По образу и подобию. Часть 1

Потом что-то ему, видимо надоело, журнальчик он отодвинул и говорит, типа, сам грамотный, интерес будет — Мансура Олсона и самостоятельно почитаешь. А суть-то, говорит, проста. Любое государство выросло из осевшего на сельскохозяйственной территории, на рынке, на источнике воды, на рудном прииске, на речной переправе или на каком другом ресурсе — бандита. И как бы оно потом ни прихорашивалось, лоск на себя ни наводило, внутри оно всегда было, есть и будет бандитом. Бандит — основа и краеугольный камень государства. На ком выросла Британская империя? На пиратах, типа Дрейка и Моргана, на ребятах из Вест-Индской Компании, которые половину земного шарика как липку ободрали. Вот они и есть — государство. А все остальные — бараны, которых государство или стрижет, или забивает на мясо — в зависимости от текущей обстановки, политической конъюнктуры и от потребностей этого самого "стационарного бандита"

— Эх, хорошее название парень подобрал, прямо в яблочко! Стационарный бандит — лучше не скажешь! Вот, кто был князь Игорь, который каждую осень в полюдье за данью с войском ходил? Бандит и был! Но стациона-а-арный! То есть, сам сидел — других не пускал. А так, рэкет — рэкетом...

А теперь к твоей предъяве. Большие люди в конце восьмидесятых советский пирог поделили, честь по чести договорились, кому что отойдет. Кому Россия, кому Украина, кому Казахстан, кому Узбекистан этот сраный... Кому банки, кому нефть, кому газ, кому металл, кому энергетика... Очень большие люди. Даже мне до них — как до Пекина раком. И тут встревает какой-то капитанишка со своими архаровцами и палки в колеса сует! Прямо, как та вохра тогда у тебя на никелевом. Ну, и сам скажи, что мне с этим капитанишкой делать было?

И вот так это он меня в дерьме валяет, а мне и сказать-то нечего. Типа, все правильно говорит. Внутри все просто рвется от несогласия, а... а... Да, хуй на! Ну, нечем возразить и точка. А он смотрит на меня внимательно, не улыбается ни фига, а по-серьезному:

— Вот поэтому и поедешь ты сейчас себе спокойно к своим медведям, а не на два метра под землю. Потому, что и сам ты бандит. То есть, суть и опора государства. Государственный, можно сказать, человек. И правильно, что в Облдуме у себя сидишь, только таким там и место. А нужно будет — и повыше тебя двинем. Ибо на тебе и таких, как ты, государство держится. Такими людьми просто так не разбрасываются. Золотой фонд!

Высказался вот эдак, стопку с документами снова к себе подвинул. Иди, говорит, до аэропорта тебя проводят. И точно. В машину посадили, с мигалками через всю Москву прямо к трапу самолета довезли, билетик вручили, адью мол.

Господин Дрон разлил по стаканам последние капли из второй бутылки, на несколько секунд задумался.

— Только знаешь, — все в той же задумчивости протянул он, — сейчас вот я контролирую активов на восемьсот с лишним миллионов зеленью. Скоро миллиард будет. И вроде бы при делах, и в почете, и с властями все нормально. А где что не так — всегда разрулить можно... Но вот предложил бы мне сегодня кто все это поменять на шкуру Мирского, прибитую к дверям двухкомнатной хрущебы! Не глядя бы все отдал и в эту хрущебу переехал... За парней моих пострелянных. За крысиные бега мои вместо честной службы... Знал бы кто, как я всю эту свору ненавижу! У которой, кто сильный — тот и прав. А все остальные — просто падаль под ногами! Даже не так — просто добыча.... Хоть и сам вроде одним из них стал...

Вот ты сидишь тут передо мной, весь, мля, из себя образованный, что-то про себя понимаешь, студентов учишь... А для мирских ты ничто, говно, просто прах, если им ничего от тебя не надо. А если надо — законная добыча. И теперь они под свои бандитские понятия весь мир перекраивают. Вон, смотри, какой из капитана вооруженных сил СССР классный бандит получился! Перестройка, мля...

