Практика на Лысой горе

Практика на Лысой горе

Часть I. Сын чугайстра

Глава 1. Любовное заклятье

Ой не ходи, ходи, Орисю, на гору, на Лиску.

Не ходи, ходи, Орисю, a грай на сопілці.

Ой-гой, дриці-дриці, oй-гой, дриці-дриці

Не ходи на Лису гору, а грай на сопілці.

Мандри 'Орися'

Вий-Совяцкий — это вам не подарок. Лыс, упитан, в сером невзрачном костюме. Говорит медленно, слушает внимательно. За весь мой рассказ только пару раз недовольно хмыкнул. Если б не это, можно решить, что ректор попросту заснул. Правда, стоило только запнуться, как тяжёлые веки приоткрылись и на меня глянули блеклые голубые глаза.

— Да-да?

Воздух застрял в лёгких, на лбу выступила испарина. От низкого глубокого голоса по спине пробежали мурашки.

Я подавил вздох и повторил:

— Кафедра мольфаров[1], Павел Константинович.

Он кивнул, протянул руку и ещё раз посмотрел на мои документы. Отчаянно скучающий взгляд. На миг показалось, что я сижу на глыбе изо льда, а просторный кабинет заполнило морозное дыхание зимы.

— Ходатайство, значит. Андрей Григорьевич Чугайстрин.

Чётко, смакуя каждое слово, будто пробуя на вкус.

— Да, — подтвердил я.

— Ну что ж...

Время замерло. Боязно было пошевелиться. Вдруг откажет?

— Посмотрим-посмотрим, — размеренно произнёс он, будто вколачивая каждым слогом гвозди. — Пока испытательный срок — месяц, а там... У нас середина года, будете вникать по ходу дела.

Он выдвинул ящик стола, достал коробку из зелёного змеевика. Я затаил дыхание, следя за его действиями. Невольно отметил, что пальцы Вий-Совяцкого неожиданно длинные и гибкие, а ногти слишком грубые. Больше даже на когти похожи, чего уж там.

Он тем временем вытащил пятиугольную печать, подозрительно смахивавшую на пентаграмму, и шлёпнул на пропускной лист.

— Пройдите к секретарю, она вас оформит.

Я еле удержался, чтоб не вскочить. Во-первых, за два часа собеседования из меня чуть не вытряхнули душу, во-вторых... просто не верилось.

— Я... принят? — голос на удивление прозвучал ровно.

Он пристально посмотрел на меня, потом чуть прищурился.

— Идите к секретарю, Андрей Григорьевич. Не задерживайте, будьте любезны.

— Да, конечно, — пробормотал я, спешно сгребая документы.

Вий-Совяцкий по-прежнему смотрел на меня, будто изучал новое насекомое, внезапно влезшее на его стол и нарушившее идеальный порядок.

— Вы идите, Андрей Григорьевич. Идите.

Оказавшись в коридоре, возле массивной двери с табличкой 'Вий-Совяцкий Павел Константинович, ректор ПНУМ', я смог кое-как прийти в себя. До сих пор не верилось: я прошёл собеседование. При этом ректор не такое уж чудовище, как о нём рассказывали. Хоть и приятного мало.

Мимо пробежала мертвенно-бледная девчонка, удерживая в руках светящийся красный шар. За ней промчались двое старшекурсников, чудом не столкнувшиеся со мной.

— Где здесь секретарь? — успел я крикнуть.

— На второй этаж, первая дверь слева, — бросил один из них, не оглядываясь.

Что ж, сейчас занятия. Поищем самостоятельно.

Поднявшись по широкой лестнице, я нырнул в тёмный коридор. В воздухе стоял еле уловимый запах хвои и мяты. Интересно, это мольфары стараются? Вряд ли кому-то ещё в голову придёт экспериментировать с этими ароматами. Всё же лес — больше их парафия.Однако принюхавшись, понял, что экспериментаторы перестарались — отчётливо слышался запах гари. Качнув головой, я подошёл к секретарской двери и постучал. Из кабинета доносился пронзительный женский голос, но меня явно не слышали. Постучал ещё раз, взгляд упал на табличку 'Языката Х.Х., секретарь'.

Осторожно опустив ручку, я заглянул:

— Разрешите?

Кабинет не уступал по размерам ректорскому, но оказался настолько захламлён, что стоять было практически негде. Везде стопки бумаг, папки, на столе три телефона, по двум сразу говорила худая пожилая женщина. За её спиной высился приоткрытый шкаф, из которого выглядывали пальто и... метла.

Женщина только стрельнула в меня чёрными глазами и кивнула. Убрала за ухо тёмную прядь, выбившуюся из стянутых в пучок волос, и снова застрекотала на такой скорости, что вообще разобрать, о чём речь.

Метла вдруг с тихим шорохом съехала вниз и стукнулась о пол. Секретарь подпрыгнула от неожиданности.

— Перезвоните через час! — рявкнула она сразу в две трубки и с грохотом положила их на аппараты. — Слушаю вас.

Последнее относилось ко мне, поэтому я тут же протянул ей бумаги. Она нахмурилась, быстро пересмотрела все листы.

— Так-так, точно мольфарское?

— Да, именно, — подтвердил я, стараясь сказать это как можно спокойнее.

Она принялась что-то выписывать на продолговатом бланке.

— Хорошо. Значит, сейчас заселитесь в общежитие. Сегодня уже ваших распустили, знакомиться с группой будете завтра в полдевятого. Сосед ваш Ткачук, правда...

Дверь распахнулась, смерчем в кабинет влетел худенький мужчина в измазанной куртке. Взлохмаченный и возбуждённый. Озадаченный и даже испуганный, словно чёрт, попавший в монастырь.

— Хвеся Харлампиевна[2], караул! Спасайте, голубушка! Эти дармоеды совсем обнаглели, весь этаж мне попортили! Я их и так, и этак, а толку никакого!

— Злыдни, — не отрываясь от бумаг, сообщила она.

— Что? — в один голос переспросили мы вместе с появившимся.

— Не дармоеды, а злыдни, — невозмутимо сообщила Хвеся Харлампиевна, убрав часть моих документов в огромную синюю папку, и отдала мне два талона: на заселение и на питание. — Они у нас по материальным ведомостям больше всего пользы приносят, так что это вы зря.

— Так меня ж Вий-Совяцкий убьёт!

— Дидько! Не заворачивайте мне мозги! Вы завхоз или где?

Я чуть не поперхнулся. Вот так фамилия[3], нечего сказать. Вид у него был настолько расстроенный, что стало даже жалко. Интересно, какого размера неприятности?

— А что... — осторожно начал я, но Хвеся Харлампиевна метнула на нас колючий взгляд.

— Чугайстрин, вас общежитие заждалось. Там всё расскажут. Столовая находится на территории университета, возле второго корпуса.

— Спасибо, — быстро ответил я, решив, что лучше не нарываться, и выскользнул за дверь. За мной тут же вышел Дидько.

— Стену выжгли своими заклинаниями, — запоздало ответил он на вопрос. — Уже второй раз за неделю.

Мы зашагали к лестнице. Стояла мёртвая тишина, видимо, с пар тут не сбегали.

— А как вы обычно справляетесь? — поинтересовался я.

Дидько пожал плечами:

— Умудрялся выбивать стройматериалы. А тут совсем беда, прям не знаю, что делать. Всё закончилось, эх...

Я задумчиво посмотрел на него.

— А показать сможете?

Оторопевший взгляд, пожатие плечами:

— Пошли, чего уж там. Пока эти дармо... злыдни не понабегали.

Мы покинули здание, пересекли большую площадку и направились к двухэтажному строению. Снег хрустел под ногами, мороз щипал щёки. Солнце спряталось за тучи, но настроение всё равно было хорошим.

'Пострадавшее' здание оказалось страшной развалюхой: покосившееся, закопченное, будто печёная в костре картошка, с выбитыми окнами. Даже в крыше обнаружилась дыра, из которой валил густой сизый дым. Кажется, говоря про один этаж, завхоз явно... сказал не всё.

— Вы новенький, да? — спросил Дидько.

— Да, — кивнул я.

Завхоз смотрел с доброжелательным любопытством, но вдаваться в подробности не хотелось.

— Кого вам дают, мольфаров с первого курса?

— Да, именно.

Приблизившись к зданию, я почувствовал кислый неприятный запах. Так-так, кто-то, наплевав на безопасность, балуется прикладной некромантикой. Не будь у меня в студенческие годы соседа-злыдня и регулярных пожаров в комнате, знать бы не знал, что значит такой запах.

Я остановился и поднёс руку к стене, пальцы защекотало. Хмыкнул и покачал головой.

— У вас тут третий курс резвился?

Дидько снова поник и обречённо кивнул. Подошёл ко мне и тяжко вздохнул.

— Они, проклятущие. Сашка хоть и гоняет их, но мало. Всю группу бы в подвал на отработки, тогда был бы толк.

Я начертил в воздухе несколько знаков, которые тут же вспыхнули белым, и здание опутала тончайшая светящаяся сеть. По телу разлилось приятное ощущение бодрости и звенящий азарт.

— А кто у нас Сашка? — спросил я, напитывая плетение восстановительной энергией.

— Ткачук, куратор их... Ой, мамо!

Обгоревший дом ослепительно вспыхнул, мы с Дидько разлетелись в разные стороны и рухнули прямо в снег. Ладонь свело судорогой, тут же заныл затылок, которым я обо что-то приложился. Мда, перестарался.

Двухэтажное здание стало чуть лучше, но ненамного. Но хотя бы пропала дыра в крыше, уже приятно.

Дидько присвистнул:

— Вот паскудники, приложили же... Но и за крышу спасибо.

Он так и сидел в сугробе, видимо, не собираясь вставать. Меня неожиданно прошиб холодный пот, я резко обернулся, не понимая, что случилось.

— Так-так, — прогремел низкий голос.

Подняв голову, я увидел опирающегося на подоконник Вий-Совяцкого. Прищурившись, он смотрел на вмиг побелевшего Дидько.

— Используем силу, Жорж Гаврилович? Работаем руками?

Дидько сглотнул и закивал, но, явно прикипев к месту, не мог даже встать. Я тоже замер, не зная, что делать. Взгляд у ректора и впрямь был... страшный. Это что ж за силища?

— Зайдите ко мне, ведомость прихватите. Побеседуем.

— Бегу, Павел Константинович, — просипел Дидько, с кряхтением пытаясь встать.

Я ухватил его за шиворот и помог подняться.

— Спасибо, — выдохнул завхоз.

— А вы, Чугайстрин, если страдаете топографическим кретинизмом, носите с собой план университета! — прогремело так, что невольно пришлось вжать голову в плечи.

— Да-да, понял, — пробормотал я, глядя, как Дидько трусцой бежит к корпусу, а потом, не теряя времени, быстро ухватил свои вещи и пошёл искать общежитие. Нарываться на ректора больше не хотелось. Впрочем, леденящий взгляд провожал меня ещё долго.

[1] Знахарь, волшебник, хранитель знаний у гуцульского народа

[2] Хвеська Языката — персонаж украинской народной сказки, очень болтливая баба.

[3] Дідько (укр.) — чёрт

* * *

Полтавский национальный университет магии — заведение с традициями, выпускным шабашем и хорошей репутацией. Характерники[4], злыдни, мольфары, провидцы и ведьмаки, отучившись пять лет, получают высшую квалификацию и направления на рабочие места. Получить же направление в сам университет достаточно сложно. Сюда отбирают по принципу, который для меня так до сих пор и остаётся загадкой. Если б не твёрдая рука отца, ещё неизвестно, что б могло быть.

Преподавательское общежитие оказалось местом приятным, даже каким-то... домашним. Комендант, сухонький седой старичок, встретил меня с улыбкой. Вручил ключ, но толком ничего рассказать не успел из-за требовательно зазвонившего телефона. Потому лишь махнул в сторону коридора и быстро с кем-то заговорил.

Выделенная мне комнатка оказалась довольно уютной. Мебели по минимуму: шкаф, стол, стул, две кровати. Портрет Гоголя на стене, что неудивительно. Тёмно-коричневые шторы полностью закрывали окно, словно в него смотреть не стоило. Я сделал было шаг вперёд, но в коридоре что-то грохнуло. Послышались охи коменданта. Чуть пожав плечами, я двинулся к свободной кровати и опустил сумку. В любом случае радовало, что здесь порядок. Аккуратный сосед — всегда лучше неряхи.

Время пролетело незаметно, неоднократно упомянутый Ткачук не появлялся. Решив, что познакомлюсь позже, я лёг спать. Рано вставать — это та ещё проблема.

Сон приснился на удивление приятный. Белеющие в темноте округлые плечи, изящные руки, стягивавшие с меня брюки. Пухлые губы с весьма довольной улыбкой. Чёрные волосы, холодили мою шею; в них я тут же вплёл пальцы. Воздух наполнился ароматом ландыша. Карие глаза смотрели прямо, с едва уловимой смешинкой. Она вжалась всем телом, меня окатило жаркой волной. Горячая, дурманная, сладкая.

— Какой ты... — промурлыкала она на ухо и прихватила зубами мочку. — Ой! Что это?

Я вздрогнул от неожиданности. Чёрт, это не сон! Девушка чуть отстранилась и смотрела на меня огромными глазами.

— А в-в-вы вообще кто?

Её голос вмиг растерял все мурлычащие нотки. Запах ландыша вдруг стал удушающим.

— Тот же вопрос могу задать и вам, — хмыкнул я. — Перепутали комнату, милейшая?

Я чуть приподнялся на локтях и едва не присвистнул: из одежды на ней ничего не было.

— Не знал, что тут одобряется такое поведение, — и не смог не отметить, — хотя фигура у вас что надо.

Она ойкнула, попыталась прикрыть руками грудь, побледнела и... рухнула в обморок.

Ступор длился пару секунд. Ругнувшись, я вскочил с кровати и осмотрел девушку. Этого ещё тут не хватало! Хм, что-то старовата для студентки, хотя хороша, ничего не скажешь. Медленно провёл рукой над её грудью, которая не вовремя поднялась в глубоком вдохе. Ладонь укололи тысячи иголочек. Дурманное заклятье. Чувственное, если не ошибаюсь. Только вот с привязкой на полное вытягивание сил. Кто ж её так?

Прошептав несколько слов, шевельнул пальцами. Тут же вспыхнуло несколько светло-зелёных шариков, мигом разделившихся на мириады тонких нитей и опутавших тело девушки причудливым кружевом. Накинув на неё покрывало, я быстро пошёл к коменданту.

Правда, моя история его не впечатлила.

— Говорите, девушка? — переспросил он, шагая со мной по коридору.

— Да.

— Ну, это нормально, — последовало утешение.

— Нет, не в этом дело, — раздражённо бросил я, открывая дверь и пропуская в комнату. — Дурманное заклятье. Что мог — нейтрализовал, но я не целитель.

Комендант остановился на пороге.

— Ну? — поторопил я.

— Свет хоть включите.

— Свет?

Не сразу дошло, что вопрос звучит глупо, а на меня смотрят с крайней подозрительностью. Выругав себя за оплошность, я быстро щелкнул выключателем. Комендант охнул. Простыня с девушки каким-то немыслимым образом сползла.

— Что? — покосился я. — Кто это?

Комендант подлетел к кровати, всплеснул руками:

— Александра Евгеньевна, как же так! Ничего не понимаю!

Стало нехорошо, радовало, что рядом стена. Студентку так величать точно не станут. Ещё надеясь, что ослышался, я медленно уточнил:

— Какая Александра Евгеньевна?

Комендант быстро повернулся ко мне:

— Соседка по комнате ваша! Куратор третьего курса.

Я чуть не грохнулся на пол. Что? Неоднократно упоминавшийся Ткачук — это? То есть, эта? То есть, какого в одной комнате живут мужчины и женщины? Хотя, отец предупреждал, что здесь странные порядки. Но не настолько же!

— Я за целителем, — бросил комендант, выбегая из комнаты. — Ждите.

Некоторое время царила тишина. Подняв голову, я встретился с внимательным взглядом покойного Гоголя. Писатель вдруг хитро подмигнул. Я вновь посмотрел на лежавшую на кровати. Мда. Однако, весело началась моя жизнь в университете.

* * *

Утро прошло спокойно. Мольфарский поток составляли в основном любознательные молодые люди. Занятие подходило к концу, я был приятно удивлён познаниями многих студентов. Они действительно интересовались, никто не спал на лекции.

Я глянул на часы.

— Через три минуты звонок. Есть вопросы?

Рыжая веснушчатая девчонка с первой парты подняла руку.

— Вы упоминали про практику в лесу и чугайстра, — звонко разлетелся голосок по аудитории. — Ваша фамилия... — она вдруг смутилась.

— Хотите знать, имеет ли какое-то отношение? — улыбнулся я и взглядом пробежался по журналу. — Что ж, очень даже может быть. Мои предки всегда жили возле леса. Фамилия могла так и образоваться. Но достоверных данных мне не попадалось, поэтому утверждать не стану.

Звонок оборвал мой рассказ. Студенты выходили из аудитории. У входа я столкнулся с рыжей.

— Извините, Андрей Григорьевич, — пробормотала она.

— Ничего, — хмыкнул я, — смотри под ноги.

Она почему-то покраснела, хотела что-то сказать, но какой-то проходивший мимо верзила вдруг дёрнул девушку за руку.

— Динка, не заглядывайся на старшекурсников, мала ещё! — захохотал он. Такой же рыжий и с веснушками. Брат?

Она что-то возмущённо пискнула, но тут же была утянута рыжим в толпу.

— Прости, лохматый, не для тебя эта розочка цветёт, — услышал я брошенную фразу.

После пары секунд стояния столбом меня разобрал неуместный смех. Надо же, приняли за старшекурсника. Однако, дела. Конечно, брутальностью я не выделяюсь и волосы действительно длинные, но чтоб так?

Оставив ключ подоспевшему старосте группы характерников, я направился к лазарету. Александру временно поместили именно туда, мотивировав огромным упадком сил. Вчерашнее знакомство было из ряда вон, поэтому неплохо бы его повторить.

Быстро покинув корпус ведьмаков, я пересёк засыпанную снегом площадку и столкнулся носом к носу с Дидько.

— В лазарет? — спросил он, улыбаясь во весь рот.

— Э... — оторопел я, — да. А вы откуда знаете?

Улыбка стала ещё шире, он обогнул меня, хрустя снегом под рабочими ботинками.

— Так все уже знают!

Ничего себе новость! Дидько больше ничего не говорил, а я ускорил шаг. Отличненько. Ещё не хватало, чтобы меня во всём обвинили.

Стоило войти в тёмный коридор, как зазвонил мобильный. Секретарь, у-у-у.

— Андрей Григорьевич! — ворвался в мою голову громкий голос. — Немедленно зайдите к ректору. Срочно, после этой пары.

Я сделал глубокий вдох, стиснув зубы:

— Так срочно или после этой пары?

— Не задуривайте мне голову! — рявкнула Языката. — Делайте, что говорю!

Не успел я возразить, как из трубки донеслись короткие гудки. Мда уж. Как он терпит её только? Порой казалось, что Языката может построить самого Вий-Совяцкого.

— Васька, ты что, настолько идиот? — неожиданно раздалось шипение совсем рядом.

Я чуть не подпрыгнул, но потом сообразил, что нырнул в нишу в стене, пока говорил с Языкатой.

— Да откуда я мог знать? — тут же возмутился знакомый голос. — Ну, помаялась бы немного, да и дело с концом. Откуда в комнате-то мужик взялся? Ведь заклятие на это не рассчитано!

— Угу, молодец! — второй говорил так, словно хотел уничтожить собеседника словами. — Ты хоть представляешь, что будет, если они начнут искать?

'О, — подумал я, — можете не сомневаться. Уже ищут'.

— Это да-а-а... — тяжкий вздох. — Борь, но что делать? Разве что попытаться следы замести? Раз до сих пор в лазарете, значит, не всё ушло.

— Идиот, — высказался Боря. — Если эта злыдня пронюхает, она же нам бошки поотрывает сразу! Пошли!

— Нечего было у меня курсак не принимать!

Послышался звук затрещины, а потом шаги.

Я осторожно выглянул и отметил знакомую рыжую шевелюру. Хм, значит, розочка цвела не для меня? Что ж, познакомимся поближе.

Из здания лазарета мы никуда не выходили. Студенты принялись спускаться в подземные лаборатории, где проводилась основная часть опытов факультета злыдней. Надо же, чтят технику безопасности. На всякий случай накинув на себя полог невидимости, я последовал за ними. Рыжий продолжал что-то виновато бубнить, а Боря — щупленький и низенький — не прекращал его шпынять.

Открыв одну из дверей, они зашли в прохладное тёмное помещение. Вася щелкнул пальцами, появилась огненная спиралька, осветившая давно не прибранный класс. Неудивительно, что здесь решили промышлять безобразиями, видимо, давно уж никто не заходил. Усевшись на парту, я с любопытством посмотрел на ребят. Итак?

У Василия в руках появилась чёрная сфера, внутри которой плясали серебристые всполохи. Прикрыв глаза, он медленно читал заклинание. Боря тоже не стоял сложа руки, а расчерчивал воздух переливавшимися алым светом символами. В воздухе завитал аромат ландыша. Такой же, как и сегодня ночью.

Я прищурился. Идея хорошая, только исполнение — не ахти. Серебро в сфере призовёт остатки заклинания, а не уничтожит. Если пани Ткачук сюда сейчас прибежит, не завидую этим оболтусам. Сделав несколько движений пальцами, я послал в сферу сгусток напитанного энергией воздуха.

Алые символы метнулись к сфере, охватили ее со всех сторон. Сфера начала набухать, разрастаться, грозя заполнить всё помещение.

— Ой... — охнул Вася.

— Дурак! Ты что наделал? — заорал Боря. — Сейчас бахнет же!

Вася вякнул что-то невразумительное. Я резко спрыгнул и расчертил воздух решёткой отрицания. Сфера сдулась, словно воздушный шарик. Покров невидимости рассеялся, студенты смотрели на меня с разинутыми ртами.

Первым очнулся Боря:

— А в-в-ы кто?

Вася только покосился, но ничего не говорил. После вышедшей из под контроля сферы и того, как я её уничтожил, умничать не стоило.

— Видите ли, — хмыкнул я, — я, собственно, и есть тот самый мужик, который вдруг оказался в комнате вашего куратора.

— Мамо, — просипел Вася, медленно съехав по стене.

— Нет, не мама. Моя фамилия Чугайстрин. Зовут Андрей Григорьевич. Преподаватель. Это так, для общего развития.

Васька икнул, но так как уже сидел, позы не изменил. Боря попятился, потом тяжко вздохнул и закусил нижнюю губу. Я держал паузу, поглядывая на обоих обормотов. Было интересно, кто заговорит первым.

— Что... — всё же начал первым Боря, — как...вы... нас отчислят?

Я сложил руки на груди, молча глядя на парня. Он смотрел на меня с видом загнанного, но гордого зверька.

— Ну-у-у-у-у... — повисла пауза, парни напряглись. — Вы ремонт умеете делать?

— Что??? — хором выдохнули оба.

* * *

Дидько с довольным лицом смотрел на пыхтящих студентов, старательно таскавших камни.

— Андрей Григорьевич, это ж как же вы их-то заставили? Сами прибежали ко мне, предложили помощь. Случайно услышал, что это по вашей указке.

Я хмыкнул, поглядывая на парней.

— Знаете, Жорж Гаврилович, труд, он ведь облагораживает. Ну и... даёт возможность искупить вину. Человек — создание подверженное. Его научить плохому — враз. А отучить — практически невозможно.

Дидько хихикнул:

— Это точно. Кстати, а как вы в темноте-то видите?

Внутри всё похолодело. Чёрт тебя забери! Значит, о моём самоуправстве всё известно! Но...

Дидько подхватил меня под локоток и медленно повёл к выходу:

— Вы не удивляйтесь, Андрей Григорьевич, я всё знаю, что в этих стенах делается. У меня по линии матери домовые были. Но не в этом дело... Всё же... как?

Некоторое время я молчал, но потом заправил за ухо прядь волос. Дидько остановился как вкопанный. Тихо присвистнул.

— Вот это да!

Я кивнул, некоторое время молчал, собираясь с духом и ругая себя, что попался не хуже пакостников-студентов.

Дидько, тем не менее, был крайне озадачен.

— Быть не может. По уставу нельзя ж в университете не местным работать!

Правду говорить не хотелось, но лгать не стоило точно. Поэтому пришлось отвести взгляд от пошарпанных стен и тихо признаться.

— Мой приёмный отец — чугайстер[5]. Настоящие родители погибли, а он — воспитал. Я вырос в Ивано-Франковске. Поэтому не совсем уж... чужак. Вот папа и походатайствовал. А так... вряд ли бы взяли.

Дидько некоторое время обдумывал мои слова.

— А отец ваш... не Григорий Любомирович часом?

Я с удивлением посмотрел на него:

— Он самый. Откуда вы знаете?

Дидько усмехнулся:

— Я всех основателей ПНУМа знаю, Андрей.

Пока я соображал, что к чему, и насколько же я влип, Дидько задал ещё один вопрос:

— Кстати, а почему Александре-то не сдал этих балбесов?

Я уставился в пол, чувствуя, что будь постеснительнее, покраснел бы до тех самых кончиков ушей. Однако выпрямился и улыбнулся:

— Ну-у-у-у, понимаете, такого приятного знакомства с коллегой у меня ещё никогда не было. А после него не грех и развить отношения дальше. Деловые, разумеется.

[1] Знахарь, волшебник, хранитель знаний у гуцульского народа

[2] Хвеська Языката — персонаж украинской народной сказки, очень болтливая баба.

[3] Дідько (укр.) — чёрт.

[4] Характерник — ведун, целитель, наставник в Запорожской Сечи.

[5] Чугайстер — леший у гуцулов.

Глава 2. Студентка под покровительством

Павел Константинович Вий-Совяцкий предпочитал прогулки пешком. По университету. Шел степенно и неторопливо, сложив руки за спиной. Из-за поворота сначала появлялся значительный живот и уж потом — всё остальное. Шёл немного вразвалочку, наблюдая из-под полуприкрытых век за студентами и преподавателями. И те, и другие невольно вытягивались по струнке, когда ректор проходил мимо.

— Ой, — Дина попятилась к стене. — Павел Константинович, здрасте!

Я поднял голову от её практической работы, хмуро глянул вперёд и встретился с невыразительным взглядом голубых глаз. Впрочем, невыразительность — не совсем подходящее слово. По спине пробежал холодок. Вий-Совяцкий умел видеть насквозь.

— Помогаете студентке? — спросил он и, заметив мой кивок, продолжил: — Похвально, Андрей Григорьевич. После этой пары жду вас у себя.

Не дожидаясь реакции, медленно пошёл дальше, величественно отвечая на приветсвия студентов. Я мысленно выругался. Как всегда, совсем в неподходящий момент. А ведь Сашка хотела показать мне лаборатории злыдней. Эх, нет в жизни счастья. Я снова уткнулся в практическую работу.

— Дин, смотри сюда. Природные силы у тебя замыкаются в круге, вот и нет результата. А должен быть постоянный контакт для подпитки. Ясно?

Дина быстро закивала:

— Да, но как?

— Так. — Я быстро набросал в углу листа схему для пропускания энергии. — Попробуй это, только осторожно.

— А на людях можно? — вдруг оживилась она.

Я озадаченно уставился на студентку:

— А конкретнее?

Динка опустила голову, забирав у меня из рук свою практическую.

— На Ваське, достал уже.

Я только хмыкнул:

— Васька — не люди, можно.

Она широко распахнула жёлтые глазищи, потом хихикнула, прижав почерканную работу к груди.

— Так точно! Спасибо, Андрей Григорьевич!

Я только посмотрел ей вслед: маленькая, юркая, бойкая. Просто огонёк на ветру. По характеру совсем непохожа на брата. Такой старосте вся группа радуется. И это не глядя на то, что может и с Багрищенко повздорить, и с Яровой что-то не поделить, и списать не дать. Не очень хорошо, когда в группе несколько лидеров и каждый тянет одеяло на себя, но к Динке всё равно все относятся хорошо.

Вздохнув, я быстро пошёл в столовую. Всё же на голодный желудок лучше не вести предмет. На носу, точнее, на шестой паре у меня лекция у провидцев, а эти ребята могут любого довести до белого каления.

В столовой пахло свежей сдобой и голубцами. Буфетчица — Горпына Петровна Пацюк — дама зрелая, размеров из приятных стремящихся к дородным, в белом фартуке и накрахмаленном чепчике, что-то сосредоточенно вычеркивала из ведомости.

За столиком в углу сидела Сашка. Увидев меня, помахала ложкой, мол, иди сюда. Быстро преодолев разделявшее нас расстояние, уселся рядом.

— Чего вид такой загнанный? — поинтересовалась она, не прекращая есть.

Я провёл ладонями по лицу:

— Знаешь, после первого курса это неудивительно. Они мне чуть чучело не сожгли. Хотя тренировались вызывать дождь.

Сашка хихикнула:

— Майся-мучайся. Как я в своё время. Только мои, — она поморщилась, — до сих успокоиться не могут.

Я сделал вид, что не понимаю, о чём речь. О знакомстве мы больше не заговаривали и делали вид, что всё идёт так, как должно быть. И не было любовного зелья.

К нам приблизилась Пацюк, посмотрела на меня сверху вниз со страстным желанием накормить.

— Уж никак голодать решил? — прозвучало настолько грозно, что захотелось пригнуться.

— Нет, Горпына Петровна, что вы, — пробормотал я.

— Тогда чего мимо проходишь?!

— А он поздороваться, — нашлась Саша, с трудом сдерживая улыбку.

— Здороваться — потом, — отчеканила Пацюк, — питание куда важнее. Жди.

Я шутливо поднял руки, показывая, что сдаюсь. Она только покачала головой.

— Ох, молодёжь, совсем о здоровье не думаете.

Продолжая бурчать под нос, буфетчица пошла к стойке.

Саша проводила её внимательным взглядом. Потом облегчённо выдохнула.

— Ты ей лучше не перечь — хуже будет. Я раз села на диету, так меня потом к ректору потащили, с визгами, что загнобили молодой кадр, и он теперь есть отказывается. Еле отбилась.

Упоминание о Вие заставило поморщиться.

— Не поминай, а то явится. Мне скоро к нему идти.

В тёмных глазах Саши заплескалось беспокойство.

— Что случилось?

— А чёрт его знает, — мрачно отозвался я и тут же смолк. А стоило ли упоминать Дидько?

На стол медленно опустилась глиняная пиала с глубоким бортиком, наполненная до самой красной каёмочки варениками. Рядом с глухим стуком легла плошка со сметаной. Вареник вылетел из тарелки и, завертевшись, плюхнулся в сметану.

— Предпочитаю есть сам, — сообщил я, беря вилку. Вареник виновато повесил ушки и замер. Сашка молча взирала на эту картину.

— Однако, — пробормотала она лёгкой ноткой обиды. — А меня не слушаются.

— Просто ты плохо себя ведёшь, — пробормотал я, принимаясь за еду. — А о танцующих варениках буфетчицы Пацюк слухи ходят по всей Полтаве. М-м-м, с капустой у неё особенно хороши!

Саша отставила тарелку и, подперев щеку кулаком, внимательно посмотрела на меня.

— Откуда? Ты ж говорил, что не местный.

— Не-а. Но часто гостил.

— И как?

Я поднял руку и показал большой палец, продолжая шустро разбираться с кушанием. Пацюк готовила — пальчики оближешь. Неудивительно, что студенты не пугались ни летающих варениов, ни на подпрыгивающих голубцов, шустро сновавших над тарелками. С разносчиками тут не сложилось, а очереди Горпына Петровна терпеть не может, потому вся еда к парням и девчонкам добиралась самостоятельно. Полёты тарелок и столовых приборов не прекращались даже тогда, когда в столовую входил Вий-Совяцкий. Скорее уж становилось ещё оживлённее, ибо раз появился ректор, значит, надо скорее обслужить. Обед у него всегда был важным событием: миска борща со сметаной, свежие подрумяненные пампушки с чесноком, нарезанное на блюдце солёное сало. Отдельно тарелка с изумительной квашеной капустой с клюквой. Огромную красную кружку с горячим чаем Вий-Совяцкий выпивал только после того, как управлялся с обедом. Последнюю пампушку всегда заворачивал в столовскую салфетку и уносил с собой. Никто так и не знал, зачем и кому он это носит.

В первый раз его появление в столовой напрочь отбило аппетит, однако поглядев на довольно трескавших рядом ребят, я понял, что это не опасно. Хоть и не студент, но железной уверенностью не обладал. Особенно, в нескольких метрах от сурового ректора.

Только спустя неделю прошла неловкость, и я научился не обращать за едой ни на кого внимания. Вздохнув, тоскливо уставился на оставшиеся вареники.

— Ну, не переживай ты так, — улыбнулась Саша. — Вечером всё посмотрим. Не убьёт же он тебя!

— Мда, утешила. А что, были уже кого... того?

Она чуть поморщилась и убрала за ухо чёрную прядь, потом принялась рыться в сумочке.

— Убить — нет, а вот уволить — да. Но это даже хуже, потому что без права восстановления. Вий-Совяцкий хоть и строг, но без причины козни строить не станет.

Я поперхнулся и закашлялся. Вот не зря сегодня всю ночь проворочался, думая о своём предшественнике. Кто был куратором мольфаров? Почему покинул их среди года? Или всё же не он сам ушёл, а его... ушли?

— А что может стать причиной? — осторожно спросил я.

Сашка принялась сосредоточенно красить губы. На некоторое время повисла тишина. Удовлетворившись наведённой красотой и надлежащим цветом, она сунула зеркальце и помаду в косметичку.

— Разное. К преподавателям тут требования куда строже, чем к студентам. Вий-Совяцкий в штыки воспринимает всё, что может грозить его студентам. Даже репутация заведения — это не то. А вот учащиеся... — Саша смолкла и вздохнула. — Была тут история...

Она вздрогнула от резко затрезвонившего мобильника.

— Кому ещё не спится, — пробормотала Саша, беря трубку.

Надежда, что собеседник скажет пару слов, и она продолжит историю, не оправдались. Тот оказался говорлив не в меру. И когда на меня бросили беспомощный взгляд, я понял, что лучше удалиться.

На выходе из столовой глянул на время. Ни туда, ни сюда. Плохо. Придётся пооколачиваться возле ректорской двери. Медленно пошёл по коридору и внезапно вспомнил, что завтра обещал устроить своим сюрприз. Любые знания лучше получать на практике — теория может дать лишь общее представление.

Свернув налево, в тёмный узкий коридорчик, я быстро прошел несколько дверей, направляясь в самый конец. Дверь в библиотеку оказалась приоткрытой, в нос ударил запах старой бумаги и пыли. Внутри было просторно, ряды столов уходили вдаль. Честно говоря, даже не мог представить, как так выходит: то ли обман зрения, то ли с помещением и впрямь что-то не так. Изнутри оно казалось куда больше, чем снаружи.

Библиотекарь отсутствовал, настольная лампа бросала жёлтый густой свет на раскрытый разворот журнала 'Бесы и ведьмы'. Рядом лежали круглые очки с толстыми стёклами.

Решив, что разберусь и так, я подошёл к шкафу с пометкой 'Мольфары'. Корешки книг, потрёпанные и старые, угрюмо взирали на меня сверху. Мол, пришёл ещё один, нет нам покоя. Интересно, скольких уж преподавателей они тут повидали?

Синяя брошюра с золотым тиснением, считай, сама прыгнула в руки. Открыв, я изумлённо уставился на страницы: новые, лощёные, касаешься пальцами — будто кожу гладят. Кирилл Громов 'В тени Лысогорья'. Имя ничего не сказало да и название тоже. Пролистав брошюру, понял, что это какое-то исследование на манер дневника. Удивлению не было предела: откуда здесь такое? Может, кто из студентов пошалил и сунул на полку?

— Кхе-кхе, — послышалось за спиной, — что мы тут выбираем?

Сжав брошюру, я быстро обернулся и встретился с внимательным взглядом чёрных глаз. Библиотекарь едва достигал мне плеча, имел крючковатый нос, торчащие в разные стороны седые волосы и извечную ухмылку на губах. Одевался во всё тёмное и мешковатое, но при этом всё равно напоминал гнома из сказки. Пусть даже и не совсем обычного гнома.

— Добрый день. Мне бы что-то для первого курса мольфаров, с базовой практикой.

Кряхтя и охая, библиотекарь приблизился к своему столу и нацепил очки.

— Демонстрировать будете? — важно поинтересовался он, слюнявя палец и открывая огромный журнал.

— Да-да, — ответил я, пытаясь осторожно положить брошюру назад.

— Берите, — неожиданно сказал он, и я озадаченно обернулся.

— Что?

— Книжицу, что назад пытаетесь пристроить, — пояснил библиотекарь, склонив голову и что-то записывая. — Может, не лучший материал, но лишним не будет. Постойте тут, я сейчас.

Он шустро нырнул куда-то между шкафами. Пока я пытался сообразить куда именно, библиотекарь вернулся и всучил мне в руки толстенный том в кожаной обложке.

— Вот это самое оно. Распишитесь мне осё. А то книг понабирают, а потом бегай за ними.

Я молча поставил подпись, зная, что спорить нет смысла. Кому какая разница, что человек я приличный и всегда возвращаю то, что не моё?

— Вот и славно, — пробубнил он, усаживаясь за журнал и начиная листать страницы.

Я ещё раз посмотрел на тёмное местечко между шкафами и всё же не выдержал, любопытство победило.

— Скажите, а куда это вы исчезали?

Он крякнул и посмотрел на меня поверх очков. Взгляд внезапно оказался удивительно цепким и пронзительным.

— Заметил, — хмыкнул. — Ишь какой. Внимательный.

Я чуть пожал плечами, мол, что есть, то есть.

— Так куда?

— Туда, — невозмутимо ответил он. — Не все книги можно видеть студентам. Поэтому, как только управитесь, — назад сразу.

Заверив, что всё понял, я покинул библиотеку. Чудом успел заскочить к себе, чтобы оставить книги — не хватало ещё, чтобы Вий-Совяцкий начал умничать по поводу моей методики. Меньше знает — крепче спит.

В общежитии было тихо, многие преподаватели ещё вели пары. Впрочем, к Вий-Совяцкому я прилетел, едва не опоздав. Звонок раздался именно тогда, когда моя рука легла на ручку ректорской двери. На мгновение к горлу подкатил комок. Сглотнув, нахмурился и отогнал панику. Нечего тут, а если заставит собрать вещи...Нет, не буду об этом думать.

— Разрешите?

— Заходите, Чугайстрин, — донёсся низкий голос.

Вий-Совяцкий стоял возле окна и поливал кактус. Кактус выглядел крайне печально: почерневший, с загнутыми колючками и бледно-жёлтым подвявшим цветком. Когда Вий-Совяцкий подходил ближе, казалось, кактус настораживался. Впрочем, было от чего.

Выгоревшая голубая лейка в виде рыбки со стуком опустилась на подоконник.

— Рассказывайте, Андрей Григорьевич.

Я настороженно посмотрел на него. Терпеть не могу такую постановку вопроса. Успеваешь вспомнить всё, где напортачил и где только собрался. Неужто будет вычитывать за самоуправство с любовным заклятием?

— Что именно? — уточнил я, стараясь говорить ровно.

Вий-Совяцкий заложил руки за спину и внимательно смотрел в окно. При этом было мерзкое чувство, что затылком всё равно наблюдает за мной.

— Всё. Что успели узнать, что вам удалось больше всего... — он сделал паузу, — может, что-то не нравится.

Тон спокойный и даже доброжелательный. Поди разбери что у него на уме, расслабляться в любом случае не стоит.

— Всё в порядке, Павел Константинович. Как на новом месте. Но вникаю, к тому же есть у кого спросить, если что неясно.

Ответ получился более, чем аккуратным, однако сдаваться я не собирался. Уж если и решит меня гонять в хвост и гриву, то пусть сам и начинает.

— А студенты как? Что скажете о группе? — допрос продолжался в разрезе обычной беседы, но я нутром чувствовал, что что-то не так. Только... то ли Вий-Совяцкий не знает, как к этому подойти, то ли доводит меня нужной кондиции. Но я склонялся ко второму. В присутствии ректора мозги почему-то прекращали нормально работать.

— Хорошая группа, — выдавил я. — Ребята тянутся к знаниям, особых разгильдяев назвать не могу. Может, это пока, дальше время покажет.

— И сколько же времени вы собираетесь здесь проработать? — хмыкнул Вий-Совяцкий, медленно поворачиваясь и в упор глядя на меня. Тут же пробрал мороз, но я не отвёл глаз.

— Если вы хотите знать точно, то тут лучше знает кафедра провидцев, — сам не понял, как меня понесло дерзить. — А так... настроен серьёзно. Университет мне нравится.

Выражение лица Вий-Совяцкого не изменилось. Он медленно преодолел расстояние от окна к столу; сел, положил сцеплённые замком руки на полированную крышку.

— Занятно, — резюмировал. — А что скажете о Татьяне Багрищенко?

Я чуть нахмурился. Хорошенькая сообразительная студентка. Чем-то напоминает синицу. Тёмненькая, изящная, лёгкая на подъём. Не дружит с общемагической историей, однако обладает недюжинной силой и с огромным усердием выполняет лабораторные работы.

Приблизительно это я и сказал, только в более официальной форме. Вий-Совяцкий достал ручку с набалдашником в виде черепа и задумчиво постучал по столу. Тёмные провалы глаз черепушки вспыхнули мертвенно-зелёным огнём. Хорошо хоть удалось не дёрнуться от неожиданности.

— Что ж, думаю, это неплохо, — наконец произнёс он. — Но есть ещё кое-что... и вы, Андрей Григорьевич, должны быть в курсе.

Я настороженно посмотрел на Вий-Совяцкого. Вернулось ощущение, что в кабинете вновь властвует мороз. Но на меня не обратили внимания.

— Таня находится в университете под моим покровительством.

Я молча изогнул бровь. Понятия не имею, что это такое, но явно дело серьёзное, раз за это взялся сам Вий-Совяцкий.

Крохотные челюсти черепа разжались, выскользнул чёрные раздвоённый язык, послышалось шипение.

— Девочка способная, я рад, что вы это уже отметили. Это хорошо. Её наследственность позволяет и без специального образования ведьмачить на высшем уровне.

— Ведьмачить? — переспросил я. — Вы хотите сказать, что на мольфарском отделении ей не место?

Вий-Совяцкий иронично изогнул губы, потом закатил глаза и вздохнул. Вроде ничего особенного, но мне стало стыдно до чёртиков за собственную невоздержанность.

— Ваши домыслы — не мои слова. Поэтому молчите и слушайте.

Шипение стало громче, раздвоённый язычок задрожал.

— А ну цыц! — шикнул он на череп. Тот мигом смолк, лишь обиженно сверкнул зелёными глазами. Вий-Совяцкий продолжил: — Багрищенко — один из сильнейших родов ведьм на Полтавщине. Тётка Тани — Оляна Багрищенко — имеет на университет зуб. Она очень хотела, чтобы племянница пошла на факультет ведьмаков. Сами поднимаете, мольфарское отделение — нонсенс в некотором смысле.

Я кивнул. Ещё бы! Драка за первенство всегда была и будет. Неважно, кто её затеял: мольфары с запада, характерники с востока, ведьмы из центра, провидцы с юга или злыдни с севера. Все пытаются доказать, что они лучше, только вот порой методы, кхм, оставляют желать лучшего...

— Крутостью нрава, — продолжал Вий-Совяцкий, — Татьяна уродилась в мать... покойную. Упёрлась, что не станет идти по семейному пути и решила пойти к мольфарам. Не знаю, сколько времени угробила, но сумела отыскать себе учителя. Упорно занималась и в результате — поступила к нам.

Я лишь слушал, пытаясь перевари информацию. Нет, конечно, всякое бывает, но с таким упрямством я встречался в первый раз. Тут то ли тётя до такой степени заездила племянницу, что та взбунтовалась, то ли племянница обладает воистину нравом барана и упёрлась в свои ненаглядные принципы.

— Кто попадает в университет, автоматически становится под нашу защиту. Но зная пани Багрищенко, я пообещал Тане особую защиту. Поэтому...

Вий-Совяцкий вытянул какие-то бумаги и принялся их подписывать с видом, словно и не говорил мне ничего серьёзного. Некоторое время прошло в напряжённой тишине. Чувствовалось, что ректор подбирает слова, что было неожиданностью.

Наконец он вздохнул и посмотрел на меня.

— История здесь очень нехорошая. Я не могу рассказать всего, но Оляна способна на всё, чтобы вернуть Таню домой. Поэтому, Андрей Григорьевич, за девочкой — глаз да глаз. Если заметите что-то подозрительное — сразу сообщайте мне. Инциденты в университете мне совсем не нужны. Понятно?

Я закусил губу. Чёртово любопытство. Но если не сейчас, но вряд ли получится ещё остаться там с ним, чтобы задать давно интересовавший вопрос.

— Да, но... мне нужно кое-что знать.

Вий-Совяцкий прекратил подписывать бумаги.

— И что же? — слова упали, словно камни. Но отступать я не собирался.

— Павел Константинович, что произошло с куратором мольфаров моего первого курса?

Глаза Вий-Совяцкого засияли мертвенно-голубым светом. Лёд, который замораживает насмерть — не вырваться. Дышать стало трудно, будто на грудь поставили что-то тяжелое.

— Он...

Дверь неожиданно резко распахнулась. В кабинете появилась Языката, бледная как смерть.

— Павел Константинович! Павел Константинович! Беда! Студенты отравились в столовой!

Вий-Совяцкий резко встал из-за стола и рванул к выходу. Никогда не думал, что с такой комплекцией можно так быстро двигаться. Однако, оставив размышления, кинулся следом, пытаясь отогнать дурное предчувствие.

Глава 3. Галушки по-злыдневски

В столовую я влетел вторым, едва не впечатавшись в широкую спину резко затормозившего Вий-Совяцкого. На полу лежал парень, над ним склонился врач. Точнее, университетский лекарь. Худой русоволосый мужчина без возраста и с таким же вымораживающим взглядом, как у ректора. Дурное предчувствие появилось не случайно: лежавший на полу был Виталием Красавицким — студентом моей группы.

Вокруг него стояло несколько человек. Побледневшая Пацюк только вздыхала и причитала, носясь вокруг Виталика. Никто не смел ей перечить, только лекарь недовольно морщился и, в конце концов, рявкнул:

— Сядь!

— Ой! — ещё тяжелее вздохнула она. — Саввушка, так как же?

— Сядь, кому сказал! — рыкнул он, и Пацюк неожиданно послушалась и опустилась на первый попавшийся стул.

— Что тут? — спросил Вий-Совяцкий.

— Отравление, — мрачно ответил лекарь и кивнул стоявшим рядом парням. — Помогите мне его перенести в лазарет.

— Как управишься, мигом ко мне, — не меняя выражения лица, приказал Вий-Совяцкий.

Лекарь кивнул и быстро последовал за парнями с пострадавшим. Кажется, в отличие от собравшихся, он единственный не боялся ректора.

— Кто и что видел? — хмуро спросил Вий-Совяцкий.

Ребята принялись мяться с ноги на ногу, словно не зная с чего начать. Или же просто терялись под его взглядом, зная, что ничего хорошего в этой ситуации не будет.

— Суп он ел, — неожиданно подала голос белая как полотно Пацюк, — с галушками. Пришёл в хорошем настроении, громко говорил, шутил с Танечкой и Ирой. Я ещё замечание сделала, но вы же знаете Виталика... Всё в шутку обернул, а потом они сели кушать.

— Вы о Багрищенко и Яровой? — встрял я, быстро соображая, где искать девчонок и почему их тут нет.

Пацюк тоскливо посмотрела на Вий-Совяцкого, потом на меня:

— Не знаю я фамилий. Тут же всех по именам, не ставлю оценки-то...

— Опишите внешне.

— Одна маленькая такая, худенькая, — задумчиво протянула она, — тёмненькая. А вторая покрупнее, русую косу носит, в тёмно-красном свитере была.

Подозрения подтвердились: обе девочки из моей группы. Вий-Совяцкий указал развесившим уши студентам на выход. Те, даже не думая возражать, быстро направились к дверям.

— Как долго они сидели? — тихо спросил я, понимая, что ничего хорошего в ближайшее время мне не светит.

Горпына Петровна уставилась на свои руки, нервно комкавшие передник:

— Не считала я, Андрей Григорьевич. Успела заметить, что Ира вышла первой, Виталик с Танечкой о чём-то говорили. А потом и она убежала. В общем, когда... — она сделала глубокий вдох, — когда Виталик упал, то уже рядом никого не было.

Ерунда какая-то получается. Я бросил мимолётный взгляд на Вий-Совяцкого. Логично бы начать спрашивать про еду — ведь хозяйка столовой знает про неё всё, но он не торопился. Ладно, молчит — его проблемы.

— Горпына Петровна, а... — начал было я, но Вий-Совяцкий сделал тяжёлый шаг вперёд, и пришлось невольно вздрогнуть. От него исходила волна такой силы, что стало не по себе.

— Оставьте нас, Андрей Григорьевич, — произнёс он, не отрывая глаз от понурой Пацюк. — Мы побеседуем без вас.

— Но, — возразил я, — это же моя группа.

— Андрей Григорьевич, — Вий-Совяцкий медленно повернул голову в мою сторону, и по спине пробежали мурашки, — я сказал: пошёл вон.

В другое время у меня нашёлся ответ, но сейчас стиснув зубы, развернулся на каблуках и быстро пошёл к двери. Провались ты на месте, дубина лысая! Злость поднималась изнутри, готовая разорвать на части.

Я сжал кулаки и сообразил, что вылетел на улицу. Морозный воздух несколько отрезвил. Как-то сразу даже не заметил, что лицо будто горит. Сделал глубокий вдох, прикрыв глаза. Так, спокойнее, нечего вспыхивать, словно девица на первом свидании.

Ситуация не из лучших, но всё же можно начать соображать. Пока Вий-Совяцкий говорит с Пацюк, мне точно ничего не светит. Вероятно, придётся ждать и его беседы с лекарем. Другой вопрос, что за мной никто не смотрит, следовательно, и делать можно, что посчитаю нужным. Вконец замёрзнув, я взбежал по ступенькам крыльца и зашёл в здание. Одеться — и в общежитие. Уже оттуда подумаю, как быть дальше. Всё равно ничего особо умного не приходило в голову. Разве что... Я быстро вынул из кармана телефон и принялся пролистывать контакты.

— Где же ты у меня? — скрипнул зубами, зная, что этот номер у меня точно есть. Он, конечно, сразу пролетел и пришлось крутить список назад. Длинные гудки несказанно раздражали, я едва не начал расхаживать из стороны в сторону.

— Алло? — озадаченный, чуть встревоженный голос.

— Дин, скажи мне, пожалуйста, телефон Тани, — произнёс я, не вдаваясь в подробности.

— А... Андрей Григорьевич, — ошарашено пробормотала она, — да, сейчас, минуточку.

