| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Она порой даже не верила, что этот момент когда-нибудь наступит! Иногда ей казалось, что её странствия мимо дома не закончатся никогда.
Теперь же она ощущала себя, как рак-отшельник, нашедший свою старую прочную и надёжную раковину, в которой ему ничего теперь, как и прежде, не было страшно. Нет, она чувствовала себя даже лучше, словно в какой-то крепости. Это была её роскошная и уютная крепость, которая берегла теперь свою молодую и красивую хозяйку от всех превратностей и угроз жизни.
"Мой дом — моя крепость! — Вероника чувствовала восторг и защищённость, радость и умиротворение прекрасного и счастливого конца страшного пути. — Никто не переступит порог моего дома! Никто!"
Она снова забежала на кухню. Буйство радости ещё не улеглось. Оно торжествовало в её душе. Она открыла новую бутылку шампанского, налила в конусообразный фужер — шампанку, стоящий на высоком и узком, словно барная стойка, столике, выдвинутом из кухонной стенки, освещаемом круглыми галогеновыми лампочками точечной подсветки, вделанными в нависающий над ним такой же узкий выдвижной потолок с никелированными рюмкодержателями, хотела присесть на высокий барный вращающийся кожаный стул-табурет, но не удержалась, поскользнулась на огромной, янтарной, шипучей луже брюта, разлитой по нежно-розовому, персиковому полу, и упала в неё.
Даваясь от смеха над своей неуклюжестью, счастливая, она принялась кататься по кухне, а потом, поднялась, сбросила с себя всю одежку, оставшись голой, и топтала её, глядя, как та намокает, пропитывается шампанским.
Ей захотелось как-то отблагодарить судьбу за те чувства, которые она сейчас испытывала, за то неизмеримое ничем счастье, в которое она вдруг окунулась. Вероника схватила из ванной огромный таз для белья и стала нагребать разбросанные в коридоре карбованцы, затем выбежала на балкон и принялась с какими-то радостными воплями разбрасывать их вокруг, на улицу, что-то пьяно крича людям, находившимся на площади.
Сначала на неё никто не обращал внимания. Однако когда полетели с балкона, словно густая, плотная стая воробьёв, порхающие в разные стороны и вращающиеся бумажки, народ стал присматриваться, что там происходит. Вскоре всё пространство вокруг балкона, на котором что-то кричала голая девчонка, было заполнено листопадом из бумажных полосок, словно конфетти из хлопушки крутящихся и танцующих друг с другом в медленном падении. Сначала было похоже, что это какие-то дети выбросили с балкона фантики и обёртки от конфет, которые некоторые из них имеют привычку собирать и коллекционировать, вдруг по какой-то причине надоевшие им или их родителям. Но когда карбованцы, сброшенными с девятого этажа, широким веером стали падать на землю вокруг многоэтажного дома, посыпались на площадь, на крышу находящегося перед ним магазина, застревая на деревьях, улетая прочь, уносимые порывами ветра, в народе сделалось движение и заметное оживление. Не каждый день, тем более, сейчас, когда всё вокруг рушилось и валилось, можно было наблюдать, как кто-нибудь радует толпу кружащими хороводы дензнаками, сыплющимися с неба, как манна небесная.
Вскоре это происшествие привлекло огромную толпу народа, вдруг образовавшуюся, словно из ниоткуда под домом. Люди давились, с азартом прыгали, стараясь первыми поймать вращающиеся пропеллерами, порхающие в воздухе, как беззаботные мотыльки, купюры, толкали друг друга, подбирая то, что успело упасть на выложенную плиткой площадь, смотрели вверх, на голую девчонку с тазом на балконе, что-то пьяно орущую и одаривающую народ щедрым дожём карбованцев.
В баре Веронике дали за доллары какие-то мелкие купюры — те, что были в кассе, — целый мешок — и теперь она беззаботно и весело сеяла их по ветру, стремясь, чтобы они заполонили собой всё пространство вокруг балкона.
