Налево от полярной звезды

Выяснилось, что я бессердечный, что променял отдых с Борисом на болтание с мальчишкой по лесам и долам, что он, Борис, нужен мне только для удовлетворения моих низменных инстинктов (кто бы говорил, а?), что он меня интересует только потому, что богат и держит ресторан, в котором я работаю, что по натуре я самая настоящая блядь и готов пойти с кем угодно и куда угодно, лишь бы платили. Кое-что было недалеко от истины, но, в основном, Борис был не прав. Никогда я не ложился в постель, с кем попало. В первый момент мне захотелось войти и устроить безобразный скандал, но я вовремя сообразил, что это как раз и подтвердит мнение Бориса обо мне, как о склочной и сволочной проститутке. Пришлось на цыпочках снова подняться вверх, хлопнуть посильнее дверью и от души поскрипеть ступенями. В комнату я вошел, как ни в чем не бывало, улыбаясь и демонстрируя свое хорошее настроение. Они замолчали еще когда я скрипел лестницей и делали вид, что их очень интересует политическая ситуация в Чечне. На столе еще оставался ужин, и я основательно подкрепился. Бабка, охая, ушла к себе, а я предложил Борису выйти во двор подышать свежим воздухом. Честно говоря, я должен был завтра же уехать, если бы хоть немного себя уважал, но... Котька. Я не в силах был заставить себя отказаться от общения с ним. Этот мальчишка тянул меня, как магнитом. Ради него я готов был стерпеть все, что угодно. Поэтому, оказавшись в саду, я принялся выполнять обещанное, и вскоре Борис, забыв обо всем, шептал мне, как он меня любит.

Утром я успел удрать до того, как мой ревнивый любовник открыл ясные очи. Весь день хитрый и коварный робот ускользал от сыщика. Котьке никак не удавалось меня выключить. Под конец он разозлился и завопил, что так нечестно, что у меня давно уже кончилась энергия, что я должен уже лежать и не шевелиться, пока он меня будет перепрограммировать. Это слово он, конечно же, переврал. То ли от злости, то ли от незнания. Пришлось упасть на траву и ждать, пока Котька переключит мои контакты с выхода на вход. Мне было щекотно, и я не выдержал и расхохотался, схватив Котьку и повалив его рядом. Он тоже смеялся, даже прихрюкивал, что смешило меня еще больше. Отсмеявшись, мы пошли на Ведьмин пруд смывать с себя пыль. Потом долго лежали на песке, отдыхая.

— Кот, а ты книжки-то читаешь? Или только телек смотришь? — мне было любопытно, откуда он берет сюжеты для своих игр.

— Не-а, они неинтересные, — Котька лениво сыпал песок сквозь пальцы.

— Как это неинтересные? Книжки — и не интересные? А что ты читаешь?

— Ну мама приносит, с работы, только там все скучно, любят, целуются, ссорятся. Или убийцу ловят-ловят, а он совсем и не убивал, Это другой убил, который вместе со всеми ловил. И непонятно, зачем тогда другого ловили. Скукота. По телеку интереснее.

Видимо, мать Котьки приносила с работы любовные романчики и карманные детективы, которые в изобилии появились сейчас на книжных лотках. Это чтиво для поездок в метро нельзя было назвать книгами. Ну а в интернате, где во время учебы жил Котька, в библиотеке ничего, кроме Незнайки и Карлсона не было. Это были хорошие книги, но Кот их уже перерос.

— Котя, а ты про Белого Клыка читал?

— Про какого Клыка?— он повернулся на бок и смотрел на меня одним глазом.

— Про волка. Он был не совсем волк, его мама была собакой, но вырос он в лесу, как настоящий волк, а потом попал к людям.

