулся умом.

Способность к связному мышлению вернулась ко мне примерно тогда,когда кончились слёзы.

— Вот, чёрт, — всхлипнув особенно надрывно, пробормотала я,отстраняясь и вытирая рукавом рубашки глаза, когда вспомнила однунемаловажную деталь. — Извини, — вздохнула я и нервно хихикнула.

— Хм? — издал какой-то невнятный, но однозначно вопросительный звукУльвар.

— Извини, что я разревелась. Совсем забыла утром хлопнутьуспокоительного, — смущённо хмыкнула я.

— Успокоительного? — переспросил мужчина.

— Я без них с этой беременностью становлюсь очень сентиментальной ичувствительной.

— Сентиментальной? — норманн озадаченно нахмурился.

Ура-ура! Сегодня счастливый день! Кажется, мне наконец-то удалосьсвоими словами и поведением поставить этого человека в тупик! Есть вмире справедливость, не всё ему надо мной издеваться!

— От каждой мелочи глаза на мокром месте. Кто-то рядом слишком громкочихнул, а я расстраиваюсь. Ну, плюс начинают невероятно умилятьвсякие там пушистые котята, чёрно-белые фильмы про любовь, старыеоткрытки... — моё бормотание под ошарашенным взглядом сына Тора сошлона нет. — Так. Я пошла принимать лекарство! — решительно всплеснувруками, я дёрнулась подняться с дивана, но так просто сбежать мне недали. Ульвар удержал меня на месте и продолжил гипнотизировать тем женедоуменно-озадаченным взглядом.

— И от чего ты плакала сейчас? — мрачно уточнил он.

— Тебе не понравится ответ, — вздохнув, попыталась предупредить я.Убьёт, как есть убьёт! Или окончательно разочаруется в моихумственных способностях, о которых и так невысокого мнения.

— Ольга, — строго с нажимом повторил сын Тора

— Я могу опять расплакаться, — страшно пригрозила я. Он даже ничегоне ответил, только насмешливо вскинул бровь, ожидая ответа. Вотспрашивается, зачем ему выслушивать мои маленькие женские трагедии? Яведь и сама понимаю, что именно сейчас особой причины для слёз небыло, и это всё гормоны. — Ну... просто это так грустно. Боги,которые вершат судьбы, а сами не знают, что делать с собственной.Непрекращающаяся война, которая миллионами ломает судьбы. И ты воттоже... столько лет только смерть вокруг, и ничего кроме, — я опятьзашмыгала носом, нервно теребя край рубашки и чувствуя, как на глазанаворачиваются слёзы. — И вовсе неудивительно, что тебе так "награжданке" тяжело, и что ты такой суровый и непробиваемый. Ия... — на этом месте я запнулась, вовремя прикусив язык, потому чточуть не выдала собственный самый главный секрет. Но быстровыкрутилась. — Сижу вот тут тоже, никому не нужная и бесполезная,никто меня не любит. И статуя тоже женщина несчастная... — вялопопыталась пошутить я.

— Какая статуя? — Ульвар смотрел на меня с таким видом... Будто ятолько что сидела нормальная, а потом у меня вдруг выросли клыки,крылья и щупальца, и теперь абсолют пытался понять, то ли это егосейчас глючит, то ли раньше я удачно маскировалась.

— Она графа любит, — я вновь шмыгнула носом. Потом до меня дошло, чтос классикой советского кинематографа этот мужчина явно не знаком, и япоспешила уточнить; а то ещё вызовет мне доктора, решит, рехнуласьбаба. — Про статую это шутка была. То есть, не шутка, а фраза изстарого фильма... Можно я всё-таки приму лекарство?

Он молча разжал руку, отпуская меня на свободу (хорошо, не отдёрнул впанике; я и так не знаю, как ему теперь в глаза смотреть), и я напятой передаче рванула в кухню, чувствуя себя не просто дурой, асферической идиоткой в вакууме.

Пока я принимала лекарство (оно каким-то хитрым аппликаторомвпрыскивалось сразу в кровь, не нарушая целостность кожи) иуговаривала себя не паниковать (что после внедрения в организмуспокоительного далось довольно просто), сын Тора успел освежиться. Янатолкнулась на него в дверях, направляясь в сторону спальни с душем,и прошмыгнула мимо, стыдясь поднять глаза. Но всё равно чувствовала,как он с непонятным выражением очень внимательно разглядывает менясквозь лёгкий прищур.

Я в кои-то веки решила надеть что-то из императорских даров. До сихпор из всего подаренного имущества пользовалась только удобнымипрактичными лёгкими ботинками (универсального размера леггинсы ирубашка были среди выданных мне Ульваром вещей), а тут вдругзахотелось почувствовать себя нормальной женщиной. Когда из гостинойисчезла коробка я, к слову, не заметила, да и не интересовалась.Гораздо важнее был тот факт, что в шкафу в спальне оказалось многосвободных полок, и за оккупацию парочки меня не ругали. Скорее всего,просто не заметили.

