Круговорот

Саня уже видел подобного рода щиты. Ими были вооружены баски на лодке, что повстречалась у Змеиного острова на второй день Саниного пребывания в новом мире.

Кроме уже знакомых щитов, на головах нападавших можно было узнать поблескивающие в лучах утреннего солнца медные котелки. Их видимо хорошо начистили перед боем.

Баски имели пятикратное преимущество, и исход предстоящего боя был предрешен. Тауты сгрудились вокруг Бреса, образовав подобие круга. Саня тоже стоял плечом к плечу с дикарями. Он держал катану согнутыми в локтях руками и смотрел на выставленный вертикально клинок, горько осознавая, что не пройдет и минуты, как его самурайский меч окрасится кровью какого-нибудь неудачника. В тот момент молодой человек не испытывал страха. Наоборот, как это уже не раз бывало в экстремальных ситуациях, ненужные эмоции уступили место холодному расчету.

Передовой отряд басков выскочил на прибрежную гальку и, улюлюкая, ринулся на сбившихся в круг таутов. Брес в свою очередь, тоже издал боевой клич и, увлекая за собой своих товарищей, бросился на врага. Драка началась.

Нападавшие изрядно промокли, а их кожаные доспехи пропитались водой. Видимо поэтому их атака получилась довольно не убедительной. Секира Бреса описала замысловатую дугу и пошла, рубить просеку, средь уставших от бега по воде басков.

Саня тоже вклинился в толпу врагов и с первого же удара отделил чей-то 'медный котелок' от квадратного туловища. Он даже не понял, что стал убийцей. Все было, как в ужасном кино, мертвая голова покатилась по земле, и чужая кровь окропила лицо Пряхина. По закону жанра Саня должен был сначала остолбенеть от осознания того, что лишил жизни человека. Затем схватиться за живот, упасть на колени и опорожнить свой желудок. Но такого не случилось. Заниматься самобичеванием было недосуг. Вокруг стоял невообразимый гвалт. — Орали, выплескивая друг на друга свои эмоции, дикари. Трещало оружие. Стонали раненые воины.

Саня поднырнул под просвистевший над головой меч набежавшего баска и на выпаде проткнул нападавшему воину легкомысленно открытый живот. Затем отбежал в сторону от образовавшейся давки, уводя за собой добрый десяток врагов. Остальные тауты тоже рассредоточились по пляжу и вели неравный бой. Их теснили, старались обезоружить, но не убивали, что было весьма странно. Вскоре непонятному поведению басков нашлось объяснение. С кораблей подтянулись люди с большими сетями. У каждой такой сети можно было различить до четырех специально обученных человек. Они ловко накидывали свои силки на жертву, после чего обезоруживали, запутавшегося в сети пленника.

Саня попался в сеть одним из первых. Его тут же повалили на прибрежную гальку и принялись бутузить ногами. Видимо, отыгрывались за убиенных товарищей. Пинали до тех пор, пока не услышали грубый окрик облаченного в дорогие доспехи воина.

Верховод показался Сане знакомым. Это был тот самый дикарь, которого Буглар называл Гомезом.

— Мучас грацияс, Гомез! — Саня валялся спутанный сеткой и плевался кровавой слюной. — Мне жаль, что при первой нашей встрече Буглар не надрал тебе задницу.

Гомез на возглас Пряхина никак не прореагировал. Дикаря больше заинтересовала катана, которая уже перекочевала в его руки. Гомез внимательно осмотрел меч, даже не удосужив взглядом его бывшего обладателя.

С Сани стащили сеть. Но откуда, ни возьмись, появились деревянные колодки, которые сомкнулись на щиколотках. Веревку от колодок продели через шею за руки. После чего погнали согнутого в три погибели Пряхина на пирс, где уже собирались другие пленные воины.

