Шут

Шут кивнул и одним движением укоротил косу, доходившую до пояса, на целый локоть. Теперь ее без труда можно было укрыть под плащом.

— Как легко... — промолвила Элея, осторожно проводя рукой по голове. — Даже приятно... Что ж, все к лучшему: у меня теперь нет служанок, чтобы мыть и чесать такую гриву.

— Ага, — сказал Шут, а про себя подумал: 'Зато у новой "королевы" будут волосы что надо!' С помощью Элеи он споро надел платье, а косу прицепил под капюшоном так, чтобы она свисала спереди и сразу же бросалась в глаза. В опасной ситуации это позволит отвлечь внимание на себя.

Уходили они тихо, через черный ход в задней части гостиницы, который вел прямиком к конюшням. Хирга уже выводил лошадей, и те тревожно фыркали — им передалось волнение людей.

В мужском костюме Элея с легкостью оседлала свою кобылу, Шут же, напротив, изрядно повозился, прежде чем смог управиться с многочисленными юбками королевского платья. 'И как дамы их носят, — думал он, расправляя подол, чтобы не было штанов под ним. — Это же с ума сойти — всю жизнь таскать на себе столько лишних тряпок!' Вдобавок платье было ему порядком узко в плечах и груди, едва вдохнешь в таком.

С постоялого двора вышли цепочкой: сначала Шут, потом королева, Хирга замыкал их маленький отряд. Когда до причала осталось миновать лишь пару домов в переулке, Шут знаком велел своим спутникам остановиться. Поманил к себе Хиргу.

— Оставь лошадь здесь и ступай вперед, — велел он шепотом, — тебя никто не знает. Проверь все ли спокойно, нет ли засады... — Шут проводил мальчика глазами, пока тот не исчез за поворотом, затем перевел взгляд на королеву. Элея была бледна, но держалась решительно. Упрямо сжала губы, высоко подняв голову. Перед самым выходом из комнаты на постоялом дворе Шут, блеснув своим балаганным опытом, основательно изменил лицо королевы: используя одну только каминную золу, превратил ее в хмурого южанина вроде Хирги. Нарисовал угольные брови и синяк под глазом, заострил скулы и подбородок. По его мнению, Элея выглядела великолепно, никто не признал бы в ней сейчас королеву.

— Ваше Величество... — негромко попросил он, — будет лучше, если вы перестанете сидеть так ровно и держать голову столь гордо... Это не свойственно простолюдинам... — Сам он, наоборот, постарался перенять осанку и манеры королевы: если им все же не повезет и у причала будет засада, никто не должен усомниться который из всадников — Элея.

Время тянулось, точно налипшая на зуб карамель. Медленно и невыносимо. Шут успел проводить взглядом несколько крыс, перебегавших от дома к дому, и тощую кошку с отвисшими сосками, что кралась вдоль канавы.

Хирга возник, как всегда, неожиданно и вовсе не там, где его ждали: выскочил из какого-то темного переулка за спиной у Шута. Глаза — что две плошки, полные страха.

— Они ждут! Господин Патрик, они там! Стражники! Много! — мальчик вцепился в сбрую своей пегой лошадки, пытаясь унять дрожь в руках.

Шут сжал челюсти, так что желваки заходили на скулах.

Значит, все-таки погоня успела за ними...

— Сколько? Говори!

Но Хирга так переволновался, что едва мог совладать с собой.

— Ну... Там... Десять! Не меньше!..

— Точнее, болван! Подумай! Тебя учили считать или нет?! — Шут редко бранился, но им тоже овладел страх.

Мальчишка беззвучно задвигал губами, вспоминая.

— Восемь! Я насчитал восемь. Все того... при мечах... и один лучник. Стоят там у самого причала, где корабль, про который вы сказали, господин... — Постепенно Хирга взял себя в руки, и тихий голос его зазвучал ровнее. — Я... того... на него прошел, ну, как юнга... капитана спросил... Он говорит, чхать хотел на стражу, не указ они ему, коли заплатим, как договорено было. Только он теперь еще сверху требует. За риск. Пять золотых... И сразу сходни поднимет. Мы спрячемся, а в матросов лучник не посмеет стрелять. Он местный, его потом того... на полоски порубают. Только... как мимо вам проскочить... не знаю...

