В третью стражу 2: Будет день

— Челлини рассказывал, — Степан не то чтобы удерживал ее от падения, она практически лежала теперь на его руке. — Что в детстве он увидел саламандру в огне очага, и отец дал ему затрещину, чтобы он никогда не забывал об этом замечательном событии.

— Гм... — задумалась Таня, обнаружив, что ящерка исчезла, растворившись в огне. — Пожалуй... мне будет трудно подняться по лестнице.

— Не проблема! — Степан одним движением — резко и совершенно неожиданно для Татьяны — подхватил ее на руки и с силой выдохнул воздух:

— Вес взят!

— Браво! — захохотала она, чувствуя себя исключительно замечательно в его крепких руках. — Вперед, баронет. Докажите, что...

— Что именно? — спросил он, тяжело перешагивая по ступенькам. Его пошатывало — это факт, но он шел, а Таня и думать не думала о возможности падения. В голове у нее было другое. Там в теплой и сладкой розовой полумгле плавали тяжелые рыбы желания, такие горячие, что и без того теплые, как в тропиках, воды начинали кипеть и испаряться.

— Что? — переспросила она, вынырнув на мгновение из своего "внутреннего мира".

— Ты сказала, я должен доказать... — он дышал тяжело, но шел по-прежнему быстро. — Что я должен доказать?

— Не знаю... — наверное, ей следовало смутиться, но жар, охвативший тело, заставлял кипеть кровь и не оставлял места для других эмоций.

— Ну, вот вы и дома, моя госпожа.

А Таня и не заметила, когда и как оказалась снова в своей комнате. Притом она уже не возлежала на руках Степана, а стояла — хоть и не очень уверенно — на собственных ногах и смотрела на своего визави. А в глазах Степана...

"Но ведь не воспользовался... джентльмен!" — и в этой мысли неожиданным образом присутствовало не только восхищение галантным "денди лондонским", но и раздражение: "Ну почему мы все должны делать сами?!"

Она отступила на шаг, поводя взглядом из стороны в сторону — то ли разыскивая сигареты, то ли недоумевая, куда это ее вдруг занесло — потом еще на шаг, и повернула вправо — два шага, шаг — и влево...

— Что? — спросил Степан, глядевший в ее глаза, как загипнотизированный, и, как завороженный, следовавший за Татьяной без ясного понимания, зачем он это делает. — Ты в порядке?

— Тссс! — ответила Татьяна, обнаружив, что ее "танец" удался.

— Я...

— Молчи! — она толкнула его в грудь, и толчок этот был не таким уж сильным, но зато такого рода, что ни один мужчина не мог — просто не имел права — устоять на ногах. Не устоял и Матвеев, "бездумно" и "беспомощно" упав навзничь, тем более что за спиной его — по точному расчету Татьяны, пьяной, но не потерявшей еще разумения — находилась ее собственная кровать.

* * *

— Партия! — кий полетел на стол. При этом Кайзерину отчетливо качнуло, но она устояла на ногах, улыбнулась победно, цапнула со стойки бара, куда ее привели начавшие вдруг заплетаться ноги, рюмку с киршвассером — даже не заметив, что это не ее рюмка — и опрокинув залпом, "по-русски", обернулась к Басту, едва снова не потеряв равновесия.

— Партия, милостивые государи! — объявила она по-русски и загадочно улыбнулась. В тени ее длинных густых ресниц клубился колдовской зеленый туман.

— Партия!

— Есть такая партия! — шутливо поклонился героине вечера Виктор, и шутка его неожиданно показалась Олегу до того смешной, что он только что не заржал, как боевой конь. Но, тем не менее, он смеялся и от того, быть может, пропустил момент, когда рыжая "Лорелея" неожиданно для всех — то есть, для себя в первую очередь — начала падать лицом вперед.

Впрочем, упасть он ей, конечно, не позволил, перехватив на полпути к полу, и тут же подхватил на руки: женщина не просто так падала — она была без сознания. И вот что интересно. Как ни был пьян Олег, он отметил — разумеется, совершенно мимолетно — что стоило ей закрыть глаза, как чудо пропало, уступив место прозе жизни: на руках у него оказалась отнюдь не богиня или волшебница, а просто чертовски красивая и — что правда, то правда — пьяная как сапожник молодая женщина.

