Книга Лино (1)

— Ингвэ, — в тени былой улыбки дрогнули губы. — Пришел... Значит, услышишь... — лицо говорившего посерьезнело, помрачнело, а последовавший за этими словами монолог, как огонь, сжигал последние силы. Силы, которые он берег, чтобы сказать. — Уводи их!.. В Валинор... на край света... за пределы Арды... Но только не оставляй квэнди в этих лесах... ...Я предполагал это... теперь знаю точно... Квэнди могут убивать квэнди... ...Кажется, у айнур это называется "война"... А ее не должно быть среди эльдар...

— Кто? — к величайшему своему огорчению Варнэквэссэ понял, что Ингвэ интересует сейчас совсем не то, что он силился ему сказать.

— Я не знаю, — ответил он. — Он похож на нас... Но различия велики, как и сходство... Такие не живут у Озера, а потому... уходите... Иначе... все... будет... ...зря...

Голос говорившего затих, дыхание участилось, сознание путалось в тенетах овладевавшего телом Ухода.

— Подожди, — угасающего слуха коснулся чей-то отчаявшийся голос — уже и не разобрать, чей: Ловаральды, Лаурмо, Ингвэ? — Оромэ спасет тебя... За ним уже послали...

Однако умирающий знал, что с ним происходит. В ответ на робкую надежду он лишь молча мотнул головой, последним усилием набрал в грудь еще немного воздуха и уже в полубеспамятстве произнес:

— Уходите... Валинор... Война... Я... не... хо...чу...

На этой фразе Варнэквэссэ наконец разрешил телу преодолеть сдерживающий феа запрет. Сердце его остановилось, дыхание замерло и последний выдох выдавил из сдавленного болью горла то, что уже давным-давно постепенно наполняло легкие — алую струйку, отныне не вызывавшую сомнений в том, что на этот раз все действительно завершено...

Лаурмо, которому уже приходилось один раз терять родных, заплакав, прижался лицом к его щеке, а собравшиеся в центре поселка квэнди молча устремили взгляды на своего золотоволосого вождя, как-то на редкость одиноко стоящего рядом с только что ушедшим братом горячо любимой жены... В стороне от тех, кто ждал сейчас его слова.

Ингвэ и представить себе не мог, как это бывает — одному, сейчас, целиком и полностью отвечать за судьбу многих... Принимать решение, которому в этом и родственном ему поселках подчинятся ВСЕ, и знать, что в этот момент от одного твоего слова зависит судьба тех, кто отныне впервые открыто назовет себя — твой народ...

— Я..., — в горле КОРОЛЯ предательски пересохло, — выполню... его... просьбу. Мой народ не узнает войны. Мы... уходим...

Так — впервые в Арде — воля Короля и забота его — одного, о всем народе, была высказана и принята. Безоговорочно. Всеми, кроме тех, кто, приняв иное решение, ушел из этого народа. Такое положение дел стало законом. С этого момента и на века...

* * *

Приветливо усмехнувшись, Йайвендир осторожно присел на краешек бревна. Умеющие петь всегда вызывали у него особое уважение, но тот, чье лицо во время его прихода уже освещали яркие языки поселкового костра, был много выше любых похвал.

Эалиндо... Первый, родившийся на берегах Озера. Сын Ольвэ и Луинэн, вобравший в себя всю юность и чистоту этого мира. Этих прибрежных ручьев, этих ласковых волн, этих белых птиц, что неутомимо скользят над водой, легкого лесного ветерка и элени, с момента его появления светивших, казалось, как-то особенно ярко.

Даже рождение собственного сына подействовало на Насмешника почему-то совсем не так. Уж больно светла была в памяти та — первая — весть... А теперь... теперь он, повзрослевший, тихо поет о чем-то в старом поселке Нинквэ. Светло-каштановые волосы тяжело разметались по неокрепшим плечам, ярко-синие глаза пронзительно смотрят куда-то вдаль, юное лицо разгорелось от жара золотистого пламени.