* * *

Заклинание упорно не хотело запоминаться. Я перевернулась на другой бок и, подперев щеку кулаком, принялась читать его вслух:

— Природная сила, активированная при помощи замкнутой энергетики, приходит в движение в процессе...

Дверь тихо открылась, и в комнату зашла Танька. Задумчивая и какая-то... растерянная. Я отложила книгу, внимательно посмотрела, как она подходит к своей койке и садится. Обычно она влетала, едва ли не распахивая дверь ногой, а тут...

— Тань, ты чего? — тихо спросила я, садясь на кровати и нащупывая ногами тапочки. Тёмно-синие глаза мельком глянули на меня. Хм, вот я к ценительницам женской красоты совсем не отношусь, но Танька... Самая красивая девчонка первого курса. Волосы чёрные, кожа бледная, сама тоненькая, будто фея из сказки. Где-то одного со мной роста. Вреднющая правда, что твоя Хвеся Харлампиевна. Оно и неудивительно, ведьма, знаете ли, везде — ведьма. А о Багрищенко даже в таких глухих местах, как наши, можно услышать. Не в смысле, что совсем глухих, а в смысле, что у нас ведьм почти нет. Я ей даже малость завидую — хороша, глаз не отвести.

Сразу Васька даже просил познакомить, только ничего из этого не вышло. Танька умна, ей этот оболтус ни к чему. Нет, я люблю брата, но это всё равно не меняет того факта, что он оболтус. Чего только стоит их деяние с Ткачук! Для меня до сих пор загадка, как это никто из преподавателей ничего не разнюхал.

— Не знаю, — она протянула руку и вынула из-под подушки длинный изящный кинжал с черепом на рукояти. — Что-то нехорошо себя чувствую. Ранее такое было только тогда, когда родня брала меня в лес в ночь Корочуна. А тут, — Таня передёрнула плечами и медленно провела острием по ладони, словно рисуя какие-то невидимые символы.

Я молча смотрела на происходящее. Оружие в университете запрещено, но Таня на особом счету у ректора. Поэтому каким-то образом умудрилась перепрятать эту вещицу, что никто кроме меня её не видел.

— А на что похоже? — пришлось уточнить, ибо больше она явно говорить не хотела.

Таня вновь повела плечами, а потом с силой воткнула кинжал в крышку стола. Даже звякнул стоявший на ней стеклянный графин с водой.

— Не знаю. Муторно — и всё тут. Виталька уж и так, и этак пытался развеселить, только мимо всё. Идёт какая-то пакость на нас.

— Надо было в провидцы идти, — мрачно отозвалась я, вставая и разравнивая юбку. — Если уж они молчат, то кто нам поверит?

— Но в прошлый же раз, — начала было она и тут же осеклась.

Я вздохнула. Неприятный разговор, лучше его не продолжать. Но и факты бессмысленно отрицать. Её предчувствие беды месяц назад не подвело. Поэтому очень хотелось, чтобы в этот раз Таня всё же обманулась.

— Что предлагаешь сделать? — спросила она, бестолково крутя кинжал в руках.

— Пока молчать, — пожала я плечами. — К тому же мы понятия не имеем, как поведет себя этот новенький. Вдруг сразу к Вию поскачет?

— Я не боюсь Вия, — мрачно отозвалась Таня, — ты же прекрасно это знаешь.

Возразить было нечего. Я засунула книжку на полку, едва не уронив контурные карты энергетики. Тьфу, гадость какая. Терпеть их не могу! Танька ухватила с блюдца яблоко и со смаком в него вгрызлась.

— Ты же прекрасно понимаешь, что тихо после произошедшего не будет, — сказала она.

— Это да, — пробормотала я и вдруг замерла от озарившей мысли: — Тань, а вдруг он не в курсе вообще?

Багрищенко даже поперхнулась и закашлялась. Пришлось сесть рядом и похлопать её по спине.

— Динка, ты чего?

— Слушай... — Я помедлила, пришедшая мысль казалась уж совсем нелепой, но и отрицать было нельзя: — А если Чугайстрин не знает, что у нас произошло?

Танька скептически изогнула бровь и покачала головой. Потом снова хрустнула яблоком.

— Бред, не может быть. Или, думаешь, Вий может кинуть его в омут с головой?

Я пожала плечами:

— Не знаю, честно. Только есть ощущение, что что-то с ним не так. Ты обращала внимание, как он двигается?

Танька на секунду задумалась, но потом кивнула:

— Да. Хорошо выходит. И реакция получше многих будет. Когда мы чучело сожгли, помнишь, как отпрыгнул в сторону?

— Угу-у-у-у, — протянула я и вздохнула. — Жалко только ауру его не прощупать. Препод же... Фиг подкопаешься...

Таня поморщилась и отложила огрызок:

— У них защита будь здоров. Хотя... есть вариант. Не исключено, что за этим смазливым личиком спрятано что-то интересное.

Я деликатно промолчала. Возможно. Ну, почти блондин, волосы носит длинные, черты лица ближе к миловидным. Глаза огромные, зелёные, как Васькин амулет из нефрита. Одевается по-молодёжному, но ведь это не так странно — ему не более двадцати пяти. Конечно, он ни в какое сравнение с Кириллом Сергеевичем не идёт, но всё же...

— Надо будет на факультативку напроситься к нему, что ли, — задумчиво произнесла Танька.

— Зачем? — оторопела я.

— Дурища, — хмыкнула она, — один на один, да ещё на дополнительном занятии каждый препод будет выкладываться больше. А, следовательно, сумеет и неосторожно раскрыться. Хоть чуть-чуть. А мне много не надо.

— Сама дурища, — обиделась я, — к тому же... ты ж отличница, где логика что-то подтягивать?

— Скажу, что запуталась в... в... — Танька сама задумалась, ибо прикидываться дурой в её таланты явно не входило. — Ладно, придумаю что-то. Хорошим девочкам препод всегда поможет.

Я фыркнула, но ответить не успела — затрезвонил мобильный. Ухватив сумку, принялась суматошно рыться, пытаясь отыскать проклятую трубку.

— Если это Васька — убью, — тихо пообещала я.

Таня хихикнула.

Однако, увидев на экране имя звонившего, так и замерла, ни в силах сказать ни слова.

* * *

К Чугайстрину мы пошли вместе. Танька хоть и храбрилась, но всё же была в странно-задумчивом состоянии, поэтому я увязалась следом. Было страшно и до жути любопытно одновременно.

Наши шаги гулко отражались от стен, сверху сурово взирали с портретов светила злыдневского факультета. Знала бы, что Таня пойдёт через это крыло — отговорила б. Лишний раз встречаться с Васькой не хотелось. Всё же страшно поссорились намедни и...

Неожиданно из-за угла вывернул высокий парень в тёмной одежде.

— Опаньки, какие девочки! — протянул он и довольно ухмыльнулся.

Неприятный тип. Венька Кормильцев с четвёртого курса, злыдень. Ещё хуже моего брата, потому что стремится сделать гадость холодно и расчетливо, испытывая при этом огромное удовольствие. Васька хоть лупит сгоряча, часто не думая о последствиях. А тут — нет. Даже когда стоишь рядом с Кормильцевым — холодно и мерзко, будто вдруг в болото шлёпнулась.

— Изыди, — не меняя выражения лица, сообщила Танька.

Мы попытались обойти его, но Венька лишь раскинул руки, словно хотел обнять обоих. Оно и неудивительно — по сравнению с этой дылдой мы что два воробушка.

— Королева моего сердца, за что же так? — ухмылка Веньки стала больше похожа на оскал. В карих глазах блеснуло что-то очень нехорошее. Ни для кого не было секретом, что четырёхкурсник запал на первокурсницу, которая его и за человека не считала.

— Мы спешим, — хмуро вставила я, — нас куратор ждёт.

Чуть приукрасила этим 'нас', но Кормильцеву этого знать не положено. Венька положил руку Тане на плечо и хмыкнул:

— Надо же. Продолжаешь, что ли, красавица? Одного мало было? Или у тебя такое хоб...

Танька сбросила его руку и ударила коленом между ног. Венька охнул и согнулся. Распускать руки — это он зря. Багрищенко прикосновения терпеть не может и... не терпит.

— Отстань, придурок! — рявкнула она и, ухватив меня за руку, потянула за собой.

Я еле успевала перебирать ногами, невольно вжав голову в плечи: кто знает, что этому идиоту придёт в голову?

Ругательства за спиной как-то резко смолкли. Я попыталась обернуться, но стальная хватка Багрищенко давала понять, что этого лучше не делать.

— Сам виноват, — прошипела Танька, — ненавижу его. С сентября проходу не даёт.

Кто-то глухо зарычал. Руки вмиг похолодели. Танька замерла, я хрипло выдохнула: рычание... нечеловеческое, жуткое.

Мы медленно обернулись и заледенели. Веня стоял на месте, но... Тёмная одежда лоскутами валялась возле ног, кожа на руках и ногах вздулась отвратительными пузырями. Лицо вытянулось, глаза впали, зубы удлинились, с клыков закапала слюна. Непропорционально длинные руки потянулись вперёд. Я заорала, Танька сдавленно охнула. Чудовище уставилось на нас, рыкнуло и рвануло вперёд. Не разбирая дороги, мы помчались по коридору. Неслись прямо к залу заседаний педагогов, не рискуя оглянуться.

Рычание нарастало, давая понять, что нас нагоняют.

— Что это? — выдохнула я, резко сворачивая и перепрыгивая почти через три ступеньки, совершенно не контролируя рвавшиеся наружу всплески магии.

— Дрянь, — бросила Танька, — он... Хм...

Она быстро развернулась, начертила в воздухе вспыхнувший холодным серебром символ. Чёрные волосы взлетели, как от дуновения ветра, в глазах сверкнула молния. Я невольно попятилась к стенке. Ведьма... настоящая, чтоб тебя...

Чудовище на миг остановилось, жалобно взвизгнуло. Таня начертила второй символ, но он очень быстро исчез.

— Дидько! — ругнулась она. — Валим!

— Что, девчата? — спросил кто-то голосом завхоза.

Я взвизгнула и уставилась перед прямо собой. Из воздуха медленно проявлялась низенькая фигура. Жорж Гаврилович был чернее трубочиста, с отливавшими дьявольской краснотой глазами. Приплюснутый нос больше напоминал свиное рыльце.

— Ох, — выдохнул он, принимая свой обычный вид, глядя на скулящее чудовище, которое пыталось обойти сияющие остатки Танькиного символа. — Эта-а-а что?

— Кормильцев, — пискнула я, — был.

Воздух вокруг Дидько закрутился, в его руках появился странный инструмент, очень напоминавший вилы.

— Бегите за подмогой, — шепнул он и оттолкнул нас за спину.

Мы с Танькой вылетели в коридор, разлетелся жуткий визг, аж мороз по коже продрал. На краю сознания отпечаталась мысль, что крыло словно вымерло. И появление Дидько — невероятное везение. Снова зазвонил мобильник. Я на бегу схватила трубку.

— Татьяна там не заблудилась? — поинтересовался Андрей Григорьевич.

— Нет! — выпалила я. — То есть, да!

— Да?!

— Позовите кого-нибудь на помощь, тут чудовище в злыдневском корпусе. Дидько его не удержит!

— Понял, — коротко бросил куратор.

Рассказ получился сумбурным, но, кажется, он всё понял. Таня тем временем была уже возлевыхода и не слышала, с кем я говорила.

— Дина! — крикнула она. — Давай сюда быстрее, тут хоть в окно Вия крикнем.

Я побежала к ней, но тут же уткнулась носом во что-то твёрдое. Подняла голову и ойкнула — рядом стоял Чугайстрин.

— Где? — коротко бросил он.

Вид у куратора был какой-то странный: сдержанный, почти суровый. Губы сжаты, сам словно на несколько лет старше стал. Вопль чудовища повторился.

— Обалдеть, — сделала вывод Танька и кинулась назад по коридору. — Сюда!

Меня никто ждать не стал, поэтому пришлось плестись в самом конце. Появление куратора несколько отрезвило и успокоило. Сил побольше, даже если кинет эту дрянь в стазис — уже хорошо. Но как он тут так быстро появился?

Дидько был на лестнице, однако значительно терял позиции. Чудовище выло и теснило его, то и дело стремясь ухватить за шкирку. Переломанный инструмент завхоза валялся на полу. Чугайстрин быстро оценил ситуацию и вскинул руки. Зелёное пламя обвило его пальцы, миг — ударило прямо в сердце чудовища. Оно взвыло раненым зверем и начало медленно оседать. Чугайстрин нахмурился, качнул головой, щелкнул пальцами, и чудовище окутала снежно-белая сеть. Он выдохнул и провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть усталость.

Я, замерев, наблюдала за происходящим. Ранее такого видеть никогда не доводилось. Как быстро, слаженно и... аккуратно.

— Так, так, — медленно произнёс Андрей Григорьевич. — Что это было?

— Зараза какая-то, — резонно заметил Дидько, отряхиваясь и сожалением глядя на прожжённую одежду. — Вы представляете, кислотой плеваться начал? Мне-то чего, а робу жалко, новую выписывать — такой головняк, я вам говорю. — Но, посмотрев на Чугайстрина, мигом посерьёзнел. — Спасибо, вовремя подоспели. Не знаю, сколько бы смог удерживать эту зверюгу.

— Что это вообще такое? — терпеливо повторил Чугайстрин вопрос.

Дидько пожал плечами и покосился на нас.

— Ну, девчата, выкладывайте. Оно неслось за вами.

— Мы... — неуверенно начала я.

— Мы встретили Кормильцева с четвёртого курса, — ровным голосом перебила Таня. — А потом он превратился... в это.

Чугайстрин внимательно посмотрел на неё, правда, в зелёных глазах скользила некая растерянность. Что ж, его тоже можно было понять.

— Вот так просто взял и превратился?

— А кто мне скажет, что тут вообще происходит? — неожиданно раздался за нашими спинами голос Вий-Совяцкого.

* * *

В ректорском кабинете я очутилась впервые. Просторно, неуютно и холодно. Почему-то здесь приходило осознание, что я не просто маленькая, а до ужаса маленькая. Получали все: Чугайстрин, Дидько, Таня и я. Правда, с меня особого спроса не было, всё же в основном огонь приходился на них. Хорошо хоть заняла место подальше от Вий-Совяцкого. Можно было притвориться предметом меблировки. Из Тани и Чугайстрин вытрясли всю историю уже по второму кругу. Ректор, откинувшись на стуле и сложив руки на животе, слушал их с полуприкрытыми глазами. При этом уж лучше бы смотрел прямо, а то возникало ощущение, что он видит всех сквозь веки.

— Хорошего мало, — тем временем произнёс Андрей Григорьевич.

— Мягко сказано, — размеренно произнёс Вий-Совяцкий. — Хоть состояние Красавицкого и нормализовалось, но радости нет. Шаленый не выпустит его из лазарета ещё неделю, пока всё нормализуется. Но отравленные галушки — это уже ни в какие ворота не лезет!

Я невольно вздрогнула хоть к Савве Геннадиевичу (не Савелию, а именно Савве) относилась очень хорошо, о его методах старшекурсники слагали байки. И ни одна из них приятной и милой сердцу не была.

— А что это был за яд? — тихо спросил Чугайстрин.

Вий-Совяцкий чуть поморщился:

— Цвет отруты[7]. Её раньше выращивали только в саду нашего университета. Гордость злыдневского факультета. Правда, потом случился инцидент — отравилось несколько ребят, и опыты с отрутой убрали из программы.

Повисла тишина. Вот так информация! Значит, кто-то прознал про отруту, сумел раздобыть и подкинул? Или просто кто-то из своих? От последней мысли стало немного не по себе.

Таня вдруг тяжело вздохнула:

— Павел Константинович, я понятия не имею, что случилось. Этот суп сразу взяла я, но потом есть перехотелось. А Виталик — проглот. — Она неосознанным жестом откинула упавшие на лицо волосы, пропустив их через пальцы.

От меня не ускользнула, как Чугайстрин задержал на ней взгляд. Ну, этот не мог же! От внезапно появившейся не очень приличной мысли меня начал душить смех. Ситуация была крайне неподобающей, и ржать совершенно не следовало, поэтому приходилось до боли кусать губы и смотреть в пол.

— Дина Валерьевна, — льдом по коже прошёлся вкрадчивый голос Вий-Совяцкого.

Я вздрогнула и, сжавшись, уставилась на ректора. Никогда не слышала, чтобы он так говорил. Встретилась с внимательными глазами ректора и почувствовала, что покрываюсь холодным потом.

— А что это вам так весело? — почти ласково спросил он. — Может, я чего не знаю? Так вы не стесняйтесь, расскажите нам, мы все... посмеёмся.

На лице Тани проскользнуло удивление, Чугайстрин бросил на меня быстрый взгляд, одного Дидько, кажется, совсем не волновал тон Вия. Усилием воли прогнала смех и закашлялась.

— Простите, Павел Константинович.

Он хотел ещё что-то сказать, но тут вдруг подал голос Дидько:

— А что с этим, перекинувшимся?

Вий вмиг посуровел. Потарабанил пальцами по столу, так что чуть не подпрыгнули ручки в тёмном длинном стакане. Мне показалось, что одна из них, с массивным набалдашником в виде черепа, самостоятельно повернулась в мою сторону. Мои пальцы впились в ладонь. Спокойно, это только воображение.

— Плохи дела. Андрей Григорьевич его хоть и хорошо заморочил...

Краем глаза я заметила, что Чугайстрин словно окаменел. Лицо — непроницаемая маска; спина — неестественно прямая, руки на коленях, но кажется, что сейчас вцепиться в подлокотники.

— Только толку никакого, — продолжил Вий-Совяцкий. — Прежней сущности не вернуть, а в таком виде он долго не протянет. Точнее, — он глянул на часы, — умер три с половиной минуты назад.

[7] — (укр.) — отрава

Глава 4. Цвет отруты

— Свободны, Андрей Григорьевич, — бесцветно произнёс Вий-Совяцкий, и я поспешил покинуть кабинет. Дидько проводил меня тоскливым взглядом. Ха! Ещё бы. Полчаса назад я точно так же смотрел на девчонок, которых выгнали первыми.

Едва оказавшись в тёмном коридоре, шумно выдохнул. Ну, и продержал нас, однако! Самочувствие было премерзким: слабость, голод; спасибо, что коленки не дрожат. А то совсем бы ударил в грязь лицом перед студентками. Хотя, судя по их лицам, не так всё плохо.

Я медленно побрёл к выходу. Чертовски неприятная ситуация. Вениамин Кормильцев, четвёртый курс. Я с ним ещё не пересекался, но смерть... Невольно вздрогнул и, выйдя во двор, остановился. Ректор, конечно, больше ничего не скажет, но такой случай — это же скандал!

Прийти в себя толком не получалось — просто не мог поверить в произошедшее. Задрал голову и посмотрел на небо: черное, спокойное, мерцающее мириадами звёзд. И воздух будто мягче стал. Не рановато ли, конец января всего лишь?

— Эй, чего ты тут? — раздался звонкий голос Сашки.

Обернувшись, увидел, как она приближается, с трудом таща большую сумку. Заметив мой хмурый вид, остановилась, внимательно всмотрелась в лицо. Под жёлтым светом фонарей снежинки на чёрных волосах поблёскивали хрустальными камушками.

— Случилось тут, — я потёр бровь, — нехорошее очень... Сумка тяжёлая? Давай помогу.

Она не стала спорить, отдала сумку, хихикнула, когда чуть не выпустил её из рук.

— Бабушка соленья передала, попируем сейчас. Заодно и расскажешь мне всё.

В комнате было тепло и уютно. Пристроившись возле стола, я поочерёдно пробовал то огурцы, то квашеный арбуз, то каким-то причудливым образом замаринованные грибы с луком и ягодами. Сашкина родня определённо знала толк в угощениях, поэтому отказываться было невозможно. Всё это сдабривалось свежим хлебом и колбасой 'Президентской'.

Услышав мой рассказ, Саша округлила глаза и долго не могла поверить в случившееся.

— Так, получается, ты его нейтрализатором? — ошарашено протянула она, уставившись в стол.

— Не знаю, — вздохнул я, мрачно уставившись на огурец. — Вий-Совяцкий зачитал нам отчёт лекаря, причина не в нейтрализаторе. Кто-то наложил сложную сеть заклятия, да ещё с подвязкой на хозяина.

Сашка замотала головой:

— В университете такого не учат, — замотала она головой. — Даже на четвёртом курсе.

Я криво усмехнулся, аппетит резко пропал:

— Может, вы их тому и не учите, но вот сами детки порой откапывают такое, что страшно посмотреть. Как любовное зак...

Резко прикусил язык, сообразив, что проболтался. Саша смотрела на меня очень нехорошим взглядом. В тёмных глазах заплясали чёртики, губы сжались.

— Ну-ка, повтор-р-ри.

Я сделал вид, что не понимаю, о чём она. Но на всякий случай осторожно отодвинулся, ибо кто знает эту злыдню.

— Что? — невинно уточнил.

— Повтор-р-ри, что сказал, душа моя, — произнесла Саша с такой ядовитой нежностью, что я как-то непроизвольно оказался возле двери.

— Да ничего такого... Я почти ничего не знаю об этом деле.

— Скотина! — заорала она, вскакивая со стула и кидаясь ко мне. Сжатые кулаки окутал чёрный туман, в воздухе засверкали искры.

Не тратя времени, я выскочил в коридор. Пролетев, чуть не сбил с ног коменданта.

— Детоньки, чего это вы? — обалдело пробормотал он.

— Убью! — стал ответом Сашкин вопль.

Как видите, ещё тот вопрос, что страшнее: нейтрализовать незнакомого монстра или не попасться под руку разъярённой злыдне!

...Когда я вернулся, соседка по комнате демонстративно отвернулась. Ну и ладно. Поплёлся в душ, под тёплой водой расслабление пришло мгновенно. Успею помириться. Вообще, какой идиот сделал так, что в одной комнате селят мужчину и женщину? Никто вразумительного ответа пока что так и не дал. Пытался спросить у Дидько, но тот лишь поулыбался аки Джоконда с холста и пошёл дальше.

Закрутив краны, я принялся вытираться. Университетские душевые сделаны на совесть: и тепло, и удобно. Интерьер строгий, несколько аскетичный. Стены облицованы хорошим кафелем, в каждой кабинке — две полочки и вешалка. Почти гостиница.

Бодрые шаги заставили обернуться. Рядом возник Ярослав Дожденко, куратор второго курса характерников. Рыжий, здоровый парень, на полголовы выше меня. В его присутствии я почему-то ощущал себя жутко нескладным, списывая это на возраст и уверенность характерника. Ярослав не задавака, но, кажется, его ничем не удивишь и не испугаешь. Не удивлюсь, если в него повлюблялась половина женского населения университета (как студенток, так и преподавательниц). Как говорится — большая харизма. А размер харизмы — дело важное.

— Чего такой кислый? — поинтересовался он, быстро стягивая с себя одежду. — Твои, что ли, опять что-то сожгли?

— Они и сожгли, — буркнул я, — только утром. Вечером, надеюсь, ничего не учудят.

— Неплохо бы. — Он хлопнул меня по плечу. — Мои в прошлом году ещё хуже были. О... — Ярослав чуть прищурился, уставившись на мою щеку. — Это кто тебя так?

Ругнувшись, что не подумал залечить красные полосы от пощёчины Сашки, только вздохнул:

— Александра Евгеньевна.

— Оу, — в светло-карих глазах мелькнули смешинки, — пани злыдня не в настроении?

Я передёрнул плечами. Тут бы любая была б не в восторге. Но и отступать не хотелось. Не оценить Васькину шалость по заслугам просто не позволяли моя сильнейшая тяга к приключениям и такая же тяга к красивым женщинам.

Ярослав тем временем закинул полотенце на плечо и подошёл к кабинке.

— Ты, главное, сразу мириться не иди, а то будет тебе полная пазуха проблем. Подожди, пока остынет — тогда и приступай к действиям.

Я чуть не раскрыл рот, но вовремя взял себя в руки и подозрительно посмотрел на Дожденко.

— А ты откуда, кхм, знаешь такое?

Ярослав только покачал головой и нырнул в кабинку. Спустя секунду послышался шум воды. Интересно, к чему это всё было? Или у меня кроме полос на щеке там ещё и написано что-то неприличное?

В раздумьях я вернулся в комнату. Саша уже спала. Пришлось осторожно прокрасться к своей кровати. Устроившись и провертевшись с полчаса, понял, что бесполезно. Сон где-то заблудился и не торопился меня посещать. Плюнул, осторожно зажег светляка, по комнате тут же разлилось мягкое зеленоватое сияние. Подумал и накинул на Сашку полог тьмы, а то кто знает эту тигрицу? Вставать рано обоим, но... сейчас же точно не засну.

Я взял с полки брошюру про Лысогорье. Может, чтиво будет успокаивающим — так получится отключиться до утра? Точно так же, как Красавицкий на моей паре. Потом, правда, он очень об этом пожалел.

Ещё раз осмотрел тоненькую книжицу и только пожал плечами. Что ж, посмотрим.

'Лысогорье — это не обычная портальная сеть в привычном мольфарском понимании. Для её изучения нужен не один век...'

Я поморщился. Сухо как, словно доклад. Сейчас, вероятно, пойдёт речь, что Лысых гор много, все они — точки силы и выбрасывают определённый энергетический фон, бла-бла-бла... Я пролистал несколько страниц, раскрыл на развороте и едва сдержал восклицание. Иллюстрация. Изумительно правдоподобно изображает Сашу. Точнее, девушку, очень на неё похожую. Чёрные волосы уложены короной вокруг головы, чуть вздёрнутая бровь, пухлые губки в едва заметной улыбке — ни дать, ни взять — полтавская богиня. Только глаза — чернющие и огромные, будто в них опрокинули всю ночную тьму. И есть там что-то недоброе, истинно злыдневское. На ней чёрное платье с красной вышивкой по рукавам, плечи открыты. Левую руку обвивает какая-то лиана, только мерцает, словно огонёк через рубиновое стекло. А сама-то! Ух, как смотрит! Будто живая.

Я невольно прикоснулся пальцами к щеке нарисованной девушки. Ничего особенного — прохлада лощёной бумаги. За спиной черноглазой красавицы простиралась долина и узкая лента реки. Я быстро глянул на спящую Сашу. Так, проснётся, надо бы помириться и выведать её родословную.

Через время я и впрямь отключился. Дрёма накатила быстро и бесповоротно. Сквозь сон слышались какие-то странные звуки: шелест ветра, скрип старой телеги, чуть глуховатый довольный смех. Стоп. Смех?

Я открыл глаза и молча уставился на раскинувшееся над головой небо. Ночь, сияющие с небес звёзды. Такие яркие, что хочется зажмуриться. Сияющая лента Чумацкого Шляха[7] — протяни руку и сможешь коснуться. Воздух прозрачный, чистый, делаешь вдох — чувствуешь, как пьянит.

До меня дошло, что я лежу на влажной траве. Поднялся на ноги и огляделся: вроде и знакомо всё, и в то же время никогда тут не был. Кривая тропинка справа убегала вниз с горы. Я пожал плечами и медленно пошёл по ней, кожей впитывая блаженную атмосферу вокруг. Где-то только на краю сознания забрезжила мысль, что сейчас вообще-то зима и никаких гор в Полтаве нет. Да и на мне кроме брюк, в которых лёг спать, тоже ничего нет.

Тропинка привела к огромному озеру. Чёрную воду пересекала лунная дорожка — чистое серебро. Присел и коснулся водной глади. По телу тут же пробежала дрожь, будто коснулся чего-то живого. Сердце застучало, как бешеное. Неизвестно откуда подул ветерок, принося струнные переливы цимбал.

Вода неумолимо тянула к себе, даже немного дразнила. Мол, что, мольфар, боишься? А забыл, как по воде ходил? Нет? Ну, так иди сюда.

Я медленно выпрямился, шагнул вперёд, внутри вдруг всё сжало, как у маленького, что страшится оплошать перед взрослым. Прохладные воды коснулись босых ног. В звон цимбал вплелся смех — женский, звучный, весёлый.

Я обернулся и вдруг встретился с чёрными горящими глазаами. Волосы водопадом спадали по её плечам, прикрывая грудь, и спускались аж до талии. И мига не прошло — сразу узнал — красавица из книжки. Красные губы приоткрылись, левая бровь лукаво изогнулась. А сама глаз не отводит, смотрит прямо, будто вызов бросает. Точно так же, как до этого чёрная вода.

— Что, мольфар, заблудился? — шепнула она низким тягучим голосом. — Тропку отыскал, а сойти не можешь?

От аромата, исходившего от её тела, голова пошла кругом. Я попытался отогнать неприличные мысли, но мягкие руки обвили мою шею.

— Так, может, я помогу отыскать путь-дорожку? — шепнула она, почти касаясь моих губ.

Жар окутал всё тело, я притянул её к себе, внимательно заглянул в глаза. Красавица не смутилась, даже не подумала отвести взгляд, только приникла сильнее.

Все мысли мигом выветрились из головы. Не осталось ничего, кроме раскалённой черноты напротив и гибкого горячего тела.

— Может, — выдохнул я и прижался к её губам.

Вода заплескалась, захохотала, взлетела вдруг алмазной сетью. Цимбалы резко вскрикнули, нежный звон струн стал резким и настырным, и...

— Чугайстрин, па-а-а-адъём! — проорал кто-то почти на ухо.

От неожиданности я подкочил и едва не ударился лбом об угол тумбочки. Ошалело завертел головой и понял, что на столе разрывается от усердия будильник, я рядом стоит довольная Сашка. При этом на лице написано столько самодовольства, что я даже несколько занервничал — гадюку в кровать подложила? Что с них, злыдней, взять?

Протянул руку и быстро выключил будильник. Правда, звон будто застыл в ушах. Глянул на время — стало не по себе. Мотнул головой и глубоко вздохнул, приходя в себя:

— Слышу, слышу, — пробормотал я, — спасибо, что разбудила.

— Нэма за що, — ласково улыбнулась Саша истинно злыдневской улыбкой, и я понял, что одной гадюкой дело не обойдётся.

Ткачук быстро вышла и даже аккуратно прикрыла дверь. Ещё несколько секунд я посидел на постели, прогоняя остатки сна, а потом вскочил и заметался по комнате, пытаясь собрать вещи, книги, папку с рефератами и да... одеться не забыть! На всё и про всё оставалось двадцать минут, а за опоздания Вий-Совяцкий преподавателей наказывает ещё жестче, чем студентов.

В аудиторию я влетел за две минуты до звонка. Но вместо приветствия сумел испустить только удивлённый вздох. На учительском столе находился тёмно-коричневый глиняный горшок с изумительно красивым цветком: на толстом, чуть изогнутом стебле — массивные широкие зелёные листья, алые по краям. Необычные насыщенно-красные цветы напоминали нарциссы.

Я озадаченно уставился на растение.

— Это ещё что?

Воцарилась тишина. Даже любящие поболтать товарищи на галёрке, с любопытством уставились на меня, а потом — на стол. Сидевшие в первом ряду Багрищенко и Дина переглянулись.

— Так Хвеся Харлампиевна принесла, — наконец сказала Дина, поняв, что кроме неё никто не рискнёт ответить.

— И?

Я подошёл к столу, положил портфель на стул и склонился над цветком, внимательно его разглядывая. Хм. Что-то до ужаса знакомое, но так пока и не понять, что именно.

— Она занесла, — сказала Дина, — поставила, велела не трогать и умчалась.

— Даже не сказала кому? — изогнул бровь я.

Дина посмотрела на меня округлившимися глазами:

— Да как же... Студентам она ничего носить не станет. Это вам только.

Поняв, что ничего толкового добиться сейчас не сумею и лучше вытрясти из Языкатой это самостоятельно, я махнул рукой и повернулся к доске. Чувствовал себя преотвратно: голова гудела, мысли путались, так и хотелось сесть, уставившись в одну точку. Сон не желал отпускать из своих объятий. Но надо было срочно что-то делать — пару за меня вести никто не будет. Вон, даже студенты притихли.

Кашлянув, я развернулся и бодро сообщил:

— Тема сегодняшней лекции — магические сны.

По аудитории прокатилось тихое хихиканье. Я сделал вид, что не заметил. В своё время точно также реагировал на названия лекций, которые больше тянут на девчачьи истории о любви. При этом, как не назови — от девчачьего тут очень и очень мало.

Хихиканье исчезло, ребята зашуршали тетрадями. Я ещё раз бросил взгляд на странный цветок и принялся рассказывать:

— Все мы прекрасно знаем, что сны — это двери в другой мир. Обычные люди могут бесконечно спорить, приводить аргументы или же наоборот — разбивать доказательства в пух и прах, но ничего не изменится. Сны — это наша стихия. Мольфар, даже самый неказистенький, должен обязательно с ними работать.

Я увидел поднятую руку и кивнул:

— Да?

Игорь, сухощавый брюнет с сером свитере тут же задал вопрос:

— А как же ведьмы? Они ведь тоже умеют насылать сны.

Я только хмыкнул:

— Ведьмы много чего умеют, но это требует от них сил и проведения ритуала. Без этого ничего путного не выйдет. Кстати, провидцы, — сделал паузу, давая ребятам осмыслить услышанное, — провидцы видят вещие сны. Но там уже работа другого плана.

Я взмахнул рукой, и между мной и первыми партами возникло сиреневое пламя. Динка невольно ойкнула и тут же зажала рот рукой. Багрищенко сосредоточенно смотрела на меня. Реакции остальных тоже не ускользнули: все, как один, отпрянули.

В пламени стали появляться причудливые фигуры, пошла выплетаться сеть сонного заклинания.

— Характерники могут тоже тянуться ко сну, но тут уже получается нечто другое. Кто назовёт мне второе имя характерников?

— Заморочники, — мрачно уронила Багрищенко.

Я сделал шаг назад, давая возможность сети стать более плотной и не рассыпаться через несколько секунд. Когда наглядный материал перед глазами, запоминается куда лучше. Пичкать теорией, а потом привести к практике — глупо.

— Правильно, — кивнул я Тане. — Морочить они умеют в любое время суток. Но если приходится накладывать морок на сон, то очень редко всё идёт гладко. Сон капризен, если не держать его в нужных точках соприкосновения с сознанием, вы не добьётесь никакого результата.

— А если я хочу удержать эротический сон? — раздался громкий голос с галёрки.

— А что, он уже в ужасе сбегал от тебя, Малявкин? — хмыкнул я, определив голос признанного троечника и заводилы группы.

— Ну... — Малявкин мигом стушевался, послышались смешки со всех сторон.

— Удержание сна, — невозмутимо продолжил я, — вещь силозатратная. Как вы знаете, сейчас существует множество практик осознанного сновидения, но нам они не подходят.

— А это почему? — тихо поинтересовалась Дина.

Сплетённое заклинание повисло огромным кружевом у доски и теперь переливалось всеми цветами радуги. Некоторые девчонки заворожено смотрели на появившуюся красоту и, кажется, даже не особо слушали то, что я тут говорю.

Сел за стол и посмотрел на Дину:

— Практика эта не наша. Вот если встретится кто-то из индейских шаманов или людей, которые так или иначе имеют корни там, где зародилось это учение, тогда может и что-то получиться. Здесь же лучше пользоваться собственными методиками.

— Вы хотите сказать, что родная земля сама помогает? — раздался задумчивый голос Малявкина.

Не дурак, кстати. Но валять этого самого дурака любит просто до несознанки. С чем и приходится постоянно бороться.

— Конечно, — кивнул я, — правильно мыслишь. Когда работаешь с заклинаниями и методами, доставшимися от предков, окружающая среда и твой собственный организм образуют единое целое. Бывали даже случаи, что мольфарская мощь поднималась до такого уровня, что можно было плести заклинания, не растрачивая энергию.

По аудитории пронёсся гул. Студенты принялись шептаться и переговариваться. Багрищенко скучающе посмотрела на них через плечо, потом повернула голову и уставилась на меня своими синими глазищами.

— Андрей Григорьевич, — произнесла она тягучим низким голосом с такой интонацией, что многие невольно смолкли и посмотрели на нас.

Ух, ведьма! Восхищению тут, может, и не место, но ничего кроме него не приходило. Хорошо умеет работать с толпой, хоть с виду вроде и ничего не сделала. Но я прекрасно почувствовал, как воздух пронизали ручейки ведьмовской магии.

— Да?

— А какое значение имеют места силы? Ведь если использовать свои умения традиционными способами, да ещё и на земле предков, то тогда местом силы может стать что угодно?

На меня выжидательно уставилась вся группа. Вопрос не то чтобы поставил в тупик, но заставил немного задуматься. Я потарабанил пальцами по столу. Сиреневая сеть дрогнула и началась расползаться. Бросил на неё взгляд, короткая белая вспышка и всё вернулось на место.

— Ой, — кто-то выдохнул справа, — здорово!

— Что именно? — уточнил я, покосившись на студентку, выкрашенную в ярко-розовый цвет.

Она развела руками и улыбнулась:

— Что глазами можете восстанавливать заклинание.

— Этому можно научиться, — ответил я. — Главное, желание.

— Точно? — раздался недоверчивый голос Малявкина. — Это что, после универа я смогу, как Варвара из фильма, коврики глазами плести?

— Не глазами, — терпеливо поправил я, — а энергетическими потоками. С руками это всё намного быстрее и проще. Поэтому у вас в неделю несколько раз занятия по тактильной энергетике.

Студенты как-то горестно вздохнули. Я сделал вид, что не заметил. Страдать, действительно, было от чего. Энергетику у них вёл Дожденко, а там не забалуешь. В какой-то миг показалось, что красный цветок дрогнул и чуть повернулся ко мне.

— Места силы, — тихо напомнила Дина.

— Да, — продолжил я, — так вот. Сами прекрасно понимаете, что эти места у всех на слуху. И не зря.

Обвёл взглядом аудиторию: все сидели тише мышек. Нет, так не пойдёт. Надо что-то быстро решать. А то так и будут хлопать глазами, пока уважаемый пан преподаватель рассказывает материал.

— Ну, что, — протянул я, — кто назовёт мне места силы?

Снова повисла тишина. Ребята неуверенно переглядывались, словно я просил что-то нехорошее. Наконец Баргрищенко, поняв, что надо приходить на помощь группе, звонко произнесла:

— Лысая гора, Киев.

Сплетённые в углу чары немедленно приняли облик упомянутого места. Все с интересом уставились на доску, по которой разошлось плетение чар.

— Правильно. — Я сплёл пальцы и посмотрел на цветок, пытаясь не отвлекаться, но получалось это из ряда вон плохо. Перед глазами вновь и вновь появлялась красавица из сна, и отогнать наваждение было нелегко.

— Каменное село на Житомирщине, — добавила Дина.

Плетение дрогнуло, кончики пальцев закололо. Я знал, что картинка изменилась, в глазах студентов загорелся интерес. Поворачиваться не стал — чары слушались и так.

— Озеро Синевир, — выкрикнул Малявкин.

— Софиевка в Умани, — протараторила Яровая, — парк сам.

— Холодный Яр на Черкасщине!

— Остров Хортица!

— Олешковские пески!

— А ещё каменная могила под Мелитополем, — хмыкнула Дина.

Я отвел взгляд и посмотрел на старосту:

— Это брат подсказал, да?

Она захлопала ресницами, а Багрищенко с трудом сдержала смешок. Кстати, я как-то не задумывался: почему братец учится на факультете злыдней, а сестрица у мольфаров?

Динка что-то буркнула, но всё же удалось часть разобрать:

— От этого неуча узнаешь...

Лекции в этот раз не получилось, зато беседа вышла вполне дельной. На следующее занятие задал всем освоить первоначальное плетение для основы снов, всю пару провисевшее у доски, а потом превратившееся в 'кинотеатр'.

Хмуро посмотрев на горшок с цветком, я вздохнул и встал. Подхватил его с собой и понёс к выходу. Что ж, заглянем к Хвесе Харлампиевне, разузнаем что да так.

В глазах неожиданно потемнело, дыхание замерло в лёгких, я покачнулся и рухнул на пол.

[7] Чумацький шлях (укр.) — Млечный Путь

Глава 5. Ой, мамо, люблю Грыця

— Вкусно, — с пафосной физиономией вынес вердикт Виталька и внимательно оглядел пирожок. — Только он не с вишней.

— Окстись, свет очей моих, — хмыкнула я, — где тебе Пацюк возьмёт вишню среди зимы?

Виталька насупился, тяжко вздохнул, словно Дожденко заставил его намотать пять кругов по стадиону, и принялся жевать пирожок. Вообще-то, выглядел он уже достаточно здоровым, но Шаленый твёрдо стоял на своём. Вот и приходилось на правах сердобольной старосты таскать ему пирожки.

— А что вокруг-то происходит? А то я тут от тоски загнусь, — пожаловался Виталька, уплетая пирожок. — Недавно попросил Савву что почитать принести, так эта сволочь притащила 'Основы изготовления ядов'.

Я хихикнула. Он бросил на меня недовольный взгляд. Красив, стервец. Лицо прям — модель. Глаза зелёные, как у нашего Чугайстрина. Каштановые волосы до плеч, шелковистые, с лёгкой волной; телосложение что надо. Мне предлагал встречаться, только отшила. Не успеешь оглянуться — с другой ворковать будет.

— Не любишь ты меня, Динка, — печально произнёс он, — совсем не любишь.

— Не-а, — показала я язык, — я злая и бесчувственная.

— Сестра злыдня, — тяжко вздохнул Виталька. — Так что нового?

Этот вопрос вернул меня в мрачное расположение духа. Но Красавицкий не виноват, нечего на него рычать.

— Заболел наш куратор, временно группу взял Дожденко.

Лицо Витальки вытянулось:

— Динка, чем заболел?! Мольфара же ни одна зараза не возьмёт! Мы ж в целительстве огого!

Заметив мой укоризненный взгляд, Виталька даже не подумал смутиться. Только хмыкнул:

— Ты меня не бери, я вечно то задания не выучу, то лекцию просплю. Но чтоб препод! Тут нечисто что-то...

— Ты просто не рад, что с нами Дожденко, — подколола я.

Виталька на время замолчал, потом тяжело вздохнул и потянулся за новым пирожком.

— Бессовестная. Хотя не буду врать, это тоже. Но разве тебе самой совсем не жалко куратора? Он же лучше всех, кто у нас был!

Я не нашлась, что ответить. Красавицкий вытянул наружу мысли, которые старательно прятала в тёмный угол. Чугайстрина было и жалко, и даже немного боязно... Вон, Громов к нам так и не вернулся. А что с Андреем Григорьевичем? Провёл пару, а на следующий день — хлоп! — Дожденко объявляет, что он на подмене. Как и тогда, осенью.

— Проклятая группа, — пробормотал Виталька.

Размахнувшись, выдала ему хорошенькую оплеуху. Больной ойкнул и подпрыгнул:

— Динка, с ума сошла? — прошипел он, потирая затылок.

— А ты глупости всякие не говори, — отчеканила я, — нефиг повторять всё за злыднями.

Дверь в лазарет открылась, и послышались тихие шаги. Спустя пару секунд к нам заглянул Шаленый.

— Сидите, — хмыкнул он.

Стянул с вешалки белый халат и принялся надевать. Хм, а до этого где его носило? Шаленого, не халат, разумеется. На территории без форменного одеяния он не появляется же никогда!

— Да, — осторожно кивнул Виталька, — а что?

— Ворковать с девочками с понедельника будешь, — отозвался Шаленый, — приём окончен. Дина, тебя под дверью Багрищенко ожидает, марш отсюда!

Продолжая ворчать и уже не обращая на меня никакого внимания, он приблизился к Красавицкому, который невольно сглотнул. Стараясь не расхохотаться, я быстро выскочила из помещения и даже не попрощалась. Сейчас им обоим не до меня.

В коридоре никого не оказалось. Не веря, что Шаленый выдумал про Таньку, сунула руку в карман и, достав мобильник, начала набирать её номер. Долгие гудки, второй раз набрала — тоже никак. Пожала плечами и сунула телефон назад. Перед глазами вновь появилось перепуганное лицо Витальки, хихикнула в кулак. Ох, мужики...

Едва ли не вприпрыжку я побежала по коридору. Настроение вновь поднялось, задания на завтра успела все переделать, можно и в город смотаться. Слетев по ступенькам, совсем невовремя притормозила и ткнулась носом в чью-то широкую грудь. Ойкнув, попятилась и подняла голову.

— Осторожнее, панна студентка.

Голос низкий, тягучий, что прозрачный мёд. Говорит негромко, а кажется, что стены могут задрожать. И чудно как-то, слова понимаю, а говор не наш. Смуглый, статный, в плечах, наверно, косая сажень. Я ему едва до этого самого плеча достаю-то. Лицо чеканное, красивое, чуть архаичное, напоминает славянского идола. Нос с лёгкой горбинкой. Глаза — светло-голубые, холодные, смотришь — забирают куда-то вдаль — к заснеженным горным вершинам и слепящим лучам солнца. Белые-белые волосы лежат на плечах. Седой, что ли? Но на вид не такой уж и старый. Одет в чёрную куртку и брюки, на ногах — высокие шнурованные ботинки. Ворот и манжеты расшиты красным, зелёным и жёлтым. На боку висит узкий остроносый топорик с длинным древком, таким тёмным, словно ему не одна сотня лет. Если не ошибаюсь, Андрей Григорьевич называл его барткой.

Мужчина чуть улыбнулся, холод из глаз ушёл, оставив какие-то уют и... доброту. Словно сквозь затянутое тучами небо вдруг пробилось весеннее солнце. Мне стало немного не по себе... Втянула воздух — голова пошла кругом от запаха еловых шишек, свежей травы и дождя. Покачнулась, но он меня тут же поймал под руку.

— Вам плохо? — в голосе промелькнули нотки обеспокоенности.

— Нет, всё в порядке, — пробормотала я, пытаясь прогнать нахлынувший дурман. — Извините.

— Точно?

Я криво улыбнулась. Ой, да всё равно как, лишь бы свалить подальше.

— Да-да, извините, я пойду.

Ретировалась настолько быстро, что даже не оглянулась. Хоть и чувствовала недоумённый взгляд спиной, пока не скрылась за углом.

* * *

Снег скрипел под ногами, мороз кусал за щеки. Древко барки привычно постукивало по бедру. Люди оглядывались, но он их не замечал. Остановился в нескольких шагах от величественного возвышавшего многоэтажного здания с узкими окнами и покатыми крышами. Высеченные из камня крылатые горгульи чуть дрогнули, узнавая его.

— Ну, здраствуй, любый друже, — тихо произнёс Чугайстрин-старший, — давно з тобою не бачилыся[8].

По воздуху пробежала едва заметная рябь, вспыхнули золотистые искорки. Чугайстрин улыбнулся и сделал шаг вперёд. Снег стал прозрачным, истончился, расползся в стороны, оголяя чёрную землю. Миг — показалась сочно-зелёная трава. Где-то над головой зачирикали воробьи.

— Ой, что ж деется-то, — проворчала проходившая мимо бабуся, косо посмотрев на Чугайстрина. — Зима на дворе, а тута трава полезла. Не зря потепление глобальное, не зря...

Он только пожал плечами. В голубых глазах мелькнули шаловливые искорки, только на лице не дрогнул ни один мускул. Рановато ещё весну творить, да очень хочется.

Преодолев небольшое расстояние, Чугайстрин остановился возле массивных дверей, внимательно посмотрел на потемневшую табличку 'Полтавский Национальный Университет Магии', словно хотел разглядеть что-то скрытое. Тяжело вздохнул, положил ладонь на дерево. Послышался скрип, и дверь медленно раскрылась, бессловесно приглашая зайти. Чугайстрин ступил в просторный холл и первым делом встретился взглядом с огромным портретом Гоголя. Тот чуть улыбнулся, приветсвуя, и снова всё вернулось на свои места.

Неожиданно что-то гадкое и липкое коснулось его кожи. Чугайстрин вздрогнул и огляделся, потом нахмурился. А защитные заклятия-то подъедены порчей: чёрные пятна расползались по серебристому плетению охранки. Ай-ай-ай, что ж ты так, Павлуша?

Решив, что осмотр университета подождёт, Чугайстрин быстро направился к лестнице. Сначала безопасность, потом всё остальное.

Едва он повернул, сделал пару шагов, как в него врезалось что-то маленькое и гибкое. Вспыхнуло рыжим огоньком и ойкнуло. Оказалось, студентка. Совсем юная и хорошенькая. Курносая, с веснушками, кудряшками и желтоватыми глазами. Перепуганными и озадаченными донельзя.

— Осторожнее, панна студентка, — мягко предупредил он.

Только хлопнула ресницами, продолжая смотреть как диво дивное. Чугайстрин еле сдержал смех, до того забавно стало. Плюс ауру у неё такая тёплая, мягкая, так и хочется протянуть руку и приласкать, словно котёнка. Она вдруг покачнулась, пришлось поймать. Хм, даже пахнет молоком и мёдом.

Но оказалась упрямая, только выскользнула из рук, поминай, как звали. Несколько секунд посмотрев ей вслед, Чугайстрин одёрнул себя. Не до девчонок сейчас.

Сперва хотел зайти как все люди, через Хвеську. Но пани Языката куда-то умотала, даже не удосужившись закрыть кабинет. Только покачал головой и направился к Вию. Что ж... без приглашения, зато с достоинством.

Стоило только приблизиться, как ректорская дверь распахнулась, и в коридор выскочил всколоченный Дидько. Крутанулся на месте, будто сглаз хотел отвести, и увидел Чугайстрина. Побледнел, потом охнул:

— Григорий Любомирович, как же вы тут? Ой, то бишь, здоровэньки булы. Рад видеть и...

Чугайстрин поднял руку, Дидько смотрел на неё, как кролик на удава.

— Не тарахти. Я тут без приглашения, по делу. Вий занят?

Дидько невольно втянул голову в плечи и пробормотал:

— Хвеся у него сидит, — и, подумав, добавил, — с метлой.

Чугайстрин чуть приподняв бровь:

— Обороняется, что ли?

— Ну-у-у, — Дидько развёл руками, мол, кто этих ведьм знает. — Я... пойду?

— Ладно, — кивнул Чугайстрин, — иди-иди.

Завхоз испарился на месте, осталась только кучка сажи. Чугайстрин покачал головой. Вот чертяка же, потом точно получит по голове от уборщицы.

К Вию он зашёл без стука. Сидевшая на стуле Языката выронила от неожиданности чашку, которую передавала ректору. Тот не зря имел стул на колёсиках, вовремя отъехав назад, и горячий кофе пролился на пол.

— Нежданный гость хуже татарина, — спокойно произнёс Вий и повернул голову в сторону вошедшего.

Веки плотно сомкнуты, их кожа — белая, грубая, покрыта сетью трещин. Ни следа от магической иллюзии для студентов и преподавателей. Вид у него измождённый, силы будто утекают в никуда. Смотреть на его лицо — ещё то испытание, но Чугайстрин и не такое видел.

— Хвесенька, ты бы прибрала, а то ректор пяточки замочит, — ровным голосом сообщил он и сел на свободный стул напротив Вия.

