Золото апачей

Чарльз думал точно так же, поэтому добавил:

— Мы должны держаться вместе.

Пообедав, все четверо спустились в каньон к тому месту, где были привязаны животные. У профессора было четыре мула, две лошади и множество полезных вещей, включая консервы, большое количество патронов, одеяла, медикаменты, научное оборудование, пара мощных полевых биноклей и многое другое. Они сделали несколько рейдов, прежде чем перенесли все на скалы, а когда это было сделано, отвязали животных. Профессор, подобно Чарльзу, был уверен, что они никуда из каньона не уйдут, и, когда в них появится нужда, они найдут их всех вместе. Затем, на следующий день, они вычистили и вымели второй дом для профессора и Джедедайи Симпсона, К-и. После чего Чарльз рассказал историю Анании Брауна.

— Итак, профессор, — спросил он, — присоединитесь ли вы с Джедом к нам в наших поисках? Вероятно, это очень опасно, и если нам четверым удастся найти золото и уйти с ним, двоим никогда с этим не справиться. Вот почему мы нужды друг другу, профессор.

— Я — человек науки, — ответил тот, — и это приключение для меня сродни спортивному состязанию. Меня никогда не заботило богатство, я унаследовал достаточно, чтобы посвятить свою жизнь нерентабельному, но очень интересному и важному делу. Говоря за себя, думаю, что мы действительно можем быть вам полезны, и я присоединяюсь к вам, хотя не могу взять на себя ответственность решать за Джеда.

— За меня! — воскликнул Джед. — Решать за меня! Я из Лексин'тона, К-и, и я не спортсмен! Конечно, я согласен! Я присоединяюсь к вам, Чарли и Герберт, конечно же, присоединяюсь, и я уже вижу себя могущественным богатым человеком по прошествии шести месяцев. Я отправлюсь к той стороне Лексин'тона, К-и, которая расширяется, подальше от центра с богатыми домами, где живут богатые люди. Я знаю место, которое я хочу, это большой дом из красного кирпича, окруженный тремя сотнями акров прекрасной травы. И когда я буду выезжать в центр, я буду выезжать туда не иначе, как на двух чистокровных лошадях, запряженных в прекрасную коляску с высокими колесами, и она будет окрашена в красный цвет, и не в какой-нибудь тусклый красный, а великолепный, ослепительный красный, который заставит солнце зажмуриться от стыда, кроме колес, которые я думаю покрасить в ярко-желтый или золотой цвет, как золото, которое я собираюсь найти, или серебристо-зеленый. Скажите, Герберт, какой цвет, по-вашему, лучше: желтый или зеленый?

— Желтый, — ответил Герберт. — Я думаю, что красный и желтый сочетаются лучше, чем красный и зеленый.

— Замечательно! — с энтузиазмом воскликнул Джед. — Желтые колеса будут очень хороши, потому что Герберт, конечно, в этом разбирается! Да! Я уже вижу себя украшением Лексин'тона, К-и. Как будут завидовать некоторые, когда я буду выезжать в центр города!

Профессор Эразм Дарвин Лонгворт снял очки, его голубые глаза сверкнули.

— Кажется, меня заразил энтузиазм Джедедайи, — сказал он. — И если мы найдем золото, я тоже постараюсь воплотить мечту, на что у меня до сих пор не хватало средств. Я знаю погребенный город в Вавилонии. Тот, о котором пока еще не знают ни американцы, ни европейцы, — и я займусь его раскопками. Он был построен до вавилонян, шумерами, а может быть даже, еще кем-то до них. Я сделаю археологические открытия огромной важности. Я открою этот город миру своими собственными силами, без чьей-либо помощи.

— Мы найдем это золото, — с уверенностью сказал Чарльз.

— Можно считать, что оно уже у нас в кармане, — добавил Герберт.

