Нери покосился на слушателя.
— Продолжай, продолжай... — пробормотал тот.
— Тем временем Латинус и в самом деле явился к самому Карлу Анжуйскому. Король встретил его с почтением, которое становилось всё больше с каждым произнесённым словом кардинала. Дескать, если Карл поможет избранию нового Папы, имя его будут славить все обитатели христианского мира... Скажи, тебя такое сильно обрадовало бы? Думаю, нет. А вот король на своём кресле так и раздулся от гордости... Впрочем, дальше речи Латинуса стали немного интереснее. В знак благодарности избранный римский первосвященник... — Камби хрюкнул в кулак, — поможет отвоевать Сицилию! — Спини, услышав это, закатил глаза. — Сколько раз Карлу давали подобное обещание? Но этот индюк в очередной раз поверил!
— Невероятно...
— Заключил же свою речь Латинус весьма неожиданно, намекнув, что при удачном исходе задуманной авантюры Папа, едва въехав в Латеран, примет некие меры, которые позволят Карлу впредь назначать наместника Святого престола по своему усмотрению. Глупость какая!
— Нет-нет! — возразил Джери.
— Как? Ты поверил небылицам Латинуса?
— Если всё, рассказанное тобой — правда, этот кардинал — настоящий гений!
— Ничего себе! Неужели, по-твоему, новому Папе при помощи Латинуса удастся погасить ненависть итальянских кардиналов друг к другу?! — Камби запнулся. — Итальянских?..
— Кроме итальянцев есть ещё и французы, — улыбнулся Спини.
— Чёрт возьми! — схватился за голову Нери. — Ведь Джакопо Гаэтани каждый день надоедал мне жалобами, как всё чудесно сложилось бы, будь французских кардиналов на несколько человек больше.
— Джакопо — идиот. — В голосе Джери читалось глубокое презрение. — Как он стал банкиром? Откуда пошла молва о его хитрости и предприимчивости? Папская тиара была у Гаэтани в руках, но эти болваны упустили её!
Повисла тишина. Спини продолжал широкими шагами мерить комнату, словно заводная кукла — даже движения его стали какими-то неестественными, будто чья-то призрачная рука дёргала столь же эфемерные ниточки.
Резко остановившись, мужчина спросил:
— Как ты думаешь, Нери, что случится, если кардинал Латинус... исчезнет?
Камби слова собеседника нисколько не удивили. Сощурившись, словно оценивая товар на рынке, он произнёс:
— Тогда в Латеране будет новый Папа.
— Выходит, если Бенедетто Гаэтани немного потерпит, мечта его всё же осуществится?
— Да... — чуть слышно ответил Нери.
— ...если, конечно, кто-нибудь не опередит его, — заключил Спини.
— Этого нельзя допустить! Раз уж мы взялись поддерживать Гаэтани, нужно довести дело до конца.
— Ошибаешься, Нери, — возразил Джери. — Упрямство — хорошее качество, когда дело касается... — Спини поднял взгляд к потолку, — скажем, любви... Но ты ведь не станешь изо всех сил биться головой, стараясь проломить стену — всё равно попытки твои ни к чему не приведут. Так и здесь: если семейство Гаэтани не оправдало наших надежд, разве не можем мы разорвать союз, принесший лишь убытки и неприятности?
— Пожалуй, ты прав...
— И всё же, я не стану предавать мессера Бенедетто, — сказал Спини. — Но и помогать ему тоже не буду.
Камби взъерошил волосы:
— Ничего не понимаю!
— Мы сохраним видимость дружбы. Симоне ведь остался в Риме? Так пусть продолжает встречаться с мессером Джакопо, давать ценные советы, выпытывая одновременно его замыслы. А вот деньги... Нет! Мне чертовски жаль золота, потраченного на кардинала Латинуса! Не хочу, чтобы другие прелаты разжились тем же способом, что и этот старый обманщик.
Спини беззвучно засмеялся: похоже, поступок хитроумного кардинала больше не пробуждал ярость в его сердце.
