Темные сказки Лайкарры

Дриада хихикнула, тоненько и совсем немелодично. Впрочем, это и так было невероятным проявлением эмоций для существа ее вида. Отсмеявшись, девушка вроде как даже несколько смутилась — листья в ее короне стали дымчато-красными:

— Сейчас, подожди, зеркало принесу, — шелестом-звоном ее голос пронесся по комнате, и она исчезла за занавесью, провожающей ее шорохом бус.

Полукровка попытался встать. Ничего не получилось, а у него сложилось впечатление, что спина стала выгибаться не в ту сторону. Вздохнув, — на этот раз получилось нечто вроде мяукания, — он перевернулся на бок. Вот теперь встать получилось, даже очень бодро. Мягкий ковер из мха упруго спружинил под лапами. Слов не хватило, даже матерных.

Дриада принесла довольно большое зеркало. Непонятно глянув на полукровку своими черными омутами-глазами и по-птичьи наклонив голову, прошелестела:

— Смотри...

Я он посмотрел. Сел на хвост и снова посмотрел. Ничего не изменилось.

Из чуть мутноватой серебристой поверхности на него таращилась подозрительно знакомыми зелеными глазищами мохнатая морда. Предположительно, горного льва. Очень крупного, пожалуй, побольше тигра, и абсолютно черного.

— Ты принял свое наследие, — безэмоционально произнесла дриада. — Ты стал тем, кем должен был стать.

А он внезапно вспомнил рыжую девушку из кошмара. "Если ты хочешь выжить, то тебе придется побороть его. Только так ты сможешь стать тем, кем должен", сказала она. Видимо, он поборол. Свой страх — вот что это была за тварь.

Принял наследие... Наверное, то, что теперь отражается в зеркале — его вторая ипостась. Полукровка знал, что его отец принадлежит к народу оборотней, но никогда не думал, что сам сможет обращаться. Ведь до этого дня в нем от народа двуипостасных не было ничего, кроме, пожалуй, того факта, что борода растет. А теперь, видимо, что-то проснулось в крови.

Страх ушел. Ну и что, что у него теперь есть звериная форма? Будет хуже, если он не сумеет обернуться обратно. Но он даже толком не успел испугаться этой мысли, по-настоящему осмыслить ее. Словно подчинившись невысказанной команде, тело сковало странное ощущение, не очень приятное, но не более того. Будто под кожей что-то зашевелилось, задвигалось... и только потом накатила боль, резкая и острая, ослепляющая. Лапы подломились, и он упал лицом в мох. Именно лицом, уже не звериной мордой. Боль исчезла почти сразу. Обратная трансформация, хоть и болезненная, была практически мгновенной.

В теле разлилось необычное ощущение легкости и свободы. Хотелось смеяться, но все-таки он сдержался. Когда полукровка выбрался из теплого плена пушистого ковра, оказалось, что дриада все еще удерживает неудобное громоздкое зеркало. Хотя, пожалуй, он был ей за это даже благодарен. Теперь, приняв свою прежнюю форму он смог оценить произошедшие изменения.

Увиденное заставило задуматься. Из глубин зеркала на него смотрел молоденький, бледный до синевы измученный парень, абсолютно голый, что и не удивительно. Все эльфийские черты исчезли, словно художник стер негодный рисунок. Хрупкость и утонченность, присущая народу его матери, сменилась более резковатыми, четкими чертами оборотней. Заострились скулы, чуть массивнее стал подбородок, побледнели губы. Только глаза и немного заостренные уши — он специально проверил, приподняв немного отросшие каштановые пряди — остались прежними, намекая на некое родство с детьми Тиалиссы. Узковатые плечи и грудная клетка раздались вширь, под кожей обозначились жгуты мышц, о которых жилистый полуэльф и думать не мечтал. В общем, его бы теперь и родная мать с трудом узнала.

— Насмотрелся? — чуть насмешливый шепот дриады прервал сеанс самолюбования. — Твоя одежда высохла.

Внезапно ставший полноценным оборотнем парень только рукой махнул — мол, чего уж там. Навалившаяся информация требовала осмысления и отвлекаться на мелочи типа ложной скромности времени не было.

