С Астой была связана крайне неприятная история: с ее дочкой Вигдис поспорила три года назад. Спор вышел принципиальный и бескомпромиссный: кто первый лезет на яблоню. Совершенно понятно, что выбрать какую-нибудь другую яблоню было совершенно немыслимо. Не в восьмилетнем возрасте, во всяком случае!
Чуть до "прикладных аргументов" не дошло! Но Аста вмешалась. Она — баба сварливая и голосистая — подняла крик на всю деревню. Она наговорила Вигдис кучу гадостей, упомянув в частности, что она — Вигдис — приемыш, что ее беспутная мамаша ее подкинула в их деревню, и что...
Этого девочка еще не знала. Но злость заставила Вигдис отложить удивление.
-Не смей оскорблять мать, родившую меня! — отчеканила девчонка в лицо женщине, пока сдерживаясь.
По уму, надо было Асте уняться. Но кабы она унялась сама, да еще по уму, то была бы не Аста.
И она выкрикнула, что-то вроде того, что "отродье бляди сама будет блядью!"
...Оттащили Вигдис через минуту. За эту минуту она успела под каждым глазом Асты поставить по фонарю, располосовать лицо в кровь и свернуть челюсть.
Томас уволок разъяренную девку домой, сдал Альви, в нескольких словах поведав суть дела. Альви сгоряча отвесила дочери подзатыльник и велела сидеть у себя в светелке и носа наружу не казать без разрешения.
И пошла встречать толпу баб, пришедших на разбирательство. С ухватом в руках.
-Альви! Глянь, что твоя чертовка сделала! — завопили все, выпихивая вперед Асту.
Альви спустилась с крыльца, изящно опираясь на ухват, подошла к Асте, с интересом рассмотрела ее лицо. И спросила:
-Так кем, говоришь, будет моя дочь?
Ответа не дождавшись, она продолжила размеренным и спокойным тоном:
-Если еще скажешь такое об Вигдис — покалечу. Ухват в щепки об тебя изломаю. Горло зубами порву. Ясно?
И, обведя взглядом баб, добавила:
-Всех касается! Вигдис — моя дочь. Моя!!! Ясно?
И, снова не дождавшись ответа, приказала:
-Убирайтесь!!!
Вспомнив ту историю, девочка привычно улыбнулась. И привычно же обеспокоилась следующей мыслью: а что, если это правда? Почему ее подкинули? Кто ее настоящая мать? А вдруг эта сука сказала правду?
-Нет! — резко возразил Эмиссар, снова прочитав ее мысли. — Это ложь. Она очень любила тебя, очень ждала, когда ты родишься. Как она мечтала...
Не договорив, Эмиссар только рукой махнул.
-А почему же она меня оставила? — тихо спросила девочка. Эмиссар с горечью ответил:
-Вспомни, Вигдис, о чем ты думала, стоя перед медведицей?
-Об Уне... — прошептала Вигдис. — Мне показалось, что если... что надо что-то делать. Иначе хозяйка ее убьет...
-А тебя?
-Да я про себя как-то не подумала! — растерянно сообразила девочка.
-А что сделает мать, если ей и ее ребенку грозит неотвратимая смерть?
Вигдис открыла рот... и опять его закрыла. С окаменевшим лицом глядела она сквозь Эмиссара куда-то вдаль... Потом спросила:
-Она что, спасала мне жизнь, да? А... сама?
Кривая усмешка на мертвом лице Эмиссара...
-Ты ведь догадываешься. И не хочешь услышать подтверждение.
-... Я ее никогда не видела... Я ее не знаю... Почему же мне хочется плакать сейчас? И почему мне так стыдно перед мамой?.. Перед Альви?.. Нет, перед мамой? Как будто я ее предаю?
-Ты ее не предаешь, девочка. Ты ее любишь, как и прежде. Всегда будешь любить, так ведь?
-Расскажи мне о той моей маме! Пожалуйста! — попросила Вигдис.
-Пригласи меня к себе: самому входить неудобно, — отозвался Эмиссар.
-Ой, входи.
