Придя к этой успокоительной мысли, сэр Малькольм Лонгфит начал клевать носом. Время уже приближалось к одиннадцати, птичья перебранка переросла в ровный согласный хор под управлением ветерка. В состоянии полудремы он всегда был способен контролировать себя. Если его одолевали неприятные видения, то он говорил себе: "Полноте! Это я сплю, все в порядке, ничего страшного!". Но видения не исчезали, а иногда перерастали в настоящие кошмары, как сегодня ночью, к примеру. И тогда он говорил: "Нет, черт возьми, это уже переходит все границы, надо менять дислокацию". Изредка ему удавалось настроить себя, как телевизор, на другой канал. При этом он переворачивался на другой бок или откидывался на спину. Он продолжал дремать и ни разу не давал себе резкой команды пробудиться, каждое видение было ему дорого, для каждого было место в копилке памяти. Беда была лишь в том, что у этой копилки не было дна. Но какие-то звуки, образы, слова, мелодии задерживались надолго и наполняли душу сладким и томительным ощущением полноты прожитой жизни. Вот и теперь где-то вдали мерно отзванивал колокол, предвосхищая нечто замечательное и давно забытое. Ему ли не помнить этого звона! Под него прошло все его детство — это был Святой Мартин на полях. Каждый раз он еще мальчишкой пробуждался за несколько мгновений до первого удара меди. А когда замирал последний удар, то в просветы ставен уже брезжило утро. Колокольному звону вторили в один голос все часы в доме, одни громоздкие напольные часы в отцовском кабинете на пару мгновений запаздывали, чтобы пробить потом скрипучим басом. И лишь только долгая басовая нота умолкала, сразу же пробуждался попугай, издавая один единственный сдавленный вопль. Попугай был бы и рад пропеть долгий гимн утру, но солнечный свет ему застилала черная китайская скатерть. Этой скатертью мать с вечера заботливо накрывала клетку, чтобы не будить мальчика чуть свет. Звон смолкал, воцарялась полная тишина, и можно было закрыть глаза и еще поспать с полчаса. Но на этот раз сон не приходил, мать накануне прикрыла клетку так неумело, что край скатерти доставал пола. Неужели она, столь аккуратная и педантичная во всем, не сумела на этот раз соблюсти симметрию? Надо бы встать и поправить скатерть, а иначе не заснуть. Но для этого надо сначала найти тапочки, чтобы не шлепать по ледяному полу. И он продолжал лежать и мучился оттого, что гармония сна была нарушена. Клетка на высоком одноногом столике чернела на фоне окна и голых веток. Мать, сама того не желая, обделила его сном на целых полчаса, какая несправедливость! Почему она вообще не перетащит эту клетку куда-нибудь подальше — в прихожую или под лестницу? Зачем она теперь повесила ее на ветку? Ведь ветка может обломиться под тяжестью. Ну вот, этого еще не хватало, залаяла собака и не одна, а целая свора заливистых псов. Откуда они взялись в нашем доме? Отец не терпел ни собак, ни кошек. А вот теперь, смотри-ка, завел себе целую свору. И еще, в довершение ко всему, откуда этот сквозняк? Теперь ветка наверняка обломится, если ветер ее будет так раскачивать. Черная китайская скатерть зашевелилась и из самого купола клетки вынырнула индюшачья голова с кривым орлиным клювом. При новом порыве ветра края скатерти раздулись и превратились в пару черных крыльев. Качнув ветку до самой земли, черная птица захлопала крыльями и подбросила себя в воздух, чтобы упасть и взмыть снова на вираже. Подхваченная вихрем, она стрелой устремилась в просвет ветвей, преодолев в мгновение ока расстояние до пруда. Скользнув по его поверхности и не задев ее, он взмыла над лужайкой. Широкая черная тень отделилась и резким мазком перечеркнула одинокую фигуру в кресле с розовым зонтиком.
Собачий лай внезапно смолк. Полковник хотел было дать себе команду лечь на другой галс, но странный сон испарился, клетка исчезла, голые сучья старого клена обрели более резкие очертания. Воцарилась гулкая и пронзительная тишина. Голова полковника упала на плечо, веки закрылись поочередно.
