Всё в дыму...

Надо же, они действительно слепые. Надо же, возможность поговорить все-таки была. Надо же, он сам ее уничтожил, позволив инстинкту грея одержать верх над логикой и рассудительностью. А вот потому что не надо связываться с людьми — они слишком быстро и незаметно влезают в душу. Переходят в категорию "своих".

Федор дернулся к пистолету, однако Ди выставил "Хохлов-энд-Москальофф" перед собой, направляя ему в лоб. Бездействовавшие до этого пуэсторианцы, беспокойно шаря глазами по подземелью, тоже повытаскивали оружие, но применять не спешили. Ди догадался, почему: их религия запрещала стрелять не через препятствие. Он читал об этом в "Житие и деяниях...":

"Чтобы безупречно поразить цель, нужно видеть лишь ее, не отвлекаясь на постороннее". "Мастерство заключается в том, чтобы безупречно поражать цель, целиком отвлекаясь на постороннее". "Виртуозность заключается в том, чтобы безупречно поражать цель, не видя ее вообще". "Правоверны лишь виртуозы". И так далее. Но стрелять в то, что видимо глазами, на самом деле запрещено.

— Я не правоверен, — зачем-то проговорил он, покачивая "ХаиМом". Да уж, обычному человеку сложно удержать такой пистолет. Но чем тяжелее оружие, тем меньше отдача. И цель поражается на ура — Ди только что успешно это продемонстрировал.

Оскалившись, Убейконь сделал шаг в сторону. Дуло переместилось за ним. Ди, не раздумывая, выстрелил бы еще, если бы не увидел, куда смотрят чужие стволы. Пуэсторианцы, не сговариваясь, приняли решение. И у чистокровного грея появились бы проблемы, попади в него сотня пуль; что уж говорить о переводке ГП. Сектанты упорны и будут гнать свою жертву до самого конца; в данном случае — до ближайшей подходящей двери, или что им там нужно для пальбы. А раз так, Ди здесь больше нечего делать.

Не отводя ни пистолета, ни глаз, Ди наклонился вбок и протянул руку. У Стерха слишком короткие волосы, потому придется браться за ворот жилетки. А лучше — сразу за горло, и сжать посильнее.

Последнее, что воспринял взглядом Ди, набрасывая на себя тень и отступая вместе с отчаянно брыкающимся и хрипящим Стерхом в тоннель: Тотошка, баюкающий на коленях тело Элли — ядовитый фломастер так и торчал у нее изо рта, видимо, наискось воткнувшись в небо; Чуча и Лев, с изумлением пялящиеся туда, где секунду назад находился их командир; Федор Убейконь, изготовившийся напасть — а может, бежать. И горящие фанатичной ненавистью глаза на бледных лицах пуэсторианцев.

**18**

О том, как он тащил Стерха по подземке, Ди предпочитал не вспоминать. Поначалу тот сопротивлялся, царапал его руку ногтями, извивался и слепо пытался за что-нибудь зацепиться. Потом затих и обмяк. Ди почти испугался: не придушил ли? — останавливался пару раз, чтобы проверить. Оказалось, нет, не придушил, сердце бьется, просто Стерх потерял сознание — должно быть, от нехватки воздуха.

Ди некогда было разбираться в его состоянии — он хотел убраться подальше от пуэсторианцев, расправляющихся сейчас с охотниками и своим бывшим главарем.

Ненависть почитателей Святого Пуэсториуса к греям — о ней ходили легенды. Ди слышал от родителей про марранов — людей, отказавшихся от привитых им с детства идеалов и официально вышедших из веры своих предков, чтобы примкнуть к иной.

В древности марраны носили какие-то шапочки из верблюжьей кожи, и это символизировало разделение их памяти на "до" и "после". С течением времени они — вне зависимости от того, от чего и в пользу чего отказались — сбились вместе и с тех пор мыкались, объявляя себя то борющимися с Буратино адептами Огненной Гиены, то единственно истинными верующими в Того-в-кого-верят, то мизомилонами — стерилизаторами всех и вся.