— Ой, да, конечно, — засуетилась секретарша и унеслась с чашкой, чтобы потом вернуться с тряпкой.

Вий не произнёс ни звука. Оно и неудивительно. Чугайстрин собирался задавать неприятные вопросы. В кабинете остро чувствовались боль, вина, злость и раздражение. И всё не от Языкатой. У неё удивление перекрыло всё на свете.

Воцарилась тишина. Никто не смел её нарушить, словно это был какой-то ритуал. Потом Вий медленно опустил руку на стол — худую, костлявую, с загнутыми когтями. Потарабанил пальцами по полированной поверхности. Звук гулким эхом разнёсся по кабинету.

Чугайстрин смотрел прямо в слепые глаза, Вий — в небесно-голубые. Хвеся замерла каменным изваянием.

Наконец Вий хрипло выдохнул и уронил одно-единственное слово:

— Жив.

Время застыло, Хвеся тихо направилась в подсобку, подальше от разговора, который должен был состояться. Чугайстрин незаметно выдохнул. Он хоть и не верил в смерть сына, но случалось всякое. Даже чугайстра можно задурить, сотворив мнимую связь с родственником.

— Как это произошло? — спросил он, глядя на хмурого Вия.

— Кто-то подсунул ему цвет отруты.

Чугайстрину на миг показалось, что он ослышался. То, что цвет отруты кто-то сумеет извлечь из-за той стороны Лысогорья.

— Что?

— Да вот, что слышал, — мрачно отозвался Вий. — При этом вся группа видела, что цветок принесла Хвеська.

— Не я это была, — буркнула та, появившись в кабинете.

Поднос с двумя чашками с кофе медленно проплыл в воздухе и осторожно опустился на стол. Хвеся подошла к мужчинам и села чуть поодаль от Вия.

Чугайстрин взял чашку, приятный аромат защекотал ноздри. Сделал глоток, тепло побежало к желудку. Хмурая Хвеся всё же знает, как и чем напоить гостя.

— Личина? — спросил между глотками.

Вий кивнул:

— Личина. И мастерская защита, раз ни одна из охранок университета не вычислила чужака.

Чугайстрин вздохнул:

— Может, и не чужак, раз так хорошо работает. Андрей где сейчас?

— В надёжном месте, не переживай, — размеренно произнёс Вий, — Шаленый за ним присматривает.

— Пространственный карман за библиотекой? — напряжённо уточнил Чугайстрин.

— Именно. Проблема в другом.

Чугайстрин прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. Можно не говорить в чём: связь с сыном истончилась до такой степени, что это почти не чувствуется. Значит, с телом всё в порядке, а душа — не пойми где.

— Расскажи мне, что тут происходит. С самого начала.

Вий не произнёс ни слова, но было слышно, как встала Хвеська. Несколько шагов и тихое:

— Я пойду, Павел Константинович. Работы ещё много.

— Иди, — ответил Вий, — и метлу прихвати.

Хвеся и не подумала его послушать, пошла в коридор; метла, тихо потрескивая, поплелась за ней. Чугайстрин проводил эту картину недоумённым взглядом. Ходящие метлы попадались в первый раз.

— Это ещё что, — проворчал Вий, словно поняв, о чём тот думает. — Она её так скоро и разговаривать научит!

— Что-то даже мне захотелось перекреститься, — пробормотал Чугайстрин.

Вий погрозил пальцем:

— Но-но-но! Не хватало тут ещё стычки между христианскими адептами и роем нечисти. Сиди уже.

Чугайстрин криво ухмыльнулся:

— Да, уж, помню. Зато оторвались славно в прошлый раз.

— Этого ещё не хватало, — Вий явно не разделял его настроения, — тебе хорошо — раз! — и дрыснул в свои горы. А мне тут восстанавливать пришлось всё. Да ещё и Городового полтавского утешать, что мы не нарочно.

— Утешил? — с ледяным взглядом спросил Чугайстрин.

Вий хмуро кивнул:

— Да. Если б не угодил — не было бы тут нашего университета. Городовые порой такие мстительные твари — сам понимаешь. Но ладно, заболтались... Значит, знаешь Багрищенко?

Чугайстрин чуть нахмурился. Век бы не слышал об этой ведьме. Но раз спрашивают — плохо дело.

— Если ты про Оляну, то лучше б не знал.

Вий взял ручку, увенчанную черепом, и принялся сосредоточенно крутить. Провалы глаз черепушки тут же вспыхнули зеленоватым пламенем.

— С возрастом она только хуже становится. То не так, это не так... Последний раз шабаш был на Лыске, так перессорилась со всеми ведьмами. Впрочем, злыдням тоже прилетело.

Чугайстрина это не удивило. Но для приличия всё же поинтересовался:

— Надеюсь, её удавили?

— Если бы, — проворчал Вий, — большинство ведьм ушились на какие-то вечорницы, даже не в курсе были. Но речь не про то. У Олянки есть племянница — Таня. Сирота с двух лет, Олянка за ней приглядывала. Вот и довела девчонку до того, что та сбежала.

Чугайстрин вздохнул:

— Всё же надо было её прибить ещё пять лет назад.

— Девочку?

— Не умничай, — невозмутимо сказал Вий, — но это ещё цветочки, ягодки будут дальше.

Чугайстрин нахмурился:

— Дальше что?

— Танька поступила ко мне. При этом пришла и выложила всё, как на духу. Мол, сбежала из дому, тётка сгрызла, помогите.

Чугайстрин невольно присвистнул:

— То ли смело, то ли безрассудно.

— И то, и то сразу, — подвёл черту Вий. — Но Танька унаследовала материнскую силу, поэтому заранее знала, что не откажу. А может, и прознала чего, что я готов Оляну придушить при первой возможности.

На некоторое время повисла тишина. Череп повернулся в сторону Чугайстрина и подмигнул одним глазом. Мысли в голове немного не укладывались: откуда у Оляны такая племянница? С другой стороны, зная лютый норов всех Багрищенко, неудивительно, что девчонка не захотела прогибаться под эту стерву.

— Дальше — хуже, — тем временем продолжил Вий. — Я взял девочку на мольфарское отделение. На ведьмовском Оляна бы быстро вытянула её назад, всё же её парафия. Конечно, не прошло и недели, как пани Багрищенко припарковала метлу на моей крыше и устроила скандал. — Он усмехнулся. — Такое представление было — я тебе скажу. Давно уж так душой не отдыхал, даже глаза сумел чуть приоткрыть.

Чугайстрин допил кофе, стараясь не давиться от смеха. И поделом ей.

— В общем, заткнулась и улетела, разве что молнии не метала. А то Дидько бы ей вилами помог выход найти.

Череп тоненько захихикал. Чугайстрин покосился на него.

— Твой амулет согласен с этим.

— Ещё бы, — буркнул Вий, — но, как ты понимаешь, на этом все неприятности не закончились. Куратором у Тани был Громов.

Чугайстрин выжидательно смотрел на друга. Ну, Громов... И ладно, что тут такого? Порой невероятно заносчивый молодой человек, но... гений. Иногда можно и потерпеть. Уже четвёртый год в университете работает, пока жалоб не было.

— Роман у них случился, — мрачно сообщил Вий.

— Дурэнь навиженый[9], — пробормотал Чугайстрин, добавляя ещё несколько словечек покрепче. — С какой радости? Он что, не знал, что ли?

— Да кто их разберёт, — развёл руками Вий, — может, и правда, любовь. Только не в университете. Ты знаешь, не хватало тут ещё разводить неположенное.

— Это мне говорит ректор, у которого общежитие не разделено на мужскую и женскую часть, — невинно улыбнулся Чугайстрин, прожигая взглядом Вия. — А ещё хорошо понимаю, что славно ты меня надурил, Павлуша.

— Разделено, но... Есть исключения, — ни капли не смутился Вий, — впрочем, не мне оправдываться. За общежитие ты сам знаешь что да как, а с сыном твоим... Не мог я и помыслить, что ему будет грозить опасность. Мольфар не из слабеньких, да ещё и защитные силы от матушки достались.

Чугайстрин поморщился, будто попробовал целиком сжевать лимон.

— Не напоминай. Лучше скажи, как его доставать будем?

Вий потарабанил пальцами по столу, череп звонко клацнул маленькими челюстями.

— Работать будем, прощупаем весь университет, злыдневские силы тут как на ладони. Если ничего не выйдет — придётся звать наших.

Чугайстрина не особо радовала такая перспектива, но деваться некуда. Порча и впрямь не слабая.

— Кто-то охотится за Багрищенко. Даже пробивает ауру преподавателей, вот в чём беда. Откуда они могли взять отруту — ума не приложу. Ведь уничтожили же всё!

Покряхтев, как старик, Вий медленно поднялся со стула и медленно побрёл к окну. Уставился слепыми глазами на кружившую за стеклом метель.

— Эту дрянь впитал один из студентов, превратился в чудовище. Пришлось его упокоить, ибо назад не вернуть. Таню пытались отравить, но прогадали — пострадал её одногруппник.

— Жив? — поморщился Чугайстрин. В университете происходило что-то непонятное и мерзкое. Какая зараза так хорошо пустила свои щупальца, что уже наделала столько гадостей?

— Жив, — подтвердил Вий. — Но что будет дальше — не знаю. Плохи наши дела, чем скорее разберёмся, тем лучше.

— Ещё бы, — хмыкнул Чугайстрин, понимая, что затягивать ни в коем случае нельзя и снова спросил: — Что будем делать?

— Для начала позовём сюда Багрищенко, попробуешь её силу. А там...

* * *

В комнату я добрела не в лучшем состоянии. Честно говоря, сама не понимала, что произошло, чего это тот мужик произвёл такое впечатление? Ну, здоровый, красивый, явно не из универа. Дальше-то что? Сердце колотилось, как бешеное. Плюхнулась на кровать и сделала глубокий вдох. Так, спокойно, без нервов.

Сила у него, правда, обалдеть — так и шурует во все силы. Это ж сколько ему лет, что так держится? Ух!

Я подошла к зеркалу и спешно пригладила волосы руками. Это как он ещё не испугался до одури, когда я в него почти влетела. Но всё же интересно... к кому он?

Размышления прервала ввалившаяся Танька с огромным пакетом.

— Где тебя носит, лентяйка? — накинулась она. — Ждала-ждала, уж думала бежать на помощь!

— Кому на помощь? — тупо уточнила я, отходя от зеркала, чтобы помочь ей выгружать из пакета фрукты на стол.

— Витальке, ясен пень, не тебе же! — хмыкнула она, с удовольствием раздирая мандарин и брызгая на меня соком.

— Ай, дура, прекрати! — я быстро вытерла щеку. — Делать нефиг, что ли?

— Ну, не сердись, — примирительно произнесла Танька. — Я вот в гостях была, нас завтра гулять зовут.

— Кто и куда? — Я принялась доставать из пакета оставшиеся конфеты и мармелад.

— Трамвайщик, — многозначительно произнесла она.

Охнув, я так и села на первый попавшийся стул. Даже немного забыла о седовласом незнакомце и собственной несуразности.

— Вот это да-а-а-а-а! Показался всё-таки?!

— Ага, — довольно сообщила Танька, разматывая шарф и расстёгивая жилетку. — Я прям обалдела. А он такой маленький, обаятельный, бородища лопатой. И сам трамвайчик так смешно звенит тоже.

Я рассмеялась:

— Хорошо, уговорила. Обязательно пойдём, — и тут же, набравшись смелости, выпалила, — слушай, а ты не видела...

— Ой, мамо, люблю Грыця,

Грыць на коныку вэртыться,

Грыцю шапка до лыця —

Люблю Грыця-молодця!

Я вздрогнула, уставившись на мобильник подруги:

— Ты что за извращение на звонок поставила?

— Это народная песня в обработке Mad Heads! — обиделась она. — Неуч ты, Динка!

— Сама такая, — буркнула я, мрачно наблюдая, как она прикладывает трубку к уху. Впрочем, через несколько секунд весь задор сменяется угрюмостью. Танька нахмурилась, а потом тяжко вздохнула.

— Ну, вот скажи, какого ещё?

— Что случилось? — обеспокоенно поинтересовалась я.

— Вий вызывает.

— Ты что-то натворила?

— Нет, — ещё один тяжкий вздох. — Ладно, потопала тогда. Смотри, не слопай всё сладкое.

Я осмотрела заваленный сластями стол. Даже если постараюсь — ничего не выйдет. Потом глянула на Багрищенко:

— Может, мне с тобой?

— Не, — помотала головой Таня, — это тебе даже не Чугайстрин. Вий выпрет за милую душу. Так что, сиди тут, не съест же он меня! Хотя...

[9] — (укр.) — дурак сумасшедший

Глава 6. Дочь Ворсклы

Настроение Чугайстрина испортилось, как только закончился разговор. Хвеся вызывала студентку, Вий-Совяцкий молча таращился в окно. Хотелось послать куда подальше эту Багрищенко с её невероятной силой. Андрейка беспокоил куда больше. Искренне хотелось надеяться, что его матушка ничего не прознает и не устроит очередной скандал. Международный. С другой стороны, возможно, ей откровенно наплевать, что в данном случае только к лучшему.

Чугайстрин молча изучал столешницу, хотя на ней не было ничего интересного. Мысли бродили где-то далеко. Мигом накатила усталость от дороги и нервотрёпки. Что делать дальше — пока он не представлял. Взглянуть на Андрея, а там... Если совсем плохо, придётся просить своих чаривныков-волшебников, а то и Призрачного Цимбалиста позвать...

В дверь робко постучали. Щелкнула ручка, в кабинет заглянула невысокая девчонка:

— Можно?

— Заходи, — бросил Вий-Совяцкий, не удосуживщись обернуться.

Багрищенко протиснулась в помещение. Худая, темноволосая, глаза синие, взгляд ведьминский: смотрит внимательно, цепко, будто душу вынуть хочет. Настороженная, как зверёк, попавший к людям. Чуть шикни — сбежит. Хотя... Есть что-то неуловимо жёсткое в ней, хоть с виду и выглядит напуганной. Возможно, это не страх, а осторожность? Ну-ну.

— Здравствуйте, — произнесла она, внимательно глядя на Чугайстрина.

— Присядь, — сказал Вий.

Багрищенко бросила взгляд на его спину, но потом присела на край стула. Всё же кабинет ректора, сюда для приятных бесед вряд ли вызовут.

Некоторое время все молчали, изучая друг друга. Чугайстрин находил всё больше и больше ведьмовских черт. Его губы дрогнули в улыбке. Сила девчонки скручивалась вокруг неё тугим энергетическим потоком. Густым, вязким, вишнево-сладким на вкус. Нырнёшь чуть глубже — голова пойдёт кругом, опьянеешь вмиг. Кажется, что внутри этой силы пульсирует огромное сердце, которое заставляет энергетику вздрагивать и сжиматься. И в то же время было что-то такое, чего Чугайстрин пока понять не мог. Неправильное, неверное... Наверно, и впрямь не стоит ведьмам учиться на мольфаров.

Багрищенко неожиданно охнула и отшатнулась. Убрала за ухо тёмную прядь, уставилась тёмно-синими глазами.

— В-вы кто? — произнесла, чуть запинаясь.

Чугайстрин только ухмыльнулся. Потом посмотрел на молчаливого Вия. Не хотелось бы ляпнуть лишнего, Павлуша может не одобрить.

Вий всё же повернулся:

— Познакомься, Татьяна, это Григорий Любомирович Чугайстрин. Один из основателей нашего университета и мой старый друг.

Повисла тишина. Багрищенко, кажется, немного потеряла дар речи. Хотя, почему немного? Только неотрывно смотрела и хлопала ресницами. Прям, как рыжая до этого. Интересно, они вместе учатся или как?

— Очень приятно, — пробормотала она и тут же более твёрдым голосом добавила: — Татьяна Багрищенко.

Чугайстрин снова улыбнулся и кивнул, продолжая прощупывать силу юной ведьмы. Лакомый кусочек, факт. Такую кто угодно будет рад сожрать, не только стерва Оляна. Попытался углубиться, вдохнуть ведьминскую мощь, но перед глазами потемнело. Шумно выдохнул и мотнул головой. Однако, поставили сильнейший оберег, чтобы никто не лез. При этом ещё и двойную охранку. Чугайстрин чуть нахмурился: или это не охранка? Почему кажется, что сила раздваивается?

— Что-то случилось? — тихо спросила она, явно начиная нервничать. Молчаливое прощупывание редкого человека не заставит желать сбежать подальше.

— Да куда уж ещё, — неожиданно тяжело уронил Вий, глядя прямо на девчонку. — Григорий Любомирович — мольфар, ищет одарённых ребят.

Багрищенко бросила на него недоумённый взгляд, мол, зачем это ещё. Но Вий сделал вид, что ничего не заметил. Чугайстрин удивился не меньше, стиснул зубы, чтобы не брякнуть что-то в адрес ректора, и вздохнул:

— В Ивано-Франковске по инициативе управления образования внедрена экспериментальная программа по работе с особо одарёнными юношами и девушками, — произнёс он с совершенно непроницаемым лицом, всё же услышав, как сдавленно закашлялся Вий.

'Нечего подставлять товарища, — подумал Чугайстрин, — один тут умный, что ли?'

По лицу Багрищенко было не понять: поверила или нет, но всё же осторожно кивнула. Его силу она однозначно прочувствовала, а не верить ректору причин пока нет.

— И? — осторожно уточнила Таня.

— Я получил необходимую информацию, — невозмутимо ответил Чугайстрин. — Извините, что потревожили вас в свободное время, но после восхищённых отзывов Павла Константиновича, я просто не смог сдержаться.

Вий вновь закашлялся. Чугайстрин по-прежнему хранил доброжелательно-уверенное выражение лица.

— То есть... — медленно начала Багрищенко.

— Можешь идти, Татьяна, — вклинился Вий.

Долго уговаривать студентку не пришлось. Ещё раз глянув на обоих мужчин, она попрощалась и быстро выскочила в коридор.

— Ты чего нёс? — мило поинтересовался Вий, вытирая лоб ладонью. — Я чуть дар речи не потерял.

Чугайстрин встал и принялся мерить кабинет шагами. Сцепил пальцы за спиной, мысленно замыкая энергию в круг, чтобы хоть немножко восстановиться. Прощупывание юной ведьмы вытянуло немало сил, состояние было не из лучших.

— Лучше бы потерял его сразу, — пробурчал он. — Зачем было чушь нести про отбор студентов?

Вий не ответил, хотя оно и понятно. Что тут ещё скажешь, если мудрому суровому ректору университета пришлось импровизировать. Сдаёшь, Павлуша, сдаёшь.

— Я как-то не задумывался, — протянул Чугайстрин, — хоть о Багрищенко и знаю, но как-то... Откуда они силу черпают? Она меня неплохо покусала, хоть при этом не пыталась повредить.

— Ворскла, — буркнул Вий, принимаясь бездумно перебирать бумаги, лежавшие на столе. — Река ведь не только Полтаву питает и силу ей несёт. Местные же всё время к ней прикладываются, а речка от этого только лучше делается.

Чугайстрин чуть нахмурился. Да уж, равнинные реки — это вам не горы, всякое может быть. Вздохнув, снова сел.

— Сильна. Очень, — он развел руками, — больше и сказать-то нечего. Хотя...

Вий насторожился:

— Что?

Резкий телефонный звонок заставил обоих подпрыгнуть. Вий глянул на определитель и поморщился:

— Опять эти упыри из управления. Иди, погуляй немножко, а то я сейчас сморожу какой-нибудь бред.

Чугайстрин спорить не стал. Упырей знал лично, никакой особой жажды с ними общаться не испытывал, поэтому быстро вышел из ректорского кабинета. Если учесть, что особо идти некуда, то единственным решением...

В коридоре внезапно ощутился слабый аромат вишни. Он чуть нахмурился. Совсем же недавно вдыхал его. Опустил глаза, всмотрелся внимательнее, разглядел тёмный волос. Эге, да это ведьмочка синеглазая. Чугайстрин хмыкнул и щёлкнул пальцами. Волос закрутился тёмной спиралькой и поднялся на уровне глаз. Чугайстрин легонечко подул на него — спираль окутало зелёное пламя и потянулось тоненькой ниточкой к выходу. Случайность поможет отыскать того, с кем Багрищенко разделила силу. Если этот таинственный рядом — хорошо, если нет — хотя бы будет направление. Он быстро последовал за магической нитью. Однако, преодолев два пролёта, услышал голоса.

— Та они шо там у вас, показылыся? — лютовал Дидько. — Между прочим, это же членовредительство! Одних чучел тридцать штук извели за месяц!

— Жорж Гаврилыч, поспокойнее, — прозвучал грудной женский голос; казалось, мурчит огромная кошка — хищная и чуть утомлённая. — Я всё знаю. Но им надо тренироваться.

— А я что? Железный? Где я вам столько нечисти наберу, Солоха Панкратьевна? — продолжал возмущаться завхоз, поднимаясь по лестнице. — Это на охоту надо! А раньше лета — ни-ни! Так что как хотите, а Вий-Совяцкому бумагу я подам!

Всколоченный и раздражённый Дидько увидел Чугайстрина и ойкнул. Его сопровождающая, статная немолодая женщина в приглушённо красном костюме, смотрела с любопытством.

— О, какие люди, — протянула она, улыбаясь алыми губами, в серых глазах вспыхнули искорки. Подняла руку и поправила причёску — иссиня-чёрные локоны — зависть всех женщин университета.

'Да уж, — подумал Чугайстрин, — век бы тебя не видеть.'

Декана ведьмовского факультета стоило обходить десятой дорогой и желательно, обвешавшись массой обережных заклинаний. Но, увы, не случилось.

— Рад видеть, пани Кандыба, — проникновенно произнёс он, улыбаясь со всей искренностью, на которую только был способен. Увидев протянутую руку, подхватил и коснулся губами. От кожи пахло лавандой, пальцы были сухими и прохладными.

— Взаимно, пан Чугайстрин, — улыбнулась она. Улыбка, кстати, фирменная. Называется 'чтоб ты сдох не сейчас, а попозже и в сильных мучениях'. Впрочем, Чугайстрин ни капли не был удивлён.

Дидько топтался на месте, скручивая в трубочку какую-то бумагу. Видимо, ту самую, о чучелах. Встревать в разговор он не собирался, но смотрел на обоих с явным неудовольствием.

Солоха, кажется, этого в упор не замечала, глядя прямо на Чугайстрина.

— Давненько вас не было в наших краях, уж совсем забыли, — голос сочился ядовитой озабоченностью, — али не прихворали часом?

— Ну, что вы, Солоха Панкратьевна, как можно? — мягко ответил он. — У нас лекари не зря самые лучшие в стране. Работы невпроворот только, совсем не вырваться. А тут чудо произошло, приехал к Павлу Константиновичу.

Ведьма только хмыкнула. Как же, по глазам видно, что не то, что не поверила, а насквозь враньё видит.

— Это славно, — свернула она белозубой улыбкой. — Кстати, а как ваша, кхм, трембита?

Чугайстрину с трудом удалось удержать невозмутимость. Вот ведьма! Это ж надо произнести название музыкального инструмента так, что Дидько заподозрил что-то крайне неприличное.

— Играет потихоньку, — ответил Чугайстрин, бросив на завхоза выразительный взгляд. От Солохи он не укрылся, поэтому та только хмыкнула.

— Что ж, и то хорошо. А теперь прошу простить, мы к ректору спешим.

— Да-да, — покивал Чугайстрин, — разумеется. Рад был видеть и... ещё увидимся.

Стоило им только скрыться в коридоре, как он облегчённо выдохнул. Встреча с бывшей — испытание не из лёгких. Удивительно, как такая-то панянка пропустила Багрищенко с её силищей? Солоха ж может и Вия переспорить!

Глянув на замершую зеленую нить, Чугайстрин вздохнул и последовал за ней. Хорошо хоть мольфарские чары поиска никто не видит, а то пришлось бы сейчас отчитываться, как перед пионер вожатой.

Зелёная нить разгоралась всё ярче и вела прямо в университетский дворик, за корпусом. Носитель энергии был рядом, но что он делал на заснеженной площадке да ещё и в темноте? Вглядевшись в даль, Чугайстрин увидел одинокую фигурку, сидевшую на скамейке.

На миг замер, не зная, что делать дальше. Внахалку подходить — только спугнёт, а уйти, даже не коснувшись ауры носителя — глупо.

Шумно вдохнув, направился к скамье, по ходу придумывая, что б такого сказать. Вблизи сидевший оказался девчонкой в смешном берете с брошкой-лисой, тёмном пальто и длинной веткой в руке, которой задумчиво что-то чертил на снегу.

Рыжие кудряшки рассыпались по спине, снежинки поблёскивали на них причудливым украшением. Не доходя нескольких шагов, Чугайстрин почувствовал странное тепло. Потом невольно улыбнулся: молодец, студентка, использует тепловой луч. С таким заклятьем не страшно и в плавках в мороз разгуливать.

— Разрешите? — поинтересовался он низким тихим голосом.

— А? — отозвалась она, резко вскинув голову. Жёлтые глаза удивлённо уставились на Чугайстрина, тонкая рыжая бровь недоумённо приподнялась.

'А ведь та самая же, — меланхолично отметил он, — симпатичная, кстати.'

На лице девушки не было и тени смущения, как в первый раз. Теперь уж скорее озадаченность, попытка поверить собственным глазам, которые почему-то вздумали вместо реальности показать сон.

— Да, — наконец произнесла она, конечно. И с выжидательным любопытством посмотрела на Чугайстрина, словно ожидая, что он будет делать дальше.

Шепнув несколько слов, он сделал маленький шажок к скамье. Та дрогнула, девчонка охнула и вцепилась в быльце. С самым невозмутимым видом сел рядом на уже теплое и сухое дерево.

— Можешь убрать луч уже, — спокойно и невозмутимо произнёс Чугайстрин, делая вид, что не замечает её ошарашенного лица. — Я продержу скамью долго, ещё и костерок могу развести.

Девчонка нахмурилась, но тёплый луч исчез. Спешно стёрла нарисованные на снегу символы, однако Чугайстрин всё же заметил несколько мольфарских символов здоровья. Интересно, зачем ей? Болеет кто-то из близких?

— Вы кто? — почти прошептала она, глядя снизу вверх.

Нет, не боится, но всё же насторожена. Почти так же, как и Багрищенко. Может, не зря сила и разделилась на девочек-то?

Понимая, что промолчать тут никак нельзя, он вздохнул и представился:

— Чугайстрин Григорий Любомирович.

— Ой, мамочки, — выдохнула она, прижав ладошки к губам.

На некоторое время повисла тишина, Чугайстрин уже подумал, что сморозил какую-то глупость. И тут же разозлился на себя за такие бредовые мысли. Просто не каждый раз встречаешь одного из основателей университета. А даже если девчонка об этом и не знает, то всё равно чует сильнейшего мольфара, вот и реакция.

— Дина Гуцол, — неожиданно отрапортовала она, — студентка мольфарского факультета, группа 1-М.

Чугайстрин еле слышно засмеялся — до того забавным показался этот отчет на морозе в университетском дворике.

— Вижу, что не злыдневского, — заметил он, — злыдни не рисуют наши заговоры на снегу.

— Злыдни и не такое могут, — почему-то буркнула она, но потом замерла на полуслове. — Наши?

'Значит, не чувствует, — раздосадовано подумал он, — что-то я слишком хорошо подумал про молодёжь.'

Не говоря ни слова, Чугайстрин медленно поднял руку и пошевелил пальцами. Зелёное пламя охватило ладонь, тут же свернулось, ластящимся котёнком и потёрлось о неё. Дина закусила губу, и он вдруг сообразил, что теперь и она сама раздосадована не меньше его.

— Понятно, — кратко бросила она. — А вы... Андрею Григорьевичу часом родственником не приходитесь?

Чугайстрин вздрогнул. Старый дурак. Как сразу не сообразил, что девчонку поразила не сила, а фамилия. Встреча с Солохой начисто мозги вышибла. Стараясь не ругаться, он только кивнул:

— Да, я его отец.

Ещё один оценивающий взгляд, лиса-брошка быстрым движением передвинута ближе к виску, словно мешает думать.

— Вы можете сделать так, чтобы он выздоровел?

Чугайстрин не сразу сообразил, что у него перехватило дыхание. Говорить правду нельзя, а обещать... Он бы всё отдал, чтобы Андрейка вновь открыл глаза, только... некому.

— Я стараюсь.

— Он очень хороший куратор, правда, — тихо произнесла Дина, сцепив пальцы до побелевших костяшек. — Вся группа очень жалеет, что так произошло.

Чугайстрин только кивнул.

— Спасибо. Передай ребятам, что мы делаем всё возможное.

Дина ничего не ответила, но в воздухе разлился аромат вишни. Так-так, ведьмовская сила вытолкнула начальные мольфарские навыки. Вот и весь ответ тебе. Чугайстрин искоса разглядывал её. И откуда такая взялась, говорит уже почти спокойно, уверенно. Да и, кажется, не особо смущается того, что пару раз ляпнула не то.

— Вам Хвеся Харлампиевна сказала? — неожиданно спросила Дина.

Чугайстрин недоумённо моргнул:

— Сказала что?

— Что я староста группы Андрея Григорьевича? — пояснила она, как нечто само собой разумеющееся.

— А... это, — выдохнул он, — почти. Я беседовал с ректором.

Должный эффект возымело. Дина прикусила язык, хотя явно хотела спросить что-то ещё. Уставилась на носки своих сапог, потом глянула на руки, пробормотала какие-то извинения.

— Меня ждут, извините, пожалуйста. Приятно было побеседовать.

Щеки девчонки вдруг заалели как маков цвет, а потом её и след простыл. Только осталось эхо от 'до свидания, Григорий Любомирович'.

— До свидания, лисичка, — хмыкнул он.

Что ж, теперь, по крайней мере, ясно где искать ту, что разделила силу с Багрищенко. Что делать с ней Чугайстрин ещё пока не знал, но это уже был другой вопрос.

* * *

В царстве Хованца всегда царил полумрак. Витал запах пыли, старой бумаги, потертых переплётов и дерева. Деревянные столы, стулья, панели... Металл он не любил, считал злом и нововведением. Собственно, по шкале полезности и то, и другое стояло у него на одном уровне. В библиотеке было тихо — шелест страниц и скрип пера — не считались. Вий-Совяцкий не запрещал, а Хованец твёрдо считал, что вести учёт древних книг можно только заколдованными чернилами в огромной книге, которую не каждый сумеет открыть.

Чугайстрин только слушал бурчание старенького библиотекаря, который непрестанно ворчал: то студенты-раззявы, то преподаватели-торопышки, то чаривные книги шалить вздумали, то закладки поразбегались, то карточки кто-то рассыпал. В общем, кругом беда. Кстати, рассыпавший карточки преспокойно лежал на полке, находившейся в аккурат над головой Хованца, и, прищурив зелёные глаза, внимательно смотрел на происходящее. Чёрный хвост лениво помахивал, бритвенно острые когти впились в мягкую байковую ткань, которую библиотекарь заботливо постелил несколько дней назад.

— Царь, я кому говорю? — бурчал Хованец, сосредоточенно впихивая квадратные карточки в коробку. — Не трогать, не твоё. Уши, что ли, надрать?

Огромный котяра презрительно сморщился, шевельнул усами и прогнул спину.

— Мррмяу!

— Сам такой, — тут же отозвался Хованец. — Ещё раз такое увижу, веником погоню.

Оценив масштаб угрозы, Царь спрыгнул, величественно протопал к сидевшему Чугайстрину и впрыгнул к нему на руки. Усмехнувшись, тот принялся чесать и гладить чёрного шкодника, тут же донеслось раскатистое урчание.

— За-про-да-нец, — по слогам выговорил библиотекарь и плюхнулся на стул. — Ну, где он уже твой Вий-Совяцкий? Уж не сожрали ли его упыри-то на закуску?

Чугайстрин задумался:

— Знаешь, эти могут. Не зря же растут по карьерной лестнице-то. Не удивлюсь, если через пару-тройку лет увижу их в министерстве.

Хованец только пробурчал что-то неприличное. Потом с оханьем поднял тяжеленную книгу и потопал с ней к лестнице.

— Помочь? — поинтересовался Чугайстрин.

— Сиди уж, — буркнул тот, — учётная чужих рук не любит, ещё открываться перестанет.

Несмотря на занятые руки, Хованец довольно ловко взобрался по видавшей виды лестнице, сунул книгу на одну из верхних полок. Потом провёл по корешку рукой, и книга исчезла. А на её месте тут же появился тёмный провал, завешенный паутиной.

— Однако, какая хозяйственность, — хмыкнул Чугайстрин, чувствуя, что Царь начал впускать и выпускать когти в его ногу. На кота шикнул, но тот и не подумал реагировать, продолжая своё увлекательное занятие.

— А ты думал! — Хованец деловито спрыгнул вниз. Прислушался и поднял палец: — О! Слышишь?

Гулкие шаги в коридоре явно приближались к библиотеке. При этом чувствовалось, что тот, кто издаёт, готов рвать и метать.

— Батько-то не в настрои, — пробормотал Хованец, потерев переносицу и поправив очки.

Дверь резко распахнулась, на пороге появился мрачный Вий. Царь зашипел, спрыгнул и спрятался под столом. Чугайстрин посмотрел на друга, мол, что?

— Внеплановая комиссия, — почти прорычал Вий, — видите ли, хотят посмотреть что да как.

— Та шоб их пэрэкосыло, — в сердцах сплюнул Хованец. — У нас и так тут проблем не разгрестись, ещё и эти!

Чугайстрин только хмыкнул:

— Не расстраивайтесь, если они не вернутся, можно списать на деяния врага.

И тут же замолк, шутка оказалась не очень удачной. Впрочем, Вий-Совяцкого это наоборот приободрило.

— Да, ты прав, так и поступим. А теперь идём.

Чугайстрин сжал кулаки и сделал глубокий вдох. Спокойно, всё равно Андрейку сейчас вытянуть не получится. Поэтому эмоции запрятать надо как можно глубже.

Вий подошёл к огромному библиотечному окну, завешенному шторами. Прошло несколько минут в абсолютной тишине.

Пол вдруг загудел, сердце Чугайстрина сжалось, вспыхнуло от боли. Охнув, он ухватился за край стола. В библиотеке поднялся ветер, шторы взлетели, открыли зияющий чернотой зев пространственного прохода. Вий заговорил: медленно, вязко, страшно. Слова, словно мокрый шёлк, облепливали, тянулись, не могли прерваться. Вокруг его мощной фигуры стал закручиваться чёрный смерч.

В груди Чугайстрина неожиданно появился неимоверный холод.

— Нет! Стойте! Перестаньте! — неожиданно закричал Хованец. — Закройте!

Вий вздрогнул, с тихим шипением смерч улёгся в ноги послушным зверем. Проход растаял, словно лишь на миг показался огромным маревом, шторы тут же упали назад.

Ректор резко развернулся и глухо рыкнул:

— Что такое?

Чугайстрин уже понимал, но боялся признать; замер, забыв как дышать. Хованец бросил на него короткий взгляд, потом посмотрел на Вия.

— Нет там больше Андрея, — тихо произнёс он.

Сердце болезненно заныло.

Часть II. Охота на злыдня

Глава 1. Призрачный Цимбалист

Стрічати з мавками світанок,

Гойдатися з русалками на вербі,

Із очеретом гомоніти

У журбі...

Тінь Сонця 'Дорога в ліс'

Холод, тьма и боль. Но боль странная, накатывающая волнами и мигом уходящая в никуда. Я судорожно вдохнул, сердце кольнули десятки иголочек. Охнув, попытался перевернуться. Отвратительно. Не чувствую ни рук, ни ног. Всё тело в каком-то резком онемении. Шевелюсь — не чувствую ничего.

Накатила паника, снова вдох и попытка успокоиться. Ага, куда там. Все мольфарские практики сделали ручкой и смылись в неизвестном направлении.

Осмотрелся — тьма, только изредка кое-где вспыхивают белые и серебристые искорки. И не понять — лежу я или стою. Вроде всё-таки стою. Сообразить где нахожусь и что произошло, пока не получалось. Так вроде не холодно и не жарко. Неужели меня внесло в какой-то пространственный узел? Мда, дела.

Я поднял руку, нарисовал несколько символов в воздухе, прошептал слова охранных чар. Символы задрожали, сплелись в геометрический узор: сплошные ромбы — большие и маленькие — словно знаки земли на рушнике.

Тьма неохотно начала развеиваться, со всех сторон лилось еле уловимое шипение, словно рядом был огромный зверь, не желавший уходить.

Под ногами появилась узкая дорожка. Только не из камней и земли, а из воздуха и тьмы, сплошь усыпанная звёздами. Я глянул вперёд, там, далеко-далеко, висел огромный полумесяц, пылающий, словно огненный опал. Вокруг — хоровод искорок-звёзд, рассыпавшихся по бархату неба. Глянул вниз — сердце заколотилось как бешеное. Тут тебе и узенькая речка блестит, и крутые поросшие зеленью горы, и аккуратные хатки. Только всё видно нечётко, словно сквозь толщу воды.

Откуда-то донёсся трубный протяжный зов. Я вздрогнул, по телу пробежал огонь, звёзды под ногами вспыхнули, будто алмазы.

Ночная Трембита. Та, что собирает голоса умерших и нерожденных, что звучит эхом в горах каждую ночь, но лишь те, кто владеет магией, способны её услышать. Трембита мольфаров, ветра и смерти. Я пошёл вперёд, зажав уши. Ни думать, ни слушать нельзя — только вперёд. Не то зачарует, заморочит, заведёт так далеко, что и не вернуться.

— Испуга-а-а-а-ался! — донёсся шёпот, и я, как вкопанный, замер.

Звёзды под ногами потускнели, поднялся холодный ветер.

Убрал лезущие в глаза волосы, плотнее запахнул полы пиджака и вдруг понял, что здесь не один. Он появился паре метров от меня, завис в ночной тьме. Улыбнулся почти прозрачными губами, скрестил по-турецки непропорционально длинные ноги. Облокотил на них призрачные цимбалы, посмотрел на меня, прищурив светящиеся глаза.

По спине пробежали мурашки, но я не отступил. Существо из снов, Призрачный Цимбалист. Он всегда приходит за душами мольфаров после голоса Трембиты. Смотрит глазами ночи, шепчет древние заклятия, катается на Луне... Струны его цимбал перебирают мировые ветра, вплетая в их звон шелест листвы, журчание горных озёр и стук человеческих сердец.

— Что молчишь? — усмехнулся он, блеснули острые зубы. — А помнишь, как с тобой с обрыва прыгали? Неужто забыл старого знакомого?

Как же, забудешь... Я сиганул тогда с того обрыва, чтобы не поддаться чарам. И давно это очень было, когда прочитал запрещённое заклинание из отцовской старинной книги. Но вот умирать не хотелось ни тогда, ни сейчас.

— Помню, — размеренно произнёс я и посмотрел прямо в желтоватые глаза — вытянутые и продолговатые, как янтарь из Бурштына, за которым охотятся все злыдни и провидцы. — Но моё время ещё не пришло.

— Откуда такая уверенность?

Сердце похолодело. Призрачный Цимбалист мог быть прав.

Тонкие длинные пальцы опустились на струны; зазвучала, переливаясь звоном, мягкая мелодия. Всё в ней: смех, печаль, издёвка и сочувствие, простор и узкая тропка над бурной рекой, глубокая ночь и свет дня, любовь и жгучая ненависть. Полупрозрачное тело Цимбалиста пропускало сквозь себя свет звёзд; видны лишь огромные глаза с инфернальным жёлтым сиянием да улыбка-оскал. А мелодия всё громче, всё убедительнее.

Я мотнул головой. Ну, уж нет, не возьмёшь! Сложил руки на груди, поставил ноги на ширине плеч. Собрал волю в кулак и пустил всю имевшуюся энергию вокруг себя защитным куполом. В ушах засвистел ветер, звон струн расхохотался: насмешливо, лукаво, почти зло.

— Опять сопротивляешься?

— Ещё не время, — выдохнул я сквозь стиснутые зубы.

— За Чумацким Шляхом живые не оказываются, — рассмеялся Призрачный Цимбалист.

Защитный купол вокруг меня вспыхнул яркой зеленью. Дорога из звёзд вмиг поблекла, я завис в пустоте, а потом резко полетел вниз. Зажмурился, повторяя про себя заклинание. Смех Цимбалиста затихал, но в него вплёлся ещё какой-то звук — скрип несмазанной телеги.

Я упал на что-то мягкое, в носу щекотало так, что тут же чихнул. Оторопело раскрыл глаза и уставился на сено. Дидько меня забери в свою подсобку, неужели так повезло? Чтоб убедиться попытался попрыгать (в смысле, в полулежачем положении проверил сено на предмет реальности). Оно самое. И запах травы тоже. Вверху — чистое ночное небо, ни тебе полосы Чумацкого Шляха, ни злопакостного Цимбалиста.

Удалось?

— Ну, привет, инопланетянин, — хмыкнул кто-то внизу. — Сползай уже.

* * *

В доме Кирилла (того доброго самаритянина, который стащил меня со стога и привёл к себе) оказалось чисто и достаточно уютно. Только ужасно одиноко. Не только внутри, едва мы подошли к дому, стало ясно — на много километров тут ни одного соседа.

Передо мной поставили тарелку с кашей и жареным мясом. Учитывая, что за весь день толком и поесть не успел, внезапному ужину был очень благодарен.

— Как тебя угораздило-то? — Кирилл сел напротив, отхлебнул из глиняной кружки какой-то травяной отвар, от которого по всему помещению разошёлся дурманный запах.

Тёмноволосый, стройный, немногим старше меня. В зелёных глазах такая задумчивость, словно подвергает сомнению всё увиденное. Когда улыбается, левая часть лица не двигается, на коже заметен чуть синеватый след — такой бывает только безумно сильного яда или парализующего заклятья. Выбраться — очень сложно. Чувствую, что мольфар. Но аура будто какая-то искажённая, латаная, еле держится, тронь пальцем — рассыплется.

— Хороший вопрос, — хмыкнул я, продолжая уплетать еду за обе щеки. — Знал бы — пытался б уже выбраться. Только до университета, видимо, шагать и шагать.

— Какого? — с интересом уточнил он.

— Полтавского, — буркнул я, мысленно прикидывая, какую взбучку устрою Языкатой, за то, что таскает всякие неведомые цветочки. И даже не посмотрю, если Вий-Совяцкий будет её защищать. — С приключениями...

Кирилл выглядел озадаченным. Даже поставил чашку на стол.

— И дальше что? — осторожно уточнил он.

— Дальше, — вздохнул я, — после того, как прикоснулся к подозрительному растению, попал на Чумацкий Шлях. В другое бы время — ради бога, но здесь... Здесь ещё напоролся на Призрачного Цимбалиста.

Кирилл вздрогнул, неосознанно коснулся пальцами парализованной щеки и тут же убрал руку. От меня не ускользнул этот жест, однако я продолжил:

— Если б не сообразил вовремя выстроить защитный купол, то вряд ли бы мы с тобой сейчас тут общались.

— Вот как... — медленно протянул он и покачал головой. — Сильный, значит, у тебя купол. Я тоже попытался, да только...

Снова вздох, и мне не особо захотелось развивать тему. У меня всё же учителем был один из сильнейших чугайстров Карпат, поэтому и защита моя получше многих будет.

— А что за цветок-то? — вдруг спросил Кирилл. — На что похож был?

— На заразу, — мрачно отозвался я, тоскливо глядя в пустую тарелку. Много есть — вредно, но очень хочется. Кирилл молча выдал мне добавки и выжидательно уставился, немо требуя историю дальше.

— Мощный стебель, красноватые листья, э... — в ботанике я никогда особо силён не был, но спустя несколько минут с горем пополам всё же описал ему принесённый Хвесей 'подарочек'. С каждым моим словом Кирилл становился всё мрачнее.

— И как же ты выжил?

Вопрос был произнесён так холодно, словно я только что признался в совершении нескольких преступлений.

— Если учесть, что мы с тобой гуляли по Чумацкому Шляху и успели поздороваться с Призрачным Цимбалистом, сложно сказать — выжили или не совсем.

Кирилл нахмурился, закусил нижнюю губу, но потом медленно кивнул.

— Почти, — наконец выдохнул, — я тут совсем одичал. Просто цветок, который ты описал... это же отрута.

Я закашлялся. Кирилл протянул руку и похлопал меня по спине. Вот же дурак! Вий говорил об этом! Правда, мысли были заняты совсем другим... но всё равно дурак. Ухватить горшок с дрянью и даже не задуматься. Но тут пришло недоумение. И теперь уже я смотрел на Кирилла со всей подозрительностью.

— А ты откуда про неё знаешь?

Он чуть улыбнулся, правда, совсем невесело:

— Андрей, да под Лысой горой её же тьма-тьмущая. Бери корзинку и можешь собирать. Только время надо знать.

— То есть... — мысли бешено проносились, — ты хочешь сказать, что отруту создали не в университете?

Некоторое время Кирилл молчал, уставившись стеклянным взглядом на клетчатую скатерть.

— Не знаю, — тихо сказал он, — сразу я тоже так думал. Или врут, что вывели в универе, или кто-то сумел рассадить.

— Ну и силища, — пробормотал я. — Кстати. А ты-то как тут оказался?

— Как-как, — неожиданно раздражённо бросил он, резко встал и отошёл к печи. — Перешёл дорожку Вий-Совяцкому.

— Ну, это не сложно, — пробормотал я и случайно разгрыз перец — во рту вспыхнул пожар. Закашлялся, ухватил кружку Кирилла и глотнул. Однако лучше не стало, по телу пробежал огонь. Сипло выдохнул: — Ты это пьёшь?

— А? Только травяной настой. Да вот случился у меня, кхм, роман со студенткой, в общем. — Он вздохнул, по-прежнему стоя ко мне спиной. — Мы старались скрывать, но куда там... Он вроде с полузакрытыми глазами и ходит, а всё видит и всё знает.

Кирилл вернулся за стол с большим глиняным кувшином.

— Запей, а то вид у тебя ещё тот. Ну и...

— И-и-и?

— Вызвал меня, отчитал и выслал из университета. Очень быстро. На сборы дал полчаса.

Говорил он это с непроницаемым лицом, но видно, что нелегко слова давались. Я уже готов был перевести тему, но сам Дидько за язык дёрнул.

— Как её зовут?

Кирилл хмуро на меня посмотрел, потом на свои сцеплённые в замок пальцы и тихо произнёс:

— Таня. Багрищенко.

* * *

За окном разгулялась непогода: плясала метель, завывал ветер, стекло разрисовал причудливыми узорами мороз. Передали штормовое предупреждение, никого не выпускали в город. Обидно до чёртиков, собирались же сходить в гости к Трамвайщику.

Танька тоже была не в настроении, молча уставилась в какую-то книжку в яркой обложке. Присмотревшись, я чуть не присвистнула: любовный роман. Что-то не припомню, чтобы она когда-нибудь такое читала.

Танька буркнула что-то неприличное и захлопнула книгу:

— Дрянь какая-то. Все девочки любят эльфов, все мальчики любят...

— Девочек, которые любят эльфов? — хмыкнула я.

— По-моему, эти мальчики любят только друг друга, — мрачно отозвалась Багрищенко. — С таким количеством побрякушек и ужимок на них бабы будут смотреть только как на ювелирный магазин.

— Что ж, — я забрала у неё из рук книжку, — тоже бывает. Где ты это вообще взяла?

Обложечка миловидная: два статных блондина в голубых камзолах, их под ручки держит рыжая красавица. Все трое так улыбаются, будто им сообщили про выигрыш в лотерее. Девочка ещё ничего, но вот парни — пересахаренный десерт без вишенки.

— Хованец сунул, — буркнула Таня, — это, видимо, затаил злобушку, что я вовремя не сдала учебники с первого семестра.

— А читать-то зачем? — удивилась я, откладывая книжку в сторону.

— Интересно стало, — призналась она, — решила проверить — гожусь я в девочки или как.

— И как?

Ответить не успела, в окно что-то со стуком ударило. Как по команде мы подскочили вместе и кинулись к нему. Внизу стояли Виталька и Коля Малявкин, последний махал рукой и подавал условный знак, мол, впускайте.

Танька только ухмыльнулась:

— Принесло наших балбесов. Сейчас тебе будут и эльфы, и принцы, и...

— Два коня, — не разделила её веселья я, сплетая заклинание и посылая его к стене. В ней тут же образовался маленький проём, и в комнату рухнул рюкзак Кольки. Подбежав к нему, мы дружно заглянули внутрь.

— Вино, — прицокнула Таня языком, — то-то и не рискнули мимо нашего цербера нести. Впрочем, это уже мелочи. Что там ещё?

Я чуть нахмурилась, разглядывая содержимое рюкзака:

— Не поверишь — колбаса.

— Ничего вы правильного в закуске не понимаете, — заявил появившийся на пороге Малявкин. — Колбаса — это сила и процветание.

— Меньше пафоса, — буркнул протиснувшийся мимо него Виталька и плюхнулся на мою кровать. — Куда коменданта дели? Прикопали под фикусом?

— Зануда — поморщилась Таня, быстро закрывая дверь на замок и накидывая охранное заклинание. Конечно, пропустить — пропустит гостей незваных, но хоть предупредит.

— Погода дурацкая, — Виталька повертел в руках бутылку вина, — даже никуда не выйдешь. Хорошо, Колька хоть достал топлива, как-то отпразднуем.

— Что именно? — поинтересовалась я. Чего это он совсем не в духе? Какая-нибудь мамзель отказала? Или чувствует себя нехорошо?

— А у меня день рождения! — весело заявил Малявкин, помогая Тане нарезать колбасу, хлеб и вынырнувший из глубин рюкзака кусок сыра. — Был... недавно.

— Надо же, — я озадаченно уставилась на одногруппника. Неужели пропустила? У меня же записаны все даты! Как я могла прогавить?!

— А когда именно? — подозрительно уточнила Таня.

— Ну-у-у... — Коля сделал загадочное лицо, — пятого... июля.

— Дурак, — вспыхнула я и ткнула его кулаком в плечо.

— Ой-ой-ой, — притворно заголосил Малявкин, — убива-а-а-а-ают! Красу и ум всея 1-М группы! А что ж вы без меня делать будете? Да как же... Эй! Багрищенко, а ну-ка положь на место!

Но Танька даже и не подумала, удовольствием продолжая уплетать сдобную булку.

— Вкусно, молодцы. Садись уже давай.

Виталька покосился на меня. За время всего представления я не проронила ни слова. Почему-то повеселиться хоть и хотелось, но не получалось.

— Дин, ты чего? — тихо спросил он.

— Да...

Ответить не дал Малявкин, тут же встрявший со своим мнением:

— Да всё и так понятно, думу тяжкую думает. Как ей... — он кинул быстрый взгляд на оставшуюся на кровати книгу. — Эльфа какого соблазнить. Ты, видишь, Красавицкий, не хорош да не пригож, а сердцу девичьему тоскливо и... Ой!