О чем поешь ты, первый менестрель?.. О Свете Дерев в вечно цветущем краю,.. о голубом небе,.. о пушистых белых облаках, что плывут в неведомую даль над землею, где свет так силен, что затмевает звезды... И о мире, где не скрываются во тьме неуловимые Охотники, и воздух не дрожит от грозного рева лиходейских тварей... Эльвэ рассказал тебе о том, что видел, и ты обратил его рассказ в песню, зовущую увидеть все это своими глазами. Кто знает — может быть и стоит квэнди покориться этому зову?..

...Йайвендир осторожно перевел взгляд от Эалиндо на тех, кто слушал его в эту минуту, и невольно улыбнулся. Сидя прямо на прохладной земле и крепко обхватив не по возрасту сильными руками колени, совсем неподалеку от певца примостился Элерон, его собственный сын. Рот чуть приоткрыт от нескрываемого восхищения, глаза удивительно четко отражают яркие отблески огня, щеки разгорелись от восторга, а заботливо вышитая матерью шерстяная рубашка натянута, как струна — так он весь подобрался.

Рядом — кто-то из друзей. Кажется из соседнего, лесного поселка, куда в свое время перебралось несколько семей, прежде живших с Эльвэ. В худощавом облике видна кровь и соседей Ингвэ, но основа все-таки та же, что и в Эалиндо. Странно... Неужели и вправду так будет для тех, чьи корни лежат в разных народах? А ведь таких на Озере немало...

Подобно Элерону, он тоже внимательно прислушивался к голосу гостя, но поведение было другое — его он заставлял задуматься. Анквэ же и вовсе выглядел хмурым...

Однако, едва только поющий замолчал, лицо брата Нинквэ смягчилось.

— Скажи, — вдруг звонко прозвучало в тишине, — он правда хочет, чтобы мы ушли?

Элерон, считающий, что, если Эалиндо не так уж намного старше его самого, то взрослым назревающий разговор уже не назовешь, решил первым заговорить с менестрелем.

— Здесь опасно, — прозвучало в ответ. — И потом брат отца говорил, что там так красиво... Эльдар обязательно должны там побывать.

— Эльдар... — глухо усмехнулся Анквэ. — Мы назвали себя квэнди. По-моему, "тем, кто говорит" не к лицу так быстро забывать то, что создано ИХ СОБСТВЕННЫМИ умами.

Да, можно было сказать, что он даже любил Оромэ, но это — новое — имя, прозвучавшее из уст Эалиндо не в самый подходящий момент, задело квэндо, хотя он и не собирался доводить дело до ссоры.

— Слов много, — парировал менестрель. — Мы можем называть себя так, или иначе, но разве поменяется от этого суть?

— Не знаю, малыш... Просто, для меня это пока лишь прозвище — не имя... Наверное, слишком хорошо помню, как то — первое — прозвучало в первый раз.

На этот раз голос Анквэ смягчился почти что окончательно. Речь его стала задумчивой, но именно в этот миг в душе Йайвендира зародилось сомненье. Так ли это хорошо — покинуть вскормившую тебя землю, уйти неведомо куда для того, чтобы — кто знает — быть может, познать лишь вечный отдых? Отказаться от прежнего имени, став ярче, но оставшись ли собой? Ведь леса и холмы, окружавшие Куйвиэнэн, навряд ли возьмешь в дорогу...

— Я слышал, — ввязался в разговор Нинквэ, — для того, чтобы облегчить нам путь, валар даже сразились с тем, кто повелевает Охотниками... Я бы не принял дара, обагренного кровью.

— Но ведь они враги! — не выдержал Эалиндо. Мысль, высказанная Нинквэ, показалась ему дикой, а юношеский пыл не позволил скрыть охватившее его чувство. — Им, значит, можно на нас нападать и оставаться безнаказанными, а, если нападут на них самих...

Грустная улыбка озарила твердое лицо одного из Первых. Он знал — юноша никогда еще не убивал кого-то, кроме рыб и озерных птиц, но он слишком юн для того, чтобы объяснять ему ЭТУ разницу. Поэтому, отвечая первому из родившихся, квэндо сказал по-другому.

— Если бы они сразились с Охотниками, защищая нас, живущих здесь, я первым поблагодарил бы Творивших Арду. Однако они сражались за то, чтобы мы ушли. Насколько честно это, сын Ольвэ? Насколько для нас?

