В первый понедельник октября (поскольку перевод часов осуществлялся в те времена в первое воскресенье октября, случилось все это именно в понедельник — не помню какого числа) погода выдалась мерзкая, слякотная, с моросящим дождиком, и, хоть солнце вроде бы еще не зашло, было уже совсем темно.
Пес, как обычно, встречал Ладу на остановке. В хорошую погоду я иногда составлял ему компанию, но гулять под дождем — это уж извините великодушно, это без меня. Я очень люблю купаться — в отличие от котов обыкновенных, не обремененных человеческим воспитанием. Но мокнуть под дождем я не люблю, и никогда не любил, ни в кошачьем, ни в человечьем обличьи.
Домовушка затеял пироги с грибами — это радовало. С того памятного дня, когда Ворон набрался, мы питались сытно, но невкусно, в основном пшенной, иногда манной или гречневой кашей. Пока было тепло, я с успехом разнообразил свой стол, но уже с неделю мне не перепадало ничего — похолодало, а отопительный сезон еще не начался, и хозяйки держали окна своих кухонь закрытыми.
Я наслаждался теплом зажженной духовки и запахами теста, и жареного лука, и грибов, и ванили, и корицы, потому что начинка у Домовушки закончилась, и из остатков теста он слепил маленькие булочки, густо посыпанные толченой корицей с сахаром. И, сонно жмурясь, я предвкушал пиршество, самое настоящее пиршество, и думал, что, может быть, в тепле и уюте квартиры, особенно ценимых в такую плохую погоду, размякнув от обильной и вкусной еды, Лада попросит у Ворона прощения, и простит его сама, и депрессия у Ворона пройдет, и в этот дом вернется мир и покой, так глупо утерянный нами...
И тут зазвонил телефон. Лапки Домовушки были вымазаны в тесте, поэтому трубку снял я.
— Домовушечка? — спросила Лада своим прежним, таким радостным и добрым голосом. Я мурлыкнул в ответ. — А, это ты, Котик? Слушай, тут у меня накладка вышла, я совсем забыла, что часы перевели, и до темноты уже не успею домой... Я у подруги переночую. Так что вы уж как-нибудь без меня, а я утром пораньше встану и приду.
— Что? Как? — заорал я. Вся дремота мигом с меня слетела. — У какой подруги? — но Лада уже положила трубку.
На мой вопль, разрушивший сонное оцепенение нашего дома, выбежал из кухни Домовушка с противнем в руках, и даже Ворон покинул свой насест.
— Это Лада, — сообщил я им, вешая трубку. — Сказала, что задерживается, домой до темноты не успеет, переночует у подруги. Вернется утром.
— Она сошла с ума, — зловеще прокаркал Ворон. — Ей плевать, ей безразлично, что станется со всеми нами, она забыла свой долг...
— Батюшки светы! — вторил ему Домовушка, аккуратно поставив на пол противень, чтобы освободить лапки, которые он теперь воздел к потолку. — Совсем девка от рук отбилась, ай-ай-ай!... И что будет, что будет теперича, что творит, безразумная!...
Я помахал хвостом в недоумении — с некоторых пор у меня появилась эта привычка. Честно говоря, я не видел ничего дурного в поведении Лады — ну, заболталась с подругой, ну, забыла о времени, с кем не случается, особенно с ними, с женщинами, их же не корми хлебом с маслом и с красной икрой, дорвись они до задушевной беседы. Я, выросший в окружении трех женщин, знал это лучше многих. Сколько раз, бывало, моя сестра, да что сестра — даже и матушка моя не являлись домой ночевать, чем бабушка была не очень довольна. И у нас дома столько раз ночевали всякие девчонки, подружки и одноклассницы сестры, и дамы с матушкиной работы, и даже бывшие бабушкины сослуживицы... Но я отвлекся.
Итак, эти двое предавались отчаянию из-за ерунды, не стоившей по моему мнению выеденного яйца. Некоторое время я, как было отмечено выше, в недоумении помахивал хвостом, наблюдая, потом мне надоело наблюдать. К тому же и желудок мой напоминал вполне резонно, что пора бы и пообедать. Поэтому я сказал:
— Ша, раскудахтались!
Домовушка, застыв с подъятыми лапками, посмотрел на меня с удивлением. Ворон же, не закончив фразу, издал что-то похожее на вульгарное карканье задыхающейся вороны.
