Полынный ветер. Часть 1. След в небе

— Их мир страшен, тёмен, жесток, — так закончила свой рассказ Нанна, уставив незрячий взор в дальний угол избы, будто видела там что-то, недоступное зрячей Алейне — картины своего прошлого, своего странного спасителя. — И каждая частичка света в их душах — чудо. Твой васпа половину своей души на тебя положил, свой шанс отдал. Так о прошлом — забудь. О настоящем думать надо.

* * *

Рассказ Нанны потряс Алейну до глубины души. Острое сострадание мешалось с восхищением перед мужеством и мудростью этой хрупкой женщины, которая вынесла столько, что иному мужику не под силу. Алейна протянула руку, погладила Нанну по плечу. Под ее пальцами скользнул ворот шитой сорочки...

— Ох, — выдохнула девушка, и рука ее задрожала на весу, так и не опустившись: под тканью сорочки на белой коже Нанны росчерками проступали рубцы.

Ведьма отодвинулась, сжала воротник пальцами. Ее губы побелели, будто бы от волнения, и, предугадывая бестактный вопрос, Нанна сказала:

— Это сделал он.

— Твой васпа? — пролепетала Алейна и подняла на женщину испуганные повлажневшие глаза, хоть та и не могла встретить её взгляд.

— Да.

— И ты простила?

Нанна усмехнулась, ответила просто:

— Я приняла его таким, какой он есть. Со всей его тьмой.

Алейна порывисто сжала Наннину ладонь и, сглотнув ком, тихо проговорила:

— Прости.

— За что же? — Нанна повернула в сторону девушки лицо, ставшее снова спокойным.

— Я растеребила воспоминания, — она опустила голову. — Такие грустные...

Нанна улыбнулась.

— Ну что ты, глупая, — сказала с теплом, — какие ни есть — все мои. И такими дороги.

Алейна согласно кивнула:

— Это так, лучше уж с воспоминаниями, чем совсем без них.

Нанна встала, погладила девушку по волосам:

— Не волнуйся, и твои — вон же — возвращаются.

— Мои ли? — с сомнением покачала головой девушка.

— Раз к тебе — стало быть, твои. А теперь ложись, утро вечера мудренее.

И ушла торопливо.

Алейна обругала себя за то, заглянула за ту дверь, куда не следовало, и за то, что даже не пожелала хозяйке спокойной ночи.

* * *

Утро встретило свежевыпавшим снегом, морозцем и птичьим щебетом. Сосны приосанились и завернулись в пушистые снеговые шали, забряцали бриллиантами сосулек. Словно природа принарядилась в ожидании какого-то главного чуда. И, несмотря на грустный разговор накануне, на душе стало радостно и светло. Хотелось веселиться и петь. И Алейна, взявшаяся развесить настиранное ими с Нанной бельё, тихонько запела:

Вот, уснёшь, мой мальчик, сладко,

И ромашка спит...

Алейна раздвинула простынь и ... напоролась на колкий взгляд. Девушка осеклась, умолкла и испуганно обернулась через плечо, осматривая путь к отступлению.

Васпа стоял по другую сторону верёвки и смотрел недобро, исподлобья.

— Откуда... вы знаете эту песню?

Говорил он глухо, с запинками, будто с трудом вспоминал звучание давно забытых слов.

— В педагогическом разучивали, — растеряно ответила девушка и добавила поспешно: — Преподаватели говорили, у меня неплохой вокал. Давали сольные номера на отчётных концертах...

И наклонилась к корзине, вытаскивая следующую вещь: что угодно — лишь бы его лица не видеть.

— Они ошибались, — отрезал васпа. — Не пойте больше. При мне.

Наволочка выпала из рук. Алейна застыла, словно ее облили водой на морозе. А васпа повернулся и ушел, оставив её глотать слёзы обиды.

Когда Алейну, наконец, отпустило оцепенение, и она разъярённой кошкой ворвалась в горницу, Нанна сидела на скамье, прямая, будто натянутая струна. Голова ее была склонена к плечу, словно бы ведьма прислушивалась к чему-то неведомому. На лице застыло выражение сосредоточенности и строгости.