"Сэр! Сэр!" — кто-то тряс его за локоть. Как не хотелось ему вставать с кровати в это утро. Как хорошо, что мать убрала подальше эту несносную клетку. Давно ли отзвонил колокол Святого Мартина? Не пора ли ему собираться в школу? "Пора, сэр!" — подтвердил Стивен и подал упавшую в траву соломенную шляпу. Они двинулись в обратный путь в сторону центральной аллеи. В ушах полковника стоял то ли гул, то ли свист, верный признак того, что он спал в неудобной позе. На пустой парковой дорожке он не встретил никого. Неужели ему последнему из обитателей приюта суждено доберется до столовой? Сидение поскрипывало, рука полковника ритмично колебалась, рукав пиджака терся о колесо. Стиву на минуту показалось, что с его старым подопечным творится что-то неладное. Он прибавил шагу. Голова полковника начала покачиваться из стороны в сторону. Оставалось еще ярдов сто.
Полковник, сидя в кресле, угрюмо глядел перед собой. Свое странное видение он помнил отчетливо, но отнести его к реальности не решился. Наверняка это был сон. Эта ужасная индюшачья голова с орлиным клювом так внезапно показалась над круглым куполом клетки, будто вылупилась из черного яйца. Да, это был орел, но откуда здесь взяться орлам? То ли в юности ему доводилось видеть такого орла, то ли он читал о нем раньше. Когда же это было? До войны, но не до Первой Мировой, а до Второй... И как раз эта история связана с леди Эшли. Точно! Леди Эшли до смерти боялась орлов. Нет, у леди Эшли был орел, собаки он верней....? Вот-вот, теперь он начинал что-то нащупывать. Где-то он слышал эту фразу. Но зачем, в самом деле, мучиться, можно будет завтра же у нее все расспросить про орла.
Теперь они свернули с посыпанной щебнем тропы на центральную асфальтовую аллею, Стивену стало легче везти. Да и полковник перестал качаться, как старый усталый ковбой в седле. Только теперь ему попалась на глаза ромашка. Откуда у него на коленях взялся этот цветок, не мог же он упасть с неба. Все эти цветы, все эти травы растут сами по себе, но у каждого из них есть какой-то смысл. Каждый что-то означает, если не встречу, то расставание. Сегодня у него была встреча. С кем? С леди Эшли, но точно ли? А, может быть, это была леди Нэш. Нет, с этой он встречался дня три назад. Значит, сегодня только леди Эшли могла подбросить ему этот цветок! Полноте, а впрочем... Чем черт не шутит! И полковник бережно вставил хрупкий цветок в разъем галстучной булавки. Так надежнее, так он постоянно перед глазами!
Аллея завершалась длинным одноэтажным зданием из красного кирпича, бывшей конюшней Вилкоксов. Подпирали ее готические контрфорсы, не хватало только витражей в высоких оконных проемах. Их заменяла по большей части фанера, почерневшая от дождя и позеленевшая ото мха. За этой фанерой и за немногими уцелевшими стеклами коротали остаток дней обитатели приюта Святой Сессилии, в том числе и сам он, полковник Лонгфит. В центре этого строения, квадратного в плане, располагался когда-то манеж для выездки. Свет из окон под самой крышей падал на песок арены. Арена давно исчезла, вывезен песок, навоз и мусор, настелен дощатый пол и оборудована столовая для старичков. Обед теперь приносился из кухни, общей для пансиона и для школы Лоббса. Три пожилых служителя в грязных фартуках сгибались под тяжестью ведер, судков и бачков с пищей. С их приходом в квадратном помещении столовой почему-то вновь воскресали запахи конюшни.
На этот раз привычной предобеденной суеты не ощущалось, полковника поставили в известность, что коллективная трапеза на этот раз отменена. Ленч ожидал его в палате, в его стойле. Стивен вкатил туда кресло, помог старому джентльмену переодеться и вытереться влажным полотенцем. При этом драгоценный цветок остался цел и невредим, лишь изредка игриво щекотал подбородок. Перед самым обедом, полковник извлек цветок и положил прямо перед собой, рядом с тарелкой протертого горохового супа. После супа он отодвинул цветок немного поодаль и приступил к рисовым котлеткам со шпинатом. Глядя неотрывно на ромашку, он и не заметил, как съел все без остатка. Сон на свежем воздухе воскресил его давно потерянный за три года аппетит.
