И Смех, И Грех

— Малыш, давай посмотрим одежду в ваших шкафах.

— Зачем?

— Надо в чём-то тебя вывезти в город. Мы вчера договорились, назад дороги нет.

— Я не помню, но мне, кажется, там ничего нет,— хитрила она,— может, не будем торопиться.

— Накинь рубашку, и пойдём, я проверю сам.

Она вынуждена была подчиниться.

— Здесь старые вещи, что уже сёстры не носят,— канючила Таня, шлёпая следом.

— Вот и посмотрим, что-то да подберём.

Перерыв кучу вещей, место которым давно на свалке, а наш народ по непонятным причинам, авось пригодится, ещё складывая в мешки, долго хранит, он подобрал трикотажную в тонкую полосочку блузку с коротким рукавом и старые потёртые джинсы.

— Одевайся.— Погладив, повесил он новый наряд ей на руку.

Она душа смех замахала руками.

— Витюша, я не смогу это носить. Буду глупо выглядеть.

— Непременно, если затолкаешь за щёки орехи. Так что, пожалуйста, оставь их в фартуке.

Она подняла на него глаза.

— Ты, правда, думаешь, никто не догадается?

— Господи, кому надо то. Одевайся...— Он помог ей влезть в джинсы и застегнуть их.— Ну-ка покажись. Нормально.

Она закрыла лицо руками.

— Я ужасно себя чувствую.

— Привыкнешь. Красавица! Ты сейчас сама себя не узнаешь. Как можно было прятать себя под тем барахлом. — Он, покрутив её, задумался.— Чтобы сделать с твоими волосами? Придумал. Завяжем хвост. Шикарно будет. Дай мне шарф какой-то капроновый или ленту.— Она порылась в ящике комода и передала ему белый шарф. Он с азартом принялся за дело.— Отлично. Посмотри в зеркало на себя. А то крашеным, синтетическим куклам она позавидовала. Да им до тебя, как до звезды. Тонкая талия в сочетании с такими аппетитными бёдрами, плоским животом и пышной грудью в плюсе с твоей рыжей шевелюрой — мечта любой кинодивы. Да они от зависти все лопнут.

— Скажешь тоже... А глаз?

— Купим пока хорошие тёмные очки, а позже посоветуемся с врачами. А ноги во что одеть есть? Показывай.— Раскопав белые шлёпки со стразами, он протянул их ей.— Вот эти пойдут. Обуваемся и вперёд.

— Это Лены, а вдруг она ругаться будет...

— Кто ей скажет-то. С одного раза не стопчутся, а сегодня я тебе воз барахла накуплю своего. Давай одевайся и не печалься больно — то.

Он подогнал "джип" к самой калитке. Но вылезшая на забор соседка всё равно разглядела рыжеволосую красавицу, впорхнувшую в автомобиль богатого мужика. Таня, чувствуя себя неловко, старалась забраться в уголок и быть там незаметной. Но Виктор, отправив за руль водителя, а на переднее место личного охранника, сам нырнул к ней, и со смехом заключив в объятия, подналёг на телефон. Проконсультировавшись со знакомыми девицами на ходу, в каких бутиках и салонах они одеваются, Виктор повёз её по намеченным точкам. Потратив полдня и набрав в бутиках половину салона машины вещей, завёз в "Салон Мечты". Попросив привести в порядок её руки и лицо, сам уединился с телефоном, решая рабочие вопросы с удивлёнными пропажей шефа замами. Девушки советовали, раз уж пошёл такой передел, довести до ума и волосы, но ему не хотелось кромсать её гриву. И он воспротивился. Если б была его воля, то он заставил бы ходить её только с дико распущенными волосами. Тогда ей остригли модную чёлку и заплели косу. Получилось здорово. Виктор был доволен. Следующими стояли в плане глаза. Нашли нужный отдел в одном из центральных универмагов. Просмотрев с десятка два очков. Выбрали, какие понравились обоим. Таня сразу водрузила их на нос. Остановившись около киоска, послал водителя купить ей пачку хозяйственных перчаток.

— Зачем?— прошептала она на ушко, стесняясь при чужих людях с ним говорить.

