— Зато ты все стараешься оттянуть неизбежное, — жестко усмехнулся Кетрам. — По мне, так этот паскудный народец давно уже пора пустить под корень, чтоб не только под ногами не путался, а даже мыслью своей зловредной Пророчества не касался.
— Пророчество, пророчество... сколько раз я слышал это слово за свою жизнь, оскомину уж набило. Я тебе вот что скажу — эти в кои-то веки совпавшие Три Признака кажутся мне какими-то... неубедительными. Как бы столь подозрительно удачное стечение обстоятельств в лице этого странного чужака не оказалось предательским заговором хабидонов. Если они стакнулись с Вестниками, а те использовали удобный предлог...
— Стоп, стоп, остановись-ка... По раскрытию заговоров ты у нас мастак, это твоя работа, но должен заметить, что дал-рокты в предлоге никогда не нуждались. Всегда брали, что хотели, коли хватало сил взять. Впрочем, ты ведь всегда был закоренелым скептиком. А по мне самоличный отъезд Наместника — самое убедительное доказательство. Чутье у него всегда было безошибочное...
Севрен вытаращил глаза, застыв, как статуя. Отъезд Наместника? Он не ослышался? Сердце ухнуло еще ниже, хотя казалось, что дальше некуда. Да как же они без Наместника отобьются против такого-то громадного войска?
— Безошибочное... — тяжко вздохнул Олсен Желтоглазый, как человек, плечи которого давит непосильное бремя. — По мне, так все мы когда-нибудь ошибаемся. И пусть я скептик, но если следовать всем Признакам, то Спящий должен был проснуться. Не желаешь сходить в Усыпальницу и убедиться?
— Хватит ерничать. То признак второстепенный. И лично я в него не верю, и в счет не беру... Погоди. Видишь терха впереди дал-роктовского войска?
— Как не видеть. Как слово будем передавать? Самолично, или магически?
— Да ты присмотрись внимательнее, — раздраженно посоветовал Кетрам.
— Проклятье! — удивленно вскинул брови Желтоглазый. — Прав оказался Гилсвери. Драхуб собственной персоной. Почивший и воскресший. Вот тебе и Три Признака. Вот тебе и Пророчество...
— Зверь тебя заворожи, — вдруг вспылил Кетрам, — ты же сам маг! Должен понимать, что Посвященного Вестников так просто не прикончить! И дела это не меняет, чужак ведь справился уже с ним, не так ли?
— Справился, да не конечной смертью... А если он лгал?
— И Наместник не смог бы этого понять? Думай, что ты говоришь!
— Сам думай, — нехотя отбивался Олсен. — Гилсвери что сказал? Что не рискнул провести принудительный допрос, так как Сила из чужака перла неведомая и могучая.
— Вот именно, что неведомая и могучая, как раз Драхуба свалить! А чарс? Разве не доказательство? Даже ты не сможешь овладеть чарсом, Желтоглазый!
— Это меня и тревожит. Чую я, что этот чужак в сговоре с дал-роктами... И наш Гладколицый как пить дать попадет в западню...
— Тьфу на тебя, Олсен! — в сердцах Кетрам назвал собрата по имени, чего делал редко. — Всюду тебе заговоры мерещатся! Ей Свет, не зря тебя народ Тюремщиком окрестил. Ладно, двигай на переговоры. За Наместника остался ты, тебе его и изображать...
— С Драхубом не получится, — возразил Олсен. — Он сумеет разглядеть сквозь личину.
— В таком случае поговори с ним по-свойски, — недобро проговорил Кетрам.
Севрен услышал тяжелые, отдающие звоном стали шаги, и, не в силах сдержать любопытство, бросил украдкой взгляд влево. Со стороны северных врат вдоль зубцов крепостной стены по верхнему ярусу приближался воевода Хабаш Быстрый.
Маги выжидательно умолкли.
Воевода представлял собой внушительное зрелище. Высокий и худощавый в миру, после облачения в полное боевое снаряжение Хабаш Быстрый казался массивным и грозным: туловище от шеи до паха защищено пластинчатым подвижным панцирем, руки и ноги укрывала прочная одежда из толстой кожи лесного зверя-увальня, проклепанная сегментированными стальными полосами, не мешавшими движению и сгибу. Шею защищали поля удлиненного узорчатого шлемника, обрамлявшего суровое лицо опытного воина, голову венчал стальной шлем. С пояса справа свисал тяжелый меч, слева — мощная шипастая булава, удар которой разбивал череп дракха, спереди — трехгранный стилет длиной в две ладони, легко проникающий в щели вражеских доспехов. От фигуры Хабаша так и веяло мрачной несокрушимой силой, чувствовалось, что он полностью готов к бою. Воеводу Севрен боялся и уважал, пожалуй, еще больше ахивов — как непосредственное начальство.