Шут вздохнул поглубже и прикрыл глаза.

Хотелось прочесть какую-нибудь хорошую молитву, но все они вдруг позабылись, только песенка Далы крутилась в голове. Еще один глубокий вдох.

Не бояться. Не бояться!

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Все. Пора.

Он снял с плеча свой мешок, протянул мальчишке.

— Тут деньги. Бери. Ты первый поскачешь. — Шут обернулся к Элее. — А вы, Ваше Величество, следом. Только быстро. Очень быстро. Стрелять они не будут, а задержать вас не успеют. Только не медлите на сходнях. Они попытаются загородить — скачите не глядя, умоляю вас! Отбегут, когда поймут, что вы не остановитесь.

Королева нахмурилась.

— Патрик, а ты?.. Что ты задумал?

— Да как и прежде решили, — Шут улыбнулся ей, скрутив страх в тугой жгут. — Прорываемся. Все будет хорошо! Хирга, пошел! — и он что было силы хлопнул обеих кобыл по крупам. А потом — спустя два удара сердца — рванул следом.

Выскочив на набережную, Шут сразу увидел этих стражников. Они стояли почти у самых мостков. Вернее, уже не стояли, а пытались последовать на корабль за королевой и мальчиком, что стремительным галопом ворвались на палубу 'Болтуньи', не промедлив — хвала богам! — у сходней. Отскочившие в сторону от копыт лошадей, стражники уже ринулись на деревянный трап, выхватывая свои мечи, чтобы отпугнуть матросов, пытавшихся втащить сходни.

И тогда Шут завизжал.

Так громко и пронзительно, точно ему в штаны упала большая жирная мокрица. Стражники разом обернулись на этот истошный визг и сами взревели от радости:

— Да вот же она! Вот она! Держи! — Они забыли о паре 'парней', уже скрывшихся в глубине корабля. Перед ними была королева.

А Шут стрелой летел через набережную и кричал дурным бабьим голосом:

— Отдавай концы! Отчаливай! Уходите! Уходите скорее! — Его уже окружили со всех сторон, кто-то схватил коня под уздцы, и гнедой, почуяв беду, отчаянно бил копытами, стараясь вырваться. Шут видел за спинами стражников, как медленно начал отходить от причала большой неповоротливый корабль капитана Улитки. Как несколько человек с оружием запоздало попытались остановить его... Увидел он и две фигурки на палубе, одна из них застыла у перил:

— Патрик! Пат... — А парусник, между тем, набирая скорость, все больше отдалялся от берега. Кому-то из матросов хватило ума увлечь королеву прочь с палубы, когда лучник на берегу уже натянул тетиву.

Шута стащили с коня, не грубо, но решительно. Заломили руки за спину. Стражники были незнакомые, не из королевской гвардии. Наверняка местные, ульевские. Но возглавлял их парень из тайкуров в традиционном черном наряде.

— Ишь ты! — бормотали вокруг Шута.— Бежать хотела!

— Да ты полегче! Королева все же!

— Какая она теперь королева...

— Пэм, куда ты веревку дел? Вяжи, да гляди не порань руки-то!

— Эй, братцы! Глянь, а чего руки-то такие странные?

— Ба! И впрямь! Да она ли это?

В следующий миг Шут лишился своего плаща вместе с косой. Треснуло по швам платье, раздираемое десятком рук.

— Это парень! Вот же ж демоны треклятые!!! А королева-то где?! — Восемь пар глаз уставились на него. И не было в этих глазах ничего хорошего... — Да кто ты такой?! А?!

Шут стоял среди разъяренных мужчин и глядел вслед уходящему кораблю... Кто-то толкнул его, другой стражник наотмашь ударил по лицу, разбив губу. Еще миг — и Шут оказался на земле, но преследователи королевы уже потеряли к нему интерес: поняв свою роковую ошибку, они бросились искать любое судно, чтобы плыть вдогонку настоящей Элее. Только один остался затянуть веревки на руках и ногах пленника. Невероятная суета захлестнула, казалось, всю набережную: кто-то кричал, кто-то бежал, искали капитанов, требовали отчалить немедленно. А Шуту — избитому и связанному королевскому дураку, лежащему с окровавленным лицом на холодных камнях набережной, — было спокойно, как в лоне матери. Он почему-то твердо знал, что никто не догонит его королеву.