Еще позже, как это обычно бывает с совокупностью людей, обладающих неустойчивыми границами восприятия действительности и недействительности, они принялись разбегаться по различным идеологическим течениям, сектам и группам выходного дня, кои сами же зачастую и основывали.

К примеру, именно из марранов вышли первые Зеленые Человечки, торжественно отринувшие блага цивилизации — кроме зеленых колготок и очков в тон — и поселившиеся в чаще леса. Ну, и поклонники Святого Пуэсториуса.

В отличие от любителей зелени, ненавистников Буратино или, скажем, творчески одаренных сторонников повальной импотенции, пуэсторианцы четко знали, чего хотят. Когда первый принцип Тиамата — единство и борьба противоположностей — дал сбой на практике и закрывать на это глаза стало неприличным даже для уличных проповедников эпигенетики, Святой Пуэсториус провозгласил нашествие бесов.

Его последние апостили, Сошко и Ляжко, выступили в краймском Буратино и орадиоэфире с заявлением о важнейшем элементе божественного знания, переданного им "его хаосейшеством Тиаматом" посредством великого пророка Святого Пуэсториуса.

Знание это оставляло ощущение сляпанности на скорую руку и, по выражению папы Ди, носило на себе отпечаток неуловимого душка — словно одежда не очень аккуратного человека, воспользовавшегося общественным сортиром и при этом не сумевшего достаточно ловко избежать соприкосновения с его нечистыми стенами. Мама тогда посмеялась и сказала, что нечистые — это теперь они сами, а стены общественных сортиров — как раз самое место для откровений великих пророков.

Правда, потом всем было не до смеха. Вначале КоКо приняла свежее послание Тиамата всерьез и создала специальный научный институт по исследованию взаимосвязей между бихевиоральной психологией ГП и религиозным мировоззрением человечества.

Однако же первое — в силу своей непредсказуемости — не поддавалось никаким исследованиям, в то время как второе оказалось столь многообразным и динамичным, что все попытки подойти к предмету изучения с точки зрения дискурсивного познания в результате не познали ничего, кроме позорных провалов.

Предсказуемо, из провалов человечество выбиралось с помощью ксенофобии. Очередная ее вспышка, к несчастью, совпала с очередным банкротством Греев: родителям именно в те годы приспичило прокладывать из Керасеи в Крайм какой-то трубо-, газо-, нефте— или продуктопровод под скромным названием "Труба", для чего потребовалось сменить несколько правительств и изобрести новую религию.

Поскольку сразу на ум не пришло ничего подходящего, в качестве основной концепции папины друзья смастырили вариант банальной космогонической схемы о водоплавающем существе, в седьмой день недели — пока главный создатель отдыхает — творящем землю из горстки песка, собранного со дна Мирового Океана. Персонификацией этого креативного существа стала, естественно, обычная утка.

Кто же мог предположить, что во время шторма с грузовой флотилии Корейки в Мировой океан смоет сотни контейнеров с резиновыми уточками для ванн? И откуда греям знать о редких человеческих фобиях? Или о том, каким образом они превращаются в наиболее часто встречающиеся?

Когда разнесенные по всему свету маленькие резиновые игрушки начали выбрасываться на берег, приверженцы Уточки Седьмого Дня возрадовались, и ряды их существенно увеличились.

Но вскоре прошел слух, что эти хорошенькие птички предназначены для слежки за гражданами стран-импортеров и от души напичканы шпионскими наноштучками.

Паника умело разжигалась средствами массовой информации. Люди пытались всеми средствами избавиться от резиновой напасти, однако уточки не тонули в воде и, будучи сделаны из специальной термостойкой резины, не горели в огне. Закапывание в землю тоже ни к чему не привело: адские птицы подслушивали и передавали личные данные, даже будучи погребенными в бетонные саркофаги.

Все, чем люди занимались в ванных комнатах, немедленно попадало во Всемирную Паутину и запутывалось в ее клейких нитях навечно.