На этот раз ткнули его с двух сторон мы с Танькой одновременно. Виталька только скривился. Видимо, даже Колькины пляски с бубном никак не воздействовали. А ещё у меня про настроение спрашивает!

— Да в целом, — буркнула я. — Вон, Дожденко такой реферат задал, что ума не приложу, как быть. Теорию ещё нарою, а вот как практическое обрисовать...

Я развела руками. Так-то Ярослав Олегович мужик нормальный, но порой как чего даст, так все студенты в шоке бегают. А Хованец проклятый только посмеивается и советует 'подключить фантазию'.

— Озверел он совсем, — сообщил Коля, всунув мне стаканчик с вином. — Второй раз за год на него нас сваливают. А у него ещё свои.

— Малявкин, иногда ты так здраво рассуждаешь, что я теряюсь, — заметила Танька и подняла тост: — Ну, давайте, чтоб у нас, наконец-то всё наладилось!

Стаканы звякнули, все сосредоточенно отхлебнули.

— Ничего так, — резюмировала Танька.

— Сильно сладко, — буркнул Виталька, — я больше у Шинкаря ничего брать не буду.

Мне поддержать беседу было нечем. На вкус вроде приятно, сомелье мне никогда не стать, так что молча стянула бутерброд и принялась жевать.

— Шинкарь — вот такой мужик, между прочим, — хмыкнул Колька, показав большой палец, — только ему надо говорить почётче, тогда и даст что надо.

— Он не мужик, он нечисть, — вставил я, делая ещё глоток и чувствуя, как внутри разливается приятное тепло. — Я раз из универа вышла, смотрю: одни красные сапоги бодро шагают по дорожке, только каблучки и поцокивают. Сразу чуть за сердце не схватилась! А он облик принял и давай извиняться: шановна панночка, да я ж не хотел, простите старого, тьфу...

О том, что потом меня неделю кормили обедами-извинениями, говорить не стала. А то все ломануться к бедняге Шинкарю, он же так и прогорит!

— Ну, любит он шутки, любит, — хмыкнул Коля, — что поделать. У нас тут почти весь универ такой — надо хоть кому-то и что-то учудить.

— А всё же жалко, что у нас не Чугайстрин, — неожиданно протянул Виталик. — С ним хоть поговорить можно было. Сам нормальный, объяснит, расскажет да и по характеру тоже ничего.

Танька начала сосредоточенно уплетать колбасу.

— Интересно, долго ли он там будет?

— Где? — удивилась я.

— В лазарете, — постучал пальцем по лбу Коля, — панна Гуцол, вы что-то совсем того, где ещё больным быть?

— Да нет его в лазарете, — хмуро отозвался Виталик, и мы все замерли. — И не пяльтесь так, — неожиданно почти зло огрызнулся он, — то, что я не всегда контрольные пишу на отлично, не значит, что балбес полный. Я лазарет прощупал полностью, нет там ничего. Даже намёка на пространственный карман.

Мы все задумались. С одной стороны оно, конечно, верно, кто положит препода рядом со студентом? С другой... Лазарет был всего один! Оборудовать другое помещение слишком много сил требуется, стоит огромнейших денег и целесообразно ли?

— Значит, есть что-то другое, — задумчиво протянула Таня. — Тут вообще куча таких местечек, что ни один студент нос не сунет. А уж коль и расхаживают древние... — она передёрнула плечами.

Я недоумённо уставилась на подругу.

— Древние? Это ты о чём вообще?

— Ну, тыц! — всплеснула Таня руками, едва не опрокинув стакан и забрызгав Кольку вином. Тот вовремя перехватил летевшую ёмкость и укоризненно посмотрел на Багрищенко.

— Осторожнее, крылатая моя.

Но она только отмахнулась и снова посмотрела на меня:

— Дин, вспоминай. Вий же вызвал меня, показал мольфару, седому такому. Вроде как он отбирает ребят для какой-то своей школы. Я его толком и не слушала, силу только вдохнула и перепугалась до ужаса — думала, вынесут вперёд ногами.

Виталька подозрительно посмотрел на неё:

— Это почему ещё?

— Силища такая, что страшно, — она покачала головой, — я там стояла, как муха в сиропе, всё вижу вроде и слышу, а двинуться не могу. Может, они силу мою тоже пробовали, потому и такая реакция, но — бр-р-р-р. Пусть он лучше чешет в свой Ивано-Франковск.

Я вздрогнула от услышанного. Эге, да никак мой знакомый, болтавший со мной на лавочке, и не просто знакомый.

— Седой мольфар, — тихо начала я, и все уставились на меня, мол, что? — Это отец Андрея Григорьевича.

В комнате повисла неестественная тишина. Таня широко раскрыла свои синие глаза, Виталька хмуро смотрел на меня, Коля озадаченно глядел куда-то в район моей груди.

— Динка, ты уверена? — подозрительно спросил последний.

— Уверена, — вздохнула я. — Он мне сам об этом сказал. Чугайстрин Григорий Любомирович.

Ребята переглянулись. Некоторое время никто не мог ничего сказать.

— А как же... — начал было Коля.

— Сам подошёл, — хмыкнула я. — Сижу на лавочке, никого не трогаю, тут — бац! — стоит передо мной. Драпать поздно, пришлось разговаривать. Но оно и неудивительно, я же староста...

— Так сам и подошёл? — удивлённо произнесла Таня. Я молча кивнула. Почему-то только сейчас под её настороженным взглядом стало не по себе: а вдруг он неслучайно подошёл? То есть, в том смысле, что искал не только, как старосту? Хотя, нет. Бред же какой-то! Зачем ему какая-то девчонка?

Виталька вдруг вздохнул:

— Говорил же я — проклятая у нас группа... Будь тут что-то мелкое — не явился бы один из сильнейших мольфаров нашего времени.

Колька снова разлил вино и фыркнул:

— Ну, и ладненько. Зато нам все злыдни будут завидовать! Прикиньте, такая группа проклятых мольфаров!

— Да уж, — криво усмехнулась я, — боюсь, нас так быстро разгонят.

— Вот ещё чего, — не смутился Коля, — всё у нас будет замечательно. И Чугайстрин наш выздоровеет, и к нам вернётся.

При этих словах Танька посмурнела, однако ничего говорить не стала. Я только погрозила Малявкину кулаком из-под стола. Конечно, Громов — это Громов, но надо думать, что говоришь, коль уж так.

Виталька поднял стаканчик:

— Ну, давайте тогда. За скорейшее выздоровление Андрюхи!

Мы звонко чокнулись, я пригубила и тут же закалялась. Танькино заклинательное плетение мигом съёжилось и исчезло. Дверь бесшумно открылась. На пороге, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди, стоял Чугайстрин-старший. Голубые глаза смотрели исключительно на меня.

Парни потеряли дар речи, Танька сжалась на стуле. Но он даже не обратил на них внимания.

— Доброго дня, Дина Валерьевна, — произнёс Чугайстрин глубоким низким голосом, — можем ли мы поговорить... наедине?

Глава 2. Смерть прыстрасника

— Влюбился, как мальчишка, — произнёс Кирилл, глядя куда-то в ночную даль. — Сразу думал глупость, или приворотным угостили, ан нет...

Он передал мне трубку. Красивая, из тёмного дерева, и табак такой, что голова кругом идёт. И всё одно лучше сигарет. Мы сидели на старой потёртой лавочке возле дома. Время здесь тянулось странно, необъяснимо. Вроде столько времени прошло, а над головой до сих пор звёзды и тьма. Кирилл сейчас был где-то далеко, в воспоминаниях о событиях последних месяцев.

— Вий меня вызвал и велел собираться. Представляешь, — Кирилл как-то горько усмехнулся, — всего полчаса дал. Я, конечно, попытался спорить, но... — он вдруг сглотнул.

Я покосился на него:

— Что?

— Сразу меня слушал, — тихо произнёс Громов, — а потом начал приоткрывать глаза... — Повисла тишина, можно было расслышать, как стрекотали сверчки. — Меня такой страх окутал, что двинуться не мог. Словами не описать. Просто стоит он перед тобой, дыхание перехватывает, и понимаешь, что на своих двоих уже не выйдешь из кабинета.

Я не знал, но поверил. Запугать Вий-Совяцкий умел. Но в то же время не мог поверить, что можно было вот так встать и сбежать, даже не поставив любимую в известность.

Кирилл на меня не смотрел, поэтому и выражения лица заметить не мог.

— Вернулся в общежитие, почти не глядя покидал вещи в чемодан, и рванул на выход. Ощущение, будто околдовали.

— А соседка тебе ничего не сказала? — подозрительно поинтересовался я. Чтоб Ткачук и молча? Вовек не поверю! Эта злыдня может сама загрызть, но если кто чужой польстится на её собственность, пусть даже это всего лишь коллега на покусание, это будет очень большая проблема. Для польстившегося.

— Соседка? — Кирилл с искренним недоумением уставился на меня. — Ты о чем?

— Э, — реакция искренне удивила меня, — по комнате. Я живу с Ткачук. А ты разве был не с ней?

Он покачал головой:

— Нет. Я вообще жил один.

Пришла моя очередь удивляться. В горле запершило, что аж закашлялся. Картина в голове не складывалась: если Сашка сама недавно заселилась, то почему не сказала ни слова? Да и так уверенно со всем управлялась... Кажется, с закрытыми глазами могла найти нужную книгу или же задёрнуть штору мановением руки. Сил берёт мало, но ориентироваться на местности надо хорошо, иначе можно натворить делов.

— А тебя поселили с женщиной? — осторожно спросил Кирилл, явно верно истолковав моё замешательство.

— Именно, — кивнул я, — даже хуже, со злыдней.

Он вздёрнул бровь, переваривая услышанное.

— Черт знает что, — пробормотал Громов, — никогда такого не видел. Разве ж... — Он резко смолк и прислушался. — Что это?

Откуда-то слева долетел слабый стон. А может, и просто ветер. Голос явно нечеловеческий, но и на зверя не похоже. Сколько не вслушивался, больше ничего не разобрал.

— Кстати, что это за место? — спросил я, отгоняя нехорошие предчувствия.

Кирилл зябко передёрнул плечами:

— Да кто уж разберёт. Напитано мольфарской силой — и то славно. Я когда по Лысогорью пошастал, так понял, что мы можем создать пространственный отрезок, которому никто не сможет навредить. Только место будет почти мёртвым, мольфарская сила вымораживает многое. Наверно, ты и сам почувствовал, что аура тут пустая.

— Заметил, — кивнул я, выпустил дым и легонько закрутил его пальцами. Дым завис воздухе, потом запульсировал. Внутри появилось продолговатое перламутровое семечко, миг — второе. Раздалось раскатистое урчание. Дым повисел в воздухе, а потом резко развернулся и уселся дымным котом мне на колени.

Кирилл тихо засмеялся:

— Молодец, я как-то не додумался так сделать. Да и поначалу совсем сил не было. Я ж из универа почти сбежал. Только на Таню успел охранку дополнительную кинуть. А потом весточку через Трамвайщика посылал.

Я поморщился:

— Эта вредина, которая катается на трамвае по невидимым путям?

Кот на моих коленях успокаивающе заурчал и потёрся головой о мою руку. Я почесал его между ушками, которые слабо удерживали материальную форму, и дымились, словно только что погашенные угольки. Перламутровые глаза довольно прикрылись.

— Он самый, — улыбнулся Кирилл, — собиратель грёз. Трамваев по Полтаве давно не ходит, а какой-то чудак загадал Городовому, чтобы трамвайчик никогда не исчез. Вот и исполнили.

Кот вытянул лапу и потрогал коготками колено Кирилла, словно одобряя его рассказ. Тот рассмеялся и погладил её.

— Через него потом и передал весточку, — вздохнул он, — но пришлось почти сразу же уехать в Киев. Родни у меня нет, надо было срочно искать работу. И знаешь, нашёл. Правда, в обычной школе, читать историю. Но выйти туда так и не смог — пришло письмо от Вия...

— От кого? — не поверил я своим ушам. Чтобы этот хмырь рассылал почту выгнанным работникам? Какая трогательная забота, да только явно это не про ректора ПНУМа.

Кирилл криво усмехнулся:

— Ага, ты сразу сообразил. А я, дурак влюблённый, решил, что Вий передумал. Мозги напрочь отключились просто. Ещё и посмотрел: стоит герб университета, обрадовался. Хотя, конечно, подозрения закрались, но... не до них было.

— А что в письме написали-то? — поинтересовался я.

Где-то вновь раздался призрачный стон, но ещё слабее прежнего. Кирилл не обратил внимания и продолжил рассказ:

— Писали, что Танька вляпалась в неприятности, на неё открыли охоту дражайшие родственнички. И мне нужно поскорее вернуться. Письмо потом в гадюку превратилось и резво уползло. Я только оторопел, помянул Вия парой слов, как вдруг перед глазами потемнело, и рухнул без сознания.

— Мда-а-а-а, — протянул я, — родня у неё ещё та. Приятного мало.

Деревья зашумели, раскачиваемые ветром. Кот недовольно дёрнул ухом и принялся топтаться у меня на коленях. — А дальше как? Очнулся уже здесь?

— Мне повезло, — медленно произнёс он, глянул на меня и криво усмехнулся. Половина лица так и осталась недвижима, от чего стало немного жутковато. — Оказался в этом доме. Поначалу и пошевельнуться не мог. Видимо, тот, кто пихнул меня в портал за Чумацкий Шлях, вытянул слишком много энергии. А потом ничего... отошёл. Лес тут рядом, еду добыть можно. Да и домик нашпигован всякой бытовой магией.

— Может, это дача какого мольфара? — хмыкнул я.

Кирилл слишком резко пожал плечами:

— Не знаю. Вряд ли, разве того, кто совсем не боится Призрачного Цимбалиста. Я как оклемался, вышел разведать что вокруг. Увидел усыпанную звёздами дорогу. Стало и страшно, и жутко любопытно. Сразу пойти не решился, но этак через два часа вдруг сообразил, что вовсю шагаю по этой дороге.

Я покачал головой:

— Неудивительно. Цимбалист как заиграет, так душу всю вытянет. Удрать — ещё та сила нужна.

Кирилл кивнул:

— Вот-вот. Я еле сумел сбежать. Уж так затягивал, чего только не обещал — бррр.

Ответить было нечего, я вернул ему трубку. Попали туда — не знаю куда, что делать — ещё большее не знаю. Конечно, надо как-то выбираться, только как?

— Первое время знаешь, как я мечтал отсюда убраться — у-у-у-у, — Кирилл спрятал трубку в карман. — А некуда, лес тут зачарованный: ходишь кругами туда-сюда, а толку никакого нет. Только и слышен смех Цимбалиста.

Слева снова донеслись стоны, даже еле слышно прошелестел голосок:

— Не могу-у-у...

Котейка на моих ногах вскочил и зашипел. Дымная шёрстка стала дыбом. Мы быстро переглянулись. Ничего хорошего он не предвещал.

— Надо бы сходить посмотреть, — пробормотал я.

— Угу-у-у, — протянул Кирилл, поднимаясь, — сейчас, погоди. За печью тут лежит старенький посох. Сейчас принесу.

— Но...

Договорить я не супел — он унёсся в дом. Даже если на посохе нет защитных чар, то ещё не значит, что его может ухватить любой. Я остро пожалел, что сейчас моя бартка лежит в шкафу общежития. Эх, и весточку Александре не послать, мол, кинь топорик, милая. А ведь кинула бы, злыдня... И ещё как!

Кирилл вышел из дома, неся в руках изогнутую палку из тёмного дерева. Ни тебе резьбы, ни мольфарского порошка, даже клеймо не выжгли.

— Я его недавно нашел, — произнёс он, — никаких чар не наложено, но силы он из пространства черпает. Штучку эту явно мастер делал, только почему-то не подумал её как-то оградить.

Поначалу я не решался брать посох, но потом всё же взял. Ладони чуть обожгло, а потом разлилось приятное тепло. Энергия будто шла из него, пробиралась под кожу и соединялась с кровью. Кирилл с любопытством наблюдал:

— Видишь как. То ли безмерно добрый человек был...

— То ли место это так повлияло, — осенило меня, — не зря напридумывали баек про Чумацкий Шлях.

— Может, — согласился он, — поэтому держи крепко.

— А ты?

Громов криво ухмыльнулся и похлопал себя по бедру, возле его ладони тут же мелькнул еле заметный огонёк.

Брови недоумённо поползли вверх:

— Полог невидимости на бартке? Ты что, везде с ней ходишь?

— А то, — довольно осклабился Кирилл, — лишней никогда не будет. Пошли уже.

Звуки больше не повторялись. Дымный кот увязался за мной. Кирилл только неодобрительно поглядывал на него, но ничего не говорил. Я тоже не умничал: если, не приведи бог, моё создание не растворится в ближайшие полчаса, то надо будет срочно что-то решать. Местечко запросто могло наделить его разумом.

Узкая горная тропка спускалась вниз, к тёмным водам озера. Надо же, только звёзды светят, а так хорошо всё видно. И пейзаж вроде какой-то знакомый. Из-под ноги выскочил камешек, я покачнулся, но Кирилл ухватил меня за шиворот.

— Смотри под ноги, — буркнул тоном старика, что я даже невольно кинул на него взгляд.

И впрямь что-то происходило: Громов сгорбился, шёл медленно, словно было тяжело. Назад не смотрел, а окликнуть почему-то язык не повернулся. Эх, проделки Чумацкого Шляха!

Озеро закрывали заросли кустов, только чуть виднелся поблёскивавшая под звёздными лучами водичка. Раздался шорох, ветки дрогнули. Пролетел стон:

— Не-е-е-т...

Я только крепче сжал палку. На крики о помощи не похоже, но мало ли кто там прячется — может, Цимбалист проказничает? С него станется учудить шалость. Правда, это ему шалость, а мы потом костей не соберем.

Я прошептал несколько слов, однако Кирилл развернулся и зажал мне рот.

— Тише, — шикнул он, — вдруг тут чары против нас обернуться.

— От охранки ничего дурного не будет, — возразил я.

— Знаю, но вдруг она перекинется на...

Он резко смолк. Воздух застыл в лёгких. Раздвинув чёрные ветви, к нам медленно выползало мертвенно-бледное существо.

Мы с Кириллом медленно попятились. Существо замерло, белесые длинные пряди его закрывали лицо. Оно издало гортанный вопль, я вздрогнул. Голова вдруг закружилась, кровь вспыхнула огнём, даже захотелось глянуть — не разжёг ли кто рядом костра?

Длинная белая рука существа потянулась к Кириллу. Он шагнул назад и вдруг так и замер, с едва приподнятой ногой. Согнутые пальцы прошлись по его ступне, существо вдруг злобно зашипело и отпрянуло.

— Закоханый[10], — разобрал я слово и замер от внезапно возникшей догадки. Неужто прыстрасник? Дух плотских утех и потерянных душ? Не поверил бы вовек, что он может выглядеть столь мерзко, но голова кругом, пьяно-шальное состояние и, кхм, чёрт... возбуждение. Будто смотрю не на белокурую сестричку девочки из 'Звонка', а настоящую красавицу.

Шипение повторилось и резко оборвалось. Кирилл рухнул без чувств, прыстрасник потянулся ко мне.

— Чистый, свежий, — выдохнул он, — еда...

Последнее слово отрезвило, да так, что я с размаху треснул прыстрасника по голове. Удар вышел вскользь, миг — возле меня стояла обнажённая красавица. Белокурые волосы мягкими волнами спадали до бёдер, алые губы улыбались, в глазах — все звёзды Чумацкого Шляха. Нежные руки обвили мою шею, дыхание обожгло скулу.

— Так как, красавец? Прогуляешься со мной до озёра? Искупаемся при свете луны?

Не смотри, не смотри ей в глаза, мольфар, если жить хочешь. А жар-то от тела идёт огого! Так бы сжал покрепче, впился в губы... Какое там озеро? Здесь тоже ничего, трава мягкая, ночь на дворе, хоть и прохладно, а, да неважно! Всё равно есть как согреться.

Проворные пальцы начали расстёгивать мою рубашку.

— Никогда мне таких не встречалось, — дурманом лился мурлыкающий голос, — только тебя и ждала, уж растеряла всю надежду.

Я шумно выдохнул и оттолкнул её.

— Сгинь.

Сияющие глаза широко распахнулись, она охнула, полные груди приподнялись при вдохе. Гибкие руки вновь коснулись меня.

— Сгинь, чтобы глаза не видели, уши не слышали. Сгинь, чтобы и следа не осталось, — тихо произнёс я заклинание — простенькое, но в таком месте точно беды не навлечёт, только слова и конкретное указание. — Сгинь, будто не являлась.

Посох вспыхнул бордово-красным светом, прыстрасник вскрикнул и закрыл руками голову.

— Нет! Пощади-и-и-и! — завыл страшным голосом. — Прошу!

Посох сам рванул вперёд, утягивая меня. Ткнулся в белое тело, прыстрасника окутало пламя, душераздирающий вопль заставил содрогнуться. По мне словно пропустили электрический ток, посох выпивал силу из существа, но отпустить его не получалось — руки будто приклеились.

Яркая вспышка заставила зажмуриться, ударная волна сбила с ног. Я упал на землю, пребольно стукнувшись затылком. Попытался встать, но ноги не слушались. Сознание вдруг заволокла тьма; последнее, что я услышал — затихающий, полный ненависти шёпот:

— Пр-р-р-р-роклинаю. Получи сполна, мольфар-р-р-р-р... Никогда ты её не найдёшь, никогда с ней не будешь. Пр-р-р-роклинаю...

Пробуждение всё же пришло. Но приятным его назвать никак было нельзя. Голова раскалывалась, бок саднил. Я поморщился и приподнялся. Боль прострелила затылок, охнув, потёр его. Мда, уж. Нехорошо приложился, теперь бы ещё проверить, что с Кириллом.

Прыстрасника нигде не было. Я покосился на валявшийся рядом посох. Хороша штучка, ничего не скажешь, однако. Высасывает энергии без возможности восстановления. Ну и ну. Потянулся было за ним, но пальцы замерли, почувствовав шедший от дерева холод. Странно. После того, как втянул энергию, наоборот должен гореть огнём. Нахмурившись, я медленно поднялся, стараясь не делать резких движений.

Кирилл лежал там, где упал. Я двинулся к нему, но резко замер. Его окружала какая-то тонкая чёрная грань, будто кто-то разлил нефть, а потом прикрыл её стеклом. Я осторожно подошёл, в нос ударил острый запах, по коже пробежал холодок.

О боже, магия злыдней! Но откуда здесь?

Кто-то неподалеку тоненько захихикал: мерзко, неприятно, аж холодный пот прошиб. Мол, я тебя вижу, а ты меня нет. Я товарища твоего злыдневской плёнкой окутал, а тебе его не вытащить.

— Кто здесь? — выкрикнул я, понимая, что совершил глупость. Не захотят — не ответят. Хихиканье смолкло, совсем рядом что-то прошуршало, меня с силой толкнули в бедро. Я пошатнулся, но чудом удержался на ногах. Собрал энергию, сплёл пальцы, между ними засиял изумрудно-зелёный шар. Пространство вокруг осветило, выхватило чернильную тень, тянувшуюся к Кириллу.

— Убирайся прочь! — рявкнул я и швырнул в неё шаром.

Тень отпрянула, но шар взорвался, обдав её снопом искр. Она кинулась ко мне, но я увернулся. Под пальцами вновь мягким огнём защекотал кожу зелёный огонь.

— Уби...

Тень вдруг закружилась смерчем, вбирая в себя зелёный свет, стала выше и шире. Сквозь тьму я внезапно разобрал оскаленную пасть и мерцающие глаза-угольки: злые, отчаянные. Тень выпустила чёрную паутину, швырнула её в меня, но наткнулась стену зелёного пламени. Я усилил поток энергии, кинул защитный купол на Кирилла.

Концентрация злыдневской магии стала сильнее, я почувствовал, как в тело впиваются миллионы иголочек. Сосредоточился и зашептал заклинание. Но с губ слетел не человеческий голос — по Чумацкому Шляху разлетелся скорбный плач трембиты. Он становился громче, пробирал до костей, поднимался всё выше и выше, словно к горной вершине. Пальцы окутало приятное тепло, зелёный огонь ворвался в бешено крутившийся смерч и испепелил его на месте.

Ноги подогнулись, и я рухнул на колени. Лоб взмок, пришлось его вытереть рукавом, попытался подавить мерзкую дрожь. Заклятье 'Голос трембиты' — ещё та зараза. Сил жрёт неимоверно, но, конечно, и результат даёт что надо.

Я подобрался к Кириллу. Грудь вздымается, дышит. Значит, порядок. Похлопал по щекам, он с трудом разлепил глаза:

— Просыпайся, спящий красавец.

Он поморщился и невольно потёр щеку.

— Поосторожнее.

— Ну, звыняй, что не поцелуем, — хмыкнул я и помог приподняться. — Знаешь, пока ты тут в отключке валялся, мне пришлось вырубить и прыстрасника, и злыдня.

— Злыдня? — Кирилл недоумённо уставился на меня.

— Ага. — Я зажёг маленького светляка и легонько подкинул его в воздух. — Смотри, что тут вокруг. Да и сам сейчас магию почуешь.

Однако Кирилл смотрел только на меня. И с каждой секундой становился всё бледнее, в глазах отразился ужас.

— Андрей... — его голос дрогнул.

— М? Что?

Столь резкая перемена заставила насторожиться, однако я не мог взять в толк, что его так напугало.

— Что с тобой сделал прыстрасник?

— Э-э-э... Да ничего.

Громов стал ещё бледнее и нервно махнул рукой в сторону озера:

— Ничего? Да ты только взгляни на себя!

* * *

Сплетённые из света звёзд и луны длинные пальцы замерли на струнах. Ветер шаловливо коснулся цимбал, прозвенел что-то печальное и тут же исчез, испугавшись желтоватых глаз. Глаза были большими, чуть продолговатыми, без зрачков. Поминутно неодобрительно щурились и поглядывали на землю.

Раздался дикий вой, чёрной птицей пролетело на землёй проклятие. Призрачный Цимбалист только вздохнул, сорвал с неба несколько мерцающих искорок, сжал в ладони, а потом сдул на землю.

— Глупый старый прыстрасник, — выдохнул он, и ветер рядом зашумел. Может, даже б и захихикал, только не положено ему, ветру-то.

Цимбалист задумчиво провёл пальцами по струнам, те нежно отозвались.

— Говорил — не трогай закоханых. Так нет же... Кровь у них пьянит, душа у них слаще, на всё готовы, лишь сказку свою продлить да из чаши вечной любви глоток сделать.

Ветер согласно прошелестел, снова тронул струну, но цимбалы обиженно молчали. Не любят, когда всякие их трогают. Вот и всё.

— А этот дурень туда же. Хоть раз да испить, вот и испил... Теперь даже праха не найти, мольфар ведь своё дело знает. Хоть странный он, ох, стра-а-а-анный.

Цимбалист вздохнул, нарисовал в воздухе круг. Круг на миг замер, потом замерцал золотистой окантовкой. Через него, словно через маленькое окно, виднелся угол Гоголевской улицы. Прошла ворчащая бабуся в коричневом пальто и красной шапке, пробежал школьник, таща на поводке упиравшегося пса, тёмные стены ПНУМа угрюмо и молчаливо взирали на прохожих. Вдруг раздался задорный звон, заставивший Цимбалиста невольно выдохнуть.

— Клятый звонарь, ишь как разошёлся, — пробормотал он.

В поле зрения появился высокий седовласый мужчина в чёрной одежде, расшитой красным, жёлтым и зелёным. Медленно обернулся, словно почуял взгляд Цимбалиста. Светло-голубые глаза, что лёд весенний, — тонко, ненадёжно — посмотришь подольше и прямо в холодную горную речку свалишься.

— Чугайстер, — выдохнул Цимбалист, — то-то и оно. То-то я и вижу неладное творится. Как же пустил свою кровиночку сюда, а не учёл остального?

Ветер только вздохнул. Цимбалист ласково провёл ладонью по инструменту, струны дрогнули, миг — исчезли цимбалы, растворились сияющей пылью среди созвездий. Встав в полный рост, он ещё раз глянул на землю: там, где-то у черного озера ещё чуется след злыдня. Но это не его печаль, уж пусть мольфары с ним сами и разбираются. Тут уж игра будет куда интереснее. Он довольно потянулся и, заложив руки за спину, быстро зашагал по Чумацкому Шляху. Ох, что-то совсем засиделся-то в глухих краях. Надо бы выйти, посмотреть что да как, старых друзей потешить да и... самому потешиться.

Чем дальше шёл Призрачный Цимбалист, тем быстрее таяла тьма вокруг. Проступали силуэты домой, расчерчивалась брусчатка дорог, вверх взлетали рвущиеся в небо крыши зданий. Истончался, уменьшался сам Цимбалист, мерк звёздный свет. Вот уж и роста вполне человеческого стал и одежкой обзавёлся: дорогие брюки, драповое полупальто, щегольские ботинки с бронзовыми бляшками по бокам. Протянул руку — вынул из воздуха шляпу, водрузил на голову. По плечам рассыпались тёмно-русые кудри, глаза закрыли стёкла круглых очков. За ними-то почти и не разглядеть, что взгляд цепкий, страшный, нечеловеческий. Растянулись губы в приветливой улыбке; Цимбалист отряхнул с плеча снег, осмотрелся по сторонам. Щелкнул пальцами — из воздуха сама выпрыгнула трость: чёрная и лаковая, с набалдашником в виде черепа.

— Ну, здравствуй, матушка Полтава, — тихо поприветствовал он, едва склонившись. — И ты, синеглазая Ворскла. Давно не виделись. А теперь и времечко пришло.

Глаза черепа на набалдашнике трости засияли мертвенно-зелёным светом.

[10] — (укр.) влюблённый

Глава 3. Пойдём выйдем... замуж

Все резко затихли. Услышанное требовалось осмыслить. Коля сделал было движение, чтобы закрыть собой стол, тут же тихонько зашипел. Скорее всего, Танина туфелька опустилась ему на пальцы. С размаху.

'Показалось', — подумала я.

— Я жду, — разубедил меня Чугайстрин-старший.

Пришлось медленно поставить стаканчик на стол и встать с кровати. Чугайстрин молча смотрел, ничем не выдавая своего недовольства. Хм, даже странно. Если пришёл раздалбывать нас всех, то почему такая пауза? Хочет, чтобы мы прочувствовали всю глубину нашего падения в его глазах? Глаза, кстати, на удивление спокойные. Будто и впрямь его наше хулиганство не колышет. Ладно.

Я гордо выпрямилась и зашагала к двери. Не съест, в конце концов. Да и может удастся уболтать его не сдавать нас Вию. Сам же студентом был...

Замершая троица за моей спиной так и не пошевелилась, хотя я чувствовала направленные обалдевшие взгляды. Видимо, даже бойкая Танька не сообразила, что можно сказать в такой ситуации.

Чугайстрин любезно закрыл за мной дверь. Хм, как странно о нём так думать. Чугайстрин — это же Андрей Григорьевич, а этот... этот...

— Идём, — обронил он и, подхватив меня под локоть, повёл по коридору.

Сердце ушло в пятки. Ну, всё, сейчас точно приведёт к ректору. Будет мне охапка выговоров: за себя и того парня. А что? Надо мной уже давно смеются, что у Васьки их тьма, а я так отстаю от брата. Горделивое молчание удавалось сохранять, но ноги так и подкашивались. Впрочем, Чугайстрин держал крепко, вырваться никак, разве что нам навстречу выскочит Дидько, и я невзначай свалюсь в обморок.

Однако, как назло, никто ниоткуда выскакивать не собирался. Обычная субботняя тишина. Даже комендант куда-то утопал.

— А мы... куда? — всё-таки набралась я смелости.

— В ведьмовский сад, — ровно ответил он.

Я споткнулась от неожиданности, однако меня удержали. При этом не отпустив ни ехидного комментария, ни нравоучения.

— Спасибо, — пробормотала я, уставившись в пол, то есть, под ноги.

Чугайстрин только кивнул.

Оказавшись на первой этаже, мы свернули налево и направились к цокольному этажу. Там, уже Вий знает сколько лет, ученики Солохи Панкратьевны выращивали удивительные растения, цветущие как летом, так и зимой. Уж не знаю, сразу ли согласился ректор выделить под это дело целый этаж, но оно того стоило. Сад вышел на диво интересным, разнообразным и... красивым. Заходить туда можно было в любое время, главное — не приносить вреда. Ибо после этого вполне мог активироваться страж сада и набросить на шкодника заклинание онемения. Штука ужасная — не можешь пошевелиться, пока не придёт кто-то, по уровню достигший силы преподов, и не вернёт в нормальное состояние. Мне-то что... Я университетское имущество не порчу, а вот Василий... то они с Борькой ведьмины яблоки с деревьев пообдирают, то цвет папоротника им на купальские игрища подавай, то ещё что... Неоднократно уже обоих отчитывали. Правда, слава богу, пока никуда не выгнали.

Едва мы зашли в сад, как ноздри защекотал пьянящий аромат. Рядом возвышались цветущие абрикосы и вишни. Всё белое-белое, только далеко-далеко в углу розовые цветы персика притаились. Если вслушаться, можно разобрать и гудение пчёл. Эге-е-е, кому ж так весны захотелось?

Чугайстрин-старший молча указал мне на изящную лавочку. Я заикнулась спросить, собственно, что происходит, но он приложил палец к губам. Моим. От прикосновения по телу разлилась странная слабость. Зачаровывает, гад, что ли? При этом в голубых глазах промелькнули едва уловимые смешинки. Ну, не флиртовать же он меня сюда притянул?!

Резко развернулась и затопала к лавке. Я, конечно, девица юная, всё такое; если верить Ваське в голове у меня... нет, не принцы, а сплошные схемы, заклинания и ответственность. Нет и толики романтики, короче говоря, поэтому и девушкой считать нельзя. Это не совсем так, но в целом — правда.

Чугайстрин опустился рядом со мной, начертил в воздухе круг, нас тут же окутал серебристый полупрозрачный купол. Ага, ставит звуконепроницаемость. Ну-ну, посмотрим, что будет дальше.

— Дина, расскажи про себя.

Вот вам здрасте. С какой это радости ещё? Чугайстрин посмотрел на меня и неожиданно усмехнулся.

— Не опасайся, этот допрос с разрешения Вия. Мне нужно только общее, в интимные секреты не полезу.

Появилось желание двинуть локтем. Правда, ранг не тот, тут кулаками махать глупо. Хоть и очень хочется. Только вздохнула и уставилась на заострённые носки своих туфель.

— А зачем вам? Если про вино, то...

Чугайстрин раздражённо отмахнулся:

— Нет. Хотя могли бы и поосторожнее быть. К вам так может кто угодно вломиться.

Удивлению не было предела. Хотя на душе стало спокойнее, я только сейчас осознала, что меня едва не трясёт от нервов.

— Ну... хорошо, — вздохнула я, — родилась в семье учительницы и инженера, в Херсоне. Родители никакими магическими способностями не обладают, а вот мне с братом, видимо, перешли по какой-то линии. Предполагают, что от дальних родственников... совсем дальних.

Чугайстрин кивнул, почему-то бросил странный взгляд на мои сцеплённые пальцы.

— Не нервничай, — неожиданно произнёс мягким голосом, будто воспитатель перепуганному ребёнку, первый раз попавшему в детский сад.

— Легко сказать, — буркнула я, стараясь не встречаться с ним взглядом, — ну, в общем, училась в обычной школе. Закончила с серебряной медалью. В отличие от брата была хорошей девочкой, в сомнительные компании не лезла, уроки не прогуливала. Так что особо вспомнить не о чем, знаете ли, такой домашний цветочек.

Чугайстрин почему-то удивлённо приподнял бровь. Что? Что такое? Незаметно — вряд ли, с виду ж не хулиганка.

— Как в университет попала-то? — спросил он.

Я чуть пожала плечами:

— Через Ваську. У него талант всё рушить и ломать. А когда ещё и магический резерв открылся, так вообще спасу не было. Вот собрали его и отправили поступать сюда. — Мне вспомнились лица родителей, которые умоляли старшенького не развалить ПНУМ, если вдруг его не примут. Губы сами растянулись в улыбке: — Ваську взяли, да ещё и на злыдневский факультет. Поначалу он даже учился хорошо, а на третьем курсе уж слишком взрослым себя почувствовал... Вот и получает затрещины от Александры Евгеньевны.

Серебристый купол почему-то дрогнул. Чугайстрин нахмурился и вздохнул.

— Дина, я попросил, чтобы ты про себя рассказала, а не про брата.

— Ну... — я запнулась, понимая, что заболтать его не выйдет. О себе толком и говорить нечего, да и... не очень хочется. — Я приехала сюда вслед за Васькой, прошла собеседование, а через час вышел Кирилл Сергеевич и сообщил, что меня к мольфарам приняли.

При упоминании первого куратора, Чугайстрин нахмурился ещё больше. Мда уж, неудивительно, сейчас, наверно, о сыне беспокоится, а я тут беззаботно стрекочу... Но сам же попросил!

— Он меня старостой и назначил, — тихо закончила я и отбросила упавший на глаза локон. — Вас ещё что-то интересует?

Вопросы начинали раздражать, но при этом показывать это самое раздражение не стоило. А то ещё обидится и доложит Вию чем мы занимаемся в свободное от учёбы время. Чугайстрин, правда, явно думал о чём-то о своём. А он... красивый, кстати, мужик. Жалко только, что в таком возрасте. Будь чуть помоложе — влюбилась бы. То есть, наверное, влюбилась. У меня с этим делом как-то очень туго. Сначала в глазах розовые сердечки, купидончики и ах, какой шикарный парень, а потом, этак дня через два сердечки исчезают, купидончики улетают восвояси, и — что это было? Куда я смотрела? Да кто это вообще?

Учитывая, что влюблённость у меня пролетает на огромной скорости, даже до свидания и невинной прогулки по городу дело не доходит. Танька ржёт с меня аки пони Пржевальского и периодически пытается познакомить с новой жерт... в смысле, пассией, но ничего толкового не выходит.

Чугайстрин провёл ладонью по серебристому куполу, тот вновь принял прежнее состояние — стал ровным, гладким, будто залатанным. Меня даже немного зависть взяла: это же какая силушка у него, вот как лихо управляется... Сколько ж надо на практиках отпахать и навыки оттачивать, чтобы даже не касаясь магического покрова, восстановить его? Эх...

— Дина, — наконец подал он голос, — а у тебя есть парень?

От такой прямоты я чуть не грохнулась с лавки. Чугайстрин заметил это и с трудом удержал улыбку. Смеётся, старый хрыч!

— А, по-моему, это всё же... — чёрт, как бы это поделикатнее выразиться, — ну... моё личное дело.

Однако он пропустил последнее заявление мимо ушей. Так и смотрел своими холодными голубыми глазами, будто январский лёд на Ворскле..

— И?

Я невольно отодвинулась, стало не по себе, даже показалось, что вдруг распахнулось окно и ворвался зимний ветер. Учитывая, что никаких окон тут и близко не было, ощущение более чем странное.

— Ну... вообще-то нет. А что? Мне по причине этого областную стипендию дадут? — выпалила я и поразилась собственной наглости. Что это со мной? Вроде не столько выпила. Ох, не к добру это, надо держать язык за зубами.

Чугайстрин широко раскрыл глаза, а потом хлопнул себя по колену и расхохотался:

— Ну-ну, такие вопросы я не решаю, разве что об этом стоит потолковать с Вий-Совяцким.

— В таком случае я лишусь и того, что имею, — мрачно заметила я.

— Не лишишься, — неожиданно серьёзно ответил он. — У меня ещё просьба.

Я насторожилась: сначала допрос, теперь просьба. Но это уже лучше, раз просит, точно не станет сдавать. А если сдаст... Так, не думать о плохом!

— И какая же?

— Сотвори магический шар.

Решив, не стоит задавать лишних вопросов, быстро подняла руки. Сосредоточилась, прошептала заклинание, ладони защекотало. Посмотрела на результат и довольно улыбнулась: пурпурно-фиолетовый шар, в диаметре эдак двадцать сантиметров полыхал у меня в руках. На краю сознания возникла мысль, что вышел слишком уж большой.

— Такой? — невинно спросила я, покосившись на Чугайстрина. Однако на его лице улыбки не было. Миг — до меня дошло. Боженьки, вот же дура, идиотка безмозглая! Сжала руки, шар тут же пропал. Это ж надо было так потерять осторожность и под хмелем выдать ведьмовское заклятье! Танька меня прирежет! Молчание Чугайстрина начинало нервировать. Ещё раз сжала и разжала руки, но мольфарское заклятье уже произносить не стала.

— Дина, — неожиданно совсем рядом раздался его голос, и горячее дыхание заставило вздрогнуть, — выходи за меня замуж.

Голова закружилась, перед глазами появилась непроглядная тьма. По венам пробежал жар, словно кровь превратилась в лаву. Но вот произошло это не от непозволительной близости и не от прикосновений его губ. Тело онемело, в ушах вдруг зазвучал собственный голос — напряжённый, растерянный, с подступающими нотками паники. Только слов не разобрать.

Тьма рассеялась, передо мной возникло бледное лицо Таньки, чёрные волосы разметались по светло-коричневому линолеуму. Её ресницы чуть подрагивают, губы силятся что-то сказать, но расслышать нельзя. Вокруг неё плотное облако пурпурного света, в котором вспыхивают алые искры. Рядом на коленях стоит Кирилл Сергеевич, вид у него совершенно безумный. Он пытается хоть как-то унять бушующую ведьмовскую силу, однако все его мольфарские щиты разбиваются и осыпаются пылью. И смотрит он на Таню не как испуганный преподаватель на ученицу, а как мужчина, теряющий свою возлюбленную.

Меня осенило, что это всего лишь воспоминание. Хмурый октябрьский день, когда дождь лил не прекращая, Громов был в мерзком настроении, выставил Кольку из аудитории, а нам надавал кучу заданий. Танька собиралась в библиотеку, я задержалась в столовой, а потом пошла за подругой, костеря почем свет стоит мерзких мольфаров. Точнее, Кирилла Сергеевича. Однако, увидев эту картину, позабыла обо всём.

— Что с ней? — мой голос звучал одновременно изнутри и издалека. Только воспоминание, только кадр из прошлого.

Кирилл Сергеевич мотнул головой, сотворил сияющий круг, в который потекла часть пурпурного облака. На лбу преподавателя выступили бисеринки пота. Он выдохнул сквозь стиснутые зубы.

— Сила вырвалась из-под контроля. Если не усмирить — она погибнет. Попросту выплеснет всё наружу.

Я охнула, колени вдруг подогнулись и ощутили холод пола. Да, тогда же я опустилась рядом с ним, вернее сказать — шлёпнулась.

Мольфарский круг истончился, Танька вскрикнула, выгнулась дугой. Кирилл Сергеевич резко отдёрнул руки, словно его обожгло.

— Женская... — выдохнул он еле слышно, — господи, Дина, это женская сила. Я ж толком не смогу ничего сделать.

Он нахмурился, что-то зашептал, но на такой скорости, что не разобрать ни слова. И хоть та я, на плече которой лежала рука Чугайстрина-старшего, смотревшая в тёмную пелену воспоминания, прекрасно знала, что всё обойдётся, сердце колотилось, как бешеное.

— Дина, ты сможешь помочь, за Солохой бежать нет времени, — выдохнул Кирилл Сергеевич, — ты должна взять часть её силы на себя.

Сдавленное оханье, моё собственное. Тьма начала вновь заволакивать воспоминание, но чётко вспомнились и полубезумные глаза Громова, и моё неуверенное согласие, и его цепкие пальцы на моём запястье. Едва я тогда прикоснулась к Таньке, как внутри всё взорвалось, мигом затошнило, перед глазами пошли красные круги. Кирилл Сергеевич тогда успел меня подхватить, но толком осознать это не успела.

Я зажмурилась и шумно выдохнула. Чугайстрин мягко удерживал меня за плечи, видимо, чтоб не рухнула в обморок. Помотала головой, осторожно попыталась высвободиться, однако куда там — даже не подумал отпустить.

— К чему было вызывать это воспоминание? — раздражённо бросила я, не рискуя, тем не менее, смотреть ему в глаза. Ведь мы же с Громовым и Таней договорились, что никто об этом не узнает. У неё тётушка — та ещё химера, поэтому меньше знает, лучше спит.

— Чтобы стало ясно: мне известен ваш секрет. И упираться не стоит, — произнёс он таким обыденным тоном, словно сообщал, что я уронила тетрадку.

— Ну... — протянула я, — допустим. А что дальше?

Про замужество я прекрасно слышала, однако всё же надеялась на слуховую галлюцинацию, ибо осознать ничего не выходило. Может, побочный эффект вызова воспоминания просто? Нет, точно показалось.

— Дальше, — криво усмехнулся Чугайстрин, — это стало известно тем, кто охотится за твоей подругой.

Я быстро глянула на него. Отрицать глупо, хотя звучит и невероятно. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что дело нечисто.

— И сама понимаешь, — продолжил Чугайстрин, — если учуют и тебя, а они учуют. Ведьмовская сила — штука, которая не должна принадлежать кому-то чужому.

Убедительно. Я об этом иногда задумывалась, но как-то детально не размышляла.

— Аргумент, — пробормотала и глянула на Чугайстрина, — и что вы предлагаете?

В голубых глазах промелькнула едва уловимая тень раздражения. Впрочем, тут же исчезло.

— Я уже предложил. Или мне повторить?

Все разумные мысли разбежались в разные стороны. Из нас двоих кто-то определённо сошёл с ума.

— Э-э-э, простите, это замуж?

Вопрос, конечно, глупый, но вдруг сейчас он захохочет и всё разъяснит. Даже не обижусь, только бы понять что к чему.

— Абсолютно верно, — невозмутимо отозвался он и участливо посмотрел на меня: — Тебя что-то не устраивает?

Я закашлялась. Ну да, действительно, что не устраивать-то может? Ничего, что я тебя вижу только третий раз в жизни, и сынок у тебя будет постарше меня на семь годков? Чугайстрин ничего не ответил, вновь улыбнулся, словно я не понимаю самых обыденных вещей. Кстати, если всмотреться, то он и не такой старый: кожа не дряблая, морщин нет — только тоненькие лучики в уголках глаз. О возрасте говорят белоснежно-седые волосы и манера держаться. Ну, да, конечно, манера... Дурёха, манеры манерами, а магическая аура такая, что с ног сшибить может. Вот отсюда и идёт первое ощущение.

— Ну, как бы, — начала я, — мы друг друга не знаем, и...

— Узнаем.

— Только недавно познакомились...

— Раззнакомимся.

— У нас это, разница... — я проглотила 'в возрасте' и выдала: — в уровне магии.

— Не проблема, — хмыкнул Чугайстрин, — захочешь обучиться быстрее — обучу. Экзамены посдаёшь экстерном, Вий-Совяцкий против не будет.

— У меня мама против раннего замужества! — выпалила я, честно говоря, даже не в силах представить, что мне скажет родительница, если услышит 'мам, я замуж вышла. Он старше, почти незнаком, живёт далеко и, кажется, наглее Васьки'.

— Уговорим, — не смутился он.

Беседа перетекала в какой-то бред, поэтому посмотрев по сторонам в надежде, что хоть кто-то войдёт и можно будет улизнуть. Однако, увы, дверь в сад оставалась неподвижной. Жаль, Таньки нет, она бы быстро отшила. Он, конечно, мужик симпатичный, не спорю, но...

— Григорий, э, Любомирович, — осторожно начала я, — зачем вам это всё нужно?

На мгновение повисла тишина. Голубые глаза нехорошо прищурились, по его лицу пробежала тень, черты исказились. Я замерла на месте. Мамо, чего делать-то?

Чугайстрин неожиданно резко наклонился, меня окутал аромат листвы и дождя; воздух застыл от напряжения, ещё чуть-чуть — промелькнёт молния. Его пальцы впились в мои плечи, небольно, но не вырваться. Тело окатила волна непонятного жара, седые волосы защекотали мою щеку.

— Нужно, — шепнул он, и я вздрогнула.

В его голос прокрались нечеловеческие нотки, вместо того, чтобы сбежать подальше, наоборот хотелось прижаться покрепче, коснуться красиво очерченных губ, скользнуть на шею, расстегнуть верхнюю пуговицу чёрной рубашки... Так, стоп!

Я шумно и хрипло выдохнула. Соображай давай, староста и практичная дочь своих родителей, что делать и куда бечь. Так, что обычно в таких ситуациях-то говорят? А, точно!

— Мне надо... подумать.

Правда, ответ выдохнула ему в губы, ещё чуть-чуть и... Чугайстрин вдруг резко выпрямился и убрал от меня руки. Жар исчез, паника тоже.

— Вот и славно, — ровно произнёс он, снял со своей руки перстень: бронзовый, грубоватый, с тёмно-красным камнем, будто напоенным кровью. Взял мою руку и быстро надел на безымянный палец.

— До завтра тебе времени, — хмуро, словно барткой корень отрубил, бросил Чугайстрин и встал.

Возмущение застряло в горле, по пальцу пробежала горячая волна, я тихо ойкнула. А перстенёчек-то мосяжный, мольфаром заговоренный. Чугайстрин убрал защитный купол и вышел, да так быстро, что ничего вдогонку крикнуть не успела.

Я сидела некоторое время, словно оглушённая. Ну, и дела. Посмотрела на кольцо: красивое, зараза. Явно древнее, ни следа нет той холёной красоты, что в магазинных побрякушках. Попыталась осторожно снять — увы, словно вросло в палец. В душе поднялась паника. Этого ещё не хватало! Дёрнула ещё раз и зашипела от боли. Вот гадюка подколодная! Точно сбрендил мужик!

Вскочила со скамьи, едва не врезалась лбом в толстую ветку. Чудом увернулась от подлетевшей пчелы, вознамерившейся, видимо, отомстить. Самое мерзкое — появившееся возмущение было каким-то тусклым, странным, будто вся сцена произошла не со мной. А продолжалось воспоминание.

Я мотнула головой и поплелась к выходу.

— Всё правильно, так и поступим.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности, пытаясь понять, откуда доносится голос. Ага, в самом углу, возле роскошной сливы две фигуры. Я быстро прокралась и спряталась за мощным стволом ореха. Перстень нагрелся, по руке, к локтю пробежал разряд. Надо же, хорошая штучка, раз обостряет так слух.

— Он поступил верно, — тягучий женский голос, совсем незнакомый. — У нас есть время.

— Я бы не советовал тянуть, — второй — явно мужчина, говорит хрипло, рвано, будто лает.

Незнакомка расхохоталась, только не весело, а как-то зло.

— Наш друг, конечно, оболтус полный, но постарался уже неплохо — спровадил обоих мольфаров за Чумацкий Шлях.

Сердце бешено заколотилось. Это про наших кураторов, что ли? Да нет, не может быть, с чего такая бредовая мысль? Я со злостью глянула на перстень, будто он был в чём-то виновен. Красный камень будто подмигнул.

— Да, — согласился собеседник, — теперь осталось только подождать.

— Доберёмся, — пообещала женщина тоном, от которого у меня по спине пробежали мурашки. Господи, да что ж за голос такой? И красивый вроде, а явно гадина какая-то говорит!

