Клед задумался. Повязать ленточки на доспехи? Это, конечно, можно объяснить необходимостью на глаз отличить, сколько своих осталось рядом. Но так он лишь выдаст главный отряд врагу...
— Есть идея! — загорелись глаза айланны. — Вы можете сделать такие отдельные косички по бокам, как у ахсартагов, и вплести в них какие-нибудь металлические бляхи. Например, бронзовые монетки продырявьте — такие носят все их бойцы. У хедивегов серебряные треугольники, у командиров — золотые ромбы. Это позволит внести небольшое смятение в ряды врагов, которые привыкли реагировать на подобные знаки отличия, как на своих... Хотя бы секундное замешательство у них возникнет, но оно даст вам преимущество. А если ещё доспехи покрасите в чёрный цвет и нашьёте на них металлических пёрышек... Хотя, о чём это я? После штурма Сагаты у вас наверняка останутся образцы.
— Отличная идея! — вдохновился Клед. — Даже в чисто тактическом смысле, безотносительно тебя.
— Единственное, что может вас выдать — это цвет волос. У вас же не все тёмненькие, как ты? Ну вот, ты можешь приказать остальным покраситься в чёрный? Длина косы уже не так важна, и её не сразу видно... Для этого нужен крап, а поверх него синиль.
Алрина рассказала, как окрашивать волосы при помощи порошков из сушёных растений, которые видела в травяных лавках Бравина, значит и в ближайшем городе, Арбене, они тоже должны продаваться. Заставила Клареда повторить.
Эти совместные замыслы возродили давешнее чувство братства по оружию, которое то и дело поблёскивало в глазах обоих восхищением, выходящим за рамки обычной любовной связи, делая совершенно особенной. В тот момент никому из них не хотелось думать, что вскоре придётся выступать друг против друга.
Вскоре снаружи начало смеркаться, и айланны прекратили важные разговоры, тем более, что всё уже обсудили. Просто сидели в обнимку и, тихо млея друг от друга, ждали, когда Стап их позовёт.
* * *
Стап организовал всё в лучшем виде. Вызывался на другой день тоже работать на мельнице со своими ребятами, заодно и постеречь её ночью. Якобы Сивуха собирался кое-что поправить в механизме в нерабочее время. А заодно они, мол, обмозгуют сложное задание, которое выдал им командир (будто он для того и приезжал). Комендант был только рад добровольцам, особенно если этих "особенных" дружинников скоро куда-то заберут — они и так слишком редко вносили свой вклад в распорядок по дежурствам в деревне.
Скрипун смотался в Селвидом, чтобы предупредить других Кинжалов из Кулака Кледа, что командир сегодня не вернётся — переночует в Траке. Чтобы те его как-нибудь отмазали, если начальство станет искать. И чтобы ни за что не тревожили, если только нарты не начнут внезапно штурм замка с ахсарой во главе.
Также бывший улан набил свежей соломой матрас и подушки на единственной кровати, натопил печку, намудрил ужин и выдрал гвозди из нижнего крепления пары досок в заборе на дальней от дороги стороне, чтобы их можно было легко раздвинуть. Через эту щель во двор и проникли по его сигналу Кларед с Алриной, дождавшись, пока часовой, обходивший деревню, скроется за углом. А сам Стап ушёл спать на мельницу.
Несмотря на плотно закрытые ставни, любовники обошлись одной свечой — её света вполне хватало, чтобы поесть и, раздевшись, забраться в кровать. В доме было достаточно жарко и воняло брагой — зато дым из трубы при отсутствии хозяев легко объяснялся, ведь самогонки очень ждал комендант и его ближайшие помощники. Впрочем, носы достаточно быстро привыкли к запаху, особенно, хлебнув хорошо настоявшегося домашнего вина, пыльную бутылку которого Стап нашёл в каком-то подвале и, попробовав, сныкал для своего барона, на какой-нибудь подходящий случай.