Короче говоря, пришлось мне вкратце пересказывать Котьке историю Белого Клыка, потом о приключениях Смока и Малыша. Тут я уточнил, что Малыш — это не тот, который с Карлсоном, а совсем другой. Потом мы перескочили на Капитана Блада, потом на Всадника без головы. Котька слушал, почти не дыша. А я уже предчувствовал, что на днях придется мне побывать и Красавчиком Смитом, и пиратом Левасером. В этот день мы пришли домой поздно. Котька уже с полдороги начал нервничать. Он боялся, что его будут ругать и мать, и бабушка. Мы, действительно, сильно припозднились. Я предложил ему свою помощь, но он отказался. Капитан Блад сам мог справиться со своей мамой. Прощаясь со мной у нашей калитки, Кот попросил написать ему список "самых-самых" интересных книг. Он намеревался раздобыть их и сам узнать, как все было на самом деле. Я пообещал, и мы расстались. Я тоже волновался, не зная, как меня встретят дома. Но все было тихо, меня даже никто не ждал. Видимо, Борис решил воздействовать на меня презрительным молчанием. Меня это развеселило, и я, нахально сделав себе ужин, отправился в комнату, чтобы в тишине и покое поесть. Мне никто не мешал, но атмосфера в доме была раскалена. Всю жизнь я "пересыпал" неприятности, поэтому сразу же после ужина завалился спать.

Это была моя ошибка. Ревность Бориса перешла в стадию, когда человек уже мало что соображает, ему надо только излить свою боль и злость. Я проснулся, когда он прикручивал мои руки веревкой к спинке кровати. Борис всегда был немного склонен к садизму, но в этот раз все ограничения он с себя снял. Видимо, считал, что имеет на это моральное право. Мои уговоры и просьбы ему быстро надоели, и он просто завязал мне рот полотенцем. Никогда и никто не выделывал со мной ничего подобного. Пытаясь освободиться, защитить себя хоть немного, я до крови разодрал себе руки, но так и не смог развязаться. Бориса все это только раззадоривало. Под утро на мне живого места не было, руки затекли и онемели, и я, конечно же, никуда бы не смог уйти. Именно этого Борис и добивался. Хотя бы день, но я был с ним рядом, пусть оскорбленный, униженый, лицом в подушку, но с ним, а не с Котькой.

Котька, как всегда, появился рано утром, но я не мог даже встать, не говоря уже о том, чтобы куда-то идти. Борис спустился и объяснил моему юному другу, что я заболел, видимо, перегрелся или перекупался. Кот расстроился, он строил на сегодня большие планы. Тихо войдя в комнату, он сел рядом с моей кроватью и с сочувствием посмотрел на меня. Минут пять, после чего терпение его иссякло, и Кот начал ерзать на стуле. Он честно пытался поддерживать разговор, спросил, как это меня угораздило заболеть, когда все так было интересно. Я пробормотал что-то невнятное. Руки болели, но я был вынужден держать их засунутыми под подушкой, чтобы Котька не увидел длинных кровавых ссадин. Наконец, Кот посчитал, что визит вежливости закончен, встал и с явным облегчением пообещал зайти попозже.

После его ухода мне стало совсем тошно.

— Ну что, — Борис злорадствовал, — твой дружок не очень-то готов тебя развлекать. Посидел и сбежал.

— Он еще ребенок, а ты мерзавец, и я видеть тебя не хочу, — я готов был наговорить кучу гадостей, но сил у меня не было даже на хорошую ссору, а вяло переругиваться было неинтересно. Кроме того, я был готов обидеться и на Котьку, хотя и понимал, что ребенку в его возрасте сидеть у чьей-то постели вместо того, чтобы носиться по улице, просто скучно. Борис на мои слова внимания не обратил, был весел и доволен, принес пластырь и залепил кровоподтеки на моих руках. Еще через полчаса я нашел в себе силы спуститься вниз и залечь в гамак. Было грустно и очень хотелось себя пожалеть.

Я продремал в тенечке до обеда и проснулся от того, что меня легонько потряхивали за плечо. Передо мной стоял Кот и держал в руках миску с малиной.

— Вот, это тебе, я набрал, правда, она еще не очень созрела.

Он смотрел на меня с тревогой, и я понял, что Кот искренне за меня волнуется. Он отправился за малиной, вместо того, чтобы идти куда-то играть или купаться. Комок встал у меня в горле. Я был несправедлив, когда решил, что безразличен для этого мальчика.

