Московский физико-технический

Принца герцога, барона или короля."

Тут и я вступаю. Я уже слышала эту песню

"А без мужа злая стужа, стынет кровь моя,

Хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я"— распевает дружный девчоночий хор из пяти глоток в первом часу ночи.

Хорошо мне здесь, но надо ехать в Москву, а то у меня лабы не сделаны, спихивать надо, жалуюсь я Зойке, тащась за ней из ее техноложки.

Прогулять можно, обычно, только неделю, сразу после лабораторных по физике уехать и к следующим приехать, все остальные занятия не в счет, их можно и пропускать, а лабораторные потом очень муторно доделывать одной, в пустой лабораторной комнате, рассчитанной на 18 человек.

-Какое противное слово лабы,— поеживается Зоя. — Что-то такое тяжелое. Бесформенное.

-А как у вас называют лабораторные работы?

-Торки,— отвечает Зоя,— сокращенно от лабораторки.

-Ну, и чем это лучше, какая разница между ними?— удивляюсь я.

-Большая,— говорит Зоя,— лабы надо спихивать, а торки сами бегают.

И я представляю их химические работы в виде колбочек с тоненькими ножками, на которых они быстро, быстро передвигаются — бегают.

Шатаясь по магазинам в Ленинграде, мы купили мне недорогое осеннее пальто, белое, с полосками, а также шляпку голубовато-серого цвета, симпатичную круглую шляпку и сумочку за 4 рубля, тоже серо-голубую, бочоночком с удлиненной ручкой, куда свободно помещались четыре общие тетради. Сумочки купили две: одну мне, другую Зойке. Тетрадки я тоже купила серые, так что всё было в тон. Я писала всегда в общих тетрадях размером с обыкновенную тетрадку, большие не любила и всегда выбирала тетрадки с обрезанными уголками — иначе у меня через неделю все углы загибались наверх.

В последний вечер перед поездом Витька всё держал нас, не давал выйти заранее.

-Успеем, говорил он, ну что торчать на вокзале. Тут ехать на метро 10 минут. И мы вышли где-то за полчаса до отхода поезда.

Проехали одну остановку на метро, и вдруг диктор говорит:

-В виду неисправности поезд дальше не пойдет.

Мы, как ошпаренные, расталкивая медлительную ленинградскую публику с московской суетливостью, проворно вылетели наверх, сели в троллейбус и поехали к Московскому вокзалу. За пять минут до отправления поезда мы выскочили на перрон и стали в растерянности, не зная, в какую сторону бежать, на каком пути поезд.

Я взяла у Вити сумку и побежала с Зоей налево, а Виктор помчался направо тоже искать поезд.

Случайно мы с Зойкой побежали правильно, и я села уже в последнюю минуту, даже не в свой вагон, ругая упрямого Витьку, на чем свет стоит, если бы не он, мы бы с Зойкой вышли заранее, и всё было бы в порядке.

В Ленинграде, рядом с Зойкой, Витей и Зойкиными подругами я немного отошла душой и возвращалась уже с твердым решением перестать думать о Хазанове — что было, то прошло, и надо, чтобы быльем поросло. Но порастало медленно.

Помню наше свидание в Москве, вечером, на набережной, злобного, задерганного Ефима, который открытым текстом говорит, что ему надоело чувствовать себя подлецом, что у меня должна быть своя голова на плечах, и т.д. и т.п.

Не зная, как отплатить ему и как побольнее ударить, чтобы ему стало так же плохо, как и мне, и чтобы наш разрыв был полным и окончательным, я сказала с ненавистью:

-Все вы, евреи, одинаковые.

-Я вот с какого возраста это слышу,— и Ефим показал ладошкой невысоко от земли, потом повернулся и ушел.

Я заплакала и тоже ушла, и не было мне радости от моих мстительных слов, а только противно.

Поздно ночью, вернувшись в общагу, я шепотом, чтобы не потревожить Томку, рассказала этот эпизод Люсе, которая проснулась, когда я вошла.

-Мне даже жалко его, ну чего ты так, оставь его в покое, самой станет легче,— прошептала Люська.

