Судьба всегда звонит дважды

— Я ей не верю.

Сам Дмитрий не знает, что и думать.

________________

— Ну что, сын, пирогов бабушкиных наелся?

Артем Борисович был слегка озадачен таким скоропалительным приездом Василия в Россию. Сам Артем уехал спустя неделю после операции сына. Его хлопотное хозяйство никак не желало функционировать как надо без бдительного ока господина начальника, да и сам Артем уверен был, что лучше Маши за Василием не присмотрит никто, а они с Арлетт больше мешают, чем помогают. По крайней мере, он точно. Ну, а теперь... может, и к лучшему, что Васька приехал.

— Типа того, — Бас отвечает совсем невесело, несмотря на бодрый голос отца в телефонной трубке.

— Ну, тогда давай ко мне. Семен Аркадьевич ждет.

— Какой еще Аркадьевич? — на самом деле, ему абсолютно все равно.

— Какой надо Аркадьевич! Давай, бери билет и прилетай. Ждем тебя!

— Пап, пожалей мой травмированный мозг и перестань говорить загадками. Кто этот Семен Аркадьевич и зачем он меня ждет?

— Семен Аркадьевич — лучший специалист по восстановительной медицине в этой стране! Ну, или один из лучших. Эксперт в области спортивной травмы. Сколько он людей заново на ноги поставил — ты таких цифр не знаешь! Я с ним договорился, он с тобой позанимается индивидуально. Надо ж тебе в нормальную жизнь возвращаться.

— Да? Ну ладно, — никакого энтузиазма у него слова отца не вызывают, но заняться чем-то действительно надо. — Послезавтра, наверное, буду у тебя.

— До встречи, сынок. Жду.

____________________

Семен Аркадьевич, что называется, и не таких обламывал. И на Басову хандру никак не реагировал, методично нагружая своего подопечного согласно составленной программы. Василию не оставалось ничего другого, как своего нового врача слушаться. Да и попробуй такого не послушайся. Бывший военный доктор, побывавший на настоящей войне, и не на одной, потом долгое время занимавший пост врача сборной страны по горным лыжам, он одним только взглядом заставлял Баса проглотить все свои возражения и молча делать то, что ему говорят. Но хорошего настроения это ему не прибавляло.

Все вокруг напоминает о том, чего он лишился. Горы, среди которых он вырос, и которые он уже не сможет ТАК покорять, как ДО... Пусть сейчас лето, и курорт не так многолюден, как зимой, но ледники на больших высотах по-прежнему слепят глаза своей белизной. И многочисленные знакомые — инструкторы, тренеры, канатчики, спасатели, многие помнят его даже не то что здоровым и лихим, а просто — безбашенным пацаном, таким же, как ребятня из горнолыжной секции, у которой сейчас летние сборы на одном из ледников. И он со всеми здоровается, улыбается, отвечает на вопросы. Усиленно делает вид, что у него все в порядке. В конце концов — больно, тяжело, но к этой мысли надо привыкать... Что он больше не одна из самых значимых величин этого мира белых гор. А кто он теперь?.. Если бы он знал...

_______________

— Как идут занятия? — они с отцом на кухне, у них поздний ужин, состоящий из магазинных пельменей и наспех поструганного салата из огурцов и помидоров. Ну а какой спрос с двух мужиков на хозяйстве?

— Нормально, — пожимает плечами сын, вяло гоняя зеленый круг огурца по тарелке.

— Семен Аркадьевич на тебя жалуется. Говорит, не видит большого рвения с твоей стороны.

— А куда мне торопиться?

— Василий, что за настроение?

— Пап, ну правда... Все равно... ни прыгать, ни гонять по-настоящему мне уже не светит. А остальное... само собой как-нибудь...

— Так... — Литвинский-старший откладывает в сторону вилку. — Ты мне не нравишься.

— Привыкай, — Бас еще раз пожимает плечами, — что твой сын больше не крутой про-райдер, а так... никто. Я понимаю, с этим трудно смириться, но так уж получилось...