Некоторое время оба молчали, потом раздался короткий щелчок, и оба исчезли. С той же скоростью, что до этого Чугайстрин. Значит, не студенты.

Прождав ещё немного, я выбралась на центральную дорожку. Никого нет, и — слава богу. Конечно, глупо всё так воспринимать, но не зря мне он сунул этот перстень, ой не зря. Только тут даже и посоветоваться не с кем.

В раздумьях, я медленно побрела наверх, в нашу комнату. Оставалось только выгнать парней и поговорить с Танькой. Впрочем, даже несмотря ни на какие разговоры и выводы, к которым мы придём, я прекрасно понимала, что уже приняла решение.

Глава 4. Уговор дороже денег

Вий-Совяцкий был недоволен. Повисшая в комнате тишина лишь изредка нарушалась писком носившегося по столу бесёнка. В окно заглядывала полтавская ночь — холодная, звёздная, насмешливая. Ночник горел на столе, отбрасывая длинные тени на сцеплённые пальцы ректора. Сюда почти никто не входил — Вий-Совяцкий не любил чужих на своей территории.

Бесёнок запрыгал на месте, пытаясь привлечь внимание, но от него лишь отмахнулись. Насупившись, он прыгнул в чернильницу и принялся пакостить уже в открытую.

— Дурень старый, — проговорил Вий-Совяцкий, и бесёнок притих. Правда, спустя несколько секунд довольно запищал и плеснул чернил на стопку документов.

— А, ну, гэть отсюда!

Рык Вий-Совяцкого утонул в грохоте от резко распахнувшегося окна. Комната наполнилась звенящим холодом, ледяной ветер пробрался под бордовый халат. Ректор только обречённо вздохнул и всунул ноги в расшитые кожаные тапки — подарок внученьки Орыси, будь она неладна, ведьма проклятая.

Гость появился без приглашения. Треугольное бледное лицо, глаза — провалы, собравшие свет всех нерождённых звёзд, улыбка, что звериный оскал. И только иронично-вежливый поклон да щегольской наряд не давали полностью поверить в увиденное.

— Закрой окно, — ровным голосом скала Вий-Совяцкий. — Бесеньку мне простудишь.

Бесенька пошевелил ухом и внимательно посмотрел в светящиеся глаза. Воинственно пискнул и принялся неуклюже выбираться из чернильницы. Призрачный Цимбалист только фыркнул, развернулся и, приложив руку ко рту, издал протяжный звук.

Вий-Совяцкий откинулся на спинку. Ночная Трембита. Хорошо поёт, окаянная. Жаль только, слышать её можно лишь в преддверии беды. Окно закрылось с резким стуком. Плавным движением Цимбалист скинул с себя пальто, отправив его на вешалку. Снял шляпу, рассыпав тёмно-русые кудри по плечам, и отправил вслед за одеждой. Уселся по-турецки прямо на ковёр (благо, тот густой, хоть спи всю ночь) и поставил трость. Та дрогнула, змеёй оплела его ногу. Череп-набалдашник подмигнул Вий-Совяцкому.

— Что тут происходит?

Призрачный Цимбалист снова улыбнулся. Развёл руками, между которыми замерцала-заиграла звёздная нить, сама сложилась в причудливый узор, будто вышивка на рушнике. Цимбалист коснулся его — по комнате разлился мягкий звон, полилась тихая мелодия.

— А что ж вы, шановный пан, стихийницу-то прячете? — почти нежно проворковал он. — Совсем меня позабыли, а ведь уговор есть.

Бесёнок тем временем вымазал треть стола и с возмущённым писком принялся карабкаться по руке Вий-Совяцкого. Тот, не теряя невозмутимости, подхватил его за шкирку и посадил к себе на колено. Бесёнок уставился на гостя, как на диковинку; мигом взбежал по ректору и зашептал что-то на ухо.

Цимбалист усмехнулся:

— Ябеда.

— Бесенька говорит, что ты сволочь и мерзкое существо, — довольно сообщил Вий-Совяцкий, широко улыбнувшись. — Знаешь, Бесенька ерунды не скажет.

Цимбалист воздел очи горе:

— Не уходите от темы, шановный. Уговор.

Вий-Совяцкий кивнул:

— Уговор дороже денег. Только тут не всё зависит от меня.

Призрачный Цимбалист покачал головой, грустно улыбнулся. На мгновение Вий-Совяцкому стал жаль, что это чудовище — не его сын. Так бы и договориться можно было и... можно погордиться. Сильный, умный, жестокий. Знает, чего хочет, никогда не отступает. Методы, правда, ещё те. Но какими они ещё могут быть у нечисти-то?

— Ваши слова селят в моём сердце печаль, зачем же так?

— Злыдень, — коротко бросил Вий-Совяцкий и погладил бесёнка по голове. Тот протяжно пискнул и ткнул кривеньким пальчиком в сторону кухни.

Цимбалист снова улыбнулся:

— Не докармливаешь пампушками квартиранта, ай-ай-ай.

Бесёнок нахохлился, повернулся к нему спиной и значительно поднял хвост. Цимбалист расхохотался. Вий-Совяцкий взмахнул рукой, через пару секунд в комнату влетела пампушка, источавшая аромат чеснока и зелени. Бесёнок тут же сцапал её и принялся увлечённо чавкать.

— Его не прокормишь, зима нонче, жрёт всё подряд, — невозмутимо сообщил Вий-Совяцкий. — Дело у меня к тебе.

Цимбалист приподнял бровь, подпёр щеку кулаком, оперевшись локтем на колено:

— Я весь внимание. Что мне предложат ещё, что нужно сделать заведомо даром? — его голос сочился ядовитой озабоченностью, которой вполне можно было отравиться, будь она цветом отруты.

— Не надо хамить, — мягко укорил Вий-Совяцкий, едва сдерживая усмешку. — Видишь ли, любезный, у нас тут завёлся злыдень.

— Я вижу, — сухо бросил Цимбалист.

По его лицу пробежала тень. Уж кого-кого, а злыдней он не любил совершенно. При этом применял довольно удачные методы борьбы с ними, поэтому... Что именно 'поэтому' Цимбалист сообразил сразу. Однако делал вид, что раздумывает.

Вий-Совяцкий пересадил Бесеньку на стол и медленно поднялся из кресла. Посмотрел сверху вниз на сидевшего Цимбалиста.

'Мальчишка, — мелькнула мысль, — совсем мальчишка'.

— Злыдень сильный. Если я начну говорить с ним по-своему, то, сам понимаешь, ничего путного не выйдет — просто ничего не останется от университета.

Цимбалист не ответил. Только лишь скривился, показывая, как не хочет лезть в людские дела. Ну, и приближённой к ней нечисти.

— И что мне сделать? — поинтересовался он. — Позвать вашего злыдня на свидание?

Вий-Совяцкий пожал плечами:

— Как проводить свободное время я тебе не указ. Делай что хочешь, но убери его отсюда.

В комнате повисла тишина. Слышалось тиканье старинных часов, свистел за окном ветер, плясала метелица. Цимбалист молча уставился в пол. Несмотря на всю игру и паясничание, Вий-Совяцкий прекрасно знал — боится. Боится, что останется навек за своим Чумацким Шляхом, что никто больше не придёт, и даже Ночная Трембита не развеет леденящую душу тоску. А ведь если так, то и самому так исчезнуть можно. Знал, что блуждают запутанными дорожками Громов и Чугайстрин-младший — заложники Цимбалиста, мольфары сильные да смекалистые. Только долго их всё равно не задержать: либо сами выберутся, либо Гришка заберёт обоих — не сейчас, так позже.

Цимбалист глубоко вздохнул, запустил пальцы в русые кудри:

— Проклясть бы тебя, шановный ректор, так невежливо будет.

Вий-Совяцкий кивнул:

— Вот да. Поэтому лучше подумай над моим предложением.

Пришлось вновь сесть в кресло, так как поясница начала ныть, будь она неладна. Старость — не радость. А спасаться Хвесиными горчичниками — сохрани основатели ПНУМа. Больше такого ужаса не пережить.

Бесёнок шустро слез со стола и подбежал к Цимбалисту. Попытался заглянуть в глаза и погладил угольно-чёрной лапкой по колену. Тот чуть растерянно хмыкнул:

— Какая у тебя домашняя нечисть... ласковая.

Бесёнок расплылся в улыбке и принялся забавно скакать вокруг, словно нарочно пытаясь его развеселить.

— Допустим, я соглашусь, — медленно произнёс Цимбалист и посмотрел на Вий-Совяцкого. — Но что я за это получу?

Ректор пожал плечами:

— Как и договаривались, друг мой. Стихийница — твоя.

— Ах, шановный, — начал было Цимбалист.

Однако дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Чугайстрин-старший. Голубые глаза разве что не метали молнии.

— Позвольте узнать, о чём это вы тут договариваетесь?

* * *

— Что, так и сказал? — Танька смотрела на меня круглыми глазами, даже забыла, что подносила ко рту ложку с йогуртом.

Виталька с Колей тоже притихли. Оказалось, эти оболтусы и не подумали разбегаться, мужественно решив дождаться меня. Ну, и если Чугайстрин надумал бы нас сдать, то и вместе топать к Вию и брать часть вины на себя. Впрочем, тут даже не часть; вино принесли не мы.

Я молча показала им перстень. Коля присвистнул, Виталька нахмурился.

— Слушай, — медленно и как-то немного хрипло произнёс он, — так ведь это... неужто мосяжный?

Я пожала плечами и отобрала у Таньки йогурт. После разговора с Чугайстриным только сейчас случился отходняк и теперь страшно хотелось есть. О, почти не тронуто, да ещё и с клубникой — отлично.

— Дин, а ты уверена, что нужно носить чужую заговорённую вещь? — поинтересовался Виталька тоном 'дура, куда ты смотрела?'.

— Да, знаешь, Красавицкий-Умницкий, меня как-то не спрашивали.

Вопрос почему-то обидел, хоть Виталька и в чём-то был прав. Только меня и правда спросить забыли, хлоп! — и кольцо на пальце.

— И чего делать будешь? — бесцеремонно поинтересовался Коля.

— Не знаю, — честно призналась я и подала Таньке условный знак, что ребят пора выпроводить.

Та поняла с первого раза и встала:

— Так, мы с Диной сейчас будем делать практическую по прикладной магии камней. Вы с нами?

Парни тоскливо переглянулись, поднялись со стульев и направились к выходу. Даже толком не попрощались.

— Злыдня, — хихикнула я, — они надеялись тут, наверно, до понедельника проторчать, а ты их — практическая!

— Сама такая, — хмыкнула она, но тут же посерьёзнела: — Так, а ну-ка давай выкладывай что там ещё. Ведь только предложением дело не обошлось, верно?

Вздохнув, только кивнула, отставила йогурт и уставилась в пол.

— Он про разделение силы знает.

Таня охнула, прижав ладони ко рту. Потом вскочила и принялась нервно мерить шагами комнату.

— Хай йому трясця, — зло прошипела она. — Динка, но откуда? Откуда он мог узнать?

Я пожала плечами, уныло уставившись на перстень. Колечко, колечко, укатилось бы куда-нибудь, а? А лучше б ещё твой хозяин сюда не приезжал.

— Вий мог сказать, больше некому. Кирилл — вряд ли, остаётся только Вий, — произнесла я. — Сама подумай.

— Та думаю, — огрызнулась Танька и устроилась на подоконнике.

Пришлось ей выложить весь разговор. С каждым словом Багрищенко хмурилась всё больше и больше. Дослушав до конца, шумно выдохнула:

— Попали, в общем. С одной стороны, вроде защиту предлагает, с другой... Бред какой-то! Ну, какой может быть тут замуж?

Ответить, по сути, нечего. Сама бы спросила, так вряд ли ответят. Написать родителям, так тут ещё и перехватить письмо могут, всё же не так просто.

Танька задумчиво намотала на палец иссиня-чёрную прядь.

— Слушай, — тихо произнесла она, — есть один способ, можем попробовать докопаться до истины.

Я настороженно глянула на неё:

— Это как?

Взгляд синих глаз был до безобразия серьёзен:

— Ведьминские гадания, — прозвучал ответ. — Конечно, уровнем Солохи похвастать не могу, но кое-что умею. Попробуем?

Я ещё раз посмотрела на перстень. Эх, была-не была, ничего не теряю же. А так, возможно, хоть что-то прояснится. Вскинула голову и выпалила:

— Давай!

Дождались позднего вечера. Танька задёрнула шторы, закрыла дверь на замок. Подумала и набросила на дверь предупреждающее заклятье. Я только покачала головой и встала рядом. Зеленоватая сеть сама соскочила с пальцев. Предупреждать — хорошо, а поставленный барьер всё же лучше. Сеть облепила дверь, замерла нефритовым кружевом, мягко сияющим в полумраке.

— Неплохо, — одобрила Таня, — давай дальше.

Убрали со стола всё лишнее, Багрищенко вынула из шкафа чистую скатерть: скромненькую, с красной вышивкой по бокам, но это даже лучше. Ручная работа всегда заряжена энергетикой мастерицы, а потому нередко помогает во всяких ворожейных делах. На столе появилась паляныця (правда, купленная в магазине, а не печёная, как положено), толстая свеча из белого воска и плошка с водой.

— Ритуал-то мы толком не соблюдаем, — грустно протянула я, — ерунда ведь выйдет.

— Не выйдет. — Танька резко отбросила упавшую чёрную прядь. — Хлеб, знаешь ли, везде одинаковый, вода с Ворсклы — тоже. А что скатерть простенькая, так мы и не на шабаше, и не у гадалки в доме. Главное — настрой.

Красный камень на перстне игриво подмигнул. Я вздохнула. Как же, настроишься тут, что мама не горюй: то кольца против воли надевают, то замуж зовут, то попойку портят. Не жизнь, а сплошная печаль.

Мы сели друг напротив друга. Паляныцю поставили в центре стола. Я окунула пальцы в воду, медленно и чётко зачитала слова заговора. По воде тут же проскочила зеленовато-серебряная рябь. Таня взяла нож, окунула лезвие в воду, по комнате разнёсся еле различимый звон. Поднесла его к паляныце, принялась осторожно вырезать магические символы.

Звон разлетелся снова, пламя свечи задрожало.Чёрные брови Багрищенко сошлись на переносице. Её голос зазвучал неожиданно низко и тягуче, не так как обычно, немного страшно:

— Хлиб та вода,

Зныкны бида.

Вид зэмли до нэбосхылу

Дай мэни дивочу сылу.

Прыведи мене до нього...

Пламя зашипело, заметалось, вспыхнуло, ослепив белым. Я зажмурилась и ойкнула, когда перстень вдруг раскалился до такой степени, что стало невыносимо больно. Автоматически попыталась сорвать его, но куда там...

Стук ножа о стол, длинные ведьмовские заклятия, охрипший от напряжения голос Таньки. Перстень стал прохладнее, я открыла глаза, встретилась с почерневшими глазами подруги и вздрогнула. Вон, даже волосы, будто ветром развевает, хотя никакого ветра тут и в помине нет. Я глянула на стол и ахнула: вместо хлеба — пылающий огненный шар, над ним пляшут красные и зелёные искры. Кажется, что каждое слово Таньки становится такой искрой и обретает свою жизнь. Как завороженная, я смотрела на шар, пытаясь разобрать, что внутри. А ведь точно есть, только...

— Дай руку, — хрипло проговорила она.

Покорно протянула ту, что с перстнем. От прикосновения Танькиных пальцев будто ударило током, к горлу подобралась дурнота, а воздуха перестало хватать. Я охнула и медленно сползла со стула. Вмиг стало жутко холодно, ветер пробрался под рубашку. Я вздрогнула. Стоп. Какой стул? В нос ударили запахи хвои, свежести и дерева.

Осмотрелась по сторонам и так и замерла с раскрытым ртом: вниз сбегала горная тропка, там блестело озеро — синее-сине, словно кто вылил в него всю небесную лазурь. Берега реки зелёные, с жёлтыми и белыми цветочками. Солнечные лучи наполнили воздух едва различимым золотом. А там дальше виднеются зелёные вершины. На Карпаты-то как похоже! Правда, я никогда там не была. Разве что фотографии видела, но... На душе вдруг стало как-то тепло и уютно, словно долго-долго шла и наконец-то оказалась... дома.

'Странное гадание, — подсознательно отметила я, — вроде просили показать возлюбленного, а тут на тебе — прогулка по горам. Впрочем... если горы лучше возлюбленного, то я совсем не возражаю'.

Птицы звонко пели, солнце пригревало, губы невольно растянулись в улыбке. Красотища-то какая! Так бы вниз и сбежать, до самого озера, и разбегу — плюх! И плевать, что одежда намокнет или вода холодная! Не боюсь холода!

Отбросив в сторону сомнения, я побежала вниз, чувствуя нарастающий задор и азарт.

— Эге-ге-гей! — разлетелся по долине голос, и тут же эхом вернулся назад.

Вдруг где-то трубно зазвучал зов трембиты, словно вторя мне. По спине почему-то пробежали мурашки.

Я остановилась и резко обернулась. Невольно ойкнула, когда чуть не врезалась носом в чью-то широкую грудь.

— Что ж ты такая неосторожная, панна? — ласково укорили меня, плечи несильно сжали.

Чугайстрин, точно он. Даже запах тот же — листвы и дождя. Подняла голову и смело глянула в небесно-голубые глаза. Он смотрел внимательно, спокойно, с уверенностью. Ишь какой! Хозяин. Впрочем, что он там говорил? Ивано-Франковск? Неудивительно тогда: как раз горы высокие да озёра синие, глубокие, чистые.

— Нормально, — отмахнулась я.

А он только улыбнулся. И в глазах, будто огоньки вспыхнули. Взял моё лицо в ладони и вдруг прижался к губам. По венам пронёсся жар, голова пошла кругом, листва, дождь и... почему вдруг земля ушла из-под ног? А Чугайстрин держит крепко, целует горячо, так, что самой хочется приподняться на носочки, обвить шею руками, и...

* * *

— А что ты так залетаешь, шановный? — невинно улыбнулся Цимбалист и склонил голову набок, русые кудри скользнули по плечу, на мгновение стал виден багровый рубец на шее — метка от боев с мольфарами разных лет. — Может, мы тут чем неприличным занимаемся, а ты вот так... Стучаться надо.

Чугайстрин не обратил внимания на заявление Цимбалиста и плюхнулся в первое попавшееся кресло, потом перевёл мрачный взгляд на Вий-Совяцкого:

— Что он тут делает?

Отвечать не хотелось. То есть, не совсем отвечать, а выкладывать правду, которая Чугайстрину совсем не понравится. Сохраняя невозмутимое выражение лица, Вий-Совяцкий пронаблюдал, как бесёнок резко поскакал к Чугайстрину, уцепился за штанину и принялся карабкаться по ноге, к колену.

— В гости зашёл, — ровным голосом ответил Цимбалист, — знаешь ли, на моей полонине всё чужие ходят, всё покой тревожат. А последний гость так вообще — окаянный да нерадивый — хотел меня с Чумацкого Шляха сбросить. И приёмы-то всё мольфарские использует, а от самого так и тянет силой фейри, так и несёт. Уж я-то еле удержался, думал, звёзды все пообсыпаются к дидьку лысому. — С каждым словом голос Цимбалиста становился всё ласковее, всё слаще, только в глазах загоралась неприкрытая ненависть. — Вот как думаешь, Григорий Любомирович, откуда бы это фейри взяться на Чумацком Шляхе? Дорога хоть и длинная, петляет по небу туда-сюда, однако всё ж далековато будет от края фейри с холмов. Как бы он мог забрести, а?

Чугайстрин слушал, стиснув зубы; губы аж побелели, голубые глаза нехорошо прищурились. И смотрел он прямо на Цимбалиста, будто хотел испепелить на месте, да только нельзя — ковёр ректорский попортит. Даже крутящийся на коленях бесёнок, и тот не мог отвлечь.

Вий-Совяцкий некоторое время с любопытством наблюдал за противостоянием взглядов, ожидая, кто же сорвётся первым. Однако оба упёртых барана даже не думали отступать. Прождав ещё некоторое время, он звучно хлопнул ладонью по столу.

— Ну, хватит, чай не маленькие.

— Ой, ли? — мрачно отозвался Чугайстрин и тут же снова прищурился: — А коль не вернёт мне Андрейку, тоже скажешь, что маленькие?

— А нечего заморских красавиц совращать, Григорий Любомирович, — почти промурлыкал Цимбалист. — Вот был бы, как все нормальные мольфары — и беды бы не было. А так... Я ещё подумаю. Пусть походит у меня там, поблуждает, коль решился в гости заглянуть.

Послышался треск, Чугайстрин посмотрел на сломанное быльце кресла и медленно положил его на пол. Бесёнок, заметив, что может начаться бедлам, навострил уши.

— Не по своей воле заглянул, — буркнул Чугайстрин, — сам знаешь.

Цимбалист перевёл невинный взгляд на Вий-Совяцкого:

— Шановный пан ректор, ты уж ему скажи, что меня не волнуют причины. Коль пришёл — значит, желал. А раз желал — значит, попал.

Это самое 'попал' прозвучало столь двусмысленно, что тому оставалось только вздохнуть. Век бы жить — на этого злыдня не попадать! Кстати, о злыдне...

— Помочь он нам взялся, — медленно произнёс Вий-Совяцкий, глядя на Чугайстрина. — Злыдня от нашего университета отвадит.

По лицу друга пробежало недоумение. Мол, этот и поможет? А не откушали ли вы, Павел Константинович, дидьковой настойки на хвостах зелёных чёртиков?

Цимбалист сохранял молчание. Только вновь коснулся нарисованных перед собой звёздных струн, и тут же где-то вдалеке печально зазвенели цимбалы. Струны, словно золотистые нити, вдруг пришли в движение, начали переплетаться одна с одной. Вий-Совяцкий и Чугайстрин, затаив дыхание, напряжённо смотрели, что он делает.

— Помогу, коль уж согласился, — мягко, почти певуче произнёс Цимбалист. — Только и вы уж, будьте любезны, выполните своё обещание.

Золотистые струны стали единым полотном. По полотну пробежали очертания гор, глубокого озера, вспыхнули огоньками мелкие цветочки на его берегах.

— Ты что ему пообещал? — севшим голосом поинтересовался Чугайстрин, однако Вий-Совяцкий даже не шелохнулся.

Что пообещал, то отдать и следует. Иначе никак не выйдет. Хотя, конечно, Гришка и против будет.

Полотно под пальцами Цимбалистами превратилось в миниатюрный мирок, словно взяли часть Карпатских гор, уменьшили и перенесли прямо в комнату Вий-Совяцкого. На берегу стояла рыжеволосая худенькая девушка в синих джинсах и клетчатой рубашке. К ней подошёл высокий мужчина: с барткой за поясом, в тёмной одежде, седые волосы рассыпались по плечам. Развернул к себе, сжал в объятиях, впился поцелуем в губы.

Чугайстрин закусил губу, Вий-Совяцкий с интересом подался ближе. Цимбалист только улыбнулся:

— Что, шановные, чуете ведьмовскую ворожбу? Гада-а-а-ание. Творит волшбу ваша девочка, а вторая ей помогает.

Видение вдруг дёрнулось, прошла по нему рябь, будто в неподвижном озере ветер волны нагнал.

— Ой, — послышался тихий женский выдох.

Глядь — стоит рыжая Динка, жёлтые глаза широко раскрыты; смотрит неверяще, поражённо; покрасневшие от поцелуи губы приоткрылись. И нет седовласого мужчины — на месте его закружился звёздный вихрь. Застлало тьмой солнечную долину — не разобрать где зелень вершин, где синь озера.

Ухватил её звёздный вихрь, закружил в безумном танце и рванул вверх. Только и слышно было:

— Помоги-и-и-ите!

Глава 5. Мольфарская сокровищница

Голова гудела, словно в ней разом зазвонили десятки колоколов. Я сжала виски и зажмурилась. Руки омерзительно подрагивали, к горлу волнами подкатывала тошнота. Хорошо, хоть сижу. Вон, сердце до сих пор колотится, как бешеное. Так, глубокий вдох — вы-ы-ы-ыдох. Вдох — вы-ы-ыдох.

— Дин, ты как? — послышался тихий голос Таньки.

— Больше никогда, — буркнула я и снова глубоко вздохнула. Ну и гадость, пусть только попробует меня ещё подбить на такое дело.

Судя по звуку отодвинувшегося стула, Таня встала. Спустя несколько секунд что-то стукнуло, и в комнату влился морозный ночной воздух. Стало намного лучше. Я откинулась на спинку.

— Багрищенко, ты предупреждай, если снова решишь впутать меня в приключение.

Лицо Тани побелело, в глазах появилось тревога.

— Ты что увидела-то?

— Карпаты, — неуверенно протянула я, — озерцо, цветочки...

— Я не про цветочки тебя спрашиваю, — раздражённо отмахнулась она. — Мужики хоть какие-то были?

— Были, — буркнула я, — точнее, был. Вроде Чугайстрин-старший.

— Ну, и?

— Целовались мы, — задумчиво протянула я, правда, теперь от ощущений не осталось и следа, поэтому ничего конкретнее рассказать не могла. — А потом налетел какой-то сверкающий вихрь и оторвал меня от земли.

Даже сейчас невольно вздрогнула, потому что страх и воспоминания о странном холодном прикосновении ещё были свежи. Я передёрнула плечами. Танька только удивлённо приподняла бровь, потом нахмурилась:

— Ты белая вся, может, чего успокоительного хлебнёшь?

— Угу, — угрюмо кивнула я, — мне чаю с мятой. Только сейчас кипятить воду не потопаем — всё закрыто. А магией уже набаловались — хватит.

Танька лишь фыркнула и полезла в свой шкафчик:

— Знаешь, дорогая, кипятильники ещё никто не отменял.

Из шкафа доносилось треньканье каких-то склянок и подозрительное шуршание. Однако спорить я не стала, всё ещё погружённая в себя и пытающаяся осмыслить увиденное. Танька тем временем тихо выругалась и принялась засовывать выглянувшую метлу обратно в шкаф.

В комнату неожиданно постучали. Тихо, но настойчиво. Мы замерли и уставились друг на друга. Мальчишки в такой час явиться не могли. Комендант бы постучал и сразу б вломился, не дожидаясь ответа. Кто это?

Танька махнула рукой, снимая заклятье. Приложив усилия, я чудом стянула и своё, всё же мало ли...

— Да-да?

— Дина, Таня, откройте, пожалуйста, — раздался приятный женский голос, и я осознала, что он мне хорошо знаком. — Это Александра Евгеньевна.

Метла с грохотом вывались из шкафа к ногам оторопевшей Таньки. Впрочем, у меня ощущения были не лучше.

— Открыто! — крикнула я, правда, крик больше походил на писк полевой мышки.

С какой это радости к нам среди ночи решила зайти кураторша злыдней? Она, конечно, тётка справедливая, но строгая. Ещё влетит. Уж куда строже будет нашего Андрея Григорьевича. Воспоминание об исчезнувшем кураторе заставило тихонько вздохнуть. Нет, ну, что за невезуха?

Дверь тихонько открылась, и к нам вошла Александра Евгеньевна. Внимательно осмотрелась, приметила метлу на полу и чуть нахмурилась. Потом перевела взгляд на меня и чуть покачала головой.

— Девочки, играть с гаданием — опасно.

Не дав даже заикнуться, она быстро подошла, протянула руку над плошкой с водой и что-то шепнула. Карие глаза злыдни вспыхнули чёрным, вода вмиг испарилась. Она взяла в руки паляницу, разломила её пополам, потом на каждой части нарисовала какой-то знак. То, что было ещё миг назад пышной сдобной булкой, превратилось в серую пыль. Александра Евгеньевна собрала её и, подойдя к окну, сдула на улицу. Мы в гробовом молчании наблюдали эту сцену.

— Багрищенко, — не оборачиваясь, сказала Ткачук, и Танька вздрогнула — ничего хорошего голос злыдневской кураторши не предвещал. — Ещё раз учую, что ты чем-то таким занимаешься — отрабатывать будешь две недели в нашем корпусе, ясно?

Танька широко раскрыла глаза, однако я так и не поняла, что именно её удивило.

— Я не слышу ответа. Поняла?

— Поняла, — буркнула Багрищенко.

Александра Евгеньевна тем временем развернулась и хмуро оглядела нас.

— Так, Дина. Ложись в кровать, а то заберу как наглядное пособие для общих основ умертвологии.

 А как вы определили? — глупый вопрос сорвался с языка сам.

 Конечно, я понимала, что Ткачук в магических делах далеко не профан, могла сообразить, что ворожба идёт, но вот так чётко сказать, что гадание — это странно. Оно же ведьмовское, а она — злыдня.

При этом я встала и поплелась к кровати. Завтра ведь на пары, а тут бы выспаться не мешало. Правда, кажется, суровая злыдня никуда уходить не собиралась. Наоборот села рядом и положила руку на мой лоб:

— Расслабься, — тихо произнесла она, — подпитаю немного.

От ладони пошло приятное тепло, расслабление охватило дурманящей волной, а глаза начали слипаться. На мой вопрос отвечать не собирались, ну и ладно, разберёмся. Ваську спрошу — он может много наговорить, при этом даже и приличное попадётся.

— Замуж ей предложили выйти, — услышалась я краем уха Танькин шёпот. — Понимаете?

— Эка невидаль, — хмыкнула Ткачук, — так что ж теперь, всю силу в гадание надо вбухать? Татьяна, стыдно должно быть, ты ведь знаешь, что такие штуки опасные: грань настолько тонкая, что можно и не вернуться.

— Да тут и жених, кхм, — Танька резко замолчала.

Я хотела сказать, что жених у нас не просто 'кхм', а жутко наглый, самоуверенный, опытный, могущественный, и как это не прискорбно — старый. Однако губы почему-то не слушались, накатила странная апатия и всепоглощающая лень; сказать слово — просто нереально.

— И кто? — хмуро поинтересовалась Александра Евгеньевна.

— Чугайстрин. Старший.

Злыдня присвистнула. При этом так звонко, что я невольно позавидовала. Уж сколько пыталась, а толку — ноль. Васька вечно подкалывает меня, потому что сам может соловьём высвистывать, а я — нет. А ведь соловейко — такое красивое заклинание.

Больше не говорили, а я как-то быстро провалилась в глубокий сон. И снились в этот раз не зелёные горы, и не глубокое озеро, а бескрайнее небо, усыпанное звёздами. Маленький домик в уютной долине, звон цимбал и шум ветра, и ещё чьи-то бесконечно серьёзные и грустные глаза. И не разобрать: то ли серые, как осенние тучи, то ли чёрные-чёрные, как полтавская ночь. Внутри становилось страшно и сладко одновременно, вместе с тем приходило осознание, что ждать помощи неоткуда и справиться со всем нужно самой...

Но может, и не сон? Я вдруг поняла, что сижу на кровати в том самом уютном домике. Рядом свернулся чёрный кот и раскатисто урчит. Здесь немного пыльно, но не так страшно. Явно холостяцкое жилище: кот ещё к полу не прилипает, но скоро будет.

Я встала и огляделась: деревянный стол, печь, ранее явно разрисованная цветами, теперь же краски совсем выцвели. Над входом подковка, над ней — вышитый красным и чёрным рушник. Так обычно иконы украшают, только тут, видимо, живут не христиане. Всё помещение какое-то старое, даже можно сказать — древнее. И в то же время кровать вполне современная, шкаф — тоже. В нём стоит множество книг, в углу — плоский плазменный экран. Не удивлюсь, если где-то обнаружится ноутбук.

Котяра потянулся, подошёл ко мне и потёрся о колено.

— Мрр?

В вопросе так и слышалось: 'Привет, гостьюшка! Чего расселась, давай, корми меня. Не-мед-ленно!'. Кормить его, конечно, было нечем, но...

Я чуть нахмурилась и принялась исседовать помещение более детально. Возможно, где спрятался холодильник? Подойдя к печи, осмотрела её и заметила в стене странное углубление. Коснулась рукой, что-то звонко щёлкнуло. Ойкнув, я заметила, как в сторону отъехала дверка, и на меня пахнуло холодом. Охнула от изумления и увидела несколько белых полок, на которых расположились продукты.

Котяра тёрся о мои ноги, обвивал их хвостом и громко урчал.

— Так, сейчас что-нибудь сообразим, — сообщила я зверю и нырнула за едой.

Почему-то не казалось, что я делаю что-то неверно. Наоборот — так и должно было быть. К тому же почему-то есть и самой хотелось зверски. Что ж, в наличии мясо, картошка, грибы — отлично. Плиты не вижу, но зато имеется печь. На ней стоит несколько глиняных горшочков — годится. И вода вон в кадке налита, сейчас выкрутимся.

Дело пошло быстро, словно я всё время только тем и занималась, что готовила в таких условиях. Споро устроив всё в печи, снова огляделась и покачала головой. Уборка тут тоже не помешает. Щёлкнула пальцами, призывая лёгкий ветерок, однако ничего не вышло. Чуть нахмурилась: что тут, магия не работает? Ладно, сделаем руками, чай не принцесса.

Веник с совком тут же нашлись, как и пара тряпок. Через некоторое время жилище засияло чистотой. Работа ладилась, почему-то было странное ощущение, что так и должно быть. Всё, что я делаю — правильно. Моё место — здесь. Кот продолжал путаться под ногами, огромные жёлтые глаза бессовестно смеялись.

Наконец, уставшая, но довольная, я осмотрелась вокруг и упала на кровать. Вот это дело уже, а то пыль, хлам — ужас. Кот муркнул и выразительно посмотрел в сторону печи. Я шумно вздохнула:

— Сейчас, усатый, сейчас. Погоди чуток-чуток.

Встав, потопала вынимать еду. Аромат, вырвавшийся из горшочков, заставил желудок болезненно сжаться, а рот наполниться слюной. Часть пришлось отложить коту в мисочку и отставить подальше, чтобы подостыло.

Дверь неожиданно открылась. На пороге появился мужчина. Наверно, лет тридцать, внимательные серые глаза, русые волосы рассыпались по плечам. Смотрит серьёзно, спокойно, и совсем чуть-чуть — удивлённо. В левой руке — трость с набалдашником в виде черепа.

— Доброго вечера, — произнёс он приятным тенором.

— Доброго. — Я села за стол и указала на место рядом. — Прошу, присоединяйтесь.

Он изумлённо приподнял бровь:

— Не боишься меня?

Кажется, это открытие его поразило. Правда, я не могла понять, чего ту нужно бояться.

— Нет, а надо?

Он только улыбнулся, сложил руки на груди и покачал головой. Кот вдруг прыгнул ко мне на колени и нахально начал топтаться. Зверя пришлось спустить и поставить перед ним миску. Довольно урчание зазвучало вместе с не менее довольным чавканьем.

Незнакомец вошёл, поставил трость у стены, приблизился и посмотрел сверху вниз. Однако неуютно от этого взгляда не стало, скорее — наоборот.

— Ты первая гостья, что так себя ведёт. Первая и... последняя.

Я на минутку оторвалась от еды и внимательно на него посмотрела:

— Чего это? Не любишь гостей?

Кажется, и сама не заметила, как перешла на ты. Однако он только усмехнулся:

— Гости бывают разные. Да и... — выразительно провёл ложкой по ободку горшочка. — Мало кто так вкусно готовит.

— Это дело нехитрое, — пожала я плечами, — желание и практика — остальное приложится.

Серые глаза посмотрели на меня с пристальным вниманием. На некоторое время повисла тишина — оба были заняты едой. Оно, конечно, правильно — есть надо молча. Честно говоря, я вообще не разделяю мысли, что еда хороша в компании. Питание — процесс интимный. Нечего во время него размахивать руками, разговаривать, смеяться и заниматься всякими неподобающими делами. На краю сознания вспыхнула мысль, что молчание меня ни капли не напрягает. Такое впечатление, что всё так и должно быть.

 Дина, — представилась я. Хозяин дома оторвался от еды и на время словно задумался. Не хочет говорить? Ох, и зашла я. С другой стороны, может, жуёт человек...

— Богдан, — тихо произнёс он, но, казалось, услышать можно было в каждом уголке комнаты.

— Очень приятно, — хмыкнула я, — а то, как не хозяин хаты.

Он хитро улыбнулся:

— А может, ты ошиблась, красавица? Вдруг я такой же гость, как и ты.

— Был бы гостем, не твердил бы так уверенно, что и я гостья.

Я встала и собрала посуду. Послышался тихий смех. Потом он быстро встал и взял меня за руку. Ни какого-либо тепла, ни дрожи, ни даже ничего отталкивающего я не испытала. Всё вышло как-то естественно, словно меня коснулся не чужой человек, а Васька.

— Оставь, — чуть поморщился он, — пошли, покажу кое-что.

— Звучит загадочно, — пустила шпильку я. — Оно безопасное?

Почему-то больше хотелось спросить 'оно приличное', но я благоразумно этого не сделала. Богдан... хм, как-то странно. Это имя я хоть и люблю, но ему оно как-то... нет, не сказать, что не идёт. Но выглядит очень странно. Словно вообще у него не должно быть никакого имени. Человеческого.

— Безопасное, — кивнул он, — абсолютно.

Мы вышли из дома. Вершины гор окутало мягкое розовато-золотистое сияние. Где-то в кронах деревьев заливались песнями птицы. Свежо, но не холодно. И воздух такой приятный, сладкий. Можно просто стоять — и дышать.

— Идём, — мягко сказала Богдан, утягивая меня к высеченной прямо в скале дорожке, — идём...

* * *

Чугайстрин метнул сгусток зеленой переливающейся энергии. Цимбалист ловко уклонился и тихо рассмеялся. Золотистые нити дрогнули, картинка померкла. Тот только покачал головой:

— Шановный пан ректор, твои друзья совсем не умеют себя вести.

Вий-Совяцкий тем временем сосредоточенно заваривал чай, потом засыпал сахар в огромную красную кружку и нарезал лимончик. Принесло же на ночь глядя эту орду. Никакого покоя старику не дадут. Даже вон Бесенька почти угомонился — задумчиво грызёт бартку Чугайстрина.

— Гриша, успокойся. Ничего плохого не произойдёт. А привязку к следам злыдня сделать необходимо.

Чугайстрин только нахмурился. Его явно не устроивало такое положение дел, но выхода не было. Правда, это не помешало ему произнести:

— Даже не надейся.

Цимбалист скривился, мол, напугал больно, но потом прислушался и награнным жестом приложил руку к уху.

— Чу-у-у, шановные. Никак у нас будет компания сейчас.

— Сразу нет, — отрезал Вий-Совяцкий, но спустя миг с грохотом распахнулась дверь.

Чугайстрин и Цимбалист уставились на вошедшую. Бесенька даже перестал грызть топорище бартки и вопросительно глянул на своего хозяина. Вий-Совяцкий так же невозмутимо налил чай, взял кружку и снова устроился в кресле, только после этого соизволив взглянуть на гостью.

В двёрном проёме, сжав кулаки и сверкая чёрными очами, стояла Ткачук. Хорошо, кстати, выглядит: тебе и шерстяное платье до коленок, и поясок широкий с красной пряжкой. И сапожки вон на каких каблучищах, и волосы завила. Никак на свидание бегала?

— Да, как вы смеете! — неожиданно прошипела она почище гадюки и рванулась к Цимбалисту. Тот только охнул, слабо отбиваясь от разъярённой злыдни.

— Право, панночка, вы часом головой не ударились?

Однако оторвать хрупкие на вид пальчики с острейшими ногтями — задача ещё та. И справиться с ней у Цимбалиста не выходило.

— Кобели старые, — тем временем прошипела Ткачук, — совсем подурели, молодых девчонок хватать?

Она метнула яростный взгляд в Чугайстрина, и он не нашёл подходящего ответа. Цимбалист безуспешно отцеплял злыдню от себя.

— Панночка, ну, возьмите себя в руки, в конце концов! Ничего ваших девочкам не будет.

Ткачук прищурилась, глаза вспыхнули пупурным светом. Вий-Совякий сделал большой глоток, с вниманием следя за развитием событий. Вмешиваться не имело смысла, а вот насладиться происходящим — ох, как душе приятно.

— Знаю я ваше ничего! — Ткачук встряхнула Цимбалиста, тот деланно поднял руки, мол, сдаюсь.

 Панночка, вы, кстати, хоть и преподаватель, но вламываться в кабинет ректора как-то невежливо, — заметил он и резко смолк. До всех, кажется, только сейчас дошло, что Вий-Совяцкий даже не попытался выставить незваную гостью.

— Что? — невинно уточнил он, звонко поколотив ложкой в чашке, словно устраивая специальное музыкальное сопровождение.

— Павлу-у-у-уша, — нехорошо прищурившись, протянул Чугайстрин.

— Не то чтобы я в восторге от этого, — медленно протянул Цимбалист, — но ещё чуть-чуть, и я соглашусь с паном чугайстром.

Вий-Совяцкий не отреагировал, потом посмотрел на Ткачук:

— Александра Евгеньевна, будьте любезны, голубушка, записываться у секретаря. Здоровью наших учеников ничего не грозит.

Ткачук упёрла руки в бока, словно собиралась высказать как можно больше, однако Вий-Совяцкий неожиданно подался вперёд. В комнате резко похолодало. Ткачук нахмурилась.

— Александра Евгеньевна, пред мои очи появитесь завтра. Желательно с объяснительной. Там и потолкуем, — его голос звучал размеренно и... страшно. — Прошу нас покинуть.

Она что-то хотела сказать, потом ещё раз глянула на Цимбалиста и Чугайстрина, скрипнула зубами и вылетела из комнаты.

На некоторое время воцарилась тишина. Бесенька, прижав уши, осторожно уполз под кровать. Наконец Чугайстрин шумно вздохнул и медленно произнёс:

— Это... то, о чём я думаю?

Вий-Совяцкий нехорошо на него посмотрел:

— Гр-р-риша, даже не начинай.

* * *

— Вот это да-а-а, — восхищенно выдохнула я, разглядывая огромную пещеру, в которой громоздились сундуки и ящики. Почти от каждого шёл мощнейший магический фон. Артефакты, не иначе же! Мягкий зеленоватый свет заполнял собой всё вокруг, позволяя разглядеть любой предмет в деталях: вон там, в самом углу — огромная печь, кажется, такая же, как в доме Богдана. А возле меня в каменном углублении бартки, перевязанные яркими лентами. Чуть дальше, на вбитых в стену крючочках висели венки с радужной аурой. Слева, в каменном углублении... свистульки. Да, с виду обычные и глиняные, только дунешь в такую — разлетится песня надежды на несколько километров; люди заулыбаются, работа пойдёт на лад — станет одним хорошим днём больше. А вот внизу стояли тёмно-коричневые куманцы с вином жизни. А дальше...

Я, едва ли не разинув рот, рассматривала сокровища. Вот это да! Откуда ж столько всего здесь. И стоим же в самом начале, потому что всё тело аж гудит от магии. Правда, при этом приятно, спокойно, словно так и должно быть. Дорогу, которой меня сюда привёл Богдан, я запомнила смутно, всё под ноги смотрела. И даже пару раз выругалась, но он упёрто тянул меня к пещере.

— Ну, как? — поинтересовался он, осторожно положив мне руки на плечи: — Нравится мольфарская сокровищница?

— Ага-а-а, — растерянно протянула я. — Это ж кто сюда всю эту красоту принёс?

От его прикосновений стало как-то уютно и тепло, хотелось замурчать довольной кошкой. Резко себя одёрнула и чуть нахмурилась. Что это ещё за мысли?

— Да, не один уж год... приносят, — выдохнул Богдан. И вышло это как-то грустно и больно. — На то и сокровищница. Есть что охранять, да... некому.

— Да? — я изумлённо вздёрнула бровь. — А что ж так?

Он не ответил, убрал руки, вмиг стало холодно и как-то одиноко. Я отбросила глупое ощущение и обернулась. Богдан открыл резной деревянный сундук и деловито там порылся. Я осторожно подошла ближе, пытаясь заглянуть через плечо. Ух, ты! Музыкальные инструменты! Кобза, несколько тоненьких трещоток, вытянутая басоля, козацкие сурмы, бубны, дервянные ложки, тарелочки, звоночки... Обалдеть просто!

Богдан вынул аккуратную сопилочку, разрисованную изумрудными листочками и протянул мне:

— На, сыграй.

Руки потянулись сами, однако стоило прикоснуться, как проснулось осознание: как сыграть-то? Никогда не учили, да и в школу музыкальную тоже не водили. Пальцы замерли. Он чуть нахмурился:

— Что-то не так?

— Ну-у-у, — я замялась, — и швец, и жнец, и на дуде игрец — это совсем не про меня. Не умею, короче говоря.

Богдан только покачал головой и улыбнулся:

— Не страшно, она волшебная. — И аккуратно вложил сопилку в мою руку. — Смелее.

Я только плечами пожала. Мужики — они, конечно, странные. А ещё нас укоряют. Ладно, хочет музыки — будет ему музыка. Поднесла сопилку к губам и дунула. Однако вместо ожидаемого жалобного звука, вдруг полилась нежная мелодия. Пальцы сами легли на отверстия, начиная наигрывать, добавляя красок и насыщенного звучания. Миг — выцвевшие краски на печи в углу вдруг вспыхнули алым, жёлтым и золотистым. Будто они давно спали, а мелодия их разбудила. Один за одним начали распускаться цветы на стенах: маки, розы, ромашки, васильки и барвинок. Артефакты заискрили, вспыхнули миллионами огней, будто грани алмазов под солнечными лучами.

Я широко раскрыла глаза, но не могла прекратить игру. Мелодия разливалась всё шире и громче; тело вдруг наполнило ощущение невероятной силы, хотелось прыгать и хохотать во весь голос. Краем глаза заметила, что Богдан улыбается. Потом он быстро подошёл ко мне и вдруг мягко поцеловал в щеку.

— Девочка моя...

— Гуцол! Динка, Динка!

Меня вдруг отчаянно затрясли, и хуже того — защекотали.

— Динка, дидько тебя за пятку! Вставай, ленивая бурёнка, опоздаем же! — Голос взвинеченной Багрищенко заставил раскрыть глаза и уставиться в потолок. Осознание всего окружающего приходило медленно.

— Тань...

Багрищенко прекратила панику и выжидающе посмотрела на меня:

— Ну?

— Мне срочно нужна сопилка. Лучше сейчас.

Танька рухнула на кровать, провела ладонью по лицу и мрачно выдала:

— Мде. Моя староста сошла с ума, — вздох, — какая досада.

Глава 6. По злыдневу следу

Мда. Ну, как это теперь понимать? А главное — как дальше работать?

Я мрачно рассматривал своё отражение в созданном из водных капель зеркале. Кирилл старался не ржать, но ничего не выходило.

— Это что такое? — мрачно спросил я.

Кирилл подавил очередной смешок, рвущийся наружу, и только покачал головой:

— Ну и угораздило тебя. Я, конечно, такое слышал, но воочию видеть не приходилось. Удружил прыстрасник.

Пихнув его в бок, молча махнул рукой, и зеркало рассыпалось водяной пылью. В принципе, ничего страшного. Как был, так и остался. Подумаешь, черты лица стали мужественнее, волосы длиннее, неизвестно откуда вырисовалась такая мускулатура, что мачо с экранов удавятся от зависти. Внешность и внешность. Не совсем модельная, но что-то рядом. И выражение в глазах такое... хочу всё, что движется. Оно, конечно, не так плохо, но работать в университет не ходят с явными следами оргии, кхм, в ауре. А в ней вместо привычного изумрудно-зелёного цвета так и полыхали рубиновые нити энергии прыстрасника. Это ж Вий-Совяцкий как увидит, так в обморок рухнет.

— Всё, Чугайстрин, — похлопал меня по плечу Кирилл, — теперь от тебя ни одна барышня не сбежит.

Я задумчиво уставился на валявшийся под ногами посох:

— Только ли барышня? Знаешь, это у западных народов имеется трудовое разделение: суккубы и инкубы. А наши работают на любом поле деятельности, знаешь ли.

Кирилл мигом посерьёзнел:

— Бесполезно, на меня прыстрасничьи флюиды не действуют.

Я хмыкнул:

— Это мы посмотрим. Кстати, сам-то как? Сильно тебя приложило?

Кирилл неуверенно потёр плечо и чуть поморщился. Потом дошёл до поваленного прямо на берегу озера дерева и уселся на него.

— Не очень, — тихо произнёс он, — просто озверел, когда сообразил, что ему влюблённый попался. Занятые душу и сердце не выпьешь никак. Вот он и взбесился.

Я плюхнулся рядом и зябко передёрнул плечами. Холодает, однако. Надо либо топать в дом, либо придумать, где можно ещё устроить... членовредительство. А ещё бы неплохо разобраться с посохом: что за артефакт и чем грозит его применение.

Кирилл нахмурился и с самым невозмутимым выражением лица отсел подальше.

— Да ладно тебе... — начал было я, но он резко поднял руку, призывая к молчанию. Пришлось тут же насторожиться, а то за болтовней опять не заметим, как к нам подкрадывается какая-то пакость.

— Знаешь, — тихо произнёс он. — Чем больше я смотрю на эту штуку, тем яснее понимаю, что это не только мольфарский посох.

Я нахмурился:

— Да ну... Как бы я им овладел, если б он был иным?

Кирилл не стал спорить, но такое объяснение его явно не устраивало. Видно было, хотел потянуться к нему, но раздумал. Потом тяжко вздохнул:

— Ты как про инкубов с суккубами сказал, так вдруг пришла мысль... Бредовая, конечно, но...

— Какая? — насторожился я и тут же предупредил: — Будешь таинственно молчать — макну в озеро.

— Зачем это? — оторопел он.

— Таинственность смыть, — с каменным лицом сообщил я. — Выкладывай.

Кирилла моё заявление однозначно не порадовало, он скривился, словно съел лимон, однако всё же произнёс:

— Следы злыдня.

Я молча ожидал разъяснений, однако Кирилл словно ушёл в себя. Пришлось даже тронуть за плечо. Он вздрогнул, будто глубоко задумался.

— Так вот, — тихо продолжил, не глядя на меня, — понимаешь, они не чистые. Они будто к чему-то подвязаны.

Такая идея мне совсем не понравилась. Злыдневская сущность — вещица коварная. Может пакостить не только основываясь на своей магии, но и высасывать энергетику из других. Например, наложит опытный злыдень заклятье на юную ведьму и может тянуть с неё силы. И если только более грамотный товарищ не поможет ей — недалеко и до беды. Самое мерзкое, что никто кроме злыдней такими возможностями не владеет.

— Это плохо, — резюмировал я, прикрывая глаза и пытаясь сосредоточиться. Тишина, ничего. Только ветер шумел в кронах деревьев. На миг накатила паника: вдруг, ударив злыдня заклятием, я растратил огромную силу и теперь ждать восстановления долго и нудно?

— Да не так, — неожиданно раздражённо бросил Кирилл и ухватил меня за запястье. Мышцы вдруг скрутило, я охнул, по телу вмиг разлился жар. Перед глазами полыхнул ослепительный свет, голова пошла кругом.