Баски явно торопились. Они стаскивали к причалам награбленные вещи, вели скотину и пленников, оставляя за собой пылающие избы. При этом некоторые мародеры тревожно озирали горизонт, видимо боялись обнаружить вдали корабли Брагара.

К их великой удаче флот таутов так и не появился. Ладьи басков дождались полной воды, и подошли к пирсам. На них тут же стали грузить добычу. Саню вместе с Бресом бросили в большую посудину, что служила грузовым судном. Хорь тоже был тут. Вскоре к ним присоединился Ной Одноглазый и другие воины, которых привели со стороны охваченной огнем Рощи. А под конец в заполненный трюм ладьи затолкали Стрикера.

Нежданно, на пирсах нарисовался щербатый Вистл. В отличие от остальных таутов, он был без колодок и имел весьма довольный вид. Видимо, иуда уже успел получить свои тридцать сребреников. То что поджог Рощи его рук дело теперь не вызывало сомнений. Проморгал Старшина предателя. Не уследил.

Брес сидел неподалеку от Сани и кидал полные ненависти взгляды в сторону Вистла.

Что сталось с его отцом, не трудно было себе представить. Но больше всего Саню в тот момент заботила не участь старого Брена, а судьба девушки-барда.

Удалось ли Дэе спастись?.. Остров довольно большой и на нем полно укромных мест, где можно укрыться... Баски спешат. У них нет времени играть в прятки... А девушка умна и наверняка знает, где можно пересидеть.

Но Санины надежды не оправдались.

Как потом выяснилось. Девушка даже не думала никуда прятаться. Все это время Дэя продолжала вместе со жрецами тушить свои святыни — свои деревья, без которых, как она считала, у народа таутов не было прошлого, а значит, не было и будущего.

Только, как не старались жрецы, они не смогли спасти свою Рощу. Тысячелетние дубы горели вместе с остальными деревьями, и никакие языческие боги не могли остановить всепоглощающий огонь, как не смогли спасти своих преданных слуг, погибающих в этом аду.

Поселение таутов тоже горело. И пуще всех горел дом берегона, обезглавленное тело которого лежало посреди главного зала.

Зашторенное дымной пеленой солнце еще не достигло своего зенита, когда тяжело нагруженные ладьи варваров отчалили от объятого огнем острова и взяли курс на юг. Там, на далеких островах, их ждал какой-нибудь местный царек. У него тоже имелся большой дом и забор вокруг дома и высокий кол, который в скором времени украсит седая голова Брена — последнего берегона таутов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ХОЛМ.

Глава 1

Баски привезли пленников прямо на Материк, минуя свои земли.

Плыли довольно долго. Сначала на юг, меж островов Архипелага, затем повернули на восток и пробирались по Мертвому морю, следуя узким каналом.

Во время отлива канал мелел. Посему приходилось делать остановки в ожидании 'большой воды'.

Александр Пряхин находился в одном из двух кораблей, что были оборудованы для перевозки живого груза. Он сидел в закрытом деревянными решетками трюме, где помимо его теснилось более полусотни обессиленных и подавленных мужчин.

Невольников практически не кормили и давали лишь скудную порцию воды. С погодой тоже не везло. Жара стояла невыносимая. Некоторые пожилые тауты не выдерживали такого издевательства и тихо отходили в мир иной. Неудивительно, что к окончанию путешествия в трюме народу поубавилось.

Минули две недели изнуряющего морского перехода, прежде чем в лучах восходящего солнца показались причалы, у которых чалилось с десяток рыбацких лодок, да парочка двухмачтовых судов сделанных по типу большой финикийской лохани Брандта.

Подойдя к причалам, баски без промедлений принялись выгружать свой товар.

Изнуренных пленников освободили от кандалов и со связанными сзади руками выгнали на берег.

Здесь их уже встречали вооруженные алебардами солдаты. Облачены они были в легкие пластинчатые доспехи, а их головы венчали округлые шлемы.

