От подобных рассуждений начинала болеть голова. Подобные рассуждения вели в бездну. Меж ними и людьми пропасть, которую не пересечь, и нечего и пытаться. Он должен заботиться прежде всего о себе — ведь в нем одном теперь весь род Вайтль нашел свое последнее пристанище, свое последнее воплощение — и ни о ком еще.
Очередная незваная мысль, очередной предательский укол в самое сердце. Тогда вечером...она спрашивала об отце и прочем не из праздного интереса. Она...мыслимо ли это...действительно была...
Все, довольно. Еще немного в таком темпе и он и правда решит, что ее участие не было попыткой выудить побольше информации, было чем-то искренним. Довольно. Сейчас он зачистит этой девице память, пойдет к старику и сделает то же с ним. А потом соберет вещи и...
Острая боль в левом предплечье — и, сразу за тем — пробежавший по всему позвоночнику холод. Ошибки быть не могло, просто потому, что Метка, к которой был привязан внешний барьер, ошибиться была в принципе не способна. Он еще не успел прикрыть глаз и войти в контакт с полем, чтобы увидеть все воочию, а разум уже обрабатывал тревожный сигнал.
Контакт на внешней границе. Излучение столь мощное способны дать лишь Цепи — множество Цепей, и далеко не последнего сорта, если судить по мощи уловленных всплесков. Цепей, по которым уже пустили ток, а это, в свою очередь, также значит лишь одну вещь...
Установить связь уже не удалось: с момента, когда была подана тревога, минуло меньше пары секунд, а внешний, сигнальный слой был уже нащупан и развеян.
Маг вскочил на ноги — о девушке он более даже и не думал. Послав ряд коротких импульсов оставшейся внешней защите — вряд ли второй и третий слои продержатся против такой мощи больше нескольких минут — он метнулся к кровати, выдернув из-под подушки оружие. Бросив пистолет в карман, рявкнул, уже нисколько не заботясь о тишине, пару отрывистых команд: машина, чью незримую пуповину, что тянулась к духовной жиле, он не так давно обрезал и приладил к собственной Метке, прорвалась в реальность, обретая формы и цвет — и тут же принялась жадно сосать его соки с удвоенной силой. Еще одно движение — мысли, не тела — еще несколько команд для машины: развернуть защиту, далее действовать согласно заложенному алгоритму.
Противник, что заявил о себе, что сейчас сносил, словно разъяренный бык, внешние поля, при всей своей мощи был предсказуем — и ему согласно расчету должно было хватить и машины — во всяком случае, на первый срок. Нет, реальная опасность подстерегала в совершенно другом обличье — толстяка с мертвым взглядом, отзвука чьих Цепей — если они вообще у того были — он не почуял. Этот хитрее, этот расчетливее. Этот не станет печься о каких-то приличиях, а, скорее всего, попытается просто-напросто ударить со спины при первой возможности, да еще каким-нибудь подлым оружием вроде тех газовых гранат, что были с ним в прошлый раз. В том, что толстяк был здесь, Юст не сомневался — как и в том, что с ним придется схватиться лично...
До рассвета оставалось не так уж и долго — час, может, полтора, но тьма еще была сильна, и отпускать город никак не желала. Скрипел под ногами жесткий снег, оставались в том снегу глубокие следы. Бенедикт Кальдервуд, что вышагивал сейчас по свежему белоснежному покрывалу, шел быстро, сплетая нужные чары прямо на ходу.
Он наступал на крохотный домишко со стороны дворов — так, чтобы быть до конца уверенным в том, что никого не встретит на своем пути. Он наступал, практически не ощущая преград. Вокруг часовой мастерской был сплетен трехслойный кокон полей — простейшая система из замка и ключа, что должна была преградить путь любому, чей узор Метки не совпадал с хозяйским. Система, быть может, и была простой, но от того не становилась менее надежной — сил в нее было вложено множество и маг послабее его наверняка уже застыл бы, разбитый и обессилевший, а после бы и выгорел изнутри, оставив после себя только лишенное разума тело. Первый слой Бенедикт разорвал, не сбавляя хода, на второй ушло чуть менее тридцати секунд. По телу растекался жар — все Цепи, вплоть до самых скудно развитых, были пущены в дело, фамильный вензель полыхал грязно-зеленым светом на спине, меж лопаток. Бросив в снег массивный чемодан и со щелчком раскрыв, маг обнаженными руками зачерпнул оттуда несколько пучков грязно-серых водорослей: ссохшихся, замотанных в чудные клубки.