В общем, я решительно распустила косу, надела радостно-зелёноеплатье-сарафан с завышенной талией и умеренно коротким подолом, обулалёгкие босоножки, накинула на плечи огромную и потрясающе красивуюбелоснежную шёлковую шаль. Повертевшись перед зеркалом, с чувствомглубокого удовлетворения признала, что я всё-таки осталась, несмотряна все потрясения, той самой симпатичной энергичной девчонкой,которую давно и неплохо знала. Ну и что, что по паспорту ужечетвёртый десяток; зато в душе шестнадцать лет! И выгляжу я надвадцать с небольшим.

Кстати, я как-то прежде не замечала, не до того было, а вот сейчаспосмотрела и решила, что больше восемнадцати я своему отражению датьне могу, даром что живот уже вполне заметен, и грудь у меня даже безбеременности совсем не подростковая.

Тоже надо уточнить у доктора Паоло; если они со своей медициной живутдо двухсот лет, как говорил Кичи, может, и меня тоже ненарокомподлечили в процессе исследований?

С этой оптимистичной мыслью я спорхнула вниз по лестнице, и вгостиной нашла задумчивого и погружённого в себя Ульвара.

— Я готова! — сияя радостной улыбкой, доложила я. Правда, когда сынТора окинул меня странно хмурым и недовольным взглядом, улыбкапомеркла, а приподнятое настроение с размаху приложилось о твёрдыйпол и закатилось под плинтус.

Однако, ничего не сказав, мужчина кивнул и двинулся к выходу. Покашла за ним к транспортному средству, я даже сумела уговорить себя,что всё равно выгляжу замечательно, а норманн — унылый зануда,и ничего не понимает в колбасных обрезках. И что бы он там себе нидумал, главное, я нравлюсь себе.

Как вовремя я всё-таки вспомнила про волшебное лекарство; без него,пожалуй, точно позорно разревелась бы. А так получилось быстро взятьсебя в руки.

В молчании мы погрузились в транспорт. Весь путь тоже прошёл втишине, точно так же без слов мы начали выгружаться. Там, куда мыприлетели, оказалось ещё теплее, чем дома, поэтому я с чистойсовестью оставила шаль в леталке.

Приземлились мы на небольшой парковке возле настоящей ацтекскойпирамиды и двинулись к ней. Точнее, присмотревшись, я поняла, что этоне какое-то древнее культовое сооружение из монументальных каменныхблоков, а здание явно более поздней постройки. Оно даже обладало темихарактерными футуристическими чертами, которые я бесплодно искала востальных местных сооружениях: плавные перетекающие друг в другалинии, внешняя монолитность конструкции, гладкий серый материал,похожий на пластик.

А ещё здесь было довольно людно. Не сказать, что толпа народу, но яхоть смогла посмотреть на живых настоящих людей в нормальныхусловиях. Мужчин было существенно больше, чем женщин, а женщины вбольшинстве своём были или беременные, или с детьми, или и то идругое сразу. Что касается нарядов, пестрота была невероятная,начиная с откровенно национальных одеяний (я даже видела пару ямато вкимоно) и заканчивая вполне знакомыми мне практичными вещами вродерубашек и джинсообразных штанов.

Ульвар почему-то был мрачен, и даже не хватал меня за запястье, какделал обычно. Просто шёл, не глядя в мою сторону, и, кажется, малоинтересовался моим присутствием. Уже на подходе к зданию я рискнулапопробовать уцепить его за руку, — мне просто некомфортно было идтирядом и не держаться за него, — и, к счастью, отгонять меня не стали.Наоборот, сын Тора перехватил мою руку так, как было удобно ему, имоя ладонь совсем утонула в его огромной лапище. Но это уже не имелозначения; главное, мне сразу полегчало.

Возле самой пирамиды людей было особенно много, но перед нами всебудто инстинктивно раздавались в стороны. Точнее, это я примазываюсь;шарахались от Ульвара. Мне в голову забрела глупая мысль, что с ним,должно быть, хорошо ходить по распродажным магазинам.

Внутри здание напоминало уже виденный мной исследовательский центр:те же безликие коридоры, отличавшиеся только обилием зелени. Причёмрастения росли прямо из пола, из стен, а местами вовсе свисали спотолка.

Мы куда-то прошли, поднялись на лифте, потом ещё прошли уже по почтибезлюдным коридорам и в итоге завернули в кабинет, где сиделнемолодой тольтек с большими печальными глазами. Ульвар с ним очём-то коротко поговорил в привычной местным манере, каждый на своёмязыке; я не успела понять, о чём речь. После чего индеец обратилсяуже ко мне на чистом русском.

