Вселенная Метро 2033: к далекому синему морю

Молот... Морхольд встал, слепо шаря рукой в поисках рюкзака. Молот, значит. Он уже понял, кого увидит посреди медленно тающих жёлтоватых кусков тумана. Да-да, и это вовсе не Дед-Мороз. Это Чудовище.

Чудовище, одетое в невообразимых размеров нечто, сшитое не иначе как из целых шкур двух, а то и трех кабанов. В таких же огроменных чунях с подошвами из тракторной покрышки. С охрененных размеров молотом с крюком на верхней его части. И с рожей, замотанной толстыми полосами брезента. И в старых "совковых" сварочных очках. Жесть, в общем, снова Погибель, Ад и Израиль, слитые воедино. И совершенно живое.

Почему Морхольду показалось, что чудовище шло сюда вовсе не из-за желания прогуляться? Или из-за визита к Зиме с Лялей? Наверное, пятая точка подсказала. Почуяла, так сказать. И спорить с гномом, торопливо запихивающим два патрона картечи в КС он не решился.

И чуть было успел цапнуть себя зубами за язык. Не фигурально, а натурально. Потому как хотел попросить прощения у двух малолеток. Ведь, злая штука судьба, во всех их бедах виноват именно он, Морхольд. И семьи погибла отчасти из-за него. И Молот пришел за ним же. Твою-то мать.

Чудовище по имени Молот, тяжело дыша, остановилось. Огромный кожух, прячущий внутри не менее огромные мышцы, ходил ходуном. Драка со львом потрепала, да как... Но Молот явно радовался встрече с человечком, из-за которого всё и случилось. Сварочные очки прожигали Морхольда прямо как рентгеновский аппарат, не иначе.

Кувалдо-убивалка тяжело ударила по бетону. Ляля рыкнул, делая первый шаг. Дубина завертелась, напоминая тот самый вертолет с винтом на холостом ходу. Воздух свистел и выл. Зима обернулся к Морхольду:

— Беги, нормальный. Вдруг не справимся, он тогда и до тебя доберется. Ищи маму. Ищи семью, бля..ь, тебе говорю!

Тот не послушал. Замер, наблюдая за боем. За схваткой двух странных и страшных гигантов. Не мог оторваться.

Дубина выдержала первый удар. И второй тоже выдержала. Гудело дерево, сталкиваясь с металлом. Сопели, выдыхая четко видимые облачка пара и плевались каплями, двое чудовищ. Молот и Ляля, мрачный маньяк и подмостный тролль сошедшего с ума мира.

Молот, схлопотав удар локтем в плечо, чуть сдвинулся, качнулся, но не упал. Ударил рукоятью, длинным железным ломом. Ляля парировал подставив предплечье. Лязгнуло, как будто металл ударил по металлу. Ляля завизжал и, неимоверно выгнув шею, врезал маской по лицу Молота.

Молот ухнул, отшатнувшись. И тут же, не уловив момент, заработал дубиной в грудь. С хрустом, гулко отдавшимся в сыром воздухе, тяжёлый конец, покрытый шипами, впечатался прямо в грубый зипун. Посередине.

Молот отлетел, и упал.

Зима выдохнул и шагнул вперед. Открыл рот, собираясь что-то сказать, сморщил личико. Ляля быстро оказался рядом с молотом, подняв дубину и радостно завизжав. Морхольд замер, зная, почему-то зная, что будет дальше.

Ручища шевельнулась, дёрнулась, ударила. С той скоростью, что не ждёшь от увальня-медведя. Быстро, молниеносно, убойно. Крюк, описав дугу, попал Ляле в колено. Тот, тоненько вскрикнув и потешно взмахнув руками, шатнулся в сторону. Подпрыгивая на одной ноге и громко всхлипывая, опираясь на дубину, отступал назад.

Молот рывком сел. Зима раззявил тонкий кривой рот, заорал, плюясь и срываясь с места:

— Су..а! Ляля, беги, Ляля!!!

И вот тогда Морхольд побежал сам. Как смог.

За спиной хрипло заверещал Зима:

— Беги, Ляля, беги!

И не было выстрела. Был рёв и треск, звон, грохот от вновь столкнувшихся гигантов. И тянущийся и тянущийся крик так и не выстрелившего гнома.

