Песочные часы с кукушкой

— Да.

— И не вздумай снова заявляться к Адаму. Просто выметайся из дома через десять минут.

Он прикрыл дверь, и Джилл оказалась в полной темноте. Она прикусила перчатку, чтобы совладать со рвущимся наружу криком. Детские страхи обступили ее — она боялась темноты, с тех пор как в пять лет случайно захлопнула за собой крышку погреба и не смогла ее поднять. Джилл прислушалась — голоса Шварца и Мозетти раздавались приглушенно, но разобрать, о чем они говорят, было возможно. Жак спросил, что Яков Гедеонович наденет, тот бросил вскользь: 'Как всегда'. Жак сказал: 'Я отправлю Адама на почту, проверить, не привезли ли посылки'. Изобретатель не ответил. На какое-то время воцарилась полная тишина, лишь дом скрипел устало и зловеще. Джилл протянула руку вбок — пальцы наткнулись на что-то шершавое. Длинная деревянная палка... Похоже, половая щетка. 'И впрямь чулан, — подумала девушка. — Десять минут... надо считать, чтобы не пропустить время...'.

Внизу, в прихожей, Яков оглядел женское пальто, висевшее на вешалке. Жак спустился сверху, улыбаясь до ушей. Яков уже было открыл рот, чтобы поддеть помощника фразой о неуместных свиданиях, как тот, округлив глаза, сначала прижал палец к губам, потом поднял его, указуя наверх.

— Кто? — прошептал Шварц.

— Маленькая голубка, журналистка, — так же тихо ответил Жак. — Выволок ее от Адама как раз в разгар истерики.

— А как она туда вообще попала?

— Mea culpa, патрон. Больше не повторится, я ее порядочно напугал.

— Кем? Мной? — Беззвучно рассмеявшись, уточнил Яков.

— А были другие варианты? Меня девушки не боятся, я слишком обаятельный, — парировал Жак и уже громко произнес: — Я отправлю Адама на почту, проверить, не привезли ли посылки.

Яков покачал головой, как будто не одобрял таких детских забав, но в глазах у него плясала смешинка. Затем притянул к себе Жака и тихо сказал:

— Развлекайся, как хочешь, но чтобы она не путалась больше под ногами.

Жак вытянулся в струнку и по-военному отдал честь.

Досчитав до шести сотен, девушка прислушалась снова. Ни звука. Джилл толкнула дверь, и та с тихим скрипом открылась. Присущее ей упрямство заставляло пойти назад, к спальне Адама, чтобы расспросить его подробнее, получить ответы — но девушка напомнила себе: Жак позаботился о том, чтобы секретарь также покинул дом. Джилл спустилась вниз, ежеминутно оглядываясь через плечо. Накинула пальто и выскочила из дома, прикрыв за собой дверь. Щелкнул замок, она пару раз подергала дверную ручку, отбежала за угол... и, прислонившись к каменной стене особняка, разрыдалась.

— Чудовищно, просто чудовищно... — сквозь всхлипы пробормотала она. — Боже, у меня опять распухнет нос...

Джилл огляделась и, приметив на противоположной стороне улицы кофейню, чьи окна светились ярким, теплым светом, направилась туда — привести в порядок как внешний вид, так и нервы. Она заказала большую кружку какао, пару круассанов и кусочек торта с вишней. Сладости сотворили чудо — уже через полчаса Джилл успокоилась, и даже нашла объяснение происходящему. Наверняка Шварц имеет какое-то влияние на Адама. Скорее всего, поскольку, как Джилл знала, родители молодого человека умерли, когда он был еще совсем мал, изобретатель стал его опекуном. Вырастил его, воспитал — и по какой-то причине держит его в строгости. Ей не впервой было наблюдать, как строгие родители, считая, что любовь, да и вообще любые сильные чувства, отвлекают их чадо от более важных дел, запрещали детям общаться со сверстниками. Правда, в основном это касалось именно детей, в крайнем случае — подростков. Но Шварц, похоже, являл собой тип особо деспотичного родителя. И поделать тут ничего нельзя было, как бы ни было Джилл больно и обидно. Если бы сам Адам хотел восстать против Шварца, бросить вызов его авторитету во имя любви... Но молодой человек, похоже, либо был слишком напуган возможным наказанием, либо... да, призналась себе Джилл, либо недостаточно сильно ее любил. А, может, никакой любви и в помине не было? В расстройстве девушка уронила кусочек круассана в какао.