Ее комната под самой крышей была очень маленькой и неуютной. Ничто не говорило в ней, что ее хозяйка — девочка. И, в то же время, она не была захламлена, как обычно бывает у мальчиков. На счастье Вигдис, никто из односельчан, кроме Уны, естественно, до сих пор сюда не заглядывал, и не получил ни одного шанса догадаться: в комнате живет не девочка и не мальчик — в комнате живет волчонок.
Кровать, шкаф с одеждой, столик с масляной лампой, табуретка... Вот и все.
И десятки рисунков на стенах: портреты односельчан, шаржи, пейзажи... В них чувствовались ум и верный глаз художника, талант читать души людей по их глазам...
-Твои! — заметил Эмиссар.
-Мои, — согласилась Вигдис. И, перехватив взгляд гостя, направленный на картину, висящую в углу, пояснила: — она не закончена.
-Вижу, — сказал Эмиссар. — Кое-чего не хватает.
Холм, со всех сторон окруженный лесом. Высокие темно-зеленые ели, похожие на стаю волков, высятся за холмом сплошной стеной, свешивают лапы к земле, вершинами стараются зацепить луну, неспешно бредущую по небу среди редких облаков. Причудливые сине-черные тени скрывают подножие холма, кажется, что они живые... Шевелятся, скользят по почти невидимой траве. Ели окружают холм, несколько веток свешиваются прямо над головой... Странен ракурс: то ли холм высок, то ли точка выбрана низко — в полуметре от травы?..
-Ты понял, да? — обрадовалась девочка. — Мне хочется нарисовать на холме...
-...волчицу! — закончил Эмиссар.
-Да! А как ты...?... А! Понятно. Ты же волшебник... Только вот я никогда не видела волчиц. Из-за этого и картину закончить не могу. А хочется! Сил нет, как хочется...
-А ты нарисуй медведицу! — посоветовал Эмиссар. — Ее ты видела. Какая разница — волк или медведь?
-Нет, не волк. Волчица! И разница есть... Я только объяснить не могу.
-А почему именно волчица? Почему не волк?
-Нельзя там быть волкам, — принялась объяснять Вигдис. — Закон запрещает.
-Какой? — прищурился Эмиссар.
Девочка растерялась.
-Не знаю... Не помню, — сказала, наконец, она.
-Ну и не надо! — легко отступил гость. — Хочешь закончить картину? Прямо сейчас?
-Хочу.
-Готовь все необходимое.
-Я мигом!
Кисти, краски, мольберт... Девочка сидит перед картиной и вопросительно глядит на Эмиссара.
-Рисуй! — уверенно говорит таинственный ее гость.
-Но как?
-Закрой глаза. И рисуй.
-Да разве так рисуют? — изумилась Вигдис, закрывая глаза.
-Редко, — признал Эмиссар. — Почти ни у кого не получается. Лишь у немногих!
-У кого? — рассеянным тоном машинально спросила девочка.
-У тебя!
Девочка кончиками пальцев провела по холсту, едва его касаясь, отдернула руку... Посидела несколько минут, вглядываясь закрытыми глазами в картину... И взяла кисть.
Несколько жестов... Несколько мгновений... На вершине холма появилась волчица.
Вигдис не могла видеть, как изменился в лице Эмиссар, как вздрогнул он! Не могла она прочесть в его душе!
Ах, Вигдис! Ты не знала тогда, что ты — волчица. Ты не помнила, не могла помнить свою мать — Альви дотШани. И голос крови молчал.
Нет, Вигдис! Не могла ты знать тогда, что не собирались Старшие на холме, чтобы оплакать твою маму, ибо не знал никто о ее гибели. Погибла ведь вся группа Бардера тонКалли! И уже одиннадцать лет ее душа безуспешно ищет путь в Страну Вечной охоты. Но неисполненный долг дочери и волчицы камнем лежал у тебя на душе, сжимал горло, как пасть волкодава. Все эти годы.
Но ты, даже не помня Закон, все-таки села на холм, который сама и нарисовала.
И себя на его вершине. И отчаяние свое...