Эалиндо подавленно замолчал. Эта сторона вопроса открылась ему впервые, и взгляд его стал виноватым.

— Но они даже судили его, — попытался он защититься.

— Нас не было на этом суде, — тихо ответил Нинквэ. — Тех, ради кого они воевали, не было...

На какое-то время на поляне воцарилась тишина. Лишь ветер шумел в кроне ближайших деревьев, лишь волны бились о камни, лишь угли потрескивали в глубине костра. У каждого было время подумать. Даже у юного приятеля Элерона, по возрасту бывшего лишь ненамного старше Лаурмо.

— Ты не обижайся на нас, Эалиндо, — видя, что пауза становится гнетущей, вновь заговорил с менестрелем Нинквэ. — Просто с тех пор, как пошли вокруг все эти разговоры про уход в Валинор, слишком много чувств гнездится в моей душе. Не первый раз речь здесь заходит о том, покидать ли нам Озеро, и ответ на предложение валар сложился как будто бы сам собой. Наш род уходить не хочет и, боюсь, что ушедшие на Запад рано или поздно позавидуют тем, кто остался.

Сын Ольвэ удивленно вскинул тонкие брови. В его родном поселке разговоры шли совсем другие. И потом Эльвэ. Он же видел все то, о чем говорил, и позавидовать... Позавидовать можно будет лишь тому, что оставшиеся по-прежнему будут видеть вокруг себя ту землю, что является их родиной, но ведь ушедшие... ушедшие смогут ее помнить. И потом не перекроют же валар дорогу назад тем, кто когда-нибудь захочет сюда вернуться... Он думал об этом, а спокойные и грустные слова Нинквэ по-прежнему звучали у ярко разгорающегося костра.

— Я не угрожаю и ни в коем случае не проклинаю тех, кто примет сейчас иное решение. Кто покинет Куйвиэнэн, рассчитывая в другой земле найти свое счастье. Просто порою мне кажется, что дар, обретенный чужой смертью, смертью же и обернется. Не знаю, как и когда, не знаю, для многих ли из ушедших, но так будет... Там — впереди — прольется кровь и слезы; там — впереди — кого-то ожидает гибель, и не будет рядом корней, способных поддержать в трудную минуту.

— Для того же, чтобы ты еще точнее понял наши чувства, — добавил он, — Малинайвэ, ответь ему на его песню своей... Той, что пела вчера на скалах.

Изумленный Йайвендир несколько неуверенно глянул на жену. Вот что значит подолгу не покидать любимых лесов! По возвращении что-либо новое сыпется на него, словно многочисленные капли грибного дождя!

Однако сама Малинайвэ ничуть не смутилась. Тряхнув волной тяжелых черных волос, она жестом попросила гостя передать ей арфу и, опустившись на землю у самого жара костра, казалось, сама обратилась в пламя. Песня ее билась, словно дикие языки огня, овевая слышащих ее вольными порывами яростных ветров, оглушая топотом копыт. Мало что было в ней от тихого плеска Куйвиэнэн, но сколько же жизни дарила она тем, кто принял решение бороться, самостоятельно отстаивая право на жизнь.

И Эалиндо склонился перед той, что пришла в этот мир одной из первых. Одной из первых познала, что такое любовь, и первой узнала, что такое утрата... Сила, звучавшая в голосе Малинайвэ, казалось, не знала границ, и Ольвэон понял — таким, как она, покой не нужен. Они выбрали борьбу. И не было обиды в сердце уходящего квэндо, когда покинул он поселение тех, имя кого отныне было авари — "те, кто отказался".

...Оставшиеся же разошлись нескоро и дольше всех оставались у костра Нинквэ, и двое мальчишек — Элерон и его друг, как видно не очень-то спешивший домой. Долго подкладывал старший из них в огонь одинокие поленья, долго ворошил крепкой палкой жаркие угли и печальным было его лицо под густой копной серебристо-каштановых волос, остриженных много короче, чем у брата.

— Нинквэ, — не выдержал в какой-то момент нетерпеливый Элерон, — а как ты думаешь, что было бы лучше?..