— Ничего страшного пока не произошло, — сказал я мягко, чтобы они побыстрее пришли в чувство. — Ей тоже отдохнуть от нас надо — хотя бы иногда...
— Выйдет замуж — будет отдыхать, а пока в девках — нечего! — запальчиво крикнул Домовушка. — Где это видано, чтобы по чужим домам девки ночевали! Так и до беды недалече!
— Пока я вижу только одну беду — мурлыкнул я нежно, — нас, кажется, кормить сегодня не будут, потому как мой нос сообщает мне о печальной кончине пирога...
— Ой, сгорели, сгорели пироги! — воскликнул Домовушка и бросился в кухню, наступив мимоходом на стоявший на полу противень.
Ворон в раздумьи прошелся взад-вперед по коридору.
— Может быть, ты прав, Кот, — сказал он наконец. — Может быть, действительно, не стоит пока так остро реагировать. Все-таки Лада — достаточно разумная девица, чтобы потерять безрассудно голову и совершить непоправимую глупость, а что касается ее способностей защитить себя от нежелательных последствий, то она ими обладает в полной мере. Должен заметить, что даже и Бабушка, чьи требования к Ладе, случалось, отличались некоторою... так сказать, завышенностью, даже и Бабушка говорила мне, что Лада имеет немалые возможности для того, чтобы превзойти даже и ее, Бабушку, в своем магическом мастерстве. Однако известно, что сии потенциальные возможности, не будучи инициированы внешними обстоятельствами...
Я не выдержал, и несколько невежливо (у меня была уважительная причина — я был голоден) прервал ученую птицу.
— Ворон, — сказал я, — там дождик идет, а Пес на остановке ждет Ладу. Надо бы ему сказать, чтобы домой возвращался...
— Да, да, конечно, — отозвался Ворон, — сбегай, скажи ему...
— Почему я? — мне не слишком улыбалась перспектива покидать уютную квартиру и вылезать под мокрый и холодный дождь. — Почему бы тебе не слетать, поразмяться, подышать воздухом? Или Жабу — он ведь у нас земноводное, ему дождь в удовольствие...
— Чтобы он заблудился, или попал под машину, или чтобы его замучили мальчишки, да? — разъяренный Ворон даже забыл о необходимости выражаться умно (то есть наукообразно). — Как не совестно тебе, Кот, быть таким эгоистом?
— Ладно, схожу, — сказал я сухо. Эгоист, надо же! А кто из нас не эгоист? Каждый из нас к себе, любимому, относится лучше и заботливей, чем к ближнему своему — разве нет? И потом, почему сразу эгоист? Ведь Жаб под дождем, с его непромокаемой кожей и пристрастием к воде, получит удовольствие от прогулки, в то время как я не только такого удовольствия не получу, но напротив, вымокну, простужусь, заболею, и ближние мои будут иметь гембиль на свою голову лечить меня. Я, заботясь о ближних — об их спокойствии — называюсь эгоистом! Нет, нет справедливости в этом мире!
Так думал я, перебегая через двор, старательно огибая лужи и пытаясь не слишком сильно испачкаться. Пес — настоящий эгоист, по моему мнению, — торчал на остановке, даже не спрятавшись под скамейку. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь — он, для того только, чтобы доставить себе удовольствие встретить Ладу после работы, мокнет и пачкает свою белую шерсть, потом ему нужно будет немедленно мыться, и Домовушка, у которого и без того по горло хлопот, должен будет бросать все свои дела и бежать купать Пса, и подтирать грязные следы в коридоре и лужи в ванной. Как будто Лада не найдет дорогу домой самостоятельно. А сегодня Домовушке придется к тому же купать и меня тоже, и подтирать две цепочки следов на паркете — и все из одного только эгоистического желания Пса встретить Ладу после работы!
Меж тем почти стемнело. Солнце, наверное, еще не зашло, но тучи висели так низко, что до них, кажется, можно было достать рукой, если встать на цыпочки, и поэтому вечер был похож на темную-темную ночь, которая "как дело измены, как совесть тирана..." — >[Author:TSЦЂ‚яјi]. Я нашел под скамейкой местечко посуше, уселся и позвал Пса:
— Эй, ты, белый пудель!
Пес оскалил зубы и завертел головой.
— Здесь я, здесь под скамейкой, — подсказал я.
Он увидел меня и рявкнул (по-собачьи):
— Ты что, с ума сошел? Разговариваешь по-человечески на улице! Нам только не хватало слухов о говорящих котах!