Остановившись в двух шагах от магов, воевода почтительно приложил защищенную стальной перчаткой кисть к груди.
— Какие будут распоряжения, светоносные?
Ответить ахивы не успели — шум со стороны порядков дал-роктов неожиданно усилился, привлекая внимание всех собравшихся на ярусе. Еще не до конца выстроившееся войско дал-роктов снова целиком пришло в движение, явно перестраиваясь для отступления. От топота сотен огромных чарсов дрожала земля, вибрация даже проникала наверх крепостной стены. Влажная после ливня почва разъезжалась под ударами мощных копыт, оставлявших после себя грязное месиво вместо дерна. Ахивы удивленно смотрели, как бронированные всадники Вестников поворачиваются к ним спиной и трогаются прочь, вливаясь узким, четырехрядным потоком на вымощенное каменитом полотно Большой Торной дороги. Маги переглянулись, одинаково чувствуя нежданное облегчение.
— Никак уходят? — пробормотал себе под нос Олсен Желтоглазый.
— Точно, — ядовито оскалился Кетрам. — Уходят. Поняли засранцы, что мы им не по зубам. Осада отменяется.
— У Драхуба отменный нюх, светоносные, — с совершенно невозмутимым видом негромко заметил Хабаш, словно ему было все равно, биться с дал-роктами, или нет. — Скорее всего, он понял, что чужака у нас нет, и не собирается терять время на выяснение подробностей. Думаю, он взял его след. Что ж, боевой сбор можно считать учебным, потренироваться никогда не мешает.
— Ну да. — Пламебородый недовольно глянул на воеводу, задетый его замечанием. — Думаешь, я этого не понимаю? А все-таки жаль. Было бы неплохо его здесь немного задержать, чтобы не сел на хвост Наместнику, а то и кровь ему пустить, как тот чужак...
— Перестань, Кетрам, — в глубоко посаженных глазницах кряжистого Олсена вспыхнуло гневное пламя. — Все бы тебе мечом помахать, а что при этом простые воины полягут, для тебя будто значения не имеет. Наместник в безопасности, он уже несколько часов как в пути. Дал-роктам его не догнать. Чужака с сотницей — тем более...
С небывалой радостью в сердце вратник Севрен провожал взглядом грозное воинство дал-роктов. Дыхание войны миновало Сияющий, не отобрав ни единой жизни горожан. Не понадобился ни меч, ни арбалет, ни видавшая виды кольчуга. "Напьюсь, — с непривычной для себя лихостью решил Севрен, обычно придерживающийся более-менее трезвого образа жизни. — Точно напьюсь. На радостях. Такое стоит отметить..."
Внезапно Севрен почувствовал на себе взгляд одного из магов и боязливо съежился, гадая, чем это он привлек внимание столь могущественной особы. Вины за собой он не знал, но радость от несостоявшегося сражения при подобном внимании несколько померкла. Он не осмелился оглянуться и проверить — кто именно на него смотрит, поэтому не увидел, как Олсен Желтоглазый сотворил левой рукой в сторону вратника едва заметный жест. Голова Севрена вдруг загудела, словно его огрели мешком с песком, а разговор магов вылетел из головы напрочь, даже само их присутствие на крепостной стене забылось.
Да что же это с ним, изумленно думал Севрен, чувствуя, как предательски подгибаются внезапно ослабевшие ноги, а тело упорно льнет к каменному зубцу, как у пьяницы к встречному столбу. Вроде еще не пил, а ощущение как с похмелья... Недоуменно глянув по сторонам, он обнаружил в двух шагах воеводу и испуганно отпрянул от стены. Мнимое похмелье сразу пропало, вышколенное службой тело само по себе вытянулось в струнку.
Но воеводе было не до него.
Хабаш Быстрый задумчиво смотрел вслед удаляющейся колонне дал-роктов.