— Знаешь, — Артем Борисович говорит ровно, внимательно глядя на сына. — Я не понимаю, почему именно я должен с этим смириться. Это, прежде всего, твоя жизнь и...

— Ну как же! Я же сын самого Литвина! Я должен соответствовать!

— Вася, ты что такое говоришь?! Ты же этого хотел сам!

— Будто у меня был выбор! Я же должен был не посрамить славную фамилию, раз мой отец сам Артем Литвинский! Должен был стать таким же крутым, как мой отец!

Артем откидывается на стуле, скрестив руки на груди. Качает головой, изумленно и неверяще.

— Слушай, вот я вроде бы человек неглупый... Мать твоя вообще — ученый с мировым именем. Ты-то в кого такой дурак уродился?!

— Чего?! — Бас вытаращился на отца.

— Того! Откуда эти бредовые фантазии взялись в твоей голове?!

— А что, я не прав? Это не так?

— Конечно, нет! Никто тебя не заставлял. Ты рос в горах, и поэтому, и только поэтому я научил тебя кататься на лыжах. Но это отнюдь не значило, что ты должен был становиться профессиональным лыжником!

— Да?! Но ты же радовался! Гордился! Тем, что я стал "про", моими успехами!

Артем хватается за лоб. Что за бардак у парня в голове?!

— Я сыном гордился! И горжусь! СЫНОМ! В первую очередь — тобой, дурень, а уж во вторую — тем, что ты делаешь.

— То есть... — Василий изумленно смотрит на отца, — сын ТОГО САМОГО Артема Литвинского мог бы стать... — он морщится, подбирая слово, — каким-нибудь... бухгалтером? И ты бы не был... разочарован?

— Хоть бухгалтером, хоть стриптизером! — рявкает, не сдержавшись, отец. — Или, как ты там говорил в интервью, порно-актером. Это твоя жизнь, и ты волен распоряжаться ею, как хочешь, по своему собственному желанию. Хочешь быть порно-актером — дело твое!

— Бать, ты палку-то не перегибай, — растерянно отвечает Бас. — Это ж прикол был... про порно-актера.

— Я понимаю, — усмехается Артем. — Просто я уже не знаю, как тебе объяснить. Что ты МНЕ ничего не должен. Это твоя жизнь, распоряжайся ею, как хочешь.

— Я понял, пап.

— Ну, вот и славно. А теперь марш мыть посуду.

— Почему снова я?!

— Ну не я же? Я же, — отец усмехается, — САМ Артем Литвинский.

___________________

— Я смотрю, ты бегать начал?

— Ага. Получаться стало. А то какой-то ступор, представляешь, пап? Ходить могу, а бегать — ну вот никак, в голове что-то перемыкает! Но мне Семен Аркадьевич пару упражнений показал, вроде... разомкнуло.

— Хорошо, я рад. Но ты смотри, без фанатизма. Не переусердствуй.

— Да я хоть после того, как пробегусь, заснуть могу нормально.

— Что, по-прежнему плохо спишь?

— Да так... — морщится сын. — Через раз. То нормально, то... заснуть не могу долго, да и потом...

— Угу, — задумчиво отвечает Артем. — Слышу я, что потом.

— Ты о чем? — вскидывается Бас.

— Разговариваешь во сне, мне через стенку слышно. Иногда стонешь. Иногда кричишь, но... редко.

— Ну... извини. Я не могу это контролировать. Это последствия падения... Пройдет, наверное.

— Сомневаюсь, что это связано с падением, — хмурится Литвинский-старший.

— Почему?!

— По кочану! У меня глаза есть. И вижу, когда человек... ну, хорошо, не человек... а бестолочь, которая именуется моим сыном, не знает, что делать со своей личной жизнью.

— Нет у меня никакого личной жизни! И вообще... много ты понимаешь...

