Доля Мастера

Поселился... стала иногда засиживаться до утра Анка. Лёка им не мешала — вполне честно ныла про усталость и уходила пораньше спать.

С Анкой Вадик довольно быстро стал отходить от шока, зашевелился. Анка же не дала ему чуть погодя и запить — когда его десятилетнюю двоюродную сестру нашли после трёхдневных поисков. Новый район, девочка так и не подружилась ни с кем — а тут какой-то дядя предложил щеночков в подвале посмотреть... Хоронили её в закрытом гробу.

Вадик всё-таки выстоял — да и Анка... Дела потихоньку пошли. Сначала он получил через знакомых очень выгодный заказ на ремонт крыш — припахал к тому Димыча, Босса и ещё пару знакомых ребят. Лёка к ним всё лето с кастрюлями борща ездила — а после ходила любоваться новёхонькими "Пентюхами": мальчики на заработанное обзавелись.

Чуть погодя Вадим занялся перегонкой из Питера в Москву подержанных иномарок; первым в гонщики позвал Босса, у которого слёг в больницу отец, и на парне осталась мать с сестрой. А к концу того года Вадик арендовал угол в павильоне на ВДНХ — техникой торговать. И так хорошо раскрутился, что уже летом жили они с Анкой на съёмной квартире и поджидали своего старшенького.

*

Сто пятьдесят...

Нет!

Сто восемьдесят.

Нет!

Двести!

Даааааааа!

Чёрная луна летит во тьму, орёт ночь — лезвие огромной чёрной Хонды надсадно вскрывает её тишину.

Во тьму!

По ночной бетонке вдали от Москвы, давя и давя пространство — на!

Ори! Бери! Держи!

И она орёт. Утробно! Тяжко!

Ещё!

Красные блики на мраке забрала — раскалились приборы, мотор воет, звереющее пространство вот-вот сдерёт со стального чёрного демона сросшегося с ним всадника.

Ещё!

"Ты же, Господи, доколе?!"

Ещё!

Всадиться по самое сердце в вену ночи иглой своей души, всей болью своей, всей болью.

И наутро — жить. Дышать. Ходить среди этих зрячих слепцов, в водянистых зрачках которых — водяные знаки. На таких и заклятья не нужны. Лёгкий бумажный шелест превращает их в старательных таких зомбиков... видели бы себя со стороны эти, кур-рва-мать, господа. Желудки на ножках, в каком мире им крючок ни подкидывай.

И уже тридцать три на подходе, а пахоте — ни края...

Устроить и подкинуть Вадиму подряд на ремонт крыш. Наладить перегонку бэушных "европеек" из Финляндии через Питер в Москву — и опять-таки подкинуть Вадиму. Через третьих людей, разумеется. На ВДНХ договориться — пусть сдают мои площади под технику...

А на эти деньги организуем газету. В нынешние времена — пойдёт... "Талисман". Раскрутится через несколько лет — сплюсуем кое-что кое с чем и запустим книжное издательство... отечественную литературу надо поднимать?

Где авторов найдём? А найдём... и будем мы ловцами человеков.

Газете сделаем несколько "дочек". И одна из них поименуется... ну, например, "Звездочёт".

Как ты там, принцесса с грохочущим на всю пустую квартиру русским роком? Пишешь? Пиши...

"Тридцать три года — ни мало, ни много, чтобы жизнь завершить или снова начать. Тридцать три года — стоишь у порога, на душе ощущая печать. Не загадывай что-то вперёд и надолго — будь, что будет, на всё воля Бога! Ожидают тебя, одинокого волка, скорость, свобода, Луна и дорога. Имя моё, мои губы и руки ты из памяти тёплой ладонью сотри... слышишь, ветер поёт без надрыва и муки? Это значит — ты прожил свои тридцать три".

— Умеешь тронуть сердце. — Несколько лет работы у мамы Лолы — и отзывавшаяся на "Аля" женщина внешне осталась спокойна. Прикрыла ресницами понимание, что проникает в сердца тот, чьё собственное вспорото не однажды. Но голос всё же чуть-чуть остервел:

— Прощальный презент?

Олег мягко отодвинулся в молчание.

