7 футов над килем

—  Где картошка? — продолжал бушевать начальник. — Где люди? Чем они там занимаются?

Сипунов открыл рот, соображая, в самом ли деле командир не понимает — что к чему, или валяет дурака? Но тут снаружи вновь послышался человеческий звук.

—  Кажется, вас опять зовут! — Сипунов по-собачьи навострил ухо.

Действительно, из серой щели меж бортов поднимался призыв, но на этот раз исходил он из головы замполита. Командир сразу же отметил некоторые отличия: если голова старпома глядела вниз, а говорить пыталась вверх, то голова замполита торчала вверх, но тоже каким-то ненормальным манером. Разнились и выражения лиц — старпом был напряжён и скован, а лик замполита светел и радостен.

—  Неправильно мы живем. Ох, неправильно! — мягко молвил комиссар.

Услышав из уст политического офицера столь идеологически неграмотное заявление, командир онемел. Одновременно на ум ему стали приходить слова — макароны, картошка, окурок, матросы, женщины. Потребовалось некоторое время, чтобы эти простые понятия оформились в логическую цепочку.

—  А уж не трахают ли они там этих самых...? — воскликнул он.

—  Скорее, их, — пробурчал Сипунов себе под нос, но так, чтобы командир всё же расслышал.

—  Это ты-ы-ы! — завопил начальник, подпрыгивая и устремляя на Сипунова обличающий перст.

Сипунову со страху даже почудилось, что командир завис на какое-то время в воздухе, подобно булгаковскому Варенухе.

—  Эй, на эсминце! — раздался сверху надтреснутый, сварливый голос.

—  Вы всё знали! — командир выскочил на крыло и задрал голову, одновременно перенацеливая перст на капитана. — Всё знали! С самого начала!

—  Конечно, знал! — поддакнул Сипунов, обрадованный, что нашлась другая жертва.

—  Ну, знал, — спокойно ответил капитан-директор. — А чего тут знать-то? Если у меня на борту две сотни баб, а у тебя куча мужиков, то что могло получиться кроме того, что получилось? Чего ты блажишь как недорезанный? Картошка твоя уже расфасована, перекинуть её — двадцать минут. Ты вот что, забирай всех остальных и перелезай к нам. Тут ещё необработанный контингент остался. Расслабься, командир! Ты что, не мужик, что ли?

Поражённый наглой житейской мудростью старого капитана, командир сник и ткнулся лбом в репетир гирокомпаса.

—  Слышь, служивый! — голос сверху смягчился. — Ты и вправду пришли к нам оставшихся, а тех, кто своё отработал, я назад отправлю. С картошкой!

—  Сипунов! — тихо и жалобно простонал командир. — Иди, командуй. Один чёрт!

Порученец принялся распоряжаться, и его стараниями устный приказ воплотился в действие, то есть, выражаясь по-хоккейному, произошла замена в ходе встречи.

Спустившись на ют, командир оглядел мешки с картошкой, приободрился и вернул себе привычную уверенную суровость.

—  Ну, теперь мы всех удовлетворили? — он, не мигая, посмотрел на Сипунова.

—  Так точно! — отрапортовал исполнительный капитан-лейтенант.

—  Нет, Сипунов, не всех! — с мстительной ухмылкой возразил командир и, проследив за его взглядом, Сипунов обнаружил пожилую тётку в ватнике до колен и шапке-ушанке. Тётка стояла, по-боцмански широко расставив ноги в кирзовых сапогах, но её всё равно покачивало. Она плотоядно поглядывала на ладного офицерика и манила его коричневой, натруженной рукой.

—  Не надо! — прошептал Сипунов.

—  Надо, голубчик, надо! — командир потёр руки и добавил официальным тоном. — Приказываю вам отправиться на базу и оформить документы на полученный картофель!

—  Есть! — голос Сипунова дрогнул.

Едва он ступил на шаткий трап, как тётка с боевым кличем ринулась вперёд, подхватила на руки добычу и, урча от нетерпенья, уволокла в низы.

