Экспедиция на юг. Часть 1

— Ну и ну...

Несколько минут я ехал в молчании, переваривая услышанное. Эта милая девушка-эльф и её не ме­нее очаровательная мама — гермафродиты! Вот, значит, что имела в виду матушка Михеля, когда он не дал ей договорить... И как прикажете теперь относиться к... к этим существам?

Винаби тоже некоторое время молчала. Потом, словно прочтя мои мысли, сказала с улыбкой:

— Не бери в голову, Алёша. При всей нашей раздвоенности мы, в значительной степени, всё-таки, женщины. И на обычных мужчин смотрим именно женскими глазами.

— А на женщин, значит, мужскими?

— Там всё не так просто. Мы ведь, в большинстве своём, совсем не похожи на мужчин. Не представ­ляешь, до чего иногда трудно бывает завоевать девушку, которая нравится, — она тихонько вздохнула. Но тут же добавила весело: — Ну, да эльфы трудностей не боятся. Особенно лесные.

11

Идол возник на повороте дороги внезапно, будто шагнул из леса. Вот только что ничего не было, и вдруг он проступил на фоне ельника. Потемневшая от времени статуя изображала мужчину с длин­ными волосами, перевязанными широкой лентой, висячими усами и бородой до пояса. Лицо его, од­нако же, не было старчески морщинистым, а выражение живо напомнило восторженно-просветлён­ные лица монастырской братии — благостное и немного не от мира всего. Одна рука идола сжимала суко­ватый посох, другая, согнутая в локте, указывала поднятым у щеки перстом в небо. Поверх бороды на нарисованной цепи был изображён какой-то круглый знак. Присмотревшись, я с изумле­нием понял, что это... "пацифик"! Сей символ, равно как вышивка и бахрома на широких рукавах и подоле длин­ной рубахи, тщательно переданная неизвестным резчиком, навевали воспоминания о шестидесятых.

— Хиппи, — ахнула Люба.

— Это Лохматый Учитель, — уважительно сказала Орис.

Соскочив с подводы, она подбежала к идолу и возложила на его голову венок полевых цветов, что собрала у частокола в Валежкино.

— Хэлло, о, Лохматый! — торжественно произнесла она. — Полного тебе оттяга и вечного кайфа! Мы от тебя торчим. А кто не въехал, тому опаньки... — и добавила обычным голосом: — Пусть мы проедем этот путь без напряга, окей?

— Не останавливаться, не останавливаться, — предупредил Эрик.

Мы, слегка придержав лошадей, проехали мимо идола.

— Господи, а я думаю, что мне напоминают украшения некоторых ваших эльфов! — сказала Лю­ба. — Фенечки!

— Они самые, — подтвердил Вир Халлон.

— Как же он попал сюда, этот Лохматый Учитель? — поинтересовался Бобровский.

— Не он, а они, — поправил Вир. — Восемь было их. Пять мужей и три девы. Они просто пришли в один пасмурный день, и принесли нам Слово. И сразу выглянуло солнце.

— Ходят также байки, что именно они принесли нам и траву, — буркнул Эрик.

— Это гнилой базар, дядя Эрик! — возмутилась Орис. — Голимые отмазки обдолбышей! Лохма­тые смалили только табак!

— Может, и напраслина, — поддержала её Винаби. — С косяка истинный кайф не поймаешь. Я однажды пробовала. Фу! Сначала, вроде, улетаешь, но потом такой бодун настаёт... Как от сырого пер­вача. Только ещё хуже. Кайф вещь духовная, и ловить его надо духовными способами, — заклю­чила она.

Не знаю, хранил ли нас дух Лохматого, или вероятности удачно легли, но оставшиеся тридцать километров по лесу мы проехали спокойно. Ельники перешли в светлый смешанный лес, потом он начал редеть, и перед нами распахнулся простор открытого места. Впереди была степь. Очень странная степь, если приглядеться. У опушки леса росла вполне нормальная зелёная трава, но, чем дальше от де­ревьев, тем чаще среди живых стеблей попадались сухие былинки странного пепельно-серого цвета, будто сгоревшие в каком-то пламени, да так и оставшиеся стоять. И через километр живая трава исче­зала окончательно.