Щит Хёдра они поменяли местами с Чёрным скимитаром в тайнике под ларём ещё перед уходом Стапа — тот должен был знать и хранить новую реликвию пуще прежнего, не жалея живота своего. Однако брать проклятый клинок в руки Алрина пока не стала — спрятала в тот же ларь вместе с оружием Кледа, чтобы никакие тени богини Смерти не омрачали их последнюю ночь. Кроме тех, что внутри, разумеется — от них никуда не денешься.
Свечу оставили гореть, чтобы насмотреться на любимого напоследок. Кларед вначале был непривычно осторожен: обнял айланну со спины, долго сидел так и гладил её по рукам, по ногам, по животу — ласково, не страстно. И не давал ей форсировать темп.
— В чём дело? — мягко спросила Алрина, уже порядком истомившаяся от его близости, но при том недоступности.
— Я не хочу спешить. У нас вся ночь впереди.
— Раньше ты не был таким медлительным...
— Я просто боюсь... — он умолк.
Не хотел рассказывать ей о том, что делал с Отступницами, а тем более, о видении в Арке, даже если бы мог.
— Чего? — нежно проворковала любимая, откидываясь к нему на грудь и целуя в шею.
— Себя, — в конце концов выдохнул Клед. — Что я причиню тебе вред. Не Смертной Тенью, а вот этими вот руками.
Он снова погладил её бархатистые бёдра — так ласково, как только мог.
Алрина поймала его кисть, поднесла к губам и стала покрывать поцелуями каждый шрам и мозоль. У Кледа защемило в груди.
— Я в это не верю, — прошептала она, всё-таки поворачиваясь боком в его объятиях, и начала целовать грудь.
Внутри у него запорхали зарянки, как когда-то давно, в прошлой жизни, хотя по сути всего год назад. А когда она лизнула его сосок, пламя всё-таки вспыхнуло, как сухая трава под полуденным солнцем. Плоть взвилась, и любимая, развернувшись окончательно, взяла дело в свои руки: уселась верхом, забирая его жезл Кернуна в своё сладкое, жаждущее лоно, впилась в губы горячим поцелуем, и все страхи вылетели в трубу.
Птица в груди разорвала путы, воздела свои мощные крылья и обняла ими любимую. Прижала к себе так тесно, что дышать стало трудно, и Кларед перестал сдерживаться, желая хоть раз обрушить на айланну всю мощь своей страсти. Она приподнимала бёдра, а он насаживал её обратно, нажимая на плечи руками, обхватившими спину, да ещё помогал себе вонзиться поглубже, рывками напрягая ягодицы. Темп получился чуть рваный и медленный, но хоть так можно было растянуть удовольствие. Впрочем, ненадолго. Шквал скопившихся чувств быстро достиг своего апогея и выбросил их, как раньше, куда-то в божественные сферы.
Ненадолго, однако, это мимолётное ощущение благости и света, сняло наконец страхи Кледа по поводу того, что он теперь какой-то заразный, порочный, заляпанный тьмой. Нет, в его чувстве к айланне по-прежнему не было места ни капле жестокости, властолюбия или желания подчинить, которые проявились в Красном Доме.
Они сидели, слипшись мокрыми телами, не желая разделяться и размыкать продолжавшие лобызать друг друга губы, пока от сладких, долго затихающих "поцелуев" довольного женского лона не накатила новая волна возбуждения. Удивительно быстро. Так было, наверное, лишь в первые дни их любви. А сегодня — последний...
Клед перевернул любимую на спину, прижав её колени к плечам — так он лучше доставал до самого сладкого бугорка у неё в глубине, который сейчас набух и сжимал головку его естества таким наслаждением, что из горла поневоле вырывались стоны... Главное не забыться и не всполошить часовых. Он гасил её и свои стенания поцелуями. Прижимал её к кровати всем весом так тесно, что Алрина не могла глубоко вдохнуть и лишь тихонько повизгивала, но лишь сильнее тянула его на себя, открываясь до донышка, до той самой сокровенной утробы, которая уже напрочь лишала обоих разума, захватив его плоть в ещё более тесный плен... Пока не взорвалась в блаженной конвульсии, выдавив его семя в ответном взрыве, и не вытолкала последующими сокращениями из себя.