— Буря грядёт, — наконец, произнесла она.

Алейна остановилась посреди комнаты, с опаской выглянула в окно. Небо было стянуто тонкой пеленой облаков, и сквозь них, как сквозь сито, просачивались золотистые лучи зимнего солнца. Птицы пели. Тянулись к небу пушистые руки сосен.

— Да ну... — с сомнением произнесла девушка. — Сильная?

— Сметёт всё, — ответила Нанна, и от ее слов по спине Алейны рассыпались мурашки. — Белые волки уже рыщут по округе. Прожорливые, неудержимые... Это природа гневается. Должно быть, сильно обидели ее люди, коль взъярилась так. Уходить нужно. И мне, и вам.

— Куда? — только и смогла спросить Алейна.

Утрешний восторг и ожидание чуда канули в небытие. Обиды тоже как не бывало. Вместо них пришел страх.

— Это уж как получится, — сказала ведьма. — Пути-то у нас разные.

— Я могла бы тебе помочь...

Нанна отрицательно качнула головой:

— Не мне. Ему помощь нужнее...

— Ну, нет! — Алейна поджала губы. — С ним я никуда не пойду.

— И со мной не пойдёшь, — жестко сказала Нанна. — Ухожу я в тайгу, в чащобу, в заповедные земли. Ни смертным срединного мира, ни духам нижнего мира туда хода нет. И медлить нельзя. Я тебе кое-какие пожитки собрала, — ведьма указала на небольшой узелок, — уезжайте сегодня, сейчас, вечером может быть поздно. Он согласился тебя взять. Разве ничего не сказал?

Алейна вспомнила колючий взгляд, неподвижное, словно замороженное лицо васпы. Поежилась.

— Нет, ничего не сказал. Только велел не петь. Но как же ты? — Алейна подсела рядом с Нанной, взяла ее холодные руки в свои, заглянула в строгое лицо.

— За меня не бойся, — усмехнулась ведьма. — Уж я с природой переговорю. Шаманить буду. Звать вещую птицу, Птицу-бурю. Коль в пути вашем в спину повеет теплым ветром, а лицо солнцем осветит — знайте, дозвалась.

Девушка поняла — то было прощание. Встала, поклонилась в пояс и, подхватив узелок, пошла к выходу. Для себя решила: непременно вернётся и найдёт, как отплатить лесной колдунье за то, что жизнь спасала.

* * *

Васпа посторонился, пропуская девушку в кабину. Подождал, пока она сядет — не подал руки, не помог взобраться по оледенелым порожкам, — только захлопнул дверь. И Алейна вздрогнула.

В машине было тепло — работала печка. Девушка поставила узелок в ноги и откинулась на спинку сиденья, стараясь выглядеть непринужденно, хотя сердце так и заходилось от волнения.

Васпа уселся за руль, посмотрел на датчики, проговорил глухо:

— Скоро придётся заправляться. Так — расход увеличивается.

Алейна смутилась, почему-то почувствовав себя виноватой.

Машина двинулась. Работал вентилятор. Васпа молчал. Пауза давила. Девушка не выдержала первой.

— Раз уж дальше нам путешествовать вместе, — начала она, — давайте знакомиться. Я — Алейна.

Она остановилась, ожидая ответа, но его не было. Тогда она попробовала ещё раз:

— Хм ... а... у вас же есть имя, да?

— Да, — ответил васпа и, усмехнувшись недобро, добавил: — Похвально, что удосужились спросить. За все дни, что прожили рядом.

Девушка прикусила губу. Ей стало неприятно, но и васпа был по-своему прав. Поэтому она проглотила обиду и спросила снова, поощряя его к разговору:

— Так какое?

— Иржи.

— Красиво, — заметила она.

— Неблагозвучно, — бросил он и покосился на нее.

Взгляд ожег. Показалось, будто холодные руки под одежду забрались, провели по плечам, груди. Девушка вздрогнула. Иржи ухмыльнулся снова, и это разозлило ее. Стряхнув подступивший страх, Алейна вздернула нос и сказала с вызовом:

— Что вы на меня уставились?

