Практика на Лысой горе

Тьма рассеялась, передо мной возникло бледное лицо Таньки, чёрные волосы разметались по светло-коричневому линолеуму. Её ресницы чуть подрагивают, губы силятся что-то сказать, но расслышать нельзя. Вокруг неё плотное облако пурпурного света, в котором вспыхивают алые искры. Рядом на коленях стоит Кирилл Сергеевич, вид у него совершенно безумный. Он пытается хоть как-то унять бушующую ведьмовскую силу, однако все его мольфарские щиты разбиваются и осыпаются пылью. И смотрит он на Таню не как испуганный преподаватель на ученицу, а как мужчина, теряющий свою возлюбленную.

Меня осенило, что это всего лишь воспоминание. Хмурый октябрьский день, когда дождь лил не прекращая, Громов был в мерзком настроении, выставил Кольку из аудитории, а нам надавал кучу заданий. Танька собиралась в библиотеку, я задержалась в столовой, а потом пошла за подругой, костеря почем свет стоит мерзких мольфаров. Точнее, Кирилла Сергеевича. Однако, увидев эту картину, позабыла обо всём.

— Что с ней? — мой голос звучал одновременно изнутри и издалека. Только воспоминание, только кадр из прошлого.

Кирилл Сергеевич мотнул головой, сотворил сияющий круг, в который потекла часть пурпурного облака. На лбу преподавателя выступили бисеринки пота. Он выдохнул сквозь стиснутые зубы.

— Сила вырвалась из-под контроля. Если не усмирить — она погибнет. Попросту выплеснет всё наружу.

Я охнула, колени вдруг подогнулись и ощутили холод пола. Да, тогда же я опустилась рядом с ним, вернее сказать — шлёпнулась.

Мольфарский круг истончился, Танька вскрикнула, выгнулась дугой. Кирилл Сергеевич резко отдёрнул руки, словно его обожгло.

— Женская... — выдохнул он еле слышно, — господи, Дина, это женская сила. Я ж толком не смогу ничего сделать.

Он нахмурился, что-то зашептал, но на такой скорости, что не разобрать ни слова. И хоть та я, на плече которой лежала рука Чугайстрина-старшего, смотревшая в тёмную пелену воспоминания, прекрасно знала, что всё обойдётся, сердце колотилось, как бешеное.

— Дина, ты сможешь помочь, за Солохой бежать нет времени, — выдохнул Кирилл Сергеевич, — ты должна взять часть её силы на себя.

Сдавленное оханье, моё собственное. Тьма начала вновь заволакивать воспоминание, но чётко вспомнились и полубезумные глаза Громова, и моё неуверенное согласие, и его цепкие пальцы на моём запястье. Едва я тогда прикоснулась к Таньке, как внутри всё взорвалось, мигом затошнило, перед глазами пошли красные круги. Кирилл Сергеевич тогда успел меня подхватить, но толком осознать это не успела.

Я зажмурилась и шумно выдохнула. Чугайстрин мягко удерживал меня за плечи, видимо, чтоб не рухнула в обморок. Помотала головой, осторожно попыталась высвободиться, однако куда там — даже не подумал отпустить.

— К чему было вызывать это воспоминание? — раздражённо бросила я, не рискуя, тем не менее, смотреть ему в глаза. Ведь мы же с Громовым и Таней договорились, что никто об этом не узнает. У неё тётушка — та ещё химера, поэтому меньше знает, лучше спит.

— Чтобы стало ясно: мне известен ваш секрет. И упираться не стоит, — произнёс он таким обыденным тоном, словно сообщал, что я уронила тетрадку.

— Ну... — протянула я, — допустим. А что дальше?

Про замужество я прекрасно слышала, однако всё же надеялась на слуховую галлюцинацию, ибо осознать ничего не выходило. Может, побочный эффект вызова воспоминания просто? Нет, точно показалось.

— Дальше, — криво усмехнулся Чугайстрин, — это стало известно тем, кто охотится за твоей подругой.

Я быстро глянула на него. Отрицать глупо, хотя звучит и невероятно. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что дело нечисто.

— И сама понимаешь, — продолжил Чугайстрин, — если учуют и тебя, а они учуют. Ведьмовская сила — штука, которая не должна принадлежать кому-то чужому.

