— Не напирай! — несколько раз среди боя сердито бросил мастер Кьюррик Кадету, защищающего его спину. Но так безопасность спины Кьюррика уменьшалась, потому что все время находились желающие воткнуть ему в спину или в бок копье, меч или кинжал. Могучий Кьюррик врубался в тесную толпу чугов большим боевым топором, резко меняя направление ударов и шагов, внося в ряды беспорядок, сваливая себе под ноги махами топора по одному, а то сразу и по два врага — а Кадет методично добивал их мечом — и Кьюррик почти не заботился о защите. У Кадета было много работы.
Несколько раз Кьюррик почти дотягивался топором до сверкающего золотым шлемом воина с умело разящими короткими пиками, одетого в расшитый золотом красный плащ, но каждый раз на защиту этого воина бросались чуги, даже раненые. Они хватали Кьюррика за ноги, висли на нем своей тяжестью, кусали его сапоги, и воин-вождь на большом вороном коне успевал уклониться.
— Возьми его! Конь — твой! — прохрипел Кьюррик, задыхаясь.— Я встану у тебя за спиной... Залп! Залп! — хрипло крикнул он, оглядываясь по сторонам. — Стерра!.. Стерра!..
— Стерра!.. — браво откликнулись воины со всех сторон.
Засечный... восьмерка... подрез! Готов!.. Прыжок! Кьюррик, не отставай!.. Коленом в горло — прощай, чуг!.. Круп коня!.. Два меча слева!.. Каролинский выпад — в грудь!.. Есть! Еще раз! Падай!.. Спасибо, Кьюррик!.. Засечный... длинный вертикальный...восьмерка...толчок! Конь попятился, поворачивается... Морда коня!.. Гладко выбритое молодое смуглое лицо с яростными глазами под золотым шлемом... Выбить коленом ногу из стремени!.. Вот так! Всадник выронил пику, наклонился и, чтобы не упасть, схватился за гриву коня, сползая с седла... Теперь ты мой!.. Левая рука вверх и вперед! Ткань! Захват! Какая скользкая ткань! Лишь бы оказалась крепкой...Рывок! Кадет присел, свалил наездника на почву, кувырнулся через него... локтем в горло!.. Увернулся!.. Кинжал!.. Ах, ты!... Коленом тебя в живот!... То-то! "Плени его! Не убивай!" — хрипит Кьюррик где-то рядом... Пальцем сбоку — в открывшийся висок!.. Обмяк!
Кадет вскочил на ноги, отбросил щит, перебросил меч в левую руку, правой рукой подхватил безвольное, неожиданно легкое тело чуга, и, косыми махами меча разгоняя и раня попадающихся ему на пути врагов, побежал к валунам, едва увернувшись от арбалетных болтов, метнувшихся ему навстречу.
— Обоз!.. — из последних сил прохрипел багровый и потный от напряжения Кьюррик, опуская топор, и Кадет, бросив пленного за валуны, под охрану арбалетчиков, побежал к Пограничным Воротам, в створе которых кипел бой за обоз.
Победа, двадцать семь убитых чугов, еще девять — добитых раненых, три повозки с продуктами и оружием, девять лошадей, один пленный— это результат. Девять убитых, двадцать раненых — это цена.
Сидели кружком, даже не выставив дозор, молча отдувались, пили воду, кряхтели. Не хотелось ничего.
— Ты его не убил? — спросил о пленном Кьюррик, уже отдав все распоряжения по поводу дозора, трофейного оружия, обеда и похорон своих убитых. — Пойдем!
Они присели возле неподвижно лежащего тела. Кьюррик пощупал пульс на шее пленника и довольно кивнул головой. Расстегнул ремень под подбородком, сдернул шлем с безвольно мотнувшейся головы, посмотрел на шишку и расплывающийся синяк на виске, у самого края темных густых коротко постриженных волос, недовольно крякнул. Аккуратно развязал тесемки дорогого плаща, откинул его полы. На пленнике был тонко выделанный стальной с золотым рисунком нагрудник, такие же наплечники, наколенники и пустые ножны поясного кинжала. Размотал кожаные шнурки, снял нагрудник, разорвал ворот дорогой тонкой рубашки ... ожерелье из необработанных драгоценных цветных камней... холмики задорных грудей... Женщина! Уши не проколоты — незамужняя женщина...
