— Как гром, я полагаю, — сказал он. — Тебе так не кажется?
Джейми покачал головой
— Нет. Я думаю, что на самом деле, это очень тихий, маленький звук.
Глава 66. МРАК РАССЕИВАЕТСЯ.
МНЕ БЫЛИ СЛЫШНЫ ВСЕ ЗВУКИ домашнего хозяйства внизу и громкий голос Джейми во дворе, и я чувствовала себя абсолютно умиротворенно. Я смотрела, как движется и сияет солнце на желтеющих каштанах на улице, когда услышала звуки твердых и решительных шагов, поднимающихся по лестнице.
Дверь резко распахнулась и вошла Брианна, с растрепанными ветром волосами и с суровым выражением на пылающем лице. Она остановилась у подножия моей кровати, навела длинный указательный палец на меня и сказала:
— Тебе не позволено умирать.
— О?! — сказала я, моргая. — А я и не собиралась.
— Ты пыталась! — сказала она, обвиняя. — Ты знаешь, что пыталась!
— Ну, не то чтобы пыталась, на самом деле... — слабо начала я. Если я определенно и не пыталась умереть, однако, было правдой, что почти попробовала это сделать, и я, должно быть, выглядела виноватой, потому что ее глаза сузились в синие щелки.
— Не смей делать этого снова! — сказала она, повернулась, взмахнув полой голубого плаща, и затопала к выходу, остановившись у двери, перед тем как сбежать вниз по лестнице, чтобы сдавленным голосом сказать:
— Потомучтоялюблютебяиянесмогужитьбезтебя.
— Я тоже люблю тебя, дорогая! — прокричала я, и всегда готовые и близкие слезы навернулись на глаза, но ответа не последовало, только звук захлопывающейся передней двери.
Адсо, дремлющий на солнышке, лежал на стеганом покрывале у моих ног. Потревоженный шумом, он приоткрыл свои глаза на долю дюйма, затем снова положил голову на лапы и замурчал громче.
Я легла обратно на подушку, чувствуя себя гораздо менее умиротворенной, но несколько более живой. Мгновение спустя, я села, отбросила одеяла и опустила ноги с кровати на пол. Адсо вдруг прекратил мурчать.
— Не волнуйся, — сказала я ему, — я не собираюсь сыграть в ящик: твои поставки молока и кусочков со стола в полной безопасности. Сохрани постель теплой для меня.
Я, конечно, вставала уже, и мне даже были позволены короткие, чрезвычайно контролируемые экскурсии на улицу. Но никто не позволял мне отправиться куда-либо одной с тех пор, как я заболела, и я была абсолютно уверена, что они не позволят мне сделать этого и сейчас.
Поэтому я спустилась вниз по лестнице в носках, держа ботинки в руке. И, вместо того чтобы направиться через переднюю дверь, чьи петли скрипели, или через кухню, где хлопотала миссис Баг, я скользнула в свою хирургическую. Там я открыла окно и, убедившись, что белая свинья не околачивается нигде поблизости, осторожно выпрыгнула наружу.
Я чувствовала почти головокружение от побега, стремительное движение живительных сил, подкреплявших меня, когда я шла вниз по дорожке. Спустя какое-то время я вынуждена была останавливаться каждые несколько сот футов, чтобы присесть и немного подышать, преодолевая слабость. Однако я упорно продолжала путь, и наконец, добралась до хижины Кристи.
Никого не было видно, и никто не ответил на мое неловкое "Хэллоу!", но, когда я постучала в дверь, то услышала голос Томаса Кристи, резкий и неровный, приглашающий меня войти.
Он сидел за столом и что-то писал, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он должен был быть в постели. Его глаза расширились от удивления при виде меня, и он поспешно попытался поправить поношенную шаль вокруг своих плеч.
— Миссис Фрейзер! С вами... то есть... Что во имя Господа... — замолчав, он уставился на меня круглыми, как блюдца глазами. Я сняла свою широкополую шляпу, когда вошла, забыв на мгновение, что выгляжу немногим лучше, чем растрепанный ёршик для мойки бутылок.