Прошёл ещё час. Погрузка была закончена, и поверка личного состава показала, что все люди налицо, за исключением Сипунова.

—  Что не отваливаете? — спросил сверху капитан-директор. — Мы вроде в расчёте. Плывите с богом, пока мои бабы опять в раж не вошли.

—  Ещё один человек остался, — гадливо улыбаясь, объяснил командир.

—  Сейчас найдём, — пообещал капитан.

—  Не надо, не надо! Пусть ещё чуток порезвится. Он у нас на это дело страсть какой бойкий!

—  Ну-ну, — пробурчал капитан.

По ГКП* пролетел сквозняк, дверь оглушительно хлопнула, и мичман-шифровальщик протянул бланк радиограммы.

*

ГКП — главный командный пост (здесь — мостик, ходовая рубка).

—  Ну, началось! — вздохнул командир, проглядев текст. — Приказано прибыть в район стрельб. Повезло-таки Сипунову. Играйте тревогу! Эй, капитан-директор! Мы отходим, отдавайте, что там от нашего кавалера осталось!

Ударили колокола громкого боя, загрохотали крышки люков и выбили на трапах чечёточную дробь матросские каблуки. Под эту задорную и тревожную боевую музыку на юте базы появилась ватно-кирзовая тётка, небрежно держа под мышкой Сипунова.

—  Забирайте! — крикнула она, легко, словно плюшевого мишку, перекидывая капитан-лейтенанта подоспевшим матросам. — Мелкий ноне офицер пошёл, как есть — мелкий. Вот, помню, когда мне осьмнадцать годков было, меня один мичманок соблазнил, так всю ночку трудился, голубок. Убили его потом. Ипонцы. Утопнул мой мичманок. Под Цусимой, — и тяжело ступая, ушла восвояси.

Поражённые матросы разом уставились на тихо лежавшего в сторонке Сипунова, и в глазах их отразилось простое человеческое сочувствие.

Эсминец "Непросыхающий" полным ходом летел в назначенный район, дабы метким торпедным ударом поразить супостата. Супостатом, то есть кораблём-целью, был назначен эсминец "Беспробудный". Он метался в своём квадрате переменными ходами и курсами. Адмирал, затеявший всю эту кутерьму, находился на борту и беспрестанно донимал экипаж всяческими каверзными вводными. Команда круглые сутки заделывала условные пробоины, тушила условные пожары и остервенело отбивалась от всякого рода условных противников — надводных, подводных и воздушных. Иногда эти учения объединялись, и тогда эсминец совершенно уподоблялся сумасшедшему дому. Картину помешательства дополняли офицеры политотдела, успевавшие в краткие промежутки между тревогами проверить конспекты по марксистско-ленинской подготовке.

—  Терпите! — отвечал командир "Беспробудного" на сетования офицеров. — Вся наша жизнь условна. Только смерть реальна. А пока живы — терпите, товарищи офицеры!

Но сам молил бога, чтобы поскорее подоспел "Непросыхающий" и пульнул торпедой, на чём, как он надеялся, муки закончатся.

И лишь один человек в экипаже "Беспробудного" не делил с прочими тяготы адмиральского присутствия. Это был матрос по прозвищу Некрофил. Столь звучное имя он получил за то, что, будучи в увольнении, напился до такой степени, что по ошибке вместо женского общежития проник в морг, где и уснул. Сторож, обнаруживший его наутро в обнимку с усопшей старушкой-сиротой, жутко перепугался, поскольку морячок никаких признаков жизни не подавал. Однако прибывший патруль быстро реанимировал рассеянного гуляку и отвёз на гауптвахту.