Когда и стражники осознали это, когда они, отчаявшись найти поддержку среди моряков, вновь собрались вместе, Шут понял, что сейчас его будут бить. Нет, не до смерти, может даже не покалечат, но зло выместят хорошенько и без зубов оставят наверняка. Лежа лицом вниз и не в силах пошевелиться, он лишь молча смотрел на сапоги приближающихся стражников. Один из них пнул брошенные кучей обрывки платья. Другой в это время уже занес ногу, чтобы 'приласкать' самого хозяина одежды — виновника всех проблем. Однако тайкурский воин остановил его жестом.

— Нет. Не надо. Что толку? Кости пусть палач пересчитает. Отвезем к королю. Может, это смягчит его гнев.

— Надо бы этого уродца к кобыле привязать и волоком в Золотую...

— Да? Потом сами будете за его башку отвечать? — Тайкур отвернулся от Шута и плюнул.

Ульевские все-таки попинали пленника немного, для острастки, но зубов не тронули. А он даже не пытался увернуться от тяжелых сапог, только закрывал лицо связанными руками.

21

Обратно к Золотой Гавани Шут ехал на своем же гнедом, который едва шагал от усталости. Руки были накрепко связаны спереди, а веревку, стянувшую их, стражники прикрепили к луке седла. При каждом движении коня грубая пенька дергалась, стирая кожу на запястьях.

Поводья Шутова коня держал тот самый тайкурский воин. По бокам от него ехали еще двое таких же бритоголовых степных чужаков с саблями. Они не отличались многословностью и ничем не напоминали королевских гвардейцев. Все трое были молоды, но в их движениях сквозила скрытая сила опытных бойцов.

Лошадей не гнали. Куда теперь спешить? Главная добыча ушла, охотникам досталась только мелкая рыбешка. Один раз сделали остановку в небольшой деревне, мимо которой проходил тракт. Пока тайкуры ужинали в придорожном трактире, Шут сидел снаружи. По-прежнему связанный по рукам и ногам, он только и мог, что смотреть по сторонам. Впрочем, разглядывать здесь было нечего: унылый скотный двор, пара старух на лавочке, голый ребенок, играющий в пыли с деревянной гремушкой... Вскоре младенца унесла в дом худая замученная баба. Ушли и старухи — вечерело, изо всех щелей повылетели голодные комары. Морщась от их настойчивого визга, Шут тосковал по своей куртке. Мысли сами собой вернулись к прежней жизни в Солнечном Чертоге... к жизни, где было место для разноцветных нарядов с бубенцами, для пустяшных тревог о новом костюме и для странной Госпожи Иголки... Ведь она как будто предвидела все, что случится с ним! Может, и вправду колдунья?

Шут загрустил. Руки у него болели, в животе было пусто, на душе — тоскливо. И он ничуть не удивился, когда вдобавок ко всему с неба начал сыпать мелкий колючий дождь. Шут съежился и закрыл глаза.

'Светлая Матерь, как я устал... Пусть это все кончится поскорее...'

— Эй! Уснул там? Вставай! — без лишних церемоний его дернули с земли и развязали, чтобы пленник смог взобраться на лошадь. — Лезь давай!

Кое-как цепляясь занемевшими руками, Шут втащил себя в седло. Мучительно было думать о том, что сейчас его запястья опять стянут толстой лохматой веревкой. Один из тайкуров, бледный парень с поломанным носом, уже держал ее наготове. Он был младше других, узкую длинную физиономию сплошь покрывали крупные багровые прыщи.

— Пожалуйста... Не надо... — не удержавшись, попросил Шут.

Бледный дернул щекой и презрительно сплюнул:

— Молчи, убожество! Баба в юбке... — добавив еще что-то на своем языке, он грубо сцапал руки Шута и обмотал их крепче прежнего. Воспаленная кожа под веревкой натянулась и побелела до синевы. Шут лишь скрипнул зубами и одарил своего мучителя полным ненависти взглядом. За это ему вдобавок прилетела увесистая оплеуха. — Будет он тут выступать еще! Задница овечья!..