Я фыркнул. Насколько я мог заметить, вокруг на расстоянии метров трехсот не было ни одного человека.
Поэтому я продолжал на нормальном русском языке:
— Успокойся, нас некому подслушивать. Я пришел тебя огорчить, Лада сегодня не придет.
В жизни своей я не видывал, чтобы собака так высоко подпрыгивала в сидячем положении. Я не могу даже сказать, что он вскочил, он именно подпрыгнул и приземлился на все свои четыре лапы, и зарычал, и я подумал, что я молодец — не стал подходить близко. По-моему, в этот момент он мог разорвать меня на дюжину клочков, и даже не заметить этого, и не из-за каких-то испытываемых ко мне враждебных чувств — хотя таковых чувств он испытывал ко мне достаточно, — но исключительно из огорчения.
— Что ты сказал?! — взревел он, и, между прочим, на человечьем языке.
— Тихо, тихо, — сказал я, — тебя слышно, по-моему, даже в Кишиневе, так ты орешь. Или ты хочешь, чтобы по Кишиневу пошли слухи о говорящих псах?
Одним прыжком он подскочил ко мне, и я понял, почему он не спрятался от дождя под скамейкой — он не мог туда пролезть. Только морда его помещалась, но и морды было многовато, когда он всунул свою оскаленную пасть в мое убежище и зарычал, правда, теперь уже по-собачьи:
— Что ты имеешь в виду?
— Лада позвонила, сказала, что задержалась, и не придет сегодня. Переночует у подруги. Так что бросай свой пост, и пошли домой.
— Врешь! — рявкнул Пес, — Не могла Лада так поступить со мной... Со всеми нами!
— Не могу понять, — начал я, устраиваясь поудобнее — я сообразил, что и здесь должен буду дискутировать, — не могу понять, что такого сверхъестественного все вы находите в ее поступке. Лада — взрослый человек, с очень хорошенькой и очень неглупой головкой на плечах. Она решила сегодня переночевать не дома — ну и что? Солнце остановится, что ли, или взойдет на западе? Придет завтра, никуда не денется...
Но Пес не слушал меня. Его морда казалась маской скорбящей собаки из древнегреческого театра или, может быть, японского театра Но. Его мягкие губы дрожали, обнажая острые белые клыки, и я забился под скамейку подальше — вдруг ему взбредет в голову, что это я виноват во всем! Но Пес не расположен был кусаться. На глаза его навернулись самые настоящие слезы, он повторял:
— Нет, нет, не могла она, она ведь знает, что я жду ее, что я здесь...
Так всегда бывает, когда мы любим без особой взаимности — нам трудно поверить, что для предмета нашей любви мы — не самое важное в жизни.
Когда наконец Пес уразумел, что Лада сегодня не придет, что его обожаемая Лада совсем забыла про него, как и про всех остальных — когда до Пса дошло все это, стало совсем уже темно, и моросящий дождик превратился в нудный осенний дождь, из тех, что не кончаются по несколько суток. И мы вместе с Псом вернулись домой совершенно грязные и мокрые, как будто нас специально вываляли в болоте. Домовушка, естественно, отказался кормить нас до тех пор, пока мы не вымоемся, а потом я начал чихать — пребывание в сырости не шло на пользу моему хроническому насморку еще в бытность мою человеком. Если бы Лада была дома, она вылечила бы меня простым мановением руки — она неоднократно это проделывала: помашет перед моим носом, как будто муху отгоняет, — и готово, никакого чиха. Но Лады не было.
Домовушка боялся инфекции совсем как пенсионерка. И совсем как пенсионерка верил в целительную силу лекарств. Все равно, каких. И — опять же, как пенсионерка, — обожал заниматься самолечением и пользовать окружающих, что ему удавалось редко, поскольку Лада не допускала шарлатанских методов врачевания. Но Лады не было.
Поэтому Домовушка, обрадованный возможностью приложить свою лапку к моему исцелению, пошарил в каких-то своих схованках и притащил пузырек без этикетки, наполненный прозрачной жидкостью. Судя по запаху, это было что-то сердечное — не то валидол, не то корвалол. Но Домовушка утверждал, что это — глазные капли, и что глаза и нос "почитай, одно и то же, рядом находются, и сообщаются", — на что, по его мнению, указывала прямая зависимость между слезами и соплями: — "Потому как ежели ты вдруг расплачешься, тут же из носу потекет. Опять же, ежели у тебя носоморок, без слезы не обойдешься никак!"