— Вот это — Сухая Степь, — сказал Эрик. — Гиблое место.

— Мёртвые Ковыли, — зябко передёрнула плечами Винаби. — О, ду?хи, как же я не люблю здесь бывать!

— А почему она сухая? — удивился Иван Степанович.

— Никому не известно. Говорят, когда-то давно тут была нормальная растительность. А потом в одночасье вся засохла. Полосой, будто нечистая сила прошла. Кое-где даже по лесу. Как стоял, так и остался, мёртвый.

— Сейчас, хотя бы, днём можно проехать, — добавил Эрик. — А попадёшь ночью — заболеешь ис­тощением. Этот проклятый ковыль даже огонь не берёт. Тлеть тлеет, а не разгорается.

— А ну-ка, — Бобровский раскрыл чехол, пощёлкал галетниками измерителя. — Больше девяти­сот единиц!

О-го-го! Насколько я помнил, результаты лабораторных исследований показывали, что при уров­нях свыше тысячи мю высшие животные начинают стремительно мутировать. Пока на нас нейтрали­за­торы, опасаться нечего, но снимать в таком месте кулон я бы не рискнул ни за какие коврижки. Сейчас камень в нём казался почти горячим. Неиз­вестно, будут ли здесь стрелять автоматы: любая тепловая энергия при таких уровнях должна утекать, как в бездонный омут...

— А что вот там? — спросила Люба, указывая на показавшееся впереди и в стороне от дороги яр­ко-зелёное пятно.

— След ангела, — отозвался эльф. — Не в прямом смысле, просто так называют. Временами в раз­ных местах появляются такие вот поляны. Пока они живые, на них можно спокойно ночевать, пасти скот. Но так же вдруг поляна может высохнуть за одну ночь. И всяк, кто оказался на ней в этот момент, неминуемо гибнет тоже. Высыхает, как эльф, умерший от старости.

— Жуть какая, — сказала Марина.

Степь, и правда, производила угнетающее впечатление. Она была абсолютно мертва, ещё мертвее того памятного болота. Ни животных, ни вездесущих птиц, ни насекомых. Когда налетал ветер, по обеим сторонам дороги пробегали сухие волны, и стебли, соприкасаясь, издавали жуткий шорох. Наши кони, уж на что они привыкли к самым разным неблагоприятным факторам — бензиновой гари, следам масла на дорогах и прочим "прелестям" — старались идти подальше от обочины. В одном месте не­вдалеке от дороги возвышалась какая-то серая масса. Камень? Подъехав ближе, мы увидели, что это не валун, а засохшая обесцвеченная туша огромного вепря. Мумия. Наверно, чудовище попало ночью в зону высыхания и отдало концы.

— Далеко ли тянется эта степь? — спросил я у Винаби.

— Поперёк вёрст на сорок в самом узком месте. А вдоль — от самых гиблых болот там, — эльфи­ня махнула влево, — и уходит туда, до предгорий. Там за один день её только верхом можно пере­сечь.

— Меня уже колотит от этой мёртвой травы и её шороха, — призналась Рита. — Мё...

— И меня, — кивнула Винаби. — Здесь какая-то злая сила. Такое впечатление, что она затаилась там, под землёй, пока дневной свет. А ночью выползает.

На солнце набегали облака. Они шли с юга. Глядя на вздыбленный клубами край облачности, я по­думал, что надвигается гроза. Так и случилось. Вскоре тучи закрыли синеву и над нами, в вышине громыхнуло.

— Только этого не хватало, — брюзгливо заметил гноббит, отстёгивая от ранца свёрнутое непро­мокаемое одеяние.

Остальные наши тоже стали доставать плащи. Я придержал Самсона, вынул из ременных петель плащ-накидку, надел поверх кителя. Как раз вовремя. Рвануло коротким шквалом, и на дорогу упали первые капли дождя, оставляя на сером фоне тёмные мокрые кляксы. Спустя пару мгновений хлынул настоящий ливень.

