Воспоминания о неисчислимых мытарствах на Дальнем Востоке

Серёжка — писарь нашего полка — испугался:

— Что ты, да тут в шею нас направят. Нет, если хочешь, валяй один, а я не пойду.

Сказав ему, чтоб он обождал меня, я быстро вошёл в вагон. С другого конца вагона из купэ вышел китаец.

— Вам чего надо?

В то же время открывается возле меня дверь купэ, появляется элегантно одетый молодой человек лет 26-28.

— Что угодно, господин Капитан?

Я сказал, что я не капитан, а пленный, а полушубок с погонами взамен моего мне дал капитан. И, показав ему документы, я просил его, если возможно, пожертвовать нам на хлеб.

— Сколько Вас?

Я ответил, что 40 человек.

— О, так столько хлеба у меня нет, а Вы один сюда пришли?

— Нет, двое.

— А где другой?

— У вагона.

— Так позовите его сюда и идите ко мне в купэ.

Быстро скричав Серёгу, я чуть не силой втолкал его в вагон. Вошли в купэ.

— Пожалуйста, садитесь. Так, так, Вы голодные?

Он приказал стоявшему в дверях ходе подать чаю, молоко, мёд и хлеба. Когда всё это принесли, он милостиво предложил нам, упираясь на то, что мы голодные, во что бы то ни стало с"есть всё, что есть на столе. Ему казалось, что стоящий на столе хлеб, нарезанный тонкими ломтями, блюдо мёда, бутылка молока чем то большим, что не может поместиться в двух голодных желудках. Мы же, окинув всё это взглядом знатоков, наоборот нашли, что это десятая часть того, что мы были бы в состоянии в данное время с"есть. С первым стаканом чая хлеб был уничтожен. Тарелка мёда опустела, оставалось [18об] молоко в бутылке. Разлив его по стаканам — выпили, т.к. я видел, что больше нам не собирались дать ни хлеба и ни чего другого. Надо было показать вид, что мы довольны и, крякнув, мы приняли вид насытившихся людей.

— Вы курите, — прервал он молчание, — пожалуйста, папиросы.

Закурили.

— Расскажите, пожалуйста, как наша Армия, и где сейчас фронт, ведь Вы не давно оттуда, знаете. Интересно послушать из уст людей, бывших в последних боях.

Что нашёл возможным, я рассказал.

— Ага, так Вы говорите, что красных мало?

— Да!

— Так что же они воюют? Скажите, вот Вы, я вижу, человек интеллигентный, как Вы могли попасть в эту безнравственную банду красных? Меня удивляет, как там могут находиться люди более или менее интеллигентные.

Надо было отвечать, и я сказал:

— Вам известно, что представлял из себя атаман Калмыков? Может быть, он принадлежал и к Вашей Армии, но всё-таки так обращаться с населением, как обращался атаман Калмыков, не возможно.

— О, я знаю, это был мерзавец, и если он попадёт к нам, мы его сами расстреляем!

— Так вот, в то время, когда ещё было тихо, я приехал из Никольска в гости в Хабаровск, где меня и застигло положение. Выехать было нельзя, наступали партизаны, а Калмыков, расправляясь со всеми, спешил отступать. Знаете, я не люблю издевательств, хотя бы и над врагом, но и не сторонник красных. Я не мог отступить с Калмыковым, а когда партизаны взяли Хабаровск, через некоторое время мой год был мобилизован. Вот Вам краткая история, как я попал в Красную Армию. Но должен Вам сказать, что в Красной Армии всё таки я не видел никаких издевательств.

— Ну, а как наши с Вами обращались?

— Ничего, именно так, как надлежит обращаться с пленными.