Иржи отвернулся и теперь равнодушно глядел на дорогу, где змеилась поземка и под колеса время от времени летели хрусткие сучья.

— Думаю, какую с вас взять плату за проезд, — отозвался он. — Не задарма же вас катать.

Алейна судорожно сглотнула и, на всякий случай, плотнее запахнула меховой воротник, отодвинулась на самый край сидения, словно боялась испачкаться об его грязные мысли. Иржи самодовольно осклабился, отчего некрасивое лицо сделалось по-настоящему мерзким.

— Хотя, — цинично продолжил васпа и пожал плечами: — Что нового вы можете мне предложить?

— Да вы... вы... — Алейна задохнулась от возмущения.

— Чудовище, — подсказал он и начал загибать пальцы: — А еще: палач, мерзкое насекомое, паразит ...

Она надула губы.

За окнами проносился лес, стекло слегка заиндевело по краям, и мир расплывался. Или, может, это глаза заволокло слезами?

— Вы же хотели поговорить, — донесся до нее голос васпы. — Перехотелось?

Алейна уловила в его тоне вызов.

"Только не показывать слабость, — подумала она. — Васпы — хищники. А хищники всегда чувствуют слабого. Дай волю — набросятся".

Она вытерла ладонью лицо и, натянув улыбку, повернулась к своему попутчику.

— Отчего же, — пытаясь казаться спокойной, но, все же выдавая волнение запинками, проговорила она. — Почту за честь. Я, знаете ли, учительница... Много знаю... если вас интересует что-то... могла бы рассказать.

— Интересна музыка. Рассказывайте.

Алейна вздохнула, собралась с мыслями.

— Помню, когда я приехала в тот посёлок, — начала она. — Не помню названия... Но вы простите меня за это. Нанна сказала, воспоминания будут возвращаться — но не сразу... Так вот, мне поручили готовить с ребятами рождественский вечер. Нарисовать плакаты, разучить гимны... Ой! — Алейна замолчала, пронзённая внезапным осознанием. — Я совсем забыла, какой сегодня день! И Нанну не поздравила! — пробормотала с досадой. — Так хоть вас. Счастливого Рождества, Иржи...

Заскрежетали тормоза. Алейну бросило вперед, и она инстинктивно вытянула руки, чтоб не удариться о приборную панель. Иржи выкрутил баранку, и вездеход занесло. Он вспахал носом наметенный на обочине сугроб, дернулся и заглох.

Алейна откинулась на сиденье, смахнула со лба прилипшие пряди и уже открыла рот, чтобы обругать нерасторопного водителя, но промолчала.

Иржи сидел прямой и бледный, обеими руками вцепившись в руль, как в спасательный круг. Его лицо, до этого казавшееся девушке уродливым и грубым, исказило страдание. И девушка поняла, что, должно быть, ляпнула что-то не то. Но не знала, что сказать, поэтому нахохлилась и отвернулась к окну.

Там природа убиралась к великому торжеству — повязывала шарфы деревьям, проверяла, достаточно ли серебряно звенят льдинки. Растирала белоснежные, усыпанные блёстками, ковры по земле, словно говоря: у меня сегодня праздник, а остальное — не важно.

В Рождество случаются чудеса. У неё, Алейны, случилось — снова жива. Такая возможность редко кому выпадает. Теперь всё будет по-другому.

И, несмотря на мрачный вид спутника, девушка радостно улыбнулась, вторя ликованию мира, встречавшего Рождество...

— 8 —

Какое-то время он молчал и не шевелился. Потом, по-прежнему не проронив ни слова, завёл машину и принялся аккуратно выруливать из сугроба. Алейна отвернулась и прикрыла глаза: продолжать разговор не хотелось. Мерное покачивание баюкало, теплый воздух из печки нежно, будто мамина ладонь, поглаживал щеку...

...совсем как в детстве, когда мама пошила сарафан — зелёный с ромашками, будто цветущий луг.