Досмаковав этот сладостный миг поцелуями, влюблённые разделились: Клед хотел дать Алрине подышать полной грудью, хотя та неохотно его отпустила.
Потом обоим захотелось пить. Он встал, зачерпнул из ведра кружкой и поднёс её любимой. Допил остаток и снова полез к ней в кровать. Сел, опираясь спиной на стену, скрестил ноги, посадил её на колени боком и прижал к себе. Век бы не разделяться! Однако разгорячённые тела начали остывать, и он натянул сверху одеяло.
Айланна прижималась к нему так доверчиво, что казалось, весь последний год Кледу приснился. Если бы не пятно бесчувственной пустоты в груди, которое никак не участвовало в остальных переживаниях, уже дважды омывших его существо животворным огнём. Он решил сегодня наплевать на клеймо Смерти, сделать вид, что его нет. Ну мало ли, бывают у людей ожоги или раны, после которых в какой-то из частей тела чувствительность снижена или отсутствует. Не позволять же им портить этот блаженный, нежданный день счастья? Точнее, ночь...
Алрина же вообще ни о чём не думала. Что сейчас проку в уме, который лишь отравит прекрасный момент единения знанием о том, что он последний и с завтрашнего дня жизнь будет только хуже? Она вся обратилась в осязание, обоняние, слух и вкус, стремясь как можно полнее впитать любимого всеми фибрами своего существа. Радовалась, что два Обручения повлияли на него не так сильно, как она боялась и как боялся он сам. Да, прибавилось немного силы и напора, но их нельзя было назвать жёсткими. А может, этот напор придавало сознание, что больше нечего ни терять, ни придерживать на потом?
И пусть видений прошлой жизни на этот раз их не посещало, Алрина не могла не пожалеть о том, как глупа была, когда отпустила его на войну, не приласкав напоследок. Впрочем, кажется, тогда на кону тоже стояли судьбы народов. Но сейчас сложно было представить себе идею, которая стоила бы отказа от любви до того, как долг чести призвал айланна к сражению.
Она стремилась покрыть поцелуем каждый клочок его тела, обласкать за все те мгновения нежности, которых по глупости лишила его когда-то. И он отвечал ей взаимностью, наполняя все нервы и жилы живительным пламенем своей любви.
Когда они не целовались, то смотрели друг на друга неотрывно, стараясь запомнить каждую чёрточку, каждый изгиб, высечь в памяти, чтобы укрепить решимость и придать себе сил перед тем, что должно быть совершено.
Третий раз был намного более долгим и медленным. Он скорее напоминал их прежние игры, в которых айланн стремился заполнить её целиком изнутри и объять со всех сторон снаружи. Нет, пожалуй, сейчас они погружались друг в друга ещё больше, пользуясь тем, что ублажённые нервы не торопятся снова вознести их на вершину, наоборот, замедляясь, чтобы продлить этот безумный восторг. Слияние достигло такого растворения друг в друге, что в какой-то момент Алрина подумала — вот бы и правда умереть прямо сейчас, чтобы запечатлеть этот блаженный миг навечно!
Клед вошёл в какой-то раж, священное безумие, подобное легендарному Танцу Смерти, только прославляющее жизнь. Наслаждение уже давно достигло грани того, что казалось возможным выдержать, не лишившись чувств, но перешло эту грань, а сознание всё ещё было при нём, и границы восприятия, не находя иного выхода, расширились. Он казался сам себе не человеком, а каким-то божеством с победно раскинутыми крыльями и птичьей головой. Ворона?
Силы не иссякали, Клед словно черпал их откуда-то из-за пределов мира, вливал в любимую, и они возвращались к нему через её сияющий взгляд. Им больше не было нужды тесно прижиматься друг к другу, потому что протекающие меж ними незримые потоки окутывали их сплошным облаком и, казалось, даже немного светились.