— Чтоб больше голыми руками не работала,— отшептался он, смеясь,— ты чего на шёпот перешла. Это мои люди: водитель и телохранитель. Они глухи и немы.

— Такие розовые и красивые,— рассматривала она, вертя в руках перчатки.

— Это, чтоб приятно было в земле и грязи ковыряться. Как ты себя чувствуешь в новом наряде.

Она отвернулась к окну и прикинулась глухой. На самом деле в ней всё дрожало от напряжения. И в животе, и в груди, и даже под лопаткой. Девушка видела себя в зеркале во всех этих красивых вещах, с трудом справляясь с не желающими держать её дрожащими ногами. Он переодел её в льняной белый брючный костюм, такого же цвета мягкие туфельки без каблука, хотя там, в сумках лежали ещё пара коробок и на маленькой шпильке тоже. Они такие красивенькие, но ей ещё на них надо учиться ходить. На плече её висела сумочка в тон туфлей. Было трудно поверить, что всё это куплено для неё и то отражение что показывает зеркало — это тоже Таня.

Она припомнила, как его руки примеряя на неё вещи в зеркальных примерочных, плутали по телу и, вспыхнув пожаром, покраснела. Он, улыбаясь, наблюдал за ней. "Кто теперь в ней признает юродивую?! Никогда, никто". Уловив её смущение и, просунув руку за её спину, прижал к себе, сорвав заколку, распустил волосы. И зарывшись в копне этих падающих волнами волос ощутил себя безмерно счастливым. А потом принялся целовать её. Ощущение того, что эту женщину он может теперь любить открыто, сделало его сумасшедшим. Почему это не пришло ему на ум раньше... Ведь сделать из юродивой нормальную девушку нужно было давно. Тогда бы отпала необходимость скрывать её от друзей. Такую кралю, он может показать и объявить на весь свет, что любит. Заметив такое рвение босса, охранник отвернулся.

— Витя, это ж не правильно, не хорошо, что подумают люди.— Таня, испуганно посматривая на него вся сжалась. Ей было страшно: как посмотрят теперь, что скажут. Она боялась сделать лишнее движение.

— Малыш, они давно уже поняли, что у меня сорвало крышу. Если я занятый по макушку мужик таскаюсь с тобой по магазинам и салонам, то я явно не в своём уме.

— Виктор Николаевич, мы приехали.— Предупредил, не оглядываясь, водитель.

Таня поторопилась дёрнуть за ручку не желающей открываться двери, но Виктор ласково убрал пальчики, положив их на колени, объявил:

— Сиди. Я сейчас выйду и помогу выбраться тебе. Так положено даме.

Он так и сделал. Подав руку, выпустил на волю.

— Это мой офис. Идём.

— А вещи?

— Они останутся в машине. Не волнуйся, всё будет в целости и сохранности.

Он держал её за пальчики. В лифте, прижав к стене и отгородив от телохранителя спиной, целовал. Таня почти не чувствовала ног. От случившегося с ней и увиденного крутилась голова. Счастливые глаза просили пощады, а губы пытались говорить:

— Чем ты занимаешься?— опять шёпотом спросила она.

— Продажей машин. У меня несколько магазинов и не только здесь.

— Всё?

— Ещё антиквариатом, это почти хобби. Есть банк и с десяток заводиков.

— А братья? Брат?— поправилась она, смутившись.

— Каждый своим, но есть и общее. Заходи, не бойся, это мой кабинет. Подожди секундочку, я сейчас только переговорю с секретарём...— Не желая приглашать его к себе и разговаривать при ней с ним, он сам выскочил в приёмную, чтоб заказать разогреть пиццу и сварить кофе, а также дать срочные поручения.

— Ну, вот и всё. Я тут. Танюша, ты, почему стоишь? Садись, детка.

Таня присела, осматриваясь на краешек. А он, заперев вдруг дверь, подхватив её на руки, кинул на диван. Чертыхаясь, отвлёкся на разговор со звонившим секретарём, сообщив, чтоб зашла через двадцать минут. И кинув трубку, вернулся к своей рыжеволосой страсти.

— Осторожно порвёшь...