— И до каких пор нам придётся разыгрывать "дружеские" чувства?
— Думаю, много времени это не займёт. Если станет ясно, что мессер Бенедетто смирился... — Спини развёл руками.
— Хорошо. А мне, значит, придётся томиться от скуки во Флоренции — ты ведь сказал, что подле мессера Джакопо останется Симоне.
— Нет, — усмехнулся мессер Джери. — Раз уж король Неаполитанский стал играть такую большую роль, что сумел повлиять на конклав, — а такое редко кому удавалось, — нужно, чтобы кто-нибудь находился при его дворе.
— Отлично! — Глаза Камби засияли. — В Неаполе я никогда раньше не был — значит, пора отправляться туда!
Глава 3
Обида
Известие об избрании нового Папы долго будоражило умы флорентийцев. Кто-то утверждал, что теперь Церковь достигнет небывалого величия, кто-то, напротив, твердил, что выбора, более несчастного для Святого престола, невозможно было сделать. Любые слухи, пришедшие из далёкой Перуджи или горы Мурроне — обиталища наследника Святого Петра — встречались с одинаковым восторгом.
— Вы знаете, — переговаривались сплетники, — что в юности новый Папа... как, кстати, его нарекли? Ах, да! Целестином Пятым... Так вот, когда-то он был бенедиктинцем, пока не удалился в Абруццкие горы. Отчего так случилось?.. Наверное, устав казался ему излишне мягким... Или он повздорил с аббатом монастыря... А может, — хе-хе! — решил умертвить свою плоть, чтобы замолить кое-какие грешки... Эх, кабы все церковники были такими!
Через несколько дней по Флоренции ползли уже иные слухи:
— Представляете, оказывается, новый Папа — настоящий чудотворец: как-то раз, во время встречи с неким французским епископом, он повесил собственную рясу на солнечном луче! Неосторожный поступок, правда ведь? Не всякий епископ способен сохранить спокойствие при виде голого мужчины... Хотя, об этом случае рассказывали ученики великого отшельника. Быть может, они скромно умолчали о некоторых подробностях?
Новости стремительно сменяли одна другую:
— Король Карл вместе со своей свитой покинул Неаполь!
— К горе Мурроне отправилось всё римское духовенство!
— Говорят, пергамент с приказом о назначении пустынника Папой везёт сам кардинал Колонна — брат неудачника Джакопо, слегшего после конклава с внезапной болезнью! Ох, не следует отшельнику подходить слишком близко к сему благочестивому священнослужителю — как бы тот в порыве ярости не разорвал новоизбранного Папу на куски...
Наконец, обе делегации — и светская, и церковная — встретились у подножия Мурроне. Казалось необыкновенным, что достигли они этого места почти в одно и то же время, словно ведомые рукой самого Господа. Король Карл учтиво пропустил кардиналов вперёд, предположив, что вид великолепных анжуйских дворян может напугать отшельника. Впрочем, торжественное облачение прелатов вызывало в сердцах простонародья, собравшегося, чтобы понаблюдать за необычайной церемонией, гораздо большей трепет, нежели доспехи могучих рыцарей неаполитанского монарха.
Возглавил шествие кардинал Колонна. Стремительно ринулся он к вершине горы, сжимая пергамент с такой силой, словно держал в руках не бумагу, а кинжал, которым собирался поразить врага. Остальные прелаты едва поспевали за своим вожаком.
Взобравшись на вершину горы, церковники едва держались на ногах. Пот градом стекал по лицам — красным и обрюзгшим.
Глазам посланников предстала убогая деревянная хижина, едва выступавшая из земли, с единственным окошком, зарешёченным толстыми прутьями. Рядом с лачугой стоял человек, одетый в грязные лохмотья.