— Не волнуйтесь, процедура совершенно безопасная и безболезненная.Пойдёмте.

И мы, оставив сына Тора в кабинете, опять пошли по коридорам, правда,недалеко. Меня уложили на какой-то резной алтарь в безликой белойкомнате, что-то тихонько загудело... и пала тьма. То есть, ямгновенно и полностью отключилась. Когда включилась обратно, вокругбыла всё та же белая комната, только перед глазами почему-то всёрасплывалось.

— Ну, вот и всё, — склонился надо мной знакомый пожилой тольтек. -Можете вставать.

— Не уверена, — тихо хмыкнула я, медленно и осторожно садясь. Вголове неприятно шумело, предметы вокруг то теряли чёткость, тонаоборот становились видны до последней чёрточки. А ещё перед глазамито и дело мелькали какие-то цветные пятна.

— Как вы себя чувствуете? — озадаченно проговорил мужчина, удивлённоменя разглядывая.

— Голова кружится, — я зажмурилась, но это не помогло: перед глазамибыло светло, и опять плавали те же самые цветные круги. — Мненехорошо; кажется, я сейчас упаду в обморок. Или меня стошнит, -честно предупредила я, прикрывая ладонью рот.

— Прилягте, — засуетился встревожившийся и даже будто напуганныйтольтек. — Сейчас, сейчас... — но уложить меня он не успел; передмоим расплывающимся взглядом предстала фигура сына Тора. — Кириосярл, всё прошло нормально! — испуганно залепетал работник. — И всепоказатели в норме!

Игнорируя явно успевшего проститься с жизнью (знать бы ещё, почему онтак испугался; неужели всё совсем плохо, и я сейчас откину копыта?)мужчину, сын Тора в два шага оказался рядом со мной. Приобняв однойрукой за талию, второй обхватил моё лицо, по-прежнему не обращаявнимания на бормотание тольтека.

Не знаю, сделал ли что-то норманн, или это был эффект присутствия, номне под его руками сразу полегчало.

— Вон пошёл, — сквозь зубы процедил Ульвар.

— Но ваша супруга должна...

— Я сказал, пошёл вон, — сын Тора бросил на несчастного испепеляющийвзгляд, и местный, поперхнувшись словами, выскочил наружу.

— А почему он... — начала, было, я, когда за посторонним закрыласьдверь.

— Помолчи, — оборвал меня сын Тора, прикрыв глаза и не отрывая ладониот моего лица. Нет, похоже, он действительно делал что-то полезное, ане просто стоял рядом. Знать бы ещё, что! А ещё выяснить, с чего менязаписали в супруги. Хотя, с другой стороны, логично; кого бы ещё онмог сюда привести? Они же не знают, как у нас всё запутано. Илизапущено?

В итоге всё оказалось не так страшно, как могло быть. Просто ясовершенно не умела работать с внедрённым в мой организм приборчиком,вот меня и заглючило. Ульвар что-то в нём подкрутил и терпеливообъяснил, как всем этим великолепием пользоваться.

Сколько же у него талантов, не устаю удивляться; теперь вотоказывается, что он и в технике разбирается, и умеет доступнообъяснять серьёзные вещи. Когда только успел всему научиться? Вперерывах между пожиранием младенцем и погашением звёзд, не иначе.

Впрочем, всё оказалось несложно, и даже мой технически безграмотныйразум быстро освоился. Это устройство как-то вычленяло из излучениймозга направленные мысли, и транслировало нужную картинку прямо вмозг. Проблемы и "глюки" же у меня начались из-заустановки в цале настроек "по умолчанию", согласнокоторым "дополненная реальность" возникала припристальном взгляде на интересующий предмет. Ульвар же выкрутилустройство на минимальную чувствительность, и теперь для работы сприборчиком мне сначала нужно было на этой самой работесосредоточиться. Что полностью меня устраивало.

На выходе нас поджидал какой-то молодой смуглый мужчина.

— Кириос сын Тора, я бы хотел принести извинения за безграмотныедействия бывшего сотрудника, — слегка поклонившись, проговорил он. -Надеюсь, кириа ярла в порядке?

Хм. Один раз — случайность, два раза — уже подозрительно."Ярла", это, насколько я помнила из брошюрки (да и логикаголосовала за этот вариант), жена ярла, то есть — княгиня.Проще говоря, меня опять окрестили супругой сурового викинга, и опятьон не возразил. Интересно, ему просто лень спорить, или это то, о чёмя подумала?

— Да, — коротко бросил Ульвар и потянул меня за руку к выходу.

— Ульвар, а... — я опять попыталась прояснить интересующий момент, иопять меня оборвали.

— Потом, — раздражённо поморщился сын Тора.