— О, — сказала я, неловко проведя рукой по своей голове. — Это. Вы должны быть довольны: в ближайшее время я не буду расхаживать по округе, смущая публику неприличным видом моих распущенных волос.
— Вы выглядите как бритоголовый каторжник, — сказал он без обиняков. — Сядьте.
Я села, чувствуя, что из-за физических перегрузок во время прогулки, я нуждаюсь в предложенном стуле.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась я, смотря на него. Свет в хижине был плохим: он писал при свече и погасил ее, когда я вошла.
— Как я себя чувствую? — он казался одновременно удивленным и, скорее, сбитым с толку от того, что я этим интересуюсь. — Вы проделали весь путь сюда, в опасно ослабленном состоянии, чтобы поинтересоваться моим здоровьем?
— Если вы хотите выразить это так, — ответила я, слегка уязвленная этим "опасно ослабленном". — Я думаю, что вы не соизволите выйти на свет, чтобы я хорошенько осмотрела вас, не так ли?
Он натянул концы своей шали на груди, как бы защищаясь.
— Зачем? — он нахмурился, заостренные брови сошлись вместе, что придало ему вид рассерженной и раздраженной совы.
— Потому что я хочу узнать несколько вещей относительно состояния вашего здоровья, — ответила я терпеливо. — И осмотреть вас — это, похоже, лучший способ их выявить, поскольку вы не кажетесь мне способным сказать хоть что-нибудь.
— Вы совершенно непостижимы, мадам!
— Нет, я доктор, — возразила я, — и я хочу знать... — короткая волна слабости и головокружения накатила на меня, и я оперлась на стол, держась за него, пока она пройдет.
— Вы сумасшедшая, — определил он, внимательно меня разглядывая. — Я думаю, вы также все еще больны. Оставайтесь здесь: я отправлю сына, чтобы он привел вашего мужа.
Я махнула на него рукой и глубоко вздохнула. Мое сердце быстро стучало, и я была немного бледной и вспотевшей, но в целом — в порядке.
— Дело в том, мистер Кристи, что хоть я определенно и была больна, это не была та же самая болезнь, какой переболело большинство людей в Ридже — и из того, что рассказывала мне Мальва, я думаю, что вы — тоже.
Он уже встал, чтобы пойти и позвать Алана, но при этих словах замер и уставился на меня с открытым ртом. Потом он медленно опустился назад на свой стул.
— Что вы имеете в виду?
Завладев, наконец, его вниманием, я с удовольствием выложила перед ним факты: все они были у меня наготове, поскольку я обдумывала симптомы несколько предыдущих дней.
Хотя несколько семей в Ридже пострадали от приступов амебной дизентерии, я не была в их числе. У меня была опасно высокая температура, сопровождаемая ужаснейшей головной болью, и, насколько я могла судить из взволнованного рассказа Мальвы — конвульсии. Но это определенно не была дизентерия.
— Вы уверены в этом? — он, хмурясь, вертел свое потрепанное перо.
— Довольно сложно спутать кровавый понос с высокой температурой и головной болью, — сказала я язвительно. — Итак, у вас был понос?
Он поколебался немного, но любопытство взяло над ним верх.
— Нет, — сказал он. — Это была, как вы и сказали, головная боль, способная расколоть череп и высокая температура. Ужасная слабость, и... экстраординарно неприятные видения. Я и не знал, что это была не та болезнь, что обрушилась на других.
— Вы и не должны были, я полагаю. Вы не видели никого из них. Если только... Мальва описывала вам болезнь? — я спросила только из любопытства, но он покачал головой.
— Я не желаю слышать о таких вещах; она не говорит мне. Все же, почему вы пришли? — он наклонил голову набок, сузив глаза. — Какая разница в том, что вы и я страдали от лихорадки, а не от поноса? Или кто-нибудь другой, если дело на то пошло? — он казался довольно возбужденным, и, поднявшись, начал ходить по хижине неровными, неуклюжими шагами, совсем не похожими на его решительную походку.