Убедительно. Я об этом иногда задумывалась, но как-то детально не размышляла.

— Аргумент, — пробормотала и глянула на Чугайстрина, — и что вы предлагаете?

В голубых глазах промелькнула едва уловимая тень раздражения. Впрочем, тут же исчезло.

— Я уже предложил. Или мне повторить?

Все разумные мысли разбежались в разные стороны. Из нас двоих кто-то определённо сошёл с ума.

— Э-э-э, простите, это замуж?

Вопрос, конечно, глупый, но вдруг сейчас он захохочет и всё разъяснит. Даже не обижусь, только бы понять что к чему.

— Абсолютно верно, — невозмутимо отозвался он и участливо посмотрел на меня: — Тебя что-то не устраивает?

Я закашлялась. Ну да, действительно, что не устраивать-то может? Ничего, что я тебя вижу только третий раз в жизни, и сынок у тебя будет постарше меня на семь годков? Чугайстрин ничего не ответил, вновь улыбнулся, словно я не понимаю самых обыденных вещей. Кстати, если всмотреться, то он и не такой старый: кожа не дряблая, морщин нет — только тоненькие лучики в уголках глаз. О возрасте говорят белоснежно-седые волосы и манера держаться. Ну, да, конечно, манера... Дурёха, манеры манерами, а магическая аура такая, что с ног сшибить может. Вот отсюда и идёт первое ощущение.

— Ну, как бы, — начала я, — мы друг друга не знаем, и...

— Узнаем.

— Только недавно познакомились...

— Раззнакомимся.

— У нас это, разница... — я проглотила 'в возрасте' и выдала: — в уровне магии.

— Не проблема, — хмыкнул Чугайстрин, — захочешь обучиться быстрее — обучу. Экзамены посдаёшь экстерном, Вий-Совяцкий против не будет.

— У меня мама против раннего замужества! — выпалила я, честно говоря, даже не в силах представить, что мне скажет родительница, если услышит 'мам, я замуж вышла. Он старше, почти незнаком, живёт далеко и, кажется, наглее Васьки'.

— Уговорим, — не смутился он.

Беседа перетекала в какой-то бред, поэтому посмотрев по сторонам в надежде, что хоть кто-то войдёт и можно будет улизнуть. Однако, увы, дверь в сад оставалась неподвижной. Жаль, Таньки нет, она бы быстро отшила. Он, конечно, мужик симпатичный, не спорю, но...

— Григорий, э, Любомирович, — осторожно начала я, — зачем вам это всё нужно?

На мгновение повисла тишина. Голубые глаза нехорошо прищурились, по его лицу пробежала тень, черты исказились. Я замерла на месте. Мамо, чего делать-то?

Чугайстрин неожиданно резко наклонился, меня окутал аромат листвы и дождя; воздух застыл от напряжения, ещё чуть-чуть — промелькнёт молния. Его пальцы впились в мои плечи, небольно, но не вырваться. Тело окатила волна непонятного жара, седые волосы защекотали мою щеку.

— Нужно, — шепнул он, и я вздрогнула.

В его голос прокрались нечеловеческие нотки, вместо того, чтобы сбежать подальше, наоборот хотелось прижаться покрепче, коснуться красиво очерченных губ, скользнуть на шею, расстегнуть верхнюю пуговицу чёрной рубашки... Так, стоп!

Я шумно и хрипло выдохнула. Соображай давай, староста и практичная дочь своих родителей, что делать и куда бечь. Так, что обычно в таких ситуациях-то говорят? А, точно!

— Мне надо... подумать.

Правда, ответ выдохнула ему в губы, ещё чуть-чуть и... Чугайстрин вдруг резко выпрямился и убрал от меня руки. Жар исчез, паника тоже.

— Вот и славно, — ровно произнёс он, снял со своей руки перстень: бронзовый, грубоватый, с тёмно-красным камнем, будто напоенным кровью. Взял мою руку и быстро надел на безымянный палец.

— До завтра тебе времени, — хмуро, словно барткой корень отрубил, бросил Чугайстрин и встал.

Возмущение застряло в горле, по пальцу пробежала горячая волна, я тихо ойкнула. А перстенёчек-то мосяжный, мольфаром заговоренный. Чугайстрин убрал защитный купол и вышел, да так быстро, что ничего вдогонку крикнуть не успела.