Я грустно вздохнула. Ну, потом — так потом, у меня не горит.

— Ульвар? — окликнул моего спутника незнакомый мужской голос, когдамы оказались в том самом просторном холле возле выхода. — Какимисудьбами? — к нам навстречу спешил какой-то невысокий жилистыйнорманн.

— Какое твоё дело? — невежливо огрызнулся сын Тора. Ох, что-то мнеподсказывает, пока мы доберёмся до дома, он совсем озвереет, и ответна интересующий вопрос я так и не узнаю.

— О, я смотрю, та шлюха всё ещё с тобой? Эрик мне рассказал, — онбросил на меня брезгливый скользящий взгляд, удостоив снисходительнойусмешки. Сразу захотелось ляпнуть какую-нибудь гадость в ответ, но явоздержалась. И, похоже правильно сделала; к моему искреннемуудивлению, за мою честь нашлось, кому вступиться.

Одно стремительное движение, и вот уже хам висит в воздухе, пытаясьоткусить кусочек воздуха, приподнятый за горло могучей ручищейУльвара. Сын Тора, придвинув жертву к себе вплотную, что-то тихопроцедил на родном языке, отчего покрасневший от нехватки воздухамужчина вдруг смертельно побледнел, а в глазах появился подлинныйужас. Вдоволь налюбовавшись выражением паники на лице очередногопредположительного родственника (не повезло Ульвару с роднёй, м-да),викинг отодвинул его в сторону и разжал ладонь, и мужчина безвольнорухнул на колени в полуметре от меня. Я на всякий случай отошла нашаг; вдруг, вцепится?

Но тот, держась за горло и судорожно кашляя, вскинул на меня насмертьперепуганный взгляд и с трудом прохрипел.

— Я приношу свои извинения, ярла.

— Э-э... да ладно, бывает, обознался, — озадаченно пробормотала я,когда сообразила, что от меня ждут ответа.

Нет, вот теперь я окончательно уверена, что без моего ведома в моейжизни произошли важные изменения. Если этот вот родственничек такимигромкими словами кидается, то это "ж-ж-ж" неспроста!

— Пойдём, — протягивая мне руку, строго велел сын Тора. Я, смерив егозадумчиво-подозрительным взглядом, уцепилась за протянутуюконечность. Я хорошая девочка, я не буду учинять ему разборки налюдях. Вот дайте мне только до леталки добраться, и меня его грозныйвзгляд и строгий голос уже не остановят!

— Ульва-ар? — насмешливо протянула я, когда мы наконец-топогрузились. — Тебе не кажется, что не мешало бы объясниться?

— Нет, — невозмутимо отрезал он. Я вздохнула. Ладно, пойдём длиннымпутём.

— Почему все эти люди называли меня твоей женой?

— Потому что ты ей и являешься, — также спокойно ответил полубог.

Так, Оля, спокойно! Бесполезно пытаться свернуть ему шею, он всёравно сильнее и быстрее. Да и не хватит у меня сил, даже если полубогне окажет сопротивления; я эту шею двумя ладонями не могу обхватить ссерьёзным зазором...

— А почему я этого не знала? — возмущённо поинтересовалась я.

— А зачем? — продолжил издеваться сын Тора.

— А моё мнение ты почему не спросил?!

— Оно не имеет значения, — он слегка пожал плечами. В этот моментнаша леталка как раз оторвалась от земли.

— Не имеет значения?! — задыхаясь от возмущения, прошипела я. — Неимеет значения, согласна ли я быть твоей женой?! Да я... да я наразвод подам! Вот прямо сейчас, разберусь с этой кацалиоцлей, и...

— Браки старшей аристократии носят нерасторжимый характер, — с той жетанковой невозмутимостью обрадовал меня мужчина.

— Но зачем?! — в полном шоке выдохнула я.

— Потому что я так хочу, — слегка пожал плечами он.

— Почему ты не можешь спросить, чего я хочу?! — от злости меня,кажется, начало трясти.

— Это не имеет значения, — повторил он с лёгким раздражением. — Длятебя всё равно ничего не изменится, в чём проблема?

— Проблема в том, что я не табуретка! Я человек! Ты меня дажегипотетического шанса на нормальную жизнь лишаешь! Ты не имеешьникакого права решать за меня, как, с кем и сколько мне жить! Да,впрочем, наверняка там есть какие-нибудь возможности всё эторасторгнуть, — пытаясь взять себя в руки, медленно выдохнула я. -Думаю, Её Величество...

Но договорить мне не дали. Мгновение, и сын Тора угрожающе навис надомной, а его ладонь крепко обхватила сзади мою шею и затылок.

— Ты никуда не уйдёшь, женщина, — процедил он. — Никогда. Поняламеня?

