Два берега Хамры - общий файл

— Э, нет, тут все похитрее! Думаешь, на что расстойка амулету нужна? — весело ответил Барияр.

— На что?

— Вот когда он выстаивается, то первоначальные плетения, привязанные к разным металлам сплава, и создают места опоры. Будто маленькие ловушки, которые улавливают точки силы. У них там свое равновесие, и главное сейчас — его не нарушить!

— Потрясающе! — искренне выдохнула Адиля.

— Ты вон там в корзинке глянь, — кузнец кивнул под стол слева от себя. — У меня там неудачные поделки валяются... Выкинуть жалко. У тебя рога должны быть хорошие — почуешь, как там магические токи не в ту строну идут и завихряются. Так еще понятней станет.

Бин-амира с охотой покивала и достала корзинку. Разглядывать неудавшиеся артефакты, вооружившись знанием, полученным от Барияра, было ужасно увлекательно, так что она и не заметила, как тот закончил свою работу.

— А теперь иди-ка глянь, что получается, когда все верно вышло, — окликнул ее кузнец.

Артефакт играл и пульсировал. Все сложенные друг на друга сети перекидывались токами, которые шли по спирали и возвращались назад. Зрелище было впечатляющее.

— Когда остынет — уж не такой бурный будет, успокоится, а сейчас пышет, свеженький. Теперь ему надо дать полежать, а потом уж чистить и наводить лоск.

Адиля долго с восторгом смотрела на горящий с пылу с жару артефакт, а потом опять вернулась к корзине с "недоделками", достала оттуда красивую круглую брошь, положила рядом, чтобы сравнить — и тут же спохватилась, что она так хозяйничает в кузнице:

— Ой... можно?..

— Можно, — снова добродушно улыбнулся кузнец. — Нешто я человек какой, чтобы новому знанию мешать? Смотри, понимай — соображаешь ты лихо.

Адиля смущенно потупила взгляд, зардевшись от комплимента и столь внимательного отношения Барияра к ней.

— Жалко брошку, красивая, — с искренней досадой сказала она, поразглядывав два артефакта еще немного.

— Вот и мне жалко, потому и не выкидываю, — понимающе покивал кузнец. — Только все равно без дела лежит... Знаешь что? Забирай-ка ты ее, если хочешь — да носи, как обычную женскую побрякушку. Вреда в ней никакого нет, хоть и магией от нее пахнет за версту.

Бин-амира от неожиданности округлила глаза, услышав эти слова. Дело было, конечно, вовсе не в подарке, за который она тут же от души поблагодарила: ей только сейчас пришло в голову, что она может носить артефакты с собой, и это защитит ее не так сильно, как пребывание рядом с кузней, но все же достаточно, чтобы безбоязненно дойти до рынка или соседней улицы. Тут уж, позабыв о своей недавней робости, она попросила у кузнеца взять еще пару порченых "побрякушек" — и, разумеется, получила от него самое искреннее дозволение забирать хоть всю корзину разом. Немедленно зарывшись в нее, бин-амира вытащила кулон и, прикинув на глаз плетения, убедилась, что, несмотря на все искажения, суть магии в нем была такая же, как в новом, свежеоткованном. Что-то знакомое по ощущениям было и в одном, и во втором.

— Щит. Они щитовые оба... ну, точнее, этот должен был быть, — наконец определила она. — Только сложные очень, не пойму, от чего защищают.

— И то правда, — согласился кузнец. — Вот этот, что сегодня завершил, для защиты караванщиков от самумов. Ты в своих синских землях про них и не слыхала, небось, а у нас они — настоящий бич. Окажешься в пустыне без такой штучки во время бури — и занесет песком выше рожек! А тот, что не вышел, тот попроще — городской вариант. Тут, все же, стены и городские сахиры, так что в городе не заносит, досаждает больше.

Адиля про самумы прекрасно знала, хоть и не могла поделиться этим с кузнецом, так что просто ответила:

— Нужная вещь. Вы помогаете навям — не только сражаться в войнах и на дуэлях. Вон и мебель делаете, опять же. Хорошая работа у вас!