'Соберись, Джилл,— сказала она себе. — Нет у него к тебе чувств... и что? Значит, ты себя обманывала, только и всего. Пора повзрослеть. У тебя впереди чудесная карьера. Сконцентрируйся на ней'.

Джилл сидела за столиком у окна, и миниатюрная лампа под апельсинового цвета абажуром, стоящая на столике, хорошо освещала ее фигуру. Взгляд девушки заскользил по прохожим, идущим по улице мимо кофейни... и она увидела Адама. Он шел по тротуару, возвращаясь домой; подмышкой у него был зажат пакет в оберточной бумаге. Джилл схватила меню и, открыв его, загородила широкими листами лицо.

'Карьера, Джилл... карьера'.

Карл Поликарпович вернулся домой поздно. Он изрядно выпил, отмечая триумфальное выступление Якова на заседании Совета. Хорошо, супруга уже спала и не имела счастья наблюдать, как он долго, с укоризной выговаривал шнуркам на ботинках, не желающим развязываться. С утра Клюева мучило похмелье, и на фабрику он пришел в скверном расположении духа.

Переложив бумаги из одной стопки в другую раз пять, Клюев взял со стола колокольчик и позвонил.

Дверь открылась, и в проеме показался 'Петруша', как ласково его именовал Клюев, по паспорту Петр Игнатьевич Певцов. Этот молодой вундеркинд, работающий у Карла Поликарповича четыре года, отличался цепкой памятью, острым умом и безграничной преданностью. До того, как он встретил Якова, Клюев всерьез подумывал о том, чтобы со временем передать семейное дело Петруше — ведь им с Настасьей Львовной Бог детей не дал. Конечно, до ухода на покой было еще далеко, Клюеву всего-то стукнуло пятьдесят в тот год, когда он покинул родину и отправился на далекий остров у берегов Англии, но Карл Поликарпович любил поговорить о том, в чьи руки он готов отдать свое детище — фабрику. Так что Петруша был прекрасно осведомлен о планах на будущее... но, к его чести, когда Клюев, с присущей ему обезоруживающей честностью, объявил год назад, что изменил завещание и намерения свои в пользу Шварца, Певцов не обиделся, не озлился и камня за пазухой не спрятал.

— Петруша, голубчик... — Клюев указал секретарю на кресло напротив стола. — Садись, потолкуем...

Мысль, приведшая Карла Поликарповича к тяжелому, но необходимому решению, зрела у него долго. И, если продолжать аналогию, созрела и сорвалась с ветки лишь вчера.

— Есть у меня для тебя задание крайней важности. — Солидно, тяжело произнес Клюев.

Петруша кивнул, достал из-за уха карандаш, послюнявил его, а из кармана извлек блокнот.

— Нет, не пиши, так запомни. Это дело не для бумаги... — Карл Поликарпович чуть выпятил нижнюю губу. — Есть некий субъект, Жаком зовут. Ты его знаешь, он у Якова Гедеоновича в помощниках.

Певцов кивнул снова, и правильное лицо его приобрело задумчивое выражение. Он с первой встречи напомнил Клюеву молодого Качалова в роли Чацкого. Карл Поликарпович видел пьесу не раз, специально ездил в Москву на представления. Такой же ухоженный, тонкий... Вернее, так мог бы выглядеть Чацкий в молодости, еще когда не столкнулся с циничностью мира.

— Этот самый Жак, по фамилии, как он утверждает, Мозетти... — Продолжил Клюев, отвлекаясь от воспоминаний, — субъект весьма темный и возможно, даже опасный. Я, как ты знаешь, за Якова всей душой... А Жак этот воду мутит. Вчера на заседании... — фабрикант потемнел лицом. — А, неважно. Главное, он толкает патрона своего к делам неприятным и грязным. А Яков, чистая душа, он же в первую очередь ученый, ему задача важна, головоломка.