— Да где уж мне! Не понимаю. Но опыт жизненный имею. Послушай меня, сын, — Артем садится рядом с Василием на диван, плечом к плечу. — Тут два варианта. Или ты выбрасываешь ее из своей головы, забываешь, вычеркиваешь. Все, нет ее, она ничего для тебя не значит и точка!

— Если бы я мог, — Бас запускает пальцы в волосы, качает головой. — Нет, не могу.

— Тогда остается второй вариант. Добивайся прощения. Как угодно. В ноги падай, колени целуй. Держи, не отпускай, пока не простит.

— Да с чего ты вообще взял... что мне есть за что просить прощения?!

— А что — нет?

Сын вздыхает.

— Есть. Есть за что, к сожалению, — Бас вдруг прячет лицо в ладонях. И стонет оттуда: — Я такой дураааак... Знал бы ты...

— Да уж могу себе вообразить, — отец обнимает сына за плечи. — Ты тут уже блистал передо мной... гранями своего интеллекта. Представляю, что ты мог наворотить.

— Ты вообще можешь понять, как это трудно?! — Васька даже повышает голос на отца. — Я пробовал, она меня слушать не хочет!

— Я не только понимаю. Я ТОЧНО знаю, как это трудно. Но другого выхода у тебя нет.

— Что значит — "точно знаю"? — Бас удивленно смотрит на родителя. — Ты что... тоже? Вот так вот?.. А потом... прощения просил? Ты?!

— Если бы я этого не сделал, — невесело усмехается Артем, — тебя бы сейчас на свете не было.

— Так это ты... с мамой? Что ты такого натворил?

— Не рассчитывай, что я тебе про это расскажу, — строго хмурит брови отец. — Но одно могу сказать точно — так дальше ты долго не сможешь. Или она тебе не нужна — и ты должен ее забыть. Или она тебе нужна — и ты ее должен добиться.

— Тебе легко говорить...

— Я это один раз сделал. Столько сил положено было... а в результате сын получился... с придурью...

— Но-но, полегче!

— Что это ты расхрабрился?

— Я еще узнаю у мамы, чем ты так накосячил еще до моего рождения, — грозит Бас отцу.

— Она тебе не расскажет, — усмехается Литвинский-старший.

— Спорим?!

— Да иди ты, — беззлобно отмахивается от сына Артем. — Не лезь в дела старших, со своими лучше разберись.

_____________________

Он лежит в темноте комнаты, повернувшись лицом к стене, уткнувшись в нее лбом. Кровать еще та, на которой он спал в детстве, немного коротковата, впритык. Но причина того, что он спит плохо — не в кровати, конечно. В нем самом, внутри.

Правильный вопрос задал ему отец, тот самый, который он сам боялся задать себе. Нужна ли ему Маша? И он позволяет себе вспомнить.

Отчетливо помнит свою первую мысль, когда увидел ее. Она показалась ему нереально красивой, наполненной какой-то... жизненной силой, светом, энергией. Потрясающие глаза, улыбка и... ну да, он же и так уже сознался... грудь. Умная, красивая и самодостаточная. Редкое сочетание, он до этого всегда имел дело с девушками... попроще. И у него тогда ясно оформилась мысль: "У меня такой никогда не будет. Слишком хороша для меня"

Именно об этом он ей и сказал, кстати, вот прямо тогда, в первую их встречу. И про глаза сказал, и про улыбку красивую. И про грудь... про грудь особенно. И про то, что, к его огромному сожалению, вряд ли у них что-то получится. Единственно, что такой смелый спич был произнес по-французски, с целью доказать свое "благородное" происхождение. На Машу его выступление произвело впечатление, он это заметил.

И как их, несмотря ни на что, сразу потянуло друг к другу. По крайней мере, ему так казалось поначалу. Что он ей нравится. Это безумно льстило, но... Куда было девать Аньку? Не мог он ее вот тут же послать к черту и начать ухаживать за Машей?! Не так его воспитали, к сожалению. Да и Маша потом... словно охладела к нему, ее усиленно развлекал Оз. А вот Баса к ней тянуло по-прежнему, Романович это будто чувствовала, они бесконечно с ней ссорились, с каждым разом все сильнее. В конце концов, он решил, что им стоит расстаться.