Мама, мамочка! Прости меня!.. Ты так долго ждала... так долго!!!... Прости меня и за то, что я не помню тебя... Ты спасла мою жизнь, пожертвовав своей. Как мне расплатиться с тобой, мамочка? Сейчас этот... убьет мою память. И я снова забуду тебя! Я не хочу, мама! Я не могу! Я ненавижу его и отомщу когда-нибудь... И, знаешь? Мы встретимся. Обязательно встретимся. Я погибну в бою, моя внучка оплачет меня на холме и проводит в путь...Сейчас он убьет мою память... Прощай, мамочка! Я очень люблю тебя, я скучаю...Я хочу увидеть тебя. Впервые в жизни увидеть...
-Мне хочется плакать, Эмиссар. Ей плохо. Так же, как и мне. Или мне — как ей... Нам плохо... — задумчиво произнесла Вигдис, не открывая глаз.
Эмиссар понимающе кивнул, но не ответил.
-Скажи, у меня получилось? Волчицы такие? Скажи правду?
-У тебя получилось, Вигдис. Я поздравляю тебя! — признал Эмиссар и неожиданно добавил:
-А знаешь? Ты — первая волчица за десять тысячелетий, ставшая художником!
-Сколько? — автоматически переспросила она и тут до нее дошло. Она открыла глаза и, потрясенно глядя на Эмиссара, спросила: — Кто я???
-Волчица, — подтвердил Эмиссар значительно.
И девочка вдруг осознала, что она действительно — оборотень.
-А как обращаться? — спросила она несколько позже.
-Перекатись через голову.
-А как? Я не умею.
-Не умеешь? — изобразил удивление Эмиссар (взрослая Вигдис, вспоминая эту сцену, заметила фальшь. А тогда одиннадцатилетняя девочка не обратила внимания).
-Мама не разрешает кувыркаться. Это неприлично.
-А... Ну, дело твое...
-Я хочу попробовать...
-Пробуй, — пожал плечами Эмиссар. — Только рубашку сними.
Девочка залилась краской, и, запинаясь от смущения, выдавила:
-З-зачем это?
-Мешать будет, — объяснил Эмиссар. — Ты же в обличье меньше будешь, чем сейчас... Ну представь себе собаку в твоей ночной рубашке!
-Нет. Я уж лучше так попробую... — и, присев, неуклюже перекатилась через голову.
Следующие несколько минут Эмиссар, сидя на кровати, смеялся глядя, как Вигдис — волчонок сражается с собственной ночной рубашкой, неожиданно превратившейся в смирительную.
Рыча, выпутывала она лапы. А, выпутав их, начала сдирать непослушную рубашку с головы, помогая себе передними лапами... И снова запуталась... Наконец, она устала и заскулила.
-А я предупреждал! — назидательно сказал Эмиссар, вытряхивая волчонка из ночной рубашки. — Жаль, что ты себя не видела, Вигдис! Волчонок в кружевной рубашке!.. Но хороша!..
И он опять рассмеялся.
-Ну, перестань! — попросила девочка, склонив голову набок, свесив уши вперед и стуча хвостом по полу.
-Уже. Ну, как тебе в волчьем облике?
-Не поняла пока... Сейчас... Ой, здорово-то как!!!
И, сорвавшись с места, Вигдис помчалась по комнате так, что задние лапы опережали передние, натыкаясь на стены, шкаф, кровать... Она носилась по комнате, увлеченно гонялась за собственным хвостом, подпрыгивала и повизгивала от восторга...
Успокоившись, она посидела перед картиной, борясь с желанием завыть, поглядела на гостя и подошла к нему, осторожно ступая и покачивая бедрами.
-Не стирай мне память, а? — попросила она. — Пожалуйста!
-Я бы рад, девочка. Но ты выдашь себя, если сохранишь память. И погубишь себя, Альви и Уну. Поверь мне: так будет лучше! Твоя названая сестра и твоя приемная мать сберегут тайну, а ты вспомнишь ее, когда настанет срок.
-Тогда я буду твоим врагом, Эмиссар! Я не хочу этого...
-Судьба, Вигдис! Она сильнее нас... — грустно и непонятно ответил Эмиссар.
-Пока сильнее!
Воцарилось молчание...
-Ты все вспомнишь, будущий враг мой! Я обещаю. Поверь мне и запомни. Навсегда запомни: я никогда не буду держать зла на тебя, что бы ты ни сделала... До встречи, Вигдис! До нескорой и горестной встречи...