— Винаби, ты же промокнешь! — спохватился я, обнаружив, что эльфиня и не собирается укры­ваться от струй дождя.

— Очень хорошо, — улыбнулась она, подставляя ливню лицо. — Вы, люди, странные существа. Дождя боитесь... Будто это нечистоты какие.

Остальные эльфы тоже блаженствовали. Орис, та просто раскинулась на брезентовых полотнищах, укрывающих поклажу, распростёрла руки и лежала с выражением бесконечного счастья на лице.

Я ожидал, что под таким ливнем дорога мгновенно раскиснет, но серая земля лишь намокла и потем­нела, не превращаясь в грязь, словно была сплошным песком. А когда дождь стал утихать, и снова выглянуло солнце, так же быстро высохла, как будто и не было ливня.

— Ну, вот. И ехать веселей, — сказала Винаби и тряхнула головой, отчего мелкие брызги воды разлетелись во все стороны.

Она была права. После дождя наступило заметное облегчение. Исчез душный зной, мёртвые волны ковыля уже не шуршали так зловеще. Лошади, и те воспрянули духом, пошли резвее. А через не­которое время ветер с востока принёс ощущение близкой воды. Мало-помалу среди мёртвых серых стеблей начали пробиваться сперва чахлые, потом всё более яркие ростки живой зелени. Впереди за­блестела длинная полоса воды. То была река. Шириной больше сотни метров, спокойная и медленная.

— Ну, вот и Таурийн, — облегчённо вздохнула Винаби. — По-вашему, река Лесовая.

Когда мы окончательно покинули Мёртвые Ковыли и начали спускаться под уклон к речному плёсу, на том берегу Лесовой нас уже ждали. Пятеро верховых казаков с жёлтыми погонами и околышами фуражек хмуро глядели на наш маленький отряд, и стволы их берданок, как один, были направлены в нашу сторону. Усатый командир разъезда (на его погонах поблёскивали серебряные галуны вахмистра) привстал в стременах и указал нагайкой на юг. Там, не сразу замеченный нами, был перекинут через реку низкий деревянный мост, к которому вела одна из ветвей разделяющейся дороги. Мост оказался хоть и невысоким, зато деревянный его настил был достаточно широк, чтобы обеспечить двустороннее движение. Перил на нём не было, только отбортовка из толстых брёвен по краям проезжей части и вторая на краю. Казаки встретили нас прямо у съезда на противоположный берег.

— Хто таковы? — сурово спросил вахмистр.

— Путешественники, — отвечал Иван Степанович.

— За проезд по мосту полагается пошлина, — сообщил усатый. — Полушка с души, деньга с коня и копейка с подводы.

— Чудеса! — хохотнул Эрик. — Не иначе, у меня что-то с глазами. Вижу господ казаков, а слышу разбойничков с большой дороги! Как у вас это зовётся, Бузьков? Лихоимство с самоуправством?

Усатый пригляделся к нему внимательнее, хлопнул себя по бедру ладонью:

— Мать честная, Ортен! Никак, опять на службе?

— А то! Вот сержантом у подпоручика.

— Ну, проезжайте, проезжайте. Насчёт пошлины, это мы так, шуткуем.

— Шуткари, — фыркнула шёпотом Винаби. — Попался бы кто попроще, слупили бы, сколько за­просили, и глазом не моргнули.

— А копеечка к копеечке, глядишь, и гривенничек, — себе под нос добавил гноббит.

— Браток, — обратился другой казак к Шумагину, — а ты, часом, не станишник сам?

— Знамо дело, — подбоченился Никита.

— И какого ж войска?

— Донского. Восьмая отдельная казачья сотня. А вы?

— Первый Забайкальский дивизион.

— Ну, точно, — удовлетворённо кивнул Никита, обращаясь ко мне. — Я вспомнил. До революции в этих местах забайкальцы квартировали. А наша сотня, она только в тридцать девятом сформированная.