Я сидела некоторое время, словно оглушённая. Ну, и дела. Посмотрела на кольцо: красивое, зараза. Явно древнее, ни следа нет той холёной красоты, что в магазинных побрякушках. Попыталась осторожно снять — увы, словно вросло в палец. В душе поднялась паника. Этого ещё не хватало! Дёрнула ещё раз и зашипела от боли. Вот гадюка подколодная! Точно сбрендил мужик!

Вскочила со скамьи, едва не врезалась лбом в толстую ветку. Чудом увернулась от подлетевшей пчелы, вознамерившейся, видимо, отомстить. Самое мерзкое — появившееся возмущение было каким-то тусклым, странным, будто вся сцена произошла не со мной. А продолжалось воспоминание.

Я мотнула головой и поплелась к выходу.

— Всё правильно, так и поступим.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности, пытаясь понять, откуда доносится голос. Ага, в самом углу, возле роскошной сливы две фигуры. Я быстро прокралась и спряталась за мощным стволом ореха. Перстень нагрелся, по руке, к локтю пробежал разряд. Надо же, хорошая штучка, раз обостряет так слух.

— Он поступил верно, — тягучий женский голос, совсем незнакомый. — У нас есть время.

— Я бы не советовал тянуть, — второй — явно мужчина, говорит хрипло, рвано, будто лает.

Незнакомка расхохоталась, только не весело, а как-то зло.

— Наш друг, конечно, оболтус полный, но постарался уже неплохо — спровадил обоих мольфаров за Чумацкий Шлях.

Сердце бешено заколотилось. Это про наших кураторов, что ли? Да нет, не может быть, с чего такая бредовая мысль? Я со злостью глянула на перстень, будто он был в чём-то виновен. Красный камень будто подмигнул.

— Да, — согласился собеседник, — теперь осталось только подождать.

— Доберёмся, — пообещала женщина тоном, от которого у меня по спине пробежали мурашки. Господи, да что ж за голос такой? И красивый вроде, а явно гадина какая-то говорит!

Некоторое время оба молчали, потом раздался короткий щелчок, и оба исчезли. С той же скоростью, что до этого Чугайстрин. Значит, не студенты.

Прождав ещё немного, я выбралась на центральную дорожку. Никого нет, и — слава богу. Конечно, глупо всё так воспринимать, но не зря мне он сунул этот перстень, ой не зря. Только тут даже и посоветоваться не с кем.

В раздумьях, я медленно побрела наверх, в нашу комнату. Оставалось только выгнать парней и поговорить с Танькой. Впрочем, даже несмотря ни на какие разговоры и выводы, к которым мы придём, я прекрасно понимала, что уже приняла решение.

Глава 4. Уговор дороже денег

Вий-Совяцкий был недоволен. Повисшая в комнате тишина лишь изредка нарушалась писком носившегося по столу бесёнка. В окно заглядывала полтавская ночь — холодная, звёздная, насмешливая. Ночник горел на столе, отбрасывая длинные тени на сцеплённые пальцы ректора. Сюда почти никто не входил — Вий-Совяцкий не любил чужих на своей территории.

Бесёнок запрыгал на месте, пытаясь привлечь внимание, но от него лишь отмахнулись. Насупившись, он прыгнул в чернильницу и принялся пакостить уже в открытую.

— Дурень старый, — проговорил Вий-Совяцкий, и бесёнок притих. Правда, спустя несколько секунд довольно запищал и плеснул чернил на стопку документов.

— А, ну, гэть отсюда!

Рык Вий-Совяцкого утонул в грохоте от резко распахнувшегося окна. Комната наполнилась звенящим холодом, ледяной ветер пробрался под бордовый халат. Ректор только обречённо вздохнул и всунул ноги в расшитые кожаные тапки — подарок внученьки Орыси, будь она неладна, ведьма проклятая.

Гость появился без приглашения. Треугольное бледное лицо, глаза — провалы, собравшие свет всех нерождённых звёзд, улыбка, что звериный оскал. И только иронично-вежливый поклон да щегольской наряд не давали полностью поверить в увиденное.

— Закрой окно, — ровным голосом скала Вий-Совяцкий. — Бесеньку мне простудишь.

