— О, так вот откуда Бри взяла это, — пробормотала я и снова закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. — Я, кажется, припоминаю, — сказала я, — некое аббатство во Франции. И очень упрямого молодого мужчину, который сильно болел. И его друга Мурту, который отобрал у него одежду, чтобы не позволить ему подняться и выйти на улицу. До тех пор, пока он не поправится.
Тишина. Я открыла один глаз. Джейми стоял, выпрямившись и неподвижно, уходящий свет от окна зажигал искры на его волосах.
— Вследствие чего, — сказала я общительно, — если память мне не изменяет, ты прямо выпрыгнул через окно и убежал. Голый. Посередь зимы.
Неподвижные пальцы его правой руки дважды постучали по ноге.
— Мне было двадцать четыре, — сказал он, наконец, сердито. — Даже и не предполагалось, что я мог иметь хоть какой-нибудь разум.
— Вот с этим я спорить не буду ни на один миг, — уверила я его. Я открыла второй глаз и уставилась на него. — Но ты прекрасно знаешь, почему я сделала это. Я должна была.
Джейми сделал глубокий вдох, выдохнул и положил мою одежду. Затем подошел и сел на кровать рядом со мной, заставив деревянный каркас крякнуть и застонать под его весом.
Он поднял мою руку и держал ее, как будто она была чем-то драгоценным и хрупким. Она и была, во всяком случае, она выглядела хрупкой, деликатная конструкция из прозрачной кожи и тенями костей внутри нее. Он нежно провел большим пальцем по тыльной стороне моей руки, следуя линии кости от фаланги пальцев до локтевой кости. И я почувствовала странный легкий всплеск далекого воспоминания: видение моих собственных костей, сияющих голубым светом сквозь кожу, и руки мастера Рэймонда, держащие мою воспаленную и опустевшую матку, и его слова, сквозь завесу лихорадки: "Позови его. Зови своего рыжего".
— Джейми, — сказала я очень тихо. Солнечный свет сверкнул на моем серебряном кольце. Он взялся за него большим и указательным пальцем и нежно заскользил металлическим колечком вниз и вверх по моему пальцу, такому худому, что оно не задерживалось на суставе. — Будь осторожен, — сказала я. — Я не хочу его потерять.
— Не потеряешь, — он сложил мои пальцы вместе, накрыв своей большой и теплой рукой мою.
Он немного посидел, ничего не говоря, и мы наблюдали, как солнечный луч медленно продвигался поперек стеганого покрывала. Адсо двигался вместе с ним, чтобы оставаться в его тепле, и свет слегка касался его шерстки мягким серебряным сиянием, обозначив тоненькие волоски, маленькие и раздельные, которые завершали его ушки.
— Это большое утешение, — сказал он, наконец, — видеть, как восходит и заходит солнце. Когда я обитал в пещере, когда был в тюрьме, — видеть, как солнце встает и садится — это давало мне надежду и знание, что мир занимается своими делами.
Он смотрел в окно в сторону голубой дали, где небо темнело, уходя в бесконечность. Его горло немного двинулось, когда он сглотнул.
— Я чувствую то же самое, Сассенах, — сказал он, — когда слышу, как ты шуршишь и ходишь в своей хирургической. Бренчишь своими склянками и ругаешься про себя, — он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, в его глазах была глубина приближающейся ночи. — Если тебя больше не будет там... или где-нибудь вообще... — сказал он очень тихо, — тогда не будет больше ни восходов, ни закатов, — он поднял мою руку и поцеловал ее очень нежно. Затем очень осторожно положил ее на мою грудь, сжав мои пальцы вокруг кольца, поднялся и вышел.
* * *
ТЕПЕРЬ Я СПАЛА ЛЕГКО И НЕКРЕПКО, не ныряя больше в возбужденный мир горячечных снов и не срываясь в глубокий колодец забвения, когда мое тело нуждалось в целительных силах сна. Я не знала, что пробудило меня, но внезапно проснулась — резко, полная сил и бодрая, без промежуточной дремоты.