Народ вошёл в раж. Внизу происходило какое-то столпотворение. Люди просто сходили с ума. Они орали: "Ещё! Ещё!", бегали за улетающими по ветру прочь банкнотами, отталкивали друг друга от упавших на землю денег и просто откровенно дрались. Кто был проворен, мог бы набрать себе здесь денег с месячную зарплату.
Карбованцы в тазике кончились. Последние купюры, кружась и вращаясь, подлетели к толпе и исчезли в выныривающих из неё одна выше другой руках. Денежный листопад закончился так же неожиданно, как и начался. Толпа народа стояла внизу и ждала продолжения, задрав головы вверх, словно голодные дети, ожидающие корки хлеба с барского стола.
-Я вас всех люблю! — заорала Вероника, подпрыгивая, тряся голыми грудями и махая тазом.
В ответ с улицы ей что-то закричали, снизу до неё доносились какие-то вопли одобрения, призыва, удивления и даже скабрезные шутки, и это придавало её восторгу и буйству радости ещё больше энергии. Со всех сторон людского моря внизу слышалось: "Ещё! Давай ещё!.. Ещё!"
Но Вероника поостыла, в прямом смысле почувствовав, что на улице весьма прохладно.
Вернувшись с холодного балкона в тёплую квартиру, она, наконец, ощутила, что радость успокаивается. Буйство угасало.
Вероника теперь чувствовала, что порядком набралась.
Она прошла в коридор, где в длинном шкафу-купе прихожей было встроено огромное, до потолка, зеркало и стала рассматривать в него своё нагое тело.
Оно было прекрасно! Наверное, не было никого на свете, кому бы её тело нравилось больше, чем ей самой. Оно всегда поражало, привораживало, восхищало и даже возбуждало её, как будто она смотрела на него глазами мужчины.
Но теперь к этому восторгу примешалась какая-то горечь. Она присела на высокий табурет, поставив его напротив зеркала, развела ноги и стала рассматривать своё лоно, разводя руками припухшие, словно воспалённые, большие срамные губы.
Она внимательно осматривала клитор с маленькой пимпочкой мочеиспускательного отверстия, малые срамные губы, устье влагалища, разводила его пальцами, заглядывая, насколько возможно было внутрь, стараясь разглядеть там какую-то особенную нечистоту, грязь насилия, такую же, какую она ощущала сейчас в душе. Результаты осмотра удручали. Все части конструкции её лона казались ей теперь больными, были нездорового густо-красного цвета. Вероника прекрасно знала, — ещё бы ей не знать! — какими они должны были быть, как они выглядели прежде: опаловые, нежно-розовые, глянцевые, словно внутренняя поверхность морской раковины, гармонично переходящие в тона всего остального тела. Но теперь они, в самом деле, выглядели воспалёнными.
"Да, подружка! Досталось тебе! — посочувствовала сама себе Вероника. — Прежде с тобой такой мерзости не случалось! Надеюсь, что больше этого не повториться! А ведь этот урод мог меня каким-нибудь "веником" заразить! Скотина чурекская!"
Одна только мысль о том, что её ненаглядная подружка могла теперь стать пристанищем какой-нибудь мерзкой венерической заразы, и ей вдруг придётся с другими неудачницами посещать кожно-венерологический диспансер, сдавать анализы, проходить унизительные осмотры, принимать лекарства и уколы, чувствовать себя то ли подопытным кроликом, на котором решили провести опыты, то ли мерзкой шлюшкой, на которую сами врачи и врачихи бросают косые, одновременно сочувствующие и осуждающие взгляды, привела её в ошеломление.
Надо было посмотреть, что творилось ещё с задним проходом, который всегда прежде был зоной табу для сексуальных отношений.
Она легла на кожаную поверхность круглой табуретки животом вниз, повернувшись задом к зеркалу и, завернув голову, стала внимательно изучать свой анус, широко разводя пальцами в стороны ягодицы. Казалось, быть может, в самом деле, только казалось, что в сморщенном устье ануса она видит какие-то красноватые трещины и порывы слизистой.