— Презент, — утвердительная интонация помогла укрепиться и "Але".

Он уходил. Мужчина... что ж, умея пустить его — сумей и пустить тоже? Не оставляя пустоты. Ведь — и он...

Гранаты браслета и серёг были прекрасны — в камнях "Аля" понимала. Понимал в них и тот, кто несколько лет отзывался на "Борис". А ещё понимал, что значит — шанс.

Начать новую жизнь. Истёрта монета этих слов — не потеряна ценность... "Борис" подарил возможность выкупиться у мамы Лолы и заняться тем, под что отлично заточена бывшая студентка филфака.

— Газета известна, тема неисчерпаема, сеть распространения — своя. Играй, обыгрывай. Да, сейчас как раз момент запускать "деток".

Думая о своём, "Аля" привычно слушала и "Бориса":

— Особые пожелания? — подняв к нему лицо, с хорошо знакомой дразнящей полуулыбкой произнесла она.

— Буду рад узнать, что кого-то из них ты назовёшь как-нибудь... звёздно, — улыбнулся в ответ. — А ещё, пусть будет больше, чем двое.

"Аля" глянула озадаченно — а когда поняла, полуулыбка её сменила оттенок — замечталась. Начать новую жизнь. Божественно.

Вскоре "Бориса" убили. Разборки, обычное дело. За болью и спасительной круговертью бизнеса хозяйка издательского дома и не заметила небольших перемен на книжном рынке. Первым в новой России отечественным романом-сказкой заявило о себе маленькое издательство. "Дочка" другого, известного своими переводами зарубежной фантастики и фэнтези.

Как со всем этим оказалось связано появление в одном спальном микрорайоне Москвы крохотного ломбарда и закуточка ювелирной мастерской при нём, история деликатно помалкивает.

*

"На свидания так не собиралась, как сейчас готовлюсь", — глубокомысленно разглядывая содержимое гардероба, привычно обглодала Лёка свои косточки, не преувеличивая ничуть. Посему внутренняя грымза непременной в случае перегиба сдачи не огребла. Да пикировка и так бы увяла в зачатке: когда на повестке дня выбор костюма, не до всякого там, знаете ли, обмена любебезностями...

В итоге часового раздумья решила спрятаться в серых брюках, коричневом свитере, кофейного цвета жилете — и только тушь с помадой и духи.

Камуфляж дополнился любимой серебряной подвеской и серебряным же кольцом с раух-топазом — сделанное на заказ, почиталось оно Лёкой талисманом.

Не сразу признала — но годик потрудившись среди людей, обыденность для которых была такой же экзотикой, как для окружающих — их ремёсла и образ жизни. Три астролога, нумеролог, тибетский монах и лозоходец в авторах... сначала одна коллега-редактор открыла в себе способности к целительству, потом у другой стало кое-что получаться по части поделиться энергией. У третьей воскресали даже увядшие цветы. Четвёртая научилась слагать мудры и поняла — пора создавать при газете консультационный центр. Верхнее начальство, хоть и занятое, по слухам, воспитанием новорожденной двойни, ничуть не возражало — что не растёт, то не развивается, и наоборот.

А тут и будущий учитель сказал заветное... в тот вечер Лёка вернулась домой, без вкуса поужинала — и открыла давно не извлекавшуюся коробочку с украшениями.

Серебряный перстенёк лежал сверху и смотрел на неё карим кабошоном дымчатого топаза.

Что там надо настраивать амулеты? Пусть и не совсем подходит колечко — не дареное, сама покупала, сама заказывала переделать из сломавшегося, но как-то так душа к нему лежит...

— Здравствуй, — сказала надетому на манер обручального кольцу. Погладила его — удивительно тёплое для серебра, обтекаемое всё, ни одной резкой линии... а ведь сначала не признала.

Удивилась немного фантазии ювелира — ей-то виделся совсем простенький перстенёк, только ободок и камень сверху:

— Чем проще, тем лучше, пожалуйста, — при заказе озвучила.

Но мастер решил по-своему. И теперь Лёка понимала: с нюансами, что внёс ювелир, кольцо — выглядело. А не будь вот этих двух серебряных капелек по бокам камня, а ещё вот этой линии и этой...