15. Каменный мешок
В очередной раз оторвав взгляд от дороги, летящей под копыта ее Шалуна, Онни Бельт наконец увидела иззубренные стены Ножевого ущелья, почти отвесно вздыбившиеся сразу за пиками могучих разлапистых камнелюбов — настоящих лесных великанов. Здесь, возле Карбесовых гор, лес почему-то рос особенно густо и мощно, а дурная слава этого места, связанная с обитавшими здесь гвэлтами, была известна далеко за пределами Хааскана, да и соседних макоров также. Выглядели гвэлты как мифические каменные горгульи, коими некоторые маги любят украшать свои жилища — прямоходящие узколобые твари с вытянутыми беззубыми мордами и бесполезными зачатками крыльев за спиной, серые, как и каменные кручи, их порождающие. А может, когда-то гвэлты и были горгульями, пока какой-то особо одаренный Силой болван, владеющий силами земли, не оживил бездушный камень. Но если это событие и имело место, то произошло это в очень давние времена, так как сведений о нем не сохранилось, гвэлтов же с тех пор расплодилось тьма. Любимое времяпровождение каменного народца — сбрасывать огромные, специально обтесанные в круглую форму камни на проезжающих путников, если те, конечно, позволяли. А не позволить этим пустоголовым созданиям можно только двумя способами, по крайней мере, Онни Бельт знала только эти два — или проскочить самые опасные участки со специальным амулетом на шее как можно быстрее, пока дозорные гвэлтов не успели очухаться после действия отводящей глаза магии, или свернуть шею дозорным. Причем, для второго способа нужен хотя бы самый завалящий Мастер под рукой, на худой конец — ученик второй ступени, Подмастерье, потому что простому воину гвэлты не позволят взобраться на утесы, где сидят их дозорные. Размажут по склону лавиной камней, и вся недолга. А после будут плясать на трупе врага ритуальные танцы. Что самое интересное, своих жертв гвэлты не поедали, и вообще неизвестно, чем они питаются. Может, камнями?
Онни терпеть не могла этой дороги. Терпеть не могла находиться под защитой какой-либо магии, даже если эта магия исходила от Наместника. Не очень-то приятно бывалому воину ощущать свое бессилие перед врагами, которых невозможно приласкать верным мечом... Как эрсеркер, она могла в некоторой степени противостоять чужой магии, но сама к действенным заклинаниям была не способна, только к простейшим. Не дал Истинный Свет таланта, давно похоронена мечта юности стать полноценной магичкой...
Несмотря на целую ночь бешеной скачки, Шалун пока не показывал признаков усталости. Зверь у нее отличный, сама отбирала из стаи сопливчиков, растила, воспитывала. Вот и вышел выносливым, быстрым и сообразительным. Шалун не боялся ни пронзительных криков, специально предназначенных для распугивания недостаточно тренированных дракхов противника, на которые были большими мастерами старые вояки, ни блеска стали, не обращал также внимания на запах крови. Последнего добиваться особенно непросто, ведь по природе своей дракхи как были хищниками, так и остались, сколько их не разводи в "мирных" условиях на лебсе, да на воде, и норовили самочинно влезть в любую драку, где едва запахнет кровью...
В общем, хороший у нее зверь.
Теперь же, когда в их компанию затесался громадный чарс дал-роктов, Шалун и вовсе стал резвее резвого. Ничего удивительного — ишь как чарс косится на ее дракха, клыки белые скалит, дай волю, разорвет в клочья и сожрет, если не подавится. Что вполне может статься — ведь Черный в полтора раза крупнее обычных серых дракхов... Небывалое дело, если подумать — чарс, кровный зверь дал-роктов, и оседлан чужаком из неведомых земель. Не припоминала Онни такого случая, а стычек с Вестниками за годы ее жизни случалось немало — и если верх брали хааскины, то звери серолицых бились до смерти даже после гибели своих хозяев. И столь страшны они были в битве, что... В общем, детей у хасков ими пугали. Вот не будешь слушаться, придет Черный, огнем плюющийся, схватит огромными клыками и унесет тебя к дал-роктам в Темные Гробницы, да отдаст Голодным Поганкам на пропитанье, и превратят они тебя в создание ночи, раба-парда Владыки Колдэна. Страшно? Ну, взрослым, понятное дело, уже не так страшно, выросли из детских штанишек, а шалопаям малолетним все же страшновато, и из штанишек они от этих слов прямо-таки выскакивают...
Эх, Причастия на нее нет, спохватилась с досадой сотница, о чем думает?! О детских страшилках, когда город ее почти что родной, где значительную часть жизни прожила, от дал-роктов, возможно, отбивается изо всех сил, и ночь для него эта — последняя... Ее лицо чуть заметно напряглось. Нет. Прочь тревожные мысли. Не дадут маги такому поганому делу случиться. Гилсвери с энвентами своими, Кетрамом Пламебородым, да Олсеном Желтоглазым, не позволит себя одолеть, сила у них немалая. Только на это и надежда.