— Дыши глубже, мольфар, — сквозь гудение в ушах донёсся голос Громова, — тоже мне... преподаватель.

Надо бы обидеться, но я только разозлился. Сила, хлынувшая из Громова, была явно приобретённой где-то на стороне. Не может мольфар его возраста иметь такой огромный потенциал. Глубоко вздохнул, кое-как удалось вернуть прежнее состояние. Глаза Кирилла на миг вспыхнули пурпуром, казалось, ещё секунда — и полетят в разные стороны молнии. Стоп. Пурпур, это же...

— Смотри, — шепнул он, не давая ничего спросить.

Глянув на поляну, я заметил черную, струящуюся, словно жидкая тьма, тонкую линию. Она убегала куда-то во тьму. Злыднев след, мать его. Но поразило не это: от посоха, лежавшего незаметной деревяшкой у моих ног, тянулась перламутровая линия. Почти прикасалась к злыдневской и так же исчезала во тьме.

— Вот тебе и раз, — хмыкнул он.

— Бред какой-то выходит, — нахмурился я, осторожно освобождая руку от его захвата. — Злыдень и мольфарский артефакт связаны?

— Угу-у-у, — протянул Кирилл, медленно поднимаясь с бревна. — Так ещё и имеют общий источник подпитки силы.

— Не слабый источник, — заметил я, нахмурившись. — Ты тут столько пробыл и так его не почувствовал ни разу?

Кирилл только помотал головой:

— Нет. Ведь посох даже не думал активироваться в моих руках. Только в твоих.

Подхватив посох, я бездумно покрутил его в руках. Проявлять какие-либо магические способности он не собирался. Судя по перламутровой нити, его хорошо разрядило при драке со злыднем. Ладно, подождём.

— Предлагаю прогуляться и посмотреть, куда нас приведут линии, — предложил я.

Кирилл несколько неуверенно глянул во тьму, словно ему этого совсем не хотелось, но иного выхода не было. Но потом всё же кивнул:

— Да, пошли. Всё равно о покое тут можно забыть. Кстати, ты не заметил, что нигде нет Призрачного Цимбалиста?

— Заметил, — мрачно отозвался я, — значит, нужно ждать подвоха в любое время. Но я заметил и ещё кое-что...

Кирилл вопросительно приподнял бровь, мол, чего ты там ещё заметил.

Я подошёл ближе, Громов невольно шагнул назад. Вот уж прыстрасников подарочек, если так дальше пойдёт, то вообще хорошо будет.

— Сила-то у тебя не только мольфарская будет. Откуда ведьминский огоньков нахватался?

Кирилл стиснул зубы, явно не желая отвечать, но я приблизился ещё. Отступать дальше было некуда, поэтому он всё же судорожно выдохнул и опустил голову:

— Ведьма меня одна спасла. Дала часть силы.

Ответ неслабо озадачил. Ведьма? Очень интересно. Никогда не слышал, чтобы ведьмовский род занимался благотворительностью. Делиться силой — это ещё по части характерников, мольфары с ними в принципе всегда были в неплохих отношениях.

— Я попал на шабаш на Лысой горе. У меня была там, кхм, скажем так, подруга, — тем временем продолжил Кирилл, прекрасно понимая, что пока я не услышу историю — не сдвинусь с места.

— Она показала мне вход в Лысогорье, — медленно произнёс Кирилл, — там я вляпался в нехорошее приключение и погиб бы. Но она меня спасла.

— Почему? — поинтересовался я. История была шита белыми нитками, но надо дослушать до конца.

— Ну... — Кирилл несколько замялся, — понимаешь, у нас одна цель. Она жутко не любит того же человека, что и я.

— Ещё один ответ в таком духе — швырну тебя в озеро, — пообещал я.

Причём он сразу сообразил, что это не шутка. Только фыркнув, покосился на посох, словно подозревая, что и им может по голове прилететь.

— Ладно-ладно. Оляна Багрищенко. Впрочем, думаю, мог бы догадаться.

Я только пожал плечами. Что ж, тут не могу осуждать.

— А ведьма-подруга у нас кто?

При этом я резко развернулся и посмотрел на мерцающие линии. Хватит болтать, пора делом заняться. А то вдруг ведьмовские огоньки, переданные мне Кириллом, погаснут раньше времени, тогда ничего не увижу.

— Орыся, — мрачно сообщил он. — Внучка Вий-Совяцкого.

Услышанное заставило изумлённо обернуться.

— Да? У этого упыря даже есть родня?

— Полные Кобеляки, — хохотнул Кирилл, — ты не смотри, что внешность у него такая да характер не мёд.

Я молча двинулся вслед за перламутрово-чёрной линией, поманив его за собой. Кобеляки — городок в Полтавской области. Если не ошибаюсь, совсем маленький, но с претензией. Нечисть там проживает самая разнокалиберная, поэтому соваться без подготовки и справки от папочки-чугайстра не стоит. Могут попросту не пустить. А то и хуже...

— Вот же ж упырь, — тихо пробормотал я. Нет, конечно, и так было ясно, что моё пребывание в Полтавском национальном университете магии до добра не доведёт, но что-то мне уже сильно хочется домой.

Тем времени под ногами зашуршали мелкие камешки. Щёлкнув пальцами, я зажёг несколько зеленоватых светляков, дружно закруживших над нашими головами и освещающими пространство вокруг.

Увидев, что предстоит идти по узенькой тропке, вырубленной прямо в скале, мой пыл несколько поутих. То есть, не так страшно, я по таким ходил, но...

— У-у-у, прогулка будет приятной, — хмыкнул за моей спиной Кирилл, — что стал?

— Ничего, — буркнул я, начиная осторожно спускаться по каменной тропке.

Пальцы против воли впились в посох, ладони взмокли. Нутром ощущал, что что-то здесь не так. Нет, не опасно, но вот ощущение, будто у школьника перед первым экзаменом. Кирилл почти беззвучно спускался за мной. Кажется, обстановка его в восторг тоже не приводила, даже язвить перестал. Когда моя нога оказалась на узком участке тропы в скале, стало легче. Положив правую руку на выщербленный камень горы, я медленно, но твёрдо двигался вперёд.

Кирилл тихо выругался. Я остановился, обернувшись через плечо:

— Что там?

— Не люблю ночное скалолазание, — проворчал он. — А ещё хочу спросить тебя...

Нашёл время! Я дёрнул плечом, отгоняя зеленоватого светляка, вздумавшего попутешествовать на мне.

— Ну?

— Слушай, ты ведь не чугайстер?

* * *

Уверенные шаги Цимбалиста гулким эхом отражались от мрачных стен и выложенного мраморной плиткой пола. Портреты выдающихся злыдней смотрели на него с лёгким укором: мол, и сюда уже добрался? Не набезобразничался у себя на Чумацком Шляхе? Только Николай Васильевич Гоголь хитро улыбался и, казалось, молча и заранее благословлял любую выходку незваного гостя.

Цимбалист только улыбнулся уголками губ, снял шляпу и отвесил суровым магистрам шутовский поклон.

— Я вас тоже рад видеть, пановэ, — произнёс приторно-сладким голосом, только в глазах — холод звёздных искр, лёд ночного озера, в котором сгинула не одна мольфарская душа. — Простите, что без предупреждения, но как-то так...

За одной из массивных деревянных дверей раздался громкий хлопок, а потом пронзительный девчачий визг. Цимбалист усмехнулся, юные злыдни, ай-ай-ай, надо осторожнее с практическими работами быть.

— Очень весело, — раздался недовольный голос Вий-Совяцкого, вышедшего прямо из каменной стены. — У тебя не так много времени.

— Я не виноват, что кто-то до одури жаден, — невинно ответил Цимбалист, — к тому же я не звал помощников, шановный пан ректор.

Вий-Совяцкий не изменился в лице, так и стоял, невидящим взглядом сверля несносного собеседника. На мгновение даже Цимбалисту показалось, что всё же не стоит выводить из себя одного из сильнейших проводников смерти стране. Однако... нельзя было так просто взять и не вывести Вия из себя.

Тот невозмутимо отошёл, став на несколько шагов дальше. Сейчас он совсем не походил на того почти добродушного старика в халате и тапочках, укачивавшего на коленках егозу Бесеньку. Сейчас на Цимбалиста смотрел безэмоциональный, холодный, самоуверенный ректор университета. Не приятель, увы. Даже не добрый собеседник, с которым можно выпить чарку-другую.

— Это уже твоё дело, — ровным голосом произнёс Вий-Совяцкий. — Моё дело проследить, чтобы ты не спалил к дидьковой бабушке мой университет.

— Оу, я поражён, — заметил Цимбалист, — не знал, что дражайшая родственница Жоржа Гаврилыча столь ценит современное образование.

Однако быстро отвернулся, не зная, что может сделать Вий-Совяцкий в ответ. Всё же нрав у ректора порой жутко непредсказуемый. Сердце вдруг кольнуло, Цимбалист поморщился. Плохо, то ли Андрей, то ли Кирилл дотумкали, как использовать старинный посох, валявшийся за печкой. Эх, давно стоило убрать его, да всё некогда.

— Начинай, — глухо уронил Вий и сложил руки на широкой груди.

'Без тебя знаю', — мысленно рявкнул Цимбалист, чувствуя, как кожу начинает колоть миллионами тонюсеньких иголочек — явный признак, что тот чуть приоткрыл глаза и намекает не перечить.

Сделав глубокий вдох, он прикрыл глаза. Так, что тут у нас? Злыдневская горечь полыни, мольфарская свежесть еловых веток... а вот ведьминские зелья — ромашка, мелисса, кора дуба... мята характерниковых отваров. Хорошо хоть провидцы ничего такого не творят. Дар им позволяет не использовать дополнительной гадости.

Цимбалист почувствовал потоки охватившей его энергии: зелёное сияние — мольфары, пламенеющий пурпур — ведьмы, ледяная синь — провидцы, желтизна выжженной солнцем степи — характерники и непроглядная тьма — злыдни.

Только больно уж тьма эта вязкая и густая, тянется, липнет неприятно. Цимбалист поморщился и попытался её струсить с пальцев. Эх, знал бы, что тут поработал кто-то из Верховных злыдней, послал бы всю эту компанию на Лысую гору и выпил бы душу и чугайстрова Андрейки. А стихийница? Да забери её дидькова бабушка!

Он сплёл пальцы решёткой, легонько подул на них, по коридору мигом разлетелась золотистая пыль. Где-то зазвенели струны цимбал, золото заполнило весь воздух и осело на стенах, не притронувшись только к стоявшему каменным изваянием Вий-Совяцкому.

По телу Цимбалиста пробежала неприятная дрожь. Он скрипнул зубами, но не сдвинулся с места. Миг — рваный звон лопнувшей струны. По стенам расползлись трещины, со всех сторон зашипели невидимые глазу существа.

— Вот так, вот так... Покажитесь на глаза, маленькие мои, хочу всех видеть, — хрипло прошептал Цимбалист, чувствуя, как злыдневская тьма жгутом сворачивается вокруг него.

Вий-Совяцкий не зря дал ему эту работёнку. Хоть и не злыдень, а на звон цимбал выбежит куда больше пакостников, чем на голос Вия, обозначенного врагом. А Цимбалист что? Цимбалист почти свой, он столько душ загубил, что не сосчитать.

Воздух задрожал, золото заискрилось, по стенах начали расползаться отвратительные тёмные пятна.

— Ближе, ближе, — прошептал Цимбалист, — ну же... ещё ближе.

Пятна преобразовали в провалы, из которых сверкнули десятки глаз: алые, жёлтые, блекло-голубые. Когтистые ручонки ухватились за края провалов. Всё вокруг заполнилось шёпотом, шелестом, глухим цвирканием и скрежетом. Злыдневы помощники поползли со всех щелей. Они изгибались, припадали к полу, перевались с ноги на ногу. Свиные рыльца напряжённо втягивали воздух, глазки злобно горели, зубастые пасти оскаливались в довольных ухмылках. Коридор кишел тварями, Вий-Совяцкий куда-то исчез, Цимбалист продолжал навевать струнную песню призыва.

Появившиеся не знали, зачем их зовут, однако всё же покорно шли. Пусть не Верховный злыдень, но имеет силу.

В звон струн мягко вплёлся голос Ночной Трембиты. Золото загустело, рухнуло на выползших тварей раскалённым покровом. Те истерично завизжали, заметались, натыкаясь друг на друга. По коридору пронеслась ударная волна. Цимбалиста снесло к стене. Боль разлилась по всему телу, но отвлекаться было некогда. Поморщившись, он создал крутящуюся спираль из тьмы и осколков звёзд и швырнул в метавшихся существ. Ногу неожиданно пронзила боль. Тварь с выжженными глазами, обломанным рогом и чудовищно разинутым ртом подползла слишком близко. Цимбалист рубанул рукой её по шее, с рычанием вскочил на ноги. Швырнул тёмную сеть в кипящее золото, визги стали надрывными, булькающими, на последней ноте. Перед глазами появилась мутная пелена, тело окутала слабость. Вот тебе и простые служки злыдня, а грызут как!

Он поднял руки, Ночная Трембита издала глубокий гул, пропитанный гневом. Коридор вспыхнул ослепительным светом, ноздрей коснулся запах горелого. Здание задрожало, голос Трембиты негодовал, уничтожая всех на своём пути.

— Хватит! — неожиданно раздался за спиной голос Вий-Совяцкого, и на плечо легла тяжёлая ладонь.

Цимбалист дёрнулся, но пальцы дрогнули, плетение силы покачнулось, и тёмная сеть осыпалась пеплом на пол.

Некоторое время оба молчали. Покрытый копотью коридор, сгоревшие схемы и таблицы, прожженные местами деревянные двери. Одна из них приоткрылась, и в коридор осторожно высунулся очкастый студент. Чуть не споткнулся о тушку твари со свиным рылом, охнул и резко свалился в обморок. Цимбалист хмыкнул. Видать, провидец. Остальные покрепче будут. Хотя мог и догадаться, что тут такое светопреставление.

— Дело пахнет керосином, — чуть лениво заключил он и снова поморщился от боли в ноге.

Надо же, почти вся штанина пропиталась кровью. Однако, зубки.

— Дело пахнет проблемами, — мрачно уронил Вий-Совяцкий.

— Дело пахнет ремонтом, — тяжко вздохнул неведомо откуда нарисовавшийся Дидько. — Павел Константинович! Ну, где я вам столько материалов наберу? Это ж одна головная боль!

Вий-Совяцкий не обратил на его слова ни малейшего внимания, сложил руки за спиной и деловито прошёл вперёд, оценивая причинённый ущерб.

Цимбалист опёрся рукой о стену. Плохи дела, надо бы поскорее в лазарет к Шаленому. У него хоть методика и оставляет желать лучшего, но работает. А ректор, скотина бесчувственная, мог бы хоть спасибо сказать. Вон сколько гадости удалось убрать. Ан нет, морду дубом сделал и кокетливо пошагал по закопченному коридору. Тьфу.

— Что, тут всё так плохо было? — тихо поинтересовался Дидько.

— Ну, — протянул Цимбалист, — могло быть хуже. Знаете ли, Жорж Гаврилович, я ж оптимист.

— Да уж, — прокряхтел Дидько, — что есть, то есть. Теперь-то что?

Цимбалист только пожал плечами:

— Это у своего пана ректора спросите. Что надумает — то и будет. Злыдень пока до вас не дотянется. Разве что новой заразы насует. Но опять же... для этого нужно время.

— И сколько же? — раздался звонкий женский голос.

Цимбалист недоумённо поднял голову и встретился с огромными жёлтыми глазами. Почти как его звёздная пыль. Вот... надо же, даже не заметил, как коридор заполнили студенты. Особо подходить не решались, но эта рыжеволосая пичуга не побоялась. И смотрит так спокойно, уверенно, с интересом.

Цимбалист усмехнулся своей фирменной улыбочкой, попытался отойти, но покачнулся. Пичуга тут же ухватила его под локоть — по телу вмиг разлился жар, голова пошла кругом от запахов ванили, утренней свежести и потока невероятной силы. Какие духи... И — она! Все звёзды Чумацкого Шляха, это же она! Стихийница из неумелого ведьмовского гадания. Только внешности там было не увидеть — только суть почуять можно. Губы сами расползлись в улыбке. Может, не совсем счастливой, но близко к этому.

Однако рыжая только нахмурилась:

— У вас кровь. Надо бы к Савве Геннадиевичу вас. А то вон как перекосило.

Цимбалист аж оторопел от такого заявления. Перекосило — это она про его природный шарм, что ли? Ну, ни капли уважения к старшим! Дерзкая барышня будет, ничего не сказать. С такой справиться — немало сил потребуется.

— Цыц, Гуцол, — неожиданно рыкнул Дидько, — ты что такое говоришь! Это же почётный гость нашего университета. А тут... перекосило! Эх... ничем ты не лучше Васьки!

Она чуть смутилась, а Цимбалист с трудом сдержал рвущийся наружу хохот. Почётный гость! О как завернул! Это ещё Вий-Совяцкий не слышал! Впрочем, сам ректор уже шёл к ним.

— Как бы ни повторилось, — глухо уронил он, скользнул безразличным взглядом по девочке, вцепившейся в локоть Цимбалиста. Та, кажется, несколько растерялась, однако отходить не собиралась.

— Весну продержитесь, — ответил Цимбалист, — я наложил защитное заклятье. Плюс кровь моя тут осталась, некоторое время побоятся соваться.

Пичуга хмуро глянула вниз и покачала головой, потом перевела взгляд на Вий-Совяцкого:

— Павел Константинович, можно я почётного гостя отведу к Шаленому?

Вий-Совяцкий чуть не поперхнулся: то ли от такой наглости, то ли от почётного гостя. Дидько сделал вид, что его здесь вообще нет.

— Веди.

Пичуга, не говоря ни слова, потянула его к лестнице. Цимбалист не сопротивлялся, от потери крови и магических сил, быстро соображать не получалось.

— Тут совсем немного, — прощебетала она, словно пыталась утешить, хотя ни в каком утешении он не нуждался. — Здесь... Ой!

Пичуга резко смолкла. Цимбалист оторвал взгляд от ступенек, чтобы понять, что произошло. О, а злыдни не ходят одни. Внизу, у самого начала лестницы, прожигая их обоих ненавидящим взглядом, стоял Чугайстрин-старший.

Часть III. Орыся

Глава 1. Пари с Вием

Мама любить тата,

Тато любить маму.

Мене ніхто не любить —

Стану хуліганом.

Тартак 'Хуліган'

Весна выдалась дурманная. Солнце пронизывало воздух, птицы звонко заливались весёлым щебетом, цветущая ветка сливы легла прямо на подоконник распахнутого ректорского окна. Пчелы деловито жужжали, собирая нектар; медовый запах дурманил головы юных студентов, выгоняя все мысли об учёбе.

Вий-Совяцкий стоял у окна и пил кофе. Крепкий, ароматный, несущий бодрость. Сам Городовой прислал — как не уважить подарочек? Жаль только, кислинка какая-то невразумительная имеется. И дело тут совсем не в кофе. Скорее уж, Хвеся что-то напутала и сыпанула какой-то отравы. Не со зла, автоматически. Ведьма ж ещё та. Сегодня парковала на крыше свою метлу так, что Дидько чуть чувств не лишился.

Вий-Совяцкий вздохнул и допил кофе. Глянул на кактус, взял леечку и задумчиво полил его. Крыша — дидькова забота. А вот комиссия задорных упырей уже его собственная. Отдыхать было некогда, надо пройтись, просмотреть кандидатов на открытые пары.

Поставив чашу на стол, Вий-Совяцкий подхватил кожаную папку и, бодро насвистывая, вышел из кабинета. Вторая пара шла вовсю, коридоры пустовали. Вий-Совяцкий глянул на часы и хмыкнул. Успеет. Хорошо хоть тут покой да тишина. Гриша на время уехал к себе — какая-то зараза завелась на вверенном участке, пришлось всё бросить и рвануть на родину. Призрачный Цимбалист хоть и пытался выбить материальную компенсацию, ничего не получил. Посредством угроз, уговоров и обещания выдать участочек под Кобеляками, умчался за Чумацкий Шлях. Казановы недобитые. Хорошо хоть удалось отстоять девочку на первый год обучения, а то каждый норовит свои чары на ней попробовать. Эх, скорее бы Андрей в себя пришёл. Тот хоть молодой, да куратор хороший. И батьке растолкует, что молодая мачеха — это плохо, и Цимбалисту по рукам даст.

Думать о том, что Андрей и Кирилл появились в пространственном кармане в библиотеке в бессознательном состоянии, не хотелось. Уж что только не делал Шаленый, да только пока всё без толку.

Вий-Совяцкий только вздохнул, подошёл к тёмной двери и распахнул её. Мимо пронёсся чёрный обжигающий вихрь. Он отступил на шаг, посмотрел на побелевшую как мел студентку, что выпустила его.

— Пр-р-ростите, — пролепетала она, пятясь к учительскому столу, за которым восседала Ткачук.

— Хорошо, — невозмутимо кивнул Вий-Совяцкий, — прошу продолжать, Александра Евгеньевна.

Деловито прошёл по аудитории, наслаждаясь видом округлившихся глаз студентов, и уселся за последнюю парту. Троечники за соседними столами до этого резавшиеся в карты мигом закаменели. Вий-Совяцкий посмотрел на карты и прищурился. Эх, жалко, работа ж Владислава Ерко, красотища какая. Этника, дизайн, да ещё и магией подзаряжены. Молча протянул руку, Васька Гуцол быстро собрал карты и отдал ему. Вий-Совяцкий кивнул, давая немое разрешение продолжать пару.

Ткачук вела занятия хорошо: уверенно, спокойно, будто занималась этим не один десяток лет. Да и выглядела весьма и весьма. А упыри любят посмотреть на красивое. И если решат не только посмотреть, но и пощупать, так она им аккуратненько ручки оторвёт и себе на ожерелье нанижет. Очень достойная девушка.

— Таким образом, — звучал чёткий голос Ткачук, — каждое из созданных вами заклятий — это произведение воли, знаний и желания. Если чего-то не хватает, результат вас никак не порадует. Поэтому каждый раз, решаясь что-либо воссоздать, даже, будучи абсолютно уверенными, стоит перепроверить ещё раз любое действие. И неважно: вы первокурсник или видавший виды злыдень.

Она что-то ещё говорила, но Вий-Совяцкий не вникал. Тихо встал, прошёл возле стеночки и остановился у выхода. Глянул на резко смолкшую Ткачук.

— После пар подойдите ко мне, Александра Евгеньевна.

В карих глазах плеснулось удивление, но голос прозвучал на удивление ровно:

— Как скажете, Павел Константинович.

Из злыдневской аудитории он выходил в приподнятом настроении. Глянув в окно, заметил второй курс характерников и Ярослава Дожденко, строго отчитывавшего какого-то разгильдяя. С любопытством посмотрел ещё немного, как разгильдяй вернулся в строй, а Дожденко вдруг резко перекинулся огромным серым волчарой. Девочки дружно вздрогнули, мальчишки вытянули шеи, рассматривая своего куратора. Вий-Совяцкий облокотился на подоконник. А что? Дожденко — парень перспективный, комиссию можно завести и к нему. Тут с лишними вопросами вряд ли полезут.

Послышался цокот каблучков, лавандовый аромат коснулся ноздрей.

— Павёл Константинович? — приятно произнёс грудной глубокий голос.

Солоха. Хороша чертовка. Вий-Совяцкий даже несколько жалел, что жениться уже поздновато. Вот уж ведьма, так ведьма. Он обернулся:

— Да-да?

Солоха надела бордово-красный брючный костюм, удивительно подчёркивавший её формы, но при этом не лишавший университетской строгости. Чёрные волосы убраны в косу, серые глаза чуть прищурены. Губы, прям черешенка спелая, по цвету не отличаются от брошки, приколотой к лацкану пиджака. В руках папка с документами и маленький оберег в виде веничка. Чтоб, значит, неугодные бытовые чары сметать.

— Хочу спросить вас про практику, Павел Константинович, — произнесла она. — Мои девицы уже вот-вот получат сертификаты, им нужно побывать на шабаше.

Настроение мигом испортилось. Это он как-то забыл. То есть, не совсем забыл, просто попытался засунуть в самый дальний угол, потому что Лысая гора и так местечко не из приятных, а сейчас — особенно.

— И какие же у вас варианты? — невозмутимо поинтересовался он. Солоха не смутилась, только улыбнулась. Вот же дурак Гришка, такую бабу упустил! Подумаешь, что не стихийница! Ведь это ещё тот вопрос. Могущественная ведьма может родить такого ребёночка, что всех за пояс заткнёт. Но тот больно принципиальный: так нельзя, надо по закону предков. А предки... что предки? Может, в их время просто таких роскошных ведьм не было? Вот они всякое и понаписывали!

— Лысая гора, — чуть пожала она плечами. — Я, конечно, разведывала про Каменную могилу, только там наших мало. Да и не факт, что захотят возиться со студентками. А на Лысой горе уже всё налажено, — Солоха улыбнулась, — там уже вся нечисть меня знает.

— Знает-то знает, — проворчал Вий-Совяцкий, — а как появится тот, кто нам не нужен?

Солоха мигом посерьёзнела. Она прекрасно понимала, что в этот раз практика на Лысой горе может закончиться чем-то очень нехорошим.

— Но иного выхода нет, — тихо сказала она.

— Нет, — мрачно отозвался Вий-Совяцкий, — поэтому хотим мы этого или нет, а придётся нам после комиссии заняться этим вопросом вплотную.

Весть про комиссию Солоху совсем не обрадовала. Заметив, что Вий-Совяцкий неотрывно на неё смотрит, даже невольно отступила на шаг.

— Павел Константинович, вы что удумали?

— Да вот... — начала Вий-Совяцкий, — проведёшь открытый урок для этих упырей и обещаю, что разрулю вопрос с практикой.

Солоха, кажется, потеряла дар речи. Вий-Совяцкий молчал, наслаждаясь моментом, и в чём-то даже понимал Гришку. Правда, совсем чуть-чуть.

Она нахмурилась, чернее брови сошлись на переносице:

— А гарантии?

'Вот ведьма! — восхитился Вий-Совяцкий. — Дай только выгадать что-то!'

— Будут тебе гарантии, — усмехнулся он, показывая острый край зубов и видя, как Солоха бледнеет, — клянусь чугайстром.

* * *

Со звонком студенты бодро кинулись к двери. Практикум по воскрешению усопших почему-то радовал только часть группы, остальные приобретали трогательный зеленоватый оттенок и старались дышать поглубже. С чучелами и впрямь была проблема. После того как первый курс мольфаров посжигал всё, что мог, приходилось обходиться более серьёзными экспонатами. И уж совсем не Сашина вина, что многие умертвия давно потеряли презентабельный вид.

Она быстро закрыла окно, провела ладонью по крышке стола, аннигилируя частички злыдневских порошков, при помощи которых делала наглядные материалы. Осмотрела помещение — вроде всё в порядке, техничка не побежит кляузничать ректору.

Кстати, ректор. Саша поморщилась. Вот скучно ему жить, али соскучился совсем? Эх, нет покоя бедной слабой женщине. Сосед лежит у Саввы в лазарете, Дожденко уматывается с двумя группами с утра до ночи, Рудольф Валерьевич, провидец окаянный, сбежал на юг и что-то не торопится назад.

Глянув на часы, решила, что успеет в буфет. Подхватила сумку и вышла из аудитории, за спиной сам щёлкнул волшебный замок.

Горпына Петровна откровенно скучала. Завидев Сашу, засияла аки начищенный медный таз.

— Сашенька, здравствуй! Проголодалась?

Саша приветливо улыбнулась:

— Ага. Пирожки с яблоками есть?

Горпына Петровна начала ворчать, что сухомятка — это не лучший выбор, есть надо хорошо, правильно и без спешки. Тем временем подрумяненный пирожок с забавной косичкой на боку выпрыгнул из корзинки и с апломбом плюхнулся на салфетку, мол, не ворчи, тётя, — заворачивай!

Пацюк быстро взяла его, сунула в бумажный пакетик и протянула Саше.

— Держи уж, — покачала головой она, — а то совсем тростиночка. Что там нам обещают?

Саша ухватила пирожок и со смаком в него вгрызлась:

— Спасибо. Да, пока вроде ничего такого страшного. Комиссия должна нагрянуть, но это только в конце мая.

Горпына Петровна снова покачала головой:

— Ох, беспокойная весна в этот раз выдалась, беспокойная.

Сашка только хмыкнула:

— Да зимушка была не лучше.

— Это да. Но подумай сама, когда у нас такое было, а? И смерть, и злыдней мелких прорва, и преподаватели пропадают... Ох, чует моё сердце недоброе.

Возразить нечего, поэтому Саша продолжая жевать. А что ещё оставалось? Пирожок кое-как проскочил внутрь:

— Вы мне ещё узвара налейте, и я побежала.

Горпына Петровна, грохнув огромным половником о здоровенную кастрюлю, зачерпнула ароматную жидкость и налила в стакан.

Выпив и быстренько поблагодарив буфетчицу, Сашка рванула наверх. Вий-Совяцкий ждать не любит. И так будет презрительным взглядом щупать, чего уж там. Ну, ладно, не щупать — придавливать.

Перед дверью ректора Саша остановилась, чтобы отдышаться, однако та неожиданно сама приоткрылась.

— Заходи уже, ведьма окаянная, — донёсся голос Вия-Совяцкого.

Сашка нырнула в кабинет, дверь захлопнулась со звонким щелчком замка. Ректор обнаружился в кресле, потребляющим малиновое варенье с булочкой. Рядом крутился Бесенька. Завидев Сашу, тот всё бросил и с радостным визгом кинулся к ней. Почти впечатался в ногу и обхватил обеими лапками икру и что-то радостно запищал.

Саша улыбнулась, подхватила бесёнка на руки и быстро прошла к креслу. Вий-Совяцкий наблюдал эту картину, не прекращая жевать булочку.

Саша уселась, закинула ногу на ногу, устроила поудобнее Бесеньку и посмотрела на ректора:

— Что у нас плохого? — мило поинтересовалась она.

Вий-Совяцкий громко прихлебнул чай. Полдник — святая вещь, поэтому может даже развалиться весь университет, но он не сдвинется с места, пока не проведёт все подобающие церемонии относительно еды.

— Упыри, — коротко бросил он.

Саша только хмыкнула и сама потянула к варенью, макнув в него палец.

— Прекрати, — проворчал Вий-Совяцкий, — потравишь ещё ненароком.

Она облизнула палец, по языку разошлась чуть терпковатая сладость. У, какая прелесть! Горпына чудесно делает варенье, надо будет у неё выдурить пару баночек вкусненького.

— Не бурчи, сам же знаешь, что тут у нас происходит.

Хотя, конечно, ей совсем не нравилось, что все планы отчаянно рушились.

Бесёнок тем временем углядел на поясе Саши бахрому и, сосредоточенно сопя, принялся её дёргать. Вий-Совяцкий шикнул на баловника, но тот даже не подумал отреагировать.

— Так, значит, я с Солохой договорился, упырей поведу на пары к ней, — произнёс он.

— Мне гробы сразу заказывать? — с совершенно непроницаемым видом спросила Саша. — Или можно будет тут чучел наделать? А то моим практиковаться не на чем совсем.

Вий-Совяцкий несколько секунд, кажется, серьёзно обдумывал эту перспективу, но потом только покачал головой.

— Ах, если бы, ах, если бы — не жизнь была, а песня бы, — пробормотал он.

Зная репертуар упырей, Саша не очень надеялась на приятную развязку. Тем не менее, дедушка её бы просто так не позвал. Пришлось чуть хлопнуть Бесеньку, чтобы не снял весь пояс.

Вий-Совяцкий откинулся в кресле и сложил руки на животе.

— Проблема номер раз, — весомо возвестил он, — комиссия, которая пойдёт на всё, лишь бы наставить нам магических штрафов. Конкуренция, моя дорогая, сама понимаешь.

Саша понимала. Уж пятый год тут работала, а комиссия с каждым годом заявлялась всё круче и круче, стол для них нужно накрывать всё богаче и богаче.

— Проблема номер два, — продолжил Вий-Совяцкий, — Андрей и Кирилл в коме. Ещё если второй, то такое, по документам у нас не работает, то вот с Чугайстриным-младшим — беда.

На мгновение Саша ощутила вину. Ну, такую... маленькую, как торчащие рожки Бесеньки. Всё же Андрей был вполне неплохим подопыт... соседом. Но в то же время гадом ещё тем. Финт с любовным зельем она до сих пор не могла простить, хоть вина Андрея и не была прямой.

— Что ты молчишь? — неожиданно как-то нехорошо спросил он. — Ты хоть понимаешь, что будет, если они узнают про твой эксперимент? Или что моя родная внучка торчит на злыдневском факультете?

— Ну, что будет, — Саша только пожала плечами, — тебя будут ругать.

— Внезапно, — фыркнул Вий-Совяцкий. — Родственники, работающие в одном заведении, не такой моветон, как они себе там возомнили, но сейчас их лучше не злить. Ибо у нас на руках трупы и безобразия.

Саша только усмехнулась. Неофициальный закон о том, что кровные родственники не должны работать в одном месте (если все они, конечно, нечисть), она считала полным бредом. Это плохо, если вся родственная компашка жутко безмозглая и ни на что не способная. А если ребята ничего себе, то почему нужно следовать каким-то предрассудкам? К тому же, имея честолюбивую цель стать деканом злыдневского факультета, Саша не собиралась сдаваться.

— Кормильцев... — она чуть пожала плечами. — Дело прошлое, замятое. Мы всё-таки не обычный университет, тут смертность гораздо выше. Мне ли тебе этого говорить?

Вий-Совяцкий принялся сосредоточенно вытирать руки салфеткой. Такие разговоры ему никогда не нравились. Бесенька тем временем устроился клубочком на коленях у Саши и, сунув нос в хвостик, блаженно засопел. Она мягко погладила неугомонную егозу по спинке. Точнее, уже угомонившуюся. Бесенька что-то пискнул и дёрнул ухом.

— Как ты собираешься прятаться, радость моя? — тем временем поинтересовался Вий-Совяцкий.

Саша пожала плечами:

— Да никак. Никто из комиссии не станет проверять мои наследственные способности. А магический фон у меня чистый — злыдневский.

— Но только ты ведьма, — хмыкнул он.

Внутри внезапно вспыхнула злость. Саша шарахнула кулаком по быльцу кресла, Бесенька вскочил, сонно заморгав и заозиравшись.

— Только не забыл, что родители от меня отказались? — её голос походил на змеиное шипение, однако Вий-Совяцкий даже не шевельнулся. — Я им, видите ли, бездарная. Род позорю!

— Я знаю, — глухо ответил он. — Так же, как и ты знаешь, что я об этом думаю. Потому и забрал сюда.

— Заботливый дедушка, — буркнула она, успокаиваясь и начиная укачивать Бесеньку.

— Такой, — не стал отрицать Вий-Совяцкий. — Поэтому раз оба вляпались, давай хорошо подумаем, что делать дальше.

Саша на какое-то время задумалась. Что делать? Офигеть, какой хороший вопрос! Андрей и Кирилл должны прийти в себя. Чем раньше — тем лучше. Переходы с той стороны Чумацкого Шляха никогда бесследно не проходят. Кто виноват? Призрачный Цимбалист. Это только он может снять свои чары, освободить от звёздных пут и вернуть в мир людей.

Она вздохнула. Момент с Цимбалистом — вещь крайне неприятная. Он хоть порой бывает и невероятно мил, но связываться лишний раз с ним не стоит. Хоть и нечисть, но преследует исключительно свои цели.

— У нас ещё проблема номер три, — медленно произнесла Саша.

Вий-Совяцкий внимательно посмотрел на неё, потом подумал и ухватил ещё одну булочку и принялся её крошить для Бесеньки.

— Внезапно, — прокомментировал он. — А конкретнее?

— Дина, — фыркнула Саша, откидываясь на спинку кресла. — Как ты мог так обойтись со стихийницей? Это же такая редкость, что дар не по наследству передался не от родителей к ребёнку, а сам проявился!

Вий-Совяцкий поманил к себе Бесеньку.

'Он явно не впечатлился моей речью, — хмыкнула Саша. — Что ж, ещё посмотрим кто кого'.

— Это не проблема, — ровно ответил он, — сама же и говоришь — редкость. Цимбалисту нужна Хранительница для мольфарской сокровищницы. Поэтому он сделает что угодно, лишь бы получить её. К тому же сама прекрасно понимаешь, что вреда ей от этого не будет. Хранительницу не может тронуть ни одна тварь, — он задумчиво поглядел на довольного Бесеньку, живо перебравшегося на стол и принявшегося за угощение, — ни одна. Даже сам Цимбалист.

Аргумент Сашу совсем не устраивал. Хранительница, удерживая такую мощь спрятанных артефактов, может долго не протянуть. Хорошо, если девочка крепкая. А если нет? Любителей пробраться за Чумацкий Шлях, чтобы поживиться вкусной магии очень много.

— Ладно, — вздохнула она, — ну, а на кой Григорий Любомирович чудит? Зачем надел её на пальчик мосяжный перстень?

Вий-Совяцкий только покачал головой, будто родная внучка не понимала очевидных вещей. От этого Саше захотелось стукнуть его чем-то тяжёлым. Желательно той стеклянной вазой с невзрачным гербарием, который зачем-то сюда поставила Хвеся.

— Ты же знаешь, что уже столько лет у него нет наследников. А старейшины рода ворчат, требуют, чтобы передавал силу. И хоть Гриша крепкий мужчина, сотню лет будет ещё огого, но всяко может случиться. А стихийница любому родит хорошего ребёночка, и магические способности стопроцентно передадутся, сама понимаешь.

Саша поражённо уставилась на него. Услышанное не укладывалось в голове.

— То есть... — пробормотала она, — как нет? А кто же тогда подселился в мою комнату?

— Ты сама его подселила, — буркнула Вий-Совяцкий, открывая предварительный отчёт по проведению практики для первокурсников. — Тема, видите ли, кандидатской: 'Взаимодействие мужской и женской магии в условиях злыдневско-мольфарского потенциала'. Тьфу!

Саша сделал вид, что ничего не расслышала. Ну, не виновата же она, в конце концов, что один втюрился в студентку, а второй вообще в кому рухнул! Правда, чего уж там, рухнули оба.

— Не заговаривай мне зубы, — фыркнула она, — давай лучше детали. Чей сын Андрей?

— Чугайстрина-старшего, — невинно сообщил Вий-Совяцкий.

Если б возможно, то ещё бы и невинно захлопал ресницами. Однако, слава всем злыдням, это не случилось. Какие уж тут ресницы... Саша сжала кулак и подалась вперёд, прожигая его взглядом. Вий-Совяцкий изумлённо приподнял брови, мол, я что-то не то сказал? Да быть того не может!

— И-и-и? — с ласковой улыбкой голодного крокодила протянула она.

— Приёмный, — мрачно отозвал Вий-Совяцкий. — Одно время Гриша крутил роман с прекрасной барышней по имени Аин Кервален. Красавица, ничего не скажешь... порой. Умная, грамотная — всё прекрасно. По обмену знаниями ездил в Великобританию, значит. К феям.

Саша обдумывала его слова. Андрей — сын феи? Ничего себе!

— Значит, мать — фея... — тихо произнесла она.

— Нет, — не менее мрачно сказал Вий-Совяцкий, — Чугайстрин будет не Чугайстрин, если ж не вляпается! Аин не фея, а баньши.

Саша тихо охнула.

— Угу, — хмыкнул он, — так ещё на момент знакомства — очень беременная баньши. Кто отец — неизвестно. Но вполне может быть, что кто-нибудь из лесного народа, обрати внимание на уши Андрея. Только это мелочь. Хуже, что Аин ещё и снискала страшную нелюбовь своих драгоценных родственничков. В итоге ребёнка Грише принёс какой-то зелёный фейри, вручил и был таков. Ни записки тебе, ни последнего прощай. Только по магическому фону и понял, что мать — Аин.

Некоторое время Саша сидела, уставившись на него и потеряв дар речи. Нет, это какой надо быть?! Бросить ребёнка и смыться! Ну, мамаша! Вот не зря никогда не любила этот западный народ!

— Погоди, — произнесла она, — и что, так ни разу и не появилась больше?

Вий-Совяцкий отрицательно замотал головой. Но раз так... Ведь можно же... Саша чуть не подпрыгнула от осенившей мысли.

— Слушай, я вытащу нас из беды!

— Да? — скептично хмыкнул Вий-Совяцкий. — Мне уже сейчас писать заявление на увольнение.

Обида вспыхнула вместе со злостью, с кончиков пальцев сорвались язычки тёмного пламени. Она прищурилась и почти прошипела:

— Хочешь пари, дедушка?

На губах Вий-Совяцкого появилась дьявольская улыбка, из-под полуприкрытых век полился могильный холод.

— А выдюжишь, внученька?

— А ты боишься проиграть? — Саша тоже улыбнулась, не отводя глаз. — Тогда пари: если я уверю комиссию, что у нас всё в порядке, ты сделаешь меня деканом злыдневского факультета.

Вий-Совяцкий чуть склонил голову набок, бледно-голубые глаза вспыхнули огнём:

— А если нет, то выйдешь замуж за того, на кого я укажу, и уйдёшь в декрет... Орысенька.

Глава 2. Южный Городовой

Настроения не было никакого. Я смотрела под ноги, чтобы не сбить носки новых лаковых туфелек. Васька сделал подарок от всего сердца: ухватил за шкирку насупленную сестру, то есть меня, и потянул в магазин. Несмотря на день рождения, канун совершеннолетия и всё такое, никакого желания праздновать не было. На все попытки отмахаться Васька только фыркнул и сообщил, что если я сегодня не вылезу из общаги сама, вытянет за косы сам. Кос у меня нет; волосы, спасибо, чуть ниже плеч, но с этого злыдня станется.

Туфли, правда, и впрямь приобрели красивые. Чёрные, на высоком каблуке, с изящной золотистой пряжечкой и закруглённым носком.

Васька шагал рядом, насвистывая какую-то песенку. Ему, в отличие от меня, кажется, всё хоть бы хны. Не расстраивал ни хмурый вечер, ни ветер, забирающийся под лёгкую куртку и треплющий волосы. И хоть настроение валялось ниже плинтуса, всё же нельзя отрицать: хорошо, что брат вытащил в люди.

— Мелкая, мороженое будешь? — поинтересовался он, покосившись в сторону колоритной краснощёкой тётки за холодильной установкой.

Я пожала плечами:

— Пожалуй, нет.

— Тогда шоколадное, — не смутившись, кивнул Васька и потопал к тётке. — Стой тут.

'Нахал', — мысленно хмыкнула я, даже не подумав его слушать, молча поплелась к скамеечке. Меня он, конечно, выучил превосходно за столько-то лет! И шоколадное мороженое я действительно люблю больше всего.

Усевшись, молча уставилась перед собой. Полтавский вокзал не особо отличался от херсонского: тоже внушительное белое здание, смотришь: простор, свет да представительность. Только крыша тут зелёная, а у нас она красная. Кстати, вот это мы дали жару: проскакали от университета аж до вокзала. С какой радости, спрашивается?

Васька плюхнулся рядом и протянул мне вафельный стаканчик с самым обычным мороженым. Как говорят, советским. Другого не люблю просто. На мгновение стало очень грустно. Почему-то пришла мысль, что никто не будет знать меня, как брат. Он, конечно, на то и брат, но... Я только вздохнула и глянула на подмигнувший красным огоньком камень на перстне. После той встречи на лестнице Чугайстрина-старшего я больше не видела. Только Хвеся Харлампиевна сообщила, что он срочно отбыл в Ивано-Франковск из-за каких-то резко возникших проблем. Мне ничего сказать не соизволил. Кажется, даже забыл, что делал предложение. Ну, и ладно!

Я попробовала мороженое — во рту появилась приятная холодная сладость. Тогда он, кстати, ни слова не сказал, только смотрел так, будто хотел на месте испепелить. А потом резко развернулся и ушёл. А изгонявший злыдней Богдан усмехнулся, пожал плечами и уточнил:

— И где тут ваш лазарет?

Сильный порыв ветра, волосы защекотали лицо. Заправив пряди за ухо, я вздохнула. Богдан. Знаю, что мои действия со стороны смотрелись нахально и странно, но, увидев его, с первой же секунды, поняла кто это. А ещё потянуть в лазарет показалось так правильно и естественно, что не возникло и мысли остановиться. Правда, в лазарет меня не пустили, и поговорить больше мы так и не смогли. А хотелось... Впрочем, вру. И сейчас хочется. Однако про него больше не было никаких известий. Только три ночи назад ещё один сон приснился, а наутро я нашла сопилку под подушкой. Такую тоненькую, изящную, разрисованную изумрудными листиками.

— Чего страдаешь? — спросил Васька, тем временем уплёвший уже половину порции.

— Да так, — я пожала плечами, — погода и...

— Ой, я тебя умоляю, — отмахнулся он. — Мамка, небось, отругала?

Я насупилась. Зараза. Сам же сдал: 'Динка замуж собралась, Динка замуж собралась'. Естественно, мне устроили головомойку, пришлось долго пояснять, что никуда я не собиралась и не пойду. А Ваську потом с помощью Тани заперли в злыдневском подвале, на всю ночь. От Дидько влетело потом всем троим, потому что этот балбес опять попортил часть учебных материалов.

— Дурак, — весомо высказалась я.

— Сама такая, — ни капли не обиделся брат. — Согласись, я тебе помог. Полезет ещё раз этот хмырь приставать, а ты за родительскую спину, мол, с тобою целоваться мне мама не велит!

Размахнулась, чтобы дать подзатыльник. Васька притворно испугался и шарахнулся в сторону:

— А-а-а-а, дяденька милиционер, спасите-помогите, убива-а-а-а-ают!

— Замолчи уже! — шикнула я. — А то и впрямь сейчас прибежит. Заберут за нарушение общественного порядка.

Васька красноречиво показал язык, но мигом посерьёзнел:

— Слушай, а точно не собираешься?

— Ты миллион раз слышал, что нет, — рыкнула я, прикрывая глаза и пытаясь успокоиться.

Внутри всё жгло мольфарским огнём, ещё минута — испепелю тут всё к дидьковой бабушке.

Повисла тишина, потом почувствовала, как Васька пытается отобрать у меня мороженое. Всё же треснула братца, услышав недовольное сопение.

— Эх, не повезёт твоему жениху, Динка. Он тебе слово, а ты ему — раз! — в лоб, — посетовал он, — поразбегаются все от тебя.

Однако меня такое положение дел ни капли не огорчало. Только усмехнулась:

— А не пойду замуж. Стану старой и страшной, буду висеть у тебя на шее и взывать к твоим братским чувствам!

Васька возвёл очи горе:

— Боженька, за что мне это, а? Почему мама не могла родить братика?

— Тогда бы она сошла с ума, два балбеса одинаковых, — буркнула я. — Впрочем...

В нескольких шагах от нас замерла девушка в тёмном плаще. Откинула капюшон, и по спине заструились иссиня-чёрные волосы. Огляделась, будто выискивала кого-то взглядом. Я тихонько ойкнула, признав Ткачук. Она нас не видела, глянула на часы и резко сорвалась с места, помчавшись в здание вокзала.

— Вась, — тихо протянула я, — это ж ваш куратор...

— Вижу, — оторопело отозвался он, — однако... Завтра же занятия. Куда она так рванула?

* * *

'Ну, дедушка, — думала Саша, нервно выстукивая ложкой по столику и глядя, как мимо проносятся позеленевшие поля. — Замуж ему подавай! Проблем он не хочет. Это я тебе припомню, я сделаю столько проблем, голуба моя, что мало не покажется'.

Она сделала глоток чаю и горестно вздохнула. Напиток отвратительный, к тому же пересахаренный. Проводница типа Верка Сердючка Обыкновенная выдала кружку с таким видом, что сразу стало ясно: ни одно из Солохиных зелий с ним не сравнится по убойности.

Звонко поколотив мерзкий сахар, Саша ещё раз глянула на время. Времени должно хватить, Рудольф вряд ли с самого утра поскачет в Полтаву, а, возможно, ещё и задержится на целый день, тут уж как пойдёт.

Саша поморщилась: вот какой дидько дёрнул его в Херсон сорваться? Открывающийся филиал для провидцев? Как бы ни так! Вообще-то, он был единственный из основателей ПНУМа, который не тянул на свой статус. Вёл себя похлеще её оболтусов-третьекурсников. Если б не мощнейший дар, который позволяет видеть на десяток лет вперёд, Вий-Совяцкий удрал бы от него, сверкая пятками. С другой стороны, Рудольф не считал, что ведёт себя странно и откровенно довольствовался своим положением.

Саша бросила быстрый взгляд на закутанную в тёмную ткань метлу, приткнутую в уголке. Уж свезло, так свезло. Свой любимый транспорт укрыла покровом невидимости, накинула быстренько и пронесла без проблем. Плюс на купе наложила заклятие отталкивания, так спасибо всем злыдням, в соседи никто не набивается.

Правда, на проводницу это не действовало. Дверь открылась, и в купе заглянула круглая физиономия в синем берете с огроменной брошкой в виде листика.

— Ну, как чаёк? — поинтересовалась она низким грудным голосом, от которого Сашка чуть не подпрыгнула.

— Ничего... пережила.

Проводница ни капли не оскорбилась:

— Ещё?

Саша судорожно замотала головой:

— Нет-нет, благодарю.

Проводница прикрыла дверь, однако Саша заметила, как за ней мелькнула какая-то странная тень. Посидев несколько секунд, встала и тихо подкралась двери. Прислушалась. Нет, вроде бы ничего. Глубоко вдохнула и начала прощупывать на магическом уровне — пустота. Не помогла даже раскинутая злыдневская сеть, обычно выуживавшая любую нечисть, как паук муху из тёмного угла.

Выругавшись сквозь зубы, снова плюхнулась на полку и мрачно уставилась на чашку. Даже если предположить, что кто-то за ней следит, то... Всё равно бред какой-то выходит. Кому это может быть надо? Разве что тому, кто устраивал всю гадость в университете. Но тогда хороший вопрос: почему почти два месяца он и носа не выказывал? Разве что сила Цимбалиста и впрямь может впечатлить. Эх, Цимбалист, что ж ты зараза-то такая? Не мог себе Хранительницу найти среди дам постарше? Динке ведь ещё учиться и учиться, какая тут может быть сокровищница мольфаров?

За окном давно стемнело, но не было и мысли смотреть туда. Почему-то наружу полезли воспоминания давно минувших дней: безразличное лицо матери, презрительное — отца. Не уродилось дочка с ведьмовской силой: слишком слабенькая, дар уж больно непостоянный. Дед как ни пытался уговорить, но родители были непреклонны — отнесли на Лысую гору, думали в день шабаша провести ритуал привлечения силы.

В ушах стояли дикие крики, ведьмовский хохот, треск горевших костров. Тянуло сыростью, ночной прохладой и скошенной травой. А потом по глазам ударил белый огонь. И сила влилась, боль пронзила всё тело. Только потом оказалось, что не ведьмовская вовсе. Какой-то злыдень пробрался вслед за родителями и накинул чары, опутал злыдневским заклятием, вот тебе и Лысогорье...

