Королевский шпион. Победив, заточи нож

Жди меня дома.

Он ушел, а я отправился к нему домой, где сразу завалился спать. Слишком много на меня сегодня свалилось, да и нервы потрепал изрядно. Хотя спал я крепко, но стоило дверному замку щелкнуть, как я оказался на ногах. Вид у моего напарника был довольно задумчивый, а даже подумал, что у нас что-то нехорошее случилось. Выложив на стол жареную курицу, паштет и вино, он сел за стол и рассказал мне, что узнал.

— Года полтора назад, на выезде из города, убили крупного землевладельца. Ехал со слугами и двумя телохранителями. Их сначала расстреляли из арбалетов, а потом добили мечами. Спустя какое-то время был убит еще один сеньор, и опять со слугами и телохранителями. После этих налетов прибыл отряд королевских жандармов. Какое-то время ездили по здешним дорогам, потом слухи разошлись, что кого-то там поймали и повесили. Одно время было тихо, потом снова произошло подобное убийство, но с тех пор ни одного разбойничьего налета не было. Тот человек, который мне это рассказал, добавил еще одну подробность. В то время в замке Божон стоял гарнизон с полусотней солдат, арбалетчики и копейщики, а потом их оттуда убрали и перевели в другое место. По словам моего приятеля, командовал всем этим воинством лейтенант арбалетчиков. Так может это он занимался грабежами на дорогах?

— Ты хочешь сказать, что тот лейтенант и есть этот Оливье? Стоп. А как звали того лейтенанта?

— Спрашивал, он не знает. Теперь еще одна новость. Когда в городе появился "Дом изысканных удовольствий", на него попытался наложить лапы мэр, но потом вдруг отступился. Как тебе?

— Надо подумать.

Я мысленно разложил все собранные нами факты, после чего стал формировать из них логические цепочки.

— Получается, Пьер, что у нас две шайки. Одна состоит из казначеев, которые присосались, как пиявки, к королевской казне. Вот только как они это делают, мне пока не известно. А во главе второй шайки стоит бывший лейтенант арбалетчиков по имени Оливье. Вот только как они между собой связаны?

— Все ответы — у лейтенанта. А вот твои деньги, — и Фурне кинул на стол два кошелька. — Это нам, а этот кошелек пойдет на оплату двум парням, которые вскроют дверь. Они сейчас сидят в таверне "Дикий вепрь". Так что?

"Хватит изображать из себя жертву, пришла пора поработать хищником".

— Пошли. Дело надо доводить до конца.

Сказал я это уверенно, да и не было у меня сомнений в своих действиях, только одно здесь было плохо, то, что я собрался сделать, выходило за рамки разрешенных мне действий, несмотря на высокопарные фразы де Парэ о разрешении любых действий во благо короля. Да, я мог оставить все как есть, а затем дождаться приезда комиссии, вот только экс-лейтенант был мне должен за то, что мне пришлось испытать в тюрьме. Для меня наступило время мести, а для него пришло время выпить до дна всю ту чашу страданий, которые он приготовил для меня. Довольно странно, но мои мысли, особенно в последнее время, частенько стали отражать архаичный разговорный язык средневекового француза.

Мне не нужны были лишние свидетели, поэтому на встречу с ворами-домушниками пошел один Бретонец, он же и отвел их к дому. Я держался от них на некотором отдалении, так что в темноте они не могли видеть мое лицо. Домушники оказались мастерами своего дела, им хватило двадцати минут для того, чтобы вскрыть дверь, после чего Бретонец расплатился с ними и те ушли. Кроме владельца, в доме находилась симпатичная служанка, которая даже не успела толком открыть глаза, как у нее на голове оказался мешок. Мы ей связали руки и оставили лежать в постели. Лейтенант спал, тяжело всхрапывая. Он сначала получил кляп в рот, потом был крепко связан, а затем Фурне ушел. Закрыв за ним дверь, я вернулся в спальню хозяина дома. Несмотря на боль и страх лейтенант попытался демонстрировать невозмутимость, но глаза его выдали. Он боялся и ненавидел меня. И правильно делал, так как знал, что пришло время расплаты.