3
Надо заметить, что вот уже три года под неустанным попечительством леди Нэш-Гилберт полковник придерживался вегетарианской диеты. Одним из решающих доводов этой леди было то, что растительная диета способствует хорошему наполнению пульса. Полковник не имел в этом возможности убедиться — не мог найти у себя места, где прощупывается пульс. Все это могла сделать вместо него медсестра. После обеда она же померила ему давление и нашла его показатели просто замечательными. В награду ему было позволено посмотреть в вечерние часы телевизор. "А покер?" — осведомился он. Сестра только укоризненно покачала головой.
Полковник устроился удобнее в кресле на расстоянии протянутой руки от телевизора и, поигрывая цветком, приготовился к созерцательной деятельности. Пока шел фильм с Гарри Купером, он лениво перебирал в памяти остатки утренних впечатлений. На смену фильму заступили новости, лишь один раз он немного оживился, когда появилась на экране веснущатая блондинка. Как грациозно она бежала от дождя, откидывая стройные ножки на высоких каблучках! А с каким мечтательным выражением она принюхивалась к большому гаечному ключу! Зачем она это делала, полковник не понял, но остался приятно удивлен и даже выронил ромашку. И лишь с появлением на экране мистера Барни Уитни на полковника напала зевота. Таким образом, весь незабываемый спор двух знатоков пернатого мира прошел стороной, не задев его угасающего сознания. Телевизор в палате обладал неприятным свойством, поработав более полутора часов, он нагревался и начинал издавать резкий и пронзительный скрип. Успокоить его можно было, лишь стукнув кулаком по фанерной крышке. Проснувшийся от скрипа полковник пожалел на это усилий. Он выключил телевизор левой рукой, а правой включил большой приемник величиной с буфет, обладавший глубоким и чистым голосом. От прикосновения его руки зажглись три зеленоватые лампочки. Из мглы и шипения возник томный фокстрот "Взгляд синих очей". Ему на смену пришло танго "Букет камелий". Полковник вздрогнул и вспомнил про белую ромашку.
На его зов снова явился Стивен и по требованию хозяина включился в поиски. Ромашка сразу же нашлась под ногами. Среди немногих личных вещей полковника в темном углу платяного шкафа хранилась почерневшая от времени гильза 4-дюймового снаряда. Это был дар однополчан своему командиру в день его выхода в отставку. Гильза давно почернела и надпись на ней стала почти неразличимой. Если бы долговязый кретин был его денщиком, то полковник заставил бы его вычистить гильзу до блеска смесью трех частей мела и одной части нюхательного раствора. Но сейчас этот ленивец потер гильзу для виду тряпкой и отправился в ванную наполнять ее водой. Быстро убедившись, что гильза протекает, Стивен оттер сосуд и, нарочито кряхтя, водрузил ее высоко на самую крышку радиоприемника. Полковник торжественно вручил ему цветок. И теперь цветку суждено было провести некоторое время в безводном медном колодце. На этом миссия верзилы была почти закончена. Перед самым приходом вечерней сиделки Стивену оставалось только вскипятить воду в чайнике и черкнуть закорючку в расписании, прибитом на двери.
На смену заступила мисс Пегги, толстая старая дева в огромных роговых очках. Сэру Малькольму стоило немалых трудов упросить ее не выбрасывать цветка. Мисс Пегги доказывала, что ромашка является сильнейшим аллергеном и в подтверждении этого начала нарочно почесываться. Полковника передернуло от скрежета ее длинных ногтей по морщинистой коже руки, но он настоял на своем. Старая дева обиделась, ему самому стало неприятно. В довершение к этому погода вновь испортилась, за окном начал накрапывать дождь, дневной свет погас. На краю аллеи зажегся желтый фонарь. Полковник сослался на недомогание и решил улечься в постель, чего никогда не позволял себе раньше. Он окончательно рассорился с мисс Пегги и даже отказался от вечернего чаю.