Появилась модная болезнь — анатидаефобия, боязнь утки, постоянно следящей за человеком. Миллионы страдальцев тратили миллионы на бесполезное лечение и принципиально отказывались принимать ванны. В конце концов анатидаефобная эпидемия начала сказываться на производстве сантехники. А греи, не вникая в причины всеобщей паники, бились с поставщиками-трубопрокатчиками, бесконечно повышающими цены и растягивающими сроки.

— Трубопрокат опять прокатил нас с трубами для "Трубы", — говорил папа, коротко промелькивая дома. Мама кивала и спешно упаковывала ему пирожков в электронную саморазогревающуюся корзинку. Маленький Ди сидел рядом на высоком кухонном табурете, катая из остатков пирожкового теста длинные трубочки. И жалел, что не может помочь папе: был бы взрослым, наделал бы ему сколько угодно трубок, пусть играет.

Папа тем временем доигрался до заморозки строительства. Пуэсторианцы всегда с недовольством относились к более поздним конфессиям. По их мнению, никто не имел права своим существованием бросать и малейшую тень сомнения на окончательную запечатанность всей идеи собственно пророчности, кою олицетворял собой Бессменный и Бессмертный Святой Пуэсториус.

Появление религиозного культа Уточки Седьмого Дня пуэсторианцев насторожило, уверенная поступь его шагания по миру — привела в справедливое негодование, а потенциальный размер барышей, которые сулила прокладываемая во славу Уточки "Труба", заставило ополчиться против совсем обнаглевших греев.

"Бесы! — гремели апостили Сошко и Ляжко. — Бесы проникли в святая святых нашего всего! Бесы овладели взаимопорождающими и взаимопроникающими противоположностями! Бесы захватывают коллективное сознательное!"

Так некстати — или, наоборот, кстати — возникшая глобальная анатидаефобия сыграла пуэсторианцам только на руку. Бросив все силы на распространение слухов и разжигание межвидовой розни, они всячески поддерживали леденящие душу истории многочисленных очевидцев приближающегося ксеноапокалипсиса.

Оперативно созданные Центры Разоблачения Уточек (ЦРУ) полнились закутанными в армейские одеяла фигурами, которые дрожащими голосами повествовали о том, как вот прямо сейчас, сию роковую минуту, стаи резиновых монстров вываливаются из готовых уже частей трубопровода и стремительно разбредаются по окрестностям.

А в коммерческом орадиоэфире маститые политологи и религиоведы взахлеб обсуждали возможности контрабанды ценнейшего утиного сала в обратном направлении — из Крайма в Керасею. На строящемся трубопроводе начали совершаться теракты — так особо патриотическая часть местного населения обозначала свою позицию в отношении сала.

Когда же "Трубу" окрестили "преступным салопроводом", а проповеди пуэсторианцев по страстности накала сравнялись с революционными призывами, возмущенные граждане попытались развернуть настоящую охоту на ведьм, вычищая из своих рядов тех, кто казался им греем или ГП.

Вот тогда Прокуратору пришлось вмешаться, ибо возмутились истинные греи. Утки утками, сало салом, а интересы мирового закулисья никто не отменял. Строительство трубопровода все же пришлось остановить, резиновых уточек объявить вне закона, а пуэсторианцев — разогнать и запретить. Поговаривали, что титул "Бессмертный и Бессменный" Прокуратор обрел именно в те нелегкие годы. И действительно: святые бренны, временны и тленны, государство же вечно в силу божественной воли, а воплощением оной воли и — по совместительству отражением бога на земле — является не кто иной как Прокуратор.

Охоту на греев обернули травлей пуэсторианцев. Гуманная Утилизация пуэсторианских коммун, общин и даже совхозов, где они тихо-мирно выращивали породистых рыжих крыс и душистый горошек и тренировались в стрельбе по мишеням — с глушителями, чтобы не перепугать элитных животных, — на практике вылилась в беспорядочные побоища и поджоги. Вернуть в этом хаосе хоть что-то из вложенного в экономику или религию оказалось нереально.

