| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Через несколько минут гаубичным налетом позиции русской батареи были разнесены и перепаханы подчистую. Далее удар был перенесен на глубину всего батальона. Два десятка штурмовиков смерчем ворвались во вторую траншею на помощь товарищам. Исход боя был предрешен.
Мельцер, а с ним рядом Ридель отсиживались в воронке. Командир отсюда руководил боем. Он не стал лишний раз подставляться под пули. Очень велика была ответственность за выполнение задания. Просто он был убежден, что траншея будет очищена от русских без него. Бой, продолжавшийся не более тридцати минут, вскоре стал затихать.
Офицер вермахта достал ракетницу, хрустнул курком, вскинул пистолет над головой. Раздался щелчок. Две зеленые ракеты поочередно одна за другой гроздьями порхнули в предрассветное небо и красиво распустились в высоте над Днепром...
Колонна из пяти танков устрашающе грозно двигалась от немецких позиций. Свежеокрашенные, с огромными надписями на башнях 'За Родину', со звездами, Т-34, как летучие голландцы, проплывали в утренних сумерках мимо покоренного стрелкового батальона. Замыкал колонну танк, очень похожий на Т-34, но он был мощнее, с длинноствольной пушкой, и выглядел более помпезно. На нем издевательски красовалась надпись, выведенная немцами готическим шрифтом 'За Сталина'...
Капитан Новосельцев очнулся. Контузия немного отступила. Она не могла не отступить. Где-то глубоко-глубоко, вначале на подсознательном уровне, сгустками нейронов был воспринят еле-еле слышный, но с каждой секундой все более нараставший, более отчетливый сигнал. Сигнал разрастался, становился еще ближе и вдруг осязаемо превратился в тяжелый и до боли знакомый радостный рев дизелей и лязганий гусениц. Каждый пехотинец, услышав эти звуки, а они отличались от шума карбюраторных моторов 'Майбах', наполнялся чувством гордости и любви за наши бронированные боевые машины. 'Это спасение', — мелькнула в голове комбата первая устойчивая мысль. Он зашевелился, с усилием стряхнул комья земли, завалившие его взрывом, медленно, с трудом опираясь о стенку воронки, приподнялся.
Здесь его стон услышали немцы. Мельцер и Ридель застыли от неожиданности, никак не предполагая, что в развороченной фугасом огромной яме будет сидеть враг. От Риделя неприятно запахло. Первым опомнился офицер.
Он резко повернулся на шум и сразу отпрянул назад, клацнув затвором автомата. Новосельцев тоже увидел немцев. Пошатываясь и контуженно улыбаясь, не соображая до конца, что происходит, механически отрешенно выпалил на немецком языке первую заученную когда-то в школе фразу: — Guten Tag, Kameraden!
Немцы дернулись, как ужаленные змеей. На секунду растерялись, услышав в предрассветной утренней полутьме приветствие грязного окровавленного русского зомби, неожиданно выросшего из земли. Это спасло жизнь Новосельцеву. Мельцер не расстрелял его в упор.
Новосельцев не мог сопротивляться. Он был обессилен и обескровлен из-за глубокой контузии, полученной осколочным ранением. Из распоротого рукава шинели, густо пропитав его, сочилась кровь.
— Halt! Hände hoch, — грозным окриком Мельцер привел в чувство скорее не комбата, а себя и Риделя. — Ридель! — толкнул он автоматом подчиненного. — Обыщи русского, пока он в штаны не наложил, — увидев, что сержант вновь улыбается от того, что остался живой, с усмешкой добавил: — И не стой, как на поминках своей тещи, трусливый заяц!
-Корректировщик понял, что опасность миновала, оскалившись, подскочил к капитану Новосельцеву и с размаху ударил в челюсть.