Девочка стояла перед кроватью, сжимая в руках ночную рубашку.
"Все-о-о-о-о! Спать!.. До ужина!!.. Завтрашнего!!!" — мигом влезла в нее и забралась в постель. И через мгновение уже крепко спала.
Внизу мама заканчивала разговор с Уной. На стене спальни висела завершенная картина. Волчица, появившаяся на ней, терпеливо ждала, когда автор проснется...
Эта картина — единственная уцелевшая работа Вигдис дотАльви. Как она сохранилась? Кто ее сберег? Это остается неизвестным. А она молчит...Кто — "она"? Картина?.. Вигдис?.. Да как вам сказать?...Хм!.. Все возможно...
Она вспоминала... Уна.
Когда Вигдис милостиво принимала робкое предложение дружбы от чумазой неряшливой маленькой девчонки, она даже не предполагала, чем обернется ее снисходительность! Вскоре она обнаружила, что Уна занимает в ее жизни место, ничуть не меньшее, чем мама! День, проведенный без подруги, обе они считали безнадежно погибшим. Они делились друг с другом самым сокровенным, о чем и маме не вдруг поведаешь. Бывало, что Уна ночевала у Вигдис, или Вигдис у Уны, Альви привычно стирала или зашивала платья, юбки, рубашки или передники Уны, находя их в шкафу дочери, Тирца столь же привычно готовила лишнюю ложку и тарелку на случай появления Вигдис в их доме во время еды... Матери смеялись: три шага до дому, да расставаться жаль.
Уна, обычно замкнутая и необщительная, изменилась после знакомства с Вигдис. Она как-то успокоилась. Тирца нарадоваться не могла, глядя на дочь, подметающую полы, распевая песни. Песни Уна сочиняла сама — на ходу, между делом. Потом эти ее песни, если кому-нибудь удавалось их услышать и запомнить, пела вся деревня. Княгиня вспомнила, что некоторые из песен Уны распространились далеко за пределы Озерищ. Даже в Олтеркасте, на самом востоке континента, пели эти песни...
Еще Уна, посмотрев рисунки подруги, загорелась сама. Рисовать она не стала, зато занялась вышивкой. Она выдумывала узоры и орнаменты, вплетала в них порою цветы и травы, ветви деревьев... Особенно предпочитала она вишню, чернобыльник, аир, иву... А еще вереск и сосну. Тогда она становилась задумчивой и непохожей на себя...
Орнаменты ее вышивок из причудливо ломаных линий завораживали, притягивали... И хотелось вспомнить что-то... прочесть эти загадочные письмена...
Деревенские невесты, выходя замуж, просили Уну сделать вышивку: говорили, что ее вышивки приносят счастье...
Особенно Вигдис любила сказки Уны. О, какие это были сказки! Про моря и леса, пустыни — огромные, безбрежные земли, где нет земли, нет воды... только раскаленный красноватый песок. Про горы, протыкающие вершинами облака... А на их вершинах вечно лежит снег...
И про звезды!
Сказки, как и вышивки, она придумывала легко, как пела.
И сидя вечерами с Вигдис на крыше своего дома, рассказывала...
Звезды в ее сказках были огромными шарами чистого пламени, висящими в вечной непроглядной тьме. Светилами, подобными нашему Солнцу.
Они огромны! Так огромны, что весь наш мир — лишь песчинка рядом с ними... Они так далеки, что кажутся точками...
Они бывают разного цвета... Огромные и печальные красные звезды, старые и холодные... Приветливые и горячие зеленые... Ласковые и спокойные желтые... Надменные раскаленные белые гиганты... И яростные, блистающие, палящие голубые сверхгиганты, сжигающие все живое...
Бывают двойные звезды, вокруг которых вращаются планеты, выписывая две петли... И тогда на небе горят сразу два солнца, тогда в году две коротких зимы, две весны, две осени. И одно огромное лето...
А еще они живые, звезды! Они рождаются, живут и умирают в свой черед... Их век долог. Из крохотного семечка вырастает липа... И умирает через триста-четыреста лет... А для звезд мелькает только мгновение.
Поднимаются могучие империи, покоряя окрестные страны... И гибнут в пламени войны века спустя... А для звезд мелькает только мгновение.
