— Потому что сговор зреет не только у тебя под боком, царь, но и далеко на севере, в наших водах. Птолемей уверен, что это звенья одной цепи. Это союз наших врагов. Родос, непокорившиеся пираты, тирийцы и Амиртей. Они не опасны для нас каждый по отдельности, но все вместе...

— Вы уверены, что это не совпадения?

Неарх покачал головой.

— Ни в чём нельзя быть уверенным. Никто не пришёл к нам и не заявил открыто: "Эй, македоняне, мы тут решили выбить вас с Кипра и собрались в могучую кучку". Но в такие совпадения я не верю. Зачем новые триеры Адземилькару, да ещё столько?

— Может быть, Дарайавауш решил снова попытаться отвоевать северный берег Великой Зелени? — подал голос Менкаура.

— Не думаю, — ответил критянин, — в каждом порту сейчас судачат о том, что Дарий предложил мир Антигону. Если это так, против кого строит флот Адземилькар? Либо Амиртей купил его помощь против тебя, царь, либо они все вместе собрались выступить против нас.

Фараон задумался. Заложив руки за спину, прошёлся по террасе. Остановился.

— И поэтому вы решили не сопровождать караван в этом году?

— Да. Если мы, согласно нашей сделке, как и прежде, отправим часть наших кораблей для защиты твоих ладей-кедровозов от возможного нападения Амиртея, то обнажим свои берега, и нам в спину ударит Родос с примкнувшими к нему пиратами. А тирийцы всё равно нападут на караван. Поэтому, царь, Птолемей просит тебя в этом году не посылать ладьи.

Фараон дёрнул щекой, посмотрел на Хранителя.

— Мне нужен кедр. Запасы высушенного дерева на верфях подходят к концу. Не из пальмовых же досок строить боевые ладьи. Без них берега Та-Кем беззащитны.

— Наш флот все ещё не в силах тягаться с Аменертесом, — добавил Менкаура, — ты же знаешь, почтенный Неарх, Священная Земля была разорена войной, от флота мало что осталось, а хитрый Хашехем сберёг свои корабли. Сейчас он лишь делает набеги на берега Земли Тростника, но вскоре решится на вторжение. Ходят слухи, что он сговорился с персами и те пообещали ему Двойную Корону. Пусть и под властью человека-орла.

— Есть способ преодолеть твои трудности, Величайший, — сказал Неарх, — ты знаешь поговорку: "Враг моего врага — мой друг?"

— Да. К чему ты клонишь?

— Родос противостоит Афинам. До войны дело ещё не дошло, но все к тому идёт. Таким образом, Афины — это враг нашего врага. То есть, они могут стать нашим другом.

— Предлагаешь заключить с ними союз?

— Почему нет? В прошлые годы немало афинских стратегов состояли на службе твоих царственных предков, Величайший.

— Пожалуй, это неплохая мысль, — сказал Миу, — мы могли бы серьёзно снизить цену на хлеб для афинских купцов. В обмен на триеры.

— Согласятся ли афиняне? — задумался фараон, — я слышал, они в последние годы распылили свои силы, пытаясь усидеть сразу на нескольких стульях. К тому же, ваша с Птолемеем идея всё равно лишает меня корабельного леса, почтенный Неарх. А вверять свою безопасность наёмникам... Не в обиду тебе, Неарх.

— Поверь мне, Величайший, — усмехнулся критянин, — я построил много кораблей. Киликийская сосна незначительно уступит ливанскому кедру. Как и кипарис.

— Кипарис? — удивлённо спросил Неферкар.

— Он самый, — кивнул Неарх, — это я тебе, царь, как критянин говорю. Если твои кедровозы пойдут на восток, в Финикию, о том сразу станет известно Амиртею и он начнёт действовать. А если на запад, через Кирену на Крит — он не узнает.

— Пожалуй, — сказал Менкаура, — в устье западного рукава Хапи ладьи Хашехема действительно появляются редко.