Саша сжала пальцы так, что побелели костяшки. Что пришло — то пришло. Злыдня так и не нашли, сильный, гад, был. Родителей Саша больше не видела, Вий забрал её в Полтаву и тут и воспитывал. Правда, дал другое имя и ловко скрывал, что она ему приходится родной внучкой. Отказ от ребёнка — редкость, но тут уж больно гонористая матушка выдалась, не зря Вий отговаривал сына брать её в жёны.

Саша снова глянула на часы и мотнула головой. Так, ну хватит уже, а то начнутся сопли и слёзы. Сейчас на первом месте — дело.

Поезд начал замедлять ход. Саша ухватил сумку и запакованную метлу. В южных городах ведьм тоже полно, никто не удивится.

Прикрылась дверь, проводница объявила громовым голосом:

— Херсон!

Саша встала и направилась к выходу. Что ж, теперь всё зависит только от неё.

Ночная свежесть заставила чуточку вздрогнуть. Нет, её не назвать неприятной, наоборот, очень даже хороша, с едва уловимым запахом цветущих деревьев и степи. Все южные города — немного странные. Саша понимала, что, скорее всего, это просто её блажь. Но истина была где-то рядом. Здесь всё чувствуется острее, не так, как дома, и не так, как на севере. Здесь корни помощнее будут, и силы подревнее. Они так и не покинули этих мест, хоть и удачно спрятались.

В зале ожидания людей было совсем мало: пара сонных девчонок, грузная тётка, по виду — родная сестра проводницы, и худой вытянутый мужичок, что-то с интересом разглядывавший в спортивном журнале.

Саша быстро миновала зал и выскочила на улицу, снова окунувшись в ночной воздух. Темно, тихо. Лишь где-то вдалеке слышится гул мотора случайного автомобиля. Фонари разливают жёлтый свет, листву маленьких изогнутых деревьев шевелит ветерок.

Скинув с метлы ткань, Саша быстро уселась, покрепче ухватывая за деревянную ручку:

— Ну, милая, давай полетаем, — прошептала она и рванула с места прямо в усыпанную звёздами черноту ночи.

В лицо ударил ветер, внутри всё сладко сжалось от вскружившего голову простора и свободы. Хотелось расхохотаться, взмыть ещё выше, покружить над спящим городом и камнем рухнуть к дорогам и мостовым, распугав мелких пакостников, вышедших пошалить в ночное время.

Промчавшись над широкими улицами, Саша свернула к дому Рудольфа. Каким-то образом он умудрялся всё время останавливаться в красивейшем здании с куполом и каменными ребятишками, некогда носившем звании гостиницы 'Европейской'. Потом шло время, гостиница стала меньше, получила другое название и вовсе закрылась. Но Рудольф неизменно находил себе уютненькую комнатку и пил по утрам чай на стареньком балкончике, глядя на проносившиеся внизу машины, и слушал шёпот старого Херсона.

Саша опустилась и огляделась: так, какое-то кафе с непонятной белеющей глыбой у входа, магазины, ага, вот этот спуск! Дом там, значит — нечего задерживаться.

Она резко направилась вперёд, как вдруг послышался оглушительный рык. Сердце ухнуло в пятки, Саша замерла, неверяще глядя, как белая глыба медленно поворачивается в её сторону. Миг — ни следа от бездушного камня. На неё уставился огромный каменный лев. Сел на задние лапы, зевнул, склонил кудлатую голову набок.

'Большой, зараза, — отметила про себя Саша, прикидывая, как бы обойти зверюгу. — И откуда взялся? Ночной страж, что ли?'

За спиной льва вдруг вспыхнул маленький ярко-красный огонёк, ноздрей коснулся запах дыма.

— Куда путь держишь, красавица? — прозвучал приятный мужской голос, от которого, правда, по спине пробежали мурашки.

Саша напряжённо вглядывалась в темноту, но не могла ничего разобрать. Смешок, снова мелькнул огонёк.

'Неужто сам Городовой? — озадаченно подумала Саша. — Но чем я могла привлечь его внимание? На обычных злыдней Городовые внимания не обращают'.

Белая зверюга зычно рыкнула, Саша ойкнула и отшатнулась. На загривок льва легла чья-то рука — ничего не рассмотреть, разве что очертания едва угадываются.

— Не бойся, красавица, он не обидит.

Неутешительное обещание. Может, зверюга и неопасна, но только для своего хозяина. К Городовым Саша относилась с большой, кхм, осторожностью. Существа с огромной властью, отсутствием человеческой памяти и ледяным взглядом. Они слышат голоса всех жителей города, знают, когда прервётся жизнь каждого из них. При этом никогда не угадаешь, о чём думает Городовой. У них нет возраста, нет прошлого, нет слабостей. Точнее только одна — Город.

Саша сообразила, что стоит истуканом, вцепившись в ручку метлы.

— И всё же... — тихо произнесла она, — чем не угодила, уважаемый Городовой?

Смешок. Холодный, но в то же время несколько озадаченный. Миг — вокруг её талии обвились руки, по коже разлился холод.

— Не ты, — хрипло ответил он. — Поговорим лучше.

Они резко взмыли в воздух, Саша взвизгнула и вцепилась в его крепкие плечи. Голова немного закружилась: холод, каменная пыль, во рту появилась странная горечь. Внутри всё сжалось от осознания — обнимавший её настолько далёк от всего человеческого, что страшно и представить.

Однако Городовой не собирался далеко лететь. Опустился на втором этаже кафе, на которое Саша мимолётом взглянула, едва ступив на землю. Усадил за столик, сам сел напротив. Здесь горела миниатюрная магическая лампа, разливая мягкий золотистый свет. Метла, кстати, оказалась в его руках. Он её рассматривал с любопытством, словно особую диковинку. В то время сама Саша уставилась на него: если б издалека увидела, особо бы внимания не обратила. Ну, молодой парень, волосы до плеч, белые-белые. Лицо — миллион таких, только вот ни единой морщинки, ни единой складочки, будто из камня высекли. Черты резкие, но достаточно приятные. Глаза до безобразия светлые, только всмотревшись, можно понять, что радужка светло-светло-серая, а зрачок настолько маленький, что едва разглядишь. Левое ухо проколото — серьга в виде стального якорька, видимо символ портового города. Саша невольно хмыкнула. Вроде Городовой, а пижон.

Он услышал и поднял голову. По спине пробежали мурашки, захотелось отвести взгляд, больно уж дикое ощущение, когда на тебя таращится камень. Только камень — живой. Она глубоко вдохнула:

— Послушайте, а...

Дверка, ведущая на этаж, резка распахнулась, на пороге показался улыбчивый официант. Маленький, едва до локтя Саше. Застыв от изумления, она даже забыла, что хотела спросить. Это ещё что за чудо? По ауре явно из нечисти, но при этом совершенно не зловреден.

— Чего изволите, Данила Александрович? — поинтересовался официант звенящим голосом.

— А сделай нам кофе, — невозмутимо отозвался Городовой и бросил на Сашу пристальный взгляд, — панна злыдня предпочитают с молоком или коньяком?

Саша вышла из ступора и спешно отказалась:

— Нет, благодарю.

— Хорошо, — кивнул Городовой... или как там его назвали — Данила Александрович? Хм, даже так?

Саша чувствовала себя неуютно, но понимала, что сбежать не выйдет. Даже если разговор ей ничего хорошего не принесёт, придётся терпеть. Перечить Городовому — запросто можно вылететь из его владений и больше никогда не появиться.

Он наконец-то отставил метлу, осторожно облокотив её на ажурный балкончик.

— Возможно, я был излишне... стремителен, каюсь, грешен.

Ни капли раскаяния в его голосе Саша не услышала. Только подалась вперёд, стараясь рассмотреть каждую черточку непонятного существа рядом. Первоначальный мандраж прошёл, страх притупился, зато вспыхнуло любопытство. Если б не глаза — вполне мог бы сойти симпатичного, кстати.

— Но меня, как вы понимаете, это не смущает, — продолжил он и усмехнулся, перехватив её взгляд. На миг повисла тишина. Ей стало немного неловко, что поймали как девчонку за таким занятием, однако Городового это совсем не смутило.

— Скажите-ка, панна злыдня, — голос Городового понизился, превратился в шум ветра, — почему за вами идёт заговорённый на кровь след?

Саша вздрогнула. Сразу даже не поняла, что он имеет в виду. Злыднев след, заговорённый на крови, — чрезвычайно мощное заклинание, с которым осмеливаются работать только переступившие вековой рубеж злыдни. Используя свою кровь или того, кто её добровольно отдаст, можно натворить таких дел, что волосы дыбом становятся. При правильно положенном злыдневом следе на конкретное существо, можно легко подчинить его волю и превратить в раба.

Саша нахмурилась. Так, стоп. Она всё же не девочка с первого курса, почувствовала бы хоть что-то. Да и под виевским надзором не осмелились бы. Значит, заклинание наложили не на неё. А ввели в так называемый режим ожидания.

Саша скрипнула зубами.

— Хай йому трясця, — прошипела она, — сильный?

Городовой чуть склонил голову в знак согласия. Светлые глаза неотрывно смотрели на неё.

— У нас не так много злыдней, способных на такую работу. Тонкую, хочу заметить. Но все же звон тревоги пронёсся над городом, уважаемая панна. Поэтому и позвал вас на беседу.

Саша не нашлась что ответить. Да, конечно, Городовой любую чужеродную заразу первым делом учует. Куда там простым магам, пусть даже они обучаются в Полтавском университете или Киевской Академии, или...

Дверь распахнулась, показался официант с подносом, на котором стояли белые чашечки, сахарница, блюдце с конфетами, пузырёк с шоколадом и корицей. Быстро поставил на столик, отвесил забавный поклон. Городовой было потянулся к карману, однако официант нахмурился:

— Нет-нет, Данила Александрович, никаких денег. Ланда обидится.

Городовой удивлённо приподнял бровь, потом усмехнулся и покачал головой.

— Ну, раз сама... Спасибо.

Официант глянул на Сашу, снова поклонился и покинул балкон. Она бездумно протянула руку и взяла чашку. Ланда? Это ещё что такое?

— Не смотрите так, — неожиданно улыбнулся он, — каждое здание имеет свою душу. И нет вины, что этой понравилось название кафе, в котором мы сидим, между прочим.

Некоторое время Саша молчала, но потом не выдержала и хихикнула. Вот уж да. То есть, она знала, что с любым домом можно поговорить, но вот... ещё не приходилось. Кофе, кстати, оказался вкусным.

— Сколько у меня есть времени? — посерьёзнев, спросила она.

Городовой тоже сделал глоток, продолжая сверлить её своим неживым взглядом.

'Интересно, а в постели он тоже камень камнем?' — неожиданно пришла в голову совсем неуместная мысль, которую тут же пришлось погнать поганой метлой.

— Зависит от целей, — внезапно совершенно спокойно ответил он, — если сутки или чуть больше — нестрашно, я заморозил заклятие, хозяин не посмеет перечить праву Городового. Но вот, скажем, неделя — намного хуже. Сам я не удержу, придётся обращаться к Стольному.

Сашу такой ответ устроил. Успеет поговорить с Рудольфом — и назад. С провидца можно струсить и совет, как отделаться от заклятья на крови. Возможно, не сам алгоритм, но хотя бы направление. А Стольный — товарищ серьёзный, к нему лучше не соваться без особой надобности.

— Так что? — поинтересовался Городовой.

— Суток хватит, — твёрдо сказала Саша. — Обещаю, что вечером же сяду на поезд.

Он кивнул, в глазах промелькнуло слабое подобие на огонёк удовлетворённости. Саше вдруг показалось, что Городовой смотрит на неё куда дольше, чем позволено правилами приличия. Она спешно допила кофе.

— Большое спасибо за угощение, — пробормотала и вдруг сообразила, что уже светает.

— На здоровье, — мягко ответил он со странной улыбкой на губах.

Снизу донёсся утробный рык, Саша бросила взгляд на улицу: огромный белый лев уменьшился, улёгся возле клумбы с чернобрывцами почти возле входа в кафе и зевнул. Всего секундное касание солнечного луча — лев застыл снежно-белой статуей.

Саша присвистнула, в ушах прошелестел голос-ветер:

— Я на вас надеюсь, панна злыдня. Не подведите.

Она резко повернула голову и замерла — Городовой исчез.

Глава 3. Восставшие из чар

Осознание, что лежать неудобно, заставило повернуться набок. Попытка провалилась, чем вызвала немалое удивление. Пошевелил рукой — однако: ни ощущений, ни даже лёгких иголочек боли. Резко осознал, что перед глазами тьма и поднять веки нет сил. Мигом затопила паника, захотелось позвать на помощь, только губы, естественно, не дрогнули.

Так, спокойно. Мысленно произнёс заклинание. Его сеть серебристыми ниточками опутала тело, вмиг стало щекотно. Сосредоточившись и собрав все силы в кулак, проговорил про себя его снова, призывая заснувшее тело откинуть путы оцепенения. Некоторое время ничего не выходило. Я произнёс слова освобождения от чар, как изнутри вдруг рванул поток силы, от которого от макушки до пяток пронёсся огонь.

Охнув, я всё же перевернулся и шумно задышал. Чёрт раздери эти приключения за Чумацким Шляхом! Ощущения, будто меня пару раз сбросили с Говерлы. Ладно, неудачное сравнение. Осмотревшись, с удивлением понял, что нахожусь в темноте пространственного кармана. Оттого и самочувствие не из лучших, и кажется, что всё кругом идёт.

Прикрыл глаза и прощупал пространство магическим поисковиком. Справа слабо вспыхнула серебристая молния. Ага, хорошо, выход там.

То, что было под ногами, пружинило и покачивалось. Я поморщился и ускорил шаг. Правда, тут же голова закружилась, и меня ощутимо качнуло. Терпеть не могу эти пространственные штуки. Такое место нигде-ниоткуда. Достаточно удобное, чтобы хранить что-то, но никак не живых мольфаров.

Серебристая молния резко разошлась, и я буквально вывалился из кармана. По глазам ударил жёлтый свет. Ноги подкосились от слабости, лишь чудом успел ухватиться за край какого-то стола. Ноздрей коснулся знакомый запах старых книг, дерева и пыли.

— Андрей! — удивлённо воскликнул кто-то обалдевшим голосом и подхватил меня под локоть крепкой рукой.

Сообразив, что я в библиотеке, а рядом никто иной как Хованец, выдохнул с облегчением.

— Я вас тоже рад видеть.

Собственный голос прозвучал отвратительно: слабо, неразборчиво, словно я набрал полный рот воды. Однако сейчас было немного не до этого. Хованец смотрел на меня так, словно на какое-то чудо.

— Андрей! Андрюха! — Он неожиданно сильно ухватил меня (не думал, что Хованец такой богатырь при его-то росте), как нашалившего котёнка и ощутимо встряхнул: — Что ж ты нас так пугаешь! Живой!

— Я и не собирался помирать, — проворчал я, припоминая события минувших дней и медленно холодея от ужаса. Сколько же времени прошло? И что происходит тут?

Вдруг очень захотелось сесть, можно даже прямо на пол, без газетки. Вид у меня теоретически настолько примятый, что можно не беспокоиться за его презентабельность.

— Ой, что ж я, дурак старый, — пробормотал он, — садись.

Сознание стало куда-то уплывать. Только краем уха слышал, что Хованец говорит по телефону. С кем? А чёрт его знает, но, кажется, с Саввой.

Решив, что если откинусь и закрою глаза, ничего не будет, поэтому тут же выполнил задуманное и... провалился во тьму.

Толчок в плечо заставил вскинуться. Ну, ёлки зелёные! Не дадут поспать! Мне, между прочим, силы нужно хоть немного восстановить!

— Давай-давай, ваше чугайстерство, — усмехнулся Шаленый, — открывай глазоньки, и так уж провалялся десять часов.

Услышанное заставило вскочить, однако Савва уверенным движением вернул меня на место.

— Я сказал, глаза открыть, а не сбежать из лазарета. Лечить буду даже в условиях отчаянного сопротивления. Так что расслабься и получай удовольствие.

Мда. Это он не врёт. Нет зверя хуже университетского лекаря. Особенно, если он из рода злыдней. Хоть Савва ни разу об этом не говорил, но с таким характером никем иным он быть не мог.

— Всё так плохо? — поинтересовался я, и мне тут же сунули в руки стакан с лекарством.

— Пей, — велел он, хмуро оглядывая меня и что-то сосредоточенно прощупывая на магическом уровне. — У тебя, мой друг, истощение, плачевные дела с магическим ресурсом и даже лёгкая простуда.

Он пребольно ткнул меня под рёбра, я охнул и дёрнулся.

— Стоять. — Шаленый снова удержал меня за плечо и продолжил исследование. — Не хлопай ресницами аки нежная дева перед рыцарем — пей.

— Дурацкое сравнение, — заметил я и сделал глоток пахнущего травами зелья. Во рту разлилась горечь, в желудок упал жидкий огонь.

Я отчаянно закашлялся и выругал все лекарские штучки одновременно на русском и украинском, чем вызвал замечание:

— Языки знаешь, а над произношением надо поработать.

— Шли бы вы, пан Шаленый, — просипел я, — в...

— Адрес лучше запиши, — наставительно велел он, встав со стула и направляясь к шкафу с подозрительными склянками. — Теперь ты рассказываешь, во что вляпался, а я готовлю вторую порцию лекарства.

Поняв, что казнь... точнее, лечение отменить нельзя, я шумно выдохнул и принялся излагать историю от начала до конца. Савва оказался на удивление благодарным слушателем, который ни разу не перебил меня. Лишь звон склянок давал понять, что я не один. Когда дошёл до места о нашем с Кириллом решении пройтись по вырубленной в скале тропинке, раздалось скептическое хмыканье и вердикт:

— Идиоты.

Вздрогнув, как от пощёчины, я сделал невозмутимый вид:

— А что ещё было делать?

Как ни странно, ехидный лекарь только пожал плечами. Кстати, в этом весь Савва: 'Дурак! — Почему? — Не надо было делать это! — А что надо? — А я откуда знаю?'. Впрочем, это меня не особо задело. А вот что он спокойно отреагировал на мои слова про встречу с Громовым — показалось странным.

Савва сел рядом и дал мне ещё один стакан, до краёв наполненный лекарством.

— Пей.

— А...

— Никаких 'а' — пей.

Горестно вздохнув, я сделал глоток и снова поморщился:

— Ну и гадость.

Лекарю же, кажется, моя реакция приносила чистое незамутнённое удовольствие. И с высоким градусом, как чистый спирт, ага.

— А ты что думал, — невозмутимо произнёс он, открывая журнал и сосредоточенно что-то туда записывая, — притащил за собой заклятье на крови и хочешь легко отделаться?

Я поперхнулся и закашлялся. Савва укоризненно посмотрел на меня, покачал головой и похлопал по спине. Обжигающая горечь от лекарства не исчезла, но дышать стало легче.

— Что, мой друг, удивился, поди? — ласковым голосом поинтересовался он.

Сказанное не укладывалось в голове. Какое ещё к чёрту заклятие? Кто успел наложить? И главное — когда? Даже если предположить, что тот самый злыдень, с которым я дрался... Нет, бред какой-то. Прыстрасник? Но они, если память не изменяет, таким они не балуются — силёнок не хватает. Призрачный Цимбалист? Да нет, это зараза придумала бы что-то поизящнее, не его стиль.

— Ещё как, — пробормотал я. — Сильное? Я толком сейчас ничего не ощущаю.

— Батенька, да у вас ещё и склероз, — хмыкнул Савва, снова принимаясь разглядывать свой журнал. — Или вера в собственное величие. После истощения что вы там желали почувствовать ещё?

Я только вздохнул. Этот гад был абсолютно прав. Пока не восстановлюсь — нечего даже и думать о попытках снять заклятие.

— Кстати, от Кирилла не удалось перехватить магический след?

Он отрицательно покачал головой:

— Нет, тебя притянули одного.

Сердце сжалось. Чёрт, плохо. Очень плохо. Едва приду в себя, попытаюсь хоть какой-то отклик ауры найти. Вдруг получится?

В лазарет робко постучали.

— Кто там? — гаркнул Савва.

Дверь осторожно приоткрылась, серой молнией что-то метнулось внутрь и придавило мою грудь. Охнув, я уставился на огромного дымчато-серого котищу, довольно прикрывшего необычные перламутровые глаза. Савва потерял дар речи — звери в лазарете! Потом нехорошо прищурился, бросил взгляд на стоявшего в проёме Дидько, не решавшегося пройти внутрь.

— Это ещё что? — грозно спросил Шаленый.

Ответом — раскатистое урчание умостившейся у меня на груди зверюги. Кстати, что-то тяжеловат для обычного кота. Да зубы подлиннее будут, если не ошибаюсь. Тем не менее, поднял руку и погладил его по голове. Урчание стало громче и убедительнее.

— Это выскочило из пространственного кармана, — произнёс Дидько, сложив руки на груди. — Хованец скакал за ним по всему этажу. Даже меня позвал, однако поймать — куда там!

Савва поморщился:

— Завхоз, совсем сдаёте что-то. Не поймать кота — это как?

Кот продолжал ластится, а мне вдруг поплохело. Я, кажется, уже понимал, что произошло и почему он пришёл за мной.

— А ты сам попробуй, — хмыкнул Дидько.

Учитывая, что в его тоне не было даже капельки обиды, стоило бы насторожиться, но Савве это в голову не пришло. Он коснулся холки кота и тут же, вскрикнув, отдёрнул руку и задул на пальцы. Серая шерсть стала дыбом, кот вдруг зарычал.

— Тихо-тихо, — шепнул я, пытаясь его утихомирить.

Кот что-то ещё рыкнул, но прикрыв глаза, уложил голову на мою руку всем видом показывая, что на первое время прощает неразумных людишек.

Савва только покачал головой:

— Мольфарское создание. Ты скажи мне, Андрюша, — от голоса Шаленого у меня по спине пробежали мурашки, — как так вышло?

Повисла тишина. Стрелки висевших на противоположной стороне часов звонко отбивали каждую секунду. Дидько смотрел на меня с любопытством, Савва — с какой-то латентной кровожадностью.

Кот только свернулся клубком и довольно вздохнул. Молчание затягивалось, а терпение собеседников уменьшалось.

— Ну, понимаете, — начал я, — находясь по ту сторону Чумацкого шляха, я создал кота. Не наделяя разумом и не толком без физического тела — исключительно из дыма.

— Зачем? — поинтересовался Дидько.

— Ну... — пришлось признаваться, — успокоить нервы.

— Успокоил, — мрачно отметил Шаленый. — Ничего не скажешь. Ты же привязал его к своей сути, раз зверюга сумела прорваться оттуда к тебе.

Возразить нечего. Ещё неизвестно, как на это отреагирует Призрачный Цимбалист. Может запросто пришить дело, что вывожу из его пределов полезные сущности. Но с другой стороны... Он нам и так задолжал.

Савва только вздохнул:

— В любом случае Вий-Совяцкому это не понравится.

* * *

— Мне это не нравится, — с каменным лицом подтвердил Вий-Совяцкий, едва я изложил свою историю от начала до конца.

Хорошо хоть в кабинете больше никого не было. Увязавшегося за мной Дымка пришлось оставить за дверью, несмотря на то, что зверь порывался войти к ректору со мной.

Сказать, что Вий-Совяцкий был не в духе — ничего не сказать. Нет, он не рвал и не метал, но от этого легче не становилось. Я сидел, уставившись на собственные руки, не рискуя поднять глаза. Всё-таки ничего хорошего. Мне рассказали ещё в лазарете, что тут побывал Призрачный Цимбалист и частично снял злыдневское заклинание. Радовало ли это меня? Ха, угадайте с трёх раз! При этом Вий-Совяцкий почему-то отказывался наотрез говорить, что же пообещали этому гаду в роли оплаты.

Вздохнув, я всё же мельком глянул на хмурого ректора:

— Что же будем делать?

Он фыркнул, постучал по столу ручкой с черепом. Глаза последнего, кстати, не сияли мертвенным зелёным светом. Сложилось впечатление, что кто-то выпил из него магическую силу. А зря. Хорошая была игрушка.

— Упыри, — мрачно бросил Вий-Совяцкий. — Первым делом разберёмся с ними, потом всё остальное.

Я нахмурился. Комиссия ему в первую очередь, значит! А человеческая жизнь уже ничего не стоит? Пусть даже он выгнал Громова, но не губить же!

— А Кирилл как же? Не можем же мы его оставить?

Вий-Совяцкий с любопытством уставился на меня. Даже приподнял правую бровь.

— Мы? — деликатно уточнил таким тоном, что по спине пробежали мурашки. Почему-то показалось, что в воздухе запахло кровью. Бред, конечно, но...

— Мы, — подтвердил я, каким-то чудом выдержав невозмутимое выражение лица. — Он не хотел университету ничего плохого.

Вий-Совяцкий молчал. Смотрел из-под полуприкрытых век. Даже перестал постукивать ручкой. Абсолютная тишина оглушала, била по ушам. Резко захотелось вскочить и выбежать из кабинета. Я сжал кулаки. Ну, нет, испытывай свои фокусы на ком-то другом. После знакомства со звёздной вечностью в глазах Призрачного Цимбалиста и песни Ночной Трембиты уже как-то не страшит гнев ректора. Да ещё и при дневном свете.

— Нет, — глухо ответил Вий-Совяцкий. — Игры с полумертвецами — не моё дело, Андрей Григорьевич. Уж вы как-то сами. В крайнем случае, попросите помощи у матушки.

Он растянул губы в улыбке, но мне отчаянно захотелось вмазать по ней кулаком со всей дури. Чтоб неповадно было. Молча поднялся, сверля его тяжёлым взглядом.

— Не ваше дело, пан ректор Полтавского Национального Университета Магии, у кого я и что буду просить, — чётко произнёс я, выделяя каждое слово, стараясь как можно яснее донести, что не нужно касаться этой темы.

Вий-Совяцкий только чуть склонил голову набок, но я всё же заметил пробежавшую по его лицу тень удивления. Ну и чёрт с тобой! Тоже нашёлся мне тут хрыч всевластья!

— Разрешите удалиться, — сообщил я и, не дожидаясь ни слова, быстро развернулся и вышел из кабинета.

Дверь на удивление получилось закрыть тихо, без нахального хлопка. А хотелось же, ох как хотелось. Внутри все кипело, сердце, казалось, сейчас разорвётся на части. Скотина! Есть вещи, о которых говорить не стоит. Табу.

Я прислонился к стене и глубоко вдохнул. Что-то совсем уж потерял голову. Оно и так понятно, что Вий в курсе моего настоящего происхождения — вон сколько с отцом дружат. Правда, легче от этого не становилось.

Дымок подошёл ближе и посмотрел огромными перламутровыми глазами, полными сочувствия. Потёрся о мою ногу: одни раз, второй, третий... По коридору разнеслось громкое урчание.

— Хоть ты меня понимаешь, — пробормотал я, приседая и подхватывая кота на руки.

Тот потёрся мордой о мою щеку, жёсткие усы защекотали шею. Я поморщился и фыркнул. Кот снова заглянул мне в глаза. На мгновение стало не по себе: в перламутре вдруг разлилась беспроглядная тьма с засиявшими миллиардами звёзд. Дымок моргнул — вновь внимательные глаза, пусть и волшебные. Так, кажется, пора идти в общагу. А то скоро увижу, как из двери Вий-Совяцкого выходят обнажённые танцовщицы в шляпках и туфельках.

Встав, я побрёл по коридору, удерживая кота на руках. Тяжёлый, кстати. Маленькая зверушка, ёлки-палки. Мимо прошла незнакомая девица, оглядела с ног до головы, словно раньше никогда мужчины не видела, а потом зарделась аки роза.

Я прошёл мимо. Не до девочек сейчас. Тут ещё серьёзный вопрос: как отреагирует на моё возвращение дражайшая злыдня? Уж не запустит в голову что-то тяжёлое? Ну, так. От доброты душевной.

Однако пустая комната неприятно удивила. Уже ожидая цыганочку с выходом, впал даже в лёгкий ступор, когда меня встретила гробовая тишина. В остальном, в принципе, вполне порядок. Чистота, мои вещи аккуратно сложены (Саша, что ли? Или кто тут ещё решил позаботиться?), даже пыли нет. Надо же... Опустив кота на кровать, задумчиво ещё осмотрел комнату. Странно, ощущение, что её тут давно нет. Или у меня уже галлюцинации с чутьём приключились? Тогда плохо дело.

Устроившись рядом с котом, бездумно ухватил лежавшую на столе книгу. Чёрт. Сердце кольнуло. Громовское 'Лысогорье'. Кирилл всё-таки талант. Сумел не только побывать в ведьмовском мире, но и книгу написать. Эх, нельзя так, надо вытянуть человека. Пусть Вий себе что хочет думает и развлекает своих упырей скоморошьими плясками.

— Андрей? — неожиданно с порога раздался удивлённый голос. Мужской, что характерно.

Подняв голову, я встретился глазами с Дожденко. Тот держал в руках несколько книг и, кажется, пытался сообразить, как я тут оказался.

— Как видишь, — хмыкнул я, инстинктивно пряча громовскую брошюру за спину. Ярослав, конечно, парень хороший, но пока не стоит ему быть в курсе наших сугубо мольфарских разборок.

Он быстро зашёл и плюхнул рядом, ощутимо хлопнул меня по плечу.

— Ну, слава богу! А то тут такие слухи по универу ходят, что мама дорогая! И отец твой приезжал, и...

— Отец? — оторопело перебил я, пытаясь сообразить с какой целью он тут крутился.

Нет, безусловно, он мог испугаться. Всё же по ту сторону Чумацкого Шляха не каждый день ходишь. Но всё же что-то здесь было не так.

— Ну, да, — кивнул Дожденко, — ты разве не помнишь? Тебе ж подсунули в аудиторию цвет отруты.

Я отмахнулся:

— Помню. Не обращай внимания. Это, кхм, просто наши личные отношения.

Дожденко подозрительно посмотрел на меня, явно ничего не понимая, но и не рискуя уточнять. Дымок тем временем вытянулся и принялся обнюхивать характерника.

— У, какой, — хмыкнул Ярослав, подняв руку, чтобы погладить.

Дымок вдруг зашипел, резко отпрянул и юркнул под кровать. У меня пропал дар речи. Чего это он? Вид Дожденко оказался не менее озадаченным.

— До полнолуния вроде ж ещё далеко, — пробормотал он. — А коты уже против меня. Ну и ладно...

В этот момент захотелось хлопнуть себя по лбу. Ну, конечно же! Хороший характерник принимает облик зверей. При этом чаще всего — волка. А вот Дымок вряд ли оценит большую собаку у себя под боком. Лишь покачав головой, только спросил:

— Как там мои?

Растерянность на лице Ярослава мигом сменилась угрюмостью:

— Сил моих нет, — признался он. — Знаешь, нельзя так говорить, но и впрямь дождаться не мог, когда ты вернёшься. Эти обормоты заездили меня. И у моих-то ещё ветер в голове, что огого! А первый курс — вообще!

Я невольно усмехнулся:

— Ну, знаешь, брат, мы в своё время такими же были.

Дожденко поморщился:

— Нет, были б такими, то в универе не остались работать в любом случае. Ушли бы на тропу вольных, кхм, торговцев.

Я рассмеялся. Ну, спасибо, хоть не сказал, что шарлатанов. Хотя в наше время люда всякого хватает.

— А твоя-то где? — неожиданно резко перевёл тему он.

Я моргнул, но потом сообразил, что речь идет о Саше.

— Не знаю. Пришёл, а не ждёт никто. Видать, поехала искать лучшей доли.

— Как же, — хмыкнул Ярослав, вставая с кровати и вновь подхватывая свои книги, — эта поедет. Разбежится и ещё раз поедет. Просто весь день этой злыдни не видел, а это странно. Пани Ткачук у нас вообще-то трудоголичка.

Я пожал плечами:

— Рано или поздно явится.

Хотя, конечно, странно. Вий-Совяцкий за прогулы может и вытурить с работы. Тут, значит, какая-то серьёзная причина.

— Завтра выходишь? — уточнил Ярослав с плохо скрываемой надеждой в голосе.

Не раздумывая ни секунды, я кивнул, ибо программу и самому нагонять надо, да и делом пора заняться. А то Шаленый ещё удумает меня обратно в монастырь, тьфу, лазарет засадить!

Лицо Ярослава посветлело:

— О, да. Счастье есть!

* * *

Счастье — оно бывает разное. Во всяком случае, все его оттенки явно виднелись на озадаченных лицах моих студентов. Радовало, что всё ж нет откровенного ужаса и уныния. То есть, меня ребята любят больше, чем Дожденко. Мелочь, а приятно. Динка вообще смотрела на меня широко распахнутыми глазами, словно впервые заметила.

Пока я с деловым видом пролистывал журнал, внимание женской аудитории становилось всё сильнее. На меня глазели, как на дивный экспонат из Полтавского краеведческого музея. Разумное объяснение, разумеется, было. Хоть мне и не хотелось его признавать. Прыстрасник, изжарь его Дидько на завтрак, все же после смерти сделал 'подарочек', который при восстановлении магии, расцвёл во всей красе. И теперь вместо скромного преподавателя Андрея Чугайстрина получался какой-то мачо (недоделанный, на мой взгляд) с явной целью не научить студентов, а затянуть всех в постель.

Учитывая, что в мои планы это не входило, а смотрели на меня так, будто я уже сделал не менее дюжины неприличных предложений, такое положение дел никак не радовало. На которые, кстати, согласились.

Вздохнув, я медленно произнёс, оглядывая замерших студентов:

— Ну, что? Готовы продолжать обучение? В конце концов, остался всего месяц. Потом мы должны выехать на практику. А там придётся показать всё, что выучили за этот год, что...

Я оборвал себя на полуслове, уставившись на руку Дины. Бронзовый перстень с вспыхнувшим рубиновым огнём камнем. Внутри кольнуло. Что за злыдневские истории? Откуда у неё мосяжный перстень отца?

Дина в этом время что-то шепнула Багрищенко. Та раздражённо дёрнула плечом. В аудитории повисла напряжённая тишина, студенты смотрели на меня, не понимая в чём дело. Дина подняла голову и вздрогнула. Невольно убрала руку с парты, словно пряча от меня перстень. При этом в жёлтых глазах было нечто вроде раскаяния. Только отчего и почему — я так и не понял. Да что здесь творится? Поймаю после пар и...

— Андрей Григорьевич, — громко раздался занудный голос Козявкина, — вы меня слышите? Правда, что Практика у нас пройдёт на Лысой горе?

Глава 4. Заклятье на крови

Рассвет окрасил небо золотом и сиренево-розовым, брызнул на крыши домов светом первых лучей солнца. Солнце поднимается везде одинаково. Только Саша не могла согласиться с этим. На юге всё не так, как дома. Солнце азартнее, яростнее, злее. Не так отчаянно, конечно, как где-то в тропиках, но... в тропиках она никогда не была, а в Херсоне — часто.

Сидеть на крыше — развлечение для детей и подростков, только находившемуся рядом с ней так не казалось. Рудольф Валерьевич Железный не считал, что пора бы стать взрослым. Утреннее солнце вызолотило его русые волосы с проседью, напитало смуглую кожу тягучей бронзой. Застёжки на клетчатом костюме горели жёлтым огнём, оправа узеньких очков не уступала им.

Он сидел рядом с Сашей, почти прижимаясь к её боку, — места для посиделок было не так уж и много. Рудольф пил чай с ванилью, курил тёмно-коричневую сигарету, выпуская сладковатый и тяжёлый дым. От этих запахов голова Саши шла кругом, однако сделать замечание не возникало даже мысли. Провидец же... Что с них взять? Можно сказать, другой вид. Все, как один, помешаны на сладком, словно дар провидения иначе не работает.

Рудольф повернул к ней голову, в ореховых глазах застыла задумчивость. Паутинки морщин на лбу и у губ почему-то придавали ему странное сходство с грустным клоуном. Клоуном, что видит будущее, и хотел бы посмеяться, но, увы — не с чего.

Он сбил пепел вниз, рядом захлопали крыльями голуби, мирно пристроившиеся на плечах каменных детишек.

Саша невольно бросила на них взгляд: и на голубей, и на детей. Сразу, когда смотришь снизу, кажется, что это здорово! На крыше здания сидят малыши и глядят на проносящиеся мимо машины и автобусы. Молодец, архитектор, такое украшение придумал! Но вот вблизи... здесь было совсем не так. Казалось, ещё мгновение — и детишки повернут каменные головы, цепко посмотрят своими неподвижными глазами. От этого по коже шёл мороз. Больно уж напоминало взгляд Городового.

— Орыська, ты же понимаешь, что я тебе больше не могу сказать? — произнёс Рудольф, выпуская струю сладковатого дыма.

Он, пожалуй, был единственным, кто мог называть её настоящим именем и не рисковал схлопотать за это в лоб. Из его уст оно звучало как-то... правильно, что ли. Совершенно не раздражало. Однако упёртость провидца Саше не нравилась.

— Нет, можешь, — упрямо заявила она, — лицензию не отберут точно.

Рудольф хмыкнул и прищурился, отпил горячего чая:

— Да уж. В этом есть... немножко истины.

Снова повисла тишина. Плохо быть провидцем. Каждый пытается вытянуть твои тайны. И плевать, что эти тайны совсем не твои, а того, бескрайнего и бездонного моря людей, которое никогда не высохнет. Об этом Рудольф говорил давным-давно, но Саше почему-то метафора запала в память.

— Заклятье на крови — штука вредная. И тут — ближе некуда. Пошевели мозгами, распрекрасная моя злыдня, кто у вас обладает такой силушкой?

Саша шевелила. Всю ночь, едва только выложила Рудольфу суть проблемы. Но пока ничего особо толкового в голову не приходило. Она, конечно, далеко не сильнейшая злыдня в университете, но все же нужно неплохо попыхтеть, чтобы швырнуть на неё заклятье.

Рудольф допил чай, подбросил чашку в воздух; та дзынькнула и превратилась в облако перламутрово-сиреневого дымка.

Его тяга к эффектам многих раздражала, однако Саша ещё с детства помнила, что смотрела на дядю Рудика, как на доброго, пусть и чудаковатого волшебника.

— Вот не можешь, чтоб просто, — всё же проворчала она.

Рудольф пожал плечами:

— Нет, конечно. Не люблю я — просто, — в голосе проскользнуло едва различимое самодовольство. — Сама же знаешь, из всех провидцы — самая обделённая магией специализация. А мы не хотим... от других отличаться. А то, понимаешь, злыдень щелчком пальцев может мёртвого поднять, мольфар — исцелить, характерник — заморочить...

— Ведьм забыл, — буркнула Саша, уже неоднократно слышавшая это оправдание. — Эти похлеще всех могут чего-нибудь отчебучить.

Рудольф поднял указательный палец:

— Именно, моя дорогая. А потому и делиться всеми секретами не намерен.

В душе зажглось возмущение. Нет, вот же хам! Ткнув провидца локтем в бок, она прошипела:

— Рудольф, я к тебе по делу примчалась. Не морочь мне голову!

Тот наигранно взмахнул руками:

— Я сейчас упаду! А... впрочем, знаешь, зря ты всё же не вышла за меня замуж.

Саша оторопела от такой смены темы.

— Э, прошу прощения?

— Ну, как же, — хмыкнул он, затягиваясь и хитро смотря на неё, — лет тебе было... ну, пять где-то, совсем взрослая барышня. Пообещала тогда, что будешь моей невестой.

Саша огляделась в поисках тяжёлого предмета. Увы, запустить в хамовитого провидца было нечем. Одни только голуби тихонечко воркуют. Эх, вот жаль же!

Рудольф с трудом сдерживал усмешку:

— А я ж тебе поверил. Я ж тебя ждал...

— Целых два дня, — прищурилась Саша, — или даже три?

— Обижаешь! — Всплеснул руками он, сигарета вспыхнула ярким огоньком, задурманила ванильным ароматом и развеялась белесым облачком. — Три с половиной!

— Ну-у-у, ладно, — протянула Саша, делая вид, что раскаивается, — тогда казни, чего уж там.

Дурачиться с Рудольфом было как-то естественно и легко. И плевать на огромную разницу в возрасте и ворчание Вия, что все не так и все провидцы прохвосты. Оно и ясно — дед никогда не считал дар провидения... как бы это сказать — настоящим? Кто может проверить, правду ли говорят провидцы? Только время. А так никаких подтверждений — сиди и жди. Но у Саши сложились хорошие отношения с Рудольфом ещё с детства, поэтому уж если бежать к кому за советом, то только к нему.

Он вдруг встал и потянулся.

— Сядь, — прошипела она, — ещё увидят.

— Ну, и увидят, — пожал он плечами, — чего только не увидишь в южном городе по утрам?

Вопрос остался без ответа. Саша растерялась, прекрасно зная, что за все шалости в неположенное время дома бы отчитали бы так, что мама не горюй. Да ещё и ворожить запретили бы на пару дней. А тут...

— Пошли. — Рудольф протянул ей руку. — Погуляли уж. Голубей посмотришь.

Не спрашивали — утверждали. Осторожно придерживаясь за каменный выступ, Саша поднялась. Недоумение потихоньку перетекало в раздражение. Вот же фигляр. Он скажет всё, что ей нужно, но при этом предельно вымотает нервы.

Ладонь Рудольфа оказалась сухой и тёплой, почти горячей. По телу будто пробежали электрические разряды.

— Расслабься, — кривая усмешка исказила его тонкие губы; ореховые глаза блеснули на удивление молодо. — Ничего не бойся. Сейчас всё придёт.

Кожу опалило солнце, жидкий огонь воспламенил кровь, воздух застыл в лёгких. Перед глазами вспыхнул золотой свет, на миг ослепив. Саша зажмурилась, но тут же услышала напряжённый шипение:

— Смотри. Смотри, балованная девчонка!

Стало стыдно. Ведь Рудольф отдавал массу энергии, пытаясь хоть на несколько минут дать ей увидеть будущее его глазами. Она уставилась вперёд, стараясь не думать о жжении, о вмиг пересохших губах, о безумно заколотившемся сердце.

Золото померкло, полилась тьма, подобная той, что окутывает злыдневские чары. Жёсткие пальцы Рудольфа впились в запястье. Саша подавила вскрик, напряжённо вглядываясь вперёд, и вдруг поняла, что видит очертания родного университета. Внутри всё возликовало: ура, получилось! Только ликование быстро пропало. Университет оплетала чёрная мерцающая сеть. Прочная, упругая, мощная. Захочешь порвать да не выйдет.

Саша судорожно вдохнула ставший горячим воздух. От сети просто разило злыдневской магией: старой, сильной, аж мороз по коже. Мамо! Только вот что странно — на здание же накинута не одна охранка! А такое впечатление, что они вообще ничего не видят!

Чёрная сеть вспыхнула, шевельнулась, словно щупальца огромного кракена. Саша внезапно заметила, как по 'щупальцам' медленно стекает кровь. Хвост милого Бесеньки, да откуда же столько?

Резко затошнило, она замотала головой. Рудольф сказал какое-то странное резкое слово, и дышать стало легче. Саша пошатнулась, но крепкая рука провидца вовремя подхватила её под локоть.

— Стоять-не падать.

Хотелось ответить что поязвительнее, но не вышло. Ноги подкашивались от слабости, сердце стучало в ушах, перед глазами плясали черные точки.

— Видела?

Саша только фыркнула:

— Да, но этого мало. Я не видела, кто именно.

Рудольф увлёк Сашу к проходу в крыше, по которому они сюда же и поднялись.

— Ну, знаешь, я этого и не обещал, — пожал он плечами. — Думай.

Поставив ногу на шаткую лестницу, Саша чуть не зарычала:

— Я и так думаю!

— Только толку никакого, — заметил Рудольф, едва не схлопотав по голове от возмущённой злыдни. — Осторожнее, милая, не споткнись.

Почувствовав под собой твёрдый пол, Саша, гордо вздёрнув нос, пошла к комнате провидца. Ишь, какой умный! Хотя, конечно, одна догадка уже появилась. Раз университет не сопротивляется, то вполне может быть, что эту злыдневскую сетку он принимает за... свою. Коли так, то вообще ни черта не понятно. Зачем кому-то из своих понадобилось творить тёмные делишки?

Она и не заметила, как оказалось в уютной гостиной Рудольфа. Ковры, старинная мебель, множество фарфоровых статуэток, которые скорее бы могла собирать одинокая старушка, нежели мужчина, пусть уже и преклонного возраста.

— Пойми, Орысенька, — почти ласково прозвучал его голос, — скажу прямо — мне голову открутят и, между прочим, правильно сделают. Покажу от начала до конца — тоже. А вот если сама поняла, тут уж взятки гладки.

— Так-то они и поймут, — буркнула Саша, подходя к шкафу, чтобы внимательнее рассмотреть белоснежных слоников и грустную балерину в золотых пуантах.

— Этот поймёт, — мягко сказал Рудольф.

Саша замерла. Чёрт, вроде и не сказал ничего, а подсказка. Она резко обернулась, встретилась с взглядом ореховых глаз.

— Этот многое знает, панна Вий-Совяцкая, — повторил он. — Будь осторожна.

Саша нахмурилась, тон Рудольфа ей не понравился.

— Всё так плохо?

— Ну-у-у, — осторожно начал он, — не так. Но вижу, что догадалась. Или близко к догадке. Вот и думай, чем это может грозить.

Саша набрала воздуха всей грудью, проклиная про себя всех провидцев. Вот же задурил мозги! Ни слова, ни взгляда — сама, да сама! Вот вернётся домой — точно деду нажалуется!

— Кстати, — неожиданно протянул Рудольф, — как там твой ненаглядный сосед? Уж приготовилась встретить Андрюшу с раскрытыми объятиями?

* * *

Взгляд Андрея Григорьевича не предвещал ничего хорошего. Даже показалось, что в аудитории стало холодно. Впрочем, наверно, не стоило надевать такую короткую юбку и эти дурацкие колготки в сеточку. Пальцы предательски задрожали, пришлось их сильно сжать. Нервы что-то совсем ни к черту. Ну, подумаешь, попросил остаться! Эка невидаль! Может, как у старосты, хочет узнать, какие дела творились в группе за время его отсутствия?

Мда. Утешение слабое. И смотрит на меня не как препод на студентку, а как волк на кролика. Я невольно сглотнула. Вон, зелёные глазищи прям аж сверкают. Я поёрзала на жёстком стуле, невольно отметив, что после выхода из комы он стал... лучше выглядеть. Нет, серьёзно. Прям красавчик с обложки, Ирка Яровая, всю пару сидевшая на соседнем ряду, глаз с него не спускала. Казалось, ещё немного и выскочит к доске с криками: 'Мой принц, я нашла тебя!'.

Только принц что-то был крайне хмур и раздражён. Сидел напротив и поедал взглядом перстень на моём пальце.

— Откуда у тебя это кольцо? — глухо спросил Андрей Григорьевич.

От голоса я чуть не вздрогнула. Эй-эй, полегче! Не надо так смотреть, будто я его украла!

— Мне... — неохотно начала, но под мрачнеющим с каждой секундой взглядом куратора поперхнулась и выпалила: — Подарили!

Андрей Григорьевич лишь криво усмехнулся:

— Каким образом?

Допрос вдруг разозлил. То есть, любой допрос злит по определению, но здесь это произошло достаточно быстро для моего обычно спокойного нрава.

— Обычным, — ответила я, — подошли, предложили замуж, надели на палец.

Его лицо вытянулось от изумления. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же резко передумал. Потёр лицо ладонями и шумно выдохнул. Я наслаждалась произведённым впечатлением, но при этом внутренне собралась, ожидая новых вопросов.

— Дидько знает что, — проворчал он, глянул в окно, потом на меня: — Расскажи, как это было.

Почему-то рассказывать не хотелось, но отпираться показалось неразумно.

— Ну, в общем, началось это...

По мере изложения моей истории Андрей Григорьевич становился всё мрачнее. Хотя, казалось бы, куда ещё больше? Кстати, только сейчас вдруг осознала, что на отца он совсем не похож. Странно, но вот — ни капельки! Он тем временем встал из-за стола и распахнул окно, потом рванул галстук, распуская узел, словно задыхался.

— Андрей Григорьевич... — начала я.

— Можешь быть свободна, Гуцол, — резко перебили меня.

Потеряв дар речи, уставилась в обтянутую тёмной рубашкой спину препода. Я не ослышалась? Он же меня никогда по фамилии не называл! Нет, оно, конечно, не странно, даже нормально, но... для других.

— Вы...

— Я сказал — иди.

Пришлось послушаться, больно уж приказной тон. Подхватив сумку, я выскользнула из аудитории. Напоследок, правда, обернулась и увидела, что он и так и стоит каменным изваянием у окна. Ну, и ладно! Не хватало мне ещё кураторских проблем! Своих тут не счесть.

Коридор был пустынным и тёмным. Вздохнув, поудобнее закинула сумку на плечо и поплелась в общежитие. Найти бы Таньку и упросить сварить какое-нибудь зелье. Успокоительное. А то так вскоре вообще на людей буду бросаться. Откуда, кстати, у меня взялась наглость так ответить ему про кольцо?

Размышляя над наглостью и внезапностью появления оной в самые неожиданные моменты, я доплелась до своей комнаты. Багрищенко куда-то удрала, поэтому даже пожаловаться на судьбу оказалось некому. Решив, что жалеть себя буду как-нибудь в другой раз, засела за учебники. Только мысли бродили где-то далеко. Нет, это не было причиной не выучить теорию построения заговора громовиц, но вот тошное состояние... да мерзкое настроение... Эти ребята никуда деваться не хотели.

Когда заговор начал отскакивать от зубов, я всё же захлопнула учебник. Надо прогуляться, немного проветрить голову. А заодно и выбросить из неё всякие неприятные мысли о семействе ивано-франковских чугайстров.

Быстро переоделась и уже почти вышла, но потом вернулась, выудила из-под подушки сопилку и сунула в карман. Есть одно местечко, где можно спокойно посидеть и сыграть пару мелодий. Зачем? Не знаю, но последнее время музыка помогала вернуть хорошее расположение духа.

Во дворике, примыкающем к зданию общаги, вовсю гоняли мяч мальчишки. Ага, и наши там: Малявкин да Красавицкий. Хоть и потемнело почти, а голоса ни с кем не спутать. Конечно, весь вечер проиграют, а на утро будет: 'Диночка, ну дай списать, а?'. Тьфу.

Проскользнув мышкой мимо площадки, я направилась к заброшенному недостроенному корпусу. Вероятно, он тоже должен был статью частью общежития, но пока не случилось. Зато там находились очаровательные балкончики, вид на зелёный сквер и... тишина. Подозреваю, конечно, что многие из наших мотались туда: кто покурить, кто в поисках приключений. Курево и приключения меня не интересовали, а вот возможность побыть наедине с собой радовала донельзя. Никто не трогает, никто не зудит над ухом. Да и можно сплести простенькое заклинаньице, потренировать навыки, так сказать.