— Спасибо, Кот, — я взял миску. Малина была еще розовая, кисловатая, но мне показалась слаще меда. Ведь ее собрал для меня мой мальчик.

В этот раз Кот просидел у меня до вечера. Я снова рассказывал ему о книжках, которые ему стоило бы прочитать, вкратце пересказывал их сюжеты. Котька слушал, открыв рот, глаза его горели, видимо, он уже строил какие-то планы. Борису с трудом удалось отправить его домой. Мне не хотелось снова ложиться в постель и я заявил, что еще полежу в гамаке. Но мой настырный любовник отказался меня слушать. Он заявил, что если я не пойду своими ногами, он отнесет меня наверх на руках. Это было уже слишком, и я, полный дурных предчувствий, поднялся в комнату. Но в эту ночь меня оставили в покое. Видимо, Борис понял, что я ни на что сегодня не способен.

* * *

А утром я опять сбежал с Котькой в лес и мне было наплевать, что со мной будут делать ночью. Мы бродили по прекрасным солнечным полянам, где заливались кузнечики и летали бабочки, по сопкам, где величаво стояли корабельные сосны, а я все не мог отделаться от своих грешных мыслей. Вот на этой полянке было бы славно раздеть Котьку и посмотреть, как светится на солнце его смуглая кожа, а в этом глухом сыром овраге никто не услышал бы его крика. Я почти физически ощущал под своими ладонями его маленькие упругие ягодицы, слышал его стон, полный боли и стыда. Кот резвился, а у меня все болело от с трудом сдерживаемой страсти. Никогда я не испытывал ничего подобного, никогда мне не приходилось прилагать столько усилий, чтобы удержать себя в руках. Наверное, Котьку спасло только то, что я был еще слишком слаб после насилия, которое надо мной совершили.

Под вечер мы опять добрались до Ведьминого пруда, и я немного поучил Кота нырять. Я чувствовал его жилистое тельце под своими пальцами, и мне стало немного легче. Он меня не стеснялся совершенно, и я несколько раз касался его попки, бедер, а однажды, как бы случайно, поцеловал маленькую розовую пяточку. После всех моих мук я был вознагражден переодеванием Котьки на берегу. Вода была холодная, и я растер его полотенцем, постаравшись коснуться всего, чего можно.

Я ждал дома грозы, но, видимо, Борису все это надоело. Объяснять ему, что я влюбился в мальчишку, не стоило. Да он и не требовал никаких объяснений. Просто поставил меня перед фактом — или я с Котькой, или с ним. Пришлось согласиться провести следующий день дома. Борис обрадовался моей неожиданной уступчивости (а чего бы я не сделал, лишь бы задержаться в этой деревеньке подольше) и предложил назавтра истопить баню. Он и не подозревал, что Котька тоже не собирался уступать меня просто так.

* * *

Мы только-только успели раздеться, как дверь бани отворилась, и в предбанник влез Кот со своими банно-прачечными принадлежностями. Он сообщил оторопевшему Борису, что мама и баба Лиза разрешили ему мыться с нами, потому что с мамой он не может, а в город ехать в баню смешно, если есть рядом. Борис, видимо, представил, что случилось бы, приди Кот чуть позже. Но отказать он не мог, как добрый сосед. Поэтому Кот присоединился к нашей компании, чему я был только рад. Впрочем, радость моя тут же испарилась, потому что пацан тут же задал один из своих коронных вопросов:

— Гена, а что это у тебя на попе?

Я внутренне проклял все на свете. Совсем забыл про эту чертову татуировку, сделанную еще полгода назад по пьяни. Сколько собирался ее свести, да все руки не доходили. Да и на моих друзей она производила однозначное впечатление. Но они были взрослые люди, а как я объясню Котьке, что означает разноцветный замочек с фигурным ключом на моей ягодице? Борис откровенно веселился, а я чувствовал, как лицо мое заливает предательский жар. Слава Богу, что в бане было темно. Буркнув что-то невнятное, я отвернулся и залез на полок. Удовольствие от бани быстро испарялось. Борис болтал с Котом, спрашивал, где мы ходим, что делаем весь день, Котька с охотой рассказывал, а я как-то сразу оказался в стороне.