— Тебе нужно время, — странный голос-шелест лесной девы снова щекотнул слух, взбудоражив и без того хаотично скачущие мысли. — Ты привыкнешь. А сейчас отдыхай.

И он снова, уже который раз за сегодня, оказался в объятиях мягкого мха, что заменяет ковер в странной лесной сторожке. Оборотень заснул мгновенно, едва коснувшись головой горизонтальной поверхности. И впервые за последние дни не увидел снов.

* * *

*

Лениво изучая на просвет бокал с красным вином, он раскинулся в кресле у камина. Хозяйка сидела напротив, уже привычно гипнотизируя взглядом непроницаемых черных глаз, и молчала. Она вообще была немногословна, за что он был весьма признателен.

Бывший разведчик проснулся на удивление спокойным и бодрым. Вчерашнее смятение исчезло, не оставив и следа. Все переживания, все метания души притупились настолько, словно уже минуло много десятков лет. Эмоции поблекли, сами события показались банальными, скучными и какими-то плоскими, словно это не он проживал их еще вчера, а случайно увидел во время выступления какого-нибудь непрофессионально уличного балагана. Тем не менее, парень прекрасно понимал, что все произошедшее было реальным и ему никуда от этого не деться. Сегодня, уже на свежую голову обдумав недавние события, он многое понял и сделал для себя кое-какие выводы. Как бы пафосно это не звучало, но вчерашний день в корне изменил его жизнь, вывернув ее наизнанку.

Его подставили, спокойно и расчетливо. Мэй?танор, очевидно, нашел самого крайнего во всей разведке и откупился его жизнью. Ведь каким бы там мастером перевоплощения Вивьен ни был, он никогда не являлся чистокровным эльфом, а значит, и жизнь его не представляла ценности в глазах богоданного начальства. И именно Вивьен получил задание, шанс возвращения с которого в целости и сохранности равнялся даже не нулю, а отрицательной величине. Да только что-то пошло не так у отцов-командиров, где-то они просчитались.

Оборотень долго размышлял над тем, почему все-таки остался в живых. Что же произошло там, в его не-сне, из которого у него не было ни малейшего шанса выбраться? Дриада сказала, что Дамиен не сомневался в его смерти, но вот только парень был жив, хоть и сам на себя несколько не похож. Ответов не было.

Потом понимание пришло само. Это была не интуиция, не прозрение. Он просто понял, что жрец не ошибся, и Вивьен действительно умер там, в том сером ничто, где оказался по воле сумеречного артефакта и коварства Верховного жреца. Вернее, не так. Умерло в нем все то, что было хоть и не чистокровным, но вполне себе светлым эльфом из почтенной семьи Истис. Оборотень больше не ощущал себя им, словно Вивьен был другим, абсолютно отдельным от него существом. Вивьен умер, чтобы он мог родиться. И это был единственный верный ответ.

Он перестал ощущать себя светлым. Тусклое освещение, скрадываемое тенью лесных исполинов и пеленой унылого дождя, не отталкивало, но больше и не привлекало. Зато тени, клубящиеся по углам, куда не доставал свет с улицы или от пламени камина, внезапно обрели цвет и глубину, поманили надежностью убежища, пообещали защиту. Зашептали на грани восприятия тысячами призрачных голосов, что, впрочем, совершенно не мешало. Он жадно, со щемящим любопытством, познавал новый для себя теневой мир.

Его мало волновало, кто он теперь. Пожалуй, он даже не задался этим вопросом, если бы дриада, которую, кстати, звали Диннес, не поинтересовалась этим утром, протягивая ему чашку с восхитительно ароматным черным кофе:

— И как мне называть тебя?

— В смысле? — не понял он, несколько даже растерявшись.

— Ты больше не можешь быть Вивьеном эа Истис, — припечатала черноглазая.

А ведь и вправду, не может. Как теперь будет звучать его имя, имя формально умершего? Он был уверен, что матери уже сообщили, как ее сын-полукровка не вернулся с задания. Небось и почетное что-то придумали...