Серело. День давно катился к вечеру, сумерки спускались всё быстрее. Морхольд шёл, плюясь, как верблюд и иногда прикусывая губу. Левая нога снова не хотела слушаться. Хотя, вот-вот только что, он именно бежал. Тяжело, переваливаясь как откормленная индоутка, но бежал.

Сколько раз он оглянулся? Двадцать, тридцать, больше? Признаваться в собственном страхе не позорно. Не признаются сами себе только глупые люди. Или излишне самоуверенные. Хотя, чаще всего, это одно и то же. Морхольд себя глупым не считал.

Где-то километра два назад вместе с моросью посыпала крупа. И вроде негусто, но заслонила видимость метров на сто. Но до неё, как он не всматривался, никого не видел. И ему почему-то хотелось верить в победу Ляли. Этого огромного ребенка-олигофрена. Но не верилось. Особенно, если вспомнить серого льва.

Он брёл где-то между лесопосадками и куском степи, в стороне от серой крошки, оставшейся от асфальта дороги. До Курумоча, если сложится, дня полтора-два пути. Верить в какой-то транспорт здесь и сейчас просто не мог. Странно, но за все пройденные километры живности практически не встретилось. Так, мелькали птицы, не более. Пару раз Морхольд заметил чёрные точки ворон, круживших в одном месте. Но не пошел в ту сторону.

Даже если там и находился какой-то бродяга, такой же как он, чем ему помочь? Тем более, что падальщики здесь есть. Вряд ли волки водятся только у Отрадного. Стоило поторопиться. С его-то рогатиной, топориком и ножом против стаи... не выстоять. Да и рогатина, к которой он закрепил спальник, перекинув ее через плечо, сразу не поможет. А спальник выкидывать жалко. Глупость, конечно, но жалко.

Морхольд прищурился, стараясь рассмотреть лучше через гуще валящую крупу. Пришлось поднять воротник плаща, ветер никак не желал угомониться хотя бы на немного.

Белёсая вертящаяся стена окружала со всех сторон. Он успел наметить азимут, небольшую рощицу километрах в трех. Стоило поторопиться, чтобы не потерять курс. В такую-то погоду оно немудрено. Шёл, вспоминая все увиденное и не теряя надежды рассмотреть хотя бы что-то через кромешную белую мглу, наступающую всё решительнее.

Морхольд шел, упрямо, как и всегда. Наклонив голову и раскатав шапчонку-маску, густо облепленную снегом, тяжело опираясь на рогатину, хромал вперёд. Воздух хрипло ходил туда-сюда по носоглотке. Булькали бронхи, ежеминутно заставляя отхаркивать вязкую серую слизь. Чёртово курево давало о себе знать. Морхольд сжимал зубы и шел.

Темп он задал хороший. Только вот не справился. Укатали мустанга-иноходца радиоактивные холмы с перелесками и прочая пересечённая местность. Когда перед глазами начала густо клубиться красная дымка, он просто встал. Опёрся о древко и выдохнул.

Руки дрожали. Ноги тряслись. Спина резко, толчками, гнала по телу боль. Пот пропитал лицо, грудь, шею, тёк, казалось, даже по пяткам. Морхольд облизал губы, провёл языком по щетине над верхней губой, уже превратившейся в усы. Если их выжать над кашей, то её и солить не потребуется. Он сглотнул, достал флягу. Зубы стучали по ободку. Воду хотелось глотать глубокими жадными глотками. Но это отдавало чистым самоубийством. Запалиться как не выведенному коню после водопоя — хуже не придумаешь.

Крутящаяся вокруг мгла чуть подутихла. Появились просветы. А рощица, куда он так рвался, оказалась не так и далеко. Придётся чуть вернуться, но он далеко он не ушёл. Морхольд довольно осклабился. Было от чего. Среди деревьев получится переждать нежданную бурю. И, уже знакомо, разливалась от поясницы горячая волна, полностью убирающая боль и дающая возможность двигаться почти свободно.

— Ещё повоюем, ага. Точно тебе говорю, кусок дебила, — он хмыкнул, — пердун старый. Да?

Подумал и ответил:

— Да. Старый стал, говно стал.

На всякий случай оглянулся. Мало ли, вдруг кто подслушивает? И закончил удивительно умную народную присказку:

— А молодой был, тоже говно был.