-Show his eyes, and grieve his heart, сome like shadows, so depart...— нараспев протянул он, резко очерчивая полукруг пред собой, разбрасывая клубки по снегу.
В снегу началось какое-то шевеление. Послышался мерзкий чавкающий звук — не прошло и минуты, как от него уже стало почти закладывать уши. Снежный ковер пенился и шел грязно-серыми пузырями, кипел и таял на глазах, окутывая все вокруг мерзким, парализующим тело и сбивающим дыхание паром. Маг щелкнул пальцами — по воротнику его змеей скользнуло что-то влажное, набухая, присосалось к шее, обернулось вокруг нижней части лица, укрывая рот плотным на вид листом. Два тоненьких побега рванулись выше, входя в ноздри, глаза окольцевали струящиеся по лицу стебельки.
Там, в облаках тошнотворного пара, что-то шевелилось — поначалу неуклюжие и уродливые силуэты, поглощая снег за считанные секунды, распрямлялись, сжимались, скручивались...
Пальцы правой руки сомкнулись в кулак — последний слой защиты был сокрушен, как гнилая ореховая скорлупка. Рука левая зачерпнула горсть странных, словно вымазанных в масле, семян, забросив их далеко вперед — к задней стене дома.
-I will not be afraid of death and bane, till Birnam forest come to Dunsinane...
Скользящий капюшон из листьев раскрылся и втянул в себя голову мага, оставляя открытым только лицо — вернее, ту часть, что не была уже запрятана в живую броню.
Собирая силы для таранного удара, Бенедикт Кальдервуд продолжил идти вперед. За спиной его из клубов пара выступало то, чему не даже имени не было.
Разбудил ее, вне всяких сомнений, грохот. А вот от запаха, что ринулся в ноздри лишь парой секунд позже, Эльза едва не потеряла сознание вновь. Этот смрад не был похож на плоды готовки Юста, нет — это вообще ни на что не было похоже. Чувствуя, что задыхается, она рванулась было вверх, садясь на холодном полу и зашлась судорожным кашлем, вместе с которым из нее слово выбирались остатки дремоты.
Воспоминания мелькнули перед глазами, словно скоростной поезд. Кофе. Отрава. Юст. Он сказал, что...
Внизу снова громыхнуло, едва ли не с удвоенной силой — кажется, к грохоту тому прилился чей-то жуткий голос — ни одного слова было не разобрать. Чувствуя, как вместе с сознанием — если не быстрее — к ней возвращается страх, Эльза кинулась было к окну, ведомая первой из мыслей, что роились в ее голове. Нужно было хотя бы понять, что там, снаружи...
Отдернув штору, Эльза замерла, словно оказалась врыта в землю — разум никак не хотел воспринимать то, что видели глаза. За окном висело, прилепившись к стене, нечто, имевшее цвет поистине отвратительный: болезненно-серая туша из скрученных жил, меж которых беспрестанно сочилась какая-то слизь, проверяла стекло на прочность, ощупывая его сразу десятком мелких отростков. Не в силах даже закричать, Эльза сделала шаг назад и вновь застыла — тварь снаружи словно уловила ее движение сквозь стену. Серая дрянь продавила стекло, словно бумагу — осколки брызнули внутрь, не задев Эльзу лишь чудом — и через подоконник перевалились выпростанные вперед деформированные конечности. В оконном проеме появилась уродливая белесая морда с загнутым кверху кривым клювом...