Толковые военные дознаватели перво-наперво попытались выяснить, не явилась ли смерть старушки следствием контакта с пьяным матросом? От таких подозрений тот едва не лишился рассудка, а когда сомнения рассеялись, и он вернулся на корабль, прозвище для него было уже готово. Медики, заверив, что психически матрос более или менее здоров, рекомендовали некоторое время не подпускать Некрофила к оружию и технике, а также ограничить общение с экипажем. Поломав голову, корабельное начальство решило дать отщепенцу работу в самых низах, а именно — отдирать, отбивать, отшкрябывать многолетние слои краски, добираясь до металлической сути. Люди, хоть чуть прикоснувшиеся к морской жизни, знают, что эта самая жизнь большей частью состоит, как раз, из подобных весёлых занятий.

Желая поскорее реабилитироваться, Некрофил попросил выдать ему кувалду, но в этом было отказано, зато он получил довольно крупного калибра цепь для отбивания краски. Жильё ему устроили прямо по месту работы, а попросту положили комковатый матрас и выдали навечно пожелтевшее постельное белье. По нужде его выводили регулярно, а пищу опускали прямо в люк. Кормили Некрофила хорошо, чтобы не будить голодом тёмных инстинктов, и матрос был совершенно доволен. Отсутствие общения его не угнетало, ибо вырос он в семье охотников, где выговорить три слова подряд считалось жуткой болтливостью. Единственное, о чём просил Некрофил — выводить его периодически на вольный дух, что и было обещано при условии добросовестной работы и примерного поведения.

На эсминце "Непросыхающий" деятельно готовились к боевой схватке. Лихорадило всех. Кроме Сипунова, который старательно симулировал сексуальную травму. Доктор поместил его в лазарет, куда и явился друг Сипунова — командир минно-торпедной группы. Справившись о здоровье потерпевшего, минёр доверительно сообщил доктору, что возможен конфуз, ибо торпеда, коей следовало поразить противника, не готова по причине недозаправленности спиртом.

—  А куда же он подевался, спирт? — ехидно осклабился доктор.

—  Будто сам не знаешь, куда он, проклятый, девается! — тяжело вздохнул минёр. — Выручай, профессор! Не дай уронить честь корабля, ведь не доедет она, подлая, до цели!

—  Что же, у вас всего одна торпеда? — доктор был человеком недоверчивым.

—  Как есть — одна! — минёр ударил себя в грудь кулаком. — Адмирал сказал, что настоящим морякам и одной хватит, а придуркам сколько ни дай — всё мало будет!

Вдвоём с Сипуновым они принялись обрабатывать доктора, и тот, наконец, кряхтя и ругаясь, нацедил два литра чистого медицинского препарата.

—  Хватит, что ли? — спросил он.

Минёр обвёл глазами присутствующих и сказал, что должно хватить.

—  Нужно проверить на годность, — напомнил Сипунов. — Ты, доктор, понимать должен, торпеда — не клизма, её чем попало не заправляют. Давай склянки!

—  Правильно! — поддержал минёр. — Снимем пробу, а заодно и пульку распишем!

Доктор, обожавший преферанс, не устоял. Дегустация прошла в дружественной, весёлой обстановке, и под утро минёр, в сопровождении бдительного доктора, добрался до торпедного аппарата и честно влил в какую-то горловину оставшиеся 150 граммов спирта.

Минёр обладал удивительным свойством — даже выпив столько, что нормальному человеку впору тихо помереть, пьяным не казался, ходил прямо, изъяснялся здраво и разборчиво. Невозможно поверить, но от него даже не пахло!

Эта особенность настолько интриговала Сипунова, что он предпринял расследование и раскрыл-таки секрет. Если во время застолья или сразу после него минёра вызывали к начальству, он украдкой заглатывал две столовые ложки тавота и этим запирал вредный дух внутри организма. Сипунов тоже однажды попробовал, но едва не отдал концы и плюнул на эту затею. Но ведь то, что оказывалось под тавотом, должно же было оказывать действие!

Образованный доктор научно объяснил, что минёр наделён от рождения слабо абсорбирующим кишечником. Лекарю велели не выпендриваться, и он, перейдя на нормальный язык, растолковал, что у этого ...ного минёра, ...лядь, брюхо устроено так ...издато, что, ..лядь, всасывает алкоголь очень медленно, ...лядь! Обычный, здоровый человек напьётся, ...лядь, и падает под стол, а этот ...удак выглядит абсолютно трезвым, сука!