Капитан горестно махнул рукой, но допивать коньяк пока не стал. Видно, не все слова выговорились. Что-то копошилось еще там, на дне широкой капитанской души. Помолчав секунду-другую, оратор прислушался к себе, видимо отыскивая эти самые глубоко спрятанные слова, и наконец закончил:

— Нет, вернуть, конечно, ничего не вернешь. Это как паста из тюбика. Выдавить легко, а обратно — все, звездец... Только знаешь, Женя, если святые отцы не врут... Если и вправду наши желания оттуда — сюда для исполнения перекинутся... Если мы и вправду хоть один шанс добавить сможем на то, чтобы все это мирское говно, что у нас кверху всплыло — обратно вниз удавить... Чтобы не бандиты правили миром... Ты мне верь — ничего не пожалею. А уж жизни-то точно. Придется — зубами грызть буду. А они у меня еще крепкие. Кариесом сроду не страдал. Вот так-то...

Взгляд серо-голубых, абсолютно трезвых глаз поднялся от стакана, и Капитан требовательно уставился прямо в лицо собеседнику. Похоже, сейчас решалось все. Кто отправится завтра в неведомое. Сплоченная, пусть и всего лишь из двух человек, команда? Или пара случайно познакомившихся граждан?

Господин Гольдберг молча поднял стакан, отсалютовал собеседнику, отогнал мгновенно промелькнувшие в голове полдюжины способов отшутиться, пара из которых была очень даже ничего! Затем толстые семитские губы чуть приоткрылись и выдохнули единственно верное:

— Ладно, партнер, сработаемся

* * *

Риальто, Венеция, Площадь св. Марка

21 октября 1198 г.

Грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну. Низко висящее темное марево, ворочаясь, клубясь и взрываясь, отгородило центральный архипелаг от побережья, от моря, от осеннего солнца, садящегося в это время куда-то в сторону Падуи.

Разразившаяся буря ничем не напоминала те легкие средиземноморские грозы, что за пятнадцать-двадцать минут выплескивают свой гнев и тут же уносятся неизвестно куда. Оставляя после себя лишь омытый дождем, прозрачнейший воздух и солнечные блики на поверхности воды.

Сегодняшняя гроза бушевала долго и тяжело, сотрясая землю близкими раскатами грома. Площадь Святого Марка опустела. Стража Дворца дожей попряталась от разъяренной стихии в караульное помещение. Даже неизменных соглядатаев мессера Сельвио, и то нигде не было видно.

Однако Никколо не боялся грозы. Нет, не боялся! В конце концов, ему уже двенадцать, и он вполне взрослый. И что с того, что из-за худобы и маленького роста никто не дает ему больше девяти? Подумаешь, пусть только попробуют...!

Да и что ее бояться, этой грозы? Ну, подумаешь, намокнешь! Как намокнешь, так и высохнешь потом. А гром и молнии — их тоже бояться нечего. Симон-Аквилеец однажды все ему о них рассказал. И Никколо теперь хорошо знал, что душа того, кто попал под молнию, сразу же напрямик отправляется в Рай. Минуя даже Чистилище. Недаром Симон каждую грозу выходил под дождь и пытался ее поймать. Другого-то пути попасть на Небеса у старого вора точно не было.

К шайке Аквилейца Никколо прибился через несколько месяцев после того, как их бродячий цирк был вырезан и разграблен одной из тех банд, что в изобилии водятся в каменоломнях, под самыми стенами Рима. Мама и папа, цирковые акробаты, погибли сразу. А маленький Никколо, уже начавший выступать в семейных номерах, сумел вывернуться из скользких от крови лап убийцы и бросился наутек. Он бежал, бежал, пока грудь не начала разрываться, а в оранжевом воздухе не поплыли черные точки...