-Это его доля за содеянные глупости,— непримиримо сказала я. — Каждый должен платить по счетам, а он хочет так проскакать по жизни, прыг, скок.

И я долго лежала без сна, глядя в темный потолок и слушая посапывание заснувших девчонок. Уснула я под утро, решив начать новую жизнь с понедельника.

Новая жизнь начиналась у меня с зарядки, макияжа и чтения газет. Мне очень нравились ухоженные, аккуратно накрашенные девочки, и я покупала тушь, тени и красилась ровно один день, на более длительный срок меня не хватало, надо было вставать на 15 минут раньше, а что может быть лучше утреннего сна? Я считала героиней Наталью Зуйкову, которая тщательно штукатурилась каждое утро, просто не выходила из дому, не раскрасившись и не соорудив прически, но это был совсем не мой стиль жизни, и нечего было даже и пытаться подражать, оставалось только завидовать.

В очередной раз похоронив в душе Ефима, перебираясь по камням через Долгопрудненские лужи, помахивая новой сумочкой и стараясь внушить себе, что всё хорошо, скоро зима, и мне весело, я встретила Вовку Тульских, который оценил мой внешний вид и мои Ленинградские покупки.

-Вот погоди, будешь на пятом курсе рассказывать первокурсницам, прыгала тут одна в шляпке, да недолго, быстро ее отчислили,— сказала я.

Вовка удивился:

-Почему я на пятом курсе и первокурсницы?

-Ну, надо же когда-то начинать...— бодро ответила я и пошлепала дальше.

Спустя некоторое время я снова встретила Вовку.

-Всё думаю над твоими словами, ты меня просто убила,— вздохнул он.

-Какими словами,— я, конечно, ничего не помнила.

-Да этими "Ну, надо же когда-то начинать". Вот какого ты обо мне мнения,— я рассмеялась и замяла скользкий разговор.

Длинные коридоры общежития казались мне теперь мрачными и тоскливыми, совсем не такими, как когда я только начинала учиться, и я не понимала девочек-москвичек, для которых жизнь в общежитии имела большую привлекательность — свободу от родителей, самостоятельность.

Я приходила на лекции и с порога высматривала своих новых подружек, Динка носила красную большую кофту, и ее было далеко видно, а приходили она и Ирина на лекции раньше меня, так как были связаны с электричками. Мы болтали и громко, заливисто смеялись, и шум, производимый нами, резко контрастировал с тихой молчаливостью окружающей нас толпы парней. Позднее Аня Караченцева, студентка из 545 группы, подружившись с нами, скажет, "Какие хорошие оказались девчонки, а со стороны смотрелись такими шумными".

Незаметно я сдружалась со своими новыми подругами всё больше и больше, а Динкино влияние на меня было так велико, что даже смешно. Однажды я собралась погладить себе смятый подол у юбки, разложила юбку на столе, включила утюг, а потом случайно вспомнила Фролову и подумала:

Вот Динка, такая замечательная интересная девчонка, а что, она гладит свою юбку? Наверняка нет, а теряет что-то от своего обаяния? Нисколько.

И я выключила утюг. Правда, у Динки была юбка в складку, которую, вообще-то, гладить, возможно, и не надо было, но ..., я ведь не собираюсь быть лучше подруг.

Учебные занятия проходили в разных корпусах, и при переходе из корпуса в корпус Ирка и Динка нетерпеливо, но молча ждали меня, пока я надевала свою шляпку перед зеркалом, поправляла волосы, охорашивалась — сами они ничего этого не делали, головные уборы надевали поздней осенью. А на первом курсе меня обычно ждал Ефим и вечно подгонял.