Сорвав головные уборы, священнослужители рухнули на колени. Последним это сделал кардинал Колонна. Сотни спин склонились перед отшельником, и лишь трое посланников пожирали его — тайно, исподлобья, скрывая огонь ярости под низко опущенными ресницами, — своими взглядами: Маттео Россо деи Орсини, Бенедетто Гаэтани и сам глава делегации — Пьетро Колонна. Невозможно передать радость, с которой почтенные прелаты замечали, что тело старца от страха и изнурения сотрясает сильная дрожь, лицо его, на котором сверкают безумные глаза, похоже на череп, покрытый всклокоченной седой бородой, а сквозь дыры рясы проглядывают кости, обтянутые тонкой, ссохшейся кожей.
Внезапно старец упал на траву перед людьми, пришедшими, чтобы возложить на его голову папскую тиару, и принялся что-то бормотать. Кардиналам показалось, будто он обращается к Господу, полагая, что всё происходящее — одно из его фантастических видений.
Вдруг отшельник вскочил на ноги и бросился в свою хижину. Кардиналы переглянулись. Прождав некоторое время, многие стали терять терпение: может, старец шутит над ними? Или желает показать свою власть: мол, стойте тут на коленях, пока я не соизволю вновь появиться перед вами?
Кардинал Колонна поднялся на ноги и осторожно подошёл к обиталищу пустынника. Заглянув внутрь, он растерянно крякнул: старик, уткнувшись челом в землю, с жаром молился.
Мессеру Пьетро пришлось оставить отшельника в покое: прерывать столь благочестивое занятие было недостойно служителя церкви.
Трудно сказать, сколько ещё дожидались бы кардиналы появления Папы, если бы на помощь им не пришли монахи ордена Святого Духа, которые также совершили восхождение к вершине горы Мурроне, чтобы полюбоваться на триумф своего наставника. Наверное, в душах этих людей ещё не исчезло человеческое честолюбие: глаза многих из них светились торжеством, а лица — высокомерием. Поведение отшельника никак не могло обрадовать их: кто знает, не передумают ли кардиналы, увидев такое пренебрежение к собственным персонам? И тогда орден, перед членами которого наконец-то замаячило прекрасное будущее, продолжит влачить жалкое существование среди мрачных и суровых гор.
Поэтому один из монахов безо всякого страха или стеснения вошёл в хижину. Оттуда донеслись звуки разговора, который, как показалось зрителям, был весьма напряжённым и горячим. Наконец, старец появился под лучами солнца, сопровождаемый счастливо улыбающимся монахом.
Тотчас к отшельнику устремился Пьетро Колонна и, поклонившись, протянул пергамент, скреплённый печатью. Старик принял декрет об избрании дрожащими руками и робко оглядел людей, которые вновь упали перед ним на колени.
Затем монахи ордена Святого Духа обступили Папу плотным кольцом и принялись поздравлять его. По щекам старика заструились слёзы и, наверное, лишь благодаря им он не увидел, как на мгновение лицо кардинала Бенедетто Гаэтани, подошедшего к нему и произнесшего несколько слов, исказилось от ненависти.
Монахи подвели Папе осла, и первосвященник с трудом взгромоздился на его спину. Процессия двинулась в обратный путь — к подножию горы, где продолжал терпеливо ждать король Неаполитанский.
Едва завидев старца, Карл Анжуйский бросился ему навстречу, и, растолкав монахов, сам взялся вести осла, который, в отличие от своего наездника, выглядел довольным жизнью и взирал на толпы народа с редкостным благодушием.
Шествие направилось в небольшой городок, расположенный в нескольких милях от Мурроне. Впереди вышагивали священнослужители, распевая торжественные гимны, и конные рыцари в сверкающих в солнечных лучах доспехах. За ними на осле, ведомом Карлом Анжуйским, ехал Папа, которого окружали облачённые в серые рясы монахи. Позади же широким разноцветным потоком лилась людская река, в рокоте которой тонули даже голоса церковников. Столь же пёстрыми были и "берега", мимо которых пролегал путь процессии — тысячи людей выстроились вдоль дороги в Аквилу, чтобы получить благословение святого старца.