Отблеск фонаря за окном и тени листвы начали понемногу раскачивать комнату. Полковника ждала, судя по всему, очередная серия ночных кошмаров. Он со стоном повертелся на кровати и уставился в стену. Сиделка затеплила ночник и при его тусклом свете развернула книгу. Он терпеть не мог света этого ночника, страшился искаженных расползающихся теней. Голова его начинала терять равновесие и перетягивала тело в бездну. Вот и теперь профиль старухи с чудовищным колпаком на голове и очками на кончике носа вполз на самый потолок и хищно навис над ним. Старая сиделка продолжала скрести морщинистую кожу, будто у нее орлиные когти на руках. Да и профиль ее на потолке чем-то напоминал давешнюю хохлатую голову с кривым клювом. Помучившись этим кошмаром минут десять, полковник взмолился о пощаде. По его просьбе мисс Пегги покинула свое кресло, снова включила радио и с негодованием вышла в коридор.
Веселый свет зеленоглазого приемника рассеял его тревогу и помог обрести его кораблю устойчивость. Как отдаленный маяк, посверкивала тусклая гильза, и белел маленький цветок. Новости биржевого курса вернули его в реальность времени и пространства. Потом воцарилась тишина и зазвучала музыка, поначалу очень тихая и таинственная, как отдаленный морской прибой. Затем вступил голос певицы, бесплотный и мягкий, окутанный черным бархатом. Мелодия показалась знакомой. Пропев по-итальянски основную тему, скорбную и строгую, женский голос окреп, обрел плоть, приподнял край завесы и снова прикрыл его. Но ненадолго. Тема повторилась снова, и в финале мощная голосовая волна, изменившаяся до неузнаваемости, сметая все на пути, ворвалась в замкнутое пространство палаты, подхватила полковника и продержала его на весу целых четыре такта. Четырехдюймовая гильза вибрировала на крышке приемника, угрожая опрокинуться и утонуть в этой теплой голосовой волне. Но волна спала. Последняя бездонная и безбрежная фраза истаяла в тишине, вывернув душу старика и выжав ее, как мокрое полотенце. Диктор доверительно сообщил полковнику, что Мария Каллас исполнила арию Маргариты?. Сэр Малькольм остался доволен. Он выключил радио и на прощание с сегодняшним днем пощупал макушку. Сила оставили его, и день отошел в прошлое.
Медсестра, пришедшая проведать своего пациента поутру, такая же свежая и румяная, как это ясное утро, застала полковника бодрствующим и веселым. Цвет лица его был, хотя и желтоват, но уже не отдавал зеленью, как вчерашний шпинат. Она не стала уговаривать его еще немного поспать, все утро до самого прихода Стивена они весело проболтали о том о сем. Сэр Малькольм ощутил в себе такой прилив сил, что сумел сам проделать несколько шагов до ванной, опираясь на плечо девушки. И она, помахав ручкой, с легким сердцем закрыла за ним дверь ванной. Зажурчала вода, медсестра покинула свой пост, расписавшись в листе на двери. Явился Стивен и приступил к уборке. Первым делом он выбросил увядшую ромашку в помойную корзину и упрятал медную гильзу подальше в шкаф. Так он поступил не из вредности, но в точном согласии с инструкцией. Одним из требований психотерапии было убирать с глаз долой все, что могло бы причинить больному излишнее беспокойство. Совсем ни к чему больному останавливать на чем-либо взор, совсем ни к чему глубоко задумываться, истязать себя безысходными муками памяти. Все должно было быть привычным и обыденным. К завтраку полагалась вся та же творожная запеканка со шпинатом, единственным новшеством было фруктовое желе, но цвет его был все тот же — зеленый. Полковник с аппетитом поел и приготовился к прогулке. Его ожидал выстиранный плед, соломенная шляпа, пара мягких парусиновых туфель и теплых носков. Во все это он облачился безропотно. Как всегда, соломенную шляпу он придирчиво осмотрел изнутри — суконка была на месте, ей полагалось прилегать вплотную к платиновой заплатке.