— Что мы — супротив утиного сала на этой несчастной земле, — вздохнул папа, отправляя Ди в лес на самообеспечение за счет Зеленых Человечков. Мама успела сунуть ребенку походную аптечку и набор оркайнских шоколадок с живительным самогоном. Аптечка в тот раз не пригодилась, а заедать кровь шоколадками в принципе оказалось вкусно.

Отчего-то Ди вспоминал этот вкус всю дорогу. Шоколад, алкоголь и кровь...

Потерявший сознание Стерх через несколько часов стал весомо оттягивать руки — вернее, давить на плечо, а до станции "Серебряные струи" было еще далеко. Периодически Ди останавливался, соотносил окружающие его стены с отпечатавшейся в памяти картой, отпивал немного воды из гуманитарной бутылки, снятой у Стерха с пояса, и пер его дальше. Он не мог сказать, день сейчас или ночь и в каком месте человеческой недели тянется это время.

Может быть, его отгулы в школе давно закончились; может быть, обеспокоенная долгим одиночеством донна Лючия ищет его по городу; может быть, небо упало на землю, расплющив и белый "Ягуар", и картину на месте дома тети Джулии и дяди Юури, — в настоящем это все не имело никакого значения. Ну, почти никакого.

Ди размеренно шагал вперед, левой рукой придерживая перекинутого через плечо Стерха, а правой сжимая "Хохлов-энд-Москальофф". Насколько он понимал пуэсторианцев, те в первую очередь должны обратить свой гнев против "бесовского отродья", долгое время делившего с ними тоннели и пищу, а потом переметнувшегося обратно к охотникам и оказавшегося нечеловеком. Поэтому Ди успеет покинуть метро до того, как, расправившись с Убейконем, сектанты начнут искать их со Стерхом. О том, что случится — уже случилось — с Тотошкой, Чучей и Львом, Ди и не думал — незачем.

Зато думал о бесах. Смешно, что Святой Пуэсториус окрестил греев этим словом. Видел бы он настоящих бесов. Например, того, что захватывал донну Лючию по вторникам.

**19**

А снаружи оказался день. Майский, почти по-летнему звонкий и теплый. Свежий воздух привел Стерха в чувство. Или, может, вода, остатки которой Ди вылил ему на голову. Каратарин застонал, облизывая растрескавшиеся губы. Ди наклонился и с любопытством наблюдал, как дрожат короткие слипшиеся ресницы, как темнеет бордовая замша, впитывая задержавшиеся капли, как приоткрываются мутные расфокусированные глаза. А потом Стерх врезал ему в челюсть.

В другой ситуации Ди непременно увернулся бы или закрылся. Но теперь его голова мотнулась в сторону, и он, выпрямившись, отскочил на пару шагов. Сильным удар не получился: Стерх все еще был слаб, да и не имел возможности замахнуться. Он сидел на земле, не разжимая кулака, и выжидающе смотрел на Ди — исподлобья, почти с ненавистью.

— Я мог бы ударить тебя в ответ, — высокомерно сказал Ди, — и убить одним этим ударом. Поэтому не стану. Но если ты сделаешь так снова, я могу не сдержаться.

Челюсть немного ныла — похоже, будет синяк. Синяк, оставленный человеком на грее. Невероятно. Впрочем, Ди еще очень молод, и кожа у него до сих пор слишком нежная.

Стерх выругался — длинно, надсадно и хрипло.

— Я твой друг, помнишь? — отозвался Ди. Процитировал.

И получил в ответ пару новых ругательств — заковыристых и очень грязных.

— Ну, хватит, Стерх. Между прочим, я спас тебе жизнь.

— Охренел? — Поднявшись на ноги, Стерх растер лицо ладонями и неловко привалился к бетонной стене — остаткам купола станции метро "Серебряные струи". — Ты нас предал. И сделал предателем меня.