Я вздохнула, потерев рукой лоб. Я получила основную информацию, за которой пришла; объяснение того, зачем она была нужна мне, было бы тяжелейшей работой. Мне стоило большого труда заставить Джейми, Младшего Йена и Мальву принять теорию возникновения болезней от микробов, и это было при наличии под рукой доказательств, которые были видимы через микроскоп.
— Болезнь заразная, — сказала я немного устало. — Она переходит от одного человека к другому — иногда напрямую, иногда через пищу или воду, которую разделили больной и здоровый человек. Все люди, у которых был кровавый понос, жили возле небольшого одного ручья: у меня есть некоторые причины думать, что именно вода из ручья принесла амебу, которая заставила их заболеть. — Мы с вами, однако, не виделись несколько недель. И я не общалась ни с кем, у кого была бы лихорадка. Как могло так случиться, что мы оба заболели одной болезнью?
Озадаченный, он смотрел на меня, все еще хмурясь.
— Я не вижу причин, почему два человека не могут заболеть, не встречаясь друг с другом. Определенно, я знал такие заболевания, которые вы описываете: тюремная лихорадка, например, распространяется в закрытых помещениях — но ведь наверняка не все болезни ведут себя в такой манере?
— Нет, не все, — признала я. Я не была достаточно крепка, чтобы попытаться объяснить основные понятия эпидемиологии или общественного здоровья. — Но некоторые болезни могут распространяться при помощи москитов. Малярия, например.
Некоторые формы вирусного менингита — другая такая болезнь, и, кстати, моя лучшая версия о том, от какой болезни я только что оправилась.
— Вы не помните, недавно вас не кусал какой-нибудь москит?
Он посмотрел на меня, затем издал короткий отрывистый звук, который я приняла за смех.
— Моя дорогая женщина, в этом ужасном загнивающем климате москиты регулярно кусают каждого, особенно во время жаркой погоды, — он рефлекторно почесал свой бородатый подбородок.
Это была правда. Каждого, кроме меня и Роджера. Время от времени какое-нибудь отчаянное насекомое делало попытку, но по большей части, мы оставались не покусанными, даже тогда, когда наблюдалось настоящее нашествие тварей и все вокруг нас чесались. Теоретически, я предполагала, что кровососущие насекомые и человеческий род развивались так близко и параллельно сквозь века, что Роджер и я просто неправильно пахли для них, поскольку пришли из слишком далекого для них времени. Брианну и Джемми, которые разделяли мой генетический материал, но также имели и гены Джейми, комары кусали, но все же, не так часто, как большинство людей.
Я сама не помнила, чтобы меня кто-нибудь недавно покусал, но такая возможность все-таки существовала, и я просто могла быть слишком занята, чтобы это заметить.
— Почему это имеет значение? — спросил Кристи, он казался теперь только озадаченным.
— Я не знаю. Я просто должна понять, что происходит.
Я так же остро нуждалась как в том, чтобы улизнуть из дома, так и в том, чтобы вернуться к жизни самым прямым путем, который я знала — медицинской практикой. Но рассказывать об этом Тому Кристи я не собиралась.
— Хмф... — сказал он.
Он стоял, смотря на меня сверху вниз, хмурый и нерешительный, затем внезапно протянул руку — как я увидела, ту самую, которую я оперировала: Z-образный шрам стал нормального розового цвета, и все пальцы были прямыми.
— Пойдемте наружу, тогда, — сказал он, уступая. — Я провожу вас домой, и если вы будете настаивать и задавать докучливые и неудобные вопросы о моем здоровье, пока мы идем, я полагаю, что не смогу остановить вас.
Удивившись, я взяла протянутую руку и обнаружила, что его хватка была крепкой и твердой, несмотря на его изможденное лицо и сутулость плеч.
— Вам не нужно провожать меня до дому, — запротестовала я. — Вы должны быть в постели, судя по вашему внешнему виду.