Пару вояк отличались от собратьев по оружию дорогой экипировкой. Что указывало на их принадлежность к более высокой касте. Эти офицеры носили высокие кожаные сапоги и парчовые шарфы, манерно повязанные вокруг шеи. Помимо того, их гардероб был украшен вышитыми поясами и всякой бижутерией. Видимо, на материке придавали значение манере одеваться. Возможно, здесь даже имелись свои кутюрье. Во всяком случае, судя по аккуратным стрижкам щеголей и их гладко выбритым лоснящимся физиям, цирюльник в этих местах уж точно имелся.

Офицеры сопровождали лысеющего толстяка в красном шерстяном плаще. Он был примерно одинаковых с Ноем Одноглазым габаритов, страдал последней стадией зеркальной болезни и имел высокомерное выражение лица свойственное, человеку, возомнившему себя пупом земли. Этот тип долго о чем-то спорил с басками. Раздраженно жестикулировал и громко говорил на непонятном Сане языке, сотканном из смеси немецких, французских и итальянских слов. Наконец, с недовольным видом передал баскам увесистый кожаный мешок, велев своим воинам выдвигаться в путь.

Солдатам два раза повторять не пришлось. Пустив в ход алебарды, они согнали изможденных пленников в колонну. И повели по широкой протоптанной дороге вглубь Материка.

Вначале дорога виляла средь гористой местности, но затем выбежала в широкую низину. Здесь насколько видел глаз, колосились засеянные разнообразными злаками поля. На дальних холмах лениво крутились ветряные мельницы. У самой дороги паслась скотина. Стрижи или похожие на них птахи, темными росчерками проносились над самой землей, а потом взмывали в безоблачные выси, теряясь в ярких лучах летнего солнца.

Вся эта непритязательная картина могла бы сойти за сельский пейзаж эпохи раннего возрождения и заставить какого-нибудь местного Леонарда взяться за мольберт.

С юга долину обнимала высокая каменная гряда, у подножия которой зеленела дубрава. Горы были явно молодыми и во многих местах еще курились тонкими струйками дыма уносимого ветром на юг. Видимо, в это время года здесь дул северный муссон. Но насколько знал Саня, муссон это сезонный ветер и он имеет привычку менять направление на противоположенное. Можно было предположить, что зимой вулканический дым вместе с пеплом поползет на север и закроет долину от солнца. Тогда здесь уже не будет столь радующей глаз картины.

Невольники пылили по проселочной дороге, ловя на себе пугливые взгляды редко встречающихся крестьян. С двух сторон их конвоировали латники. А в хвосте двигались крытые носилки, в коих находился толстяк в красном плаще. Его тушу несли аж восемь практически голых носильщиков, а еще восемь были на подхвате. По всему выходило, что с гужевым транспортом в этих краях был напряг.

Саня бросал украдкой взгляды на страдальцев, что тащили центнер закутанного в красный плащ мяса и успокаивал себя мыслью о том, что с его габаритами на такую тяжелую работу уж точно не возьмут. А вот тот же Ной мог запросто угодить в носильщики 'красных плащей'.

Ной маячила впереди колонны. Он шел бок обок с Бресом и крутил одноглазой головой. Никак пути отхода искал.

Стрикер с Хорем и другими ремесленниками плелись в хвосте и, скорее всего, тоже ломали головы, как бы задать стрекача. Почему то они думали, что Саня сможет решить их проблемы. Об этом ему намекали еще на корабле. Сане, конечно, было лестно от мысли, что дикари связывают с ним определенные надежды на освобождение из неволи. Тем не менее, он, в отличие от гордых таутов, более трезво смотрел на положение вещей и понимал, что в ближайшее время о побеге даже думать не стоит.