— Слушай меня внимательно, лейтенант. Или сам, или через боль, но ты все мне расскажешь. Все! Выбирать тебе, — я достал у него изо рта кляп.

Он задышал часто и тяжело. Лицо исказилось в некрасивой, кривой гримасе, вот только к моему сожалению, это было не выражение страха, а дикой ненависти. Чисто на физическом уровне я чувствовал, как ему сейчас хотелось поменяться со мною местами, чтобы медленно, очень медленно, пытать и мучать меня. Какое-то время мы ломали друг друга взглядами. Несмотря на то, что Оливье де Мони был жестким и волевым человеком, не раз смотревший смерти в лицо, при виде холодного и безразличного взгляда королевского шпиона он вдруг неожиданно почувствовал ледяной комок под сердцем.

— А ты совсем не похож на трусоватого и осторожного человека, про которого нам писали, — вдруг неожиданно ухмыльнулся он.

— Ты сейчас в этом убедишься, если будешь молчать. Так говорить будешь или нет?

— Я пролил немало крови, так что на прощение своих грехов у меня мало надежды. Зачем же мне усугублять предательством мое и без того тяжкое положение?

— Это не предательство, лейтенант. Это помощь королевскому правосудию.

— И что? Мне за это оставят жизнь?

— Тебя ждет виселица, как и твоих подельников.

— Меня ждут пытки, а потом смерть. Так какая разница?

— Ты сам выбрал.

Стоило чувству мести раствориться во мне, как эмоции и ощущения ушли. Теперь он перестал быть для меня человеком, и стоило ему это понять, как он сразу сломался. Когда в его глазах поселился панический страх, замешанный на острой, всепожирающей боли, он, наконец, сломался:

— Прекрати... Все... расскажу.

До самого наступления утра я с ним беседовал, переспрашивал, неоднократно уточняя места и фамилии, пытаясь словить его на вранье, а потом все это записывал на небольшой листок бумаги.

Началось вся эта история с того самого дня, когда, приехавшая в замок Божон военная комиссия решила больше не считать его укрепленным пунктом, в связи с плохим состоянием. Гарнизон было решено убрать, оставив из шестидесяти четырех солдат и офицеров пол дюжины копейщиков, а остальных направить в действующую армию, стоявшую на границе с Бургундией. Каким образом пересеклись пути казначеев и лейтенанта де Мони, я не стал уточнять, но в результате махинаций с бумагами выплаты на содержание гарнизона замка Божон, несмотря на отсутствие там солдат, все также продолжали поступать, только шли они теперь в карманы шайки воров. Кроме солдатского жалования шайка забирала себе деньги, поступавшие на содержание полного довольствия военного гарнизона замка Божон. Как казначеи сумели проводить все это в документах, лейтенант не знал, так как кроме своей ежемесячной выплаты в тридцать ливров, его просто ничего не интересовало. Еще десять ливров являлись его долей в "Доме изысканных удовольствий". Кроме этого, он получал неплохие деньги за "грязные" дела. Насколько я мог слышать, то небогатые дворяне получали со своих поместий по триста-четыреста ливров в год, так что экс-лейтенант жил в полном достатке, ни в чем не нуждаясь.

Другие виды мошенничества также приносили шайке неплохие деньги. Например, в некоторых провинциях, в частности в Дофине, освобождение дворян от налога было привязано к землям, столетия назад зарегистрированным как "благородные", а не к людям. Если дворянин владел "неблагородной" землей, он должен был платить талью из расчета оценочной стоимости собственности, но если он мог дать достаточно большую взятку, то большая часть его земельных угодий могла получить запись как "благородная" в соответствующем земельном реестре. Или делали так. Когда приезжала комиссия оценивать земельное владение, а это делалось каждый год после того, как король определял размер налога, давалась взятка и количество земли сокращалось вдвое или втрое. Или земли становились "наследными", что подтверждалось липовыми бумагами, но тогда помимо денег дворяне рассчитывались землей. Помимо этого, шайка торговала поддельными патентами на государственные должности, клала в карман чуть ли не треть собираемых стражниками дорожных пошлин и получала доход от "Дома изысканных удовольствий". Во всех этих мошеннических операциях, за исключением игорного заведения, он не получал ни обола, за исключением некоторых случаев, когда надо было приструнить несговорчивых клиентов. Главный казначей никуда не лез, только заверял бумаги, за что получал свою долю. Настоящим главарем и мозгом шайки являлся королевский нотариус Огаст Фонтен, который наладил связи с городскими властями.