Ставни были закрыты, но луна была полной: мягкий свет полосками лежал на кровати. Я провела ладонью по простыни рядом со мной и подняла руку высоко над головой. Она была тонким бледным стеблем, бескровным и хрупким, как ножка поганки: мои пальцы нежно сжались и раскрылись, как паутинка или сеть, чтобы поймать темноту.
Я могла слышать, как дышит Джейми, который спал в своем привычном уголке на полу рядом с кроватью.
Я перенесла мою руку вниз, легонько погладив свое тело, оценивая. Маленькие бугорки грудей, ребра, которые я могла пересчитать: одно, второе, третье, четвертое, пятое... и мягкая впадина моего живота, висящего, как гамак между суставами таза. Кожа да кости. Больше ничего.
— Клэр? — послышался шорох в темноте рядом с кроватью, и появилась голова Джейми, его присутствие больше ощущалось, чем виделось, такой темной была тень по контрасту с лунным светом.
Большая темная рука пошарила поперек одеяла и дотронулась до моего бедра.
— Ты в порядке, a nighean? — прошептал он. — Тебе что-нибудь нужно?
Он был такой уставший: его голова легла на кровать возле меня, он дышал теплом, которое я ощущала сквозь рубашку. Если бы не это тепло его прикосновения, его дыхания, возможно, я бы не набралась смелости, но я чувствовала себя такой же холодной и бестелесной, как сам лунный свет, поэтому я накрыла своей прозрачной рукой его руку и прошептала:
— Ты мне нужен.
Он был практически неподвижным какое-то время, медленно вникая в смысл того, что я сказала.
— Я не потревожу твой сон? — спросил он, и в его голосе звучало сомнение. В ответ я потянула его за запястье, и он пришел ко мне, поднимаясь из омута темноты на полу, тонкие линии лунного света лились поверх него, как вода.
— Келпи, — сказала я тихо.
Он коротко хмыкнул в ответ и осторожно, неловко опустился под одеяло, матрас прогнулся под его весом.
Мы очень смущенно и робко лежали рядышком, едва касаясь друг друга. Он легко дышал, определенно стараясь нанести своим присутствием как можно меньше разрушения. Помимо слабого шороха простыней, в доме было тихо.
Наконец, я почувствовала, как один большой палец нежно нажал на мое бедро.
— Я скучал по тебе, Сассенах, — прошептал он.
Я повернулась на бок, глядя на него, и поцеловала его руку в ответ. Я хотела придвинуться ближе, положить голову в ямку на его плече и лежать в его объятиях, но мысль о моих коротких колючих волосах, коснувшихся его кожи, удержала меня от этого.
— Я тоже по тебе соскучилась, — сказала я в темную твердость его руки.
— Можно я возьму тебя тогда? — тихо сказал он, — Ты правда хочешь этого? — одна рука гладила меня по руке, другая направилась вниз, начиная медленный ровный ритм, чтобы приготовить себя.
— Позволь мне, — я прошептала, удерживая его руку моей рукой. — Лежи смирно.
Сначала я занялась с ним любовью, как крадущийся воришка, спешными поглаживаниями и маленькими быстрыми поцелуями, крадя запах, и касания, и тепло, и соленый вкус. Потом он положил руку на основании моей шеи, прижимая меня ближе и глубже.
— Не нужно торопиться, девочка, — сказал он хриплым шепотом, — я никуда не уйду.
Я позволила трепету тихого удовольствия пройти сквозь меня, и он втянул глубокий-глубокий вдох, когда я очень нежно сомкнула свои зубы вокруг и запустила мою руку в теплый мускусный вес его яичек.
Затем я поднялась над ним, почувствовав головокружение от внезапного движения, отчаянно нуждаясь в нем. Мы оба глубоко вздохнули, когда это, наконец, произошло, и я почувствовала дыхание его смеха на моих грудях, когда наклонилась над ним.
— Я так скучал по тебе, Сассенах, — снова прошептал он.