— Уважаемый, — поглядев на часы, обратился к усатому Бузько Иван Степанович, — как думаете, до города мы дотемна доедем или нет?

— Навряд ли, даже если поспешать станете, — мотнул головой вахмистр.

— В таком случае, нельзя ли переночевать у вас в станице?

— Отчего ж нет? У околицы романцы постоялый двор держат, там и ночуйте.

Разъезд потрусил своей дорогой, вдоль берега, мы — своей, по тракту. И минут через сорок увиде­ли впереди, на холме, казачью станицу. Догадаться, что это именно она, было непросто. Снаружи ста­ница походила, скорее, на городище древних славян. По периметру её охватывал высокий, примерно в два метра, вал с крутыми скатами, на гребне которого был набит трёхметровый частокол, прерываемый узкими срубами оборонительных башен. На дорогу выходили широкие ворота с двумя башенками по бокам. Солнце опустилось уже совсем низко, когда мы въехали в эти ворота. И оказались на постоялом дворе. Территория его была отделена от остальной станицы глухим дощатым забором. Казак на башне у ворот хмуро глядел на нас. Вернее, на Риту, Марину и Дима. На лице караульного была написана брезгливая неприязнь. Сразу вспомнились слова Элины Ортен, что здешние казаки никогда не имеют дела с морфами. Он даже сплюнул, этот станичник, так ему не нравились наши пушистые спутники. А трое романцев — два парня и молодая женщина, одеждами напоминающие не то гуцулов, не то молдаван — уже спешили к нашему маленькому обозу, показывая ездовым, куда править.

Здешний постоялый двор имел совсем другую архитектуру, нежели в лесу. Одноэтажное оштукатуренное здание, покрытое бурой черепицей, располагалось фасадом к воротам, а по бокам перпендикулярно были пристроены второй дом с громадной трубой и конюшня. Её крыша переходила в длин­ный навес, под которым стояло несколько бричек, и висели на штырях различные тележные запчасти — колёса, дуги, обода. Наши подводы предложили поставить здесь же, благо, места хватало. Пока распря­гали, радушные романцы успели расспросить нас, чего бы мы желали на ужин, и женщина шмыгнула в здание с трубой. Это оказалась местная корчма, устроенная отдельно от гостиницы. На то была своя причина: сюда же захаживали выпить винца да пивка свободные от трудов станичные казаки. Для этого в заборе за корчмой имелась специальная калитка, а вернее, настоящая проходная с закрытой будкой для постового. Очевидно, проезжих в саму станицу пускать было не принято. До нас в корчме сидели двое пожилых казаков — настоящие деды, седобородые и без погон на форменных сюртуках. Потом подтянулись и ещё две компании, побольше. Тут уже были и служилые казаки, средних лет и совсем молодые. Офицер среди них был всего один — молодцеватый хорунжий с длинными запорожскими уса­ми, остальные рядовые да унтера. Подозреваю, казачки шли не только и не столько "посидеть", сколько поглазеть на путешественников издалека. К нам, однако же, никто не подошёл и не заговорил, наоборот, все станичники усаживались по другую сторону от центрального прохода, держась подаль­ше от нелюбимых "мохначей".

— Как в кунсткамере, — прошипела недовольно Рита. — Или в зверинце.

Она, сестра и Дим ели мало: романские кушанья были щедро приправлены специями, неприятно действующими на нежный обонятельный аппарат морфов. Никита, махнув маленькую стопочку гномского самогона, напротив, налегал на закуски. Местные казаки, не стесняясь нас, степенно гуторили о своём, делая вид, что нас вообще нет. Не очень удачно, впрочем, потому что, беседуя, смотрели не друг на друга, а, в основном, в нашу сторону.

— Дядь Степан, а для чо ельвам такие ухи? — поинтересовался у хорунжего молоденький казачок.

— Дак они ж в лесе живут, — авторитетно заявил хорунжий. — Вот штоб их всяка тварь не схарчила, слух и нужон. Они, коли хошь знать, и видют ночью, как совы...

— Это правда, Винаби? — тихонько поинтересовался я. — Насчёт зрения?