— Красивая...— произнес кто-то из воинов, обступивших пленницу и очень по-мужски вздохнул. — Живая?
— Из богатых...— произнес другой. И напомнил: — Каддет! Получишь награду или выкуп — угостишь нас вином. Так полагается!
Ей в лицо плеснули холодной воды, она не пошевелилась. Кьюррик нахмурился.
— Разрешите мне, мастер,— Кадет дотронулся до шишки — гематома!, потрогал ее края и с облегчением обнаружил, что височная кость цела. Поставил палец — и неприятно поразился его нецелительской нечистоте — на точку пробуждения, слегка помассировал. Через десять ударов пульса массаж точки отозвался глубоким вздохом пленницы. Кадет снял боевые перчатки с пленницы, сильно, болезненно помял бледные ногти. И ресницы затрепетали, мягкие бледные губы скривились в гримасе, шевельнулись брови. Женщина открыла светлые льдистые глаза, всмотрелась в лицо Кадета... Сначала в ее глазах плеснулся ужас, рот полуоткрылся в задержанном крике, и руки судорожно закрыли грудь, сдвинулись и напряглись ноги — обыкновенная реакция женщины, но губы тут же подобрались, брови нахмурились, и полный ненависти взгляд прошелся по лицам воинов.
— Хочешь пить? — мягко спросил ее Кьюррик. В ответ она плюнула ему в лицо. Ожидаемая реакция — опоздавшая реакция. Загнанные в угол звери бросаются, стараясь вцепиться в горло, слабый человек — плюется. Кадет ладонью перехватил плевок. Женщина отвернула лицо. — Это он тебя пленил,— Кьюррик кивнул в сторону Кадета. Косой взгляд на врага и опять плеснувшийся в глазах ужас. — Ты знаешь, у нас нет рабства,— мягко сказал Кьюррик. — И мы не насилуем пленных. Ни мужчин, ни женщин, не бойся этого, мы — не вы, чуги. Это мой воин. Его зовут Каддет. Он будет тебя стеречь. Слушайся его. ...Разойдитесь!— негромко приказал Кьюррик, и все воины немедленно отошли от пленницы. — Кто нашел ее кинжал, пусть отдаст Каддету, это его трофей... — так же негромко добавил Кьюррик, как бы в сторону.
— Встань,— строго сказал Кадет, и женщина, пораженная способностью этой жуткой громадной обезьяны правильно говорить по гиккейски, послушно быстро встала. Но покачнулась из-за головокружения, и замерла, когда, удерживая ее от падения, Кадет подхватил ее за талию. Он снял руку и усмехнулся про себя — шансов завоевать доверие женщин на Гиккее у него как не было, так и нет... А всему виной — гиккейские девичьи сказки: в них самый страшный вариант девичьей судьбы — стать женой гигантской обезьяны. Так однажды ему объяснила одна старая добрая женщина на Зеленых Землях.
Он собрал с камней все эти мелкие железки: нагрудник и заспинник, наколенники, наплечники, уголки, пояс с пустыми ножнами, пояс с кошелем... Пленница стояла перед ними в тонких шароварах из дорогой блестящей ткани и порванной у ворота рубашке.
— Женская Честь! — напомнил ей Кьюррик, и пленница швырнула ему под ноги стилет в кожаных ножнах. Оказывается, такой стилет прячут в широком поясе шаровар. — Шпилька! — из шва на левом рукаве рубашки женщина вытянула за круглую головку тонкую блестящую иглу. Кадет не успел, захваченный врасплох, но Кьюррик все-таки смог перехватить ее руку с иглой, метнувшуюся к беззащитной тонкой шее. Он сильно сдавил перехваченную руку и вынул иглу из пальцев. — Не делай этого никогда,— Кьюррик нахмурился. — У тебя есть Имя? Нет. Значит, твоя жизнь принадлежит твоим родителям и твоему Императору. Так, кажется, заведено у чугов? — Пленница промолчала. — Посмотри ее обувь,— велел он Кадету. — Иногда под стельками...
Под стелькой в одном маленьком ботинке лежало длинное лезвие острого ножа без ручки. В другом ботинке к стельке снизу были чем-то приклеены три большие золотые монеты, тяжелые Империалы — выкупные деньги.