Вот каким замечательным экземпляром был минёр. Но дивное желудочно-кишечное свойство, столь удобное вечером, оборачивалось наутро подлинным кошмаром. Минёрский кишечник, хоть и медленно, всё же к утру вбирал алкоголь, и яд распространялся по телу. К тому времени, когда добрые люди просыпаются с больной головой, но всё же отчасти протрезвевшие, у минёра наступал пик опьянения. Может, дополнительное действие оказывал тавот, может, ещё что-то, не изученное пока наукой, но бедный торпедист совершенно утрачивал координацию и дар связной речи.

В таком печальном состоянии и застал его Сипунов, заглянув наутро в каюту приятеля.

—  Боже милостивый! — испугался Сипунов. — Ему же сейчас стрелять!

Он попытался растолкать несчастного, тот открыл глаза, выслушал Сипунова и стал о чём-то просить, шевеля пальцами ног, потому как ничем другим пошевелить не мог.

Сипунов напрягся и сообразил, что минёр просит его застрелить.

—  Ещё чего! — обозлился Сипунов. — Потом замучаешься рапорта писать. Да и чем я тебя застрелю? Ладно, зараза, лежи тихо, я тебя снаружи запру. Голоса не подавай, даже если на дно пойдём!

Далее Сипунов повёл себя чрезвычайно тонко — явился под незначительным предлогом на ГКП, где нервозность возрастала с каждой минутой, и заявил, что, несмотря на болезнь, готов участвовать в боевых действиях.

—  Ступай в санчасть, лежи и лечи свою травму, маньяк сексуальный! — гаркнул на него командир.

Капитан-лейтенант притворился обиженным и поспешил на командный пункт минно-торпедной части, где обрисовал ситуацию и взялся имитировать присутствие товарища, поскольку обладал способностями пародиста и чревовещателя. Он так лихо докладывал голосом минёра о своих действиях, что на ГКП не могли не признать эти действия чёткими и грамотными.

—  Какое углубление выставлять? — почтительно осведомился старшина, доселе не сталкивавшийся с речевой имитацией.

—  Ставь на два метра! — приказал Сипунов, думая о чём-то своём.

И вот наступил тот миг, когда самые скептические морские души вдруг ощущают прилив тайного восторга, осознав, что являются частью грозной железной конструкции, которая летит по волнам и вот-вот чем-нибудь непременно выстрелит. Эсминец нёсся в атаку, сотрясаемый вибрацией и командами, а корабль-цель пытался уклониться от неминуемой условной погибели.

Прозвучала команда — "Пли!"

Однако переведём дух и сделаем два необходимых пояснения:

1. Торпеда, готовая плюхнуться в солёную купель, была самонаводящейся, то есть улавливала акустическое поле цели.

2. Эсминец "Беспробудный" тащил за собой на кабель-тросе излучатель шумов, грохотавший громче двигателей. Умная торпеда должна была наводиться именно на это устройство и пройти под ним, что было бы зафиксировано приборами и считалось попаданием.

И тут в события вмешалась роль личности.

Как известно, роль эта велика, но противоречива. Это в мировой истории. А в истории военно-морского флота и того пуще. Пытливый Сипунов по молодости даже принялся было писать трактат именно с таким названием: "Роль личности в истории военно-морского флота". И начать бы ему с какого-нибудь древнегреческого флотоводца! Неприятности он, конечно, всё равно поимел бы, ибо всякое умничанье должно быть наказано, а всё же это были бы неприятности обычные, ожидаемые. А Сипунова чёрт дёрнул начать трактат прямо с нелюбимого им замполита. И так молодой офицер увлёкся писучим творчеством, что однажды выскакивая по тревоге из каюты, оставил рукопись на столе. А замполит как раз и заглянул, чтобы по собственной инициативе проверить, задраены ли "броняшки" на иллюминаторах? И рукопись прочитал. На одном дыхании. Не отрываясь.