— Мы тут все такие, малика, — усмехнулся Барияр, огладив пышные черные усы. — И горшечник, и медник, и мусорщик... Не всякий благородный, однако, на это внимание обратит.

— Нет Чести и благородства в том, чтобы не ценить чужой труд, — решительно ответила Адиля, чем вызвала еще одну широкую искреннюю улыбку на лице кузнеца.

Расстались они уже вполне себе добрыми приятелями — и весьма довольными друг другом. Однако бин-амира еще не знала, как этот разговор скажется на ее будущем буквально на другой день.

Получив в подарок целую связку неудавшихся артефактов, Адиля сразу же выбралась с тетушкой Фатимой на рынок, потому что и сама истомилась сидеть безвылазно в доме кузнеца. Потом помогла чистить фрукты для ужина, и они отлично поели, завершив трапезу сладким пирогом и приятными разговорами. Но хотя все вокруг нее буквально дышало радостью, покоем и полнотой жизни, оказавшись к ночи в своей спальне на втором этаже, бин-амира не чувствовала себя ни радостно, ни спокойно. А может, именно оттого, что вокруг нее было совсем иначе: Адиля, как бы то ни было, оставалась в доме пришлой гостей. И это была совсем не ее жизнь. Скорее уж что-то вроде приятной, но краткой остановки у колодца во время многодневного путешествия через безводную пустыню. Старая жизнь, былой оазис, осталась в прошлом, сейчас же у нее была одна цель, которая не могла нести радости и оставляла горький привкус хины на языке, стоило о ней задуматься.

Бин-амира не была кровожадной, так же, как не была самоубийцей, потому стоило ей немного поостыть, она перестала мечтать об убийстве Шаира ибн-Хакима. Ей не нужна была его смерть, всего лишь его отсутствие в ее жизни. Но случилось так, как случилось — и не в силах навя пойти против воли Ата-Нара, а он благословил ее тогдашний выбор. Потому Адиля уже была стрелой, пущенной в цель, и не было места для метаний на этом пути. Но как странно было ощущать себя среди других навей, не связанных столь сильными обязательствами! Как будто цель и стремление Адили делали ее иной, отличающейся от других, лишь притворяющейся похожей. Дело было не в разном воспитании и разных интересах, не в том, что она — в былом малика и дочь амира, а в том, что жизнь окружающих оставалась свободной от убийственных стремлений. Они ткали полотно жизни, в то время как Адиля теперь была подобна птице смерти, и это различие было непреодолимым.

Умывшись и раздевшись для сна, вместо того, чтобы улечься, бин-амира подошла к окну и долго смотрела в ночь сквозь кружево инжирных ветвей. Темное время суток, когда закрывается Небесное око и один лишь лик Луны скользит по небу, она любила всегда. Ей не было страшно на пустынных улицах Ферузы, хотя какое-то время она плутала по ним, не имея ни малейшего представления, где находится. Ей нравилось убегать ночами в дворцовые сады, поскольку они казались совсем не такими, как днем — и чудилось, будто за каждым деревом поджидает невероятная тайна. Она любила на охоте сидеть у костра вместе с простыми загонщиками, слушать их истории, в которых ручейки правды вливались в буйные реки вымысла, и пить горячий чай из походного стакана. Адиля любила ночь. И сейчас ей тоже приносили успокоение тишина позднего часа и бархатная темнота, окутывающая улицу, дом кузнеца, инжирное дерево и саму бин-амиру. Да, она уже наполовину не жива — и рано или поздно, скорее всего, следуя воле Ата-Нара, исполнив ее или погибнув, исполняя, перестанет жить вовсе. Растворится во тьме, такой же, как та, что царит сейчас за окном. Но она любила ее, эту тьму — и находила прекрасной. И еще — очень спокойной. Если уж у нее не осталось иных путей обрести покой, пусть будет так. И если уж ей суждено сгинуть — она сможет стать такой же прекрасной, как эта темнота. Такой же неотвратимой, как наступление ночи. Если бин-амиру Адилю ждет смерть, она сделает все, чтобы смерть эта была красивой и благородной. И ради этого она будет жить: не в гнетущей тоске, но с гордо поднятой головой.