Бесенька пошевелил ухом и внимательно посмотрел в светящиеся глаза. Воинственно пискнул и принялся неуклюже выбираться из чернильницы. Призрачный Цимбалист только фыркнул, развернулся и, приложив руку ко рту, издал протяжный звук.

Вий-Совяцкий откинулся на спинку. Ночная Трембита. Хорошо поёт, окаянная. Жаль только, слышать её можно лишь в преддверии беды. Окно закрылось с резким стуком. Плавным движением Цимбалист скинул с себя пальто, отправив его на вешалку. Снял шляпу, рассыпав тёмно-русые кудри по плечам, и отправил вслед за одеждой. Уселся по-турецки прямо на ковёр (благо, тот густой, хоть спи всю ночь) и поставил трость. Та дрогнула, змеёй оплела его ногу. Череп-набалдашник подмигнул Вий-Совяцкому.

— Что тут происходит?

Призрачный Цимбалист снова улыбнулся. Развёл руками, между которыми замерцала-заиграла звёздная нить, сама сложилась в причудливый узор, будто вышивка на рушнике. Цимбалист коснулся его — по комнате разлился мягкий звон, полилась тихая мелодия.

— А что ж вы, шановный пан, стихийницу-то прячете? — почти нежно проворковал он. — Совсем меня позабыли, а ведь уговор есть.

Бесёнок тем временем вымазал треть стола и с возмущённым писком принялся карабкаться по руке Вий-Совяцкого. Тот, не теряя невозмутимости, подхватил его за шкирку и посадил к себе на колено. Бесёнок уставился на гостя, как на диковинку; мигом взбежал по ректору и зашептал что-то на ухо.

Цимбалист усмехнулся:

— Ябеда.

— Бесенька говорит, что ты сволочь и мерзкое существо, — довольно сообщил Вий-Совяцкий, широко улыбнувшись. — Знаешь, Бесенька ерунды не скажет.

Цимбалист воздел очи горе:

— Не уходите от темы, шановный. Уговор.

Вий-Совяцкий кивнул:

— Уговор дороже денег. Только тут не всё зависит от меня.

Призрачный Цимбалист покачал головой, грустно улыбнулся. На мгновение Вий-Совяцкому стал жаль, что это чудовище — не его сын. Так бы и договориться можно было и... можно погордиться. Сильный, умный, жестокий. Знает, чего хочет, никогда не отступает. Методы, правда, ещё те. Но какими они ещё могут быть у нечисти-то?

— Ваши слова селят в моём сердце печаль, зачем же так?

— Злыдень, — коротко бросил Вий-Совяцкий и погладил бесёнка по голове. Тот протяжно пискнул и ткнул кривеньким пальчиком в сторону кухни.

Цимбалист снова улыбнулся:

— Не докармливаешь пампушками квартиранта, ай-ай-ай.

Бесёнок нахохлился, повернулся к нему спиной и значительно поднял хвост. Цимбалист расхохотался. Вий-Совяцкий взмахнул рукой, через пару секунд в комнату влетела пампушка, источавшая аромат чеснока и зелени. Бесёнок тут же сцапал её и принялся увлечённо чавкать.

— Его не прокормишь, зима нонче, жрёт всё подряд, — невозмутимо сообщил Вий-Совяцкий. — Дело у меня к тебе.

Цимбалист приподнял бровь, подпёр щеку кулаком, оперевшись локтем на колено:

— Я весь внимание. Что мне предложат ещё, что нужно сделать заведомо даром? — его голос сочился ядовитой озабоченностью, которой вполне можно было отравиться, будь она цветом отруты.

— Не надо хамить, — мягко укорил Вий-Совяцкий, едва сдерживая усмешку. — Видишь ли, любезный, у нас тут завёлся злыдень.

— Я вижу, — сухо бросил Цимбалист.

По его лицу пробежала тень. Уж кого-кого, а злыдней он не любил совершенно. При этом применял довольно удачные методы борьбы с ними, поэтому... Что именно 'поэтому' Цимбалист сообразил сразу. Однако делал вид, что раздумывает.

Вий-Совяцкий пересадил Бесеньку на стол и медленно поднялся из кресла. Посмотрел сверху вниз на сидевшего Цимбалиста.

'Мальчишка, — мелькнула мысль, — совсем мальчишка'.