— Ох! — вырвалось из груди капитана. Он завалился на скат воронки, стал подниматься, нечленораздельно хрипя, хватаясь за кобуру. Но тут же получил резкий удар кованым сапогом в грудь. Тело со стоном швырнуло на землю. — Это у вас лежачего не бьют, а у нас в рейхе таких дохлых собак добивают! — с садистской радостью выдавил немец, прыгая вокруг пленного, как трусливый шакал возле добычи. Риделя переполняло чувство превосходства над пленным русским. Он был доволен собой, что может вот так просто издеваться безнаказанно над русским Иваном. Ридель боялся войны, он панически боялся смерти и поэтому ненавидел русских. Он хотел остаться живым. Но он знал, что его убьют, и убьют скоро. Он чувствовал это. А он так мечтал вернуться с победой в родной город Мюнстер к своей маме, чтобы покататься вдвоем на велосипедах по старинным улочкам, как они делали это раньше, до войны. Страх перед русскими делал немца жестоким и циничным к беззащитным военнопленным. Несмотря на то что Новосельцев был еле живой, пальцы Риделя дрожали, кода он вытаскивал пистолет ТТ и личные документы капитана. За дрожь, за трусость Ридель ненавидел себя в эту минуту.
— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, — орал он, нанося тому удары ногой.
— Хватит, Ридель! Хватит! — подскочил Мельцер к младшему сержанту и отшвырнул в сторону, остановив бойню. Он был удивлен агрессивности трусливого артиллериста. 'Что с ним происходит? Еще убьет ценного языка', — подумалось ему.
— Быстрее вытаскивайте русского из этой вонючей ямы, — приказал он набежавшим гренадерам. — Подайте руку! — офицер вскарабкался наверх с документами Новосельцева.
В этот момент к ним подъехали танки. Старший лейтенант вытянулся и помахал рукой, приветствуя командира батальона. Первый танк Т-34 остановился, не выключая двигатель. Из командирской башенки показался Франц Ольбрихт в русском шлеме и черном комбинезоне. В последний момент он перешел в первый танк, а старшего сержанта Альтмана пересадил в 'Пантеру'. 'Альтман не справится с заданием. Альтман баварец, он не понимает русских'.
— Что у вас, Мельцер? — прокричал Франц под грохот дизеля. — Даю одну минуту на доклад.
— У меня хороший улов, господин капитан. Вот, посмотрите. Давай! — махнул Мельцер гренадерам. Капитана Новосельцева без чувств подтащили к танку.
— Осветите!
Узкий луч фонаря, разрезая полутьму, уперся в окровавленное бесчувственное тело. Голова плетью висела на груди.
— Встряхните его.
Один из гренадеров, державший Новосельцева, схватил комбата за волосы и дернул голову вверх. От света, боли, шума двигателя комбат очнулся. Веки дрогнули. Новосельцев открыл глаза. Жмурясь, он попытался понять, что происходит. Спустя несколько секунд его тело охватила нервная дрожь. Окровавленное лицо покрылось серым налетом ужаса. На лбу выступили грязные капельки пота. Зрачки безумно расширились. Увиденную картину он сопоставил с ночным шумом, понял непростительную и страшную ошибку, граничащую с изменой.
Новосельцеву стало очень горько и стыдно, что его обвели вокруг пальца, обмишурили фрицы. По его вине батальон лежит в земле. Что будет дальше, он не мог представить. Слишком был слаб, все происходило как в тумане.
— Ах вы гниды... ползучие!.. — простонал в отчаянии комбат и дернулся изо всех сил, пытаясь вырваться. Тут же закричал от нестерпимой боли в руке и собственного бессилия, прижатый гренадерами к земле.
Ольбрихт смотрел на комбата с интересом: 'А русский капитан, наверное, мой ровесник. Нет, чуть старше. Такой же упрямый характер, рост подходящий. Волевой, с ямочкой подбородок, русые волосы, серые глаза...'
— Он поедет со мной, Мельцер! — произнес жестко Франц подчиненному.
— Как с вами? Он пленный. Его нужно допросить в штабе.
— Это приказ!
— Но?
— Это приказ! В 'Пантеру' русского.
Мельцер напрягся, сглотнул подкативший комок обиды, но перечить командиру не стал.