— Беда какая, там пол машины барахла.

— Ты сумасшедший...

— А ты рассчитывала, что в юродивую может влюбиться нормальный. Мучайся теперь.— Смеялся он, торопливо лишая её с пылом одетого наряда...

Пицца была безумно вкусной, а облизанный друг у друга острый соус на губах необычно сладок. После уговоров, он разрешил заплести эту рыжую пушистую копну в косу и отпустил с водителем домой. Надавав тому кучу ЦУ по поводу многочисленных покупок.

Соседка, засекя стоящий у ворот юродивой соседский "джип" с водителем, таскающим в дом пакеты и коробки с покупками, немедленно кинула все дела и с удвоенным любопытством включилась в процесс слежки. Как не крути, а человек существо любопытное, а женщина особенно, ну уж, а соседка сверх особенно. Кто ж эта рыжеволосая девица и чего это она командует здесь как у себя? Опять же, куда делась юродивая? Одни вопросы— голова лопнет. Чтоб выманить во двор из дома юродивую, запустила на её территорию свою сиамскую кошку в надежде, что та пощипает, пока нет кота Матвея, Кузю с Сёмой. Мол, не разберутся, кошка она и есть кошка, сунутся с любовью, а она их — ам! Но не получилось. Не замеченный женщиной Джек тут же загнал её любимицу на крышу сарая. Откуда она её полдня теперь пыталась сманить. А юродивая так и не показалась. Заинтригованная мельтешением в чужом дворе соседка, всеми жабрами понимала, у юродивой происходит что-то необычное и непонятное. Во-первых, частые посещения крутого соседа слева не могут быть пустяшными у них непременно должна быть цель. Во-вторых, исчезновения на полдня юродивой и появление непонятной рыжей девицы. Это тоже неспроста и даёт повод для размышления и жирного вопроса, надо непременно такое дело отследить. Подходящий момент не заставил себя ждать. Воспользовавшись отсутствием во дворе козы, да ещё плоскомордого слюнявого соседского боксёра и прошмыгнув в калитку, она подошла к окну и залезла на завалинку, цепко ухватившись за наличник, прильнула к стеклу. Ей повезло, в комнату вошла юродивая, но с треском оторвавшийся наличник накрыл её, опрокинув с выступа завалинки на широкую грядку. Любопытство вышло дорогим и боком. Вопя, от страха и боли, она не сделала попытки подняться. На шум, открыв окно, Таня была поражена неописуемой картиной. На спине, толстым животом вверх, лежала тараща безумно глаза соседка. Крепко сжимая в руках оторванный дубовый наличник, она стонала. "Портрет колобка в рамке!" Закинув орешки за щёки, и оббежав дом, Таня, поднатужившись, откинула наличник и помогла женщине подняться. Растирая грязными руками слёзы по щекам и не в состоянии объяснить своего обезьяннего ползанья по стене, да Таня собственно и не спрашивала, с чего соседку понесло на завалинку, та побрела со двора. "Чего людям неймётся. Подсматривала. Ей оно надо. Оказывается, любопытству возраст не помеха. Надо быть осторожней. Хорошо, что перенесла все покупки на чердак и сразу переоделась. Что же теперь с наличником-то делать. Придётся пойти к Тимофеевичу попросить помощи. Он к юродивой вроде бы неплохо относится",— гадая тужила она. Поправляя старый платок, закрывающий пол лица, с тревогой посматривая в след охающей женщины, так и сделала. Не вынимая орешек из-за щёк, где словами, а где на пальцах, объяснила про свою беду. Тимофеевич пришёл, посмотрел на сорванный резной наличник, на развороченную грядку и присвистнув спросил:

— Это кто у тебя так поработал?

Юродивая замахала обеими руками в сторону соседского забора.

— Дорого ей та информация досталась. Богато разжилась?

Таня не сдержав улыбки, развела руками и пожала плечами.

— Понятно. Пусть радуется, что на козлиные рога не упала,— прокричал он нарочито громко в соседский двор.— Вот народ пошёл. В каждой бочке затычкой норовят быть. Оно ей надо?