ГЛАВА VII. СРЕДИ ЗВЕЗД

Итак, профессор Лонгворт и Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, стали членами маленькой общины, и Чарльз и Герберт радовались тому, что пригласили их это сделать, и что их приглашение было принято. Профессор, несмотря на свою странную внешность, был человеком очень подвижным и обладал бесконечным остроумием. Он оказывался повсюду, он многое замечал и многое делал. Более того, он живо интересовался повседневными заботами, а Джед отличался бескрайним оптимизмом. Увеличение численности населения заброшенной деревни значительно облегчило жизнь в ней.

Джедедайя взял на себя обязанности по приготовлению пищи, а профессор бродил по деревне, тщательно ее изучая. Он считал, что она была оставлена много лет назад, и никто, за последние сто лет, не бывал здесь, за исключением их маленькой общины.

— Жители скал исчезли, — говорил он. — Племя, жившее здесь, вымерло, его остатки, возможно, переселились куда-нибудь в Северную Мексику, защитив эту свою деревню от вторжения юта или апачей каким-нибудь суеверным образом. Все дикие племена очень суеверны, а в особенности здесь, поскольку, как я уже говорил, в мире нет более дикой страны, чем эта.

— Нет, — сказал Герберт, — я в это не верю. Мне это место кажется оазисом среди гор.

— Возможно, оно является как бы полуостровом зеленой и плодородной местности, — заметил профессор, — простирающимся на некоторое расстояние, а затем переходящим в пустыню или петляющим по узким каньонам до великого соснового пояса Аризоны. Но что бы это ни было, мы со всей определенностью можем сказать, что он отдален от цивилизованного мира, подобно какому-нибудь пику в Гималаях.

— Но уютным и комфортным, — с энтузиазмом заявил Герберт.

— Именно, уютным и комфортным, — вмешался Джед. — Очень удобным, и не без некоторых достижений цивилизации. Я имею в виду музыку. Послушаем.

Он достал маленькую гармошку и принялся наигрывать, а потом вдруг запел: "У бедного старого дядюшки Неда имелась огромная лысина".

В ответ профессор Лонгворт выхватил револьвер и сделал им угрожающий жест.

— Этого вполне достаточно, Джед, — сказал он. — Ты хороший человек, ты многое умеешь, ты мой друг, но всему есть предел. Убери свою гармошку и прекрати петь.

Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, сунул гармошку в карман.

— Гениев всегда гнали, — сказал он, — в особенности те, кто называли себя их лучшими друзьями. Так вот, когда я построю огромный дом из красного кирпича на окраинах Лексин'тона, К-и, я устрою в нем большой орган, встроенный в стену, самый большой в мире, — я слышал о таких. Сам я не буду играть на нем, наверное, мне уже поздно этому учиться, но я собираюсь нанять лучшего д.м.

— Д.м.! — повторил Герберт. — Кто это?

— Доктор музыки. Все эти ученые и даровитые парни всегда ставят какие-нибудь буквы перед или после своего имени — профессор использовал все буквы алфавита и начал их повторять — и каждый раз, когда я буду входить в дом, мой д.м. будет исполнять: "Взгляните, вот идет герой, о, вгляните на него! Вот он идет!" Как тебе кажется, Герберт, это будет здорово?

— Даже очень, — ответил Герберт.

— Я буду останавливаться в лучшем отеле Лексин'тона, К-и, — продолжал Джед, — и снимать там лучшие номера. Я могу поручить служащему разбудить меня в пять часов утра, а когда он постучит ко мне в дверь в назначенное время и скажет: "Просыпайтесь, мистер Симпсон, уже пять часов", я смогу сказать ему: "Поди прочь, я не встаю так рано". Я так скажу тебе, Герберт: нет ничего лучше, чем быть богатым. Тогда, и только тогда, ты можешь быть смешным или наглым, — каким захочешь.

— Хотелось бы мне услышать твоего д.м., Джед, — сказал профессор.

— Вы не станете стрелять в него, никогда, профессор, даже если он вам не понравится, — сказал Джед. — Пообещайте мне это прямо сейчас.

— Обещаю, Джед, — серьезно сказал профессор.

Джед с облегчением вздохнул.