От страха у меня затряслись колени; Ульвар в этот момент выгляделпо-настоящему жутко. В голубых глазах сверкала ледяная, полубезумнаяярость. Казалось, ещё немного, и он сломает мне шею. Только, похоже,копившаяся во мне обида достигла критической массы, и остановиться яуже не могла.

— А то что? — скривив губы в подобии улыбки, выдавила я и дёрнулаголовой, пытаясь освободить её. Удивительно, но мужчина разжал руку,и даже перестал надо мной нависать, откинулся в своём кресле. -Ударишь? Убьёшь? Так бей! А не сделаешь ты — я сама справлюсь,в конце концов, у тебя там много скал, даже ваши доктора не соберут.Зачем было отменять смертный приговор? Чтобы заменить на пожизненноезаключение? Нет, спасибо! А что ты будешь делать, когда я тебенадоем? Точно так же вышвырнешь на помойку? Тебе же на меня плевать -кто я, что я, я для тебя живая игрушка! А я человек, понимаешь ты этоили нет? У меня тоже чувства есть, желания, и я не могу постоянножить, как предмет мебели! Ты про меня вообще ничего не знаешь, я тебетолько в постели интересна, да как мать для будущего наследника.Хорошо, я согласна, но жизнь-то у меня зачем отнимать? Даже не жизнь;надежду на неё?! Зачем я тебе понадобилась, я же тебя только нервируютем фактом, что умею разговаривать и имею наглость иногда быть чем-тонедовольной?!

— Я НЕ ЗНАЮ, ПОБЕРИ ТЕБЯ ХЕЛЬ! — рявкнул он так, что вздрогнул весьлетательный аппарат.

ХРЯСЬ!

Кулак полубога с грохотом впечатался в светлый пластик стены. Кулакоказался крепче, по обшивке зазмеилась трещина. В кабине ощутимопохолодало. Кажется, именно это называется "разгерметизация".Какие-то огоньки на передней панели тревожно замелькали, и машинканачала поспешно снижаться; не падать, а опускаться вниз, и это былоясно, так что я даже не очень испугалась. Было не до того.

Меня можно было поздравить: я таки довела долго назревавший конфликтдо взрыва, а Ульвара сына Тора — до точки кипения. Похоже,норманн был в ярости; той самой, которая слепая, игнорирующая всёвокруг. Например, он даже не обратил внимания на наше замедленноепадение.

— Предначертание, шизофрения, проклятие, — я не знаю как этоназывается! — прорычал он. Но меня почему-то не ударил, вместо этогосудорожно вцепившись в подлокотники кресла; те скрипнули и ощутимопромялись. — Ладно, хочешь подробностей — будут тебеподробности, — процедил он, прикрыв глаза и явно отчаянно пытаясьсправиться с собой. — Ты спрашивала, что случилось вчера. Вчера мнеприказали тебя убить. Вот только когда я выстрелил тебе в голову, уменя создалось впечатление, что это меня только что пристрелили. Мнебыло больно, Фенрир тебя разорви! И пусто. Я это ощущение,когда ты на самом деле лежишь мёртвый, но при этом ходишь и смотришьна собственный труп, до конца жизни буду помнить, — с трудомпроталкивая слова сквозь стиснутые зубы, проговорил он. — Не знаю,что мне пыталась доказать этим Её Величество — что я дурак,слабак, что я ошибся; что я был не прав, а она — права. Но я нехочу проверять, смогу ли я не застрелиться, если что-то подобноеслучится ещё раз. Поэтому, — хочешь ты того или нет, — ты будешьрядом и живая.

В кабине повисла тишина, нарушаемая только тихим свистом воздуха.Леталка уже приближалась к земле; судя по всему, мы падали-садились вкаком-то лесу.

А я пыталась разобраться в сказанном и собственных чувствах. И быломне больно, страшно и почему-то немного смешно. Причём больно истрашно совсем не за себя. Всё-таки Её Величество оказалась оченьжестокой женщиной...

Когда в дно машинки сильно ткнулась земля, я, наконец, приняларешение. Не знаю, правильное или нет; но оно было моим. И от этогопочему-то стало спокойней, хоть и принято оно было... мягко говоря,под давлением.

Выпутавшись из фиксирующих ремней, я неловко перебралась на колени кмужчине. Причём когда я опёрлась о его колено для сохраненияравновесия, он ощутимо вздрогнул от неожиданности, и только тогдаоткрыл глаза, как будто прежней моей возни не замечал.

Встав на колени на его бёдра — втиснуться в сиденье с боков неполучалось чисто физически, — я обхватила обеими ладонями его лицо.

— Глупый мой, бедный мой глупый грозный варвар, — зашептала я,чувствуя, что по щекам текут слёзы, но даже не пытаясь их остановить.— Хороший мой, что же они все с тобой сделали? Это не ты чудовище,это они... как же так можно с живым человеком?!