Тут ее мысли совершили быстрый скачок, подобный скачку игривой антилопы, забавляющейся на лугу, и Адиля подумала, что невозможно с поднятой головой сидеть на шее у других навей. Еще вчера эта мысль приводила ее в отчаяние, так как выхода она не видела, но сегодня она получила относительную свободу, а значит, уже прямо завтра следовало заняться поиском хоть какой-то работы. Хоть какой-то — ибо на что сгодится неумелая белоручка? Искусство боевого мага, которым она владела, не слишком годилось в ее обстоятельствах. Сахир не может постоянно прятаться в кузне, делая недолгие вылазки наружу — кой прок от такого воина? Но она приложит все усилия, как бы тяжек ни оказался новый труд.

Принять решение, однако, оказалось куда как проще, чем завести разговор о нем с семьей, столь радушно приютившей ее под своей крышей. Адиля знала, что это необходимо, ведь они имели право знать о дальнейших планах своей гостьи, да и сама она порядком истомилась от чувства, что лишь пользуется их щедростью, несмотря на всю помощь тетушке Фатиме. Однако начинать беседу бин-амире было неловко и немного боязно: ей не хотелось обидеть навей, к которым она за короткое время успела искренне привязаться. Не приведи Негаснущее Пламя, они бы подумали, что Адиля недостаточно ценит их гостеприимство, достойное любого малика, или их доброту и внимание, равных которым она не встречала. Оттого бин-амира, несколько раз попытавшись начать беседу, останавливалась, тщась подобрать подходящие слова — и так прособиралась с этим делом до самого обеда. Лишь после того, как все было съедено, а Фатима разлила по пиалам свежий чай, Адиля решилась заговорить.

— Видит Ата-Нар, я ценю вашу доброту и помощь выше любых сокровищ, — сказала она. — И тем труднее мне пользоваться ею, столь мало давая взамен. Я приехала в Сефид не для того, чтобы проводить дни в праздности, а чтобы жить своим умом и своей жизнью. Оттого я думаю, что пора мне озаботиться поисками хоть какой-нибудь работы. И как только я найду себе место и заработаю достаточно, смогу подыскать собственное жилье. Не вечно же мне принимать ваше гостеприимство, как должное!

Фатима всплеснула руками и на ее живом полном лице отразились переживания самые серьезные.

— Козочка моя, да куда ж ты пойдешь одна, в совсем незнакомом городе! Правду тебе говорила — не стесняешь ты нас вовсе. Живи ты тут, сколько угодно! Все лучше, чем в дыре какой за гроши! У нас дом хороший, хоть и небольшой.

— Тетушка Фатима, вы мне так помогли в беде, что стали теперь словно родная, — искренне и от сердца ответила на это Адиля. — Именно поэтому жить и дальше у вас на иждивении — еще большее прегрешение против Чести.

Жена кузнеца страдальчески вздохнула, отпила чаю из пиалы и посмотрела на своего сына, сидевшего тут же за столом. Махир ибн-Барияр был юношей шестнадцати лет, лишь на год младше Адили. Младший из двух сыновей кузнеца, именно он остался продолжать отцовское дело, старший же стал торговцем и водил караваны в дальние амираты и даже в земли Син и Хинд, отчего в Сефиде бывал лишь изредка. А три их сестры уже успели сочетаться священными узами брака и разлететься, как птахи, по своим новым гнездам, оставив родное, материнское, почти пустым.

— Махир — отцовская радость, — горестно изрекла Фатима. — Любимый мой мальчик, самый младшенький, последышек, а все же быть ему подле отца. Мои же девочки все теперь упорхали, кто куда. Ты отрада мне, Ятима, и этой отрады хочешь меня теперь лишить!

Адиля потупила взгляд от стыда и неловко передвинула по столу пиалу — как ни старалась она не огорчить добрых Фатиму с Барияром, а не вышло все равно.