Потом было несколько месяцев скитаний. Иногда Никколо удавалось что-то выпросить у прихожан рядом с многочисленными церквями Вечного Города. Правда, оттуда его всегда очень быстро сгоняли местные нищие. Нередко получалось что-нибудь стянуть из подвалов тех трактирщиков-ротозеев, что сэкономили на решетках для вентиляционных отдушин. Ну, а когда ничего не попадалось, всегда выручали горы объедков, сваливаемых неподалеку от тех же трактиров.

С Симоном-Аквилейцем Никколо столкнулся, выбираясь из одного такого подвала и протаскивая за собой в отдушину связку отличных колбас. Невысокий, кривоногий, седой мужик с перебитым носом и отсутствующей мочкой уха молча ухватил его тогда за плечо — да так, что не вырвешься — покрутил, рассматривая со всех сторон, хмыкнув, пробурчал в клочковатую бороду: 'А что, будет толк!'

Потом отпустил, почему-то вздохнул и ворчливо бросил: "Ладно, шагай за мной". Затем повернулся и, слегка прихрамывая, направился вниз, в сторону пристаней. Ничто не мешало Никколо тут же удрать, вместе с колбасами. Но бежать почему-то не хотелось. А хотелось, совсем наоборот, шагать за этим пожилым уже, но еще крепким дядькой.

Так в шайке Симона-Аквилейца появилась своя sauria[25]. Так назывались у римских воров мелкие, юркие мальчишки, способные забраться в дом чуть ли не по голой стене, проникнуть в вентиляционное отверстие, в щель полуоткрытого и выставленного на защелку окна... А затем, затаившись, дождаться условленного времени и открыть двери взрослым членам шайки.

У Аквилейца Никколо прожил почти год. Это было хорошее время. Забираться в дома богатых римлян было совсем не сложно. Да и случалось это не часто — не более одного-двух раз в месяц. Зато кормили от пуза, и никто не интересовался, где ящерица шастает целыми дням, когда нет работы.

Все закончилось внезапно и просто. Взобравшись однажды к полуоткрытому окну намеченного к "работе" богатого трехэтажного дома, просунув голову внутрь и убедившись, что там пусто, Никколо протиснулся в щель и спрыгнул. В ту же секунду кто-то сильно приложил его по затылку, и на великолепную мозаику пола сползло уже совершенно бесчувственное тело.

Придя в себя, покрутив скрученными кистями рук и ступнями, Никколо понял, что впереди в его жизни, похоже, снова наступает очень черная полоса. Не попадаться римским стражам порядка было, вообще-то, довольно легко. Но те, кто попался — ни на что хорошее рассчитывать не могли.

Тишину разорвал скрип открывающихся входных ворот. По стуку копыт на внутреннем дворе, по топоту и голосам сбегающихся туда же слуг, Никколо понял, что прибыл хозяин поместья.

Вскоре широкие двустворчатые двери комнаты, в углу которой поленом валялся скрученный Никколо, отворились, и внутрь вошли двое. Один высокий, чисто выбритый, с горделивой осанкой и профилем — ну, точно римский сенатор с каменной фрески, осколок которой, неизвестно, с каких времен, торчал в стене обиталища Аквилейца. Явно — хозяин дома.

Его сопровождающий был невысок, коренаст, двигаясь при этом, как рысь — совершенно бесшумно.

— ... за время моего отсутствия? — услышал Никколо обрывок фразы высокого.

— Ничего, мессер, все тихо, — отвечал ему коренастый. — Вот, правда, ящерицу поймали, — кивок в сторону скрученного Никколо. — Наблюдение-то за домом мы уж недели две, как засекли. Думали, люди Чезотто. Но нет, оказалось, просто обычные римские воры.

— Ящерица? — оживился высокий. — ... ящерица ... — Хозяин дома задумался. Затем подошел к Никколо, присел, заглянул ему в глаза.

— Жить хочешь, "ящерица"?

Вопрос был, в общем-то, понятен. Ни в одном из тех мест, куда отправился бы Никколо после получения быстрого и справедливого приговора, двенадцатилетний мальчишка его комплекции долго не протянет. Поэтому он, не говоря ни слова, только отчаянно закивал головой.