Ира и Дина подружились до меня, сразу же, на первом курсе, а до этого Ирина была близка со своей одноклассницей Людочкой Шляхтенко, они вместе поступили на физтех, но потом их дружба потихоньку распалась, думаю, потому, что в этой паре Ира была ведомой, а теперь ей нужна была другая дружба — на равных, без подавления ее личности, и Диана, которая умела и уступить другу (не согласиться, избави бог, но уступить, мол, не слушаешь умных людей, делай по своему, но за последствия я не отвечаю), и проявить заботу, и выслушать, и оказалась тем человеком, к которому Ирина прилепилась, а позднее и я прилепилась к ним обеим. В Динке мне нравилась ее способность не теряться в любой ситуации, решительность и внутренняя сдержанность, а с Иркой тоже всё понятно — невозможно было учиться в группе с такой девушкой и не привязаться к ней.

В отличие от Люськи, которая хоть и любила меня, но требовала такой же любви и внимания в ответ, что на самом деле очень меня утомляло, у меня, занятой учебой, личными передрягами и просто физически слабой, просто не оставалось столько эмоциональных сил для дружбы, сколько хотела бы Люся, а Ира была человеком, который дает, не измеряя на весах, сколько дала, сколько получила взамен, и эта ее легкость привлекала к ней людей, в том числе и меня.

Вернувшись из Ленинграда, я продержалась всего недели две и умчалась в Караганду, к маме.

Самолет улетал туда ночью, я шла одиноко по освещенным улицам ночной Москвы на аэровокзал с сумкой в руках и видела себя как-то со стороны, и странно мне было, что вот это я, взрослая, несчастная иду куда-то холодным поздним вечером одна, и мимо несутся, шурша шинами и светя фарами, равнодушные к моей участи автомобили. И мерещится мне, что это дурной сон, что сейчас я проснусь, и будет рядом со мной море и мечты, и радость ожидания предстоящей счастливой жизни, совсем не такой, какая получается у меня.

Я побыла у мамы под предлогом нездоровья недели две, и пришлось лететь обратно, учеба звала.

Лабораторные по электричеству я делала с трудом. Я так боялась электричества, что когда собирала схему и подключала приборы, ухитрялась не замкнуть цепь, и тока не было. К моему счастью, лабораторные часто делали по двое — приборов не хватало. Помню, как-то мы собрались, Люся Томка и я в Большой на "Травиату", а в этот день я делала лабораторную вместе с Ральфом, про катушку. Надо было определять намагниченность сердечника или что-то в этом роде, рассчитать реактивное сопротивление. Мы собрали какую-то схему, вернее, собрал Ральф, а я только присутствовала, начали измерения, а тут мне уже пора бежать, а то опоздаю к началу.

Я отпросилась у Алексея Ивановича, сказала, что уже всё собрано, осталось чуть-чуть, и Жутковский, мол, и сам справится.

Добрейший Алексей Иванович меня отпустил, хотя и был недоволен. Но потом еще к тому же оказалось, что Ральф эту работу не сделал, что-то там перегорело или было изначально неисправно. Вот, я сдаю лабораторные за лабораторными, а эту всё откладываю, хотя преподаватель намекает, что надо бы ее сделать и сдать. Я сдала ее перед самым зачетом, списав добросовестно у кого-то, Алексей Иванович, конечно, понял, что я списала и не сдавала так долго, чтобы он забыл, что лабораторная не получилась, но он и сделал вид, что, правда, забыл, и даже поставил мне отлично, так как всё было правильно, и теорию я рассказала.

Но потом меня, спустя годы, преследовал сон: мне надо сдавать лабораторную про катушку и сердечник, а она у меня не сделана. Сдать мне нужно срочно, иначе меня не допустят до Госа. Я впадаю в жуткое отчаяние, просто в ужас, и не знаю, что предпринять — сил никаких нет, и тут в холодном поту просыпаюсь, и медленно реальность доходит до моего сознания — я лежу с мужем, рядом стоит детская кроватка, в которой сладко спит дочка Катя — ну вот, я же сдала уже Гос, я родила после этого, а значит, мне не надо сдавать никакой лабораторной. Спустя еще некоторое время мне снова снится тот же сон, один к одному. Я чувствую такой же ужас и просыпаюсь. Опять вижу детскую кроватку — ну, я уже Гос сдала, и вдруг понимаю, что я уже не только сдала физику, но и, вообще, закончила институт. Всё. Мне уже ничего не надо, ничто не висит над головой, как дамоклов меч. Я сначала чувствую облегчение и радость, а потом долго лежу без сна и думаю, а стоило ли так мучиться и учиться, чтобы потом тебя мучили кошмары, что ты всё еще учишься?