— Да ты что вообще говоришь, мать! — неожиданно возмутился кузнец. — Своих, значит, всех замуж повыдавала, в дорожку снарядила и с миром отпустила — а Ятиму-эфенди хочешь тут в доме посадить, как канарейку! Она же не младенец безрогий, а взрослая малика, которая всякого навидалась и сама решить может, что ей со своей жизнью делать. Не квохчи ты, ради Пресветлого, как наседка!

Теперь устыдилась уже тетушка Фатима, бин-амира же посмотрела на Барияра с искренней благодарностью, хотя ей все еще было неловко, что она вызвала все это, начав разговор.

— Ох, и правду ты говоришь, муж мой, но я ж тут вся изведусь, как моя козочка одна в незнакомом городе среди чужих людей! Такая нежная! Ятима, ну разве ж я тебе беды какой желаю?

У бин-амиры начали выступать на глазах слезы, и она закусила губу, так как вовсе не желала сводить все к неразумной сцене, от которой никому не будет никакого проку.

— Ладно, хватит шуметь! — хлопнул по столу ладонью кузнец, — Была у меня одна мысль, хотел рассудить помаленьку, но коли вы тут все такие торопыги, скажу сразу: вовсе необязательно Ятиме искать себе работу где-то на стороне, когда я вчера ясно видел, что у нее есть нужные склонности к творению артефактов.

— А не сложно для козочки? — усомнилась Фатима, хотя в голосе ее была надежда. Оставить Адилю в доме ей явно хотелось.

Барияр ибн-Хадид ответил не ей, но обращаясь к бин-амире:

— Подумай сама: скамейки тебе, может, и тяжковато делать, но я и предлагать не стану. А вот безделушки всякие сразу по силам будет, дело за умением. И в магии разберешься, ум у тебя цепкий. Так что возьму в ученицы со всем причитающимся коштом: столоваться и жить в доме мастера, а когда сможешь выполнять ученические заказы — то пятнадцать процентов от стоимости, без цены материалов, твои, остальное — мне, за обучение.

Адиля сложила руки перед собой и склонилась в поклоне, полном уважения:

— Благодарю вас, уважаемый Барияр ибн-Хадид, за такую честь, я буду стараться стать достойной столь прекрасного мастера ученицей.

Все-таки оставаться при кузнице было куда надёжнее, чем расхаживать под слабым прикрытием испорченных артефактов. А будет ли это сложно или неинтересно, Адилю не волновало в тот момент вовсе.

Так бин-амира, прозывавшаяся теперь в округе "Ятима, ученица кузнеца", осталась жить на том же месте и провела тут уже две декады кряду, мало-помалу входя в одновременно бурное и размеренное течение местной жизни. Жители ремесленных кварталов, раскинувшихся подле рынка, вместе были подобны красным водам Хамры, которые Великая река несла год за годом все в ту же сторону, что и сто лет назад. Здесь все бурлило каждую минуту: бегали козы, кошки с собаками, куры и мальчишки, отовсюду доносились громкие, на половину улицы, соседские разговоры, все спешили по своим делам, развешивали и снимали белье, вытрясали ковры и снова уносили их в дом, делились друг с другом новостями и пряностями — и вся эта круговерть изо дня в день оставалась прежней, совершенно не меняясь. Адиле это нравилось. Здешняя жизнь была будто прочный якорь, удерживающий на земле, когда твое внутреннее пламя готово то ли взмыть в небеса, то ли упасть вниз, в бездну.

Однако якорь может и тяготить. Прошло больше полутора декад с тех пор, как Адиля взялась за освоение новой премудрости, которое поначалу захватило ее целиком. Она даже подзабыла, что вовсе не изучение кузнечного дела является ее целью, но когда первый восторг угас, тоска вернулась, набрав еще большую силу. Спустя столько времени она и на шаг не приблизилась к своей цели. Более того, ей начали вспоминаться читанные истории о Кровавой мести — и то, как долго мстителю приходилось искать нужных путей, что вошло в легенды. Однако если написанная фраза "спустя семь лет" занимает мало места, то в жизни реального навя эти годы тянутся куда как дольше. Но невозможно же так жить! Как вынести это существование, когда ты уже отделен от других, но не до конца оторван, и рана не подживает?