"Ненавижу!"

О да, как он сейчас ненавидел тех, кто в один день сломал, уничтожил всю его жизнь, одним небрежным движением зачеркнув и скомкав ее, словно испорченный черновик письма. И в то же время... он был благодарен. За то, что именно так, именно через эту свою "смерть" он стал самим собой.

Вивьен ней Истис. Теперь его имя должно звучать так. Отверженный родом Истис. Ведь он теперь, по сути, изгой, раз уж не захотел становиться покойником. Но оборотень ясно отдавал себе отчет, что не хочет иметь ничего общего с народом матери, раз уж даже внешность его теперь мало в чем напоминает эльфийскую. Только теперь, потеряв часть себя, он наконец мог признаться, как было тесно в жестких рамках эльфийского мира. Тесно и горько. Неприятно видеть брезгливое безразличие в глазах братьев, чистокровных светлых, неприятно улавливать волны презрения, исходящие от окружающих, неприятно видеть стылую тоску в глазах матери. Она всегда тосковала по его отцу, но никогда — по самому Вивьену. Он был лишь болезненным напоминанием об утраченном возлюбленном. Так что делить с детьми Тиалиссы ему больше было нечего, хотя они и задолжали ему. По крайней мере, некоторые из них. Но долг крови и жизни с них можно спросить и потом. Сейчас же тени звали его подальше отсюда.

— Придумай мне имя, — неожиданно для самого себя попросил он Диннес. Дриада чуть нахмурилась, пристально глядя слепыми омутами глаз, а потом внезапно улыбнулась-оскалилась, показав острые клычки. Листья в ее волосах налились малахитовой зеленью.

— Твое имя Шион Нэй.

— Почему? — только и спросил он.

— "Шион" — чтобы не напоминать, кем ты был когда-то, а "Нэй" — чтобы ты никогда этого не забывал.

И это тоже был единственный правильный ответ. Он каким-то глубинным чутьем, еще нечетким и слабым, ощутил, что так и должно быть. Это действительно его имя. Единственно верное. Единственно возможное.

Шион. Как шелест ветра в кронах вечных дубов, как шуршанье опавшей листвы под скользкими боками лесной гадюки, как шорох умирающих трав под мягкими подушечками лап. Имя-вздох, имя-шепот. В нем — танец тени, в нем — страсть, в нем — забвенье.

Нэй. Короткое, звонкое, отчаянно-гордое. И в то же время плавное, тягучее, мягкое. Отрицание и обещание, звериная кличка и имя души... мне определенно нравится. Ведь в этом имени — он сам.

Они с Диннес больше не говорили. Ни к чему слова, ведь все самое главное она уже сказала, а более спросить было не о чем. Еще слишком рано задавать вопросы. Он еще не знал, кто и что он такое, еще не понял, к чему теперь идти. Но никто и никогда больше не будет решать за него. Ни прошлого, ни дома, ни обязанностей. Зато впереди — весь мир, огромный и неизведанный, сотни и тысячи троп, на которые он ни разу не ступал. У него есть имя. А еще у него есть он сам. И в этот момент Шион ощущал себя куда богаче всех королей и архимагов этого мира.

Диннес отвела взгляд и еще больше склонила голову, будто прислушиваясь. А потом уронила одно единственное короткое слово:

— Пора.

И он согласился. Вышел, слегка поклонившись молчаливой дриаде и ни разу не оглянувшись. На ковер из опавших листьев ступил уже зверем. Вещи, увязанные в компактный узелок, оказалось так легко унести в зубах. Прохладная осенняя земля приятно пружинила, ложась под мягкие подушечки кошачьих лап.

" Хей, мир! Ты ведь ждешь меня?"

Жадность и ее последствия

Нет отца да матери -

иди воровать, а

страшно воровать, так

полезай на паперть.

Тол Мириам, "Песни черни"

5 день месяца штормов 1658 года от В.С.