Никогда прежде в её задний проход ничего не входило! Когда этот армян нагло пихал в него свои пальцы, а потом свой толстый член, Веронике казалось, что он порвал ей всё то место, где тонкая, собравшаяся в гармошку слизистая переходила плавно и незаметно в кожу промежности. И только теперь, оказавшись дома, когда она была одна, и ей никто не мешал, Вероника могла, наконец, внимательно, впервые за всё последнее время, заняться изучением последствий трёхдневной сексуальной экзекуции.
Она почувствовала, как её всю начало трясти от нервного перевозбуждения. Тело дрожало словно от возмущения произошедшим надругательством над собой.
Вероника, вся трясясь будто от озноба, направилась в ванну. Она вдруг почувствовала себя грязной, как свинья, и ей захотелось отмыться. Но самую главную грязь, ту, что осталась в её душе, отмыть в ванной было невозможно! И Веронику беспокоило, как избавиться от этой, душевной грязи.
Она включила воду и стала набирать в огромную ванну воды, вылив туда целый пузырёк какого-то дорогущего американского средства, которое ей как-то продала подружка, состоящая в какой-то сетевой компании-секте. Этого пузырька, по заверением продавщицы, должно было хватить на несколько сотен ванн, но Вероника вылила его сейчас целиком.
Из ванны огромным облаком, распространяя благоухание, полезла розоватая пена с такой силой, что через минуту самой ванны под её горой не было видно.
Вероника, наконец, почувствовала, что теперь сможет отмыть с себя грязь последних дней, успокоить свои воспалённые органы, которые прежде не знали подобного обращения и были заботливо оберегаемы хозяйкой, как самое большое её сокровище, смыть с них нечистоту насильственного и нежеланного вторжения.
Она снова прошла на кухню, стараясь, чтобы не споткнуться, идти по мокрому полу семенящим шагом, взяла с барного столика фужер-шампанку с колыхающимся янтарным напитком, извлекла из холодильника ещё одну бутылку, прихватила пару плиток горького шоколада и со всем этим направилась в ванную комнату.
Здесь пена уже высилась, как айсберг, скрыв под собой саму огромную, круглую раковину ванны. Вероника вошла в эту розоватую шипящую, расступающуюся перед ней гору из пены и опустилась, держа высоко в руках бутылку, шоколад и шампанку, вниз, в набравшуюся до краёв водой огромную ракушку, которой не было видно из-за пены.
Благоухание дорогого средства для ванной, приятная горячая вода, уют родной ванной комнаты окружили Веронику. Она раздвинула пену и поставила фужер и бутылку на плоскую выемку-полочку в стенке ванны над водой, положила рядом шоколад.
Едва она убрала руку, как пена, продолжающая, не переставая, лезть из воды, скрыла это всё от взгляда Вероники, как и всё остальное вокруг. Она задрала голову, посмотрела вверх, и ей показалось, что пена достигла уже потолка, заполнила всю белоснежную ванную комнату без остатка и стала теперь через щель под дверью просачиваться в коридор.
"Да! — согласилась Вероника. — Надо было послушать подругу!"
Но всё же она была в своей ванной комнате, в привычной ванне. Она была дома! Как долго, как мучительно долго она мечтала забраться в тёплую, даже горячую ванну, приехав домой! Никакие московские номера люкс с их казённой роскошью не могли заменить тепла и уюта этой домашней родной ванной.
"А-а-ах!" — Вероника съехала, словно с горки, с уступа ванны в её глубокую часть, занимавшую половину чаши ванны, окунувшись с головой в горячую, пузырящуюся розовой пеной, шипящую, приятную воду.
Некоторое время она была под водой, задержав дыхание и заткнув нос. Было слышно, как вода с шумом льётся в ванну из крана, как шипят вокруг пузырьки американского средства для ванной, продолжая генерировать пену, как плещутся, бьют по поверхности воды её ножки.