Версию об адском происхождении Жака Карл Поликарпович отмел еще с утра, когда мир предстал в отрезвляюще-реалистичных тонах. Это его вчера не иначе как выступление так огорошило. Но мысль о том, что жаково прошлое, и, следовательно, его намерения, могут поставить под угрозу дружбу Якова и его, Клюева, преследовала фабриканта давно. Не говоря уж об успехе общего дела.

— Я тебе расскажу все, что знаю, а дальше — на твое усмотрение. Расследуй, ищи. Надо будет, поезжай в Европу. Выясни про него все, что только можно. Меня интересуют даже самые малости, факты, даже невероятные, все — кто был его отец, дед, прадед...

— Понял, Карл Поликарпович. — Тягуче растягивая гласные, ответил Петруша. — Вызнать все до самого последнего колена.

— Вот что я знаю про него... — Клюев покопался в ящике стола, запиравшемся всегда на ключ, который фабрикант носил с собой, и достал тонкую папку. — Тут немного, но с этого можно начать... была у него жена, носила фамилию Мозетти, в девичестве, как-то Яков упомянул, Жерар. Адвокатов ее, которые сбежавшего мужа искали, зовут... Мартен и Лефебр, из одноименной конторы в Париже, к ним тоже наведайся. Ну и тут у меня по мелочи собрано... не всему можно верить, думаю — Жак тот еще прохвост, там где с его слов записано, а значит, может быть враньем, я крестики красными чернилами поставил...

Клюев передал папку помощнику.

— Когда начинать, Карл Поликарпович? — Никак не выказав удивление столь необычным поручением, спросил Певцов.

— Сколько у нас...? — Фабрикант сверился с карманными часами. — Половина первого, обед скоро. Вот сразу после него и начинай. И, Петр...

Вскочивший порывисто помощник услужливо поднял бровь.

— Дело это в строжайшем секрете, знаем только ты и я. Докладывать лично мне; если письмом, то на почту, до востребования. Все средства мои в твоем распоряжении, о деньгах не думай. Я тебе чек выпишу, и потом сколько запросишь, дам. Ну, с Богом...

Карл Поликарпович мелко перекрестил спину выходящего из кабинета Петруши. Зачем — и сам не знал, только чувствовал, что помощь всевышнего в этом деле не помешает.

Визит одиннадцатый

Наступил ноябрь, ничем, правда, не отличающийся от октября. Даже потеплело — шторма прекратились до февраля. Жизнь шла своим чередом.

Яков, на правах эксцентричного изобретателя замотавшись толстым шарфом по самые глаза, стоял утром на набережной и кормил чаек, бросая им куски хлеба. Батон, купленный им во французской булочной за углом, был горячий и пах ароматно. Небо, жемчужно-серое, навевало элегическое настроение, как и унылые крики морских птиц.

Раздалось треньканье — подъехал Жак на велосипеде, мучая звонок. Ловко спрыгнул, поставил у парапета своего железного коня и подошел.

— Так и знал, что найду тебя здесь. — Яков в ответ улыбнулся, но из-за шарфа улыбки видно не было, только морщинки у глаз появились. Жак подышал на замерзшие руки в перчатках без пальцев, которые, в совокупности с лихо сдвинутым набок кепи и 'гороховым' пальто делали его похожим на авангардного художника. А вот в Империи его бы приняли за агента охранки, если бы не нелепый головной убор.

— Какие новости? — В голосе Якова особого интереса не слышалось. — Дай-ка угадаю: никаких. Бумажки путешествуют по коридорам Дворца, обрастая подписями и печатями, а ничего толком не делается, так?

Жак оторвал кусок от батона, что Яков по-прежнему держал в руке, откусил.

— Именно так, патрон. Но ты же, небось, и это предвидел.

— Конечно.

Шварц вручил остатки батона помощнику, который расцвел от такого подарка, и повернулся лицом к аллее из каштанов, тянущейся вдоль набережной. Он оперся спиной о парапет, глубоко засунув руки в карманы реглана.

— А как ты относишься к поездке в Лондон?