— У вас хватает других пленных для допроса, Мельцер. Боевую задачу вы выполнили. Будете лично представлены к награде Железным крестом первой степени. Отразите в донесении ход операции и лучших товарищей. Кстати, потери есть?
Мельцер повеселел, услышав о награде. Бодрым голосом отрапортовал: — Точное количество уточняю, господин капитан. Из моей роты погибло пять гренадеров и семь получили ранения. Все они эвакуированы с поля боя.
— Мой вам совет, дружище, — Ольбрихт нагнулся к офицеру, улыбнулся, — быстрее уносите ноги, чтобы не было новых жертв. Через двадцать минут, когда наступит рассвет и русские опомнятся от нокаута, здесь будет настоящая заварушка. Ни мне, ни вам тогда не поздоровится.
— Да-да. Вы правы, — согласился с командиром Мельцер, позабыв о пленнике.
— Мы уезжаем, господин старший лейтенант. Пускайте красную ракету на отход группам.
— Слушаюсь, господин капитан!
Взревели дизеля, обдав копотью близстоящих немецких гренадеров.
— Удачи вам, господин капитан! — Мельцер вытянулся, отдав честь командиру танкового разведбатальона.
— Спасибо, Генрих. Но удача, подобно женщине, непостоянна и любит молодых, — засмеялся искренне Франц, взявшись за крышку люка башенки. Он был доволен успешным завершением первого этапа операции Glaube. — Лучше пусть будет с нами Бог!
— Значит, пусть будет с вами Бог, господин капитан.
— Вот так-то лучше, дружище... Вперед!
Глава 10
19 июля 1941 года. Поселок Заболотное, Гомельская область, Белоруссия
— Мама! — испуганно вскрикнула Вера и повернулась в сторону шелестящих звуков, которые доносились из центра поселка. — Надо бежать! — девушка бросила смятенный взгляд на бабку Хадору. — Там стреляют, там наш дом, там мама в беде!
Старуха, тяжело опираясь на палку, смотрела растерянно — она не знала, что посоветовать. Новая автоматная очередь вывела женщин из ступора. Вера, не думая об опасности, стремительно направилась к калитке заднего двора.
— Внученька, остановись! Там германцы! — опомнилась Хадора.
Девушка не оглянулась, быстро скрылась за сараем.
Вслед — крестное знамение и шепот Хадоры: — Господи, помоги... Спаси и сохрани! — в старческих глазах — тревога.
Вера бежала легко и беспечно мимо небольших земельных участков селян, на которых как никогда уродились хлеб, бульба и нехитрые овощные культуры. Но она этого не замечала. Она совершенно не боялась, что ее могут увидеть немцы, которые несколько часов хозяйничали в Поляниновичах и уже добрались сюда, в Заболотное, что они могут убить ее. Она бежала, иногда спотыкалась, разбивая пальцы босых ног, но не чувствовала боли. Ее гнала цель — помочь матери. Сердце подсказывало, что с родными чтото случилось.
Вот и хата Абрамихи. Из открытых окон доносился гогот солдат и звуки бравурного марша. С улицы змейкой через плотную листву лип пробивался дымок полевой кухни. Готовился обед. Во дворе кто-то умело разделывал заколотого поросенка.
— Дождалась защитников, — непроизвольно вырвалось из уст девушки. Но мимолетный сарказм оборвался. Вера, запыхавшись, вбежала на свой огород. Сочная зелень петрушки, моркови, красноватые листья свеклы и оформившаяся белокочанная капуста радостно приветствовали молодую хозяйку. Идиллическая красота урожая показалась неуместной и дикой. Напоминание о разговоре с матерью, о поступлении в Щукинское училище теперь выглядело нелепым. Разрушены планы, разрушены мечты, разрушена вся жизнь.
— Мама! — крикнула с грядок Вера громко, уверенно, смело. В ответ из хлева — жалобное мычание Полинушки.
И сразу за воротами, с улицы окрик: — Стой! Кто идет?