Так изменившаяся теперь, я стеснялась, когда он касался меня, и оперлась руками на его плечи, удерживая его от того, чтобы он притянул меня вниз к себе. Он и не пытался, но просунул свои руки между нами.
Я почувствовала легкий приступ паники при мысли, что волосы на моих приватных частях сейчас длиннее, чем на моей голове, но мысль была изгнана вон глубоким нажатием большого пальца между моих ног, который раскачивался взад и вперед.
Я взяла его другую руку и поднесла ко рту, с силой посасывая его пальцы, один за другим, и задрожала, сжимая его руку изо всех моих сил.
Я все еще сжимала ее, спустя некоторое время, когда лежала рядышком с ним. Или, точнее, держала ее, восхищаясь ее невидимой в темноте формой, грациозной и сильной, и твердым, гладким наслоением мозолей на его ладонях и костяшках пальцев.
— У меня руки каменщика, — сказал он, тихонько смеясь, когда я провела губами поверх жестких костяшек и нечувствительных кончиков его длинных пальцев.
— Мозоли на мужских руках глубоко эротичны, — уверила я его.
— Неужели? — он легко провел своей свободной рукой по моей стриженой голове и вниз по всей длине моей спины. Я задрожала и прижалась к нему ближе, стеснение начинало забываться. Моя собственная свободная рука блуждала по его телу, играя с мягким густым кустом его волос и влажным и нежным полутвердым пенисом.
Он немного выгнул спину, а потом расслабился.
— Что ж, я скажу тебе, Сассенах, — сказал он. — Если у меня будут мозоли ТАМ, то только по твоей вине, поверь мне.
Глава 67. ПОСЛЕДНИЙ СМЕХ.
ЭТО БЫЛ СТАРЫЙ МУШКЕТ, изготовленный около двадцати лет назад, но в хорошем состоянии. Ложе ружья было отполировано долгим применением, дерево было превосходно на ощупь, с гладким и чистым металлом ствола.
Стоящий Медведь сжал его в восторге, с трепетом водя пальцами вверх и вниз по поблескивающему стволу, поднося его к носу, чтобы вдохнуть опьяняющий запах смазки и пороха, затем позвал друзей, чтобы они тоже понюхали его.
Пять соплеменников получили мушкеты из великодушных рук Птицы-Которая-Поет-По-Утрам, и чувство восхищения пробежало по домам, распространяясь волной по деревне. Сам Птица, обладающий еще двадцатью пятью мушкетами для раздачи, был опьянен чувством невообразимого богатства и власти, и, таким образом, находился в настроении радушно принимать всех и каждого.
— Это — Хирам Кромби, — сказал Джейми Птице на цалаги, указав на мистера Кромби, который стоял возле него, бледный и взволнованный во время вступительных переговоров, вручения мушкетов, призыва воинов и всеобщего ликования по поводу оружия. — Он приехал, чтобы предложить вам свою дружбу и рассказать истории о Христе.
— О, ваш Христос? Тот, кто пошел в нижний мир и вернулся? Я всегда задавался вопросом, встречал ли он Небесную Женщину там или Крота? Я верю в Крота. Я хотел бы знать, что он сказал, — Птица коснулся подвески на шее — вырезанного из камня маленького красного Крота, проводника по миру мертвых.
Лоб мистера Кромби наморщился, но, к счастью, он еще не развил чувства непринужденности в языке цалаги. Он был все еще на стадии мысленного перевода каждого слова на английский язык, а Птица говорил быстро. И Йен не нашел случая рассказать Хираму истории о Кроте.
Джейми закашлялся.
— Я уверен, что он будет рад рассказать вам все истории, которые знает, — сказал он. — Мистер Кромби, — он на мгновение переключился на английский язык, — Цисква, приветствует вас.
Ноздри Пенстемоны, жены Птицы, деликатно сморщились: Кромби потел от волнения и вонял как козел. Он серьезно поклонился и подарил Птице хороший нож, который привез в качестве подарка, медленно произнося приветственную речь, которую выучил. "Довольно хорошо", — подумал Джейми. Он неправильно произнес всего лишь пару слов.