Что ж сразу-то не признала? Взяла тогда, померила... "ох, взросло выглядит", — подумалось в сомнении. Хотя, будет классика "взрослой", если и в двадцать девять бегаешь в старых джинсах, в кроссовках и стриженная под мальчишку...

— Серебро темнеет, — не замечая Лёкиных терзаний, говорил тем временем мастер, — вы его тогда порошочком, зубным... знаете такое?

Лёка воззрилась на ювелира — рыжеватый, худощавый, щёки впалые, сутулится. На работу свою, не отрываясь, смотрит... Да, в его руках её кольцо явно ощущало себя уютнее.

— Знаю, конечно! — отозвалась радостно на встречавшееся однажды в детстве. — Мне, правда, советовали пастой...

— Порошочком, — уверенно повторил мастер и что-то там, заметное лишь его глазу, с колечка протёр.

Ювелир ещё с первой встречи у Лёки доверие вызвал. Приметила она, что возле бабушкиного дома открыли ломбард. Вскоре при нём ремонт ювелирных изделий вывеской отметился. Лёка к бабушке каждое воскресенье наведывалась — а тут и вовсе утром поехала: цепочка, мамин подарок, так неудачно на пуговицу подушки намоталась, порвалась:

— Посмотрите, пожалуйста, что можно сделать, — попросила Лёка уютно сидевшего за угловой стойкой мастера и подала ему не единожды чиненную цепочку.

Мастер отложил книгу, которую читал, взял вещицу, вдумчиво повертел... много лет носится, ценится, хоть и неумело. Латанная вон уже сколько, но местами звенья деформированы, растянуты. Эх, сделаем, конечно, а вообще, девушка, ищите цепочку, чтобы звёнышки, как у корабельных цепей — с перемычкой посреди. Тогда перекручиваться не будет и сносу не узнает...

Не спеша подготовил к операции инструмент, включил горелочку... у Лёки аж руки зачесались и самой попробовать:

— А можно посмотреть, как вы делаете?

Олег опустил голову, чтобы она не увидела его улыбки... эх, принцесса, ты всё такая же.

— Смотрите, ради бога, — буркнул только и погрузился в работу.

Лёка заворожённо смотрела — красиво оно, когда мастер! Ни суеты, ни лишних движений, и так ласково-ласково с вещичкой её — то огоньком чуть лизнёт, то щипчиками этак аккуратно, то полировочкой пройдётся...

— Так, проверяем, — и мастер эффектным жестом повесил на цепочку ювелирные плоскогубцы. Она выдержала.

— Скажите, — задумчиво рассматривая качавшиеся на цепочке плоскогубцы, спросила Лёка, — а можно у вас кольцо сделать?

Идея пришла неожиданно, и она даже не успела толком поразмыслить: надо — не надо...

Прежнее кольцо сломала в пылу ссоры с Боссом — хлипкий нейзильбер оправы не выдержал, когда Лёка со всего маху зацепила кольцом ручку двери, пытаясь шарахнуть ею как можно сильнее. Лопнуло колечко — и сиротливо смотрел из скрюченных его останков дымчатый топаз.

А штучка памятная — купила на ВДНХ, когда моталась туда к Димычу. Он у Вадима в магазине техникой торговал, а Лёкин факультет — в четырёх остановках на метро. И коли уж сто вёрст для Лёки крюком никогда не было...

С чего тогда Босс приревновал к прошлому — бог весть. Жизнь в год с ним вообще не заладилась — в своей дали долго болела мама, упала с балкона и насмерть разбилась Нюська, желанная беременность сорвалась, уплыла работа... а когда в попытке развеяться перебирала Лёка студенческих лет побрякушки и колечко старое нацепила, в комнату вошёл Босс. С какого-то перепугу решил, что застукал за ностальгией по Димычу — и понеслось...

Да и с Димычем, признаться, кособоко вышло. Общались-общались, ездила Лёка к нему, ездила — но, видать, права мама: сердечный союз тогда счастливый и долгий, когда духовно близки люди, интересы если у них схожие, уважение друг к другу не увядает... Нет, они с Димычем фантастику обожали-собирали, и концерты "ДДТ" с "Алисой" без них не обходились, но торговля что-то изменила в нём. Упустила Лёка...