— С кем он списывался в Туре? У него есть человек при дворе?

— Не знаю. Клянусь в этом своим покровителем, святым Себастьяном!

— Ты читал эти письма?

— Нет. О их содержании мне говорил Фонтен. Получив последнее письмо, он начал проклинать его и говорить, что такие дерьмовые сведения не стоят тех денег, что он ему платит. Я послал к тебе наемных убийц, исходя из того, как ты был описан в письме. Трусливый и осторожный. Сейчас это даже как-то смешно звучит, — губы Оливье де Мони исказились в болезненно-кривой усмешке.

— Значит, это Фонтен придумал с убийством заместителя прево?

— Нет. Это я. Все бы получилось так, как было задумано, если бы этот тупой мерзавец — капитан городской стражи, не струсил. Он был должен убить тебя там, в кабинете Обрио. Вот ему, подлой трусливой крысе, кишки бы я с удовольствием наружу вытащил. Надеюсь, что так и будет.

— Так ты говоришь, что никаких документов, которые подтверждают все эти преступления, у тебя нет.

— Ты же не дурак, Клод Ватель. Или может ты считаешь меня дураком? Зачем бы я стал хранить подобное?

— Тогда я все узнал. Сейчас тебя развяжу и пойду.

В его глазах заплескалось удивление, пробившееся через боль и страх: — Как?! Ты меня так и оставишь?

— А что прикажешь с тобой делать?

— А месть? Я же хотел тебя убить. Неужели ты не хочешь моей крови?

— Через пару-тройку дней приедет королевский эмиссар. Тебя отправят в тюрьму, будут пытать, потом осудят и повесят. И при всем этом я буду присутствовать. Я буду наслаждаться твоими муками и твоим страхом. Чем не месть?

— Так вот, что ты, грязный пес, задумал. Гнусная тварь, чтобы тебе гореть в гиене огненной! Да, теперь я не могу убежать из города и мне придется жить со страхом, который постепенно будет есть меня, пожирать каждую минуту. Нет. Я не хочу этого! Я не хочу пройти снова через пытки! Лучше здесь и сейчас покончить со всем этим, пока у меня осталось мужество! Убей меня!

— Зачем? — я усмехнулся ему прямо в лицо. — Зачем, скажи на милость, мне брать этот грех на душу?

— Я отдам тебе все! Ты будешь богат!

Сейчас я колебался. Пытки сгладили мое желание отомстить, и я действительно собирался отдать его в руки правосудия.

— Хорошо. У меня сохранилась записка, написанная рукой Фонтена, где он просит разобраться с плохим человеком.

— Что за человек?

— Королевский казначей, который потом неудачно упал с лошади.

— Почему такой умный человек, так глупо поступил?

— Меня не было тогда в городе, а он, похоже, запаниковал. Вот он и послал ко мне человека с этой запиской. И снова оказался прав, так как доносчик собирался бежать. Так как? Мы с тобой договоримся?

— Где эта записка?

— Здесь, в доме. И деньги там же.

— Хорошо. Пусть будет так.

У меня не было ни малейшего чувства жалости к этому убийце. Он должен был пройти все муки ада и в конце умереть. Он это заслужил. В той жизни я не был профессиональным убийцей, так как передо мной ставили другие цели и задачи, но нельзя делать грязную работу и сохранять руки в чистоте.

— Еще я хочу, чтобы ты, Клод Ватель, поклялся на библии, что выполнишь мою предсмертную просьбу. Прямо сейчас.

— Где библия?

— В кабинете. Дверь рядом со спальней. И возьми там распятие. Оно висит на стене.

Я снял со стены распятие, вырезанное из слоновой кости и инкрустированное золотом, со стены. Когда я принес книгу и распятие, хозяин дома потребовал, чтобы я отдал крест ему, а затем повторил то, что скажет он, держа руку на библии. Я согласно кивнул.