— А теперь, — с улыбкой сказал профессор, — я позволю себе предложить вам послушать настоящую музыку. Я не хочу препятствовать благим намерениям, но Джедедайя и сам допускает, что ему уже слишком поздно учиться, поэтому я и вынужден останавливать его с помощью револьвера. Я предлагаю вам послушать замечательных певцов.

Он отправился к одному из жилищ и вернулся с полированной коробкой из красного дерева, из которой выглядывал маленький медный раструб.

— Это, — сказал он, — музыкальная шкатулка на основе фонографа, но значительно меньшая размерами. Тем не менее, она великолепна, и у меня с собой есть несколько валиков, штук тридцать, из моих любимых. Эта шкатулка побывала со мной и Джедедайей во многих местах. Ты, Джедедайя, не будешь ревновать к ней со своей гармошкой, если я позволю ей сыграть несколько песен для наших мальчиков?

— Я? Ревновать? — удивился Джед. — Я об этом даже и не подумал. Мне нравится этот ящик, так же как и вам, профессор, так что я нисколько не против.

Профессор Лонгворт положил коробку на камни, коснулся пружины, и над дикой местностью гор Аризоны поплыли звуки Вечерней песни Вольфрама из "Тангейзера".

Величественная песня исполнялась перед многими аудиториями, но никогда в подобной обстановке. Это была всего лишь механическая шкатулка, но дикие горы и огромный каньон придавали песне поистине волшебное звучание. Вслед за аплодисментами, профессор поставил несколько других, в основном арий из известных опер, и все слушали с восторженным интересом. После чего осторожно укутал шкатулку в ткань и убрал ее.

— Мы всегда берем ее с собой в наши путешествия, — сказал он, — и часто она дает нам возможность прекрасно провести время. Как-нибудь я снова заведу ее.

Профессор сдержал свое слово. Иногда, вечерами, он запускал музыкальную шкатулку, а когда отсутствовал, Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, исполнял пару-другую песен на своей гармошке.

Благоприятный сезон заканчивался. Вопрос о поисках золота все еще оставался открытым. Было совершенно очевидно, что им предстоит провести зиму на скалах, а прежде чем отправиться на поиски сокровищ, обеспечить себя всем необходимым на период холодов. Они настреляли большое количество оленей и диких индеек, наловили в реке форели и, в некотором роде, жили роскошно. Герберт быстро приобрел и совершенствовал навыки охотника и рыболова, становился сильным, ловким, способным жить в дикой природе. Профессор большую часть времени тратил на изучение деревни, пытаясь восстановить ее прошлое.

— Это трудная задача, невообразимо трудная, — вздыхал он. — История Старого Света практически непрерывна. Одна нация сменяется другой. Мы и сами — люди Старого Света, просто переселившиеся в Новый, но здесь, в Америке, существовавшие расы странные и новые для нас, так что мы не можем определить, какая из них была первой. Все, что мы знаем о жителях скал, это то, что они существовали.

Эти слова были произнесены профессором, когда они, однажды вечером, сидели на террасе, которую предпочитали домам. После наступления темноты воздух был довольно свежим, и они развели огонь, хотя его можно было заметить с большого расстояния. Но теперь опасность казалась такой далекой, что они старались обеспечить себе как можно более комфортную жизнь.

Голубая пропасть превратилась в черную бездну, над головой раскинулось синее небо, с пылавшими и перемигившимися бесчисленными звездами. Джед лежал на спине, подложив под голову кусок дерева, — воплощение довольства.

— Меня не очень-то волнует, что сталось с жителями скал, — сказал он, — но я рад, что они оставили мне свои дома, чтобы я мог жить в них, когда захочу. Ты когди-нибудь видел более чистое небо, Герберт?

— Не думаю, — ответил тот, глядя на синий купол, усыпанный золотом и серебром.

— А ты знаешь, что я астроном?

— Нет, даже не подозревал.

Его ирония, если это только была ирония, задела Джедедайю Симпсона из Лексин'тона, К-и.