— Так, а вы знаете, всё-таки не хорошо делают коммунисты, к чему это насилие? Вот мы сейчас наступаем, дальше Байкала мы не пойдём. Нам необходимо взять территорию до Байкала, где бы мы могли устроить своё Государство и границы. Ведь это можно было бы устроить мирно? Ну, если надо коммунистам устроить какой-то Социализм, заняли по Иркутск и устраивали бы там, а нам дали бы свободно дожить здесь остаток своих дней. Ведь знаете, мы люди старого, старых законов, в нас вкоренились веками созданные традиции жизни, мы не можем терпеть нового, не можем жить в новых условиях. Нам необходима жизнь по старому, и мы будем бороться за неё. Мы создадим своё Государство от Владивостока до Байкала, если нам не дадут добровольно, сделаем это силой. Установим границы, и пусть тогда за Байкалом коммунисты устраивают свой Социализм, а мы заживём по своему. И пусть тогда посмотрит народ, где лучше жить, у нас — в буржуазном Государстве или у коммунистов. Я уверен, что к нам пойдут многие.

Так закончил свою беседу с нами делегат Меркуловского Пр-ва в надежде на то, что им удастся зажить по старому. Предложив нам по папиросе, он спросил:

— Что же Вы думаете сейчас делать, чем займётесь?

Я сказал, что трудно ответить на этот вопрос, а главное надо пробраться домой в Никольск.

— Ну, всего хорошего Вам. Устраивайтесь, и я уверен, что Вы быстро составите себе карьеру. С удовольствием дал бы Вам денег, но у меня в данное время их нет, а товарищи мои ушли в посёлок.

Поблагодарив за чай, мы ушли.

— Ну, брат, обсеклось. А ловко поёт он! Возьмём по Байкал. Нет, друзья Меркуловы, этого Вам не удастся.

Разговаривая о беседе с делегатом, мы пошли к эшалону белых. Набрав довольно порядочное количество хлеба, мы направились в свои вагоны.

К нашему составу уже подали паровоз, и к нашему удивлению у нас спросили только, сколько нас находится в вагоне, и мы поехали.

— Никольск! Ну, а теперь куда? — спрашивали мы один другого.

Ребята направились в деревню, а мы вдвоём с б/писарем нашего полка отправились в больницу, где служил знакомый моего товарища. Спрашиваем, его нет, будет завтра, а квартиры его хотя и знают, где, но мы не решились пойти искать, т.к. было уже поздно. Решили переночевать на вокзале, что и сделали, а на утро пошли снова в больницу. Нашли знакомого, который сначала не узнал моего товарища, т.к. они не виделись лет 6-ть, и после пятиминутного разговора он отвёл нас к себе на квартиру. Сразу дал нам белья, денег, и мы сразу направились в желанную для нас баню.

После мы узнали, что мы попали на конспиративную квартиру парт-отрядов, куда являлись разные лица из Тайги. В один из таких дней явился по внешнему виду священник. После мы узнали, что это был комиссар парт-отрядов. Надо было достать доказательство о партийности, и я написал письмо бывшему в то время командующему парт-отрядами тов. Дёмину с просьбой удостоверить мою личность. Последний меня великолепно знал, и через неделю я был уже своим человеком во всех делах. Узнал много других квартир, где собирались наши и достал себе докумёнт на имя Ольчинского, который мне представил б/Заведующий хозяйством в Земстве.

Из сопок приглашали меня приехать для информации о положении на фронте, и я уже собирался отправиться туда, ожидал только проводника. Явившись, проводник сказал, что в парт-отряды прибыл новый командующий тов. Флегонтов. Я знал, что тов. Флегонтов был у командующего Армией и таким образом лучше моего знал о положении на фронте, и вообще был более моего в курсе дела. Вопрос о поездке в парт-отряд отпал.

Я каждый день выходил на вокзал, где прогуливался, щеголяя полушубком с погонами капитана. На вокзале было много шпионов из контр-разведки, и все они признавали меня за своего [19] и при встрече обязательно отдавали мне честь. Так проходили дни в мелкой работе, в хождении с квартиры на квартиру.

Я решил пробраться в ДВР, для этого надо было проехать через весь Китай. Но товарищи устроили меня, и я под фамилией Куляшева Ивана свободно проехал с почтовым поездом, находясь в машинном отделении, где стояла динамо, в качестве помощника машиниста.

В Харбине был в то время наш представитель т. Озорнин. Надо было явиться для того, чтоб получить деньги и визу на проезд в Д.В.Р. Являюсь к его Секретарю, об"ясняю своё положение.