— Я пришел д-доставить вам огромную радость, — закончил Хирам, заикаясь и потея.
Птица посмотрел на маленького, жилистого и взмокшего Кромби, долго и невозмутимо, потом перевел взгляд обратно на Джейми.
— Ты забавный человек, Убийца Медведя, — сказал он со смирением. — Давайте есть!
Это была осень, плоды собраны, и охота была хорошей. И так как Праздник Оружия был важным событием, дымящуюся оленину и диких свиней, зажаренных над ревущим огнем, подняли из ямы и подавали с переполненными блюдами кукурузы, жареной тыквы и фасоли, приправленными луком и кориандром. Там же была и похлебка с множеством мелких рыб, обвалянных в кукурузной муке и обжаренных в медвежьем жире, с хрустящей и нежной мякотью.
Мистер Кромби, очень напряженный вначале, стал расслабляться под влиянием еды, хвойного пива и лестного внимания, уделяемого ему. Определенное количество внимания, как предполагал Джейми, было обусловлено тем фактом, что Йен, сидящий с широкой улыбкой на лице, останется его опекуном на какое-то время, подсказывая и поправляя, пока Хирам не почувствует себя более непринужденно в языке и не будет способен справиться самостоятельно. А Йен был чрезвычайно популярен, особенно среди молодых женщин деревни.
Сам он, освобожденный от ответственности, просто наслаждался пиршеством. Здесь нечего было делать, кроме как говорить, слушать и есть, а утром он уйдет.
Это было странное чувство, и вряд ли он когда-нибудь испытывал его прежде. В жизни было много прощаний, большинство из них печальные — лишь немногие приняты с осознанием утешения, а другие вырвали куски сердца из груди и оставили его саднить. Но не сегодня вечером. Все казалось необыкновенно торжественным, он сознательно делал некоторые вещи в последний раз, и, тем не менее, в этом не было никакой печали.
Завершение, он предполагал, было смыслом этого. Он сделал то, что мог сделать, и теперь должен оставить Птицу и других, чтобы идти своим собственным путем. Может быть, он и приедет снова, но уже никогда по службе, в роли агента короля.
Эта мысль сама по себе была необычной. Он никогда не жил без осознания своей верности королю, будь то дом германца Джорди или Стюартов. Готов ли он был к этому или нет, признавал это или нет... А теперь он обрел независимость.
Впервые он получил некоторое понимание того, что дочь и жена пытались сказать ему.
Хирам пытался декламировать один из псалмов, как он понял. Он проделал хорошую работу, потому что тщательно выучил его и попросил Йена переводить. Однако...
— "Масло стекает по голове и бороде...".
Пенстемон бросила настороженный взгляд на маленький горшок топленого медвежьего жира, который использовался в качестве соуса, и прищурилась на Хирама, явно намереваясь выхватить блюдо, если он попытается вылить содержимое на голову.
— Это — предание от его прародителей, — Джейми коротко пожал плечами. — Не его собственный обычай.
— О. Хм, — она расслабилась немного, хотя продолжала пристально следить за Хирамом. Он был гостем, но не все гости ведут себя достойно.
Хирам пока не сделал ничего неподобающего. Хотя он много раз отказывался и делал неловкие похвалы хозяевам, его все-таки уговорили есть, пока глаза не вылезли из орбит. Что хозяев очень порадовало.
Йен останется на несколько дней, чтобы удостовериться, что Хирам и люди Птицы пришли к некоему взаимопониманию. Джейми был не совсем уверен, что чувство ответственности Йена победит его чувство юмора, к тому же, в некоторой степени, чувство юмора Йена склонялось на сторону индейцев. Таким образом, замечание Джейми не могло быть некстати, а являлось только средством предосторожности.
— У него есть жена, — сообщил Джейми Птице, кивнув в сторону Хирама, на данный момент поглощенного серьезным диспутом с двумя пожилыми мужчинами. — Я не думаю, что он приветствовал бы молодую женщину в своей постели. Он может быть грубым с ней, не оценив любезности.