— Это все конечно хорошо, — засомневался фараон, — но сколько продлятся переговоры с Афинами? Путь туда, назад... До осенних штормов не так уж много времени.

— Не буду тебя обманывать, Величайший. В этом году вряд ли на твоих верфях пополнятся запасы корабельного леса. В любом случае. Но последовав нашему с Лагидом совету, ты получишь его в следующем году. А если все же станешь настаивать на ливанском кедре — можешь не получить никогда. Если наши дела пойдут плохо.

Фараон не ответил. Оперся ладонями о перила террасы, задумчиво рассматривая тростниковые ладьи, плавно рассекающие волны Хапи, в которых отражался угасающий красный лик Атума.

— Я не могу принять решение сходу. Нужно все тщательно обдумать.

— Разумеется, Величайший, — поклонился Неарх.

— Миу, размести с почётом нашего гостя, пусть он отдохнёт с дороги, — распорядился Неферкар.

Большой Совет Дома Маат, состоящий из высших военачальников, жрецов и "Хранителей", ведавших защитой трона от внешних и внутренних врагов, фараон созывать не стал. Половина постоянных членов совета отсутствовала в столице, и предложение Птолемея обсудили в очень узком кругу.

Три года назад предприимчивый Лагид вступил в тайный сговор с царём Библа Адар-Мелеком и предложил молодому фараону свои услуги посредника в поставке ливанского кедра, в котором тот остро нуждался. С тех пор египетское золото щедрой рекой, раздваиваясь, словно Великий Хапи, текло в сундуки Птолемея и финикийцев.

Адар-Мелек пошёл на эту сделку, дабы досадить своему конкуренту Адземилькару. Во времена Оха Тир не поддержал восставшие против персов Библ и Сидон, а когда те потерпели поражение и понесли жестокое наказание, изрядно поднялся на беде братьев. С тех пор среди финикийцев давно тлели угли взаимной ненависти. Адар-Мелек рассчитывал, что воссозданный египетский флот доставит немало беспокойства тирийцам. Основания для подобных надежд он имел весомые. В прошлые годы египетские триеры, построенные по финикийскому образцу, считались очень серьёзной силой, а их экипажи отличались отменной выучкой. В течение нескольких лет флот фараонов Хакора и Джедхора господствовал в этой части Срединного моря. И даже сейчас, после кровавой и разорительной усобицы, египтяне представляли для "Страны Пурпура" большую угрозу. Не так давно Хашехем совершил набег на Газу. Город не взял (собственно, и не пытался), но окрестности опустошил изрядно.

Царь Библа направил пять тысяч работников валить лес на склонах Ливана, тысяча волов вывозила его к побережью, где драгоценную древесину грузили на подошедшие к назначенному времени ладьи Нектанеба. Для того, чтобы увеличить их грузоподъёмность, мастера фараона обратились к опыту своих предшественников, ещё тысячу лет назад перевозивших ливанский кедр на сдвоенных, соединённых бортами судах.

Адар-Мелек стремился сохранить это предприятие в тайне от персов, но для этого оно было слишком грандиозным и чем дольше длилось, тем чаще все его участники задумывались, что скоро персы очнутся и лавочку прикроют.

Собственно, хазарапатиша Фарнабаз давно знал о делах Лагида и финикийцев, но его они не особенно интересовали. С тех пор, как он женился на дочери свергнутого и бежавшего в Сузы Ухшатру, мысли сына Артавазды занимала мятежная Бактрия. Он давно уже подумывал, что эту землю неплохо бы оставить в наследство своему сыну и периодически намекал царю царей, что существование независимых самозваных царей Фаррухана и Спитаманы — это оскорбление его величества.

Дарайавауш снова воевать за Бактрию не хотел, но Фарнабаз был терпелив и вновь и вновь заводил этот разговор, стараясь обставить дело так, чтобы царь царей пребывал в уверенности, будто сам отворяет свой разум для этой мысли, без посторонней помощи.