Как и откуда она взяла силы для бега, Эльза не знала — ноги словно обрели свой собственный разум, который здраво рассудил, что умирать вместе со всем остальным телом ему вовсе ни к чему. Ее сорвало с места раньше, чем нечто за ее спиной издало булькающий звук, она выскочила за дверь и захлопнула ее еще до того, как серая дрянь перетекла через подоконник.
Чудовищный запах в коридоре только усилился — он тек откуда-то снизу и здесь к нему примешивались тошнотворно-сладкие нотки. Сделав несколько шагов к лестнице, Эльза почувствовала, как к горлу уже подкатила настоящая волна. Уцепившись рукой за ближайший угол, она рухнула на колени и ее вырвало на темные ступени внизу — не покатилась по ним же Эльза лишь потому, что нашла в себе силы ухватиться за что-то и другой рукой.
Страх язвил все тело, жег его каленым железом. Слепо шаря по стене в поисках выключателя и, наконец, найдя его, она попыталась дать свет — но обе лампочки издали по презрительному хлопку, стоило лишь попытаться их зажечь. Зажав рот рукавом — горло саднило, желудок пританцовывал что-то лихое — она полезла вниз, всем телом прижимаясь к стене, и стараясь не оступиться и не поскользнуться, что неизбежно закончилось бы сломанной шеей.
Внизу, в небольшом коридорчике, свет еще был — уцелела, правда, лишь одна лампочка из трех, но даже ее хватало, чтобы Эльза вновь застыла в ужасе. Там, далеко впереди, в стене зиял огромный пролом — ледяной ветер радостно врывался сквозь него внутрь, тотчас же наводя свои порядки. Лишенная верхней одежды, она почувствовала холод практически сразу — но холод был ничем по сравнению с этой тошнотой и...
А это еще что?
Эльза ошалело смотрела вперед и понимала, что не узнает дома, в котором провела почти уже целую неделю. В доме, к которому она успела привыкнуть, стены не покрывал шевелящийся, чавкающий ковер какого-то мха, лиан и ярко-желтых цветов, по полу не струились, сплетаясь в прочный покров, разнообразные побеги. Там, в полумраке, что-то беспрестанно лопалось, пузырилось и надувалось, созревая и раскрываясь с настолько бешеной скоростью, какой в реальности быть попросту не могло. По стене прополз, сочась чем-то густым, словно патока, ярко-красный стебель, с потолка вниз спустилась полупрозрачная сеть с алыми прожилками, ковер изо мха исторгнул порцию новых цветков — в этот раз уже с сиреневым отливом...
Из тьмы донесся слабый, едва слышный стон. Борясь с тошнотой и страхом — с каждой секундой у нее выходило все хуже и хуже — Эльза сделала несколько осторожных шагов вперед, чувствуя стремительно нарастающее отвращение. Коридор перед ней был живым — он цвел и извивался, давал новые и новые побеги, и во всей этой массе, цвета для которой были избраны, казалось, лишь самые гадкие для человеческого глаза, что-то беспрестанно копошилось, рождалось и умирало. Что-то...
Закрепленная под потолком лампочка качнулась чуть вперед, подгоняемая потоком леденящего ветра. Тусклый лучик высветил источник звука.
У Эльзы подкосились ноги. Стены и пол там, дальше, были перекрыты настилом из огромных лоснящихся листьев продолговато-эллиптической формы, густо усеянных сотнями — нет, тысячами — мелких жестких волосков. К одному из таких листов было приклеено, словно муха к липучке, ежесекундно вздрагивающее тело дяди Тимо. Старик, выскочивший на шум куда раньше нее, был в одной лишь ночной рубашке и стоптанной домашней обуви — последняя, густо покрытая алой слизью, валялась неподалеку. Несчастный часовщик извивался, будто змея, пучил глаза с такой силой, что странно, почему они до сих пор были целы, и заходился в безмолвном крике — рот его был крепко зажат двумя жирными листами чуть меньшего размера. Сине-фиолетовые бутоны распахивались над его головой, обильно заливая ту густой, словно кисель, жижей, а ярко-красный стебель, словно живой, протянулся к часовщику, обвив грудь, словно стальной обруч. С потолка к бьющемуся в агонии старику спустились длинные черешки, постепенно переходящие в закругленные листы с клиновидным основанием. Листы, собранные в розетку, были сплошь усеяны длинными железистыми волосками — на конце каждого выступала капелька вязкой черной жидкости. Листы приблизились к лицу часовщика — волосики, задрожав, заскользили по тому, ощупывая почти с осторожностью. И, безошибочно отыскав на том лице веки и раскрыв их, почти вырывая из глазниц, открыли путь своим сородичам — те уже устремились к самим глазам, ввинчиваясь внутрь, словно тысяча маленьких сверл...