— Тупица! — заорал Ворон и даже захрипел от возмущения. — Хр-рм... Конечно, нос с глазами связан, как связаны все органы и члены единого организма! Но это не значит, что сложный перелом голени можно лечить валерьянкой! Ты Кота отравишь насмерть, откуда ты знаешь, что в этом пузырьке не синильная кислота?
— Откуль же синей ильной кислоте у нас в дому взяться? — озадаченно переспросил Домовушка. Перспектива отравить меня так испугала беднягу, что он даже позабыл обидеться на Ворона, употреблявшего по своему обыкновению непонятные слова.
— А откуда у тебя взялась эта гадость? — грозно спросил Ворон. — Что-то я не помню, чтобы Лада и Бабушка когда-либо пользовались лекарственными препаратами...
— А ты просто молод был тогда, и не помнишь! — обрадовано воскликнул Домовушка. — Мы тогда в Питербурхе жили, и Бабушка эти вот капельки и прикупила. Они ей для какого-то опыту понадобились. А после она их мне отдала, я ими прострел лечил — очень-но помогали! — а также глаза пользовал от катара ракты.
— Слушай, неразумная лохматая персона, — почти миролюбиво сказал Ворон, — если Бабушка их купила, когда мы жили в Петербурге, и я был молод, значит, пузырьку этому лет сто. Знаешь ли ты, неуч, что все на свете приходит в негодность по истечении определенного срока? Даже если вещью, или предметом, или веществом не пользоваться, вещь эта ветшает, предмет дряхлеет, вещество портится?
— Да как же не знать! — залопотал Домовушка, — ты не смотри, что неученые мы, тоже соображению кое-какую имеем. Я пузырек этот в шкапу храню, так что и не портится он вовсе.
— Ну, портится он или не портится, — вступил я в беседу, — а только я свой нос вам не дам, чтобы всякую гадость туда капали. Я лучше чихать буду. А вообще я есть хочу. Поужинаем, а там, может, оно само пройдет.
— Пройдет, как же! — проворчал Домовушка и со вздохом пошел настраивать аппарат для производства живомертвой воды — эта вода использовалась для лечения всяких серьезных заболеваний, например ушибов и переломов. (Если вы помните, как меня погружали в ванну в первый момент после моего появления в этой квартире, вы догадались уже, почему на моем теле на следующий день не было никаких следов побоев.)
Аппарат был одним из наиболее полезных изобретений Бабушки, сотворенный ею из медицинской капельницы, велосипедного насоса и еще каких-то блестящих штучек. Она придумала его и сконструировала самолично еще в бытность свою студенткой Технологического института. Инженерное образование, полученное Бабушкой в нашем Здесь, расширило и наполнило новым содержанием ее магические познания, приобретенные неустанным трудом в Там, в Тридевятом Царстве, Тридесятом Государстве. Как неоднократно вспоминал Ворон (и мне порядком надоели эти его воспоминания), Бабушка часто сокрушалась, что не может поделиться опытом с другими магами и чародеями своей родной страны — ведь она, по ее словам, изобрела прикладную магию, которая должна была служить инструментом, значительно облегчавшим тяжелую повседневную работу волшебника, освобождая его от будничной рутины для подлинно творческого труда. Так, например, помимо уже упомянутого автомата, Бабушкой был сконструирован магокондиционер-ароматизатор, поддерживающий в квартире постоянную температуру, влажность и желаемый аромат, счетчик-накопитель магионов, универсальный стеклоочиститель и многое другое, необходимое в быту. Некоторое время Бабушка увлекалась оптикой, и создала магопенсне, позволявшее лицам, не обладающим способностями к магии, различать магические поля и магионы — это пенсне я видел на носу Ворона, когда Лада занималась трансформированием меня в кота. От увлечения оптикой остались и зеркала в коридоре — Бабушка интересовалась их магической природой, которая, как оказалась, присуща даже дешевым изделиям ширпотреба, ничего общего не имеющим с волшебством. Ей удалось выявить интересную зависимость между кривизной отражающей поверхности и напряженностью создаваемого зеркалом М-поля. Но как раз в тот период Лада начала "входить в возраст", и Бабушка забросила все свои исследования ради единственной цели — найти путь назад.