Плохое настроение не покинуло меня ни вечером, ни ночью. Чувствовал я, что случится что-то нехорошее, и это нехорошее явилось следующим утром в образе Котькиной матери. Она решительно подошла ко мне и отозвала в сторону.

— Меня зовут Татьяна, а ты, наверное, Гена? — она не спрашивала, она и так знала, кто я.

— Да, — не мог же я отказаться от самого себя.

— Ну вот что, я не собираюсь тут долго с тобой разговаривать, нет у меня ни времени, ни желания. Костик рассказал мне про тебя, много, он в тебя просто влюблен. Впрочем, это меня не удивляет. У Кости никогда не было старшего друга, а он всегда хотел иметь брата. Но, в отличие от сына, я прекрасно понимаю, кто ты. Так вот — уезжай отсюда. Я не хочу, чтобы мой мальчик общался с таким, как ты.

— С каким же? — и хотел бы я сказать это с вызовом, да не вышло. Получилось тихо и немного жалко.

— Сам знаешь, — отрезала Татьяна. — Учти, тут тоже есть милиция, может, вас теперь и не сажают, но я заявлю, что ты хотел растлить моего сына. И тебя все равно посадят.

Что мог я доказать этой женщине, если сам ни в чем не был уверен? Она хотела спасти Котьку и была абсолютно права. Я был очень близок к тому, чтобы совершить над ее сыном насилие, пусть даже мне это грозило бы тюрьмой.

— Уезжай, слышишь? Я подниму на ноги всю деревню, здесь вам не Петербург, тебя на части разорвут, понял?

Мне оставалось только кивнуть. Я должен был уехать, чтобы спасти Котьку от самого себя.

* * *

Я сидел в купе. Как ни странно, мне удалось купить билет без труда. Наверное, сама судьба была против меня. До отправления оставалась буквально минута, когда я заметил на дороге велосипедиста. Он летел к станции изо всех сил, выжимая все, на что был способен, зная, что опаздывает. Я стиснул зубы. Котька, Котик мой, я ведь так и не попрощался с ним, не сказал ни слова. Вагон дернулся, и в эту минуту велосипед наехал на какое-то препятствие, может быть, на камень. Со всего размаху Котька полетел в пыль. Вагон, набирая скорость, прошел мимо, и я увидел, как вздрагивают худенькие плечи моего мальчика. Он так и лежал на дороге, ничком, не поднимая головы. Я залез на полку и закрыл глаза.

* * *

Я вернулся в эту карельскую деревню через несколько лет. Я отслужил в армии, хлебнув там лиха и из-за моей национальности, и из-за сексуальной ориентации. Да и потом мне пришлось несладко. Ничто меня не держало в России, и я решил уехать в Израиль. Ехал я туристом, ничего мне не надо было продавать — ничего у меня и не было. Несколько дней, оставшихся до самолета, я посвятил прощанию с друзьями. Борис жил на даче с одним из своих очередных мальчиков, и я решил поехать туда. Жила во мне смутная надежда на встречу с Котькой, но иллюзий я не питал. Прошло 5 лет, он, скорее всего, давно и прочно забыл обо мне.

Я вошел в такую знакомую калитку. Из дома раздавались голоса, я улыбнулся, шагнул к крыльцу, и тут из двери вылетел подросток. Он так и не научился ходить медленно, Кот, Котька, карельская синичка. Я узнал его сразу — белокурый, сероглазый, нескладный, как все мальчишки в 16 лет. Что-то трепыхнулось у меня в груди, перехватило дыхание. Как я ошибался, думая что Кот забыл меня. Нет, он тут же все вспомнил. Лицо его застыло, он на деревянных ногах прошагал мимо, не взглянув в мою сторону. У самой калитки повернулся, нос его презрительно сморщился, и он пропел насмешливым, звонким, юношеским тенорком, глядя мне прямо в глаза:

— Пи-и-идор.

* * *

Отлаяла свое соседская дворняга, улеглась пыль на дороге, поднятая босыми ногами Котьки, а я все стоял у калитки. В сердце моем была ночь.