Так Никколо поселился в доме мессера Соффредо. Мессер навещал свое жилище не слишком часто. Так что, жизнь у челяди была очень даже свободной. Да и никаких особых обязанностей за Никколо закреплено не было, и поначалу он здорово скучал. Однако быстро сошелся с Тарбеном-Датчанином, тем самым, что так негостеприимно встретил его в доме мессера.

Тарбен заведовал охраной дома и в свободное время охотно учил Никколо стрелять из лука, метать ножи, драться на палках. Меч, правда, в руки пока не давал — "слишком ты, паренек, легкий еще для меча". В целом, новая жизнь нравилась ему даже больше, чем год, проведенный у Аквилейца. Впрочем, все это время Никколо понимал, что жизнь эта получена им из рук мессера, и живет он в долг. Равно как и то, что этот долг придется когда-нибудь отдавать.

В последнее свое посещение хозяин долго совещался о чем-то с Датчанином, мерял шагами пол своей приемной, снова совещался. На следующее утро, когда мессеру уже седлали коня, хозяин вышел из дома, все еще что-то бурно обсуждая с Датчанином. Никколо особо не вслушивался в разговор, пока до его ушей не долетело:

— Да, и ящерицу тоже возьми... — И Никколо понял, что пришло время отдавать долги.

Так он оказался в Венеции. Среди болот, песка и камышей Лагуны. Впрочем, камыши и болота не очень-то его интересовали. Гораздо больший интерес для "ящерицы" представлял великолепный дворец, выходящий фасадом на площадь Святого Марка.

Однако, чем дольше Никколо изучал подступы к дворцу венецианских дожей, тем большее отчаяние его охватывало. Потому, что подобраться к нему незамеченным — нечего было и думать! Слишком много глаз со всех сторон незаметно, но надежно контролировали пути подхода. А уж забраться внутрь...!

Но вот, однажды, грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну...

* * *

Буря позволила ему незамеченным пробраться на крышу, а оттуда — через узкую вентиляционную отдушину — внутрь. Когда в полной темноте чердачного помещения Никколо отыскал, наконец, печную трубу, находящуюся над единственной ярко освещенной комнатой на последнем этаже, зубы его уже перестали отбивать дробь. Одежда, конечно, еще не высохла, но тело начало потихоньку согреваться.

Разобрать саму трубу нечего было и думать! Толстая, "в полтора кирпича", стенка трубы поддалась бы, вероятно, лишь натиску хорошего лома. К счастью, в этих новых больших дворцах уже в полный рост применяли сложные системы отопления, когда к одной трубе ведут дымоходы от нескольких печей.

А это уже совсем меняет дело! Ведь от собственно печных вертикальных дымоходов к одной, общей на несколько печей, трубе ведут "лежаки". Так строители называют горизонтальные дымоходы, проложенные прямо по полу чердака. А вот их верхняя крышка выложена просто плоско положенным кирпичом. Аккуратно расшатать и вытащить торцевой кирпич "лежака", прямо над нужным печным дымоходом... Для умелых рук, вооруженных небольшим кинжалом, раз плюнуть .

Вот вынутый кирпич бесшумно лег рядом с "лежаком", и столб горячего воздуха, к счастью, без дыма — видимо печь уже протопилась — пахнул в лицо "ящерице". А вместе с теплом снизу пришли звуки. Разговаривали сразу несколько человек, и что-то разобрать было очень трудно.

Через некоторое время послышался звук закрывающейся двери и голоса смолкли. Прошло еще несколько секунд, и негромкий, но властный голос произнес:

— Мессеры! Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно....

* * *

— Мессеры, — начал заседание Энрико Дандоло. — Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно предстоящего визита европейского рыцарства в Святые Места. Еще раз попытаться отыскать в нашей политике слабые позиции и нестыковки. — Близкий раскат грома заглушил последние слова, вынуждая дожа сделать паузу. — В случае, если таковых не обнаружится, мы должны утвердить разработанные планы личными клятвами членов Совета. Что возложит ответственность за принятые решении на каждого из присутствующих.