— Так же, как и вы, — сказал он, ведя меня к двери и поддерживая под локоть. — Но если вы рискнули своим здоровьем и своей жизнью, предприняв такое недопустимое напряжение, почему я не могу? Однако, вы должны, — добавил он строго, — надеть свою шляпу, перед тем, как мы пойдем.
* * *
МЫ СОВЕРШИЛИ ЭТОТ ПУТЬ ДОМОЙ, постоянно останавливаясь, чтобы отдохнуть, и прибыли задыхавшиеся, взмокшие от пота и полностью изможденные приключением. Никто не хватился меня дома, но мистер Кристи настоял на том, чтобы доставить меня внутрь, и это означало, что все узнали о моем отсутствии пост факто, а поскольку люди такие нерациональные, то сразу же, сильно разозлились.
Меня выбранили все и каждый, включая Йена Младшего, втащили наверх буквально за загривок и уложили насильно в постель, где, как мне дали понять, мне сильно повезет, если я получу молока и хлеба на ужин. И самым досадным аспектом во всей этой ситуации был Томас Кристи, который стоял у подножья лестницы с кружкой пива в руке, смотрел, как меня уводили наверх и улыбался. Первая и единственная улыбка, которую я когда-либо видела на его бородатом лице.
— Что, во имя Господа, завладело тобой, Сассенах? — Джейми отдернул одеяло и категорично указал на простыни.
— Ну, я чувствовала себя практически хорошо, и...
— Хорошо! Ты цвета прокисшего молока и дрожишь так, что вряд ли можешь... ну-ка, дай-ка я сделаю это, — недовольно фыркая, он откинул мои руки в стороны от завязок и снял с меня юбки одним движением. — Ты совсем с ума сошла? — возмутился он. — Исчезнуть вот так, не сказав никому ни слова! А что, если бы ты упала? Или снова бы заболела?
— Если бы я кому-нибудь сказала, мне бы не позволили выйти наружу, — сказала я мягко. — И ты же знаешь, я врач. Конечно же, я могу судить о состоянии своего здоровья.
Он посмотрел на меня, определенно предполагая, что не доверил бы мне судить цветочное шоу, но только фыркнул в ответ, хоть и громче, чем обычно.
Затем он поднял и отнес меня в постель, осторожно опустив в нее, но с достаточной демонстрацией смиренной силы, чтобы дать мне знать, что он предпочел бы бросить меня с высоты.
Потом он выпрямился и угрожающе на меня посмотрел.
— Если бы ты не выглядела так, будто сейчас упадешь в обморок, Сассенах, клянусь, я бы повернул тебя на живот и отшлепал бы по попе.
— Ты не можешь, — сказала я довольно слабо. — У меня ее не осталось.
По правде говоря, я была немного уставшей... ну, если честно, мое сердце стучало как барабан, в ушах у меня звенело, и если бы я не уже не лежала, я бы точно упала в обморок. Я лежала на кровати, закрыв глаза, и чувствовала, как комната нежно кружится вокруг меня, как карусель со сверкающими огнями и звуками шарманки.
Сквозь это замешательство чувств я туманно почувствовала руки на моих ногах, затем приятную прохладу на моем жарком теле. Потом что-то теплое и похожее на облако окутало мою голову, и я дико замолотила руками, пытаясь убрать это с моей головы, чтобы не задохнуться.
Когда я освободилась, моргая и тяжело дыша, то обнаружила, что лежу в кровати голая. Я взглянула на мои бледные, трясущиеся остатки скелета и схватилась за простыню, чтобы прикрыться. Джейми наклонился, чтобы собрать мои разбросанные одежды с пола, добавив их к моей рубашке, которую он повесил поверх своей руки. Он поднял мои ботинки и носки и добавил их в свою сумку.
— Ты, — сказал он, указывая на меня, длинным обвиняющим пальцем — никуда не пойдешь. Тебе не позволяется убивать себя, я ясно говорю?