— Э?.. — Виктор, не успел понять, и пропустил, собирая шары, что тут произошло и как. И какого черта, Ольга очутилась вдруг на руках у Олега.

— Свалилась...

— А! И?

— Не знаю, — пожал плечами Олег. — Наверное, следует отнести ее в постель.

— Да, пожалуй, — согласился Виктор и, отвернувшись, начал что-то разыскивать среди выставленных в баре бутылок.

Олег постоял секунду, пытаясь поймать ускользающую мысль. Ему казалось, что это что-то важное, однако, сосредоточиться не смог.

"Ну и..." — пожав плечами, Олег пошел из биллиардной, унося доверчиво прижавшуюся к его груди женщину. А Ольга, и в самом деле, расслабилась и ровно дышала, посапывая и выдыхая теплый, насыщенный алкоголем воздух куда-то ему под нижнюю челюсть.

Веса в ней было хороших полста килограммов, а то и больше, но Баст фон Шаунбург — та еще нордическая машина: он нес женщину и даже особой тяжести не чувствовал. Впрочем, последнее, скорее всего, связано с общим алкогольным отравлением организма. Спиртовой наркоз — как учит нас военно-полевая хирургия — ничуть не хуже любого другого. Даже лучше, потому что дешевле.

Дойдя до "апартаментов" Ольги, Олег локтем отжал вниз бронзовую дверную ручку и без осложнений внес свой драгоценный груз в комнату. Но если он воображал, что Ольга-Кайзерина кокетничает, то, разумеется, ошибался. Она спала по-настоящему. Заглянув ей в лицо, Олег вздохнул и положил Ольгу на кровать. Но она не проснулась и тут. Лежала с закрытыми глазами и посапывала своим чудным носиком.

"И что теперь?" — Олег пожал плечами и с минуту просто стоял над безмятежно спавшей женщиной, ни о чем, конкретно не думая, так как голова оказалась сейчас пуста.

Потом к нему пришла мысль, что оставлять человека так — не хорошо, и Олег принялся ее раздевать. Занятие оказалось несложным, и крайне увлекательным. Однако когда женщина оказалась полностью раздета, вместо известного сорта энтузиазма, овладевающего мужчинами при виде красивых, да еще и обнаженных женщин, находящихся в пределах физической досягаемости и чуть ли не в полной их власти, — просто руку протяни, и все — Ицкович снова впал в ступор, пытаясь понять, что он забыл сделать. А забыл он укрыть Ольгу одеялом, что тут же и исправил. Не спать же ей голой, еще простудится, не дай бог.

Олег подошел к столу, где стояла початая бутылка коньяка, налил себе в рюмку, из которой, по-видимому, успела выпить еще до ужина, ныне мирно спящая в своей постели Ольга. Махнул по-русски — залпом. Закурил, еще раз взглянул на спящую женщину, и, пожав — в который уже раз плечами — вышел в коридор, не забыв аккуратно притворить за собой дверь.

"Зайти к Тане?" — неожиданно подумал он, что могло свидетельствовать об исключительной степени опьянения. На трезвые глаза, ему бы такое в третьем часу ночи и в голову не пришло. То есть прийти, конечно же, могло, но проходило бы, в этом случае, по графе сексуальных фантазий немолодого мужчины.

Олег подошел к Таниной двери и остановился, не зная, что делать дальше. То ли постучать, то ли уйти, то ли еще что, и в этот момент через массивную дубовую дверь до него донеслись звуки, легко поддающиеся вполне очевидной интерпретации.

"Hure! — зло выругался он и вдруг рассмеялся: — Зря мечете икру, сударь. Самому надо было... Впрочем, чего уж там. Кто не успел, тот опоздал, не так ли?"

Все еще посмеиваясь — то ли над собой, то ли еще над кем или чем — Олег спустился вниз, чтобы выпить, и к своему удивлению встретил там Виктора.