И двинул к спасительным клёнам, карагачам и березкам. Хотя лучше бы это оказались ёлки. На тех иглы, не осыпаются, а тут — одни голые черные ветки. Корявые и не особо густые.

Морхольд еще раз оглянулся, всматриваясь назад. Молот, пришедший к мосту, напугал. Так сильно, что теперь становилось непонятным — как ночевать? Вряд ли тварь пришла просто так. Морхольд нюхом чуял, что чудовище шло за ним. Ровно, спокойно и неотвратимо. И вряд ли его задержали на мосту странные друзья. И он очень сильно хотел, чтобы эти двое, которых он и осиротил, таки выжили. Хотя уверенность в нём ощущалась в двух вещах.

Урода с кувалдой он ещё увидит. И парни никак не могли выжить. Оба. Жестоко, но справедливо.

Морхольд раздвинул низкие мокрые ветки и оказался на поляне. Большой поляне, с сырой жухлой травой. Рощица оказалась обманкой. Хотя, конечно, места спрятаться от снега ему хватит. Хотя тот вроде бы поутих.

Он оглянулся, ища дерево пораскидистее и постарше. Ветви гуще, и чтобы хоть немного сухого места под ним. Напротив, метрах в двадцати, хрустнуло. И снова. Морхольд замер, лихорадочно соображая — успеет ли спрятаться?.. Не успел.

На поляну, стряхнув с ветвей капли, выскочил... лосёнок. Самый натуральный телок, высокий, тонконогий и явно замученный. Замекал и рванул к Морхольду. Тот сглотнул и уставился на него, не понимая, что делать. Пока лосенок, потешно задирая ноги, бежал, Морхольд заметил и понял для себя три вещи.

На пока тонкой шее, самый пренастоящий, темнел ошейник.

По левому боку, уже подсохнув, протянулись бурые потёки из нескольких ран.

И за ним шел какой-то зверь.

И Морхольду очень не хотелось сейчас драться с этим самым каким-то зверем. Вот совершенно.

Но лосёнок уже подбежал, ткнулся в плащ горбатой мордочкой и снова мекнул. Морхольд совершенно автоматически положил руку на тёплый, мокрый и пахнущий зверем лоб. Лосёнок чуть прянул, вздрогнув, но не отбежал. Прижался ближе, навалившись немалым весом и тяжело поводил боками.

Кусты напротив дрогнули, выпустив охотника. Крепкого, приземистого, с высоко поднятым задом, рыжеватой шубой и тупой мордой.

— Росомаха, твою мать... — Морхольд оторопел. — Откуда же она здесь?

Росомаха, явно не принимая человека за противника, трусила к нему. Росомаха... выросшая до размера телёнка. Зверюга, припершаяся откуда-то с севера. Морхольд крякнул, поправив повязку на глазу, и решил не убегать. Глупо, но он решил именно так. Из-за несмышленого прирученного лосёнка, каким-то странным образом оказавшегося здесь.

Морхольд пихнул его в деревья, сильно, за холку. И шагнул вперед, скинув рюкзак и вьюк с древка. Да... такого у него ещё не было. Честный бой. Человек против зверя. Никакого свинца, никакого пороха. Только мускулы против мышц, когти и зубы против стали. Он оскалился, глядя на спокойно приближающегося зверя. А росомаха, встав, оскалилась в ответ.

— Ты принимаешь бой, мешок ты шерстяной, — Морхольд сплюнул, — давай, иди сюда, ну!

Росомаха мягко двинулась по дуге. От середины поляны ей идти метров семь, не меньше. Хитрым и путаным шагом. Косолапым и обманчиво неуклюжим шагом зверя, бывшего опасным ещё до Беды.

Морхольд, наклонив в её сторону жало и перехватив ратовище посередине, старался не упустить момента, когда та, хрипло засмеявшись-закашляв кинется на него. Какие у него шансы? Против такого вот зверя, заметно подросшего за двадцать лет? Да практически никаких.

Бродяга севера. Одиночка, шугающая даже волков. Причем стаями. Хитрая бестия, родственница совершенного безобидного соболя. Неутомимая путешественница, во время своих странствий проходящая тысячи километров. Жрущая всё подряд и могущая забить даже взрослого лося. Пусть и не всегда и с большой долей удачи. Лютая в схватке с любым противником и редко отступающая даже перед хозяином тайги.