А потом они встретились снова. У него было такое чувство, будто крылья за спиной выросли. Такое ощущение иногда дарил спуск, и то - далеко не каждый. А сейчас — он свободен от каких бы то ни было обязательств и Маша рядом! Он тогда же решил, что добьется ее любой ценой. И захотел ее вдруг просто смертельно.

Маша ошалела от его натиска, он это видел, именно на это и рассчитывал. На это и на то, что ему тогда, в Канаде, не показалось. Машка посопротивлялась, конечно, но...

Ее капитуляция была безумно сладкой. Он до сих пор, спустя все эти месяцы, помнил, как с ней было охренительно. Вроде бы ничего особенного, никакой экзотики, но...

Очень кстати. Посреди ночи, когда ты пытаешься понять, как тебе нужно правильно поступить, эрекция — это очень кстати. Где она была, эта эрекция чертова, когда он тогда, в Париже, валял самого настоящего дурака?! Но сейчас, стоило вспомнить, как у них было... само собой возникло ощущение изгиба ее талии под его пальцами... и как она пахнет — чем-то теплым, будто свежеиспеченные булочки... и, одновременно, свежо и сладко, как клубника. И ее вкус... он ведь даже это помнил! Бас со стоном прижался пылающим лбом к холодной стене.

Он не мог ее забыть, даже когда они расстались. И звонил ей так часто, как мог, чтобы не показаться слишком уж навязчивым. Получал нереальный кайф от ее голоса из своего телефона. И строил планы, как он прилетит к ней, и они будут снова...

Все разбилось в пару секунд. Вместе с ним разбились к чертям все его планы на жизнь.

Первые недели он о ней не вспоминал, это правда. Он тогда вообще... был сосредоточен на простейших вопросах выживания. На самых примитивных потребностях своего тела. На том, чтобы заново научиться хоть как-то существовать. Его мир был ограничен родителями и медперсоналом.

А потом... когда она приехала в первый раз... Он же ей обрадовался, как идиот! И поймал себя на мысли, что она первый человек, кроме родителей, которого он бы хотел увидеть. Но вот только выражение ее глаз очень быстро убило эту радость. Маша ехала к парню, с которым у нее начался бурный роман, а приехала... к жалкому калеке. Уж что-что, а жалость он научился различать в глазах сразу за это время! И выносить ее мог только от матери. И он прогнал ее тогда. В первый раз.

А она вернулась...

Бас чувствует, что его начинает потряхивать, и плотнее кутается в одеяло.

Ему тогда было очень херово. Силы кончились, и уверен был — ничего путного уже не выйдет, ни из него, ни из операции. Сейчас это отчаяние казалось необъяснимым, странным, но тогда оно было, он помнит, как по утрам не хотелось даже глаза открывать.

Она вернулась. К нему. Взяла за руку и повела за собой. Не тащила насильно, но и не отпускала. И вытащила его. Вытащила из пропасти безысходности, вытащила своими рассказами, фотографиями, контрабандными пончиками и Гариком. Прикосновениями рук, нежных, но крепких. И тем единственным поцелуем перед операцией. Просто тем, что была рядом все то время, что он нуждался в ней.

И чем он ей за это заплатил? Ох, лучше не думать об этом! Лучше подумай о том, зачем она это делала? Зачем столько времени провела с ним, учитывая, что ее отец был против, Бас в этом сам достаточно болезненно убедился. Почему тратила время, свои душевные силы, энергию на него? Чтобы помочь ему?

Он упорно игнорировал ответ, но сейчас... перед его глазами меняется калейдоскоп картинок.

... Ее острый косой взгляд и неосторожная фраза "А, может, если ты позовешь, то соглашусь!". Сердце у него тогда чуть из груди не выпрыгнуло....