Веру не остановила команда немецкого часового. Тревога за мать, за младших сестер гнала в дом. Она должна им помочь.
Когда в поселке Поляниновичи появились немцы и убежал Миша, она также ушла из дома. Ушла к бабке Хадоре, тетке матери, которая жила на краю села в старой полуразвалившейся хате. Мысль была проста. Немцы если и начнут заниматься грабежом, то пойдут в хорошие, лучшие дома. Что им взять у старой Хадоры? Их же дом большой, просторный — пятистенок, сложенный с душой и по уму. Он, конечно, привлечет внимание новых 'хозяев'. Как немцы отнесутся к молодежи, оставшейся в зоне оккупации, она не знала. Поэтому и приняла решение — прятаться. Ее предположения оправдались. Немцы не появились в покосившейся избе бабки Хадоры.
Веру не остановил повторный, более грозный окрик: — Halt!
Она решительно забежала на крыльцо родительского дома, резко дернула дверь. И в одно мгновение с разбегу в полумраке наскочила на кого-то чужого и сильного.
Сбить чужака с ног она не смогла, так как тот был высоким и крепко сложенным и сам спешил на выход, услышав крик.
Верина голова больно уткнулась в плечо чужака, а руки при падении ухватились за китель. Ее дыхание было частым и взволнованным. Сердце от стремительного бега вырывалось из груди и не могло успокоиться. Держась за чужака, с закрытыми глазами и глубоко дыша, она вдруг осознала , что ей не хочется отстраняться от этого сильного, видимо, молодого человека. Лишь после восклицания чужака 'О мой бог!' она отступилась и, подняв ясные, удивительно проникновенные василькового цвета глаза, увидела немца.
На нее смотрели серые, внимательные и немного смущенные глаза юноши. В них не было гнева и вражды. Чисто выбритое лицо, матовое от загара, с ямочкой на подбородке, рделось. Из-под фуражки с высокой тульей и орлом, которая при столкновении сбилась набок, выглядывали светло-русые волосы.
'Это немецкий офицер', — молнией пронеслось в сознании Веры. Она, как кошка, ощетинившись, сделала усилие, чтобы освободиться от чужака. Но столкновение было настолько неожиданным и неординарным для немецкого офицера, что он непроизвольно обнял Веру и удерживал себя и ее от падения.
— Отпустите! Мне больно! — вырвался крик из припухлых обветренных губ Веры.
Немец моментально разжал пальцы и еще раз выдохнул: — O main Got! — затем, поправив фуражку и китель, старательно на ломаном русском языке произнес: — Извините, фрейлейн, за мою медвежью услугу.
Вере хотелось сказать что-то обидное, гадкое в адрес офицера, но вместо слов вырвался короткий девичий смех.
— Я сказал что-то лишнее, необдуманное, — укоризненно, с обидой добавил чужак, пытаясь рассмотреть девушку внимательнее.
— Нет-нет. Это я во всем виновата, — на хорошем немецком языке ответила Вера. — Просто выражение 'медвежья услуга' в вашем случае не подходит. Это меня и рассмешило.
— Фрейлейн хорошо говорит по-немецки. У вас хорошее баварское произношение. Откуда? У вас был учитель-немец?
— Не совсем так. Арнольд Михайлович, наш учитель, по матери имел немецкие корни, но разговорную практику получил в плену во время Первой мировой войны. Он нам много рассказывал о Германии.
— Очень хорошо, фрейлейн, — улыбнулся молодой немец. — Я рад, что повстречал в этой маленькой и бедной деревне девушку, которая знает язык великого Гете. Пройдемте в светлую комнату, там продолжим наш разговор, — указав рукой на дверь, офицер пропустил Веру вперед: — Пожалуйста!
Вера оробела от галантности немца. С ней никто так не разговаривал и не вел себя. Ей стало стыдно, что она босиком, а не в туфлях.
— Смелее, фрейлейн, ведь это ваш дом. Кстати, как вас зовут?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