Закрепив на место произведение столярного искусства, Тимофеевич ушёл. А Таня, полюбовавшись своими пальчиками, надела перчатки и принялась окучивать картошку. Затем отправилась колдовать с ужином, а потом на чердак рисовать.

Вернувшись поздно, ещё при подъезде к дому Виктор, почувствовал неладное. Ещё бы, у ворот стояла и орала благим матом коза. Увидев, вырвавшуюся, по-видимому, не дождавшись хозяйки животное, не имеющую возможность самой попасть во двор, он не просто забеспокоился, у него обмерло сердце. "Леший забери, что могло случиться. Всё же было днём хорошо". Остановив у её ворот "джип", запустил бедное животное и полетел в тёмный дом. Но Тани не было. Выскочив на улицу, опять обсмотрел дом снаружи. Заметив на чердаке свет, помчал туда. Влетев на чердак, он готов был увидеть, что угодно только не то, что предстало его глазам. Таня живая и здоровая с лучащимися колдовским светом глазами, сидела за мольбертом и писала картину. Он тихо прошёл и встал за её спиной. "Что же она там малюет?"

— Не вероятно,— вырвалось восторженно у него.

Увидев её работы, Виктор замер и на некоторое время восхищённо затаил дыхание.

Она моментально вскочила, закрывая собой холст и мотая головой в знак того, что он нарушил её территорию и должен уйти.

— Это твоя тайна?— понял он.— Успокойся, я никому не скажу.

Обойдя её, он прошёл к другим полотнам и был поражён.

— Это всё ты рисовала?

Она кивнула в знак согласия и, отвернувшись, заплакала. Обескураженный он метнулся к ней. Притянув к себе, искупал встревоженную девушку в нежности.

— Танюша, ты чего? Я повален на лопатки. Это безумно талантливо. А как прекрасно.

Как она могла в такое поверить.

— Ты обманываешь...

"Думал, знаю её как облупленное яйцо, а вот и нет. Сюрприз. Глупо было рассчитывать на то, что она мне настолько доверяет, чтоб выложить всё про себя на блюдечке с голубой каёмочкой. Ты поглупел Витёк".

— Вот ещё. Если тебе кажется, что я немного преувеличиваю, так ведь совсем чуть-чуть.— Его улыбка осветила лицо, а такие родные руки прижали к себе.— Малыш, я без ума от всего этого. Я б, не торгуясь, купил вот это,— показал он на девушку под одуванчиком.— Продай?

Она замахала руками.

— Забери так. Я тебе её дарю.

Он сделал осторожную попытку разговорить её.

— Но это очень дорогой подарок. Я даже боюсь предположить, сколько картина будет стоить.— Она не оборвала его, и он пошёл дальше:— Но кто научил тебя этому? Ведь писать картины, это не классики на асфальте мелом рисовать.

— Никто, сама. Накапливаются впечатления и хочется с кем-то поделиться. От деда остались краски, кисточки, холст, каркасы. Стоя у него за спиной, я видела, как разводятся и смешиваются краски, делаются мазки... Главное для меня — воссоздать настроение и особенности характера картины рождённой в моём воображении. Жаль, что все запасы деда кончаются и я в отчаянии.

— Слушаю и ушам своим не верю. Краски, кисти не проблема. Завтра же скатаем, и ты всё подберёшь, что тебе надо. Мне непонятно одно. Почему надо было скрывать и прятаться?

— Боялась, что будут смеяться надо мной. Дед тоже прятался тут, чтоб не смеялись. Только я знала об этом. Он говорил: — "Художник, как известно от слова "худо" походит. Разве это, рыжик, профессия для уважающего себя мужика? Так, игрушки, хобби, развлечение..."

— Вот глупышка,— прижал он её хрупкое тельце к себе с таким порывом, что она ойкнула.— Прости. Такой талантище.

— Это неправда,— тут же запротестовала она приняв это за насмешку.

Сообразив, что с ней так нельзя он осторожно принялся внушать ей это:

— Наоборот, изысканная красота и безусловное совершенство поражают, к тому же они тонко скрывают невиданную силу не проявленной, как будто дремлющей до поры любви. Мне сложно, детка, описать словами, но не почувствовать это невозможно.