— Ваши документы?

Подаю на имя Солнцева об освобождении меня из плена.

— Как-же так, Вы говорите, что Вы Ветошкин, а тут Солнцев.

Ещё раз об"ясняю.

— Так знаете, нам необходимы документы, на основании которых мы могли бы Вам выдать деньги и визу, а у Вас их нет. Как же мы можем знать, что Вы действительно есть то лицо, о котором Вы говорите?

Знакомых в представительстве я не имел. Я предложил навести справки по телеграфу в Читу, Военпур Д.В.Р, но и на это не было согласия. Положение крайне плачевное, без гроша в кармане.

Я написал письмо в Военпур Д.В.Р. и просил Секретаря т. Юдина переслать с почтой. "Но где ночевать?" — задавал я себе вопрос, когда был на улице. Не помню, где-то ночевал под крышей.

На другой день я разговорился с одним из рабочих, обрисовал ему своё положение, он дал мне 2 рубля. Ну, теперь я с деньгами. Снова отправился к Озорнину, но безрезультатно.

Так прошло дней пять, деньги почти все вышли на хлеб, а надежды никакой. У меня блеснула мысль пойти в участок Китайской полиции, заявить о том, что я без документов, надеясь, что меня арестуют и отправят как русского в пределы Д.В.Р. Так поступали в то время Китайцы со всеми, у кого не было документов. Но мне и здесь не повезло. В полицейском участке, кроме Китайцев, занимались русские офицеры, которые и принимали русских. Я подошёл к окну, где сидел один из русских. Об"яснил ему в чем дело (разумеется я не мог сказать ему, что я красный, т.к. я не хотел сидеть и умереть в Китайских тюрьмах).

— Знаете что, — сказал он, — Вы зайдите завтра утром, я Вам приготовлю паспорт, и дело кончено, а Вы здесь устроитесь. Здесь ведь много наших.

Как видно, он принял меня за своего человека из белой Армии. Но как бы то ни было, пришлось благодарить и эвакуироваться. Так обошёл я не один участок полиции — результат один и тот-же везде к Вашим услугам паспорт.

— Делать нечего, — думаю, — а что если украсть что либо на базаре?

Но, подумав о том, что могут набить морду, а всё-таки не арестовать, я не сделал этого, а направился в Представительство решительно требовать, если не денег, то визу. Ждать было невозможно, жить не где и жрать не чего.

В Представительстве на мои доводы в конце концов согласились дать мне визу, но понадобилась фото-карточка, на которую надо 50 копеек, их у меня нет. У т. Юдина, Секретаря Озорнина, таких денег то же не оказалось, что сделаешь, бедность? Но я не нашёл иного выхода, хотя и знал, что любой рабочий, которого я встречу, об"яснив ему своё положение, даст мне 50 коп. и больше. Этими словами я разбудил совесть т. Юдина, он пошёл занять 50 коп. у своих служащих. Занять такую ничтожную сумму, когда у него на одном пальце, не считая груди, было рублей сто самое меньшее. Получив у него рубль, я принес фотографию и 50 коп. обратно, он, не стесняясь, положил в карман. Какое ему дело до того, что человек с голоду еле ноги таскает? А чёрт с ним. Я получил визу и долго спорил о 2 р. 50 кой., которые надо было заплотить за саму визу, и Юдин, а благодаря просьбе служащих его, которые слышали о моём положении, мне наконец выдали её.

Теперь надо было думать, как уехать без гроша в кармане из Харбина. Иду на вокзал. Время как раз перед отходом почтового поезда на ст. Манчжурию, без билета в вагон не пускают. Пользуясь теми же погонами, я свободно ходил взад вперёд между почтового и товарных поездов, ожидая отхода почтового. Я решил некоторое время проехать на буферах, а когда тронулся почтовый, я быстро вскочил между тендером паровоза и товарным вагоном.