— Я не хочу тебя унижать. Я оставлю тебе пояс невинности,— тихо сказал Кьюррик пленнице. Она покраснела и сжала губы. — Если ты прячешь в нем оружие — отдай его нам. И не делай ничего, чтобы я тебя унизил. — Она гордо вздернула голову, смотря в сторону. — Вот теперь — все! — Кьюррик кивнул Кадету. — Я ее доверяю тебе.— И посмотрел на него строго.
— Почему я, мастер?! — взмолился Кадет.
— Потому что я тебе доверяю,— веско произнес Кьюррик. — Бой показал, Каддет, что я могу доверять тебе.
Пленница стояла молча, глядя в сторону.
— Каддет не обидит тебя и защитит, если понадобится,— мягко произнес Кьюррик. Пленница закусила губу. — Пойми, ты не раба его, а пленница.
Кьюррик ушел, и Кадет остался один на один с девушкой. Молчание и бездействие — путь к отчуждению.
— Пойдем, ты умоешься, — сказал Кадет пленнице и пошел к речушке. Ему было обидно: из-за этой женщины теперь он не сможет лазить по скалам.
Прошло три дня — гонцы, посланные Кьюрриком, уже должны были доскакать до столицы с вестью о победе в бою и пленнице. Оставалось подождать дня три-четыре, и другой гонец доставит какое-нибудь распоряжение и закончится это муторное безделье.
И днем и ночью он находился рядом с пленницей, не сказавшей никому ни одного слова. Молча съедавшей ту пищу, что ей давали, молча лежавшей без сна длинные пустые дни в шалаше, который для нее соорудил Кадет поодаль от воинов, почти неслышно посапывающей там же ночью. Молча встававшей, когда ей требовалось уйти за дальние валуны. Она просто вставала, гордо глядя в сторону, а не под ноги, и ждала, когда страж тоже поднимется, и шла в нужную сторону. Ни разу не обернулась, не проверила, подсматривает ли за ней страж в самые деликатные моменты. Наверное, она считала его собакой-охранником, не стоящей слов и внимания. А Кадет исподволь наблюдал за ней, сквозь ресницы, делая вид, что дремлет. Так, он знал, что она иногда плачет — неслышно, без слез, без движения. Всего лишь прерывистое дыхание выдавало ее в эти минуты. Он узнал, что она грамотна — изредка забывая о его близком и постоянном присутствии, лежа в шалаше, она водила пальцем по воздуху и ему однажды удалось прочесть по буквам: Г-И-Г-А-Р, М-А-М-А. И еще он подозревал, что у нее очень сильно болела голова в тот день, когда жара сменилась на грозу — в полудреме она стонала. Жалобно, как больной ребенок.
Кьюррик подменял Кадета, когда тому тоже требовалось поспать, поесть, умыться, размяться, сходить за валуны.
— Примерь на себя коня, он — твой, — вечером четвертого дня ожидания предложил Кьюррик, садясь возле шалаша, — возьми мое седло в повозке.
— Спасибо, мастер,— Кадет поклонился и легким шагом направился к коновязи. Вороной встретил его ударом заднего копыта, яростно захрапел и встал на дыбы. Он мотал головой с таким отчаянием и так крутился на поводке, что Кадета качало. Силы у них были почти равны, и справиться с Кадетом конь не мог, но и Кадету никак не удавалось надеть на коня седло. Время шло, а они все толкали или волочили друг друга. Сидящие в сторонке воины потешались от души, но воздерживались от замечаний и советов. Наконец, конь не выдержал напора и принялся прыгать и лягаться во все стороны, в кровь разрывая себе губы уздечкой. Кадет едва уворачивался. Это была истерика. Конь не воспринимал его как человека. Конь чувствовал древнюю ауру урду, окружающую Кадета, и его древние инстинкты брали верх над разумом. А разум у коня был. Будь у Кадета побольше свободного времени и если бы отсутствовали нежелательные свидетели, он усмирил бы коня, подчинил, наложив ментальные блоки на его память, но это был бы уже не боевой конь — умный, азартный и бесстрашный — а послушное тягловое животное. Нет, не нужно. Живи свободным, решил Кадет, и оставил попытки усмирить коня. Новое имя он ему не давал, знал, что конь не примет его, а старое имя было неизвестно.