Эльза подалась назад, не закричав — скорее заскулив от ужаса. Этого не было. Не могло быть. А если и могло — то уж точно не с ней. Часть ее требовала немедленно сорваться с места и бежать, бежать, все равно, в каком направлении — лишь бы ее унесло подальше отсюда. Вот только...
Ослепленный часовщик метался, как выброшенная на сковороду живая еще рыба. Лицо его заливала кровь. Сжав зубы и стараясь не смотреть по сторонам — туда, где все копошилось, трещало и расползалось, лопалось — она пригнула голову и кинулась вперед, чувствуя, как ноги тонут в мягком мху.
До старика ей не хватило какого-то шага. Тьма раздалась и на растительный ковер ступил высокий — выше ее на голову, если не больше — человек в темно-зеленом костюме. Лицо его было скрыто за листьями и побегами, словно за маской, голову обтягивал лиственный же капюшон. Глаза его были словно гранит — и, пусть в этом взгляде и можно было увидеть разум, душу, как ей казалось, выискивать было делом совершенно пустым.
-Kill it, — небрежно бросил высокий человек, щелкнув пальцами — и в ту же секунду потерял к Эльзе всякий интерес.
Тьма вновь зашевелилась, ветер принес с собой знакомый уже тошнотворный запах — ее несомненно вырвало бы вновь, если бы только осталось, чем. Прижимаясь к стене, на свет выползла высокая и тощая белесая тварь, скрученная из знакомых уже водорослей, перемазанных какой-то гадкой слизью. Ее огромный, жирный товарищ выполз следом — этот уже напоминал гигантского слизня, чей отвислый живот волочился по полу, словно мешок. Тварь щелкнула клювом, поднимая свои обрубки — каждый кончался пучком уродливых белых щупалец.
Эльза почувствовала, что на этом ее силы подошли к концу. Она не могла сдвинуться с места, не могла шевельнуть и пальцем. Могла только наблюдать, как обе твари потянулись к ней — каждая так быстро, как только могла...
Синий всполох осветил коридор. Высокий человек вздернул вверх руку, сложив пальцы в странный знак — тварь же, что вырвалась вперед, что уже почти уже коснулась ее лица своими мерзкими присосками, вдруг надулась и, начав заваливаться на спину, лопнула с оглушительным хлопком. Нестерпимая вонь хлестнула по ноздрям, и, чувствуя, что сейчас лишится сознания, Эльза повалилась назад, на пол.
Ошалело глядя на то, как сквозь потолок спускается нечто — тот самый мираж, с которого все началось, та самая невозможная фигура, точнее говоря, ее призрак...
-Прочь оттуда! — рявкнули позади.
Дрожа всем телом, Эльза резко обернулась, уже зная, кого там увидит. И, конечно же, не ошибалась.
Изуродованная магией Бенедикта, часовая мастерская все больше и больше уже напоминала оранжерею какого-то неряхи и безумца — и то и другое определение, по мнению Юста, очень даже подходили к персоне нападавшего. Бенедикт явился, отправив вместо предупреждения разрушительные чары, Бенедикт не был намерен останавливаться даже ради формального вызова на поединок — злость его была слишком велика. Он пришел сюда единственно для убийства, а все слова, какие можно было сказать, сказаны были уже очень, очень давно.