Очень к месту мне вспомнились слова Веры про цепного пса Императора.Не хочу знать, каким тот был человеком; хорошо, что уже умер. ААриадна... Это не Ульвар избалованный, это они. Как так можно счеловеческой жизнью? Захотел — сделал из человека маньяка,захотел — с размаху головой об стену!

Нет, где-то в глубине моей души по-прежнему сидел маленький логичныйчеловечек, порой здорово отравлявший мне жизнь, и очень рассудительновозражал, что не тот человек — сын Тора, чтобы сделать из негочто-то против его воли. Значит, устраивало всё, и Ульвар не возражал.Ещё этот человечек утверждал, что я здорово намучаюсь с таким мужем,и надо было разругаться окончательно, и всё-таки пожаловатьсяИмператрице.

Только в данный момент я его игнорировала. Сейчас мне было слишкомбольно за этого сурового молчаливого великана. А ещё я дажепредставлять не хотела, что может придумать Императрица для"воспитания" сына Тора, если я ей пожалуюсь. Воспитатели,тоже мне... Нашли себе собаку для развлечения; захотели — на"фас" натаскали, захотели — избили до полной потериориентации в пространстве.

— Милый мой, родной, да никуда я от тебя не денусь, кто мне ещё крометебя нужен! — всхлипывая, я продолжала целовать его лоб, губы, щёки,глаза; легко и торопливо, как будто он вот-вот должен был исчезнуть.Гладила по голове, обеими руками зарывалась в его волосы,одновременно пытаясь покрепче прижаться.

Ульвар в этот момент выглядел очень... озадаченным. Даже, скорее,шокированным. Видимо, он ожидал от меня любой реакции, кромеполученной. Да, впрочем, откуда ему было знать, что так бывает?

В конце концов он, видимо, что-то понял. Оставив в покое кресло,неуверенно переложил ладони мне на спину, осторожно погладил. Апотом, — не то окончательно разобравшись, не то плюнув на что-то, нето решившись, — вдруг крепко прижал меня к себе, так что я толькопискнула от неожиданности. Обнял; так, будто пытался разом обхватитьменя всю целиком. И у него даже почти получилось.

— Почему ты теперь плачешь? — устало вздохнул он.

— Да всё потому же, — тихо хмыкнула я. — Тебе плохо, и мне плоховместе с тобой, — как могла доступно разъяснила я.

— То есть, это всё-таки не психическое отклонение? — в усталом голосеУльвара отчётливо зазвучала ирония.

— Как сказать, — не удержалась я от хихиканья. — Кто-то когда-топошутил, что любовь — это единственное психическое заболевание,передающееся половым путём.

— Любовь? — озадаченно переспросил он.

— Ну, я тоже не специалист, — вновь немного нервно хихикнула я. — Носимптомы похожи. Желание быть рядом, боязнь потерять, желание сделатьприятно и позаботиться.

— Это всё... странно, — глубоко вздохнул он.

— Человеческое существование — вообще довольно странныйпроцесс, — продолжила я веселиться. — Ничего, привыкнешь. Твоимистараниями у нас теперь нет другого выбора, кроме как привыкать другк другу. Так что с этой дурацкой женитьбой ты сам себя в угол загнал,не меня.

— А почему ты тогда ругалась? — логично усмехнулся он.

Мечты сбываются. Мы сидим и разговариваем; чудеса, да и только!

— Потому что иногда поругаться полезно: можно узнать, что на самомделе думает оппонент. Вот видишь, мы с тобой очень плодотворно сейчаспообщались. Не знаю, как тебе, а мне полегчало от осознания, что ятебе нужна всё-таки чуть больше, чем резиновая кукла.

— Что такое резиновая кукла? — уточнил сын Тора.

— Неважно, — поморщилась я, не желая вдаваться в подробности. — Лучшерасскажи мне, грозный сокрушитель летательных аппаратов, как мы будемотсюда выбираться? Ты совсем машину сломал, или она ещё сможеткак-нибудь на честном слове и на одном крыле довезти нас доцивилизации?

Судя по реакции, тот факт, что мы уже никуда не летим, сын Торазаметил только что. Потому что он тихо буркнул себе под нос какое-торугательство и поспешно пересадил меня в моё кресло, а сам принялсяколдовать. То есть, что-то там выяснять с помощью цали. У меня тожемелькнула мысль попрактиковаться в работе с этим полезнымприспособлением, но в итоге стало лень, и я предпочла понаблюдать задействиями сына Тора.

— Через пятнадцать минут нас отсюда заберут, — проворчал он,откидываясь на спинку кресла. Ага. Значит, всё-таки совсем сломал.