Наслаждение было таким острым и длилось так долго, что превратилось в муку, самую сладкую на свете. Возможно, Клед натёр интимные места себе и ей, потому что появился привкус боли, однако он терялся в невыносимой сладости этого бесконечного соития, и остановиться было чуть более невозможно, чем продолжать.
Клед упивался податливостью любимой, ему казалось, она воплощает в себе мать-землю, принимающую в себя животворный дождь его семени. Похоже, в этом запредельном состоянии, он несколько раз излил его и даже не заметил — в смысле, не было обычного спада, потребовавшего бы восстановления сил. И её утроба тоже неоднократно взрывалась конвульсиями, но лишь ненасытно просила ещё и ещё...
В какой-то момент возникло странное желание упрочить эту добровольно отданную любимой власть над собой в некоем предельном действии. Остановить мгновение, умертвить её, посмотреть, примет ли она от него даже смерть... Руки сами собой сжались на горле айланны. Она даже не пыталась сопротивляться — наоборот, смотрела так, словно пыталась отдать ему душу, выдохнуть её с остатками воздуха и подарить ему... На глазах у обоих выступили слёзы от счастья полной взаимной отдачи.
И вдруг обычное сознание толчком вернулось. Явилось картинкой из Арки, когда Клед-Меч убивал любимую в соитии. И отрезвило холодным душем. Он отдёрнул руки, замер... Какой кошмар! Оживший наяву. Он чуть не убил её. От большой любви... Нет, он всё-таки безнадёжно искалечен Смертью!
Клед рванулся отстраниться, но Алрина поймала его за руки. Обхватила ногами, опрокинула на себя. Принялась целовать, двигать бёдрами, умоляя продолжать, и каким-то чудом любовное исступление вернулось, не отпустив его до конца. Словно тьма накрыла саваном лишь на мгновение, но айланна отогнала её, вернула его к свету, смыла своим "солнышком" порочные тени. Упоение властью погасло, сменившись таким же неистовым желанием служить.
Он поднял любимую так, чтобы она сидела на его поджатых коленях, облобызал её грудь, обхватил руками, тесно прижав к себе и сделал паузу, вонзившись, как можно глубже, пока выражал свои чувства в бездонном поцелуе. И словно это признание её своей богиней подействовало сильнее физических ласк, бёдра любимой задрожали, заходили ходуном сами по себе. Её начало трясти, а он, стараясь удержать священное безумие ещё хотя бы на пару мгновений, не давал ей оторваться, лишь снова рывками давил на плечи, хотя и так упирался в донышко утробы и целовал, целовал, целовал...
Но, как не удержать весенний сель плотиной, так и их в конечном итоге взорвал напор неистового экстаза, сносящего остатки разума. Клед едва успел прижать голову Алрины к своей, чтобы не переполошить всех часовых, поцелуем гася до невнятного мычания, рёв их общего торжества — тьмы над светом, любви над разлукой, жизни над смертью.
Когда сияющее великолепие единения наконец погасло, и сознание вернулось в действительность, любовники почувствовали себя вымотанными так, что не пошевелить ни ногой, ни рукой. Кларед бережно уложил совершенно счастливую Алрину на подушку и свалился рядом, из последних сил подтягивая одеяло. Обхватил её руками и ногами, словно говоря "моя навеки". И шепнул на ушко этим своим утробным мурашечным голосом, который появлялся у него после занятий любовью:
— Вздремнём немного? До рассвета ещё пара часов.
Алрина мурлыкнула что-то согласно-блаженное и тут же провалилась в сон. Однако через миг проснулась, потревоженная резким движением Клареда: он бесшумно сел на кровати и потянулся к ларю, на котором оставил свою одежду и пояс.
У плиты брякнула кастрюлька. Алрина тоже мгновенно подобралась. Свеча уже догорела и погасла, между ставень виднелась сероватая полоска — значит, прошло больше времени, чем казалось. Снова раздалось грюканье кастрюльки и приглушённое досадливое шипение — в доме определённо был кто-то ещё.