Взобралась на третий этаж я по боковой лестнице. Отыскала любимое место, тут даже досточка лежала, на которой вечно устраивалась. Уселась поудобнее, уставилась прямо перед собой. Ну, пришла, молодец. А дальше-то что? Почему-то возникло странное ощущение, что совершаю жуткую ошибку.

Вздохнув, сунула руку в карман и достала сопилку.

— Это всё магия, — пробормотала я и приложила её к губам. Не буду ни о чём думать, буду просто играть.

Печальная мелодия разлилась в темноте, шёпот ветра подхватил её и понёс прямо к звёздам. Туда, подальше от безумного мира людей. К луне, звёздам... за мерцающую алмазной пылью ленту Чумацкого Шляха, чтоб коснуться призрачных цимбал. И в какое-то мгновение показалось, что далёкие цимбалы дрогнули, тоскливо вздохнули и зазвенели в ответ. Сердце сжалось, сопилка в моих руках заледенела. Хотелось её отбросить, но пальцы словно приросли. Печальная мелодия всё лилась и лилась, на глаза почему-то навернулись слёзы, будто я играла песню вечной грусти и обречённости.

Тучи, закрывавшие до этого звёзды, вдруг рассеялись. Выглянула пузатая луна, замерла, будто пыталась разглядеть меня. По коже пробежали мурашки, слух уловил знакомый и чуть насмешливый голос:

— Ну, что у тебя приключилось-то? Не плачь — иду уже.

Оторопев, я бросила играть. Прямо от луны потянулись серебристые лучи, сплетаясь причудливой лестницей. С каждой секундой они становились толще; сияние зачаровывало, не давая отвести взгляд. Сердце, кажется, даже забыло, как биться.

Лунная дорожка скользнула к моему балкончику, опутала перила десятками серебристых лучиков. Раздался беззаботный свист. Подняв голову, я увидела спускавшегося Богдана. В простой белой рубахе, штаны подкатаны до колена, словно он в каком озере бродил, руки в карманах, русые кудри лежат на плечах. Только в глазах: ухмылка и какой-то нечеловеческий огонь. Даже издали вижу. Ух, как красиво!

Он приблизился, ветер принёс аромат горной свежести. На красивых губах мелькнула улыбка.

— Ну, что? — невозмутимо спросил, чуть склонив голову набок. — Соскучилась? Или обидел кто? Чего ревёшь?

Последний вопрос оскорбил. Это я-то реву? И не думала!

Увидев моё выражение лица, Богдан рассмеялся:

— Не обижайся, пошутил же!

А потом вдруг положил мне руки на плечи и притянул к себе. Первым позывом было дёрнуться и выскользнуть, но... вдруг осознала, что совсем не хочется этого делать. В его объятьях стало на удивление спокойно и уютно. А ещё... ну, хоть убейте, но не чувствовалось никаких пошлых намёков! Знаю, странно. Но даже несмотря на всю странность, факт оставался фактом.

— Ничего я не ревела, — всё же сказала я, прижавшись щекой к его плечу. — Просто... настроение немного испортили.

— Да? — в его голосе прозвучало удивление, перемешанное с недовольством; объятия стали крепче. — И кто же это у нас такой умный?

— Чугайстрин-младший, — без малейших угрызений совести сдала я куратора.

Повисла тишина. Хоть я и не видела лица Богдана, но знала, что он хмурится. После той встречи в коридоре, когда он раскидал злыдневскую мелочь, я вообще осознала, что могу чувствовать людей. Правда, потом пришлось признать, что вовсе не людей, а исключительно Призрачного Цимбалиста. И пусть почти все наши встречи случались во снах, менее интересно от этого не становилось.

— Что ему надо было?

Ух, как холодно! Ещё чуть-чуть и сама в ледышку превращусь, тут даже сопилка обзавидуется со своей грустью.

Я покрутила пальцем с мосяжным перстнем:

— Это. Видимо, отец и сын мало говорили друг с другом.

Богдан только фыркнул:

— Прямо-таки. Андрюша не хочет мачеху, которая на несколько лет его младше?

На душе появилась какая-то тяжёлая тоска. А ведь так оно и могло быть. Ну, если бы согласилась, конечно. Только раньше совсем не задумывалась об этом. Перед глазами возникло изумлённое лицо Андрея Григорьевича, а я невольно захихикала, уткнувшись носом в рубашку Богдана.

— Смешно ей, — пробурчал он, — а ты хоть представляешь, какой стресс для твоего куратора?

Смех буквально душил, я впилась ногтями в его плечи, стараясь хоть сделать вид, что сочувствую.

— Ну, и ладно! — неожиданно выдал Богдан тоном, далеким от раскаяния, — так им и надо! Нечего рот разевать на хранительницу мольфарских сокровищ!

Смеяться резко расхотелось. Я серьёзно посмотрела ему в глаза:

— А вот когда ты мне всё нормально расскажешь, а? А то только и слышу, что сокровищница да сокровищница!

— Ну... — Богдан чуть нахмурился: — Ты и видела её.

Обалдеть, аргументация! Видеть видела, но что с этим всем добром делать?

— Или всё же хочется побыть мачехой вашего Андрея? — хитро усмехнулся Богдан. — Но тогда учти, матерью ты тоже станешь рано и...

Я пихнула его локтем, не дав договорить, а потом накинулась с щекоткой, коварно пытаясь отомстить за подколку.

— Ах, ты так! — возмутился он. — Ну, держись!

Мы заливались хохотом и извивались, пытаясь увернуться и в то же время защекотать друг друга. Если б посмотрел кто со стороны, то первым делом повертел бы пальцем у виска. Ненормальные, просто ненормальные. В какой-то момент я вдруг осознала, что никакой щекотки нет и в помине, зато губы у него безумно горячие, а от поцелуя голова идёт кругом. И отрываться совсем не хочется. Наоборот вплела пальцы в шелковистые русые пряди, прижалась крепче, ощутив его руки на своей спине. И вмиг где-то далеко остались все разговоры, неприятности и вопросы о сокровищнице. И...

— Что тут происходит? — неожиданно окатил ледяной водой из ушата голос Андрея Григорьевича.

Глава 5. Забери меня из мёртвых

Обернувшись, я увидела застывшего в дверях куратора. Первой возникла предательская и совершенно трусливая мысль: 'Спасайся кто может!'. Однако с такого балкончика особо не спасёшься. А Чугайстрин — посмотреть страшно! Бледный, как смертушка, глаза зелёным огнём аж горят. Ой, мама, чего это он так?

Самым логичным выходом было спрятаться за спину Богдана, что я, не раздумывая, и сделала. Всё-таки нечисть среди нас он, пусть и держит ответ! Хотя бы первое время.

— А что-то не устраивает? — невинно уточнил мой 'щит', кстати, становясь так, чтобы полностью закрыть меня. Мелочь, а приятно.

— Ты не устраиваешь, — объявил Андрей Григорьевич, чем заслужил короткое фырканье в ответ.

Богдана явно веселило такое положение дел, а вот меня... не очень. Ему-то хорошо — раз и умчался на свой Чумацкий Шлях, а мне ещё экзамен Чугайстрину сдавать! И вообще... Какой дидько меня дёрнул целоваться тут? Вот же ж дура!

Тем временем за спиной Андрея Григорьевича возникла странная дымная завеса.

— Тебе не стоит шататься по университету, — мрачно сообщил Чугайстрин, медленно приближаясь к беззаботно стоявшему Богдану.

То есть, это я так думаю, что беззаботно. Невольно сжала его руку, Богдан полуобернулся, и подмигнул мне.

— Что ты тут делаешь? — Андрей Григорьевич взял в себя в руки, однако всё равно не разделял восторга, что видит перед собой Призрачного Цимбалиста.

— Меня Хранительница позвала, — пожал Богдан плечами. — Сам же сопилку слышал. А я ж противиться зову не могу.

Чугайстрин перевёл взгляд на меня. Стало вмиг холодно и неуютно. Дымовая завеса за его спиной обрела очертания, блеснули огромные перламутровые глаза, и я вздрогнула. Это ж... кот! Только очень уж большой, прям ужас!

Зверюга невозмутимо положила голову на плечо куратора и вдруг утробно заурчала.

— Дина, это правда?

Я вздрогнула. В его голосе прозвучало что-то такое, от чего хотелось поскорее спрятаться. Правда, это быстро исчезло, заставив думать о другом. Ведь я же не давала согласия Богдану! Всё шло, как само собой разумеющееся. Чугайстрин словно прочитал мои мысли и тихо выдохнул:

— Дина, ты соглашалась стать Хранительницей мольфарской сокровищницы?

Солгать не получилось. Огромный котяра почему-то оказался совсем близко и просительно заглянул в глаза. Чёрт, котики — это слабость! Вздохнув, я коснулась дымчатой шёрстки и твёрдо, хоть и еле слышно, сказала:

— Нет, Андрей Григорьевич.

Время замерло. Богдан посмотрел на меня так, словно предала его в самый трудный момент. На душе стало мерзко. Наверно, надо было всё же солгать. Только... Кот заурчал громче и потёрся о мой бок. Мамочки, он же, кажется, больше меня! Царила тишина, никто не решался заговорить первым.

— Мне нужно подумать, — огорошила я замерших мужчин и почти выскочила с балкончика в пыльный коридор.

Пусть сами играют в свои игры пока, а мне необходимо побыть одной: рассортировать мысли и чувства. Заодно может в голову прийти что-то умное.

* * *

Остановить Дину я не успел. Мелькнула рыжей молнией, раз — и нет! Дымок укоризненно посмотрел на меня и скользнул вслед за ней. Призрачный Цимбалист наблюдал за происходящим с живым интересом. Надо же, а в человеческом облике он ни капли не лучше своего, кхм, эфирного. Всё такая же зараза, как и был.

— Ну, и чего добился? — иронично поинтересовался он, складывая руки на груди и опираясь на перила балкончика. — Девочка твоя сбежала, кот твой тоже.

— Она не моя, — хмыкнул я, — но что девочка — верно заметил. Рановато ей в Хранительницы метить.

Цимбалист невинно улыбнулся:

— Ну, конечно, как я мог не сообразить! Ей же в самый раз оказаться в окружении пелёнок, сосок и детского плача. Далеко-далеко в горах, чтоб не видел никто, не то наследник чугайстра может вырасти хилым совсем.

Внутри вспыхнул гнев. Да как этот гад может! Рука сама сжалась в кулак, зелёное пламя опалило ладонь.

Цимбалист расхохотался:

— Ну-ну, давай. Попробуй меня сжечь.

Только вот в смехе не было ни капли веселья: сплошная горечь. Я шевельнул пальцами, и пламя потухло. На мгновение даже стало стыдно. Мольфарская сокровищница всё же не только собственность Цимбалиста. Она существует для нужд каждого мольфара. И хранить её должны обязательно. Я глубоко вдохнул. Так ещё чуть-чуть и вовсе начну жалеть этого безобразника. С другой стороны, всё было неспроста. Отец не соизволил меня посвятить в своё решение. Нашёл первую попавшуюся стихийницу и давай ей на палец кольцо сразу натягивать! Это ж уму непостижимо! Дина, конечно, девочка неплохая, но нельзя так с налёту всё. К тому же очень молодая. Как ещё погибнет при родах? Чугайстринская энергетика, она будь здоров. Никогда не знаешь, чем и что может выйти. А выходит обычно боком. Тут же сложилась ситуация, что я понятия не имел, что нужно делать. Как расхлёбывать кашу, дружно заваренную папой и несколькими внушительными товарищами, — кто его знает?

Молчание затянулось. Цимбалист отбросил волосы с лица и прищурился:

— Закурить есть, борец за нравственность?

Возражений не нашлось. Хмыкнув, я сунул руку в карман и выудил пачку сигарет с зажигалкой. Подошёл к Цимбалисту и облокотился на стену. Прикурили. Нечисть, конечно, но на хороший табак падка. Вон как довольно щурится, гад звёздный.

От запаха дыма стало спокойнее. Рассуждать сумел трезвее, эмоции схлынули.

— Чего явился?

Без должного уважения к господину Призрачному Цимбалисту, но переживёт как-нибудь. Тот только фыркнул и затянулся:

— Андрюшенька, никак оглох? Всё пояснил же.

— Но она не согласилась, — не сдался я, — у тебя на лице всё было написано.

Цимбалист не ответил, затянулся, выпустил облачко сизого дыма. Да, конечно. Нелегко признаваться в поражении. Оно может быть и не совсем поражением, но и не победа точно.

— Согласится, — как-то почти безразлично обронил он, но я уловил тень сомнения в голосе и, как ни странно, страха.

Что заставило уставиться на него огромными глазами. Призрачный Цимбалист боялся отказа девчонки! Вот это да.

— Поговори с отцом, — хмуро произнёс он, — не ту выбрал. Не родит ему эта стихийница достойного ребёнка.

Я криво ухмыльнулся:

— Откуда знаешь? — Загасил окурок и щелчком пальцев выбросил вниз. Всё равно никто не увидит, могу побыть плохим преподавателем.

— Потому что я её не отпущу, — Цимбалист, повернув голову, посмотрел на меня. В глазах вспыхнули звёзды. — Твой батюшка пусть посмотрит вокруг себя повнимательнее. Имеется кандидатура.

Ни тени издёвки в голосе. Значит, и впрямь дело серьёзное. Я на секунду задумался: кто? Отец, конечно, монахом не живёт, но и не каждую в жёны возьмёт. Его выбор, павший на Дину, удивил несказанно.

— Убеди его, — с нажимом произнёс Цимбалист, — Дина ему не нужна.

— Раскомандовался, — покачал я головой. И хоть соглашаться с этим чудовищем не хотелось, умом понимал, что иного выхода нет.

— А у тебя есть что предложить? — поинтересовался он.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что нет. Вздохнув, я молча уставился в пол. С отцом надо говорить при любом раскладе. А Динке вообще учиться нужно. Необученный мольфар — это ж бедствие ещё то! Хорошо, что она девочка рассудительная, но это не всегда спасает.

Неожиданно возникла мысль, я быстро глянул на Цимбалиста. Тот заметил и насторожился.

— Что такое?

— Слушай, — медленно начал я, — а давай-ка, договоримся.

Он вопросительно приподнял бровь, потом усмехнулся, мол, вещай. На миг показалось, что идея вовсе не столь хороша, как я решил сразу, но сдаваться не собирался.

— Кирилл Громов сейчас в твоих владениях?

— Кирилл Громов немножко умер, — с отвратительно наигранным сочувствием сообщил Цимбалист. — Если ты этого не знал, то никудышный из тебя товарищ, и...

— Да, знаешь, я тоже немножко умер, — прищурился, неотрывно глядя на него. И как видишь — выкарабкался.

Мне явно хотели возразить, но я не дал:

— Делаем так: ты выпускаешь Кирилла из своих владений, а я убеждаю отца отказаться от идеи женитьбы на Дине.

Цимбалист снова сложил руки на груди:

— Чем докажешь, чугайстрик?

За оскорбление он тут же схлопотал оплеуху. Несерьёзную, но всё же задевшую. Такого оскорблённого выражения лица мне в жизни не доводилось видеть.

— Хам, — изрёк Цимбалист.

— Сам такой, — буркнул я. — Нечем мне доказать. Но раз обещаю — сделаю.

Некоторое время мы молчали. Потом Цимбалист щелкнул пальцами, от звука пробежал мороз по коже. Я подозрительно покосился на него.

— И знаю, как вам верить, чугайстрам, только выхода нет.

— Не хочешь — не верь, — пожал я плечами, — а Кирилла отпусти.

— Не зелен-то ещё мне условия ставить? — ласково поинтересовался Цимбалист таким тоном, что мгновенно захотелось спрятаться куда-то подальше. Однако лишь расправил плечи и без стеснения посмотрел на него:

— Даже если и так, то что? Откажешь мне?

Он зачем-то глянул на небо:

— Да вот скажи мне, мольфар с частичкой смерти в сердце...

Я вздрогнул от такого обращения, почувствовав, как сжимается сердце. Давненько ко мне так не обращались. Значит, он всё знает? Учуял как-то?

— ... почему ты так печёшься о судьбе малознакомого парня, в то время, как готов перейти дорожку собственному отцу?

Что ж, неплохо. Хотя и неверно. Аргументы против женитьбы были весомые, сам же Цимбалист их и озвучил. А Кирилл... Нельзя бросать человека в беде. Особенно того, который не сделал тебе ничего плохого и тоже готов был помочь. Глупое благородство? Да не сказал бы.

— Думай что хочешь, — холодно ответил я. — Тебе ли не всё равно?

— Немножко, — признался Цимбалист, введя меня в ступор таким ответом. Немножко что?

— Так мы договорились?

Откуда издалека донёсся тихий звон цимбал. Длинные пальцы Цимбалиста дрогнули, словно в тоске по звёздным струнам. Казалось, на некоторое время застыл даже воздух. Потом он ловким движением взобрался на перила и махнул рукой.

— Пошли, — коротко бросил, игнорируя моё недоумение; ступил на вспыхнувшую лунным огнём дорожку и, насвистывая, направился к университету.

Поборов секундный страх, я глубоко вдохнул и последовал за ним. Лунная дорожка мягко позванивала под ногами и немного пружинила. Считай, ходить по небу. Жаль, что повод совсем не радостный. Да и компания, увы, не та.

Прямо перед зданием общежития Цимбалист остановился, внимательно осмотрел окна, указал на крайнее справа:

— Здесь?

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чём он. Я молча кивнул. Цимбалист прямо по лунной дорожке пошагал к окну. Я с любопытством смотрел, что он будет делать. Неужто так и вломится?

Цимбалист обернулся и приподнял бровь, мол, чего стал?

— И как же ты собираешься это сделать? — ехидно поинтересовался я.

Он вздохнул, покачал головой, подошёл ближе, заглянул в окно, чему-то улыбнулся и вдруг... прошёл через стекло. Уронив челюсть, я уставился на пустое место. Как???

Из стекла вдруг появилась рука Цимбалиста и нетерпеливо поманила. Только сейчас заметил, что окно мерцает каким-то странным светом, словно присыпанное звёздной пылью. Сделав глубокий вдох, я шагнул вперёд и чуть не рухнул носом в пол. Хорошо, вовремя удержал равновесие и не грохнулся с подоконника.

На нас распахнутыми от изумления глазами смотрели сидевшие на кровати Дина и Таня. В комнатке девчонок было уютно, чистенько, на столе находилась тарелка с какой-то сдобой и возвышалась горка учебников. Я успел заметить, как Багрищенко ловко спрятала за спину колоду карт. Вот же ведьма, опять проказничает! Обе смотрели на нас, как на инопланетян. Впрочем, тут удивляться не стоило, вряд ли девочки могли предположить, что мы вот так вот явимся в гости.

Не произнеся ни звука, Цимбалист быстро обошёл комнатку, что-то мысленно прикинул и хмуро посмотрел на Таню.

— Закоханая, — сказал, как отрезал, глядя на неё в упор.

Багрищенко вздрогнула, но смело встретила его взгляд. Выпрямилась и сжала губы, словно показывая всем видом: ни слова не скажу, хоть режь меня, хоть что.

— Допустим, — всё же обронила она.

Я на миг залюбовался её выдержкой — хороша! — И что из этого?

— Хочешь вернуть своего Кирилла — поможешь.

Цимбалист не спрашивал, а утверждал. И от такого тона было немного не по себе. Однако, я прекрасно понимал, что мне соваться в разговор не стоит. Меня сюда притянули только, чтобы увидел всё собственными глазами. Поэтому облокотился на косяк и сложил руки на груди, стараясь не упустить ничего важного.

Танька склонила голову на плечо, внимательно рассматривая Цимбалиста. Она хоть и учится на мольфара, да сила ведьмовская. Потому и вреда ей он не причинит. Ну, разве что какую мелочь, но это так... чисто из развлечения.

— Как возвращать будем? — тихо, но твёрдо спросила она.

Цимбалист, кажется, только и ждал этого вопроса. Присел на край стола, ухватил сдобу, принюхался и вернул на место.

— Корица, — пояснил и поморщился, будто хуже корицы в мире ничего не было. И тут же резко перешёл к делу: — Нужны два зеркала. Нож. И карты свои дурацкие спрячь подальше.

По лицу Багрищенко пробежала тень — она явно оскорбилась за карты. Судя по гневному блеску в глазах, даже собиралась сказать что-то нехорошее. Надо с этим что-то делать.

— Таня, — позвал я, она резко повернулась ко мне. — Делай, что он говорит.

Дина хмуро смотрела на всё происходящее, но не вмешивалась. Видимо, тоже понимала, что главные роли тут играть Цимбалисту и её подруге.

Таня спрятала карты под подушку и метнулась к шкафчику, начав чем-то звенеть. Спустя пару минут развернулась, держа в руках два зеркала: круглое, в дурацкой красной рамке, и прямоугольное, залепленное сзади скотчем. Не ахти, но Цимбалист не ругается, значит, может сгодиться.

— Это поставь на стол, — скомандовал он, указав на круглое. — Второе — мне. И свет выключи, лучше зажечь свечу. — Повернулся ко мне. — Мне нужна тишина.

Вроде же ничего такого не сказал. Но отчетливо дал понять, что молчание — золото. И если кто-то из нас проговорится — схлопочет по шее. На Динку, кстати, не смотрел, словно чего-то опасался.

Свет погас, Таня чиркнула спичкой и зажгла свечу. Вот уж комнатка колдовок, всё под рукой. Интересно, чем они тут занимаются кроме учёбы? Огонёк свечи дрогнул в зеркальном отражении, Таня глянула на Цимбалиста и протянула ему прямоугольное зеркало.

— Садись, — глухо произнёс он, — садись и смотри. Я всё подскажу.

Она кивнула и с готовностью опустилась на стул, убрала за ухо иссиня-чёрную прядь. В неверном освещении всего одной свечи всё приобрело какую-то неуловимую зловещесть. Воздух пропитался напряжением. Я вдруг сообразил, что с силой сжал кулаки. Шумно выдохнул и попытался расслабиться, надеясь, что Цимбалист не обратит на меня внимания. Так и произошло. Он был слишком увлечён находящимся в его руках предметом.

— Дрянь дело, — услышал я его шёпот.

Быстро став за спиной Тани, Цимбалист поднял зеркало так, чтобы в нём отразились свеча и Таня, старательно вглядывавшаяся вперёд. Его руки окутало бледно-золотое сияние, зеркало пронзило несколько лучей.

Дина судорожно выдохнула, залюбовавшись происходящим. Глянув на неё краем глаза, я отметил, что смотрит не только в зеркала, но и на самого Цимбалиста. Причём взглядом... далёким от академического интереса.

Лучи метнулись к маленькому зеркалу, пройдя сквозь сидевшую Багрищенко. Охнув, она вздрогнула.

— Сидеть, — почти прошипел Цимбалист, и Таня замерла.

— Забери меня из мёртвых,

Я тебя услышу ночью,

Моё имя теперь стёрто,

Глянь в мои слепые очи.

В комнате вдруг разлился могильный холод, в ушах стоял странный шёпот, от которого по коже пробежали мурашки. В ужасе я сообразил, что странные слова не принадлежат никому из собравшихся. Их произносил кто-то, находившийся очень далеко отсюда; произносил сухим, скрипучим голосом, словно не было сил говорить чётко.

Динка широко распахнула глаза и с ногами влезла на кровать. Я мысленно чуть усмехнулся: неужто опасается, что из-под кровати кто-то вылезет и ухватит её за лодыжку? Но переведя взгляд на Цимбалиста, резко захотел взобраться на кровать рядом с Диной. Вместо невысокого мужчины в белой рубахе и закатанных штанах за спиной Тани изгибалась живая тьма, пронизанная тысячами белых искорок-огоньков. Багрищенко сидела неподвижно, она прекрасно видела, чем стал Цимбалист, но никак не выдавала своих эмоций.

'Сильная девочка, — в очередной раз отметил я. — Далеко пойдёт'.

— Забери меня из мёртвых...

Зеркало в красной оправе натужно дзынькнуло, по комнате разнёсся стеклянный звон. Я невольно подался вперёд. По зеркалу прошла трещина — глубокая, чёрная, словно безлунная ночь. Бледно-золотой свет померк в один миг, тьма окутала всё помещение. Дина хрипло выдохнула, но не вскрикнула. Спустя какое-то время я сумел разобраться, что то, что ранее было Призрачным Цимбалистом, положило длинные руки на плечи Багрищенко, склонилось к уху:

— Позови-и-и-и... — выдохнуло оно.

Потом зашептало что-то ещё, но на такой скорости, что я ничего не смог разобрать. Жаль. Сейчас-то уже понимал, что Цимбалист решил использовать зеркальный коридор — один из мощнейших способ перехода между мирами. Это лишь стереотип, что им пользуются девицы при рождественских гаданиях, высматривая своего суженого. На самом деле он годится для разных целей и мольфарам, и ведьмам и злыдням. Правда, только что выяснилось — не только им. Вон Призрачный Цимбалист справляется весьма недурно. Единственное... Я постарался отогнать эту мысль как можно дальше. Он же ставил хлипкий мостик между миром живых и мёртвых. А такие игры... Нет, не думать о плохом.

Таня тем временем едва заметно кивнула, быстро схватила нож и полоснула по ладони. Зеркало отразило её закушенную губу и горящие неестественным синим светом глаза. На мгновение мне стало страшно: Багрищенко сейчас здесь не было. Только пустая телесная оболочка, механически выполнявшая волю Цимбалиста. Её кровь вдруг вспыхнула багряным пламенем, метнулась в зияющее тьмой зеркало, закрутилась блестящим смерчем. Я почувствовал, как меня ухватили невидимые руки и потянули вперёд. Динка охнула и, кажется, вцепилась в быльце кровати. Сердце кольнуло иглой. Возникшая мысль обожгла раскаленным железом: мир мёртвых хочет утянуть меня назад. Я резко вскинул руки — ослепительно-зелёный огонь вспыхнул защитной стеной, отгораживая меня и Дину, от Цимбалиста и Тани. По комнате прокатилось злобное шипение.

— Забер-р-р-р-ри...

Дина вмиг сообразила и, вскочив на ноги, накинула серебристую сеть на мою стену. Сеть, конечно, тоненькая ещё, не все узлы выдержат, но сплела чары быстро, молодец. Даже внутри зародилась гордость за ученицу.

Шипение повторилось, но резко стихло, захлебнулось собственным звуком. Откуда-то донёсся грохот, стены комнаты задрожали. Таня громко вскрикнула, живая тьма обвилась вокруг неё. Зеркала разлетелись на тысячи осколков. Охнув, я ухватил Дину и закрыл собой — от физических ран щит не спасёт.

Она пригнулась и только тихо шепнула:

— Таня.

— Её не утащит, — едва успел ответить я и тут же приказал, — закрой глаза!

Меня послушались, тут же раздался оглушительный визг, по глазам ударил свет, что стало больно. Я зажмурился и неосознанно прижал Дину к себе. Но долго это не продлилось: удар в бок, боль, раскалённый воздух застыл в лёгких. Я закашлялся и пошатнулся, Динка выскользнула из моих рук и попыталась поддержать.

— Какого... — начал я и встретился с пылающим взглядом Цимбалистом, который, кажется, готов был вцепиться мне в глотку.

— Не трогай, — хрипло выдохнул он.

Дина посмотрела на нас обоих, чуть пожала плечами, а потом всплеснула руками и кинулась к подруге:

— Таня! Кирилл... Сергеевич!

Распластанный Громов лежал на полу. Бледный, едва дышавший, но, несомненно, живой. Я хотел кинуться к нему к нему, но почувствовал, стальную хватку Цимбалиста на своём запястье:

— Хранительница — моя.

Он выдохнул это так тихо, что девочки вряд ли услышали, но внутри всё заледенело. Потому что на меня смотрела тварь из мира мёртвых. Смотрела и... предостерегала. Противиться ей — самоубийство.

Я осторожно высвободил руку:

— Обещаний не нарушаю. И тебе... не советую.

На его лице промелькнуло нечто похожее на удивление. Однако сейчас было не до этого. Я присел возле Громова и нахмурился. Мда, дела всё-таки. Его состояние явно не хуже моего первоначального, но...

— Да по какому же праву! — неожиданно раздался из коридора дикий крик разъярённого Дидько, и мы все дружно вздрогнули. — Какая зараза положила на этаже медведя? Кто разломал стену? Ресурсы же не резиновые! Что я скажу Вий-Совяцкому? Найду виноватых — убью-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!

Глава 6. Упыри прилетели!

Когда я вернулся к себе, то обнаружил спавшую крепким сном ненаглядную соседку-злыдню. Пару секунд поумилявшись (в таком безобидном состоянии её можно застать крайне редко, поэтому стоило ловить момент), всё же добрался до собственной постели и сразу отключился. Ситуация вышла крайне напряжённой, хлопот обрушилось немало. Да ещё и Шаленый, дидько его за ногу! Устроил нам такую лекцию, что я решил больше не приближаться к лазарету на десять метров. Девочки, кажется, восприняли спокойнее, что, безусловно, радует.

А вот пробуждения пришло со... страшного. Меня трясли и одновременно пытались придушить.

— Андрей! Андрей!

С трудом разлепив глаза, я непонимающе уставился на склонившуюся надо мной Сашу. Кстати, встрёпанную со сна и едва одетую. Удушение оказалось радостными объятиями... ну, почти.

— Ты жив!

Дидько, что за глупое утверждение? Нет, я умер, а сюда положили в качестве подсобного материала для практикующих злыдней.

— Ткачук, изыди, я тебя умоляю, — пробормотал, тукнувшись в подушку. — Дай поспать, а?

На миг она оторопела, однако тут же принялась тормошить меня с удвоенным старанием. В результате я не выдержал и швырнул в неё подушкой. Ответ — визг и тычок в бок.

— Ну, держись! — рассвирепел я, вскочив и ухватив её за руки.

Сашка только довольно ухмыльнулась, сдув с лица чёрную прядь. Выражение её лица было слишком далеко от раскаяния, наоборот — больше напоминало довольную кошку.

— Пропажа нашлась! — хмыкнула она. — И не скажешь, что так долго в себя прийти не мог.

Я поудобнее устроился на кровати:

— Ну, да, конечно. На курорте был.

Саша неожиданно посерьёзнела:

— Не обижайся, я знаю, что это не так.

Я покосился на часы: так, на предмет поболтать у нас где-то минут десять — не больше. Вздохнув, всё же сел на постели и подобрал подушку.

— Не обижаюсь, — не стал я вредничать, — лучше скажи, что у нас тут с этой комиссией?

Карие глаза Саши расширились, она вскочила и хлопнула себя по лбу:

— Святой хвост Бесеньки, да они ж сегодня приезжают!

Говорить со мной больше не пожелали: она подхватила свои вещи и умчалась в душ. Я только вздохнул. Ох уж эти женщины! И как меня вообще угораздило жить с ней? Хотя, не буду скрывать — теперь мне это даже нравится. Может, пахнет каким-то извращением, но нравится.

Впрочем, засиживаться не стоило. К приезду комиссии должны подготовиться все.

* * *

Их было семеро. Все, как один, худые и сухие, словно осенние листья. Присыпанные сединой волосы, пронзительные серебристые глаза. Четыре мужчины и три женщины. Хоть бери и снимай фантастический блокбастер. Правда, ленты, достойной Голливуда, увы, не выйдет. Личики прибывших упырей всё же были дюже славянскими.

Вий-Совяцкий улыбался и пожимал им руки. Впрочем, улыбаться ему не стоило. Выглядело так, будто он уже распределил, кого из них съест на обед, кого на ужин, а кем перекусит с утра. Упыри, видимо, к такому были вполне привычны, потому что никто даже бровью не повёл.

— Рады видеть, Павел Константинович, очень рады, — произнёс писклявым голосом самый старый и маленький из них, цепким взглядом ощупывая холл университета.

Честно говоря, среди встречающих важных шишек я оказался случайно — вышел вместе с Сашей из корпуса, а тут пани Кандыба шагает навстречу. Ухватила нас обоих, словно нашкодивших котят, и потянула к Вий-Совяцкому, на подмогу.

Увиденное меня, безусловно, впечатлило. Но вот желания побыть рядом с комиссией однозначно не возникло.

— Я тоже, Олег Васильевич, — кивнул Вий-Совяцкий. — Ну, что ж, предлагаю зайти ко мне, посмотрим на план.

Названный Олегом Васильевичем бросил хмурый взгляд на Солоху, потом пристально осмотрел нас Сашей. В серебристых глазах мелькнуло что-то нехорошее, тонкие губы упыря исказила кривая ухмылочка.

— Как скажете, Павел Константинович, — проворковал он. — Коллеги, ну же. Не будем задерживать пана ректора. Приступим.

Почему-то показалось, что вся бравая семёрка примет свою настоящую форму — этаких тварей с когтями и зубами и вцепится в наши глотки. Тем не менее, комиссия дружно пошла за Вий-Совяцким, который по-прежнему удерживал подозрительную улыбочку.

Солоха шумно выдохнула и повернулась к нам:

— Плохи дела. Эти гады будут вынюхивать и высматривать. Нельзя даже намек дать, что у нас тут хозяйничал злыдень.

Я только покачал головой:

— А как же мы поясним им отпечаток силы Призрачного Цимбалиста?

Солоха провела ладонью по лицу, ругнулась и вздохнула:

— На ходу что-то выдумаем. Сейчас первая пара как раз, они придут ко мне. А вам держать ухо востро... и язык за зубами. Расходимся.

Мы с Сашей на удивление синхронно кивнули и расползлись каждый в свою сторону: Солоха к ведьмакам, Саша в подвал, к практикующимся злыдням, а я поплёлся в свою группу. Как прикрывать Цимбалиста и чем объяснять его присутствия — понятия не имел. А ведь почуют. У него же магический отпечаток — огого! Хорошо хоть вчера ушёл без шума и пыли, сразу после вопля Дидько. Медведем, кстати, завхоз посчитал моего Дымка, который разлёгся возле дверей Дины и Тани и преспокойненько себе дрых. А тут — бац! — Дидько с вилами. Кот, конечно, и перепугался до одури, зашипел. А Дидько спросонья принял его почему-то за медведя. Учитывая, что они совсем не похожи, я терялся в догадках, как можно было перепутать.

Едва толкнул дверь и оказался в аудитории, как группа, словно по команде, смолкла. Все уставились на меня, как на привидение во плоти. В воздухе повисла напряжённая тишина. Кинул взгляд на первую парту — Дины не было. Нахмурился и сел за свой стол, побарабанил пальцами и открыл журнал. Студенты выжидающе уставились на меня.

— А где это ваша староста? — спросил я как можно более безразличным тоном.

Тишину никто не нарушил. Мне это не понравилось. Подняв голову, хмуро осмотрел студентов. Багрищенко старательно пялилась в свой конспект. Не знай я, что она отличница, решил бы, что пытается спешно вызубрить то, что прошляпила сделать вечером. Выглядела она весьма бледно, но не страшно. Поначалу отогнать её от Кирилла стало тем ещё испытанием, но я был непреклонен — спать! Утром вряд ли у неё нашлось время скользнуть в лазарет. Да и Шаленый не пустит же. Поэтому взгляд, которым она уставилась в свой конспект, не давал понять, в каком расположении духа находилась юная ведьма.

— Таня, — окликнул я её, и Багрищенко вздрогнула, словно вынырнула из мыслей.

— Да, Андрей Григорьевич?

Я нахмурился. Вот же ж влюблённые, дидько их за ногу!

— Где Дина? Почему её нет на занятиях?

Таня немного замялась:

— С утра в лазарет пошла, сказала, что нехорошо себя чувствует.

— Хорошо так пошла, — хихикнул Малявкин, но заметив мой недовольный взгляд, резко смолк.

Вздохнув, я закрыл журнал:

— Так, понятно. Идём дальше. На прошлом занятии мы с вами рассматривали теорию применения мольфарских навыков в экстремальных условиях. Сегодня мы продолжим изучать тему, поэтому все дружно открыли конспекты и... приготовились внимать.

* * *

Вий-Совяцкий быстро шёл по коридору, чувствуя, как сверлят спину упыри своими отвратительно серебристыми глазами. Хвеся, завидев такую орду в приёмной, невольно потянулась к метле. Пришлось зыркнуть на неё нехорошим взглядом, чтобы вела себя прилично.

— Хвесенька, прошу вас, голубушка, принесите две чашечки кофе.

— С кардамоном, — пискнул Олег Васильевич, — очень хорошо освежает.

— А... — начала Хвеся, явно пытаясь намекнуть, что две чашки кофе на восемь персон будет маловато.

— Две чашки, — с нажимом произнёс Вий-Совяцкий и быстро зашёл в кабинет.

Упыри неприятно похихикали и скользнули следом. Радовало, что говорил только один. Впрочем, этому было объяснение.

— Присаживайтесь, господа, — как ни в чём ни бывало сказал он, указывая на кресло.

Повисла тишина. Вий-Совяцкий подхватил из шкафа толстенную папку с потрёпанными завязочками. Положил её на стол, а сам устроился в кресле. Упыри не шелохнулись, только Олег Васильевич приподнял уголки губ в кривой ухмылочке.

Распахнулась дверь, и в кабинете появилась Хвеся. Бросила настороженный взгляд на стоявших упырей, поставила поднос с чашками на стол и быстро выскользнула в приёмную.

— А кардамон-то не забыла, — довольно пропищал Олег Васильевич и плюхнулся в кресло. — Начнём?

Вий-Совяцкий невозмутимо взял чашку, отпил глоток, нарисовал в воздухе сложный символ, и замок с громким щелчком захлопнулся.

Олег Васильевич тоненько захихикал. Остальные упыри повторили, в результате чего звук оказался крайне мерзким.

Вий-Совяцкий принялся перелистывать отчёт по успеваемости первокурсников.

— Долго будет этот маскарад? — спросил он.

Все семеро тяжело вздохнули. Олег Васильевич только хмыкнул и хлопнул в ладони — шесть упырей растворились в воздухе. Теперь вместо сухонького маленького старичка напротив Вий-Совяцкого сидел высокий мужчина, едва перешагнувший тридцатипятилетний рубеж. Тёмная строгая одежда — затянут по самое не балуйся, даже верхняя пуговица воротника-стойки застёгнута наглухо. Лицо — худое; светлые брови вразлёт, длинный прямой нос, узкий подбородок, тонкие губы. Глаза — светло-серые, с едва заметной серебристой искоркой, волосы — бесцветно-белые, аккуратно зачёсаны назад. Вид такой, словно только что вышел из парикмахерской. Руки затянуты в неизменные белые перчатки. На безымянном пальце правой — массивный платиновый перстень с вырезанным из белой яшмы черепом. Вий-Совяцкий никогда не видел его без этих перчаток. Создавалось впечатление, что Олег Вещев попросту боялся запачкаться о бренные вещи этого грязного мира. Упыри, конечно, бывают разные. Этот — живое доказательство. Точнее, не совсем живое.

— Ты мне что-то не особо рад, — заметил Олег, взяв фарфоровую чашку с розочками за ручку, изящно так, всего двумя пальцами. Пальцы у него, кстати, длинные, до безобразия гибкие. Пианистом бы быть, да только ещё неизвестно, какую мелодию он наиграет. Да и голос — ни следа от первоначального писклявого тенорка — мягкий раскатистый баритон.

— Скорее, озадачен, — хмыкнул Вий-Совяцкий. — С каких пор ты ходишь в виде комиссии по университетам?

Олег попробовал кофе, благосклонно кивнул и откинулся на спинку стула:

— Твоя секретарша явно не в восторге.

— Моя секретарша имеет распоряжение выметать поганой метлой каждого упыря, посмевшего приблизиться к ректорскому кабинету, — не смутился Вий-Совяцкий. — Впрочем, ты сам видел.

Олег только пожал плечом, мол, что с вас, деревни, взять.

— Ну, раз имеет...

Вий-Совяцкий не стал уточнять, что именно имеет, потому что разговор грозил уйти не в то русло. Он постучал карандашом по столу и серьёзно посмотрел на собеседника.

— Я жду ответа.

Олег приподнял светлую бровь:

— Ты знаешь, я польщён.

Вий-Совяцкий не ответил. Ему ситуация не нравилась всё больше и больше: Вещев Олег Васильевич, он же в прошлом... живом прошлом Ольгъ Вещий. К управлению образования имеет такое же отношение, как Орыся к клубу молодых мамочек.

Олег снова отхлебнул кофе:

— Упыри действительно собирались к вам наведаться, — наконец-то произнёс он. — Только внимательно разобравшись в вашем деле, мы определили, что дело нечисто. Думал, смерть студента никто не заметил?

Вий-Совяцкий не спорил. Конечно, Кормильцевы — не последний род среди злыдней. Естественно, начали рыть носом что да как. Другой вопрос, что нет никакой уверенности, что делают они это не ради мести, а ради желания поразвлечься. Больно уж странная семейка была. Точнее, есть.

Сложив руки в замок, посмотрел на Олега:

— И какой же из хмырей накапал в наблюдателям?

Олег молча допил кофе, давая понять, что такими подробностями делиться на намерен.

— Неважно, — уронил он, — важно, что у меня есть два подозреваемых.

— Поделишься? — с любопытством уточнил Вий-Совяцкий. С этого ж гада станется таинственно поулыбаться и смолчать.

Из-под стола чёрной молнией вылетел Бесенька. Радостно запрыгал возле ноги Олега и замахал лапками. Олег улыбнулся и поднял безобразника на руки. Вий-Совяцкому с трудом удалось удержать невозмутимое выражение лица. Бесенька — умница. Всегда знает, когда надо выскочить и смягчить суровое сердце. Даже неважно чьё. Бесенька действовал на всех безотказно.

Олег тем временем посвятил всё своё внимание довольно бормотавшему бесёнку, который ухватил его руку своими лапками и, кажется, пытался что-то рассказать.

— Вот как с тобой вести дела? — вздохнул он. — Если всегда выпускаешь такое оружие?

Бесенька гордо расправил плечи и выпрямился. Олег погладил его между торчащими рожками. Вий-Совяцкий только качнул головой:

— Это не я, шановный пан Наблюдатель, это оно само.

Олег хмыкнул:

— Ну, что ж... Слушай тогда. Подозрения такие: Никишин Алексей Петрович, твой старый знакомец из Киева.

Услышанное несказанно удивило, Вий-Совяцкий приподнял брови:

— Что? Ректор Киевской Академии? Какого чёрта?

Олег пожал плечами:

— Знал бы — чувствовал себя увереннее. Возможно, хочет изжить конкурента.

Сказанное не хотело никак вязаться в одну картину. Вий-Совяцкий задумчиво постучал пальцами по крышке стола. Нет, ерунда полная. Ректоры, конечно, все не очень любят друг друга. Сюда идут не только Киевская академия и ПНУМ, но... Он сделал глубокий вдох, пытаясь систематизировать мысли. Но вообще-то такое не принято. В Министерстве по головке не погладят; никаких разборок, бросающий тень на учебное заведение.

Бесенька тем временем вовсю пытался стащить яшмовый перстень с пальца Олега. Тот даже не пытался прекратить это безобразие, а лишь покровительственно улыбался.

— Так, хорошо, — протянул Вий-Совяцкий, — а второй?

— Вовк Виктор Сергеевич, — выделяя каждый слог, словно ударяя керном по металлу, произнёс Олег.

Повисла тишина — неприятная, липкая, щекочущая нервы. Вий-Совяцкий в первый миг даже подумал, что ослышался. Нет, такого не может быть. Тут уж тогда стоит поверить в причастность Никишина.

— Ты что-то путаешь, — хмуро сказал он, глядя на Олега, — это не может быть.

— Оу, какие заявления, — на губах Вещева появилась улыбка, от которой в кабинете стало холодно.

В один миг схлынула обманчивая пелена умилённого Бесенькой человека. В серебристо-серых глазах появились рубиновые искры — тусклые, зловещие, будто отливающие кровью. Упырь. Упырь, как он есть. И не надо заблуждаться, что благородное прошлое как-то повлияло на этого живого мертвеца.

— А я должен поверить каждому слову? — тем не менее, не испугался Вий-Совяцкий.

Бояться оно разучился ещё в самом раннем возрасте — как только понял, что полностью открыть глаза уже никогда не сумеет.

Олег не спорил, только осторожно опустил Бесенку на пол. Глубоко оскорблённого Бесеньку, что тоже не стоило сбрасывать со счетов.

— А ты подумай, Павел. Хорошо подумай. Почему нет?

— Зачем основателю ПНУМа рушить своё детище?

Нет, в голосе Вий-Совяцкого не было злости или негодования. Скорее — огромное недоумение. Это всё равно, что если бы вдруг Орысю обвинили в том, что она соблазнила всех парней университета. Глупость неимоверная.

— Зачем — я и пытаюсь узнать, — немного раздражённо бросил Олег. — И тебе советую не хлопать ушами.

Скажи такие слова ректору кто другой, уже б вылетел из окна. Но здесь руки распускать... точнее, глаза открывать не стоило. И хоть Вий-Совяцкому совсем не нравилось такое положение дел, в этот раз он многозначительно промолчал.

— А Оляна Багрищенко?

Вопрос на некоторое время повис в воздухе. Олег задумался. Бесенька возмущённо пропищав какие-то свои бесовые ругательства, гордо пошагал к столу и скрылся под ним. Вещев молча проследил за этой демонстрацией, потом перевёл взгляд на перстень.

— Знаешь, я бы придушил её при первой возможности. Больно уж склочная и истеричная баба. Но всё беда в том, что нет пока ни одной улики, указывающей на неё. При встрече я успел прощупать университет и действительно обнаружил след. Но... очень старый. Месяцев пять ему, а то и больше.

Вий-Совяцкого такое сообщение совсем не обрадовало. Если всё так, как говорит Олег, то Оляна не виновата.

— Больше, — хмуро произнёс он. — Олянка сюда наведывалась в сентябре. Устроила скандал и умчалась на своей метле в закат.

Олег потёр узкий подбородок:

— Мда, негусто. Вполне может быть, что ей хватает мозгов не лезть в серьёзные игры.

Вий-Совяцкий хотел возразить, что с мозгами как раз у доброй тётушки Тани Багрищенко большие проблемы, но смолчал. Не к чему разводить сплетни.

— Что будем делать с Вовком и Никишиным? — поинтересовался он.

Олег поднялся из кресла и отряхнул брюки от тонких бесиных шерстинок:

— Дождёмся шабаша на Лысой горе. Как только на совете решится, как именно поступить — выдам инструкции.

Удивлению Вий-Совяцкого не было предела:

— То есть, мне покорно и молча следить за всем происходящим, даже если кто-то осмелится поднять на воздух университет?

Олег покачал головой.

— Не бойся, не посмеет. Вовк находится сейчас в Англии, далековато, чтобы дёргать за ниточки своего заклятья на крови. Оно тут, кстати, лежит на двух твоих преподавателях.

Вий-Совяцкий чуть не грохнулся со стула. Ну и новости!

— Какое ещё заклятье на крови?!

Олег криво усмехнулся:

— Самое натуральное, отличное выполненное.

Нехорошие догадки появились, однако хотелось всё же, чтобы это было не так. Поэтому следующий вопрос прозвучал тихо:

— На ком?

Олег покрутил на пальце яшмовый череп.

— Некто Чугайстрин Андрей Григорьевич.

Сказанное не особо удивило. После путешествия к Призрачному Цимбалисту могло случиться что угодно. Но вот пугало, что Чугайстрин не единственный.

— Кто ещё?

— Ткачук Александра Евгеньевна, — улыбнулся Олег самой гадкой из своих улыбок, — или мне лучше сказать О...

— Молчи, — рявкнул Вий-Совяцкий, делая шумный выдох. Вот это уже очень плохо. Просто до одури плохо.

— А что же... Никишин?

— А Никишину не до тебя, — хмыкнул Олег. — Настоящая комиссия как раз к нему и отправилась. И поверь, найдут там немало.

Последнее слово было сказано явно с огромным удовольствием. У Вий-Совяцкого даже закралось подозрение, что Никишин насолил Олегу по самое не балуйся и коварный упырь теперь изысканно мстит. В то же время нельзя было не почувствовать прилив благодарности.

— Хорошо, я тебя понял. Когда отбываешь?

Олег деланно возмутился:

— Папенька, вы меня уже гоните? Ах, чем я вам не угодил?

— Перестань паясничать, — отмахнулся Вий-Совяцкий, — неужто и впрямь будешь делать обход?

Олег поморщился:

— Ты уж извини, Павел, но нынешнюю молодёжь я предпочитаю только в виде закуски.

— Неудивительно, что она от тебя не в восторге. — Вий-Совяцкий быстро завязал папку с отчётами, испытывая огромное облегчение, что камень в виде комиссии из управления в этот раз их миновал. Встал и ловко засунул папку назад. — Какую программу тебе тогда предложить?

— Хм, — Олег, кажется, серьёзно задумался, — устрой-ка мне свидание с Солохой. Прекрасная женщина!

Вий-Совяцкий прекрасно знал расположение Вещева к Солохе, а так же её полное неприятие хитроумного упыря и наблюдателя. Хоть и весьма обаятельного, тут не откажешь.

— Я-то устрою, — протянул он, — но сам понимаешь...

— Да, конечно, — как-то весьма кровожадно улыбнулся Олег, — она ночами всё ещё видит светлый образ твоего Гриши.

Вий-Совяцкий покачал головой. Чудовищная Санта-Барбара, что тут ещё сказать? Но уж как есть.

В коридоре неожиданно раздался дикий шум.

— Это ещё что за? — начал было он, краем глаза отметив, как Олега окутало серебристым пламенем, и на его месте оказалось семь худосочных представителей комиссии. Хороша конспирация, ни за что б ни отказался!

— Нельзя туда, нельзя! — вдруг послышался крик Хвеси. — Назад, кому сказала!

Дверь с грохотом распахнулась. Вий-Совяцкий чуть приподнял бровь от удивления. На пороге стоял явно не тот, кого бы он мог ожидать здесь видеть.

В обтрёпанной одежде, босиком, с глазами, полными предвечной тьмой, острым запахом ночного ветра и звёздного холода в кабинет ворвался Призрачный Цимбалист. Подойдёшь на шаг — рухнешь замертво.

Все замерли. Все семь упырей смотрели прямо на него. С любопытством, лёгким изумлением, непонятной алчностью к жизни. Но Цимбалист смотрел только на Вий-Совяцкого. Остальные для него не существовали. В воздухе даже вспыхнули искры лёгкой безуминки.

Он резко приблизился, почти вплотную:

— Где? — голос будто шёл из глубины веков: далёкий, страшный, нечеловеческий. — Где она, я спрашиваю?

Пальцы с изогнутыми чёрными когтями впились в рубашку Вий-Совяцкого, стоявшего неподвижной глыбой.

— Ты же обещал!

— Что случилось? — глухо спросил он, чувствуя, как по коже идёт мороз от касаний Цимбалиста.

— Да, вестимо, что, — неожиданно пропищал Олег Васильевич. — Тут чугайстер недавно был. Похитил одну из студенток. С утра ещё. Разве никто магический след не заметил?