После возращения из Караганды я протянула с месяц и ближе к Новому году купила билет в Батуми. К кому я собралась в Батуми, непонятно, но сидеть в Долгопрудном и вздрагивать при каждом стуке в дверь, думая, что это пришел Ефим, вглядываться в каждого встречного и чувствовать, как падает сердце при малейшем сходстве, нет, на это у меня не было сил.

Девчонки, Люся и Томча, прижав меня в углу комнаты, долго убеждали, что это безумие, что сессия на носу, надо успокоиться и учиться.

-Я сдам, я всё сдам, я всё знаю,— уверяла я их.

Динка, узнав о моем решении — я сказала ей: "Терпения моего на эту жизнь нет, хочу сменить обстановку" — вдруг предложила:

-Поедем, поживешь у меня, а если всё-таки захочешь уехать, то время у тебя есть (я взяла билет за десять дней вперед).

Она позвонила своей маме, что едет не одна, и привезла меня к себе. Лидия Тарасовна приняла меня очень хорошо, кормила вкусными обедами. Пару раз приходил Динкин приятель Сережка, и мы играли в слова. Сережка обычно выигрывал, потом они уходили с Динкой гулять. Сережка немного задирался, всё не одобрял, что мы, девочки, выбрали такой тяжелый институт.

Я догадалась, что Сережа и есть тот мальчик, из-за которого Диана просила меня погадать на первом курсе, и не ошиблась.

Как-то позднее, уже на третьем курсе, когда мы все совершенно очумеем от этой сумасшедшей учебы и будем думать, а не бросить ли всё к черту и не перевестись куда-нибудь, Фролова скажет "А хорошо бы перевестись в медицинский, я всегда мечтала о медицинском".

-Ну, не знаю, я бы в какой-нибудь технический ВУЗ, только полегче,— ответила я, а про себя подумала,— ну надо же, с такими прекрасными данными к математике и вдруг медицина, и ведь не скажешь, что Динку очень кидало в стороны.

-Мне всегда казалось, что ты довольна физтехом,— вот что добавила я вслух.

-Ну, нет, я поступать решила как-то спонтанно, думаю, а не попробовать ли. Если хочешь знать, мы из-за физтеха с Сережкой разошлись. И у сдержанной Динки подозрительно заблестели глаза.

Пробездельничав день у Дины, я взяла программу по физике и стала читать.

-Ну и ну,— сказала я Динке,— я думала, я всё знаю, а тут так много читать.

-А о чем я тебе говорю? — ответила Дина.

-Времени только-только, чтобы успеть.

Я обложилась учебниками и начала заниматься, и успокоилась. Учеба всегда отвлекала меня от эмоций.

Через четыре дня я сказала Дине:

-Спасибо, поеду я к себе, в Долгопрудный, ты не беспокойся. Билет я сдам, не хватало еще сессию завалить.

Перед Новым годом я нарядилась мальчишкой, нарисовала себе черным карандашом сросшиеся лохматые брови и усы, и получился нахальный кавказский парень. Это я вспомнила, как когда-то в школе мы с Зойкой в отсутствие ее родителей наряжались, и я надела шляпу ее отца и брюки, а она мамину шляпку и платье, и мы изображали перед зеркалом даму и кавалера.

Сейчас я делала вид, что увлеклась Томчей, и приставала к ней, тараща грозно глаза и, говоря нарочито с кавказским акцентом (надо сказать, я вообще говорила с акцентом):

-Дэвушка, пойдем со мной. Ты мне нравышся, — а Томка визжала и пряталась от меня.

Потом я умылась и спросила ее:

-Ты чего так натурально визжала?

-Ты была таким настоящим кавказским парнем, как будто и не ты вовсе,— ответила Томка.

-Даже трудно себе представить, что ты так похожа на мальчика.