— А между тем, это так, — сказал он. — Я узнал очень много интересного и любопытного за последние десять лет, путешествуя с профессором. Видишь вон там большую серебряную точку? Это старина Юпитер, самый большой в нашей системе, до него порядка миллиарда миль. Ты не увидел бы его вообще, если бы он не был таким большим. Меркурий и Венера намного ярче, потому что они к нам ближе. Иногда люди называют их утренней и вечерней звездой, хотя это вовсе не звезды, а такие же планеты, как наша, но по сравнению со стариной Юпитером, они все равно, что стеклянные шарики.

— Ты много знаешь, Джед.

— Конечно, и все это я узнал от профессора. Он — источник мудрости. Путешествовав с ним некоторое время, я повидал много странных мест, морей, озер и рек, и начал ощущать в себе гордость, потому что узнал очень и очень много. Однако профессор сбил с меня спесь, заявив, что мы все равно знаем очень и очень мало.

— Может быть, он просто пошутил? Как ты думаешь, Джед?

— О, это истинная правда, Герберт. Потом он рассказал мне, что наша Земля среди планет всего лишь одноцентовая почтовая марка, а вся наша система, со стариной Юпитером во главе, — маленькая пылинка, затерянная где-то на окраине вселенной, где ее, вероятно, никто никогда не увидит и не найдет. В ней нет ничего удивительного, даже Сатурн, с его кольцами, которые, по его словам, вовсе не являются кольцами, а многочисленными маленькими лунами или чем-то в этом роде, вращающимися вокруг него и расположенными близко друг к другу. Может быть, Сатурн, опоясанный такими воротничками, еще будет кому-то интересен, но вот все остальные планеты, включая старину Юпитер, это вряд ли.

— А знаешь ли ты, Герберт, — продолжал Джед, не желая менять тему, — что солнце, которое ты видел, зашедшее пару часов назад, которое кажется тебе таким большим, ярким и прекрасным, огненное и золотое, подобное огромному бриллианту, расположенному от нас в миллионах миль, на самом деле маленькое, второсортное солнце, из тех, которые пылятся на задней полке, пока их не достают и не спрашивают: "У вас осталось всего пять центов? В таком случае, могу вам предложить вот это". Потому что, Герберт, существуют такие огромные солнца, что просто трудно себе вообразить. Например, Канапе!

— Канопус, — поправил его профессор. — Послушай, Джедедайя, сколько раз я учил тебя правильно произносить это название?

— Ну, пусть будет Канопус. Так вот, знаешь ли ты, Герберт, что Канопус в десять тысяч раз больше нашего Солнца? А кроме нее, есть еще Ригель, Альдебаран, Сириус, Собачья звезда, Антарес, Арктур и многие другие, больше, чем ты можешь себе вообразить. И если бы все эти звезды вдруг разом оказались у нас над головой, я даже не обратил бы внимания на наше Солнце, словно бы его и вообще нет. Это напоминает мне о том случае, когда мы с профессором были в Нью-Йорке. Я стоял на Пятой авеню, а мимо меня в колясках проезжали богатые, гордые женщины, и они всегда смотрели прямо перед собой. Они не обращали ни малейшего внимания на Джедедайю Симпсона из Лексин'тона, К-и, стоявшего на тротуаре, словно его вообще не существовало.

Когда профессор рассказал мне, на каком маленьком шарике я живу, в то время как считал, что живу на прекрасной планете, которая больше звезд, я чуть не сошел с ума. Они не замечают нас, Герберт, или же смеются над нами, и я отчетливо слышу, как прямо сейчас одна из них, большая, красивая звезда говорит другой: "Скажи, ты видишь вон тот маленький, смешной, слабенький комочек света в самом низу, в уголке, в темноте, который пытается притворяться настоящим солнцем?" "Да, — отвечает та, — я заметила этот туслый объект примерно миллион лет назад, и думала, что с тех пор он совсем угас. И он еще смеет называть себя солнцем? Когда я вижу его, то вспоминаю басню о лягушке, которая хотела стать волом; она пыхтела и надувалась, пыхтела и надувалась, пока не лопнула". После этого они хохочут так, что просто помирают со смеху.