Остаток пути Шут уже не думал ни о королеве, ни о дворце, ни о тайкурах. Только о пульсирующей боли в руках, только о том, чтобы не упасть.

— Патрик, ну как ты мог? — голос Руальда прозвучал горько. Король, как положено, восседал на троне, когда поутру гвардейцы привели к нему на суд главного государственного преступника, соучастника похищения королевы. — Вот не думал, что дождусь от тебя такой измены...

Шут, полночи проведший в каменном мешке дворцовых подземелий, стоял перед ним, слегка покачиваясь от слабости. Все руки у него были в кровавых потеках, кровь засохла и на лице, прочертив темную линию от губ до самого ворота. Звуки доносились как сквозь ватное одеяло.

Они прибыли в Золотую глубоко за полночь, но уснуть Шуту так и не удалось: в темнице было слишком сыро и холодно, а в углах, мерзко пища, сновали крысы. Весь остаток ночи он провел, пытаясь хоть ненадолго задремать, но каждый раз, когда сон касался его сознания, что-нибудь отгоняло желанное забытье прочь — крысиная возня у самых ног, боль или пронизывающий холод каменного пола, едва покрытого тонким слоем соломы...

— Что же ты молчишь, Пат? — Руальд подался вперед, вцепившись в подлокотники трона. — Ты ведь всегда говорил мне правду!

Шут медленно опустился на пол, не обращая внимания на алебарды гвардейцев, испуганно взметнувшиеся к самому его носу. По рядам придворной знати прокатилась волна возмущенных возгласов: никто не смел сидеть в присутствие короля без его позволения, да еще и будучи обвиняемым!

— Сил нет говорить, Ваше Величество, — Шут не узнал свой голос, хриплый и бесцветный. Он сидел, скрестив ноги, и смотрел на свои перепачканные в грязи и навозе штаны. На короля ему глядеть вовсе не хотелось. Слишком страшно было видеть чужака в теле друга. Растрепанные волосы упали Шуту на глаза, занавесив весь мир, который стал таким враждебным. Внезапно в поле его зрения возникли сверкающие золотой отделкой сапоги Руальда.

— Патрик... — большие руки короля крепко ухватили его за плечи, легко подняв над полом. Сильные пальцы, без труда вращающие двуручный меч, взяли Шута за подбородок, и ему все-таки пришлось посмотреть в лицо Руальду.

Это был его король. Настоящий, живой, с непритворной болью во взгляде!

Шут распахнул глаза, чувствуя, как гремучим тараном ударилось о ребра сердце и застучало, заколотилось...

'Что это? Что с ним? Он опять прежний? — мысли метались в голове, точно дикие птицы. — Но тогда ведь это значит, что все еще можно вернуть, наладить?..'

— Оставьте нас все! — рявкнул король. Слуги и гвардейцы, придворные дамы и рыцари спешно устремились к дверям. Через минуту тронный зал опустел. Руальд кивнул Шуту на высокое кресло у окна, сам сел рядом. — Рассказывай, Пат. Зачем ты помог ей бежать? Разве не ты предупреждал меня, что будет война? Теперь она действительно будет. А ты хоть задумался, что это такое? Ты подумал о том, сколько людей пострадает в этой мясорубке?

Шут пожал плечами. Он плохо соображал, глаза сами собой закрывались от усталости, и комната вокруг тихонько плыла, пытаясь опрокинуться куда-то.

— Я не мог иначе... Это ты должен был думать, прежде чем выбирать себе новую жену... Да и все равно Давиан узнал бы рано или поздно.

'Теперь точно взбесится', — подумал он, невольно сжавшись в ожидании удара. Но король сидел не двигаясь, подперев голову руками, и с тоской глядел куда-то в пустоту. Шуту вдруг показалось, что Руальд вообще не здесь. Ему захотелось вскочить, как раньше обнять короля, сказать: 'Прости меня, прости, пожалуйста! Я правда не мог иначе. Позволь мне остаться твоим другом...' Но Шут не смел. Боялся. Когда же взгляд монарха вновь стал осмысленным, в нем больше не было ни теплоты, ни дружелюбия.