— Не спится? — спросил он, наливая себе чего-то, что просто первым под руку попалось.

— Да вот перегулял, — пожал плечами Виктор. — А ты?

— Есть такой анекдот, — вместо ответа сказал Олег. — Стоят трое мужиков. Мимо них проходит красивая женщина. Один другому: ты с ней спал? — Нет. А ты? — И я нет, а ты? — спрашивают они третьего. И я нет, отвечает. И тогда все трое: вот блядь!

— Это ты о ком? — удивился Виктор.

— Скорее, о чем, — усмехнулся в ответ Олег и выпил, оказалось — пастис.

"Не страшно..."

— А Ольга?

— Помнишь фильм "Клуб Коттон"? — спросил Олег, закуривая.

— Ну?

— Как Гир пьяную девушку спать укладывал, помнишь?

— Ну, так... не очень, — признался Виктор. — А что?

— А то, — усмехнулся Олег, — что та с Гиром хоть говорила...

* * *

Пробуждение было долгим и... нет, не мучительным, конечно же, но каким-то тягостным, что ли... Если бы еще знать, что она при этом имела в виду, но вот со знанием и пониманием — дела обстояли пока более чем скверно.

"HИ lЮ, fifille, t'en tiens dИjЮ une bonne; t'as eu dИjЮ ton fade, — подумала она, но мысль получилась не радостная, а скорее тоскливая. — А пить надо меньше или вовсе не пить... Ох!"

Но похмелье на то и похмелье, чтобы страдать.

"Avoir mal aux cheveux... Очень верное заме..." — она вдруг споткнулась на этом ничего не значащем, в общем-то, слове, потому что кое-что вспомнила, и воспоминание это едва не отправило ее в нокаут.

"Царица небесная!" — она подняла край одеяла и заглянула туда, в теплый полумрак "маленького ночного мира".

Ну, что сказать? Все так и было, как подсказывали чувства. Да и без этого, сейчас Таня увидела, где на самом деле находится ее одежда, включая шелковые панталоны и бюстгальтер. Все это было очень живописно разбросано по комнате, но вот предметов мужского гардероба уже не наблюдалось. Они — эти предметы — исчезли вместе с мужчиной, вызывавшим теперь, что называется, на утро, весьма противоречивые чувства. С одной стороны ей было удивительно хорошо. То есть, голова болела, и мутило, что не странно, но в тоже время и хорошо было, в том самом, первозданном смысле слова. Впрочем, ничего удивительного! Хороший секс еще никому вреда не принес. А секс по смутным воспоминаниям, и в самом деле, был хорош. Вот только... Увы, но... Разумеется Степан симпатичный мужчина, и все такое, но она его в любовники как-то не планировала. Экспромт, так сказать, случился. И что с этим теперь делать? И как быть с Олегом?

"Ох!" — вот мысль об Олеге и была той ложкой дегтя, что портила сейчас огромную бочку меда, в которой Татьяна искупалась прошедшей ночью.

Но с другой стороны, она ему что, жена или официальная любовница? Нет. А значит...

"И суда нет! Мадам, после того, что случилось этой ночью..."

— Господи, а что случилось-то? — спросила она вслух, отбрасывая одеяло и вставая с кровати. — Я... — но тут она увидела собственное отражение в зеркале и остановилась, любуясь своей фигурой.

А потом она подняла взгляд и увидела глаза своего отражения.

"Вы бы очки солнечные, барышня, надели что ли, а то... мда... "шлюха малолетняя"... а не советская разведчица".

"Впрочем, — решила она через минуту, вволю налюбовавшись самой собой "красивой". — Одно другому, кажется, никогда не мешало. Нам просто об этом все время забывали рассказать".

Глава 5. Репетиция

Пронзительно пахло зеленью. В наэлектризованном воздухе накапливалось некое опасное напряжение, заставляя трепетать непривычное к этому сердце. Баст стоял у двери, ведущей с террасы в обеденный зал отеля "Дреезен", и любовался Петерсбергом и начинавшими темнеть пологими горами за Рейном. Было около шести вечера. Небо обложили тяжелые грозовые тучи, и, судя по первым, далеким еще молниям, освещавшим сливового цвета туши облаков, гроза должна накатить с минуты на минуту.