— Эй, Каддет! Боится тебя конь, сразу не приручишь,— подойдя, высказался один из молодых воинов отряда. — Давай я попробую...
Кадет передал ему уздечку.
— Ну, милый, ну, зверь...ну, спокойно... — воину удалось развернуть голову коня в свою сторону. — Ну, красавец...Что ж ты без гостинца к нему подходишь, Каддет, — воин протянул коню на открытой ладони кусок солдатского сухаря. — Он же привык к ласке и угощению, девчонка-то, наверное...Ой!.. — воин закричал от боли, выпустив уздечку и прижимая помятые пальцы к животу. А конь, почувствовав свободу, отпрыгнул в сторону и поскакал в направлении речушки.
— Кьюррик! — в один голос закричали воины. — Конь сорвался! — А другие бросились к покалеченному воину.
Кадет первым добежал до шалаша. Кьюррик ждал его, уже готовый действовать.
— Каддет, останься здесь,— велел он. — Как зовут твоего коня, чуг? — спросил он, просунув голову в шалаш. Пленница промолчала.— Если мы не подманим его, придется его убить... — с сожалением, но твердо, прибавил он.
— Баку! — глухо отозвалась пленница. Послышались шорохи, и она выползла из шалаша. Поднялась на ноги. — Баку! — крикнула она. -Ба-Баку! Баку!..
Ей еще дважды пришлось кричать, будя эхо, прежде чем в дальнем конце речушки из-за кустов на ее голос не вышел вороной. Он был настороже.
— Баку!.. — нежно позвала пленница, и конь сделал несколько осторожных шагов ей навстречу. А она шагнула вперед. — Ба-Баку!.. Баку... — она гладила его шею, трепала сторожкие уши. — Я здесь, Баку...— Не глядя на Кьюррика, она приняла из его рук аркан и накинула его на шею коня. — Баку... Слушайся, Баку...слушайся... — Конь фыркнул.
Она вернулась в шалаш и затихла там, коня без сопротивления отвели к коновязи, Кадет уселся на привычное место перед входом в шалаш, а Кьюррик взялся за перевязку помятых и израненных пальцев молодого воина.
Такое вот приключение случилось у них в тот день, и воинам было о чем поговорить за ужином, и уже все готовились ко сну, лениво бродя по лагерю, когда с запада, со стороны Стерры, через Пролом на дно кратера неожиданно выскочили всадники. Первоначально это вызвало в лагере переполох и хватание за оружие. Но один из всадников протрубил в горн знакомый сигнал, воины радостно загалдели. Горнист спешился, взглядом отыскивая Кьюррика, и Кьюррик, поправляя форменную одежду, поспешил ему навстречу.
— Жалование и деньги за трофеи привезли! — объявил Кьюррик, и воины без команды выстроились рядами, оживленно и радостно переговариваясь. Кьюррик повел прибывшего гонца к своему костру, но на полпути повернул назад — в это время через Пролом в кратер как-то разом хлынули стройные пешие ряды королевских воинов, блеснул войсковой штандарт, плеснулось знамя, показался лес раскачивающихся пик большого отряда конницы, вдалеке послышался скрип колес множества повозок, а за ними с грохотом на камень дна кратера вкатились платформы с баллистами и катапультами.
Была ночь, но никто не спал: военный лагерь все еще обустраивался.
— Ты хотел увидеть этого человека, генерал лорд Варра, — лорд Барк ввел Кадета в штабную палатку и поставил в ее центре. В палатке было светло, уже стояла на своих местах походная плетеная мебель и подставка для оружия. Генерал читал какой-то документ на длинном листе бумаги. Он был — в очках!.. Грубо сделанных, в тяжелой неуклюжей золотой оправе, но — в очках! Более того, он был безногий! Культи ног свободно свисали с сидения плетеного кресла. Но плечи генерала были широки, полуголые руки сильны, моложавое лицо, попорченное шрамом и темными пятнами, открытое и властное, а его светлые волосы были свиты в четыре косички, на двух из них висели драгоценные камни — королевские награды. Нешлифованные алмаз и изумруд, определил Кадет.