Так или иначе, но Адар-Мелека персы пока не трогали. Птолемей брал на себя защиту кедровозов. Он неоднократно предлагал Нектанебу отказаться от услуг финикийцев, брался завалить египетские верфи киликийской сосной, которой на склонах Тавра за тысячу лет не вырубить. Однако судостроители Священной Земли со времён древнейших фараонов настолько прикипели к драгоценной желто-красной смолистой древесине, что не представляли, как это — строить боевые ладьи не из кедра.

Адар-Мелек тоже не раз задумался, зачем же ему нужен Лагид, но Птолемей, вертясь, как уж на сковородке, искусно отодвигал царя Библа от прямого общения с фараоном.

Нектанеб был очень щедр и отказ Лагида от сделки, которая до краев набила его сундуки золотом, наводил на мысль, что угрозу Птолемей оценивает более чем серьёзно. Но его предложение советникам фараона, разумеется, не слишком понравилось. Как это так, отказаться от кедра, вообще от поставок корабельного леса, по меньшей мере на год? С Лагидом отношения отлажены, а как будет с Афинами и Критом?

— Мы предлагаем другое, — заявил фараон Неарху после совета, — пусть Птолемей сам строит ладьи для нас. Насчёт цены договоримся. И мастеров своих пришлём, чтобы корабли вышли такими, какие привычны нашим морякам.

— Не знаю, согласится ли Птолемей, — покачал головой критянин, — наши верфи не стоят без дела. Мы тоже строим флот, вынуждены, раз его строит Адземилькар. Иначе наши враги, объединившись, сомнут нас.

— Если Птолемей вступит в войну, я окажу помощь, — заявил Нектанеб, — ладьи не сражаются сами по себе. Им нужны гребцы и воины. Я пришлю своих воинов, не требуя платы, рассчитывая, что и он поможет мне, если я окажусь в затруднительной ситуации. Мы давно знаем друг друга, но все наши отношения доселе были основаны на золоте. Я же предлагаю нечто большее — союз и взаимопомощь.

Критянин смотрел в глаза фараона, потом покосился в сторону Миу, который во время этого разговора держался чуть поодаль. Менкаура еле заметно кивнул.

— Я передам твои слова, царь Нектанеб, — торжественно объявил Неарх и, понизив голос, добавил, — и не вижу причины, почему бы Лагид не принял твою руку.

Все против всех

Вавилон

Утопающий в зелени садов, пестрящий многоцветьем красок, поражающий роскошью дворцов и величием храмов, город, носящий гордое имя "Врата Бога", дремал в полуденном мареве. Хотя, пожалуй, такое утверждение несправедливо. По правде сказать, Вавилон никогда не спал. Жизнь в огромном городе, самом большом из всех, что есть на свете, не замирала и ночью, а то, что творилось на его улицах днём, иначе, как столпотворением и язык не поворачивался назвать.

Долгобородый Уту-Шамаш[54], неспешно едущий по небосводу, жалел Вавилон и, желая принести ему давно забытое отдохновение, старался палящим зноем разогнать муравьиную толкотню на его улицах и площадях, словно забыв, что должен нести людям не вред, а благо. Днём — живым, а ночью — мёртвым.

[54] Уту-Шамаш — бог солнца у вавилонян и ассирийцев.

Но как не старался бог, людей на улицах почти не убывало даже в самые жаркие дни. Они стремились укрыться в тени, под крышами и навесами, но не прекращали своей шумной суеты.

Вавилон дремал, мечтая о глубоком забытье. Он был очень стар, за две тысячи лет своего существования повидал столько, что уже ничему не удивлялся и кипучая деятельность смертных его совсем не интересовала. Они плодились и размножались, стекались в древний город со всех краев земли. Одни строили дома, дворцы и жилища богов, другие потом рушили их, предавали огню, похваляясь своим правом сильного, а третьи возводили заново. За два тысячелетия Вавилон разросся так, что человек, идущий степенным шагом, потратил бы весь световой день на то, чтобы обогнуть его стены. Но, скорее, свалился бы раньше, ибо войско, идущее в поход, преодолевает то же расстояние за три-четыре перехода.