Сесть бы и поговорить по душам, однако, как всегда, то каждый в своих бегах, то устали, то Димычу всё ништяк... и чего, навязываться ему со своими тревогами?

По соседству же с магазином аудио— и видеотехники, где Димыч торговал, открылся магазинчик "Саламандры". И такая симпатичная там саламандра туфлями да сапогами торговала... в общем, с Димычем они поладили быстро и качественно.

Внешне Лёка перенесла возвращение к дружбе спокойно. Во всяком случае, её многолетний маршрут дом — работа — институт не изменился, на телефонные звонки отвечала исправно. Но в дневнике записала: "Что за дрянь, наверное, была я в прошлой жизни, что в этой всё — так... одиночьество. Ай... чего ныть? Не стала любимой — стану любящей!" — и замелькали имена согретых ею ночей, менялись квартиры... лишь рассветы походили один на другой: утро Лёка всегда, из принципа встречала в родных стенах, в своей постели.

За ценой не стояла — и частенько выручало это семьи кормившихся ночным извозом научных работников, инженеров погибших НИИ и прочих фартовых владельцев разномастных "четвёрок" и "шестёрок".

Одна из таких поездок до дому закончилась плачевно.

Села, как обычно, в услужливо подрулившую "Ладу", назвала район, цену раза в полтора выше обычной — надбавка за ночь, даль, безотказность.

Водитель кивнул, поехали.

В пути разговорились — опять-таки как обычно: по душам побеседовать русские люди и всегда-то горазды, а в те жуткие годы разрухи и подавно имелось, что излить тому, кого никогда, быть может, больше не увидишь.

Хорошо говорили — оба курильщики, с курева и начали, затем плавно перешли на музыку и стихи: оказалось — типичные интеллигенты, меломаны и заядлые читатели, но каждый в своей епархии.

— Русский рок — не рок-н-ролл, — убеждал поклонник Планта и Пейджа фанатку Кинчева, Шевчука и Гребенщикова.

— Это рок! — горячилась в её лице вся молодёжь девяностых, — не рок-н-ролл! Это стихи!

— По большей части это лозунги, звонкие фразы, не стихи, — отвечал шестидесятник. — У них даже музыки особой нет. В отличие от западного рока.

Ух, как это Лёку зажгло! От удовольствия она азартно подпрыгнула на сиденье: "Вот я ему сейчас докажу!"

— Разницу между сексом и любовью знаете? — пылко обрушила она на незнакомого и весьма взрослого человека весь немудрёный запас своего жизненного опыта.

Он помолчал.

Ощутимо прибавил ходу.

Повернул к ней лицо, посмотрел. Недолго, но такая померещилась в лице том безысходная печаль, что заныло и дрогнуло под сердцем, по-женски дрогнуло: пригреть, утешить, отдать...

Но видение уже пропало, пропал и интеллигент. На Лёку глядел Терминатор, знающий, куда бить.

И он ударил — деловито, без эмоций.

— Не боитесь изнасилования?

Волна паники ожгла ледяным предощущением смерти. Именно — это — сейчас — случится!

Из дальнейшего только и запомнилось, что не стала вцепляться водителю в глаза, не стала рвать из рук его руль, только приказала: "Машину остановите!", а сама уже начала открывать дверь, чтобы на ходу...

От резких тормозов чуть не ударилась.

Выпрыгнув из салона, Лёка словно косой махнула — шарахнула дверью, наподдала в горячке по корпусу — и увидела вдруг в молочно-резком свете фонаря худое до измождённости лицо своего извозчика. Это лицо ещё долго стояло у Лёки перед глазами...

К рассвету блудная дочь всё-таки дома оказалась — благо, произошла дикая сцена не так уж и далеко, минут пятнадцать бегом.

Бежала, себя не помня, кляня всё и вся, зарекаясь доверяться людям — и не слышала, конечно, и не видела, как за нею чуть поодаль следовал Олег: убедиться, что она добралась нормально. Ничего этого не знала она и знать, разумеется, не могла. Всё внимание поглощал ужас — и гадко было на душе. Гадко и грязно.