А может, и не будет ничего. Может и вовсе не будет никаких дал-роктов. А если и появятся, то попугают горожан, да в сторону отвернут, город в покое оставят. Ведь чужак, который им потребен — вот он, с ней скачет... тот самый, который голыми руками ловчего мага утихомирил... Все-таки верилось в это с трудом. Драхубом у хааскинов тоже пугали детей, лет этак сотни с две. Что же это получается? Грозная живая легенда походя прикончена засферником? Да уж... Может, вот такому и будет по силам исполнить Пророчество Зверя... Думать об этом и то боязно, но надежда в сердце живет, как живет она в сердце каждого хааскина, корда, серого адалая, и прочих, Светом живущих хасков, что им еще осталось, кроме надежды. И если этот чужак тот, чье истинное имя Онни и произносить про себя пока не будет, то она постарается сделать все, чтобы доставить его к Кругу, все, что в ее силах, и только смерть может ее остановить... Если же и этот засферник в Круге прахом ляжет, как и сотни до него, то не ее вина в том будет. Главное — довезти. Не повторить ошибки, как с Олсеном...
Нет, все-таки нелегкая чужака принесла, чует ее сердце... Тьмой меченый засферник со своим драным сиг... сгла... сглайзером, язык сломаешь, пока выговоришь, Стерегущий его задери... Думала, что уже все и забыла, что все быльем поросло и пеплом в памяти развеялось... ведь... сколько? Да уж четырнадцать лет минуло... А сердечко, оказывается, помнит, ишь как зашлось, неладное... Словно распахнулась замурованная дверка, выпустив наружу нежданные, непрошеные, ненужные чувства, ох как ненужные... Остин, Остин, боль сердечная, боль давняя, застарелая, юности далекой... Никого так больше в жизни не любила, против Наместника готова была пойти... Какая яркая картинка... Как живой, словно вчера только видела... Ясные синие глаза, светлый непокорный чуб... И озорная улыбка... Никто так не умел улыбаться, как Остин — нежно и лукаво одновременно. Ох, как же больно... Почти так же, как раньше... Вот проклятый... И музыка его такая же — яркая, страшная, небывалая, сказка наяву. Сказал бы кто, не поверила бы, пока сама не увидела, что такая музыка, с картинками, может существовать... Самый искусный маг вряд ли такое сотворит, столь совершенную иллюзию... А эта история про влюбленных, ну, прямо как про нее, Онни... недаром так рану разбередила... Мрак её забодай... И Наместник тоже хорош, ни словом не обмолвился, о ком чужак расспрашивал, а ведь должен был, ведь это ее касается, да еще как... Эх, Наместник, Причастия на него нет... Только в постели ласковый, а как дела касается, так норовит мужику перепоручить, не доверяет женщинам, не верит, что они могут быть способнее мужчин, недоговаривает, доказывать уже устала, что не хуже других, делом доказывать... Впрочем, на этот раз он послал именно ее. А ведь и у самого Наместника имелась давняя боль, сродни ее, тоже когда-то жену потерял, которую любил до беспамятства... Сама Онни не видела, но от стариков слышать доводилось (не при ее короткой жизни это произошло, ведь Гилсвери уже второй век доживал). Пенетой его суженую звали. Сгинула не где-нибудь, а в Кругу Причастия, понесла ее туда нелегкая, правду искать, да спасения для мира Хабуса... Да только не принял ее Круг. Отторг и уничтожил, заживо в прах развеял. С тех пор у Гилсвери только одна любовь была — она, Онни Бельт, чем-то она ему ту, прежнюю напоминала... Чертова любовь... Сколько судеб она сломала, сколько страданий принесла. И на что ее Создатель придумал? Худшего испытания не вообразишь. У чужака — и то, похоже, те же проблемы. "Ты любил когда-нибудь? По-настоящему?" "Да". А голос — прямо неживой. Лицо враз окаменело, а в глазах прорвалась наружу боль, всего на миг, но Онни сумела это увидеть, ощутив в тот момент некоторую родственность их душ. Куда ни ткни, кругом сплошные страдания, прописанные людям с сотворения мира... будто нельзя, не суждено никому прожить жизнь в мире и согласии. Словно висит неугасимое проклятье на всем роде человеческом...