Вопрос явно был довольно нескладен, но почему-то сын Йайвендира не стал поправлять его, считая, что так он выразит все гораздо вернее, и не ошибся. Один из Первых, кажется, понял его.

— Лучше? — едва заметно улыбнувшись вопросу, переспросил он, пристально глядя в глаза своих собеседников. — Лучше всего было бы не помнить сказанных сегодня слов. Бродить по свету спокойно и легко, как парящая в небе птица. Ведь тяжелее всего для видящего — знать, что то, что он сказал, уже накрепко вплетено в судьбы этого мира и мир этот будет суров. Не к нему, к кому-то другому...

— Тяжелее всего для видящего — Знать, — тихо повторил много позже гость Элерона, осторожно покидая давно уснувший поселок и одинокого вождя, который ему это сказал.

* * *

Узкие звериные тропы — не слишком-то удачные спутники в дальней дороге. Идти по ним — значит, едва нащупывать ногами травянистые дорожки или неглубокие выемки в плотном слое игл, уклоняться и отводить руками хлесткие ветки, обходить коварные пни, то и дело проступающие под ногами в кромешной темноте.

Знакомые тропки у такого далекого теперь Озера, давно уже исхоженные вдоль и поперек, чувствовались ступнями так, словно они сами расстилались перед идущим и даже неброского света элени ВСЕГДА хватало для того, чтобы видеть в нем малейший листок... Здесь же...

Эти незнакомые, никогда никем нехоженые чащобы, казалось, вообще не пропускали в себя света. Нет, на полянах и в относительном редколесье серебристые огоньки, мерцавшие на иссиня-черном куполе неба, конечно, были видны и света они должны были давать ничуть не меньше, чем на берегах Куйвиэнэн, но... Существования их едва хватало на то, чтобы различать перед собой массивные древесные тени, тогда как то, что они скрывали под своими кронами оставалось неощутимым.

К счастью, по некоторым из этих троп уже прошло в свое время немалое количество квэнди и каждый раз, находя лишь мимолетные следы их пребывания в этих краях, идущие на Запад не могли отделаться от ощущения, что этот отрезок пути дается им несколько легче.

Раздумывая об этом, недавний собеседник Нинквэ однажды вспомнил, что родные его края Оромэ назвал как-то Хранимой Землей и предположил, что отголоски этой "хранимости" более ранние путешественники просто каким-то образом "несли с собой". И когда на каком-то отрезке пути тропы, которыми они шли, пересекались, многократно наложившийся друг на друга след их пребывания как будто очищал эти леса от прежней мрачноватой дикости, и даже видеть то, что творилось вокруг становилось намного-намного легче.

Однако, когда он поделился своими предположениями с матерью (всего за три десятка переходов отсюда встреченной ими в лесу, подобно вернувшемуся из небытия Йайвендиру), Айвинэль лишь потрепала его по светлым волосам и шутливо назвала выдумщиком. Не обидно, конечно, но... Придуманное-то так походило на правду!

...Вот и теперь его голова была, как всегда, забита самыми разными мыслями.

Например, о лошадях...

Подаренные Альдароном перед самым Походом, они смиренно несли на себе изрядную часть взятого в дорогу скарба. Но как здорово было бы, подобно Оромэ, нестись на любом из этих великолепных зверей, ловя путающийся в волосах ветер навстречу яркому свету элени. И рано или поздно вырваться-таки к огромному простору воды, мерно плещущемуся о тихие берега. Так похожие на те, на которых играл едва ли не с самого рождения.

Сам единственный сын Вернувшейся-из-небытия никогда еще верхом не ездил, но видел, как пару раз кто-то из смельчаков отваживался оказываться на конской спине, и всей феа своей чувствовал, что счастью дерзнувших уподобиться айнур поистине не было предела. Под мечты об этом даже едва ощутимая тяжесть мехового "короба" за спиной почти переставала замечаться, а уж усталость, само собой — как рукой снимало. Она уносилась прочь неведомым пока еще ветром стремительной скачки, путалась в жестких прядях воображаемой гривы и опадала наземь под дробный перестук не знающих устали копыт.