— Повторяй за мной. Я, Клод Ватель, клянусь спасением своей души, что не нарушу клятву, данную мною шевалье Оливье де Мони. Если я ее нарушу, да поглотит меня гиена огненная, да пребывать мне в аду до искупления своих грехов. Аминь.

Я повторил его слова и выжидательно уставился на него.

— В тайнике лежит священная реликвия, которую я приобрел за большие деньги во время своего паломничества в Сантьяго-де-Компостелу. В ковчежце лежит щепотка праха святого Иакова. Я хочу умереть, держа его в руках.

Я кивнул, соглашаясь с его просьбой.

— Ты сможешь прочесть над моим телом, положенные ритуалом молитвы?

— Я прочту над тобой "Отче наш" и "Аве Мария". Я бывший монах.

— Из тех денег, что ты возьмешь, купишь десять свечей, самого лучшего качества, и поставишь их в десяти церквях.

Я снова кивнул.

— В кабинете, где ты был, стоит буфет. Вторая полка снизу, там стоит серебряная посуда. Сними ее и с силой нажми на полку обеими руками, только пошире их раздвинь, ближе к краям. Когда услышишь щелчок, сможешь отодвинуть заднюю стенку. Там тайник.

Тайник, хоть не сразу, но благодаря подсказкам лейтенанта, я нашел и открыл довольно быстро. Подняв руку с подсвечником, под неровное, колеблющееся пламя свечей, я выгреб все из тайника на пол. Ковчегом оказалась небольшая запаянная шкатулка из серебра с ажурными украшениями-рисунками на божественные темы. Мешочки и шкатулки я рассматривать не стал, не было времени. Вернувшись, я окончательно освободил Оливье от пут и вложил ему в руки крест и святую реликвию.

— Я помолюсь, — и он прикрыл глаза. Его губы медленно шевелились.

Сейчас он настраивал себя на смерть, как на долгожданное избавление от физической и душевной боли, тогда как священная реликвия в его руке являлась призрачной надеждой на спасение души и воскрешение тела в Судный день. Наконец, открыв глаза, он тихо прошептал: — Я готов.

Лезвие кинжала резко взметнулось вверх, тускло блеснув при свете свечей, а затем, молнией, упало вниз. Тело дернулось в агонии, но уже в следующую секунду неподвижно замерло. Шевалье умер, глядя пустым, неподвижным взглядом в полог своей кровати. Я положил кинжал, затем преклонив колени

стал медленно и нараспев читать "Отче наш", а затем прочел "Радуйся, Мария". Встав с колен, посмотрел в окно. Небо только-только начало сереть. Я бросил взгляд на мертвеца.

— Ты хотел убить меня, шевалье Оливье де Мони, а умер сам, от моей руки. Теперь мы в расчете.

Вернувшись в кабинет, все, что выгреб из тайника, закинул в приготовленную матерчатую сумку, после чего накинул плащ, надвинул как можно ниже капюшон и вышел из дома покойника. Дверь я оставил чуть приоткрытой, так что, в ближайшее время, любопытные соседи найдут труп и связанную служанку.

Вернувшись к Фурне, который с нетерпением меня ждал и похоже, даже не ложился, я выложил на стол все, что взял в тайнике. Пьер бросил быстрый взгляд на шкатулки и кошельки, но спрашивать ничего не стал, а просто сидел и молча смотрел на меня. Было видно, что он сгорает от любопытства и ждет от меня рассказа, как все прошло, но при этом прекрасно понимал, что это уже не его дело. Расскажет — хорошо, а не расскажет — так надо. Я уже для себя решил, что хотя Бретонец и так по уши влез в это дело, но другие подробности ему знать не нужно. К тому же меня сейчас больше всего интересовало содержимое шкатулок, так как именно в них я рассчитывал найти записку нотариуса. Я боялся, что профессиональный убийца, отставной лейтенант арбалетчиков, мог соврать, чтобы заставить меня дать клятву. Открыв большую, я обрадовался, когда увидел лежащие там документы, но начав перебирать их понял, что все эти бумаги — денежные документы.