Сеун, столица империи Сарешш

1

Жирная весенняя грязь у покосившегося забора сыто чавкнула, принимая в свои гостеприимные объятия крышку люка. Струйка мутной жижи моментально устремилась в открывшийся провал и тяжелыми зловонными каплями закапала на белобрысую макушку, что как раз в этот момент обозначилась в черноте подземелья. Смачно ругнувшись, человек бодрее задвигал руками и ногами, стремясь как можно быстрее покинуть подземелье.

Прожогом выскочивший из люка человек оказался всего лишь мальчишкой-оборванцем лет десяти на вид. Чумазая мордашка покрыта разводами, в светлых волосах, помимо грязи, запуталась еще и паутина, много раз латаная одежда не прикрывает тощие руки и ноги, покрытые синяками. Типичный бездомный бродяжка из тех, что толпами валят в столицу в поисках лучшей жизни или, на худой конец, хоть какого-то куска хлеба. Только взгляд черных, словно угольки, глаз несколько выбивается из общей картины, слишком уж цепкий и пристальный. Хотя кто там будет присматриваться...

Настороженно осмотревшись и убедившись, что в округе никого нет, мальчик плотно прикрыл крышку подземного хода, с натугой вырвав ее из хлюпнувшей грязи, как мог, замаскировал выход. Еще раз зыркнув по сторонам, оборванец засунул грязные ладони поглубже в карманы коротеньких, не по росту штанишек, и вразвалочку пошел к выходу из мрачного кривого переулка, насвистывая себе под нос разухабистую песенку про крестьянскую вдовушку. Поравнявшись с ветхим заборчиком на заднем дворе средней паршивости борделя, парнишка вдруг встал как вкопанный и уставился куда-то себе под ноги. Пару раз глупо моргнув, протер глаза грязным рукавом — для верности, уж не мерещится ли? Нет, не померещилось.

Он лежал в луже раскисшей после ночного дождя грязи и, казалось, нагло улыбался. Вернее, не улыбался, конечно, но уж очень вызывающе блестел чистеньким бочком, словно дразнился. Иначе и не скажешь, глядя на полновесный двойной сольде со свежей, будто только с монетного двора, чеканкой.

У парнишки затряслись руки. Не иначе как от жадности. На одну эту монету бедная семья может спокойно прожить несколько месяцев. Или же за нее можно лишиться правой руки, если стража увидит подобное богатство у нищего побирушки...

Мальчик подозрительно покосился на слепые оконца окрестных домов, выходящие в переулок, проверяя, не подглядывает ли кто. Затем принюхался. Обоняние, по своей остроте более похожее на звериное, чем на человеческое, донесло до него сомнительные ароматы грязи, навоза, какой-то тухлятины и даже миазмы дешевых благовоний, которыми поливали себя обитательницы соседнего притона. Но вот людей на близлежащих улицах не обнаружило. Только где-то в глубине двора, находящегося за трухлявым забором, обреталась собака — единственное, кроме него, живое существо на этих задворках. Что, собственно, и не удивительно. Встретить кого-нибудь ранним утром в трущобах Сеуна — дело затруднительное. Ведь ночные "трудяги" — проживающие здесь воры-домушники, бандиты, убийцы и прочие проходимцы всех мастей, ведущие преимущественно ночной образ жизни, уже забились в свои норы, а малыши-карманники, нищие-калеки-попрошайки и прочий сброд, не способный к ночному разбою, уже убрались на свои "рабочие места", раскиданные в богатых частях города и вблизи Ярмарочной площади. Там и монетку подадут, и кошелек у ротозея-купца увести можно... Собственно, и сам парнишка принадлежал к ушлой воровской братии. И единственная причина, по которой он все еще не был на "работе" состояла в том, что он... банально проспал. Вымотанный вчерашней беготней от городской стражи, он допоздна отсыпался, забившись в укромный уголок городских катакомб. И теперь мальчик нюхом чуял, что ему за эту самоволку еще перепадет, причем не далее как вечером, когда молодой нахальный вор по кличке Опоссум поинтересуется, чем же он, собственно, занимался все это время. А с Опоссумом шутки плохи, недаром сама Ночная Хозяйка, глава Серой гильдии, поставила его старшим над шайкой карманников.