Состязаясь за право обладать Вавилоном, эти ничтожные муравьи некогда даже меняли русло Евфрата, и тогда город изнемогал от жажды. Он очень устал от них. Вот бы кто взял их всех за раз и переселил куда-нибудь подальше. Тогда бы он, наконец, отдохнул...

Под стать усталому городу был и его нынешний владыка. Оплакав жену, Дарайавауш, казалось, утратил всякий интерес к жизни. Он выдал замуж дочерей. Старшую, как и обещал когда-то — за Мазея, младшую за Оронта, хшатрапавы Армении. Сын, шестнадцатилетний Ваука, активно готовился принять тиару, которая в одночасье стала слишком тяжёлой для его отца.

Всегда отличавшийся благородством, миролюбием и мягкосердечием, Дарайавауш когда-то желал улучшить жизнь подданных, но теперь по большей части ограничивался лишь рассуждениями об этом, почти ничего не предпринимая на деле. Сам себе он в том признаться не мог, целиком и полностью уверенный, что вытаскивает царство из глубочайшей ямы, куда оно угодило, как он теперь утверждал, стараниями его предшественников. Царь царей не желал слушать советников, когда они осторожно заводили разговоры о восточных мятежниках и западных захватчиках.

"Больше никаких войн! Хватит их на долю Парсы".

Жизнь текла размеренно, Дарайавауш проводил дни, ухаживая за обширным, истинно царским садом, что любил делать лично, устраивал охоты, по-прежнему путешествовал между столицами и все чаще сторонился государственных дел.

Имея такого повелителя, любая самая крепкая держава развалилась бы в два счета, но ближайшие соратники Дарайавауша удержали царство от сползания в бездну, ибо сами совсем не хотели там оказаться. Этими спасителями, остановившими распад государства, стали Мазей и Фарнабаз. Причём, как это ни удивительно, действовать сообща они не желали и вообще относились друг к другу с неприязнью.

Хазарапатиша Фарнабаз поглядывал на восток, а хшатрапава Вавилонии Мазей смотрел на запад. Оба стремились завладеть вниманием царя царей и незаметно подтолкнуть его в направлении, которого каждый из них вожделел. Уже несколько лет соперники пребывали в равновесии, поскольку Дарайавауш не разделял устремлений ни того, ни другого.

Мазей мечтал сделать своего сына Гидарна хшатрапавой Киликии, которая стараниями нечестивых яванов пребывала в фактическом безвластии, хотя все ещё считалась частью царства. Воевать за неё предстояло с македонянами, засевшими на Кипре, но Дарайавауш драться не хотел. Вообще, при упоминании Киликии он делался крайне раздражительным и злым, поскольку вынужденно окунался в неприятные воспоминания.

Действовать самостоятельно Мазей не решался. Он задумал устроить так, чтобы яблоко само упало прямо в рот, и уже добился в этом кое-каких успехов, но тут на доске для игры появились фигуры ещё одного цвета, извлечённые из старого пыльного сундука. Они совершенно изменили планы Мазея, но к его великому удивлению и удовольствию, вовсе не грозили крахом замысла, а напротив, открыли перед хшатрапавой Вавилонии новые возможности.

Тот день Мазей собирался посвятить отдыху. Накануне он вместе с военачальником Бупаром инспектировал городской гарнизон и весьма утомился. Шестьдесят два года, не мальчик уже. Нынче же, уделив утро делам, после полудня он удобно разместился на ложе возле небольшого, создающего прохладу фонтана, устроенного прямо под крышей одного из покоев его дворца. Раб-виночерпий бдительно следил, чтобы кубок хозяина не оставался пустым, а сам Мазей, слушая негромкую песню флейт, лениво наблюдал за полураздетой танцовщицей, изо всех сил старающейся понравиться господину. Перс довольно поглаживал бороду, предвкушая окончание танца.

Вошёл поверенный и наклонился к уху хшатрапавы.