Осмотревшись, я нашёл окно на площадку багажного вагона. Оно было заколочено железом. Попробовал надавить, подаётся. Осторожно оборвал железо, перешагнул в вагон. Ощупав двери, я нашел их закрытыми, замки оказались ржавыми, было видно, что двери не открывались давно, а почему можно было заключись, что здесь безопасно можно проехать вплоть до Манчжурии. Осторожно я снова закрыл окно железом, забив гвозди, употребляя при этом вместо молотка кулак, но надо было сохранять тишину на станциях.

Хлеба у меня не было, а поезд пройдёт не менее суток до Манчжурии. Я решил, что в сутки не помру, если не поем, а за то буду в Манчжурии, откуда не трудно будет пробраться к своим. К тому же я больше надеялся на представителя в Манчжурии.

Всё ничего, но меня допекал неимоверный холод. Поезд шёл быстро, и мне вплоть до Манчжурии пришлось дробить ногами и колотить рука об руку.

На другой день вечером я радостно выскочил (как только о становился поезд) из своего заключения. Я был на ст. Манчжурия. Здесь мне повезло, меня не задержала стоявшая круг поезда охрана, подумав, что перед ними офицер. Выбравшись из толпы на вокзале, я направился искать себе место [ночлега]. [19об]

Был вечер, хотя не было ни гроша денег, я всё-таки ночевал в номере на мягкой постели. На утро иду к представителю в Манчжурии. Оказывается, есть телеграмма, снабдить меня деньгами, получился ответ Военпура. Т. к. ехать было не далеко, проезд я получил безплатный и на дорогу 5 рублей золотом. С радостью я сел в вагон и ехал из Манчужрии. Мои мытарства пока что кончились.

Но от"ехав от Манчжурии вёрст 15, пошёл военный контроль, как полагается вблизи границ. У меня же не было документов, кроме визы на имя Ветошкина, а так как фиктивные документы на имя Куляшёв-Солнцев с визой не совпадали, меня сразу задержали и отобрали все документы. Благо в вагоне встретился знакомый, услышав наш спор, он подошел.

— Ба! т. Ветошкин. В чём же дело?

Я об"яснил, что так и так. Он знал меня по конференции Военкомов Д.В.Р., пред"явив свои документы контролю, он поручился за меня. Так кончилось последнее затруднение на моём пути в Д.В.Р.

19 Мая я был в Чите, а 21 уже получил назначение.

Осенью 22 года кончилась эвакуация Японцев. Край освобождался. Началась демобилизация старших годов, радостно ехали ребята домой в Р.С.Ф.С.Р. Да, они заслужили эту радость, нет такого места на Дальнем Востоке, от Владивостока до Читы, которого бы не знали бывшие военно-пленные Колчака, всё было измеряло шагами партизан. Долго их будут помнить Японцы, да и все, кто был против их. Вслед за эвакуацией Японцев отступали и белые с непродолжительными перестрелками. А 25-го Октября 1922 года был взят и Владивосток. Японцы были на пароходе, так был положен конец интервенции на Дальнем Востоке.

Под несмолкаемое "Ура!" вступали во Владивосток наши закалённые в боях Красные части. Это был праздник всей Республики, его праздновали все, это был Великий праздник, так радостно было на душе. Мы могли смело оглянуться назад и взглянуть вперёд. Все наши труды, силы, здоровье, затраченные с неимоверной энергией в течение 4-х с лишним лет, не пропали даром, сеянное с большими трудами взошло.

В день взятия Владивостока каждый с любовью смотрел назад, повторяя в уме всё, что было сделано им для полного раскрепощения Дальнего Востока. Это был праздник всех праздников, казалось, что и земля и вообще вся природа ликовали, радуясь счастьем людей.

Всё больше и больше шло эшалонов в Россию. Наконец демобилизовали и молодых 1899-1900 года, все поехали домой. Всех я проводил и видел, как они радостно ехали. Но вот в один прекрасный день в Штаб является один из моих лучших друзей, он был последний, и он ехал домой, один остался я в опостылевшей мне ДВР.

— Но что же, делать нечего. Придёт время и мне, — так по крайней мере утешал я сам себя. А 4 декабря 1922 года кончились и мои мытарства. Ровно в час ночи отправились мы на ст. Чита 1-я.