Когда-то ненужные знания из Вики всплывали в голове сами собой. Нет бы лучше читал что-то на охотничьих форумах. Там, где редкие эксцентричные безумцы могли рассказать про самый древний способ охоты. Такой же, как и него, с рогатиной и ножом. Или топором, что куда лучше.

Куда её бить? Хотя... мало ли, что могла отрастить себе мутировавшая тварь? Какие-нибудь хрящевые бляшки под толстенной шерстью. Или увеличившаяся костная масса самой грудины. Чёрт знает.

Кусты напротив задрожали. А вот захрустеть не успели. Росомаха успела немного больше, ей просто не хватило длины крепких сильных, но немного коротких лап. Коротких по отношению к ещё одному звериному гостю.

Бык не молчал. Рёв ударил по ушам, как сигнал тепловоза, несущегося по путям, забитыми дураками. Да и вообще, появление папаши лосенка весьма походило на локомотив. Огромный, серо-сивый, украшенный развесистыми ветвями рогов, с тёмными злющими глазами, острыми чёрными копытами и весящий явно около тонны. Или чутка меньше. Килограмм на сто, где-то так, если на глазок.

Росомаха практически успела к спасительным деревьям, потешно прыгая и подрагивая задом. Практически. Лось пролетел над ней, вытянувшись в прыжке. И ударив вниз задними ногами.

Росомаху откинуло назад, высоко подбросив. Бык, развернувшись и взрыв землю вперемежку с травой, уже оказался рядом. Мотнул головой, принимая рогами, заставив большущего зверя залаять от боли. Ну и живучая, удивился Морхольд. Пусть и ненадолго. Лось дал ей упасть. А потом, встав на дыбы, ударил передними копытами. Всем весом, безжалостно и неумолимо. Как и положено отцу, защищающему ребенка.

Хрустнуло, чавкнуло, еле слышно плеснуло. Росомаха превратилась в рыжий мохнатый тюк, набитый раскрошенными костями, переливающейся кровавой слизью вперемежку с кишками и прочей требухой. А бык, фыркнув ноздрями, повернулся к лосёенку. Ну и, соответственно, к Морхольду. Хотя тот уже сидел на ближайшей березе, наплевав на брошенный рюкзак. Мыслить надо здраво. И от такого разъяренного папаши бежать сразу.

Бык потянулся к лосёнку, дрожащему рядом с ним. Обнюхал, смешно, по-телячьи, замычавшего. Шумно вздохнул, почуяв кровь. Принюхался и несколько раз провел длинным малиновым языком по не особо длинным, но широким рубцам. Но про Морхольда не забыл. Несколько раз поднял голову, глядя тому прямо в глаза и один раз, заставив его вздрогнуть, изобразил паровозную сирену.

Морхольд очень надеялся, что счастливые рогатые родственники теперь слиняют. Но бык явно не торопился. И, что оказалось хуже всего, ошейник у него также присутствовал. Разве что размерами он оказался с хомут для лошади.

И с хозяином эверюшек встречаться не хотелось. Но если звери именно домашние, то могут стоять и ждать здесь человека хоть до Рагнарёка. Да что там, хоть до рака, свистнувшего на горе или до морковкиного заговения.

— Эй, друг! — донеслось со стороны всё тех же кустов, — ты там долго сидеть собираешься?

Крупу понесло снова, и Морхольду пришлось вглядеться, чтобы разобрать — а кого ж там принесло?

А принесло вполне себе обычного дядю, одетого в прорезиненый плащ, сапоги-кирзачи и старые армейские штаны-ватники. Ну и, конечно, с двустволкой в руках. Это явно правильный мужик, которому наплевать на патроны к автомату. Лишь бы водились порох, пыжи и гильзы для его "двенашки". А уж напихать в патрон можно чего угодно. Хоть пули-боло, с проволокой между двух свинцовых шариков.

— Да могу пока и посидеть тут, если никому не помешаю.

Морхольд прикидывал — что и как сделать? Вариантов оказалось немного. Нож достать незаметно не получится. А рогатиной не размахнешься. Да и кидать её он не умел. Беда прям.