Цветы времени

А любимцы судьбы оказались забыты ею. И милая Сусанна, которую так тревожила комета, лежит во гробе, а рыцарь, чьей доблестной славой гордился город будет заброшен в глухой монастырь. Отец Михаил не сомневался — Конрада, принявшего постриг, не оставят поблизости от города. К тому же, епископ обрадовался, что события, которых он очень опасался, разрешились именно так. Сусанну решено было похоронить не в семейном склепе, а отдельно. Ожидалось, что над ее могилой будут твориться чудеса. И епископ убедил согласиться и черного от горя, постаревшего в одну ночь барона Буртонского.

Но и проницательному отцу Михаилу открылось не все. Не мог он угадать, что Виолетта, став маркграфиней, не потерпит соперничества и с мертвой Сусанной. Ее происками и измышлениями маркграфского шута Отло, ласкаемого ничуть не меньше и при новом дворе, само имя Сусанны будет вычеркнуто из именослова, что они опорочат легенду о чистой, святой деве и заставят целый город поверить в навет. И о ней станут говорить, как о бесчестной невесте. И только одни голуби будут помнить о чуде, и по-прежнему слетаться и ворковать над ее забытою могилой.

15

Настало утро. Якоб понял это также ясно, как будто видел рассветную зорьку. И дверь камеры скрипнула.

— Выходите, выходите оба, — раздался повелительный голос.

Монашек жалобно всхлипнул и поднялся с колен. Якоб спокойно встал с деревянных нар и вышел в коридор. Молодой монах держал чадящий факел, рядом с ним стоял другой, старше. Якоб узнал того самого, который что-то тихо шептал Инквизитору вчера в зале.

— Отец Михаил! — жалобно воскликнул монашек. — Что же это с нами удумали сотворить?!

Отец Михаил взглянул на него строго, и монашек замолчал. Жестом он велел следовать за собой, и пошел твердыми, широкими шагами, что пленники едва поспевали.

— Славьте доброту и мудрость Инквизитора! — сказал отец Михаил, проведя их через монастырский двор к воротам. — Велики грехи ваши, но и раскаянье ваше искренно, не так ли?

— Так, так, так! — закивал монашек.

— Разговоры ваши смутили многих людей в городе, и от того нельзя вам более тут оставаться. Сегодня же вы покинете наш город, и уж боле никогда нога ваша не ступит на эту землю...

— Вы изгоняете нас из города?! — в ужасе воскликнул монашек. — Но куда же... куда же нам идти?! Я честно служил монастырю столько лет и ничего не умею...

Монашек заплакал. Отец Михаил отвернулся от него, рассердившись, что монашек так и не понял, какая милость явлена им. Отец Михаил взглянул на Якоба. Подмастерье молчал, как будто совсем не удивился решению Инквизитора, только нетерпеливо ожидал, когда распахнутся монастырские ворота.

— А что же ты молчишь, подмастерье?

— Все в руках Господа нашего... — сказал Якоб.

Отец Михаил кивнул. Он, видимо, хотел что-то добавить, но передумал и дал знак привратнику.

— Братья проводят вас до городских ворот, — сказал на прощанье.

И дюжие братья, личная охрана Инквизитора, окружили их.

У монастырской стены, кутаясь в зябкий плащ, с собачьим выражением на лице сидела пучеглазая Маба. Она вскочила, едва заслышав шаги, радостная улыбка растянула ее широкие губы при виде Якоба.

— Маба! — удивленно проговорил он, хлопая себя по толстым ляжкам. — Вот верная девка!

Маба хотела кинуться на шею Якобу, но монахи строго отстранили ее, и ей ничего не оставалось, как бежать следом за ними.

Город встретил их неприветливо. Солнце, вчера светившее так радостно, сегодня хмурилось и пряталось в снеговые тучи. На улицах установилась пристыженная, похмельная тишина. Ветер гонял сор. Якоб глядел на знакомые улицы, по которым он хаживал много раз, и воспоминания веселые и грустные поднимались в нем. Вон там, на углу, как-то подрались они с подмастерьями кожевника Стефана, и его дружку Янку разорвали ухо. С тех пор его звали Рваноухим. Вот тут, в лавке у зеленщика была славная дочка. Все ухаживали за ней наперебой, а отец выдал ее за заморыша Мартыша. И много, много всего всплывало в памяти такого, о чем Якоб никогда не вспоминал. Но улицы, лавки и площади сегодня обезлюдили, и это был уже совсем другой город, чужой, не знакомый. И чувствуя, что связь обрывается навсегда, Якоб шагал быстрее, стремясь выйти за городские стены на вольные просторы полей и лесов. Он только изредка оглядывался: идет ли за ним Маба?

Они прошли через Соборную площадь. Якоб увидел распахнутые настежь двери Собора и удивился. Он поглядел на спутников, желая узнать причину, но суровые лица монахов отбили охоту расспрашивать. Что же тут случилось? Гадал он. Весь собор в свечах, и гроб стоит. Кто же умер? И сколько голубей на площади!

Площадь осталась позади, осталась там и эта мысль.

— Именем епископа, приказано выпустить! — проговорил один из монахов.

Стражники неохотно поплелись за капитаном. Он вышел заспанный и недовольный. Несколько минут потратили на препирательство.

"Ох, скорей бы!" — думал Якоб, переминаясь с ноги на ногу. Притихший монашек стоял рядом. Жалко было ему покидать родную обитель, куда надеялся вернуться победителем, страшно казалось ему грядущее, но и он чувствовал, что город стал чужой ему, и ждал с нетерпением, как и Якоб, когда распахнутся ворота. Одна Маба ничего не ждала. Она снова видела Якоба, и готова была следовать за ним куда угодно, а если он никуда не шел, то сидеть подле него, видеть его, исполнять его желания, работать для него.

Наконец ворота открыли, и город исторгнул из себя Якоба, монашка и Мабу. В молчании, еще не зная, что говорить, о чем думать, они миновали лобное место со следами вчерашних кострищ, вспугнули воронью стаю, с граем поднявшуюся в серое небо, остановились у развилки.

— Куда же идти? — обреченно спросил монашек.

— А не пойти ли нам в Майнский городок? — Якоб в последний раз оглянулся на мрачные в сером свете стены города. — Говорят, там хорошие кожевные мастерские. Быть может, я найду там себе место.

Маба сидела рядом с ним на корточках, засунув большие руки между коленей.

— Ты и ее возьмешь с собой? — удивился монашек.

— Куда же ее денешь?! Да и девка она работящая, пристрою ее служанкой в какой-нибудь трактир, и заживем не хуже всякого.

— Воистину, браки вершатся на небесах, — оглядывая нескладную фигуру Мабы, вздохнул монашек. — Пойду и я с вами. Да только как идти, когда денег нет, а есть хочется?! — вопросил он, глядя в неласковые небеса.

Маба что-то замычала, покопалась в своем платье, вытащила оттуда кошель, и подала, улыбаясь, Якобу, знаками объяснив, что это ее сбережения.

— Хорошая девка! — снова повторил Якоб, встряхивая кошель и вслушиваясь в приятный звон монет.

Между тем, Маба развязала свой мешок, достала оттуда хлеб, сыр, окорок, бутыль вина, разложив все это на платке, поманила обоих.

— Хорошая девка! — повторил за Якобом монашек.

Маба смотрела, как они жадно уминают еду, смотрела и довольно щурила свои гляделки.

54