— Какая ты в нем красавица! — приговаривала женщина и оправляла оборочки. — А ну-ка, повернись!

И девочка кружилась легко, на носочках. Юбочка — солнцем да волнами, рыжие косички плещут. И даже небо — в пляс, на девочку глядя, облаками-платочками помахивало. Девочка смеялась, и лето приносило ей клятвы верности...

... движение оборвалось внезапно. Снова. Алейна вздрогнула и приподняла ресницы.

Вместо цветущего луга — салон вездехода. За окном — зима. Машет песцовым хвостом поземка. Клятвы лета оказались обманом. А ромашковый луг — ловушкой: слишком привлекательны белые соцветия для тех, кто жужжит и летает. Один из таких притаился рядом, буравил взглядом исподлобья: но не прежним, колючим, скорее — сосредоточенным. Подвинься неосторожно — ужалит. Да еще, как назло, рука затекла...

Алейна незаметно повела плечом, но васпа уловил ее движение и сказал сухо:

— Приехали.

Девушка мельком глянула в окно: вперед все также уходила просека, по сторонам высился частокол сосен. И не было видно ни домов, ни крыш, ни даже дымного колечка — только белая пустота да безмолвие.

— А где же деревня?

Спросила и сама испугалась вопроса. Холодный взгляд полоснул лезвием. Девушка сжалась, ладонью зашарила по обшивке, чтобы в любой момент дернуть ручку и выпрыгнуть из кабины на снег.

— До деревни — миль десять, — отчеканил васпа. — Топливо кончилось.

Ручка на двери поддалась, щелкнула, и в щель скользнула зима — оставшееся от сна лето выстудила, морозом по коже прошлась. Алейна поежилась и спросила растеряно:

— И что же теперь?

— Искать горючее, — отозвался васпа и вытащил из бардачка коробку с патронами. Алейна испуганно отшатнулась, ударилась плечом в тяжелую дверь. Васпа глянул на нее насмешливо.

— Спокойно, — сказал он с явным превосходством в голосе. — Я не собираюсь убивать тебя.

На последнем слове он сделал акцент, и у девушки защемило в груди от нехорошего предчувствия.

— А... кого? — шепотом спросила она.

— Кто знает, — хмыкнул васпа и демонстративно перезарядил пистолет. — Нужно топливо. И припасы. Я схожу. Ты жди тут.

Он сунул пистолет в кобуру и спрыгнул из кабины в сугроб. Зимний ветер, ворвавшись в кабину, взъерошил Алейне волосы, забрался под воротник, куснул осыпавшейся изморозью в шею. А следом за холодом пришел страх — но на этот раз не за себя. Вспомнились сполохи пожара, крики, плач перепуганных детей...

Девушка подскочила с места так, что едва не ударилась о потолок затылком, толкнула дверь и спрыгнула вслед за васпой.

— Не смейте, слышите? — прокричала она. — Не смейте стрелять в людей!

Она захлебнулась морозным воздухом, замолкла. На глазах выступили слезы. Но васпа не обернулся. Его спина — сутулая, с острыми, выпирающими через грубую куртку лопатками — являла собой воплощение решимости и бесстрастности. И это бесило.

— Слышите? — повторила она и сжала кулачки. — Я вам запрещаю!

Васпа остановился. Он начал оборачиваться медленно, словно пытаясь понять — а не ослышался ли? Привычным холодом кольнул серый взгляд. А потом Алейна не успела понять, как что-то темное, пахнущее смертельной сладостью и гарью, навалилось на нее, вдавило в обледенелую обшивку БТРа. Плечи обхватили не пальцы — железные тиски. И полный яда голос змеёй вполз в уши:

— Запомните на будущее... здесь машиной и ситуацией управляю я. И я буду делать то, что посчитаю нужным... — пальцы сомкнулись еще сильнее, так что Алейне показалось, ее кости хрустнут, как вафельные трубочки, — ...когда и как посчитаю нужным... И если я захочу... возьму вас... как тогда, — горячее дыханье скользнуло по скуле, пощекотало шею и оборвалось резким выходом: — но я не хочу... пока...