Взгляд Якова пробегал от одного конца аллеи к другому, ни на чем подолгу не задерживаясь. Редкие прохожие, прогуливающиеся у моря, скамейки с прилипшими к спинкам листьями, передвижная книжная лавка...

— Хорошо, как же еще. Мы давненько с Острова не выбирались. Интересно... — Жак поразительно быстро расправился с хлебом, словно его неделю не кормили. — В свой прошлый визит... или позапрошлый, не помню — да и неважно, — я посещал прелестный бордель в Ковент-Гардене. Приличный, девушки все красавицы... интересно, сохранился ли он сейчас.

— То есть, в театр тебя не тянет, — усмехнулся Яков.

— А что я там не видел?

— Пьесы Уайльда, например.

— Старье, — фыркнул Жак. — Сейчас ставят этого... Голсуорси. Но я предпочитаю классику, а ее уже наизусть знаю. Вообще-то, все зависит от того, сколько мы пробудем в Лондоне, может и на искусство времени хватит.

— Пару дней, не больше. — Ответил Яков. — Собери чемоданы и купи пару билетов.

— На пароход? Или... — Жак оседлал велосипед и застыл. — А давай на дирижабле? Я на них еще не летал, а недавно как раз пустили маршрут Сайнстаун-Портсмут-Лондон. Видел, махина, висит в аэрогавани? 'Голиаф' называется.

— Бери на дирижабль. — Сразу согласился Яков. — Главное, чтобы к завтрашнему утру мы были в Лондоне. И гостиницу закажи, 'Савой', например.

— Понял, патрон. — Жак отсалютовал и, неистово крутя педали, унесся прочь по набережной.

Морщинки снова собрались в уголках глаз Якова. Вот ведь, Жак... До сих пор ведет себя, как мальчишка, а лет-то ему немало, подумалось Шварцу. Впрочем, именно этой легкостью характера и авантюризмом Жак и привлек его в свое время. На деле они оба были очень похожи, просто Якова удерживали от дурачеств весьма серьезные обстоятельства... и обязательства. Тогда как Жак, пользуясь своим положением простого помощника, позволял себе относиться к жизни легкомысленно. Впрочем, иного она и не заслуживала. Яков медленно побрел в сторону дома, наслаждаясь тишиной и звенящим, свежим воздухом.

Редакция 'Новостей островов Силли' располагалась на втором этаже здания, построенного еще 'до Проекта', так что второй этаж был и последним. Внизу располагались книжная лавка и небольшой магазин, торгующий лампами. Архитектор, возводивший здание, судя по всему, был весьма амбициозен, поскольку украсил фасад атлантом, поддерживающим балкон. Выглядело это довольно нелепо — каменный исполин размерами явно не соответствовал дому.

Помещение редакции состояло из трех комнат — общего зала, кабинета мистера Кромби и курительной, плюс службы. Джилли устроилась за столом у окна, поближе к стеклянной перегородке дядиного кабинета. В первую же неделю девственная поверхность стола и гордая табличка 'Кромби Дж., специальный корреспондент' оказалась погребена под грудой бумаг. Трудиться приходилось допоздна, обедать всухомятку прямо на рабочем месте, но постепенно редакция ожила, а последние несколько недель со скрипом, но стала на ноги. Даже произошло запланированное увеличение штата.

Мистер Кромби выбрал из претендентов трех самых перспективных, и сейчас у них заканчивался испытательный срок. Ответственной за окончательное решение дядя назначил Джилл, что ее вовсе не обрадовало. В особенности потому, что, будь ее воля, она бы уволила всех троих 'журналистов'.

Джилл поправила жилетку нового, 'делового' костюма — юбка, рубашка, жилет с цепочкой часов, свисающей из кармана, галстук, и все в целом очень элегантно, и вместе с тем без кокетства, что ей особо нравилось, — и постучалась в дверь с надписью 'Главный редактор'.

— Войдите.

— Дя... — начала было Джилл, но быстро поправилась: — Мистер Кромби. Есть разговор.

Она прикрыла за собой дверь, отсекая шум в общем зале. Кто бы мог подумать, всего три молодых человека, и столько хаоса.