"Какое блаженство!" — она не могла даже впитать в себя, удержать в своём сознании все те ощущения комфорта, прелести, чистоты, счастья, умиротворения и блаженства, которые поступали к ней отовсюду, от всей той окружающей обстановки, в которой она теперь пребывала.
Это было ни с чем не сравнимо! Она словно заново родилась, и теперь купалась в этом светлом и радостном ощущении гармонии тела, души и духа.
Вероника вынырнула на поверхность, вздохнула и не громко, чтобы не прогнать резкими звуками, но сильно, чтобы снова почувствовать, что это ей не сниться, произнесла: "Боже мой! Как хорошо! Как хорошо!"
Это было всё, что теперь требовалось ей для счастья. И этого было достаточно! Сегодня, сейчас, сию минуту, она была счастлива. Она находилась в том состоянии эйфории, которое можно было бы назвать, пользуясь английским, "happy end", и теперь решила, что приложит все усилия для того, чтобы обеспечить себе такую жизнь в дальнейшем навсегда.
Она купалась и плавала по ванной, ныряла, садилась на акриловую выемку-скамейку в корпусе чаши, пила шампанское, ела горький чёрный шоколад и чувствовала себя на седьмом небе от счастья.
Ей не хотелось больше ни о чём думать, ни о Гарике, ни о Саиде, ни о Гвозде. Все её проблемы куда-то отлетели. Она прогнала их прочь, оставшись наедине со своей квартирой с горячей и уютной ванной, с бокалом шампанского и плиткой шоколада.
Если бы ей сейчас предложили провести так остаток жизни, то она, скорее всего, согласилась бы, не раздумывая.
Пена, уносимая потоком воды в верхнее сливное отверстие ванны, начала постепенно спадать, хотя в ванне по-прежнему происходила её генерация. Вероника взяла мочалку, закрыла, наконец, воду в кране и стала оттирать себя, с особой тщательностью прикладывая усилия к промежности между анусом и влагалищем, старательно оттирая от невидимой, но ощущаемой её душой нечистоты клитор, срамные губы, поросший кучерявыми пшеничного цвета волосами лобок. Она снова и снова принималась намыливать все те места, за которые хватались руки Гарика, куда входил его член, испытывая новый приступ омерзения, на этот раз к самой себе. Ей казалось, что, сколько бы она не мыла свои интимные складки, они всё равно останутся грязными.
Вместе с остатками пены стало улетучиваться и ощущение полнейшего комфорта и уюта. Чтобы как-то восполнить потерю, Вероника прошла через ванную к раковине, взяла на полочке пульт висевшего над дверью комнаты телевизора и вернулась обратно, нырнув в горячий источник блаженства.
По телевизору говорили какую-то ерунду. Теперь вещание шло только на украинском языке, и Веронику, хотя она и ощущала себя украинкой, от этого почему-то коробило: "У-у-у, теперь везде у нас будет ридна мова!"
Восторг её совершенно прошёл, пены в ванне больше не было, шампанка была пуста, брют выпит, шоколад съеден, и хотя настроение Вероники всё ещё оставалось хорошим, она уже воспринимала всё произошедшее не более чем внезапный мощный выплеск эмоций, связанный с испытанным ею стрессом. Даже то, что она выбросила на ветер несколько миллионов карбованцев на потеху толпы, воспринималось ею теперь, как несусветная глупость — на эти деньги можно было бы безбедно прожить целый год. Да и брют, вылитый на пол, стоял около сотни долларов.
"Вероника! Тебя душит жаба! Остановись!" — сказала себе девушка.
В самом деле, что теперь грустить о том, что сделано? К этому можно относиться с юмором, можно с сожалением, но от этого не измениться ничего!
Теперь мысли Вероники как-то незаметно переключились на Гарика. Он без сомнения потерял её! Вероника даже представила себе, как он сейчас беспомощно мечется по гостинице, по номеру, словно зверь в клетке, в которой ему стало тесно и неуютно, ощутив, наверное, впервые дискомфорт одиночества в чужом городе, и от души рассмеялась.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