К полудню дорога пошла в гору и вскоре уперлась в высокий земляной вал, что подобно змее вился в обе стороны, заключая в гигантский периметр огромную территорию. На валу стояли сторожевые вышки. Прохаживались солдаты, наблюдая за облаченными в рубище невольниками, которые занимались тем, что высыпали принесенную в носилках землю на верхушку вала, после чего возвращались внутрь огороженного периметра за новой порцией земли. Судя по всему, этим делом они занимались уже достаточно давно. Складывалось такое впечатление, что профессия носильщика разных носилок на Материке пользуется наибольшей популярностью. И не трудно было догадаться, чем в ближайшее время займутся плененные тауты.

Оставшийся путь оказался недолгим. Невольников провели через широкие дубовые ворота внутрь периметра. Здесь они обнаружили большой город, усеянный домами, бараками и другими постройками, средь которых выделялось большое здание каменного храма с католическим крестом, венчающим остроконечный купол.

Наличие этого богоугодного заведения наводило на мысль, что на Материке, все еще верят в единого бога и его пророка Иисуса.

Храм и другие здания располагались у подножия исполинского холма. Холм был пологим. Местами на нем росли столетние деревья. Кое-где он зиял норами, из которых выносили землю носильщики.

Макушка Холма уже была частично освобождена от земли, отчего белому свету явились верхние этажи древних небоскребов. Некогда — это были ухоженные здания из стекла и бетона. Сейчас никаких стекол не наблюдалось, зато бетон местами присутствовал. Его даже дополняли штукатуркой. А сами здания ремонтировали, как могли. В основном закрывали большие дыры струганными досками или делали новую кладку из камня. Что, в общем-то, не придавало особой эстетичности древним строениям.

Заинтригованный Саня не мог сразу определить, какой европейский город покоится под землей. Это мог быть Мюнхен или Женева или тот же Франкфурт с его небоскребами. Судя по всему, под Холмом покоился огромный мегаполис, расположенный в центральной или южной части древней Европы. И местные археологи даже представить себе не могли его размеры. А если принять во внимание пригороды, то тут можно было веками копать и не перекопать.

Санины попутчики тоже пребывали в замешательстве. Им еще не доводилось видеть ничего подобного. Размах раскопок поражал, как поражали размеры Холма.

Саня позабыл о голоде и усталости. Его мысли унеслись куда-то далеко от ужасных реалий. И лишь одно желание в тот момент всецело поглотило неисправимого романтика. Желание — как можно скорее попасть в утробу спящего под Холмом зверя.

В реальность Саню вернул тычек алебардой в спину. Какой-то конвоир совсем некультурно затолкал приросшего к месту Пряхина обратно в движущуюся по поселению колонну, которая направлялась в сторону шумевшего неподалеку базара.

Какие-то прилично одетые люди окружили невольников еще на подходе к рынку. Они галдели, алчно осматривая таутов. Щупали их мускулы, воротя носы. Нашелся один ненормальный, который попытался на ходу открыть рот Ноя, дабы осмотреть его зубы. Саня так и не понял, удалось ли ему это в полной мере. Но своих передних зубов он, скорее всего, лишился: связанный Ной саданул проныре сnbsp;воей одноглазой головой и тот сразу исчез из поля зрения. Ною это не сошло с рук. На него налетели солдаты и, повалив на землю, принялись охаживать древками алебард.

Воины таутов не могли смотреть, как бутузят их товарища и, несмотря на то, что не имели возможности пустить в ход связанные руки, напали на солдат, силясь массой своих тел задавить ненавистных конвоиров.

Образовалась давка. Поднялся невообразимый гвалт. 'Красный плащ' высунулся из носилок и орал громче всех. А давешние щеголи с парчовыми шарфами свистели в висевшие на груди дудки, вызывая подмогу.

На свист со стороны рынка набежали латники. Совместными усилиями они угомонили разбушевавшихся пленников.

Сане, спокойно стоящему посреди людской толчеи тоже досталось. Кто-то саданул его сзади по самому больному месту — а именно по голове, которой за последние месяцы и так здорово перепало.