— Я всё время задаюсь вопросом: у твоей силы есть хоть какой-нибудьпредел, или ты при наличии точки опоры можешь перевернуть мир? -поинтересовалась я. Разразившийся скандал оказал на меня крайнеблаготворное и умиротворяющее воздействие: я вдруг перестала боятьсяговорить мужчине то, что считаю нужным.

Да и вообще... стало легче от осознания, что он боится меня потерятьи не хочет без меня жить. Наверное, это было эгоистично, но оченьсогревало. Невероятно, но, похоже, факт: мужчина всё-таки меня любит.Что любовь у него такая перекошенная и странная... В свете всехобстоятельств его жизни, чудо, что хоть какая-то есть!

А что мне с ним будет тяжело, это я сразу подозревала, это неновость. Ульвара сложно назвать мужчиной "моего типа";но, пожалуй, я даже готова постараться привыкнуть. Даже, наверное,смогу когда-нибудь спокойно реагировать на его молчаливую сдержаннуюхолодность и без успокоительного. Потому что дождаться от неголасковых слов будет не-ре-аль-но. Если даже такие сбивчивыеобъяснения пришлось выколачивать ценой скандала и разбитоготранспортного средства, пожалуй, следующий раз, когда мне захочетсявызвать его на откровенный разговор о чувствах, наступит ещё очень нескоро.

— Есть, — мрачно откликнулся на мой вопрос сын Тора и замолчал, явнодавая понять, что болтать ему надоело. Нет, ну как можно с нимспокойно сосуществовать, а? Придётся неспокойно!

— А тот мужик, которого ты придушил, кем был? Тоже твой родственник?— продолжила допытываться я.

— Да. Кузен, — нехотя буркнул он.

— А который в дом приходил? Я ведь правильно поняла, что это был Тор?Почему у вас с ним такие натянутые отношения? Он тоже совершилкакую-нибудь гадость?

— Ты можешь помолчать? — недовольно нахмурившись, посмотрел на менянорманн.

— Не-а, — злорадно усмехнулась я в ответ. — Я полгода молчала,боялась тебе лишнее слово сказать. Извини, но сейчас я тебе за всёэто воздам сторицей... Нет, ты не волнуйся, я вообще не слишкомболтливая, — поспешила утешить его я. — Просто мне действительнослишком многое надо у тебя спросить, а теперь я окончательноперестала тебя бояться, — я бесшабашно улыбнулась. — Но я постараюсьтебя не злить.

— И почему это случилось именно теперь? — видимо, смиряясь с моимсловесным поносом, мрачно поинтересовался варвар.

— Потому что теперь я поверила, что ты не убьёшь меня за какой-тоглупый вопрос. И мне стало легче жить, зная, что я тебенебезразлична. А ещё говорят, любой ангел после свадьбы волшебнымобразом превращается в мегеру, — я захихикала. — Но ты как-то оченьстранно себя повёл; обычно мужчины от женитьбы бегают как от огня, аты добровольно обрёк себя на эту страшную участь. Я, честно говоря,до сих пор в шоке. Главное, когда ты успел назначить меня женой?

— О тебе нет никаких данных, — нехотя сознался он. — Точнее, не было.Кацалиоцли — это отчасти удостоверение личности. Удостоверяятвою личность, я сообщил, что ты — ярла Ольга Йенсен, моя жена.

— Полный абзац, — вздохнула я. То есть, меня замуж не просто безсогласия забрали, а ещё и без процесса собственно женитьбы. Заднимчислом. Через подлог документов. Я с ума с этим мужчиной сойду!Причём даже быстрее, чем ожидалось. — Но это же незаконно?!

— Да, — спокойно согласился он. Я несколько секунд помолчала, но, таки не дождавшись комментариев, решила так просто тему не оставлять.

— А что ты будешь делать, если обман раскроется?

— Он не раскроется, — так же спокойно отмахнулся Ульвар.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что о том, что это обман, знаем ты и я, — иронично хмыкнулон. — И в случае выяснения обстоятельств будет твоё слово противмоего.

— Но должны же быть какие-то ещё документы, свидетельства там,какие-нибудь отпечатки пальцев, подписи, согласия...

— А почему ты думаешь, что их нет? — насмешливо ухмыльнулся мужчина.

Я поперхнулась вопросом.

Действительно. С кем я спорить пытаюсь?!

— Ты всё предусмотрел, да? — проворчала я.

— Да, — улыбка стала спокойной и очень довольной. Вот когда он такулыбается, он удивительно милый и даже почти не грозный. Или просто япросто очень предвзята, да и притерпелась.

— Ладно, всё, сдаюсь, — вздохнула я. — Так что там с Тором-то?

— Ничего, — отмахнулся он, вновь делая рожу кирпичом. — Я вообще нелюблю богов.