"Гроза..." — вряд ли найдется немец, которого не впечатлил бы вид, открывшийся перед Бастом: тревожный и поэтичный, как музыка немецких романтиков. Впрочем, возможно, он преувеличивал, и таких впечатлительных немцев совсем немного. Пусть так, пусть преувеличение — чисто поэтическое, разумеется, а значит, простительное, но сам Баст был именно таким немцем, и в его ушах звучала сейчас... К сожалению, о том, чья музыка звучала в его ушах, он не мог рассказать никому. И даже про себя — вероятно, из въевшейся в плоть и кровь осторожности — называл композитора на итальянский манер Бартольди, но никак не Мендельсон. Неважно, не в этом суть. Так или иначе, но над долиной Рейна разыгрывалась драма грозы, и Баст заворожено следил за ее перипетиями, разворачивающимися под аккомпанемент "большого симфонического оркестра", — только для него, Баста фон Шаунбурга, — исполняющего третью, "Шотландскую", симфонию c-moll.

Хлынувший с неба поток воды заставил отступить в нишу двери, и прижаться к застекленным створкам. Движение показалось Басту слишком резким и поспешным, он оглянулся проверить: не заметил ли кто-нибудь случившуюся с ним неловкость. Но никто в его сторону не смотрел. Люди в обеденном зале заняты своими — по-видимому, совсем не простыми — делами. Спина Гитлера напряжена, он говорит что-то Герингу, и, хотя разобрать слова Баст не мог, ему показалось, что Фюрер раздражен и высказывает какие-то резкости. О чем может идти разговор? Вопрос возник в голове сам собой, без какой-либо разумной причины, и в то же мгновение, словно почувствовав запах крамолы, — а чутье у того было чисто волчье, — в его сторону обернулся Гейдрих. Их взгляды встретились, и Баст похолодел: в маленьких — "монголоидных" — косящих и бегающих, как у вороватого жида, глазках Гейдриха фон Шаунбург прочел свой приговор...

Олег проснулся рывком. Сердце колотилось, будто он, и в самом деле, только что узнал свою судьбу. Однако это был всего лишь сон и к объективной реальности он имел отношение такое же, как, скажем, романы Дюма к реальной истории Франции.

"Сон... Всего лишь сон..." — Олег встал с кровати и, подхватив по пути сигарету, подошел к окну. Отдернул тяжелую штору, закурил и посмотрел на речную долину. Разумеется, это была не долина Рейна. Как называлась эта река — он не помнил. Не было в помине и низкого предгрозового неба. Напротив, в рассветный час небеса сияли ангельской чистотой, и, разглядывая открывшийся перед ним пейзаж, Олег подумал: оно и к лучшему, что его так резко вырвал из сна ночной кошмар. Не приснись сейчас такой бред, не увидел бы этой красоты и не сообразил бы, что и как теперь делать.

"Что-то же следует делать, не так ли?" — он затянулся, вернулся к кровати, взял с прикроватного столика серебряную фляжку и, глотнув пару раз прямо из горлышка, снова шагнул к окну. Безусловно, он должен был что-то предпринять, и теперь понял, наконец, что именно.

Люди по природе своей эгоисты, и мужчины в этом смысле отнюдь не исключения. Как раз наоборот, наверняка именно мужики придумали поговорку про быка и Юпитера. Но сколько бы ты ни повторял в сердце или вслух простые аксиомы, истина обычно еще проще. Переспав — и неоднократно, а значит и неслучайно — с Ольгой, Олег чувствовал, определенный душевный дискомфорт, некое томление души, и даже нечто, похожее на муки совести. Но и только. Никакой особенной трагедии в том, что произошло между двумя взрослыми людьми в отсутствие третьего персонажа, он не видел. Тем более никаких обязательств по отношению к Татьяне у него на самом деле и не имелось, гм... как и у нее к нему, и было ли между ними что-то такое, о чем следует говорить, осталось не проясненным. Все это так, но когда он услышал ее стоны...