К вечеру Папа наконец очутился в городе, который был избран им для своего пребывания. Впрочем, так решил король Неаполитанский, а римский первосвященник лишь безропотно согласился с ним. Как ни старались кардиналы приблизиться к старцу, им это не удавалось — Карл окружил своего Папу таким эскортом из рыцарей, точно это был сундук со святыми реликвиями, отбитыми у сарацин. И священнослужителем оставалось лишь кусать локти от злости, ожидая дня, когда старец с горы Мурроне получит посвящение и станет, наконец, властителем христианского мира не только в глазах людей, но и перед самим Господом...
Подробности удивительного шествия, которое словно возвратило всех в седую древность — во времена самого Христа, — много дней служило бы единственной темой для разговоров, но тут ушей флорентийцев достигла весть, едва не лишившая их рассудка. Папа мог спокойно оставаться в своей Аквиле и делать, что ему заблагорассудится — о Целестине больше не вспоминали. Да и кому нужен был этот старец, если через Флоренцию предстояло проехать прекрасному юному красавцу, сыну короля Неаполитанского, претенденту на венгерский трон Карлу Мартеллу?! Молодому принцу, доблести которого воспевала вся Европа! Государю, безумно влюблённому в искусство и поэзию!
Глашатаев, провозвещавших необычайную новость, буквально распирало от гордости: никогда ещё речи их не встречались с таким воодушевлением, даже легендарная расправа над домом Галли, ознаменовавшая собой вступление в силу "Установлений справедливости" — тогда ликовали лишь простолюдины, теперь же к ним присоединились и дворяне. На несколько часов флорентийцев охватило единение, подобное возникавшему в страшные дни, когда родному городу грозила опасность.
Но поскольку враг не стоял под стенами Флоренции, подобная сплочённость не могла продолжаться вечно. И чтобы читатели убедились в этом, я предлагаю перенестись в прекрасно знакомый дом мессера Корсо Донати, где, казалось, ничто не изменилось: всё так же хозяин метался из угла в угол, а Маттео деи Тозинги и Джери Спини наблюдали за его беспорядочными перемещениями.
— Вы понимаете, мессеры, что происходит? — хрипел Донати.
— Ужасные вещи... — сокрушённо бормотал Джери.
— Вы ошибаетесь! Поступок Джано отвратителен! Этот мерзавец в очередной раз оскорбил рыцарство!
— Ублюдок! — прогрохотал Тозинги так грозно, что Корсо замер от неожиданности.
Постояв несколько секунд в задумчивости, он обратил на Спини взгляд, в котором читалось плохо скрываемое раздражение:
— Сколько ещё мы будем ждать, мессер Джери? Каждый день приносит нам лишь новые унижения, и — скажу прямо — многим моим друзьям это чертовски надоело. А если я даже с ними начинаю ссориться, что уж говорить о врагах, которые на время заключили со мной мир? Они предадут меня! Непременно предадут... — Спини промолчал, давая собеседнику возможность выговориться. — Представляете, что творилось, когда твари, заседающие в Сан-Пьеро Скераджо, огласили своё решение: возглавлять кортеж, который выйдет навстречу Карлу Мартеллу, будет один из сыновей Вьери деи Черки? Я едва сдержал всеобщий порыв: друзья мои желали отправиться к дому Джано, — ведь ясно, что именно эта гадина заставила приоров поступить столь низко, — выволочь хозяина на улицу и изрубить на куски.
Губы мессера Маттео дрогнули: он-то не сомневался, кому именно принадлежала мысль напасть на делла Белла. И жар, с которым этот человек сейчас обвинял во всём своих союзников, изрядно забавлял Тозинги.
— Да... — протянул он, чтобы справиться с приступом веселья, оскорбительного для мессера Корсо. — Невозможно поверить, что во всей Флоренции не нашлось человека более достойного, чем сын труса, из-за которого наше войско едва не потерпело поражение в битве при Кампальдино...