Я чувствовала себя эсэсовцем, допрашивающим советского партизана.Ужасное ощущение. С одной стороны, потому что я в принципе не люблюбыть плохой и расстраивать людей. А с другой, потому что я, похоже,начала тем самым эсэсовцам сочувствовать, а это вообще уже клиника...

— А, вот ещё что мне объясни! Почему этот твой родственничек началобзываться? Я запуталась. То у вас вроде бы всякие инстинкты, иженщина — существо чуть ли не священное; я ещё помню, как наменя смотрели на корабле, до сих пор не по себе. А тут мало того, чтохамят на ровном месте, так он ещё, похоже, и твоё присутствиеигнорировал. И вообще, у вас что, они тоже есть? Ну, эти самые,древнейшей профессии, которые шлюхи. Я так поняла, бабы у вас лет свосемнадцати замужем с кучей детей, откуда им взяться? Не впромежутках же между родами развлекаются... Ульвар, — подбодрила егоя, потому что мужчина молчал и явно не горел желанием делитьсяинформацией. — Я от тебя не отстану, ты сам об этом позаботился, -захихикала я.

— Выродки есть всегда, — скривился мужчина. — Не просто же такИнгвилд, когда поняла, что от мужа толку не будет, спуталась с богом.

— Погоди, а всякие там искусственные способы? Это даже в моё времябыло.

— Для ярлы это был бы позор. В довоенное время.

— Но ведь никто не узнал бы! Есть же у вас понятие секретности? -продолжила я недоумевать.

— Она бы — знала, — поморщился сын Тора.

— Ага, а от бога залететь — это, значит, уже не бесчестье?

— Ребёнок бога? Напротив.

— Но если она таким образом хотела заполучить наследника, но при этомзнала, что с большой долей вероятности у тебя не будет детей, этокакая-то временная мера, разве нет?

Он тяжело вздохнул, смерив меня раздражённым взглядом, и... началлекцию. Неужели я его дожала?!

— Ингвилд уже вплотную приближалась к тому возрасту, когда женщина неможет принести ребёнка. У неё не было другого выхода. Либо от бога,либо на стороне; но последнее было бесчестьем ещё худшим, потому чтоо проблемах Олава, её мужа, было известно. Единственным еёнаследником был младший брат, человек жалкий даже по меркам тоговремени. Она предпочла рискнуть и понадеяться на чудо. Что касаетсясегодняшнего поведения Снора, оно тем более обосновано. Сейчас всамом деле выбирают женщины, и так случилось, что ни он, ни его братпока ещё не обзавелись потомством.

— Да ладно? Что, неужели ни одна не согласилась? Вроде же наследникирода, да и внешне, пока молчат, ничего так выглядят, симпатичные... -подивилась я. Но тут же поспешила вернуть себя к наиболее важнымвопросам. — И как это обосновывает их поведение?

— Это обосновывает отсутствие страха передо мной. Прямые наследники -только они двое, поэтому вполне могли позволить себе не задумыватьсяо собственном поведении, — он опять состроил недовольную гримасу. — Ачто касается их слов, всерьёз поверить в то, что ты окажешься темсамым единственным шансом, на который так надеялась Ингвилд, ему былодовольно трудно. Не говоря о том, что очень не хотелось верить, -губы норманна сложились в брезгливую ухмылку.

— А шлюхи?

— Тоже есть. Обычно те, кто не хочет или не может завести детей.

— Погоди. То есть, или замужем, или сразу продажная женщина? А еслией просто хочется быть самостоятельным человеком, заниматься любимымделом? — ужаснулась я.

— Если такие случаи бывают, я о них не знаю, — поморщился он.

Хор-рошенькая перспектива! То есть, если бы меня не назначили женой,то этот хмырь был бы в своём праве, и вполне мог оскорблять меня какхотел?

— Чем же у вас тут женщины занимаются?!

— Домом, — буркнул сын Тора и начал выбираться из машины. Я поначалуподумала, что просто окончательно допекла его, и он решил сбежать, нопотом заметила за окнами какое-то шевеление. Если точнее, тамприземлялось нечто большое и блестящее непонятных очертаний. Видимо,прилетел обещанный эвакуатор.

В общем, пока выбрались, пока большая леталка затаскивала в своёнутро нашу маленькую, пока вежливые и молчаливые работники (всегодвое) грузили нас в свой транспорт (внутри это было похоже на недрагрузового самолёта: посередине закрепили сломанную машинку, а сбоку вкресла усадили нас), я пребывала в мрачной задумчивости.

Вот тебе и просвещённое далёкое будущее. Вот тебе и цивилизация."Киндер, кирхе, кюхен", и никаких вариантов. Интересно,если я изъявлю желание всунуть в этот список какое-нибудь полезноезанятие, меня сразу запрут дома, или хотя бы выслушают до конца?